Попробовал прочесть повесть Василия Яна «Спартак».

Общее впечатление — это ужасно. До сегодняшнего дня я думал, что ничего хуже, чем «Гладиатор» Скэрроу, мне на тему Спартака уже не попадется. Но «Спартак» Яна написан беспомощнее, чем даже детская мэрисьюшная книжка Скэрроу.

В воображении автора рабство в античном мире выглядит примерно так:

Мальчик, за которого при продаже запрашивали тысячу сестерциев, и девочка, за которую просили три, получают люлей от какого-то случайного надсмотрщика. Этот надсмотрщик решает задушить мальчишку, нимало не заботясь о том, что тот стоит денег, и, судя по названной на торгах цене — даже абсурдных денег. Евнух, купивший этих рабов для Марка Красса, не пытается его остановить — подумаешь, рабом больше, рабом меньше, за тысячу потраченных сестерциев никто ведь отчёта спрашивать не станет.

Свидетелями этой сцены становятся фракийские гладиаторы, включая Спартака. Поскольку девочка и мальчик — его соплеменники, Спартак избивает надсмотрщика и предотвращает убийство. И это ещё можно было бы переварить, но после этого он заявляет:

"— Отныне это моя сестра, а это мой брат! — указывая на Амику и Гету, сказал казначею [Марка Красса!!] гладиатор-фракиец. — И если ты захочешь отнять их у меня, то я рассеку тебя на два ломтя, как тыкву!»

Ланиста школы гладиаторов только рад поддержать своего починенного. В духе — ой, ну вы же понимаете, это наш чемпион, поэтому давайте не будем заострять внимание на том, что он бьёт чужих надсмотрщиков, освобождает чужих рабов и угрожает смертью управляющему одного из первых людей в Риме. Давайте я вам просто заплачу за этих двух детей, и мы сделаем вид, как будто ничего и не было.

Казначей Красса тут же соглашается. Цитируя Дьюка, «и тут с автором нельзя не согласиться. В мировосприятии олигофрена все именно так и происходит».

Следующая сюжетно-значимая сцена, раскрывающая главного героя, масштабом своей нелепости не уступает первой. Гладиаторы-галлы во главе со знаменитым Криксом сговорились убить Спартака, потому что победить его на арене невозможно, а умирать самим не хочется. О наказании со стороны хозяина, лишившегося ценного имущества и шанса нажиться на предстоящих играх, они совершенно не заботятся, поэтому вместо того, чтобы тихонько удавить его в каком-нибудь безлюдном месте, они идут убивать его толпой, средь бела дня, на глазах у других рабов (!), и при этом шумят, орут и вообще ничего не стесняются. И ладно бы их разогнали набежавшие надсмотрщики, а с зачинщиков спустили шкуру. Нееет, это не интересно. В книге Спартак обращается к толпе противников с пафосной речью — незачем нам убивать друг друга, давайте лучше восстанем против римлян! Услышав такую неожиданную мысль, убийцы в замешательстве роняют камни (нет, я не шучу, это практически цитата!), морщат лоб... и радостно соглашаются. Никто, конечно, не бежит к хозяевам с доносом. Как они минуту назад дружно, как один, хотели толпой забить безоружного врага, так теперь дружно, как один, хотят заодно с ним сражаться против римлян. И тут с автором опять-таки нельзя не согласиться... Да-да-да, наверняка именно так и выглядела подготовка знаменитого восстания!

Дальше я читать это позорище не смог.

Все эти фантастические глупости автор описывает грамотным, но совершенно не художественным языком. Так очень часто пишут образованные люди, не имеющие никаких задатков для писательства, но по отсутствию какого бы то ни было литературного чутья не способные осознать, что это дело им не по плечу. Они настолько же не в состоянии понять, что персонажи, диалоги и чередование повествовательных и описательных фрагментов сами по себе не делают текст _художественной литературой_, как считающий себя поэтом графоман не в состоянии понять, что зарифмованные строчки — это еще не стихи.

Мне могут сказать, что это — роман 1933 года, и что нужно делать скидку на эпоху. Тогда писать исторические романы так, как будто это книги то ли для дошкольников, то ли для альтернативно одаренных, не считалось неуместным. Но на это можно возразить, что «Спартак» Рафаэлло Джованьоли вообще вышел в 1874 году, однако он — несмотря на свой отчётливо олдскульный стиль — в тысячу раз талантливее, убедительнее и реалистичнее, чем этот текст.

Я, как всегда, отстал от жизни и взялся читать цикл C. Коллинз только прошлым летом — через много лет после того, как это было мейнстримом. Поскольку на макроуровне это произведение критиковали много и подробно, и уже сто раз сказали всё, что стоило сказать о душераздирающей абсурдности изображённой в тексте экономики, политики и уровне научного прогресса в Капитолии, не стану повторяться и сосредоточусь исключительно на микроуровне. То есть — не на основном сюжете и устройстве мира, а на частных, отвечающих за колорит произведения деталях, люто раздражавших меня своей тупостью.

Двое подростков, не особо напрягаясь (по большей части описывается, как они жрали и болтали) за одно не слишком раннее утро выловили примитивными удочками «дюжину рыбин», нарвали зелени и собрали «полведра земляники». При этом в нищем дистрикте, где все буквально пухнут с голода, никто, кроме этих двоих, не ловит рыбу и не собирает землянику. Взрослые, чьи дети постоянно голодают, не выходят за ограду из-за электрического тока. Электричество в дистрикте бывает только по два часа в день, но никто, кроме Китнисс с ее другом, не сообразил, что подачи тока на ограду без электричества быть не может, и не догадался ориентироваться по гудению проводов. Еще все боятся драконовских законов насчет браконьерства – настолько неумолимых, что Китнисс, которая начала охотиться в одиннадцатилетнем возрасте, ни разу за все эти годы не попалась, и настолько суровых, что представители власти, которые должны наказывать за нарушение этих законов, открыто покупают у Китнисс нелегально добытую дичь, и все взрослые на черном рынке дистрикта-12 могут это видеть.

Кроме электричества и «миротворцев», трусливых, никчемных взрослых останавливает то, что они до усрачки боятся живущих за оградой хищников — ведь эти хищники такие страшные, что двое подростков со слабеньким луком могут беспрепятственно шататься по лесу, сколько влезет, и даже расслабленно сидеть на травке и болтать.

Дальше Китнисс продолжает посвящать нас в тонкости своей тяжелой браконьерской жизни: «C Сальной Сэй надо поддерживать хорошие отношения. Кому еще всегда сбудешь дохлую дикую собаку? Специально мы на них не охотимся, но если они сами нападут, и прибьешь случайно пару-тройку, так не выбрасывать же — мясо есть мясо»

Прибьешь случайно пару-тройку, х-ха!.. Автор, вообще, представляет себе нападение стаи диких собак? Определённо нет, если он считает, что подростки, на которых напали озверевшие от голода одичавшие псы, «случайно», между делом, убьют «пару-тройку», а потом потащат трупы на продажу, а не поползут лечить и промывать рваные раны от укусов.

Во время описания пресловутой Жатвы все участники жеребьевки из Дистрикта-12 должны собраться на центральной площади. Утверждается, что их «несколько тысяч человек», хотя, если смотреть на то, как легко выбранный участник Игр в мгновения ока оказывается на сцене, проще предположить, что их несколько сотен. Но окей, примем как факт, что их несколько тысяч. Все равно, если у вас подростков от 12 до 18 лет – всего «несколько тысяч человек», то каков размер самого дистрикта? По логике вещей, ваш дистрикт, отвечающий за всю (!) угледобычу в государстве, должен представлять собой один не самый большой город. Откуда такие богатства у Капитолия, если он живёт за счёт двенадцати некрупных и страшно убогих городов?..

На протяжении всего романа автор назойливо вкручивает мысль, как ГГ прекрасно владеет луком и как это обеспечивает ей большое преимущество на Играх. Видимо, никто из тех трибутов-добровольцев, которые сознательно готовились к играм на выживание, просто не додумался сосредоточиться на овладении максимально дальнобойным оружием. Но даже это можно было бы стерпеть, если бы не конкретные формы, которые принимает у автора тема «Китнисс и стрельба из лука». Например, другой герой, который хвалит Китнесс, говорит о ее мастерстве – «Мой отец покупает у нее белок и удивляется, что стрелы всегда попадают точно в глаз». Автор явно читал или же где-то слышал выражение «подстрелить белку в глаз», но не понимает, что оно относится к дроби, а не к стрелам.

За время Голодных игр Китнисс убивает такое количество дичи, что хватило бы посолить запасы на зиму, не переставая при этом предаваться размышлениям о собственном искусстве – «Спустя всего пару минут замечаю кролика, и он становится первым трофеем, добытым с помощью нового оружия. Это, правда, не мой фирменный выстрел точно в глаз, но для начала сойдет» (с). «Мой фирменный выстрел точно в глаз», о Господи... Но даже это меркнет перед тупостью такого вот пассажа: «Я добыла лук! И у меня есть целых двенадцать стрел, если считать взятую с дерева. Мне не терпится испробовать оружие, и я выпускаю несколько стрел в ближайшее дерево» ...А потом, вероятно, два часа вырезаешь драгоценные стрелы, которые у тебя наперечет, из древесного ствола. Насколько, как ты думаешь, хорошо должна вонзаться стрела для того, чтобы ей можно было кого-нибудь убить в играх на выживание?.. Это же тебе не дротики для дартса!!

В тексте неоднократно повторяется, что для бедных дистриктов победа их трибута в играх – вопрос разницы между настоящим голодом и относительным благополучием (дистрикту-победителю целый год выделяют продукты и деньги). Тем не менее, жители дистрикта 11 тратят последние собранные деньги и в едином порыве посылают хлеб не последнему уцелевшему трибуту из своего дистрикта – при том, что у него имеются реальные шансы на победу – а Китнисс, ведь она украсила мертвую девочку цветочками.

Впрочем, в конце концов, автор писал не социальную фантастику и не антиутопию, автор писал роман о том, как все – и судьи, присуждающие Китнисс наивысший бал за тесты, и избалованная публика из Капитолия, и угнетенные из дистриктов любят ГГ немеркнущей любовью, и поэтому такое поведение жителей дистрикта-11 должно было казаться автору вполне естественным. Ну правильно, плевать они хотели на возможность получить зерно и масло для своих голодающих детей, а заодно и на жизнь парня из своего района (который никак не может выжить вместе с Китнисс), и на чувства всех его родных, перед которыми они коллективно расписались в том, что Китнисс в их глазах важнее, чем их сын.

Воспринимать происходящее во время игр сколько-нибудь серьезно в принципе невозможно. Если в «Королевской битве» К. Таками организаторы игр активно вмешивались в процесс, чтобы заставить персонажей убивать друг друга (что было логично и соответствовало цели игр), то у Коллинз в ее шоу «За стеклом» большая часть взаимодействия Китнисс с внешим миром сводится к тому, что ее, бедняжку, всячески подталкивают к поцелуям и душевным излияниям с влюбленным в нее Питом. Потому что семьдесят три года Голодные игры были тупым мочиловом, но потом появилась Китнисс, и вместе с ней в процесс проникли человеческие чувства. Уникальный номер, даааа. Как сейчас помню, в моем детстве было шоу «Последний герой», так там уже в первом выпуске (а не в семьдесят четвёртом!) догадались разнообразить игру отношениями двух влюбленных, которые оказались на разных островах и были вынуждены бороться друг против друга. Но Капитолий, для которого Голодные игры – главное и, по сути, единственное общественно-значимое мероприятие в году на протяжении семидесяти с лишним лет, ни до чего такого не додумался.

В целом – большая часть деталей в тексте соответствуют условному и кукольному миру, и на этом уровне их даже можно проглотить. Но есть моменты, которые с треском пробивают дно. Сцена с погибшими трибутами, превращенными в генно-модифицированных чудовищ — лютый бред даже на фоне этого игрушечного мира, и не зря эту тему в фильме предпочли не поднимать. Но если эпизод с чудовищами выглядит так, как будто бы то ли герои, то ли автор ВНЕЗАПНО стали употреблять тяжелые наркотики, то многие другие сцены раздражают уже не бредовостью, а просто тупостью. Пример. Герой был ранен, а после того, как они с Китнисс уже выбрались из боя, происходит вот что : «He знаю, сколько времени длился бой, наверно, не меньше часа (...) Наступает ночь и играет гимн. Я смотрю на Пита и вижу, что кровотечение из раны ничуть не уменьшилось. Нет бинтов, нет ничего, чем можно остановить поток крови (...) В бледном лунном свете лицо Пита серое. Я заставляю его лечь и осматриваю рану. Теплая скользкая кровь струится по моим пальцам. Обычная повязка тут ничем не поможет. Пару раз я видела, как мама накладывала жгут, теперь попытаюсь сама».

_Поток_ крови. Рана, на которую требуется накладывать жгут — обычный бинт тут ничем не поможет. И, однако, от ранения до перевязки прошло больше часа, а сам раненый при этом продолжал воспринимать происходящее и двигаться, вот только лицо у него сделалось серое, хотя это не точно (не знаю, как автор, но я себе в принципе не представляю, чтобы ночью, «в бледном лунном свете», лицо человека выглядело бы не серым, а, к примеру, розовым). Истекать кровью час – действительно, ачотакова.

Теперь перейду, пожалуй, к самому смешному и одновременно – самому печальному в этом романе. Самое смешное – это БЫТ. Реальный быт, который окружает Китнисс, будь то дома, на Голодных играх или в Капитолии.

«Накладываю на большое блюдо яйца, сосиски, оладьи с апельсиновым вареньем, ломтики красного арбуза. Ем все это, глядя, как над Капитолием встает солнце. Потом беру вторую тарелку — горячую кашу с тушеной говядиной. И наконец наслаждаюсь десертом: беру гору булочек, ломаю их кусочками и ем, обмакивая в горячий шоколад»

И дальше в той же сцене:

«Я волнуюсь из-за тренировок. Предстоящая встреча лицом к лицу с другими трибутами вызывает у меня мандраж. Я взяла из корзинки булочку и верчу в руках, аппетит пропал»

Бедняжка, аппетит пропал на нервной почве!.. Автор, послушай доброго совета – если хочешь, чтобы читатель сопереживал герою, который не может есть от волнения, не стоит описывать, что до этого потерявший аппетит страдалец сожрал целый вагон харчей.

Коллинз – а вместе с ней и Китнисс – постоянно переключается с режима «я росла в голодном нищем дистрикте, где был суп из собачьего мяса и игрушки, прибитые к полу» в режим гламурной и благополучной барышни. Находясь в первом состоянии, ГГ рассказывает нам, что видела апельсин всего один раз в жизни, но во втором состоянии она легко распознает не только разные капитолийские деликатесы вроде черносливов и арбуза, но и безошибочно определяет пену для ванн как «лимонную». То есть апельсин она видела один раз в жизни, но с лимонами и арбузами у нее никаких проблем нет. Как и с узнаванием кучи другой еды, одежды и косметических средств, которых в ее родном дистрикте быть никак не могло.

Причем во время пресловутых Голодных игр Китнисc, по большому счету, ведет себя совершенно так же, как и в Капитолии:

«В животе урчит, несмотря на съеденные мясо и рыбу. Я неторопливо лущу и съедаю горсть орехов. Грызу последнюю галету. Затем принимаюсь за шею грусенка; ее хватает довольно надолго. Потом очередь доходит до крылышка, и с грусенком покончено навсегда. Сегодня дырявый день, и даже после этого я не могу отогнать от себя мысли о еде. Особенно обо всех тех вкусностях, что подавали в Капитолии. Цыпленок в апельсиновом соусе. Пироги и пудинги. Бутерброды. Макароны с зеленым соусом. Тушеная баранина с черносливом. Я посасываю листья мяты и уговариваю себя прекратить пустые мечтания».

Единственная реакция, которую вызывают подобные пассажи, это – блин, да сколько можно жрать и думать о жратве? У тебя других забот нет – в игре, где тебя в любую секунду попытаются убить?.. Казалось бы, опытный человек должен понимать, что для того, чтобы драться, бегать или охотиться, нельзя быть слишком сытым. В такой обстановке следует сосредоточиться на выживании, понимая, что всё решится буквально в ближайшие несколько дней, а жрать досыта можно будет _потом_ — если удастся уцелеть. Но Китнисс пофигу.

Вообще, если выбросить из текста все описания того, что героиня ест, что надевает и чем моется, от текста осталась бы от силы одна пятая часть. Одежда, одежда, одежда. Макияж, выщипывание бровей, бритьё ног, светские мероприятия и интервью. И все это — под соусом, что злое тоталитарное государство насильственно заставляет ГГ все это делать, а она повинуется под страхом смерти. Но так тщательно, однообразно и упорно описывать всю эту светскую жизнь и доступные героине удовольствия и блага может только человек, которому это на самом деле интересно. Получается такой же парадокс, как и в описании поцелуев и любовных драм. Если просто написать книгу о том, как героиня мечется между двумя мальчиками, бреет ноги, выбирает платья, и как всеобщее внимание вопреки всякой логике приковано к ней, ее мельчайшим поступкам и ее личной жизни (то есть обо всем, что на самом деле интересно автору этой книги), то это будет выглядеть как-то несолидно. Но если валить все на злое тоталитарное государство, то под этим чесночным соусом проскочит любая баранина — и описания жратвы. И подростковые любовные страдания. И бесконечные описания светских мероприятий, бритья ног, накрашивания ногтей и других фундаментальных для любой антиутопии вещей.

«Троица наперебой тараторит, обсуждая меню, а перед моими глазами — старик, у которого от выстрела разлетается голова. Уже перед выходом, в зеркале, я замечаю, как надо мной поработали. Бледно-розовое платье без бретелек, до самого пола. Волосы убраны от лица, ниспадают на спину каскадом пружинистых завитков. Цинна подходит сзади, набрасывает на плечи мерцающую серебристую шаль — и ловит взгляд моего отражения.

— Нравится?

— Очень красиво. Как всегда, — отвечаю я.

— Давай проверим, как это будет смотреться с улыбкой, — вполголоса предлагает он. Действительно, через минуту нас ожидают яркие вспышки и телекамеры. Заставляю себя приподнять уголки губ»

В этом эпизоде выражается вся суть романа. Одна фраза — о переживаниях ГГ из-за человека, которого только что расстреляли у нее на глазах, а после этого, не затыкаясь — про свои бретельки, локоны, зеркала, телекамеры и улыбки.

Если кто-то сейчас думает, что я придираюсь и сужу всю книгу по одной конкретной сцене, то — ничего подобного! Сравнив любую сцену собственно Голодных игр с любой сценой быта или светской жизни, можно убедиться, что описание одежды, мебели, гигиенических процедур или жратвы всегда гораздо подробнее, длиннее и просто эмоциональнее, чем сцены, связанные с обществом, политикой, убийствами людей или социальной несправедливостью.

«Вечер, который устроили ради нас в банкетном зале, в личном особняке президента, совершенно бесподобен (...) Вместо традиционных столиков — бесчисленные диваны и кресла: некоторые расположены возле каминов, другие почти утопают в благоухающих цветах, из третьих видны искусственные озера, полные экзотических рыбок (...) Но настоящий гвоздь вечера — это еда. Чего только нет на столах, выстроившихся вдоль стен! Все, о чем можно мечтать и о чем даже не мечталось. На вертелах подрумяниваются коровьи, свиные и козьи туши. На огромных тарелках теснится дичь с начинкой из ароматных орехов и спелых фруктов. Обитатели океана переливаются под готовыми соусами либо так и просятся в хрустальные миски с душистой приправой. Я уж не говорю о несметных видах хлеба, сыров, овощей, сластей, водопадах вина и потоках других напитков, загадочно мерцающих бликами пламени (...)

— Хочу перепробовать все, что нам подали, — заявляю я Питу (...)

Решимость иссякает уже за первым столом, на котором стоит не то двадцать, не то целых тридцать видов супа, когда мне попадается сливочно-тыквенное пюре, посыпанное дробленым орехом и крошечными черными семенами.

— Всю ночь бы ела и ела! — вырывается у меня.

Во второй раз я «ломаюсь» на прозрачном зеленоватом бульоне, вкус которого могу описать одним словом: весна! В третий — на пенистом розовом супчике с ягодами малины.

Мелькают лица, щелкают вспышками камеры (…) Я напускаю на себя восторженный вид, хотя здешние жители мне глубоко безразличны. Они лишь отвлекают от угощения.

Каждый стол — уйма соблазнов, и даже при твердой решимости «только разочек попробовать» вскоре у меня начинает округляться животик. Откусываю от маленькой жареной птички. На язык брызжет апельсиновый соус. Вкуснятина. Бедный Пит доедает за мной: не бросать же начатые начатые куски, как делают прочие. Для нас это — верх кощунства. У десятого стола я сдаюсь, не попробовав даже малой части предложенных блюд» (с)

Даже в сильно сокращенном виде эта сцена гротескна до нелепости. А если вспомнить, что этот банкет происходит сразу после расстрела старика, о котором говорилось в предыдущей сцене, а гости на нем – это распорядители Голодных игр, на которых погибла куча подростков, включая и маленькую Руту, над судьбой которой ГГ постоянно картинно страдает, то Китнисс в этой сцене начинает выглядеть не просто раздражающей нелепо, но и омерзительно. Ни при каких условиях нельзя представить пережившего Королевскую битву Сёго из книги Косюна Таками увлеченно смакующим «маленьких жареных птичек под апельсиновым соусом» в компании организаторов игры. А Китнисс жрет и наслаждается – «розовым супчиком», собственным «округлившимся животиком» и «экзотическим рыбками».

Знамя Cопротивления. О да.

Бросил читать всю эту ахинею с чувством, близким к ужасу. Не из-за качества романа, а из-за того, что эта книга могла стать настолько популярной.

Преамбула : что бы я ни говорил о недостатках ее текстов, я считаю Робин Хобб самым талантливым из современных авторов, пишущих фэнтези. Одним из двух, если считать Сапковского «современным автором». Мартин, играющий с сюжетами и персонажами, как ребенок — со своими куклами, не идёт с ними ни в какое сравнение. Романы Хобб, как и романы Сапковского — это литература, то есть попытка художественного познания себя и мира, а книги Мартина — текстовая ролевка, в которую автор играет сам с собой.

В романах Хобб есть «волшебство реальности». Я сейчас не про банальность вроде погружения в историю или доверие к происходящему. Как раз доверия к происходящему мне при чтении Хобб частенько не хватает, особенно когда речь идёт о политических интригах. «Волшебство реальности» — это не макро-, а, скорее, микроуровень: когда на уровне деталей текст реален, как галлюцинация. Когда ты осязаешь, ощущаешь запахи, чувствуешь вкус и слышишь интонации людей в диалогах.

Робин Хобб – очень талантливый художник. В некоторых аспектах, может быть, художник гениальный. Но ее книги, в отличие от «Ведьмака», написаны очень неровно. Когда я ее читаю, каждый раз случается одно и то же : только что я был готов поклясться, что читаю книгу гениального писателя — только великий писатель способен так безошибочно отображать вещи, о которых никто никогда до него не писал! — а над каким-нибудь другим пассажем в тексте мне хочется взвыть — настолько это дико, несуразно и бездарно.

Историю о Фитце я начал читать, когда мне было 16 лет. До сих пор помню, как стоял с бумажной книгой у подъезда репетитора по математике и торопливо читал «Странствие убийцы» — ещё пять минут… У меня ещё ЦЕЛЫХ пять минут, прежде чем нужно будет закрыть книгу и подняться.

Но, как всякая талантливая книга, «Сага о Видящих» похожа на вино, букет которого полностью раскрывается не с первого глотка. Мои первые впечатления были амбивалентными: многие места в книге были безобразно растянутыми, эмоциональный фон отталкивал своим вязким унынием, главный герой невыносимо раздражал. Но я вернулся к этой книге и перечитал её ещё раз. А потом ещё раз. А потом ещё раз. И с каждым разом она нравилась мне все сильнее — комплимент, который можно сделать только самым лучшим книгам. За последние пятнадцать лет я перечитывал сагу о Фитце и цикл «Сын солдата» так же часто и с таким же наслаждением, как «Раковый корпус», «Над кукушкиным гнездом» или «Камо грядеши». А это чего-нибудь да стоит.

В книге «Убийца шута» и ее продолжениях я обнаружил ту же Хобб, которой восхищался эти годы — и, одновременно, ту же, которая вызывала у меня желание побиться головой о стену. Сцены сельской жизни в Ивовом лесу, поездка на рынок, Фитц, который смотрит сквозь окно в зимнюю ночь вместо того, чтобы вернуться, наконец, в постель к любимой и любящей жене — это тот же густой и терпкий реализм, который отличал самые лучшие главы в книгах Хобб. Детали, которые пронзают собственной убедительностью, вызывают изменённое состояние сознания при чтении.

Молодой мужчина, любящий стареющую женщину, страдания человека, который становится свидетелем того, как разум дорогого ему человека постепенно разрушается, чувства родителей ребенка-инвалида — это та же Хобб, которая создала Олуха, заставила Невара потолстеть и стать объектом ненависти и насмешек окружающих, которая без колебаний вынуждала своих персонажей отказаться от всех честолюбивых надежд и работать могильщиком, свежевать морских котиков, копаться в огороде или разводить цыплят. Это — та Хобб, в чьих фэнтези-романах бесстрашного стремления исследовать жизнь человека во всех её проявлениях гораздо больше, чем в книгах представителей подчёркнуто «реалистической» литературы.

И в то же время, это — та же Хобб, имя которой для меня — практически синоним Идиотского Сюжета. Которая описала отравление Руриска и сватовство Эллианы. Которая создала Фитца с Чейдом — самых нелепых убийц в истории литературы. Каждый раз, когда герои Хобб высовывают голову из своей частной жизни и действуют в качестве политиков, членов королевской семьи или дипломатов, над происходящим в тексте хочется то ли истерически смеяться, то ли истерически рыдать.

Герои Хобб всегда делают глупости с очень серьезным выражением лица. Мучительнее всего — даже не то, что все их действия либо безумны, как поступки человека с воспаленным мозгом, либо неуклюжи, как уловки пятилетнего ребёнка, а то, что все эти поступки преподносятся читателю, как шедевры хитроумия.

Учитывая проницательность и здравомыслие, которые ГГ стабильно демонстрирует в новой трилогии, как, впрочем, и двух предыдущих, Шести герцогствам впору перекреститься, что Фитц никогда не рвался в совет короля и в дипломатию. Хотя стране это не помогло, поскольку у них вся семейка отличается умом и сообразительностью. Шрюд, игнорирующий угрозу Регала, был очень хорош, но там это хотя бы можно было списывать на боль и помутнение рассудка. То, что в следующих шести книгах творил Чейд, болезнями уже не оправдать. Единственная причина, по которой вопиющая неадекватность главных действующих лиц, их шитые белыми нитками детсадовские хитрости и душераздирающее тупоумие во всем, что связано с политикой и управлением страной, не ведут к катастрофе, заключена в том, что и враги героев, и статисты в этом мире отличаются точно такой же, как ГГ, альтернативной одаренностью. Ну например : Фитц много лет скрывает свое имя и происхождение и называет самого себя «помещик Баджерлок». При этом он живет в поместье, ранее принадлежавшем отрекшемуся от престола наследному принцу (на которого Фитц, кстати говоря, похож!) и его жене. По случаю рождения его ребенка к Фитцу с Молли тут же мчится лично королева-мать. Но тайна в порядке, все по-прежнему считают Фитца Томом Баджерлоком. И соседи, и собственные слуги, и свита королевы. Патамушта.

Хотя это мелочи. Детали обстановки, так сказать. Самые худшие идиотизмы, как обычно, тщательно описаны и разворачиваются в реальном времени.

Чейд посылает нового ученика подсунуть в колыбельку к дочери Фитца ожерелье с гербом Видящих. А тот зачем-то тащит в потайных карманах кучу ядовитых порошков, которые Фитц потом у него находит. Нафига?! Хобб что, действительно считает, что, раз парень – ученик убийцы, то он должен 24/7 шастать со всем этим хламом? Начиненный ядами, как кекс — изюмом? Чтобы, когда его поймают у колыбельки Би, это можно было расценивать, как покушение на убийство? И чтобы это выглядело, как желание Кетриккен, которая тут же примчалась к Фитцу в связи с рождением нового Видящего ребенка? Причем все это делается за спиной у Кеттрикен, и Чейда совершенно (!) не волнует, в какое положение его поступок поставит королеву-мать.

Ничуть не меньше «доставляет» в этой сцене Фитц. Фитц – такой молодец – сумел приставить нож к горлу десятилетнего мальчишки. Когда тот уже стоял над колыбелькой. Гениальная стратегия!.. Если бы кто-нибудь хотел убить его ребенка, было бы уже поздно этому мешать. Но Фитц стоит и ждет, пока чужак от двери доберется до его ребенка и буквально сунет в люльку нос (и руки). Причем автор преподносит эту сцену, как успех и доказательство того, что Фитц не растерял квалификацию. Ну что ж, тут Робин Хобб не откажешь в последовательности. «Квалификация» героя, как убийцы и шпиона, не меняется на протяжении всех девяти томов, и после каждой сцены с Фитцем в роли королевского убийцы мне хотелось смахнуть слезы, обнять Фитца, ободряюще похлопать его по плечу и от души поздравить его с тем, что он способен сам завязывать себе шнурки. На фоне всего остального этого выглядит действительно серьезным достижением.

А вот еще, тоже на тему главных «интриганов» цикла.

Чейд — Фитц, ты должен забрать к себе моего ученика, потому что он не годится в убийцы, но мы показали ему наши тайные ходы, и теперь он знает столько секретов Оленьего замка, что, если ты его не заберешь, придется его убить! Интересы короны!

Фитц, мысленно — «какая у нас жестокая профессия!»

Я в это время — ээээм?! А почему нельзя было не показывать одиннадцатилетнему мальчику тайные ходы замка и важные для государства секреты, еще толком не убедившись, что он вам подойдет? Неоткуда больше было драму высосать? Чтобы Чейд пафосно сказал Фитцу — «мы с тобой — вымирающий вид»? Конечно, вымирающий, вам же премию Дарвина нужно давать, обоим!

То, что в этой книге Чейд все еще жив, меня, признаться, удивило (хотя я эгоистично был этому рад). Хобб, видимо, решила, что Чейд должен жить вечно, поэтому пускай пользуется Силой для поправки своего здоровья. Плевать, что он был немолод, еще когда Чивэл и Верити были детьми. Нельзя устранять персонажа, который создает другим столько проблем — о чем тогда писать?.. Старение на службе авторского произвола. И Альцгеймер, и артрит, и остальные старческие нарушения следует отдать Молли, которая всего на два года старше Фитца. Что ж, это вполне понятно – Молли нельзя оставлять в живых, поскольку нужно развязать герою руки, но при этом неохота отвлекаться на убийство или на несчастный случай. Так что пусть жена ГГ тихо умрет от старости, чтобы Фитц десять лет спустя обсуждал ее смерть со своим дедушкой.

Вообще, в плане возраста главных героев книга получилась довольно причудливой. Чейд не только на умер, но и чем дальше, тем больше вел себя с пятидесяти- и шестидесятилетнем Фитцем так, как будто ГГ десять. Фитц, что характерно, ни капли не удивляется и охотно этот тон подхватывает. И тут уже не поймешь – то ли все эти диалоги, в которых Чейд называет Фитца «мальчиком» и всячески его третирует, нужно считать чистым фансервисом, написанным для ублажения ЦА, то ли в этом скрыт какой-то психоаналитический подтекст, и Фитц всячески _провоцирует_ своего бывшего наставника на подобное отношение к себе, поскольку оно отвечает на какие-то его глубинные потребности. Нечто подобное было и с Барричем на Аслевджале. Стоило Фитцу встретиться с мужчиной, который его вырастил, как он мгновенно регрессировал до маленького мальчика, позволив Барричу всячески опекать себя. Хотя, казалось бы, по смыслу было бы логичнее, если бы теперь тридцатисемилетний Фитц заботился о Барриче, который постарел и практически ослеп. Или если бы они общались, как два взрослых человека. Но нет. Баррич возится с без пяти минут сорокалетним Фитцем больше, чем со своим десятилетним сыном, а Фитц этим откровенно наслаждается. Буквально млеет.

С Чейдом – то же самое, причем это отрефлексировано прямо в тексте:

«Прошли годы с той поры, как он был моим наставником и защитником, но все же моя душа по-прежнему стремилась снова очутиться под сенью его мудрости. В детстве мы верим, что взрослые знают все, и даже если мир нам непонятен, они сумеют придать ему смысл» (с)

В целом – Хобб, конечно, нельзя обвинить в прямой натяжке, потому что почва была подготовлена заранее – встреча с Кеттл в Горном королевстве подтверждает, что владеющие Силой люди в самом деле живут долго, много дольше остальных людей. И в этом смысле долголетие Чейда – не «рояль», а оптимальное использование уже заложенных в сеттинг возможностей. Все правильно – каждый герой должен уйти со сцены в тот момент, когда он выполнил свою задачу до конца и больше ничего не может дать сюжету. И если героев второго плана, вроде Старлинг, можно просто убрать за кулисы, то геров вроде Молли, слишком тесно связанных с ГГ, можно только убить. Пейшенс и Молли должны были умереть, а Чейд должен был жить. Так поступает каждый автор, ничего крамольного здесь нет. Произвол заключается в другом — в том, как Хобб обращается с возможностями персонажей и как она на ходу меняет правила игры.

Всю первую трилогию читателю компостируют мозги тем, как ужасно истощает Фитца и Верити использование Силы. Кажется, сам цикл начался с идеи магии, вызывающей деградацию и привыкание. Потом эта идея наркомании и деградации становится автору неудобна, и – как будто ничего и не было! Проблема «деструктивной магии» в итоге просто сдулась. Автор, если можно так сказать, переобулся на ходу и замахал руками : не-не-не, на самом деле Сила – это очень круто, а все ее недостатки были связаны только с неправильным использованием. Если все делать правильно, ничего страшного или плохого не произойдет!.. Трагедия Шрюда и Верити полностью обесценена. Проблема неровных, искалеченных возможностей героя к Силе тоже оказалась совершенно дутой. Позже, уже во второй трилогии, Хобб усиленно раздувала драму из того, что Чейд владеет только эфемерными, зачаточными навыками Силы, и никогда не сможет ее использовать по-нормальному. Потом и это стало неудобно — окей, пусть теперь Чейд пользуется Силой лучше, чем Чивэл или Шрюд. В новой трилогии у Хобб и Фитц, и Чейд пользуются Силой, как мобильным телефоном, каждый раз, когда им нужно поболтать на расстоянии. И не заметно ни каких-то плохих последствий, ни банальных перебоев связи.

Самая главная проблема Хобб – она никогда не видит всей картины в целом. Стоит ей сосредоточиться на чем-нибудь – скажем, на новой информации о мире или на эмоциях героев – она тут же перестает видеть все остальное, и не отдает себе отчёт, как эти элементы соотносятся друг с другом. Иногда это какая-нибудь несущественная для сюжета мелочь – например, Хобб походя бросает, что Олух без всяких затруднений исцелил множество раненных на Аслевджале, но она не понимает, что из этой маленькой детали неизбежно следует вопрос – почему королевские маги, научившиеся исцелять с помощью силы, применяют свои навыки только тогда, когда нужно помочь своим друзьям (Шуту, Ночному Волку, Чейду…), но не ставят это дело на поток? Действительно, зачем нам эффективная магическая медицина – она нам не интересна не из гуманистических соображений, ни даже из прагматичного расчёта (уникальный ресурс, находящийся под контролем Видящих и укрепляющий их власть и их авторитет). Мы будем вспоминать об этой вундервафле, только когда автору это понадобится для сюжета.

Всякая фантастика, в которой автор не копирует известную ему реальность, а сам конструирует её – питательная среда для подобных ошибок и противоречий. Чем безалабернее автор, тем быстрее у читателя появятся вопросы в стиле – «почему сыворотку правды, Омут памяти или легелименцию не применяли к Сириусу Блэку или к исключенному из-за несправедливых подозрений Хагриду, и почему при наличии подобной магии в мире Роулинг _в принципе_ возможно пострадать от ложных обвинений?!». Но проблема в том, что «нелогичный сеттинг» – это никогда не вещь в себе. Любые недочеты в логике мгновенно отражаются на образах героев, и особенно тогда, когда герой – не частное лицо, которое живет в жестоком, глупом и несправедливом мире, на который он никак не может повлиять, а человек, наделенный властью. Нелогичности и глупости, допущенные Роулинг, по большей части, «валятся» на Дамблдора. Нелогичности и глупости, допущенные Хобб – на Видящих. И если вопрос про магическую медицину вполне можно и замять, то есть моменты, которые замять просто невозможно.

Скажем, Эш рассказывает о борделе, в котором женщин держат, фактически, на положении рабынь, выкупив их долги у кредиторов. Причем сколько бы женщина не работала, она все время остается у хозяина в долгу – из ее «заработка» вычитают деньги за жилье, за стирку, за платья и украшения… Там же, между прочим, торгуют и малолетними детьми не старше Эш. Ну, в общем, ужас-ужас. «Яма» Куприна стыдливо курит в сторонке – там, по крайней мере, все девицы были совершеннолетними. Хобб так увлеклась, описывая нам судьбу несчастного ребенка, что ей почему-то не приходит в голову, что Чейд, который _посещал_ этот бордель вместо того, чтобы принять какие-нибудь меры (при его-то власти и возможностях!), виноват точно так же, как хозяева борделя. «Добрый» Чейд в этой истории играет роль спасителя – для этого достаточно сказать, что он не участвовал в сексуальной эксплуатации матери Эш, а ходил к другой женщине в том же борделе (она, наверное, работала там чисто по велению души и наслаждалась каждым днем в этой клоаке, где обманом заставляют женщин продавать себя и где насилуют детей). А самой Эш Чейд вообще помог – сначала давал ей разные поручения, а потом, когда ее мать убил не в меру разошедшийся клиент, забрал сбежавшую из публичного дома девочку к себе. Ай да советник королевы, дааа… Но, честно говоря, несправедливо винить Чейда в том, в чем виновата Робин Хобб. Если бы автор хотел показать героя негодяем, или, на худой конец, хотя бы просто понимал, что говорит, и отвечал бы за свои слова, мы обвинили бы героя. Но в данном случае автор просто не видит, что вместо истории о человеке, который кого-то спас, у него получается история о негодяе.

А вот другой пример. Здесь автор явно _понимал_, что говорит, хоть и не сознавал возможные последствия этого эпизода.

Би Баджерлок, дочь Фитца. Тот момент, когда она видит двух влюбленных и осознает, какую власть дают ей видения будущего. Этот эпизод так важен, что я даже приведу цитату.

«Они сбегут вдвоем этой же ночью и переспят в лесу, а на следующий день на дороге, ведущей в Баккип, оба погибнут – его застрелит лучник, а ее зверски изнасилуют и бросят в канаве умирать. Из-за этого ее старшие братья объединятся и станут Стражей Дубов-у-воды. Патрулируя окрестности, они прикончат пятьдесят двух разбойников и спасут более шести сотен путников от мучений и смерти. Вот такие цифры. Внезапно все сделалось очень простым. Надо было лишь слегка их подтолкнуть. Если я улыбнусь им, когда они будут идти через площадь, и скажу: «Вы сияете от любви. Любовь не должна ждать. Вам надо сбежать нынче же ночью!» – они примут мои слова за знамение и последуют совету. Его боль продлится всего лишь несколько мгновений, ее – какие-то несколько часов. Это меньше, чем ей придется мучиться во время первых родов. Я обладала такой властью. И властью, и возможностью выбирать. Я могла совершить в этом мире столько хорошего. Так много хорошего! Я могла сделать много выборов во благо мира. Я начну с девушки в короне из остролиста…» (с)

Нет, она ничего не успевает сделать. Но сама ее реакция настолько омерзительна, что трудно подобрать какие-то слова.

Девочка, рассуждающая об изнасиловании женщины в стиле — «какие-то несколько часов страданий, меньше, чем ей придется мучиться во время первых родов...» — это способно вызвать только тошноту. Особенно если вспомнить, с каким нежным, жалостливым вниманием эта девочка относится к _своим_ страданиям, переживаниям и неприятным ощущениям. Ой, боже мой, другие дети меня не любят. Ах, в меня швырнули камень. Надо мной смеются, потому что я особенная, не такая, как они… Учитель меня унижает… Бла-бла-бла... Когда я начал читать книгу, я относился к огорчениям Би со сдержанным сочувствием, но постфактум, в свете этой сцены, ее ожидание сочувствия к себе и ее постоянное нытье внушают исключительно брезгливость. Если смерть ни в чем не повинного юноши и зверское групповое изнасилование несчастной девушки в твоих глазах не стоят сожалений или ужаса, то с какой стати я должен тебе сочувствовать?.. Авторы, к несчастью, редко сознают, что одна-единственная деталь или одно-единственное предложение могут сыграть решающую роль и полностью изменить образ персонажа, о котором они написали три огромных тома. Один абзац текста – но после него мне было абсолютно наплевать на все, что происходит с Би.

Кроме того, этот момент в буквальном смысле «убивает» книгу в целом, сводя смысл противостояния между Клерресом и главными героями к нулю. Окей, положим, злые «Белые» на Клерресе хотят использовать свои видения, чтобы направить мир в удобную им сторону. И ради этой цели они не останавливаются не перед чем, поэтому они – злодеи, которых необходимо уничтожить. Зато ваша Би – это «добро». Она, в отличие от выродков на Клерресе, стремится жертвовать чужими жизнями и подвергать других страданиям не ради личной выгоды, а ради «лучшего мира» (то есть, вообще-то говоря, ради чувства собственной власти и сознания, что новый, «лучший» мир – это ее творение…). Какое облегчение для двух влюбленных, которые чуть не стали жертвами ее маньячества, и всех их близких и друзей!.. А как насчет людей, погибших по вине Шута, который вернул в мир драконов? А почему люди в Шести Герцогствах должны платить за то, чтобы _кормить_ этих драконов, и отдавать им свои стада?! А дети, «измененные» драконьей магией, конечно, просто счастливы быть инвалидами и ежедневно мучиться из-за того, что Шут избрал для мира этот путь. Общее впечатление от этого – чума на оба ваши дома, пропадите вы все пропадом! Не только Клеррес, но и Би с Шутом. Проблема не в конфликте интересов между вами, а в самом вашем существовании.

Лучшее в этих книгах – это Фитц. Я никогда не думал, что однажды напишу подобное, поскольку в первых книгах цикла Фитц, напротив, ощущался, как основной _недостаток_ цикла. Он был раздражающим, но неизбежным эмоциональным грузом, который приходится терпеть, чтобы иметь возможность наслаждаться замечательно художественным текстом и любить других героев. Во второй трилогии Фитц выглядел уже гораздо симпатичнее, а в третьей трилогии стал просто-напросто хорош. Он сделался ответственнее, перестал так много ныть и стал чем-то похож на Баррича. В первой и во второй трилогии ГГ ему проигрывал, как скисшая Балтика — кубинскому рому, но теперь наконец-то стал похож на взрослого мужчину, достаточно зрелого, чтобы быть хорошим мужем и отцом. Хобб вообще прекрасно удаются описания героев в браке. Меня тронуло развитие отношений Баррича и Молли в «Странствиях убийцы», а потом – скупые и одновременно очень яркие детали их семейной жизни. Эпини со Спинком – тоже замечательная пара, а теперь я рад добавить в этот список Фитца с Молли в седьмой книге. Робин Хобб – единственный известный мне писатель, который умеет описывать зрелые и гармонические отношения. У остальных любовь – это, по большей части, либо подростковая истерика, либо что-нибудь нездоровое и травматичное, либо тупой фансервис.

Кроме того, Фитц еще во второй трилогии начал мало-помалу рефлексировать и смотреть на свои эмоции и свое поведение на стороны вместо того, чтобы жалеть себя, а здесь он уже выглядит, как человек, который отточил это умение и научился опираться на него в собственных отношениях с людьми. Очень хорош момент, где он транслирует свой опыт Би и объясняет ей, как глупо и несправедливо сперва делать все, чтобы отрезать себя от других людей, а потом предаваться жалости к себе из-за собственной изоляции и одиночества. Это прекрасно. Истинная эволюция героя – это ситуация, когда герой взрослеет вместе с автором. Совершенно очевидно, что, когда Хобб создавала первые три книги, она смотрела на Фитца совсем другими глазами и не видела того, что они с Фитцем ясно видят в седьмой книге. Они с Фитцем _вместе_ поняли, что ни он сам, ни его беды не были такими, какими он рисовал их в первой части, и это – невероятно мощно.

Выдержал — по счётчику читалки — 16 страниц из 975.

1. Почему ГГ сидит в тюрьме совершенно голым? Вот у Конан Дойля в замке Ла Бруиньера по прозвищу Мясник пленники голые — потому что одних приковали перед огнем, а других посадили в бочки с водой, чтобы помучить. А здесь?! Тем более, что остальные узники, как скоро выяснится, не только одеты, но их никто даже не обыскивал — один из них спокойно вытащит из сапога отмычку, которой откроет свои каналы. Так почему же именно ГГ сидит в буквальном смысле слова с голой задницей?! Боюсь, единственное назначение этой детали, как и диалога стражников о том, не трахнуть ли им пленника — потакать эротическим фантазиям самого автора, который слишком глуп, бездарен и ленив, чтобы хотя бы _замаскировать_ свои намерения.

2. Почему новый пленник бьёт тюремщика?

«Новый узник был маленьким и тощим, но вырывался он из рук тюремщиков с яростью загнанной в угол ласки (...) Вывернувшись из рук одного из стражников, он отвесил ему размашистую оплеуху. Верзила-тюремщик с легкостью отразил удар и заломил руки пленника за спину» (с)

Я не стану спрашивать, почему стражники не заломили своей жертве руки за спину, пока тащили её в камеру, тем более, что парень был не промах и активно вырывался. Вероятно, есть какая-то причина, почему они спокойно ждали, пока он не врежет кому-то из них по морде. Может быть, им просто нравится получать оплеухи.

Но чего хотел сам пленник, мне неясно вообще. Он ненормальный?.. Где это видано, чтобы заключённый, находящийся в тюрьме, нарочно провоцировал двоих тюремщиков, причем не потому, что хочет, чтобы его побыстрей убили, нет — он просто идиот, не понимающий своего положения:

"— Руки прочь, вы, безмозглые животные! ... Я, наконец, требую, чтобы чтобы меня отвели к здешнему господину! Как вы посмели схватить меня! Или в этой глуши даже бард не может рассчитывать на безопасность?»

Люди, разумеется, бывают разными, и дураками тоже, но симптоматично, что ГГ, чьих предыдущих сокамерников накануне запытали до смерти, не думает, что новичок — буйнопомешанный дебил. Это показывает, что дебил — не новичок, а автор.

3. Прямая речь героев поражает неуклюжестью и фальшью. Сразу понятно, что фраза «или в этой глуши даже бард не может рассчитывать на безопасность?» — это не живая человеческая речь, а просто способ сообщить читателю, что истеричный суицидник — бард.

И речь тюремщиков — туда же: «— Нет, ты же знаешь, что приказал господин. Он спустит с нас шкуру, если мы подпортим товар, предназначенный для работорговцев». Я прямо представляю, как тюремщик, только что пинавший заключённого, в ответ на предложение трахнуть другого заключённого выговаривает это вот — «подпортим товар, предназначенный для работорговцев».

Хотя вишенка на торте — это, безусловно, реакция ГГ на эту информацию:

«Работорговцев. Алек сжался в комок в своем углу. Здесь, в северных краях, рабства не было, но он наслышался достаточно о дальних землях и ужасной судьбе тех, кого туда увозили. Эти люди никогда не возвращались обратно. Ледяная рука страха сжала его горло, Алек забился в своих цепях».

Парень, твоих товарищей только что запытали насмерть! Тебя только что хотели трахнуть!! Информация о том, что тебя продадут работорговцам — и поэтому не тронут — должна вызвать чувство _облегчения_! Но автору, который написал весь этот бред, сидя в удобном кресле, а не лёжа голым на гнилой соломе в подземелье, это не очевидно, и автор приписывает человеку на соломе ту реакцию, которая естественна для человека в кресле.

4. Подсадная утка молча наблюдает, как один из пленников освобождается от кандалов. Не кричит, не пытается позвать на помощь стражников, хотя бы под предлогом «если я не донесу, нас всех убьют!» (а было бы правдоподобно). И когда освободившийся пленник его разоблачает, то он тоже не кричит и не зовёт своих товарищей, а достает из своих леггинсов (?!) короткий кинжал, бросается на заключённого и погибает. Феерическая глупость!

Больше всего умиляет простодушие, с которым этот кретинизм подчеркнут в самом тексте:

"— Ты его убил! — слабым голосом произнес Алек. Ролан пощупал пульс на горле поверженного противника, затем кивнул:

— Похоже на то. Иначе этот дурак заорал бы и позвал стражников»

Нет бы попробовать как-то закамуфлировать свою топорную работу фразой вроде «Наше счастье, что он не надеялся дозваться своих товарищей. Им, падлам, видимо, скучно торчать под дверью, готов спорить, что они сидят где-нибудь в караулке и играют в кости!». Неееет, зачем!.. Начал писать фигню — так выжимай педаль до противоположной стороны земного шара, бумага всё стерпит! (а издатели эту беспомощную ахинею, не поморщившись, опубликуют).

В целом, градус кретинизма возрастает с каждой строчкой. Чего стоит, например, клеймо, которым гильдия шпионов отмечает своих членов!

»- Хмм, удивляться тут особенно нечему, — пробормотал он, заглядывая под мышку мертвеца.

Любопытство побороло страх, и Алек подобрался поближе и заглянул через плечо Ролана.

— Видишь? — Тот показал ему на три расположенных треугольником маленьких кружка, вытатуированных на бледной коже.

— Что это значит?

— Знак гильдии. Он был жонглером.

— Циркачом?

— Нет, — фыркнул Ролан. — Соглядатаем, подсадной уткой. Жонглеры берутся за любую грязную работу, если за нее хорошо платят»

Очень мило со стороны членов этой гильдии — иметь подобное особое клеймо. Если, к примеру, человека в какой-нибудь камере станут подозревать, что он шпионит за товарищами по несчастью, всегда есть удобный, быстрый и надёжный способ установить истину на месте!

Хоссспади.

И это — популярный автор. Издания, переиздания, — и на английском, и на русском...

Я такую концентрацию идиотизма привык видеть в текстах с самиздата, и притом — не самых лучших.

Вчера вечером решил проверить свои юношеские впечатления и перечитать «Знамение пути». В то время я остался с ощущением, что все продолжения «Волкодава», кроме книги «Истовик-камень», выглядят откровенно вымученными. Но в шестнадцать лет я, что называется, смотрел в книгу, видел фигу. То есть мог сказать, что роман получился скучным, но совершенно не понимал, почему.

Зато в то время я был куда более терпеливым и снисходительным читателем, иначе ни за что не одолел бы этот текст. Повествование построено по принципу «в огороде бузина, в Киеве дядька». Причем проблема не в том, что автор скачет с места на место и с героя на героя, а в том, что эпизоды про отдельных персонажей получаются абсолютно бессодержательными. Собака бежит по берегу — отведем на это целый эпизод. На информацию, что в городе стоял трактир, и ГГ периодически бывал в этом трактире, тоже отведем целый эпизод. Нарушается базовое правило эпического текста — героев может быть много, но, если заводишь речь о персонаже, с ним должно произойти что-нибудь важное и интересное. Нельзя подсовывать читателю обманку — эпизод, который сам по себе не несёт никакого смысла, не раскрывает героя и не двигает вперёд сюжет, а просто занимает место в тексте. А здесь автор толчет, толчет воду в ступе, а в результате смысл эпизода может выразиться в одной-единственной фразе, и совершенно не понятно — чего ради под эту фразу автор накатал целый отдельный эпизод? А чтобы было. Это все равно, что направлять софиты на пустое место. А потом высвечивать ещё одно пустое место.

Какие-то моменты хороши сами по себе, но совершенно не понятно, что они делают в этой конкретно книге? Огромная глава про собачьи бои смотрелась бы вполне уместно, если бы героем книги был хозяин одного из состязающихся псов или сам пёс. А здесь — как будто автор написал главу для совершенно новой книги, а потом подумал — издательство жмёт со сроками, почему не приляпать этот текст к четвертой части «Волкодава»?.. Сам ГГ, понятно, на собачьи бои смотреть бы в жизни не пошел, ну, значит, пусть второстепенный персонаж толчется среди зрителей. Причем долгое время этот персонаж там выглядит откровенно чужеродно — ничего не делает, никак не раскрывается.

В самом конце главы Волк вроде заступается за настоящего, лесного волка, которого собираются стравить с собаками, и это даже можно было бы считать «раскрытием характера», делая скидку на то, что Семёнова в принципе считает лучшим, если не единственным раскрытием характера любого мужского персонажа описание того, как персонаж дал кому-нибудь отпор, поставил на место, не позволил себя/другого обидеть или побить. Но сопереживания сцена не вызывает никакого, именно потому, что она воспринимается, как та самая белая нитка, которой автор пришил Волка — к собачьим боям, а собачьи бои — в своему рассыпающемуся роману. Почему так? Да потому, что бои получились куда эмоциональнее, живее, убедительнее. Они не выглядят, как подготовка и обрамление к поступку сюжетно-значимого персонажа, а, наоборот, поступок Волка выглядит искусственной пришлепкой к тексту, который автор хотел написать на самом деле.

Ну и потом, встаёт вопрос — сколько можно мусолить тему кровной мести? Винитар должен убить Волкодава, который ему на самом деле очень нравится, за то, что тот убил его отца. Аптахар должен убить Волкодава, который ему на самом деле очень нравится, за то, что тот убил его брата. Волк должен убить Волкодава, который ему очень нравится и у которого он учится, за то, что тот убил его старшего брата. Ещё раньше был брат Канаона — тоже собирался убивать невинного, как агнец, Волкодава, за убийство своего старшего брата. Автор впился в одну тему и грызёт этот мосол четвертую книгу кряду. На нем уже мяса не осталось, так и хочется сказать — автор, хватит, выплюнь каку! Сколько можно?! А где-то на заднем плане мотается унылая Оленюшка, которая твёрдо намерена выйти замуж за главного героя, хотя она видела его всего один раз, когда ей было десять лет. Такая пародия на «Валькирию», вся польза от которой — в доведении этой идеи до логического завершения (то есть до полного и беспросветного абсурда) и изобличение ее нелепости.

Первые же главы вызвали желание побиться головой о стену с воплем «Как?! Как можно было написать подобную фигню?!». Автор пытается изобразить жизнь малолетних побирушек и воров, которых более взрослые и сильные воры держат в черном теле, собирая с них дань. И вот, после очередного сбора дани с колотушками и шантажа глубоко несовершеннолетнего ГГ, которого их мучитель во что бы то ни стало хочет превратить в свою постельную игрушку (ну, вы помните, это же ДА-АААРК!!11), его не менее несовершеннолетний друг внезапно объявляет, что он четыре года не платил старшим ворам положенную день, терпел побои и издевательства, чтобы однажды вырваться из этой клоаки, и скопил достаточную сумму денег, чтобы убежать и начать новую жизнь. И теперь он все эти деньги предлагает ГГ. И тот думает — «ооо, как это благородно!..».

Автор явно не понимает, что между «благородством» и «идиотизмом и авторским произволом» существует разница, и ситуация, которую он описывает, к благородству, настоящей дружбе и великодушию имеет примерно такое же отношение, как и к темному фэнтези. Для меня после такой сцены продолжать читать бессмысленно. Если автора не коробит от подобных глупостей и альтернативной логики в завязке его книги — можно быть уверенным, что дальше градус идиотизма будет только нарастать

Кажется, когда я первый раз прочитал эту книгу, я был немногим старше, чем ее герои. С тех пор прошло больше десяти лет, а я успел купить «Стальное княжество» в бумаге, вместе с остальной библиотекой перевезти дилогию во Францию и много, действительно много раз ее перечитать. А это, на мой взгляд, признак действительно хорошей книги — то, что она не надоедает, что к ней тянет возвращаться раз за разом.

Самое потрясающее в этой книге то, что, сделав главными героями не одного, не двух, даже не трех ребят, а разношерстную компанию подростков, угодивших в рабство, автор ухитрился вызвать интерес ко всем без исключения. Гордый Алешка, хладнокровная и сдержанная Сима, импульсивная, острая на язык, но в то же время такая ранимая Алька, раздираемый противоречиями Рик, циничный Влад — каждый раз, когда я открываю книгу, они кажутся до ужаса реальными. И даже зная почти наизусть все диалоги и события, я все равно каждый раз заново переживаю их обиды, огорчения, ошибки и победы. Может быть, причина в том, что яркие достоинства каждого из них уравновешены не менее яркими слабостями и недостатками, что они не безупречные герои приключенческого фэнтези, а мальчики и девочки 12-14 лет, которые способны проявлять чудеса самоотверженности и заботы друг о друге, но при этом в повседневной жизни будут относиться друг к другу с чисто подростковой нетерпимостью, жестокостью или непониманием.

Меньше других меня впечатлил Слава — в этого парня, подаваемого, как лидера команды, на плечи которого сваливается обязанность принимать важные решения, я так и не поверил и поэтому особенного интереса к нему не испытывал. Но называть его картонным или неудачным персонажем было бы несправедливо. В каком-то другом романе он бы выглядел отлично. Просто среди остальных первостепенных персонажей отсутствие у Славы настоящей слабости с заглавной буквы «С», определяющей его поступки и решения «болевой точки» сразу же бросается в глаза.

Самой большой загадкой в «Стальном княжестве» для меня остается то, как этой книге удается быть одновременно лампово-уютной и жестокой. Причем, говоря о жестокости, я имею в виду не то, что героям приходится столкнуться с рабством, побоями и даже пытками — это все, если на то пошло, не более, чем мишура, и те моменты, где автор старается поставить героев в максимально жесткие условия, были для меня наименее убедительными. Думаю, что в ситуации реальных пыток выдернутый из своего мира восьмиклассник поведет себя совсем не так, как представляет автор. Для меня жестокость и реалистичность этой повести состоит в том, что Инна Живетьева, в отличие от большинства писателей, работающих в жанре фэнтези, не щадит прежде всего самолюбия и внутренней гармонии своих героев. Никому из них автор не дает возможности пройти через все испытания с гордо поднятой головой, каждого заставляет испытывать боль и стыд, и не в какой-нибудь один момент, а постоянно. Эти неприглядные, болезненные для героев чувства и переживания почти всегда — на первом плане, на острие любых конфликтов в этой книге. Что, тем не менее, не делает ее отталкивающе-жестокой. Парадокс состоит в том, что автор, временами подвергающий своих героев довольно-таки изощренному моральному насилию, этих самых героев очень любит, и эта любовь, глубокий интерес к героям и их внутреннему миру ощущается с первых страниц.

Взрослые персонажи, как мне показалось, занимают автора гораздо меньше, чем подростки. Все взрослые люди в книге получились довольно схематичными, единственное исключение — ведун Талем, но он, если не ошибаюсь, появляется только во второй части, «Рунный след». Но, даже если вы предпочитаете книги про взрослых, а романы про детей или подростков вам не нравятся, для этой книги стоит сделать исключение. Она и правда того стоит.

Искренне рекомендую всем.

ОЭ я прочитал несколько лет назад и в результате даже приобрел в бумаге, что вроде бы можно считать данью уважения и интереса. Но при этом многое в этих книгах я читал отрывками и по диагонали, и примерно книге на восьмой сломался окончательно. Что еще более печально — год назад, попробовав перечитать, я не дотянул даже до третьей книги. У меня амбивалентное отношение к этому циклу. Сеттинг интересный, да. И сама идея сделать наивного, не знающего жизни мальчика оруженосцем злейшего врага его семьи — это шикарно, линия Окделл-Алва — источник необыкновенно мощного фансервиса. И многие персонажи очень интересны сами по себе, скажем, тот же Робер или Сильвестр. Но при всех этих замечательных достоинствах ОЭ у меня лично вызывает больше раздражения, чем одобрения.

Во-первых, о чем бы ни шла речь — о патриотизме, добре и зле, гендерных ролях и личных отношениях, Вера Викторовна с упорством жучка-древоточца пытается прогрызть читателю мозги и насадить свои идеи, я этого не люблю. Мне не нравится, когда какой-то автор с самого начала решил за меня, кого я должен уважать, с чем соглашаться, кого презирать, и все дальнейшее повествование посвящает тому, чтобы не мытьем, так катаньем навязать свою точку зрения читателю. Во-вторых, к сюжету возникает множество вопросов, и от некоторых утверждений в ОЭ хочется просто биться головой о стену, потому что это запредельно тупо. Чего, к примеру, стоит утверждение, что значительная часть дворянства на протяжении 400 лет (!) остается верна свергнутой династии и временами устраивает мятежи, чтобы вернуть их на трон? Четыре века!.. Вот Романовых свергли сто лет назад, и то, если бы сейчас кто-нибудь всерьез боролся за реставрацию династии Романовых в России, люди бы офигевали и крутили пальцем у виска. А тут — четыре века.

Ну, за расползающиеся сюжетные ветки, умножение сущностей без надобности и неумение придерживаться плана и сводить концы с концами Веру Викторовну не пнул только ленивый, так что это можно опустить. Но женщины с мужчинами в ее романах — это же просто кровь из глаз. Мужчины — это, извините, личный авторский бордель, куда автор напихал себе красавчиков на любой вкус и, не останавливаясь, сочиняет фансервисные сцены об их красоте, талантах, остроумии и сексуальности. Пустив обильную слюну на Рокэ, автор затем возжелал какого-то разнообразия, и понеслось. Пускаем слюни на Марселя, Савиньяков, Валентина, всевозможных Вальдесов с Кальдмеерами (впрочем, это я уже пролистывал, читать у меня не хватало ни желания, ни сил). Взаимоотношения между мужчинами — это безрейтинговый слэш, буквально в каждой сцене чувствуется, что только внутренний блок автора мешает ему пойти до конца и уложить героев в койку. Впрочем, с женщинами все куда печальнее, женщины в Отблесках Этерны — либо томные красотки, которые чахнут по какому-то мужчине, либо мелочные стервы, которые тоже чахнут по мужчинам, либо Матильда, которая выглядит приличнее всех остальных, но, при всем своем жизнелюбии и бешеной энергии, все равно полностью зациклена на мыслях о мужчинах. Единственные взаимоотношения между женщинами, которые себе представляет автор — это лицемерные улыбки и постоянное желание выцарапать очередной сопернице глаза ради внимания какого-то мужчины. От авторского восприятия женщин меня натурально тошнило в каждой сцене.

Ну и еще меня очень раздражало простодушие, с которым Вера Викторовна тырит идеи, диалоги, сцены из классической приключенческой литературы или из реальных биографий, и считает, что ее читатели настолько идиоты, что ничего не заметят. Ничтоже сумняшеся приписать Рокэ знаменитую историю о том, как Толстой-Американец должен был выступить секундантом своего приятеля, а вместо этого пристрелил его противника сам — это какой-то детский сад. История настолько хрестоматийная, что любого образованного человека в этом месте покоробит. И таких моментов там реально много. Стремление автора понадергать перьев отовсюду и воткнуть их в свой павлиний хвост не радует.

Писать о взрослении и становлении подростка, делая акцент на приключения и экшн — тема заведомо выигрышная, подобные сюжеты мало кого оставляют равнодушным. Показать героя в экстремальных условиях, направленных на то, чтобы сломать человеческую волю — рабство, школа гладиаторов — ещё один, казалось бы, беспроигрышный ход. Видимо, автор решил, что этого вполне достаточно, чтобы написать хороший цикл.

То, что получилось в результате — жуткая халтура, книга, не имеющая никаких собственных достоинств и паразитирующая на всем подряд — на фильме «Гладиатор», на именах Спартака и Цезаря, на популярности сюжетов о подростках в трудной ситуации и тд. Язык произведения не заслуживает названия «простой», он примитивный и невыразительный. Говорить о каком-либо раскрытии героев невозможно, потому что образы всех действующих лиц изначально выписаны исключительно ходульно. Так называемый «Цезарь» и все, что с ним связано — без комментариев, это позорище. Главный герой не плох и не хорош, это типичный Персонаж из Подростковой Книжки — очень положительный, очень невыразительный, но зато наделённый всеми признаками Мэри Сью. А это значит, что окружающие взрослые, включая лично «Цезаря», будут вопреки всякой логике носиться с мелким ушлепком, поручать 14-летнему огрызку роль телохранителя (ну вы же понимаете, взрослых обученных бойцов в распоряжении у Цезаря, конечно, нет), а юная племянница Цезаря будет водить с парнишкой романтическую дружбу. Градус тупизны и неправдобия зашкаливает так, что с этим могут потягаться разве что нелепейшие боевые сцены, в которых героя неизменно выручает выехавший из куста рояль

Вся эта книга — бесконечный поток самолюбования. Авторская вселенная, сюжет, другие персонажи — все играет чисто вспомогательную роль. Автор придумал Квоута единственно и исключительно затем, чтобы отыгрывать за счет героя свои комплексы. Чтобы весь мир ползал вокруг авторского Альтер-Эго на бровях, а Квоут наслаждался собственной очешуительностью. Автору совершенно наплевать на то, что в созданном им образе вообще ничто ни с чем не вяжется, что он настолько же «правдоподобен», как герои самых худших аниме, что образы других людей убого схематичны — это все неважно, потому что главное — это прокачка Квоута и авторские влажные фантазии о собственном величии. Можно открыть этот «шедевр» на любой странице и наткнуться на какую-то очередную тупость.

Например.

Прямо-таки стыдно за рекомендации Фантлаба. Книга подойдет читателям с альтернативной логикой и тем, кто наслаждается историями всевозможных Мэри-Сью. И кстати. Тут во многих комментариях писали, будто бы роман о Квоуте написан хорошим языком. Вот вам название одной-единственной главы — «Окровавленные руки, сжатые в саднящие кулаки». Мне кажется, что на этом вопрос о художественном вкусе автора можно закрыть и больше не вести с поклонниками «замечательного стиля» никаких дискуссий

Мое знакомство с Буджолд не заладилось с самого начала. Попытавшись прочитать начало саги о Форкосигане, я был неприятно поражен потоком глупого, неубедительного экшна, правдоподобность и психологизм которого были близки к нулю. Один пример – Корделия Нейсмит, захваченная в плен сумасшедшим садистом, который собирается ее пытать и, кажется, насиловать, ни на минуту не теряет присутствия духа, а пару страниц спустя выкручивается из положения, не получив никаких травм, помимо нескольких порезов. Видимо, психованный садист практиковал блад плей. Естественно, ту книгу я дочитывать не стал – и, судя по тому, что я позднее слышал про историю Форкосигана от своих друзей, поступил очень мудро.

Но недавно мне порекомендовали «Проклятие Шалиона», и я решил дать автору второй шанс. Кто знает, думал я, может, в фэнтези ей удалось создать более убедительных героев и хороший, достоверный мир?.. Надежды оказались тщетными. Если «Проклятие Шалиона» и способно чем-то поразить воображение, то только тем, что эта книга получила Мифопоэтическую премию и была номинирована на Хьюго. Обычно, когда речь идет о популярных авторах, произведения которых переведены на много языков, недостатки книги ищут в построении сюжета и раскрытии характеров, но в данном случае читать мешают прежде всего глупые, школярские ошибки, вызывающие ощущение, что это написал какой-то автор с Самиздата.

Например, герой Буджолд заходит в церковь — там темно и горит всего несколько свечей. И что он видит? «Перед алтарём, распростершись, раскинув руки, лежала вдовствующая рейна Иста. Вся поза её выражала глубокую мольбу. Пальцы сжимались и разжимались, царапая камни. Ногти на них были обкусаны до крови. (…) на её бледном лице, прижатом щекой к каменному полу, горели тёмные немигающие глаза, полные непролитых слёз». Ну да, конечно, как же не увидеть в темном помещении «обкусанные до крови ногти» и «темные глаза, полные непролитых слез»? Плевать, что щека Исты прижата к полу, и, чтобы действительно увидеть ее темные глаза, ГГ пришлось бы подойти вплотную и, скорее всего, опуститься на колени. Автору пофиг на такие мелочи. И хуже всего то, что это – не какая-то случайная ошибка, а пронизывающее весь текст ощущение халтуры. При интересной, в общем-то, задумке, «Шалион» с первых же абзацев выглядит сырой и ученической поделкой.

Большинство событий в книге – будь то значимые для сюжета вещи или совершенно проходные сцены – вызывали у меня острое чувство недоверия. Вот, например, что автор сообщает нам про местного бретера – «Примерно год назад ди Наозу на улице случайно толкнул единственный сын провинциального торговца шерстью. Кончилось это, как обычно, дуэлью». У меня глаза на лоб полезли. Дворянин, который вызывает на дуэль сына торговца шерстью?.. Хорошо, согласен, это фэнтези. Никто не может доказать, что ди Наозу нужно сравнивать с героями Дюма, Понсона дю Террайля и Мольера, которые бы вызвали на поединок _только_ дворянина, а сына торговца шерстью в той же самой ситуации поколотили палкой. Кто знает, может быть, автор имел в виду средневековую Венецию или Флоренцию. И, может быть, торговец шерстью в этом мире – благородный человек, обязанный участвовать в дуэлях. Ключевой вопрос – «кто знает». Потому что текст ответов на подобные вопросы не дает, а просто предлагает принимать на веру все, что скажет автор, будь то глупость про обкусанные ногти, нелогичные поступки персонажей или поединок между дворянином и торговцем шерстью.

С психологией и мотивацией героев все еще печальнее. Вот, к примеру, Кэсерил. Приходит в замок, робко надеясь на то, что его возьмут прислуживать на кухне – в память о тех временах, когда он был подростком и служил хозяйке замка в качестве пажа. Здоровье ГГ подорвано рабством на галерах, на спине – едва-едва поджившие шрамы от плетей, дух Кэсерила тоже сломлен – его моральные силы подорваны, от любого мало-мальского волнения он начинает плакать и, понятно, чувствует себя развалиной. Казалось бы, потенциально очень интересный образ. Но, едва правительница замка вспоминает о таланте Кэсерила к языкам и назначает его обучать принцессу дартакану (язык одного из сопредельных государств), как ГГ начинает вести себя, как реинкарнация профессора Снейпа: «У вас ужасное произношение... вы говорите, как южноибранская рыбачка, жующая свой товар...». На этой сцене мне хотелось заорать — автор, вы издеваетесь?! Десять страниц назад ваш Кэсерил мечтал – да, именно мечтал! – что его не прогонят прочь, а разрешат колоть дрова на кухне. Пять страниц назад он разрыдался на глазах у слуг, потому что ужин и застольная беседа оказались для него непосильным напряжением. А теперь, впервые занимаясь со своей высокородной ученицей, он без нужды хамит («вы говорите, как южноибранская рыбачка, жующая свой товар») и, не вставая с кресла, отвешивает «короткие ироничные поклоны»? Что за бред?..

Даже если забыть, насколько это все ненатурально и не соответствует заявленному образу, зачем ГГ ведет себя подобным образом? Какова его мотивация? Он что, действительно считает, что такое поведение – именно то, что нужно, чтобы наладить контакт со своей ученицей (кстати говоря, довольно взрослой девушкой, приученной к совсем другому обращению)? Из текста следует, что Кэсерил не видит разницы между «правдивой оценкой без лести» и «резкостью и провокацией». Если бы он сказал: вас приучили говорить с южным акцентом, остальные жители страны вас не поймут – это было бы правдой. Но «вы говорите, как рыбачка, жующая свой товар» — это попытка оскорбить. Автор явно идет на поводу у современной массовой культуры с ее архетипом наставника, отлитого по образцу армейского сержанта – такой наставник непременно будет задевать достоинство и самолюбие учеников, оказывать на них моральное, а часто и физическое давление, шпынять (якобы ради их же блага), а ученики при этом будут всячески стараться заслужить его признание и прыгать выше головы. Этот дурацкий архетип настолько крепко засел у автора в голове, что он не дал себе труда задуматься, впишется ли Кэсерил, со всем своим бэкграундом, в подобный архетип, не будет ли он выглядеть дебилом, который в свои тридцать пять лет не видит разницы между «честностью» и «невежливостью», и уместен ли такой казарменный подход для изучения иностранных языков.

Как и в случае «Осколков чести», я бросил эту книгу не без чувства сожаления – из такой задумки и таких героев могло получиться что-то стоящее, не будь автор убежденным, органическим халтурщиком. Создается впечатление, что книги Буджолд никто никогда не критиковал, а если и критиковал, то автор пропускал всю критику мимо ушей и продолжал лажать чисто из принципа.

Уморительно смешная статья. Не потому, что написана она с блестящим остроумием — напротив, юмор у Камши довольно плоский, да и никакой Америки она в этой статье не открывает. Потрясающий комический эффект создают менторские рассуждения Камши о том, как важно для авторов фэнтези-сериалов честно заканчивать начатое, и о том, что, хотя фэнтези-вселенным свойственно расти и расширяться, главные герои всегда должны оставаться главными. Рецепт успеха от создателя «первой части третьей книги третьего тома пятого романа» цикла про Этерну. Обхохочешься

Отличный исторический роман. Серьезный, жесткий, очень атмосферный. Но сам Артур у Корнуэлла получился, мягко скажем, неприятным человеком. Поначалу кажется, что сущность его мотивации — «нам нужен мир в Британии, поэтому не надо ссориться». Однако очень быстро выясняется, что «мир в Британии» является для Артура высшей ценностью только до той минуты, пока в жертву миру можно принести кого-нибудь другого. Но как только нужно поступиться ради мира не чужими, а своими интересами,

В легенде король Артур был спасителем Британии, но конкретно в этой книге он скорее создает проблемы, чем решает их. По крайней мере, у меня сложилось впечатление, что корнуэлловский Артур не может управлять не то что королевством, а даже собственной жизнью. Он в упор не замечает, что его супруга — редкостная стерва. Окей, допустим, что стервозность Гвиневры задевает в сердце ее мужа какую-то трепетную мазохистскую струнку, и он не был бы так счастлив с другой женщиной. Но то, что развлечения его супруги разоряют королевскую казну, а страна все глубже погружается в разруху — это уже невозможно называть «чисто семейным делом» этой сладкой парочки. На фоне всего этого восторженные дифирамбы Дервеля по поводу Артура вызывают в лучшем случае недоумение

Если рассматривать «Дозоры», как историю моральной деградации Антона Городецкого, то без «Последнего дозора» в ней никак не обойтись. На протяжении нескольких книг автор проводит своего героя через цепь моральных кризисов, в каждом из которых Антоша, в общем, ведет себя одинаково — поистерит-поистерит из-за какой-нибудь несправедливости, заставит окружающих, включая лично Гесера, как следует попрыгать и похлопать крыльями вокруг своей страдающей особы, а в итоге позволяет окружающим убедить себя в том, что все несправедливости необходимы и оправданы, а значит, рыпаться бессмысленно. Очень удобно, если вдуматься. С одной стороны — сохраняешь приятный образ самого себя, как совестливой, рефлексирующей личности среди бесстыжих интриганов и манипуляторов. С другой стороны, можно спокойно пользоваться всеми плюшками, которые тебе дает положение мага и сотрудника Дозора. И как-то незаметно, постепенно начинаешь думать, что именно так оно и должно быть. Что это очень правильно и справедливо, что у тебя, такого исключительного и прекрасного, все складывается как нельзя лучше — ты самый сильный маг в Дозоре, ты практически бессмертен, все твои друзья, жена и дочка тоже никогда ничем не заболеют и умрут. А люди — это просто кормовая база, обеспечивающая вам, Иным, приятное и интересное существование. Разница между Светлыми и Темными, и без того довольно эфемерная, в этом романе стерлась окончательно. Читалось очень интересно, хотя уважения к Лукьяненко такая философия не добавляет

Затянуто. Прямо-таки чудовищно затянуто! Из-за обилия сюжетных линий создается впечатление, что книга расползается по швам. В результате образуется порочный круг — из-за невероятного объема текста появляется опасность, что какие-нибудь имена и обстоятельства сотрутся у читателя из памяти, поэтому одну и ту же информацию автор повторяет по десять, двадцать, сорок раз. Текст, разумеется, от этих повторений разбухает еще больше. Честно говоря, мне иногда хотелось просто взвыть. Одно из двух, либо автор считает своих читателей умственно отсталыми, либо ему доставляет извращенное удовольствие разжевывать одно и то же по сто раз.

Сюжетные ветки показались мне весьма неравноценными. Наблюдать за Альтией, Брэшеном и Совершенным было интересно. В третьей книге автор наконец-то раскрывает нам загадки Совершенного, «подвешенные» еще с первой части. Это здорово, но, если честно, ждать пришлось уж слишком долго, так что самый острый интерес уже успел перегореть. Капитан Кеннит смотрится довольно бледно по сравнению с первыми двумя книгами. То же можно сказать об Этте, превратившейся из персонажа с яркой и запоминающейся индивидуальностью в героя-функцию. Крайне утомляет Уинтроу. Автор, как и раньше, уделяет ему очень много времени, размазывая по сотням страниц все новые и новые моральные терзания, всю суть которых можно описать пословицей «что имеем, не храним, потеряем — плачем». Честное слово, у меня просто не получается воспринимать серьезно персонажа, который сначала два огромных тома ноет и страдает из-за своей связи с кораблем, чтобы потом, что называется, не переводя дыхания, начать страдать из-за того,

Про Ронику, Удачный, Кефрию, Сериллу etc ничего толком не скажу, поскольку продираться через эти главы у меня попросту не хватило ни терпения, ни интереса. Создается впечатление, что конфликт в Удачном — это Мииринский узел Робин Хобб. В предыдущих книгах автор нагромоздил вокруг Удачного столько противоречий, что пришлось убить пол-книги, пытаясь правдоподобно разрешить возникшую проблему, хотя мне лично с лихвой хватило бы, если бы до Альтии с Брэшеном в их плавании дошли слухи, что в Удачном все в порядке... или же он, наоборот, сгорел и провалился на дно морское, мне без разницы. Не знаю, может быть, и существует категория читателей, которым интересно наблюдать за геополитическим конфликтом в вымышленном мире, но, даже если такие в самом деле существуют, политические интриги лучше поискать в книгах какого-то другого автора. У Хобб конфликты интересов, войны и политика выглядят исключительно наивно, что в «Саге о Видящих», что в «Саге о Живых Кораблях».

Линия Малты и сатрапа оставляет отвратительное послевкусие, как будто в книгу подмешали грязи и говна. В трилогии вообще прослеживается странная тяга автора

Ну и, конечно, отношения людей с драконами — это что-то с чем-то. Меня позабавила стремительная деградация нормальных персонажей до дрожащих от восторга лизоблюдов, сладострастно и самозабвенно преклоняющихся перед вздорной, наглой и опасной для людей драконицей. Конечно, может быть, я что-то пропустил, и это было действие драконьей магии, которая работает по принципу микроволновки и поджаривает всем мозги — тогда вопросов нет. Но вообще-то всерьез стремиться возродить драконов и осчастливить человечество подобными «соседями» способны только претенденты на премию Дарвина.

Из уважения к таланту Хобб и ее дару тонкого психологизма ставлю «семь».

Книга разочаровала. Но начну, пожалуй, с предыстории. Когда-то я зачитывался книгами Семеновой и с жадностью хватался за любое ее новое произведение, надеясь прочитать что-нибудь вроде «Валькирии», первого «Волкодава» и «Лебединой дороги». В результате у меня дома появилась куча книг, которые я никогда не буду перечитывать — неубедительный и непроходимо наивный «Бусый волк», скучный до одури роман «Там, где лес не растет» и совершенно нечитаемый «Меч мертвых», который я, сколько ни старался, не смог домучить даже до пятнадцатой страницы. И я совсем было обещал себе завязать и никогда больше не портить своих юношеских впечатлений от «Хромого кузнеца» и «Скунса» новыми романами Семеновой, но после отзывов на этом сайте все-таки не удержался и скачал «Тайного воина». Интриговало, что речь пойдет об обучении служителей Мораны и харизматичном лидере мораничей, который незаметно обольщает молодых людей, совсем еще подростков, заставляя их поверить в то, что черное — на самом деле белое. То, что некоторые читатели негодовали, что такой мерзавец и манипулятор подается автором, как положительный герой, только усиливало любопытство, потому что было совершенно не похоже на Семенову, к которой я привык. Ну, словом, было очень интересно, как Мария Васильевна подойдет к подобной теме.

Так что я продрался через маловразумительный пролог и приказал себе не обращать внимания на все эти «гоил», «правски», «порно» (в значении «пора») и прочие слова-мутанты. (Выше кто-то помянул про Солженицына, мол, «порно» в «Тайном воине» — это совсем не то же самое, что знаменитое «языковое расширение» в «Красном колесе». Ну, это вопрос вкуса, лично я никакой разницы не вижу). И в какой-то момент мне даже показалось, что все это не так важно, потому что наконец-то я читаю книгу, которую можно ставить в один ряд с ранними книгами Семеновой. Пускай совсем другую — и по стилю, и по атмосфере, куда более жестокую, циничную и мрачную, чем прежние, но тоже очень самобытную и интересную. «Куплю в бумаге!» — замирая от восторга, думал я. Но где-то к середине моя радость стала угасать.

Во-первых, на мой взгляд, для своего объема эта книга слишком перегружена героями, побочными сюжетами и именами, и все это очень слабо связано между собой и просто-напросто не вызывает никакого интереса. Я отложил книгу полчаса назад, но, хоть убей, не помню, как там звали узника, судьбой которого все время интересовался Сквар, или «царят», которых все спасают от врагов, которые хотят их погубить. Кстати, о врагах я тоже ничего не помню. По-моему, Семеновой прекрасно удается интересно и правдоподобно описать взаимоотношения людей в одной деревне или крепости, но эпика, интриги и политика — это определенно не ее конек. Отношения Учитель-Ученик, братская дружба, любовь к семье в «Тайном воине» выглядят живыми и объемными, а вот события с претензией на политическую значимость или размах выглядят так, как будто бы писал не опытный и исключительно талантливый писатель, а какой-то автор с Самиздата.

Во-вторых, если в начале, когда Сквар попадает в крепость, сюжет постоянно держит в напряжении, ты ждешь, с какими испытаниями и с какой еще жестокостью герою предстоит столкнуться и во что его сумеют превратить Наставники, то где-то к середине книги это беспокойство за героя пропадает совершенно. Потому что ничего хоть сколько-нибудь важного со Скварой в крепости не происходит. За три с лишним года, проведенные им у мораничей, он совершенно не меняется — нельзя же считать изменением перечисление успехов в обращении с оружием. Характер у него все тот же, что в начале книги. Как он был великодушным, добрым пареньком с наклонностью к авантюризму и стремлением жалеть и опекать более слабых, так им и остался. По сумме своих навыков и талантов Сквар — явный претендент на титул Мэри Сью. Конечно же, он самый лучший ученик, боец и лыжник, а еще умелец на все руки (хоть крышу залатать, хоть варежки связать, хоть шить, хоть сделать музыкальный инструмент — все это Сквар, по прихоти Семеновой, умеет делать профессионально). И в придачу он талантливый поэт и музыкант. Не слабо, да?.. Этакий Рокэ Алва на славянский манер. И за успех ему не приходится платить никакую цену, он не самосовершенствуется, но и не катится по наклонной. И это было бы нормально, если бы нам описывали юность героя в относительно спокойных, ламповых условиях, но автор с самого начала книги принимается накручивать читателя — героя привели в обитель зла, здесь убивают и ломают волю, здесь ученики третьего года обучения (точь-в-точь как Сквар на середине книги) не задумываются хладнокровно вырезать свою же бывшую семью! А кончается все пшиком.

В-третьих — сопли. Сцена про учителя Ветра и его беспамятную матушку — это же просто океан соплей. И главное, что эта мелодрама вопиющим образом противоречит логике всего, что читатель к этому моменту знает о крепости мораничей и жизни Ветра. Фактически, автор рассказывает нам, что «мистер Рочестер все это время содержал на чердаке безумную жену». Слезливо и неубедительно до такой степени, что мне даже стало как-то неудобно за писателя.

Ну и последнее — вторичность. На самых ярких и интересных эпизодах книги о ней забываешь, но, как только повествование теряет темп, сразу же вспоминается, что тему «мальчик, которого сделала своим приемным сыном венская семья», Семенова уже развивала в «Бусом волке», что «лихаревичи» до боли похожи на «лучезаровичей» в «Волкодаве», что ни темы Учитель и Ученик, ни симураны, ни брат, разыскивающий брата, ни жизнь в крепости и обучение воинским искусствам — ничто из этого не является принципиально новым в творчестве Семеновой. Даже про культ Мораны много говорилось в других книгах, а чего не говорилось — то говорилось про религию Богов-Близнецов. Окей, писатель всегда пишет о том, что его занимает, и нет ничего плохого, если человек все время возвращается к одним и тем же темам и сюжетам, но когда про любую, вообще любую сцену или тему в книге думаешь — «а это уже было в... (другой книге автора)», это как-то не очень хорошо.

Сотню страниц назад я был практически в восторге, но сейчас я не уверен в том, что дочитаю книгу до конца, и сомневаюсь, что когда-то захочу ее перечитать.