Я купил «Тень палача» в мягком переплёте, как только она вышла, в 1980 году. Мне было девятнадцать, почти двадцать. Я прочёл первую пару глав — главным образом, я помню замешательство: что-то случилось на кладбище, а чуть позже (хотя, по какой-то извращённой логике, хронологически непосредственно перед этим), когда рассказчик-Северьян едва не утонул, под водой был огромный человек. Я отложил книгу. Мне нравилось то, что я прочёл у Вулфа, мощные рассказы в антологиях, пара его ранних романов, однако «Тень палача» не захватила меня. Не помню, почему вернулся к ней, полгода спустя, кроме как по следующей причине: мне было двадцать, и я дочитывал книги до конца. А возможно, даже тогда мне хватило мудрости заподозрить, что проблема во мне, а не в книге. Начав роман заново, я был уже другим человеком. Замешательство исчезло: на этот раз была странная чёткость. Я знал, где и когда нахожусь, знал, что происходит с Северьяном, и, самое главное, поглощал историю, а когда книга закончилась, мне хотелось узнать, мне нужно было узнать, что же случится дальше. Я купил следующую книгу, «Коготь Концилиатора», стоило ей только выйти в твёрдом переплёте, в книжном (которому вскоре предстояло закрыться) под названием «Были они смуглые и золотоглазые», на улице Сент-Энн-Корт в Сохо, просто ради того, чтобы читать, не останавливаясь: а тогда я не мог себе позволить книг в твёрдых переплётах.

Знаю, где я был и кем я был, когда прочёл «Меч ликтора». В 1983 году, к моменту выхода «Цитадели автарка», я был очень молодым журналистом и испытывал восторг, что мне отправят рецензионный экземпляр. Вскоре после этого я встретился с Джином Вулфом и взял у него интервью. Он был добр и терпелив, отвечая на мои вопросы. Это было тридцать пять лет назад в Бирмингеме. Он и его жена Розмари приехали, поскольку Джин был почётным гостем на Британском конвенте фэнтези, а также чтобы прорекламировать книги. Мы стали друзьями. Джин ответил на все мои вопросы о «Книге Нового Солнца», и хотелось бы мне иметь такую же память, как та, которой проклят Северьян, потому что тогда я мог бы вспомнить, в каком именно слове он сказал мне, была опечатка, которую он оставил и, оно, тем самым, стало единственным словом, которое не найти в достаточно большом словаре. Он даже сказал мне (позднее, в мексиканском ресторане на Лестер-сквер), кем была мать Северьяна. По крайней мере этот ответ я не забыл. Мы оставались друзьями, пока Джин не умер в апреле этого года, будучи восьмидесяти семи лет. Он всегда был так же добр и терпелив со мной, как и тогда, когда мне было двадцать два.

Я навещаю «Книгу Нового Солнца» раз в десять лет, и продолжаю учиться искусству читать её. И то, что я привношу в чтение, делает впечатление глубже, чётче фокусирует историю, просветляет и восхищает. Джин дал определение хорошей литературе: это «литература, которую может с удовольствием прочесть образованный читатель, и перечитать с ещё бо́льшим удовольствием», и это так верно в отношении «Книги Нового Солнца». Ваше первое странствие по ней принесёт радости, принесёт историю, принесёт Северьяна. Будущие странствия только улучшат всё это.

Перед написанием этого предисловия я начал перечитывать «Книгу» заново, планируя только пролистать первую главу или чуть дальше: прежде чем я осознал это, Северьян уже подходил к вратам Несса, а первая книга цикла закончилась. Я вспомнил ту жажду узнать, что же случилось после, которая заставила меня потратить на твёрдый переплёт деньги, которых почти не было. Эта история удивительна, и если я предлагаю для её чтения правила, то предлагаются они, дабы усилить ваше удовольствие от прочтения. «Книга Нового Солнца» — это, прежде всего, история, а не новый вид кроссворда-головоломки, хотя есть люди, которые исчезли в головоломках и загадках «Книги», да так и не вернулись к нам.

Итак, вот несколько вещей, о которых вам следует помнить. Они могут помочь.

Северьян, наш рассказчик, подобно Иренео Фунесу Борхеса (из рассказа «Фунес памятливый»), действительно помнит всё, что видел или испытал, и то, что он рассказывает нам — всегда правда. Однако, он не столь уж надёжный рассказчик, как хотелось бы надеяться. Для начала, Северьян кое-что опускает, намеренно и непреднамеренно. Он рассказывает нам то, что считает правдой (или то, что считал правдой в то время). Он не всегда объясняет то, что мы, по его мнению, уже знаем: воображаемая им образованная публика — это публика его времени и места. {(Он не объясняет нам, что о кораблях и моряках мы бы подумали как о космических кораблях или же их экипаже: он полагает, что мы уже знаем это; не объясняет он нам также, что башни Цитадели, включая Матачинскую Башню, где он проводит детство, являются высоченными космическими кораблями, оставленными и заброшенными с незапамятных времён, а теперь населённых специализированными гильдиями.)} Кое-что он упоминает тогда, когда хочет рассказать нам об этом, а не тогда, когда это случилось, и это может означать (и, зачастую, означает), что он лжёт, умалчивая.

Действие «Книги Нового Солнца» происходит ​​на умирающей Земле (или Урде), происходит так далеко в будущем, что наше Старое Солнце остывает. Света меньше, чем в наше время. Днём небеса ​​красные, а не голубые. Обращайте внимание на мёртвых созданий и людей, которые возвращаются к жизни. Ведь именно с этого, в конце концов, начинается книга: после утопления, у ворот кладбища.

Слова важны. Это научная фантастика, не фэнтэзи (даже если наука, как правило, настолько развита и далека от нашего времени, что, как выразился Артур Кларк, «неотличима от магии»), и слова помогают дать ей основу. Они не придуманы. Они настоящие. Названия животных позаимствованы у животных, которых уже нет с нами, или из малоизвестных источников. {(Словом «альзабо» Альберт Магнус называл гиену, взяв его из арабского. В былые дни верили, что гиены смеются и плачут человеческими голосами.)}

В первых главах первой книги мы, к примеру, встретим:

1. барбакан — укреплённые ворота.

2. галлипот — маленький керамический горшок, в котором хранились лекарства, либо аптекарь, который использовал их.

3. дхоли — индийские дикие собаки.

4. экзальтанты — те, кто триумфуя или радуясь, подскакивают вверх. Здесь, как мы узна́ем, экзальтанты — семьи верхушки социального класса, гораздо выше обычных людей эпохи Северьяна, или нашей. Возможно, они попали на Урд (или же вернулись на Урд) со звёзд.

5. амшаспанд — зороастрийский термин для одного из шести архангелов.

6. арктотер — огромный доисторический пещерный медведь.

7. армигер — имеющий право на геральдический герб и ношение оружия, дворянин.

8. оптиматы — «лучшие». Внутренний круг правящей аристократии в Древнем Риме. Здесь же оптиматы — это богатые торговцы, статусом ниже армигеров…

…и так далее, и так далее. Google, Wikipedia и хороший словарь будут вашими друзьями. Человек по имени Майкл Андре-Дриусси написал целую книгу, «Lexicon Urthus», полную слов и имён из «Книги Нового Солнца», а также многим другим. «Лексикон Урдус» — не простая книга, поскольку она изначально предполагает, что вы хотя бы раз прочли «Книгу Нового Солнца», и набита спойлерами, из-за которых её сложно рекомендовать читающему в первый раз, но это, несомненно, лучший компендиум слов-Урда-и-Вулфа.

Имена имеют силу. Имена людей, которых вы встретите в этой книге, тоже будут настоящими: не придуманными, а заново присвоенными, извлечёнными из хранилища времени и переназначенными, зачастую именами святых и мучеников. В историях изначальных владельцев имён иногда (но не всегда) можно найти ключи к разгадке характера встреченных нами людей, словно «Книга Нового Солнца» — палимпсест, записанный на не полностью стёртых рукописях, и можно увидеть, как сквозь строки проглядывают персонажи былых историй: к примеру, изначальная Текла или изначальная Доркас. Даже изначальный Талос. Но впрочем, «Книгу Нового Солнца» можно рассматривать как палимпсест во многих отношениях: Северьян (как мы узна́ем) — не первая версия самого себя, что бродит по миру, да и эта «Книга Нового Солнца» не является первой среди записанных.

Чем глубже вы погрузитесь в эту книгу, тем щедрее она окупит погружение. В ней нет отступлений, как бы сильно ни казалось обратное: каждое маленькое путешествие — это огромное путешествие, также как голограмма содержит цельную картину в каждом фрагменте {(здесь, в виде книги, которую Северьян берёт с собой в путешествие, вас поджидает аналогия, одновременно история и легенда)}.

Джин Вулф отнюдь не является невоспетым писателем, но воспет он всё ещё не так хорошо и не так широко как следовало бы. Есть награды, которые присуждают настолько хорошим писателям, которые Джин не получил: те большие, что дают академии и те, что со словом «Национальная» в названии. А он не хуже прочих, кто получал эти награды в прошлом. Вулфа, однако, хвалят и ценят, и он осыпан всеми возможными наградами миром фантастики. Мы знаем, насколько он хорош, и как нам повезло, что он был у нас. «Книга Нового Солнца» — это одновременно наиболее выдающийся труд в жанре фантастики за последние пять десятилетий, и наиболее близкое, к чему пришла фантастика для создания собственного «A la recherche du temps perdu». Это гимн памяти, борхесовский лабиринт в виде целого мира, ряд зеркал и отражений, позволяющих нам путешествовать по вселенной умирающей Земли, что может ожить вновь.

Это история о мире, называемом Урд, который в своей старой форме означает Прошлое; о юноше по имени Северьян, который не знает ни своих родителей, ни их родителей, и о мужчине по имени Северьян, который их знает; история нового сына и Новых Солнц.

И вот последний совет: Ступайте осторожно. Наслаждайтесь странствием. Я верю, что вы, подобно палачу-подмастерью Северьяну, вернётесь из своих путешествий человеком изменившимся и умудрённым.

Я купил «Тень палача» в мягком переплёте, как только она вышла, в 1980 году — небольшая неточность: пейпербэк вышел в 1981.

«Были они смуглые и золотоглазые» (Dark They Were, and Golden-Eyed) — книжный магазин в центре Лондона, специализировался на фантастике и комиксах; крупнейший среди подобных в Европе в 1970-х гг. Названием обязан рассказу Рэя Брэдбери. Закрылся в 1981 г.

Альберт Магнус (Albertus Magnus; ок. 1200–1280) — он же Альберт Великий, святой, учёный и теолог.

Действие «Книги Нового Солнца» происходит ​​на умирающей Земле (или Урде) (The Book of the New Sun is set on a dying Earth (or Urth)) — «Умирающая Земля» — название цикла Джека Вэнса, послужившего одним из источников вдохновения КНС. Earth и Urth произносятся практически одинаково, также при этом Urth — вариант написания имени одной из норн, Урд (Вулф обыгрывает оба смысла).

A la recherche du temps perdu — «В поисках утраченного времени» Пруста, любимого (по крайней мере, одного из) писателя Вулфа. В одной из книг («Коготь Концилиатора») почти дословно цитируется эпизод оттуда.

Вот несколько примеров первой редакции:

цитата

Пожалуй, нельзя «неправильно» прочесть книгу.

Вы, конечно же, читаете книги уже очень давно. Вас не нужно учить, как прочесть ещё одну.

И всё же, если простите меня (или хотя бы сделаете мне одолжение), я дам вам совет, как прочесть эту.

<…> «Тень палача» не захватила меня, не тронула и не удержала.

<…> С тех пор мы оставались друзьями на многие годы. Он всё так же добр и терпелив со мной, как и тогда, когда мне было двадцать два. Хотел бы я быть другом получше, или хотя бы жить поближе к Джину и видеться с ним почаще.

<…> Слова важны. Это научная фантастика, не фэнтэзи <…>, и слова помогают дать ей основу, объяснить, прояснить, придать форму и текстуру.

Ссылки:

Оригинал можно было найти здесь (ныне доступ ограничен):

https://www.the-tls.co.uk/articles/neil-g...

Чуть больше текста, но тоже не целиком:

https://www.dailynews.lk/2019/06/24/tc/18...

Сайт Сэма Вебера, художника-иллюстратора этого издания:

https://sampaints.com/

Профессор Станислав Бересь, вроцлавский литературный историк и критик, провел длительную беседу с Анджеем Сапковским, самым известным польским автором фэнтези. «История и фантастика» уже поступила в книжные магазины.

АГНЕШКА КОЛОДЫНЬСКАЯ: Насколько настоящий Сапковский в этом разговоре? Не пытался ли он использовать вас для создания своего имиджа?

СТАНИСЛАВ БЕРЕСЬ: Он вообще не горел желанием вести эти беседы, как и я. Книгу породила случайность. Я хотел закончить второй том «Истории польской литературы в беседах», а потому условился с Анджеем Сапковским о встрече для короткой магнитофонной сессии, о чём сразу же прознал его издатель Мирослав Ковальский, глава издательства superNOWA. Тот хитрым образом организовал «случайную» встречу и предложил, мол, «потолкуйте чуть подольше». Мы не хотели его расстраивать, а потому толковали два дня. А затем всё само покатилось, как снежный ком. Так что он точно не втаскивал меня ни в какую ловушку. Мы оба в неё попали.

Я не думаю, что Сапковский намеренно играл или строил из себя кого-то. Я уже убедился в этом, пригласив его в «Телевизионные литературные новости», которые веду на «Двойке». Их смотрит почти миллион зрителей. А его это вообще не заботило, и нужно было буквально завлекать туда, как сиренам путников. Другие писатели, услышав приглашение, летят, ломая ноги, а он упирался. Когда мы говорили, он даже не старался быть слишком вежливым или разговорчивым.

АК: Нелюбовь Сапковского к СМИ уже легендарна. Проводя длительную беседу, вы выступаете в роли журналиста, хотя при этом являетесь критиком и литературоведом. Эта двойная роль облегчала или затрудняла разговор?

СБ: Затрудняла, потому что он, пожалуй, переносил свою нелюбовь к журналистам на меня. А поскольку разговор о литературе с литературоведом тоже не тот вид конфронтации, о которой писатели грезят бессонными ночами, то проблема удвоилась. А может, даже и утроилась, поскольку вдобавок к злости, Сапковский считает критиков и историков литературы ослами, что он неоднократно высказывал. Это, надо полагать, своего рода реванш за пренебрежение, с которым литературоведы относятся к авторам фэнтези. Меня это даже немного позабавило, хоть, надо полагать, мои коллеги надолго запомнят его ехидство.

АК: Вас не раздражало, когда Сапковский, избегая ответа, говорил: «Для меня ваши вопросы закончились на вопросительном знаке» и не развивал тему, или обвинял вас в том, что вы задаёте ему вопросы с намёком на ответ?

СБ: Конечно же, раздражало. Интервью — это своего рода диалог. А что это за диалог, где вы не даёте своему собеседнику тех же самых прав, что и себе? Особенно, когда это длительная беседа, где собеседники, как правило, обмениваются взглядами и сравнивают точки зрения. В этом отличие данного жанра от журналистского интервью, где одна сторона обладает иммунитетом всеведения, а вторая только задает вопросы, вроде: «Мэтр, как вы оцениваете свой роман на фоне европейской прозы прошлого столетия?». Сапковский не желал признавать моего права высказывать собственные суждения, что означало, что всякий раз, когда я излагал какой-либо взгляд или суждение, он незамедлительно выражал своё недовольство. Его просто не интересовали мои взгляды. Конечно, можно было оскорбиться и расколотить кулаком магнитофон, но я счёл, что коль скоро на кону исторический документ, следует проглотить свой мимолётный дискомфорт. Коль скоро я желаю выведать, о чём думает писатель, которого читают миллионы молодых людей, то не могу рвать на груди рубаху из-за пары нелюбезных слов или импульсивных реакций.

АК: В самом начале разговора вы припоминаете тезис Станислава Лема о благотворном влиянии цивилизации на людей, одновременно утверждая, что в книгах Сапковского этого не видно. Вы считаете, что автор «Башни шутов» эпатирует жестокостью, или же это был лишь способ спровоцировать собеседника?

СБ: О нет, Лем говорил отнюдь не о «благотворном влиянии», а лишь о том, что цивилизация — это смирительная рубашка, одетая на убийственную природу человека. Но рубашка плохо завязанная, а потому эта хищная обезьяна по-прежнему опасна. Оттого меня интересовало, оценивает ли Сапковский человеческую природу так же сурово, как Лем. И оказалось, что одинаково сурово. А эпатирует ли он жестокостью в своей прозе? Не думаю, поскольку, хоть он и описывает мир, подобный средневековью, это всё же некая аллотопия, или мифическая реальность, стилизованная под ту эпоху. Естественно, технологически и ментально этот фантастический мир находится на уровне средневековья, поэтому здесь должны отрубать руки, раскалывать черепа и выпускать мечом внутренности. Читая «Песнь о Роланде» — ведь там на каждой паре страниц кому-то вышибают глаза либо рассекают вместе с лошадью с головы до ног. «Приправы» такого типа должны присутствовать и у Сапковского. Ну и наконец, в его книгах на заднем плане всегда идёт война, будь то ведьмачье семикнижие или же гуситская трилогия. А война должна выглядеть как война. Иначе никто бы не захотел читать. Также было бы трудно не писать о пытках, поскольку в каждом большом городе имелся прангер и набор инструментов для сдирания кожи с несчастных. Ещё во времена Французской революции казни были главным развлечением горожан. Потому интересовало меня не то, следует ли описывать это, но то, каким способом это сделать.

АК: Сапковский не хочет говорить об обществе, а тем более о политике. Не удалось выспросить, каковы его взгляды?

СБ: Он не хотел об этом говорить; защищался с такой энергией, что я оказался беспомощен перед полученным отпором. Он считает, что это его личные взгляды, куда нет доступа никому, а особенно журналистам. Лишь изредка удавалось хоть что-то из него вытянуть, да и то с помощью какого-нибудь подвоха или ухищрения. Когда я, например, ни с грушки ни с петрушки, спросил его об отношении к «Нет» и Ежи Урбану, то, раздражённый моим нахальством, он сказал, что да, читает и разделяет взгляды редакции. По этому же принципу время от времени я вызнавал о том, о сём, о его политических симпатиях, но это происходит по принципу пазла, который умный человек сложит для себя из разных высказываний, рассеянных по книге. Раз уж он не хотел говорить об этом напрямик, пришлось мне пробираться к правде огородами, и собирать её по кирпичику. Сапковский, естественно, заметил эту игру и разозлился на меня, что запросто можно увидеть во многих местах.

АК: Его взгляды иногда кажутся анархистскими. Неограниченные права личности, всеобщее право владения оружием…

СБ: Это не анархизм, потому что в то же время Сапковский высказывается за сильное и эффективное государство, за достойных доверия политиков, за авторитет. Это скорее выражение глубокой неприязни к неэффективному, больному, отравленному церковью государству. Потому что здесь следует пояснить, что католицизм и церковь писатель считает одними из величайших несчастий поляков. Следовательно, если государство захвачено «чёрными», а оно, вдобавок, не в состоянии защитить своих граждан, то пусть им предоставят хотя бы возможность самообороны. Конечно, это некоторое упрощение, но таковы, в общих чертах, его взгляды на эти вопросы.

АК: Возвращаясь к литературе — Сапковский отсекает себя от эмоциональных связей со своими героями, представляясь литературным ремесленником. «Госпожа Бовари — это не я!» — как вы заметили, отрицание знаменитой фразы Флобера лучше всего иллюстрирует его взгляды на связи писателя с героями. Вы ему верите?

СБ: В это — не верю! Потому-то я столь назойливо возвращался к этой теме в разговоре. И знаете, почему? Потому что за время своих уже почти тридцатилетних контактов с писателями я никогда не встречал такого случая. Ни один из писателей, с кем я разговаривал — с магнитофоном или перед камерой — не отсекал себя так неистово и категорично от своих героев! Но, как вы, наверное, заметили, в определённый момент он сказал, что живёт в каждом из своих героев.

АК: Вы спрашивали Сапковского о дебюте в среде фэнов фэнтези. Он рассказал анекдотичную историю, как одел костюм для своего первого съезда фэнов, а они приняли его за сексота коммунистических властей. Теперь писатель защищает эту среду как лев. Почему?

СБ: Потому что это мир его читателей. Нужно быть лояльным по отношению к ним, потому как это очень значительная по числу людей группа. Сапковский неизменно продается свыше 100 000 — такой электорат следует уважать. Он поздно дебютировал, поэтому вошел в среду людей в два раза младше себя: это наверняка было нелегко, ему довелось пережить, по крайней мере, пару неприятностей. Он сам об этом говорит. Какое-то время его рассматривали как некое совершенно инородное тело, и потребовался некоторый срок, прежде чем они бросились к его ногам. Эти раны затянулись, потому как отныне он — гуру.

Это чрезвычайно компактная среда, имеющая собственные правила, собственных мэтров, иерархию и авторитеты. За принадлежность к ней Сапковский заплатил свою цену, поэтому теперь, когда он стал её монархом, он должен испытывать с нею солидарность. А может, даже и ответственность. Я ничуть не шучу. Когда я изложил ему образ читателей фантастики, который складывается из социологических исследований (молодые люди, житейски беспомощные, отчужденные социально, бегущие из реального мира в фантастический), он попёр на меня как носорог — это одно из наименее приятных мест в книге. Я вообще-то знал, что это данные устаревшие, поскольку объектом исследований были читатели научной фантастики, а не фэнтези, но все же хотел проверить, насколько он солидарен со своими фэнами. Оказалось, что он непримиримый боец Нетландии. Тогда мне пришлось немного потрудился, но подчас, чтобы узнать правду, нужно подставить голову.

АК: Вы задавали Сапковскому вопросы об истории, событиях связанных с нашим регионом, поскольку именно здесь, среди прочих, разыгрывается действие первых двух частей гуситской трилогии: «Башни шутов» и «Божьих воинов». Силезию в его романах можно счесть ничейной землёй или местом, где сосуществуют чехи, немцы, поляки. Это зародыш европейского сообщества…

СБ: Превосходная история. Скорее всего, всё было именно так, как вы говорите, во всяком случае, так это видит Сапковский. В этих землях смешались языки, религии, политические интересы, и в то же время люди строили общую идентичность. Сапковский сознательно ссылается на идею объединения Европы и в то же время показывает, как во имя религиозных причин можно утопить центральную Европу в крови. Когда я рецензировал «Башню шутов» в своей программе, то спросил мнение доктора Качмарека, лучшего специалиста по истории средневековой Силезии. Он отозвался о ней наилучшим образом, хоть, естественно, подчеркнул, что фактография залита литературной глазурью.

АК: Вы считаете, что Сапковского заботит мнение историков?

СБ: Наверняка заботит. Я бы удивился, если бы это было не так. Его наверняка интересуют мнения ведущих историков и литературоведов, поскольку он прекрасно знал, что о нём написал, к примеру, Тазбир, хотя ранее заверял меня, что вообще не читает рецензии. Когда их мнения его не устраивают, он становится неприятным и ведёт себя как человек, глубоко оскорблённый. А это значит, что мнение ученых его всё-таки заботит. Однако истинно также и то, что книги историков средневековья публикуются тиражами в несколько сотен экземпляров, а у него — сотнями тысяч. А потому это Сапковский доминирует в молодёжных представлениях об образе средневековья. Его книг нет ни в школьных, ни в университетских программах, но молодые люди без какого-либо стимула сметают их с полок книжных магазинов. Это, конечно же, романы, поэтому первичен в них принцип литературной фикции, но Сапковский очень тщательно подходит к описаниям исторических реалий, добираясь даже до подробных топографических исследований. Прочтя пару исторических книг о гуситах и ​​средневековых войнах, я могу подтвердить, что это проделано блестяще, например, описания системы боя гуситских обозов или описания некоторых битв и штурмов замков находятся в абсолютном соответствии с историческими знаниями.

АК: Почему вы думаете, что Лем и Сапковский являются конкурентами?

СБ: Потому что они борются за тот же либо сходный электорат. Сапковский был, наверное, значительной проблемой для Лема. Он сам мне рассказывал, что долго откладывал прочтение его романов, сломался лишь на «Башне шутов». Этот отпор также связан с нелюбовью Лема к фэнтези — он её попросту не переваривает, отчего, к примеру, творчество Толкина считает бредом. Пожалуй, это несправедливо, но понять его можно. Он был королем всей фантастики, а тут вдруг появился какой-то Сапковский и заграбастал моих читателей. В свою очередь, Лем для Сапковского — никакая не проблема, потому что он на нём вырос и до сей поры любит его перечитывать. По крайней мере, так он говорит.

АК: В конце беседы вы спросили Сапковского о том, что он думал, заканчивая книгу. А о чем вы подумали, когда задали последний вопрос?

СБ: Я еще не знал, что это будет последний вопрос; думал, что будут ещё встречи — одна, может две. Мне казалось, что из того материала, который уже был записан, книги не выйдет. А тут вдруг оказалось, что Сапковский больше не хочет разговаривать. Поэтому несколько вопросов я выслал ему емейлом. На часть он ответил, часть откинул. Поэтому я считал, что всё закончится ничем, когда неожиданно в дело вмешался уже упомянутый шеф superNOWA и заявил, что не понимает, над чем мы ещё рефлексируем, если книга уже готова, а затем рассчитал мне, сколько в точности потребуется страниц при типографском наборе. Я пробурчал что-то ещё, что-то такое сварливое и задиристое, а он на это: «Вы с быка свалились? Это же отличное чтение». Аргументов у меня уже не было. Лишь сейчас, на основе читательской реакции, выясним, кто был прав.

АК: О чём ещё вы бы хотели спросить у Сапковского, но не успели?

СБ: О многих вещах. Например, как так получается, что человек становится писателем, и какова цена такой жизни? Или испытываете ли вы страх перед пустой страницей? Не чувствует ли себя писатель невольником своей профессии, особенно когда, с одной стороны, есть договор с издателем, а с другой — пакт с читателями, нетерпеливо ждущими следующий том или новый роман… Так можно было бы долго тянуть. Прежде всего, однако, я не получил ответов на многие вопросы об отношении Сапковского к различным важным и трудным проблемам нашего мира. Я хотел, чтобы он выступил в роли эксперта, который мог бы прокомментировать значимые события в нашей стране и за рубежом; широко взглянул бы на актуальные вопросы культуры, политики, науки. В конце концов, у людей сейчас не слишком много духовных наставников. Потому как кто сегодня может взять на себя эту функцию? Политики? Не смешите меня! Меж тем Сапковский является абсолютным гуру для миллионов молодых людей. Поэтому я думал дать ему роль этакого немного комментатора, немного наблюдателя и, даже, может быть, «судьи» современности. Писатели обычно обожают эту роль. Он же, однако, отпихивался руками и ногами, и шипел на меня, как кот. Ну что ж, раз так не удалось, требовалось сделать всё иначе.

Разговаривала Агнешка Колодыньская

«Газета Выборча», № 101 от 18.11.2005

Перевёл mtvietnam

…Станислав Бересь (…) провел длительную беседу… — В оригинале используется термин wywiad-rzeka (досл. «беседа-река») — популярный в Польше с 1990-х жанр, сочетающий журналистику и документальную прозу в форме изданных в виде книги длительных интервью с известными личностями.

…«Телевизионные литературные новости», которые веду на «Двойке»… — «Telewizyjne Wiadomości Literackie» на телеканале «Двойка» (Dwójka, он же TVP2 — развлекательный телеканал) — программа, посвящённая литературе (что, собственно, очевидно из названия) на польском общественном телевидении. Её бессменным ведущим, до закрытия в 2011 г., в течение 14 лет был Станислав Бересь.

…одна сторона обладает иммунитетом всеведения… — Здесь — привилегией (от фр. immunité — исключительное право).

…следует проглотить свой мимолётный дискомфорт… — В оригинале говорят «mój chwilowy dyskomfort należy schować do kieszeni» (мой мимолётный дискомфорт следует засунуть в карман). Это парафраз польского выражения «schować dumę do kieszeni» (букв. «засунуть гордость в карман»), аналогичного русскому «проглотить гордость».

…ни с грушки ни с петрушки, спросил его об отношении к «Нет» и Ежи Урбану… — Ни с грушки ни с петрушки (ni z gruszki ni z pietruszki) — польская идиома, аналогичная русскому «ни с того ни с сего», т. е. внезапно. Ежи Урбан (Jerzy Urban; род. 1933) был пресс-секретарём правительства ПНР, а с 1990 г. стал издателем и редактором «Нет» («Nie»; сатирический еженедельник левого толка, регулярно критикует польские власти и католическую церковь). За оскорбление Папы Римского (на тот момент Иоанна Павла II) был приговорён к условному сроку и штрафу (многочисленные законы ЕС о свободе прессы и правах человека этому, разумеется, не помешали).

…вопросы об истории, событиях связанных с нашим регионом… — Оба собеседника живут и работают во Вроцлаве.

Вы с быка свалились? — Польская идиома (z byka spadł?), аналогичная русскоязычной «с луны свалился?». Выражает удивление говорящего нерациональными словами или действиями собеседника.

Ссылки:

Оригинал: «Książkę zrodził przypadek» https://sapkowskipl.wordpress.com/2017/03...

Википедия о Бересе: https://pl.wikipedia.org/wiki/Stanis%C5%8...

Страничка Береся: http://www.stanislawberes.pl/

Фото отсюда: https://kultura.gazeta.pl/kultura/7,11452...

Прежде чем начать плодотворную писательскую карьеру, он потрудился инженером и разработал технологию производства картофельных чипсов Pringles. Вулф, известный как «Мелвилл от научной фантастики», автор изобретательных и сложных произведений, умер 14 апреля в возрасте 87 лет.

В Белхейвене, штат Северная Каролина, живёт девушка, которая испытывает проблемы с питанием. Её зовут Мэри Айерс. У Мэри язва желудка, и Мэри может проглотить лишь несколько кусочков прежде, чем заболит живот, поэтому Мэри остаётся худой. Отец Мэри скор на руку. Он бьёт жену и других своих детей, но почему-то никогда не бьёт Мэри. К больной дочери он по-своему выказывает нежность. Он заставляет её принимать лекарство, которое использует, чтобы вывести глистов у собак.

В 1921 году Мэри уже достаточно взрослая, чтобы выйти замуж и уехать. Её муж — человек по имени Рой Вулф. Рой занимается всем понемногу, так что они часто переезжают. Какое-то время они живут в Техасе, где Рой работает на нефтяных скважинах. Они живут в Нью-Йорке, где он работает продавцом кассовых аппаратов. Денег у них не слишком много, но оба любят читать, и поэтому на книги деньги всегда находятся. С желудком у Мэри становится получше. В 1931 году, через 10 лет после свадьбы, рождается их единственный ребёнок. Мэри и Рой называют его Джином, полное имя — Джин Родман Вулф.

В первые годы жизни Джина, пока страна погружается в Депрессию, Мэри и Рой всё так же переезжают. Когда ему исполняется 4 или 5, они живут в Пеории, штат Иллинойс, где его лучший другом становится его соседка, маленькая девочка по имени Розмари Дитч. Однажды Мэри видит, как 5-летний Джин вместе Розмари шагают по тротуару нагишом, держась за руки.

Их семьи становятся друзьями. Когда Вулфы переезжают, они не рвут связи. Джин с родителями отправляются в Логан, штат Огайо, — родной город Роя, где бабушка Альма живёт в доме, который был «станцией» на Подпольной железной дороге. Там есть потайная комната, где могут спрятаться беглые рабы. У бабушки Альмы припасены целые стопки воскресных комиксов. Джин часами листает их, поглощая «Бака Роджерса» и «Флэша Гордона», погрузившись в яркие, палповые картины космических кораблей и сражений на лучевых пистолетах.

Из Логана Мэри и Рой переезжают в Де-Мойн. Затем в Даллас. Затем в Хьюстон. В Хьюстоне они открывают закусочную. Они наконец-то могут надолго обосноваться в одном месте. Джин идёт в школу имени Эдгара Аллана По. В школе водятся тараканы, которые длиннее, чем его самопишущее перо. На школьном дворе он находит тарантулов, которые больше, чем его ладонь. Когда с залива дует ураган, с солончаков вглубь суши приползают гремучие змеи. Джин находит их в траве.

Начинается война. Занятия в школе Эдгара Аллана По прерываются на тренировки по воздушной тревоге. Дяди Джина и несколько кузенов постарше отправляются за океан, чтобы участвовать в ней. Семья переживает, что Роя призовут в армию. Стоит мучительно-жаркое лето: Джин разбивает лагерь прямо у вентилятора. Ночью Мэри и Рой отводят его на Галвестон-Бич, где они втроём расстилают одеяло. Залив кишит немецкими подлодками. Вдали, на воде, они видят зарево пожара на торпедированных нефтетанкерах.

Он тощий мальчишка, симпатичный, разве что смахивает на беспризорника. Однажды, разбившись на велосипеде, он так сильно поранил левую ногу, что она болит всю оставшуюся жизнь. Спорт он никогда не любил, теперь же он нравятся ему ещё меньше. Он узнаёт (как все дети узнают такие вещи) что он за ребёнок: он странный, умный и одинокий. Зачастую он от этого несчастен. Однажды ему в руки попадается книга в мягкой обложке, которую читает мать: «Карманная книга научной фантастики». Он читает рассказ Теодора Старджона «Бог микрокосмоса». Затем — ещё один рассказ. Его отец всегда был поклонником Жюля Верна и Герберта Уэллса. Теперь и Джин (так же как многие другие странные, умные, одинокие американские дети того времени) страстно влюбляется в научную фантастику. Вскоре он читает «Amazing Stories», «Weird Tales», «Famous Fantastic Mysteries». Его затягивает грошовая палп-макулатура, всегда служившая инкубатором для нежданных американских гениев.

Ему удаётся выжить в старших классах, сдружившись с парочкой других любителей фантастики и обмениваясь книгами и журналами. У него есть учительница английского языка, мисс Коллинз, и она говорит, что у него есть талант к писательству. Слышать это довольно интересно. По окончании школы родители дарят ему пишущую машинку. Но он не задумывается о писательстве как о профессии. Не задумывается всерьёз. Он уезжает, чтобы поступить в Техасский университет A&M, и планирует стать инженером. Писательство — это лишь хобби.

Снова начинается война. На этот раз Джин уже достаточно взрослый, чтобы участвовать в ней. Когда ему исполняется 21, в 1952 году, его отправляют в Корею. Он едва не погибает в пути, будучи смыт за борт во время сильного шторма. Война жестока: колючая проволока, грохот артиллерии, крики. Джин тоже вносит свою лепту, и у него нет ранений, по крайней мере видимых невооружённым взглядом. По возвращении домой он падает на пол, едва заслышав громкий звук. Мэри и Рой говорят, чтобы он переехал обратно к ним. Он поступает в Хьюстонский университет, и живёт с родителями, пока учится на инженера.

Мэри всё ещё поддерживает связь с Дитчами, некогда соседями Вулфов из Пеории. Розмари Дитч, сотоварищ Джина по детским играм, приезжает погостить в Техас. Джин и Розмари выясняют, что всё ещё нравятся друг другу. В скором времени они обручаются. Поскольку Розмари католичка, перед свадьбой Джин начинает изучать католическую доктрину. Он размышляет (он размышлял об этом и прежде, возможно, благодаря увиденному на войне) о страдании и сострадании, а также о том, как людям стать лучше. В католицизме он слышит отзвуки как своего ощущения того, что человек грешен, так и своего ощущения того, что каждому человеку требуется самоотверженное, пожизненное устремление к искуплению. В конце концов он решает принять католичество. Они с Розмари, два чистых ребёнка, женятся в 1956 году, лучась послевоенными американскими улыбками. Он говорит, что она спасла его.

Он устраивается в отдел исследований и разработок компании Procter & Gamble. Следующие 16 лет он работает инженером в Огайо. Он разрабатывает процесс для приготовления картофельных чипсов Pringles. Он полнеет в талии. У них с Розмари уже четверо детей. У него начинают выпадать волосы. Он пишет в свободное время, но не может добиться публикации в течение многих лет. Есть издательство Gold Medal Books, которое готово заплатить 2000 долларов за научно-фантастический роман, и он думает, что было бы неплохо заработать за книгу столько денег, однако в Gold Medal Books его рукопись не нравится. Журналы, один за другим, отвергают его рассказы. Его сочинения никому не нужны.

Писатели его поколения заняты тем, что трансформируют фантастику и фэнтези. Джеймс Грэм Баллард публикует «Ветер из ниоткуда» («The Wind From Nowhere») в 1961 году и «Затонувший мир» («The Drowned World») в 1962. Майкл Муркок занимает пост редактора журнала «Новые миры» («New Worlds») в 1964 году. Люди говорят о «Новой волне», о революции в спекулятивной литературе. 60-е в самом разгаре. Бушуют страстные дебаты о том, куда следует идти научной фантастике, следует ли ей быть литературной или же популярной, экспериментальной или же доступной, объективной или же символической. Следует ли ей вообще быть научной. Джина нет даже на периферии этой беседы. Его нигде нет.

В 1965 году он пишет историю о привидениях под названием «Мертвец» («The Dead Man») и рассылает её в журналы. Самый престижный, на вершине его списка, — «Атлантик мансли» («The Atlantic Monthly»). Наименее престижный, в самом низу, — журнал «Сэр!» («Sir!»), журнал в жанре ню. «Сэр!» покупает рассказ. Джин получает чек на 80 долларов. Именно так начинается его профессиональная писательская карьера: текстовым наполнителем в порно-журнале, будучи уже за 30. К этому моменту он восемь лет как рассылает свои работы и получает на них отказы.

Он движется вперёд. Он отправляет рассказ под названием «Горы — это мыши» («Mountains Are Mice») в «Гэлэкси», а когда получает отказ, отправляет его в «Миры Если» («Worlds of If»). Джину о том не ведомо, но Фредерик Пол, прославленный редактор «Миров Если», является ещё и редактором «Гэлэкси». Пол, пожав плечами, переименовывает рассказ в «Горы как мыши» («Mountains Like Mice») и принимает его для «Миры Если».

Уже имея за плечами немало публикаций, Джин вступает в Американскую ассоциацию писателей-фантастов. Он заводит дружбу с её основателем, писателем-редактором Деймоном Найтом. Найт публикует его рассказ «Трип, трап» («Trip, Trap») в своей антологии «Орбита 2» («Orbit 2»). Внезапно Джин оказывается рядом с гигантами Новой волны, такими как Джоанна Расс и Брайан Олдисс. Кроме того, Найт приводит его на Милфордскую мастерскую писателей, ежегодную конференцию, проводимую в викторианском особняке в Пенсильвании, где звёзды НФ и звёзды будущие (Урсула К. Ле Гуин, Энн Маккефри, Фредерик Пол) общаются накоротке и критикуют работы друг друга. Прежде у Джина никогда не было коллег-писателей. Одно то, что эта группа приняла его всерьёз, наполняет его изумлением. Он говорит, это всё равно что увидеть Манхэттен и Большой Каньон одновременно.

Наступает 1970-й. Он до сих пор не опубликовал ни одной книги. Он всё ещё тянет лямку в Procter & Gamble, решая всевозможные du jour задачки процесса Pringles, которые спускает ему руководство. В том же году, наконец-то, выходит его первая книга. «Операция ARES» («Operation ARES») — роман-дистопия о восстании марсианской колонии против деспотичного левого правительства. Эта книга никому не нравится. В ней доминирует то, что сам Джин позже отвергнет как «доктринёрскую консервативную» политику, квадратно-гнездовую идеологию человека из большой компании, которого эти хиппи уже достали. Героя зовут Джон Кастл, и этим, пожалуй, всё сказано. Расс (как рецензент она известна отнюдь не своей мягкостью, а политически крайне далека от ворчливой аллегории Джина) убийственно вежливо замечает в «Журнале фэнтези и научной фантастики»: «Я знаю, чего может добиться мистер Вулф, когда постарается, — пишет она. — „Операции ARES“ весьма далеко до его лучших результатов».

Два года спустя он пробует ещё раз. На этот раз он постарается. «Пятая голова Цербера» представляет собой сборник из трёх переплетённых новелл о колониях Земли — мирах-близнецах Сент-Анн и Сен-Круа. Сент-Анн некогда была родиной примитивной в технологическом плане расы оборотней, которых люди-колонисты уничтожили. Вопрос «…или всё-таки нет?» виден за 10 световых лет, но в сравнении с «Операцией ARES» эта книга гораздо более изощрённая благодаря своей неоднозначности и многослойности, а сложные темы постколониализма, которые в ней исследуются, говорят, что написана она в совершенно ином духе, нежели первый роман Джина. Книга как целое номинируется на премию «Локус», а заглавная новелла — на Хьюго и Небьюлу, две главные награды в научной фантастике. Он их не выигрывает, но это уже не имеет никакого значения. Джин (будучи чуть за 40, спустя 15 лет после начала писательской карьеры и 7 — после того, как его первый рассказ вышел в журнале «Сэр!») наконец-то принят научно-фантастическим сообществом. Он преуспел.

Он увольняется с работы в Procter & Gamble. Но не для того, чтобы писа́ть на полный рабочий день (этого не случится ещё какое-то время), а для того, чтобы найти работу, хотя бы номинально близкую к писательству. Розмари скучает по Иллинойсу, поэтому их семья переезжает в Баррингтон, где Джин находит должность старшего редактора в журнале «Plant Engineering». Он отвечает за истории о передаче энергии («гидравлика, шестерни, пневматика, ремни, et cetera», как он позже скажет интервьюеру), а также креплении и соединении («сварка, клей, винты, et cetera»). Вдобавок он редактор разделов робототехники, карикатур и писем редактору. Ему нравится эта работа. Где-то раза два в год он пишет для журнала статью. Он сам делает фотографии.

Он создаёт выигравшую Небьюлу новеллу, «Смерть доктора Острова» («The Death of Doctor Island»), а затем ещё два романа. Он жадно читал — в течение многих лет, причём читал далеко за пределами жанров фэнтези и научной фантастики. Он прочёл Пруста. Шекспира. Гомера. Он размышлял о том, как их произведения могут повлиять на его творчество. Кроме того, он продолжал углублять своё знакомство с католицизмом. Какой-нибудь другой писатель мог бы написать незамысловатый фантастический роман вслед за «Пятой головой Цербера», чтобы воспользоваться критическим успехом новелл. Но Джин, вместо этого, становится ещё более странным. Он становится ещё более экспериментальным. Он начинает нащупывать путь к тому стилю письма, который объединит феноменально разноплановые источники его вдохновения в одно-единственное произведение.

«Мир» («Peace») выходит в 1975 году. Это псевдо-мемуары, действие которых происходит примерно в первой половине XX-го века. Но эта история странная, нелинейная, её трудно понять с ходу. Статус рассказчика неуловим. Реален ли он? Безумен ли? Призрак ли? Нил Гейман, который влюбится в этот роман много лет спустя, скажет, что когда читаешь его в первый раз, это добродушные мемуары, и хоррор — во второй. «Дьявол в лесу» («The Devil in a Forest»), вышедший в 1976 году, получился в чём-то даже более странным. В нём рассказывается о средневековой крестьянской деревушке, где развернулся конфликт между христианством и язычеством. Джин говорит, что роман был вдохновлён строфой из «Доброго короля Вацлава».

Его следующая книга — шедевр. «Книга Нового Солнца», написанная в свободное от «Plant Engineering» время, издана в четырёх томах в начале 80-х. Когда в 1980 году выходит «Тень палача», Джину 49 лет, а в 1983, когда выходит четвёртая книга, «Цитадель Автарха», — 52 года. Эта тетралогия — один из великих, странных триумфов американской художественной литературы, история, которая соединяет научную фантастику с дешёвым фэнтези, а затем соединяет их с модернистской повествовательной техникой, католической теологией и прустовской медитативностью. («Нью-Йорк таймс» добавит сюда ещё «спенсеровскую аллегорию, свифтовскую сатиру, диккенсовское общественное сознание и вагнеровскую мифологию».)

Десятилетиями будут говорить, насколько странно, что столь ошеломляющая и причудливая книга была написана кем-то вроде Джина. Но что же это означает, ведь «Книга Нового Солнца» — произведение, по сути, беспрецедентное? Возможно, у Анри Бергсона со Святым Августином мог получится такой текст, возьмись они редактировать один из номеров «Weird Tales» 30-х годов. Странно, что она была написана вообще. То, что она была написана парнем, который придумал, как готовить Pringles, поражает не меньше, чем прочие вероятности.

«Новое Солнце» — это история, которую рассказывает Северьян, подмастерье гильдии палачей, живущий с товарищами в таинственной крепости под названием Цитадель. Поначалу кажется, что действие книги происходит в псевдо-средневековом фэнтезийном мире. Однако постепенно становится ясно, что мир книги, Урс, на самом деле является миром далёкого будущего, и его нынешняя цивилизация лишь в некоторых аспектах сравнима со средневековой технологией. (И, как становится ясно, несравнима в других.) Эта цивилизация построена на костях бесчисленного множества других. Сама Цитадель похожа на нечто вроде разрушенного космического корабля. Существуют намёки, что чужие вмешались в человеческую историю. А может, вмешательство продолжается? Солнце настолько старо, что умирает. Звёзды видны на небе среди дня.

Северьян совершает серьёзное преступление. Он выказывает сострадание к заключённому, которого гильдия должна подвергнуть пытке. В результате его отправляют в квази-изгнание, служить палачом в далёком городе. Ему выдают устрашающие чёрный плащ с маской, а также ужасающий меч, зовущийся Terminus Est. Его странствие имеет все черты эпического фэнтези — он сражается с монстрами, влюбляется, встречает множество ярких и увлекательных персонажей, заполучает магические артефакты, противостоит козням злодеев и возвышается, достигая огромной власти.

Но конвенционное повествование скользит по краю. Почему, к примеру, Северьян столько времени тратит на разговоры о своей совершенной памяти? Если же его память столь совершенна, то почему в его рассказе присутствуют несообразности? Почему кажется, что нет объяснения такого множества произошедших событий, но в то же время кажется, что они произошли раньше? Где источник стойкого чувства, что фигуры конвенционного повествования о поисках (где Северьян — избранный, которого отправили спасти мир) подчиняются силам, находящимися за пределами как его, так и нашего понимания?

Язык книги богатый, странный, красивый и зачастую, в буквальном смысле, непостижимый. «Новое Солнце» подаётся как «постистория» — исторический документ из будущего. Он был переведён с языка, пока ещё не существующего, учёным с инициалами Дж.В., который пишет краткое приложение в конце каждого тома. Поскольку у многих концепций, о которых пишет Северьян, нет современных эквивалентов, Дж.В. говорит, что заменил их «ближайшими эквивалентами двадцатого века» из английского языка. Таким образом, книга полна сказочно эзотерических и непонятных слов, которые английскими призна́ют лишь немногие читатели: фулигин, пельтаст, ублиет, шатлена, киновит. Но эти слова — лишь аналоги других слов из далёкого будущего, не до конца понятных даже Дж.В. «Слово металл, — говорит он, — обычно (хотя не всегда) используется для обозначения вещества, подобного тому, что подразумевают под этим названием мои современники». Таким образом, путешествия во времени, крайняя двусмысленность и своего рода постструктуралистская концепция языка подразумевается уже самим фактом существования книги.

«Книга Нового солнца» немедленно (и совершенно корректно) провозглашается важным литературным произведением. С момента публикации «Тени палача», все понимают о цикле две вещи. Во-первых, это блестящее произведение, и даже антижанровые снобы (которых в 1980-е годы гораздо больше, нежели сегодня) не могут отрицать, что это серьёзная литература. В руках Джина сырьё палп-фэнтези — гигантские ленивцы, чужаки-рептилоиды, люди в тёмных плащах на парапетах — обретает качество образов авангардной поэмы. Смесь литературной изощрённости, мессианско-католического мистицизма и откровенной странности десятицентовых журналов превращается в историю, которая кажется одновременно древней, футуристической и вневременной, но в этом-то и состоит смысл:

цитата

Если Вечный Принцип заключался в том изогнутом шипе, который я нёс на груди многие лиги, а теперь заключается в новом шипе (возможно, в том же самом), который я только что положил туда, тогда он может заключаться в чём угодно, да, вероятно, и заключается — в каждом шипе на каждом кусте, в каждой капле морской воды. Этот шип был священным Когтем потому, что все шипы были священными Когтями; песок в моих сапогах был священным, поскольку попал туда с морского берега, усыпанного священным песком. Киновиты хранили мощи санньясинов потому, что санньясины приблизились к Панкреатору. Но абсолютно всё было приближено к Панкреатору и даже соприкасалось с ним, ибо всё пролилось из его ладони. Всё без исключения было реликвией. Весь мир был реликвией.

Вторая вещь, которую все понимают, это то, что «Книга Нового Солнца» трудна. Если не упустите нить повествования, это отличная приключенческая история. Но ещё это экспериментальное, безжалостно анализирующее себя искусство. Каждый том тетралогии номинируется на главные фантастические награды. Джина провозглашают одним из величайших писателей-фантастов всех времён, возможно, величайшим. Его провозглашают великим американским писателем, точка. Именно из-за «Нового Солнца» Урсула К. Ле Гуин позже назовёт его Германом Мелвиллом от научной фантастики. Именно из-за «Нового Солнца» Нил Гейман говорит, что он «возможно, лучший из ныне живущих американских писателей».

И всё же его книги не продаются в больших количествах, возможно, потому, что многим они непонятны. Он не вдохновляет волну подражателей, подобно тому, как это удалось Уильяму Гибсону примерно в это же время. Он не покоряет списки бестселлеров, как другие создатели масштабных фэнтезийных сериалов. Он не становится суперзвездой конвентов, как Джордж Р.Р. Мартин, или культурной иконой, как Ле Гуин. Он написал сочинение, которое доказывает (если вам нужны доказательства), что фантастика может быть высоким искусством, но даже внутри фантастического сообщества немногие читают его. Он написал один из величайших шедевров научной фантастики всех времён, и трудно сказать, повлиял ли он вообще на этот жанр.

Он продолжает писать. В 1984 году, после 12 лет редактирования статей по гидравлике и клею в «Plant Engineering», он наконец-то увольняется, чтобы писа́ть на полный рабочий день. После этого у него выходит по книге каждый год-два. Иногда две книги за год. Он пишет продолжения «Книги Нового Солнца» (вся серия получает известность как Солнечный цикл), некоторые из них оценили почти так же высоко, как и его главный труд. Он пишет другие серии. Он пишет самостоятельные романы. Эссе. Десятки коротких рассказов. Его печатают в крупных издательских домах и крошечных независимых издательствах. Для писателя, чей успех пришёл поздно, он становится поразительно плодовитым: более 30 романов, дюжина сборников рассказов, стихов, брошюры.

Он толстеет. Он лысеет окончательно. Он начинает носить густые, загибающиеся кверху усищи. Его друг Джо, библиотекарь в Библиотеке Конгресса, вырезает ему трость с изображённой на рукоятке итальянской деревней, и он начинает повсюду ходить с ней. Ему исполняется 80. Его литературная карьера разменивает шестой десяток. Он узнаёт, что его чтят многие молодые писатели, и чтят за всё то, что мешало ему стать популярней: за уникальность, за честолюбие, за дикость идей и готовность следовать за ними, куда бы те ни вели. Некоторые молодые читатели тоже чтят его, хотя он так и не становится знаменит. Именно в писательской среде его любят больше всего.

В 2012 году Американская ассоциация писателей-фантастов и фэнтези объявляет его Грандмастером. На следующий год, после борьбы с болезнью Альцгеймера, умирает Розмари. Так много его книг, включая «Новое солнце», исследовали природу памяти. Розмари, которую он знал почти 80 лет, забывает его имя. Она забывает, что они женаты. «Она всё ещё помнила, что любит меня», — рассказывает он «Нью-Йоркеру» два года спустя. Он публикует последнюю книгу, фантастический нуар «Человек взаймы» («A Borrowed Man»), в 2015 году.

14 апреля 2019 года, в возрасте 87 лет, Джин Вулф умирает от болезни сердца у себя дома в Пеории, штат Иллинойс. Некрологи выражают подобающее восхищение. Но в некоторых читается подтекст, подобный тому, что просачивается порой в рецензии на его книги. Его книги настолько исключительны, настолько сложны и настолько асинхронны всяческому мейнстриму, что критики порой задаются вопросом: «Что же это за великая книга?» Его жизнь так тиха, так извилиста и так далека от литературного величия или драмы, что авторы некрологов порой задаются вопросом: «Что же это за жизнь для великого писателя?»

Я знаю ответ на оба вопроса. Именно такая.

25 апреля 2019

Подпольная железная дорога (англ. Underground Railroad — букв. Подземная железная дорога) — сеть тайных маршрутов и безопасных «станций», по которым негры-рабы могли пробираться с рабовладельческого Юга в Северные штаты и Канаду. «Станциями» называли дома людей, которые, в нарушение закона, давали беглецам приют и переправляли с одной на другую до самой границы.

Воскресные комиксы (англ. Sunday comics) — раздел комиксов в большинстве американских газет. Как правило, воскресные комиксы, в отличие от тех, что печатали в будни, были цветными.

Залив кишит немецкими подлодками. — В мае-июле 1942 года немецкие подлодки зашли в Мексиканский залив (часть операции «Барабанная дробь»), чтобы топить торговые суда и танкеры. (Этот эпизод (помимо прочих автобиографических элементов) находит отражение в рассказе «Откуда у меня три почтовых индекса» («How I got Three Zip Codes»).)

«Карманная книга научной фантастики» («The Pocket Book of Science-Fiction») — НФ-антология 1943 г. под редакцией Дональда Воллхайма.

«Бог микрокосмоса» («Microcosmic God») — научно-фантастический рассказ Теодора Старджона; впервые опубликован в журнале «Аналог» в апреле 1941 года.

Спекулятивная литература (англ. speculative fiction) — обобщающий термин для не-реалистичной литературы у англоязычных критиков; придуман был, по сути, чтобы описать произведения, жанр которых не подпадал под зонтик НФ или фэнтези. (Джон Клют предлагал взамен термин fantastika, позаимствованный из русского.)

…du jour задачки… — здесь — текущие (от фр. du jour — «дневной, сего дня», дюжур; отсюда слово «дежурный»).

…квадратно-гнездовую идеологию… — В оригинале — «скверсвилльская идеология» (squaresville ideology), где Скверсвилль (на русский можно перевести как Квадратово) — условное место, где жители мыслят шаблонно и консервативно.

…Джон Кастл, и этим, пожалуй, всё сказано… — Фамилия Кастл (John Castle) переводится как «за́мок».

Нил Гейман, который влюбится в этот роман много лет спустя, скажет… — Когда я прочёл «Мир» в первый раз, это были добродушные мемуары о Среднем Западе. В хоррор он превратился только на втором или третьем прочтении. (Нил Гейман, «Как читать Джина Вулфа»)

«Добрый король Вацлав» («Good King Wenceslas») — знаменитая рождественская песнь о чешском князе Вацлаве (он же Святой Вячеслав Чешский), который на второй день Рождества (Степанов день), суровой зимой, отправляется в путь, чтобы принести дары увиденному вдали крестьянину.

Постструктурализм — философское течение 1960-х — 1970-х гг., которая опирается и при этом отвергает некоторые идеи структурализма, выявлявшего структуры, лежащие в основе всего, что люди делают, думают, воспринимают и чувствуют.

Нил Гейман говорит, что он «возможно, лучший из ныне живущих американских писателей»: https://www.theguardian.com/books/2011/ma...

Американская ассоциация писателей-фантастов и фэнтези — Американская ассоциация писателей-фантастов (Science Fiction Writers of America) сменила название на Американскую ассоциацию писателей-фантастов и фэнтези (Science Fiction and Fantasy Writers of America) в 1992 году.

Ссылки:

Оригинал:

Gene Wolfe Turned Science Fiction Into High Art

В: У тебя репутация одного из самых милейших парней в жанре. Но мы-то с тобой знаем, что ты гиена на задних лапах. Как тебе удалось всех одурачить?

О: Держу рот на замке, читая всякую дрянь.

В: Находишь это трудным?

О: Нет. Я постоянно сталкиваюсь с людьми, которые дочитывают плохие книги до самого конца — и восхищаюсь ими сильней, чем могу выразить, поскольку сам так не умею: когда дерьмо попадает мне в глаза, я их быстренько закрываю и пла́чу.

В: Ещё ты швыряешь книгу в стену, пугая собаку.

О: Ага. А потом, когда кто-нибудь спрашивает меня, понравилась мне эта книга или нет, я говорю, что не читал её, поскольку с моей стороны и в самом деле было бы несправедливо судить её, так и не закончив. Быть может, последние девять десятых изумительны. Однако я сомневаюсь в этом.

В: Оставляя в стороне тех, кого ты уже назвал, кто не заставляет тебя кидаться книгой в стену?

О: Лорд Дансени, Честертон…

В: Знаю-знаю, Диккенс. Давай не будем вовлекать мёртвых.

О: Эллисон, Лейбер, Кинг, Сингер, много хороших людей.

В: Если бы тебе пришлось назвать самого выдающегося на сегодня в Америке автора фэнтези, кого бы ты назвал?

О: Я уже говорил, что тебе не хватает квалификации, чтобы задавать подобный вопрос.

В: Окей, давай поговорим о чём-то, о чём я кое-что знаю — о твоём собственном творчестве. Это тяжело?

О: Да.

В: Почему?

О: По той же самой причине, по какой прежде мне было тяжело писать матери: нужно быть настороже, чтобы не скатиться в банальность.

В: Постоянно?

О: Да. Не буду заявлять, что на каждом слове (это было бы преувеличением), но в каждом предложении.

В: Перечитывая то, что у нас написано на сегодняшний день, я бы даже и не подумал об этом.

О: Если бы ты об этом подумал, мне бы пришлось это переписать. Должно казаться, словно я этого не делаю. Имя Будриса означает Страж. И он, и я знаем, от чего он защищает.

В: Ты помешан на именах, не так ли?

О: Да, но, пожалуйста, не надо рассказывать мне о разнице между именами и предметами. Имена людей влияют на них ровно настолько, насколько они знают, что означают эти имена, и не больше. Это психологический механизм.

В: Имеешь в виду, так же, как доктор Вигглсворт изучает жуков? «Волк» не значит Страж.

О: Это правда, но волки должны быть крайне осторожны, иначе умрут с голода либо же будут подстрелены. Волк не пойдёт одним и тем же путём более одного раза, а если по этому пути уже кто-то прошёл, волк вообще не пойдёт этим путём. Возможно, пройдёт параллельно ему. Кроме того, Джин означает «рождённый»; подразумевается, что этот Джин свеж и нов.

В: Ты-то отнюдь не «свеж и нов».

О: Ты имеешь в виду маску, которую я брею по утрам. Это не я.

В: Значит, тот Джин Вулф, с которым разговаривают люди?

О: Это тоже не я, или, по крайней мере, я им бываю очень редко.

В: Что же это тогда?

О: Роль, которую я, после стольких лет практики, научился довольно хорошо играть. Мне потребовалось научиться тому, как ладить с другими детьми, чтобы меня не поколачивали (однажды меня сунули в муравейник), а затем — как ладить с людьми в колледже. Затем — как удержаться на работе и содержать жену и детей.

В: Потерял ли ты себя настоящего?

О: Нет. Я всё ещё здесь.

В: Разве все остальные не такие, как мы?

О: Не думаю. Некоторые — конечно. У меня это может быть просто результатом того, что я левша. Левши иначе используют свой мозг. Вероятно, между двумя американцами — правшой и левшой — больше различий, чем между двумя правшами — американцем и китайцем. Полагаю, я — инопланетянин; но нас таких много.

В: Свеж, нов и самовлюблён. Что значит Ле Гуин?

О: Сомневаюсь, что имя, полученное при замужестве, будет иметь такой же эффект, но Урсула значит «маленькая медведица». Нет более осторожного животного, чем медведица с медвежатами, и нет более свирепого.

В: Ты всё-таки читал Киплинга. Но я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о Кинге, Найте и Сингере. А что насчёт Лейбера?

О: Лейбер очень близок к lieber, которое по-немецки значит «любовник». Нет никого, более осторожного, чем любовник, или того, кто также терпеливо старается доставить удовольствие возлюбленному.

В: Эллисон значит «опущение». Как ты думаешь, не в этом ли причина его сжатой, энергичной прозы?

О: Понятия не имею. Спроси Харлана.

В: Он написал грандиозное эссе в журнале «Fantasy Newsletter», где заявил, что большинство людей никогда не смогут быть писателями, поскольку не слышат музыку. Это цитата. Ты согласен?

О: Да.

В: Но ты в разное время пытался учить людей писать: например, не далее как прошлой весной в Бока-Ратоне.

О: Я пытался научить их слышать музыку. Но большинство тех, кто пытаются писать, никогда не научатся её слышать, поэтому Харлан был прав.

В: Этому можно научить?

О: Я себя научил.

В: Но ты же такой придурок!

О: Знаю, но мне так этого хотелось!

В: Значит, прежде всего это вопрос мотивации?

О: Не так, как это обычно понимают, что-то вроде: «Честно, учитель, я так хочу получить хорошую оценку, что готов, если нужно, работать еженочно». Это только начало. Ты должен… должен слушать.

В: Так, вроде бы, и сказал Харлан? Звучит довольно просто.

О: Это не так. Мой сын Рой — художник, и он говорит мне, что всё, что нужно для занятий искусством — научиться рисовать то, что видишь, а не то, что «знаешь». Он учился этому годами, и всё ещё пытается научиться. Ты должен отбросить свою раковину, свой защитный орган…

В: У тебя их изначально-то негусто было.

О: Знаю, знаю. И построить новые органы, уши.

В: Значит, ты имеешь в виду, что это правда — придётся продать душу.

О: Полагаю, да.

В: Дьяволу?

О: А кто сказал, что он единственный покупатель? Нет, я так не думаю.

В: Мы совсем немного поговорили о том, куда идёт фэнтези.

О: Хорошо!

В: А что насчёт Северьяна? Он — это ты? Что с ним случится?

О: Конечно, он — это не я. А о том, что с ним случится, читайте в «Урсе Нового Солнца».

В: Он ещё не опубликован.

О: Он ещё даже не написан.

В: Ты заявлял, что собираешься написать тетралогию, а теперь намекаешь, что пишешь пятую книгу. Хитро́.

О: Нет, это не так. Я написал тетралогию. Она доступна, и люди могут прочесть её, в точности, как я написал её. Почему бы мне не написать ещё одну книгу?

В: Почему бы нам не покритиковать тебя за это? Тебе помогали в твоей карьере?

О: Конечно. Думаю, с сотню человек или около того. Но в особенности моя мама, Мэри Оливия Айерс Вулф; мой первый настоящий редактор, Деймон Найт; и моя жена, Розмари Франсес Дитч Вулф. Сомневаюсь, что у меня бы получилось без этих трёх человек.

В: Как трогательно. Ты спишь в голом виде?

О: Интервьюеры обязательно должны задать этот вопрос? Нет, я сплю в кровати.

В: Ты написал почти двести рассказов. Назови свои любимые.

О: «Детектив снов», «Западный ветер», «Бог и его человек» и ещё несколько.

В: Почему именно эти?

О: Потому что, на мой взгляд, в них нет фальшивых нот. «Нью-Йоркер» обычно утверждает, что мои рассказы слишком сентиментальны, но я думаю, что это честные сантименты, по крайней мере, в этих рассказах.

В: Почему ты продолжаешь писать рассказы? До них никому нет дела.

О: Чтобы убедить себя, что я всё ещё могу их написать, что я не растерял этого умения.

В: И как, не растерял?

О: Думаю, нет.

В: Я так понимаю, ты не все из них продал. Назови свои лучшие непроданные рассказы.

О: «Красная Борода», «Солнечный лабиринт» и «Паковые поля».

В: Предположим, в один прекрасный день ты узна́ешь, что растерял это умение? Что тогда будешь делать?

О: Снова отправлюсь на поиски. Однажды я уже нашёл его, почему не сумею отыскать снова?

В: Начать сначала?

О: Начать сначала.

Эссе «Одинокий Вулф» было написано в 1983 г. и опубликовано в сборнике «Замок дней» («Castle of Days», 1992), куда помимо рассказов вошли статьи на различные темы и письма, написанные в разные годы. О предыдущих публикациях автоинтервью информации найти не удалось, похоже, все эти годы оно лежало «в столе».

Название статьи («Lone Wolfe») обыгрывает (в очередной раз) волчью фамилию автора.

В: Я довольно много читал… О: Лафферти, Ле Гуин, Найта, Вильгельм и Будриса… (Lafferty, Le Guin, Knight, Wilhelm, and Budrys) — Это излюбленные авторы и (так совпало) друзья Вулфа.

Рафаэль Алоизиус Лафферти (Raphael Aloysius Lafferty; 1914–2002) — писатель-фантаст, известный своим необычным стилем.

Урсула Крёбер Ле Гуин (Ursula Kroeber Le Guin; 1929–2018) — кто такая пани Урсула, все знают. Крёбер — девичья фамилия. Ле Гуин — от бретонского gwyn — «белый, светловолосый»; по другой версии — англо-французская фамилия, предположительно от др.-англ. leggr — «нога» и прозвища Длинноногий.

Деймон Френсис Найт (Damon Francis Knight; 1922–2002) — американский писатель-фантаст (считался мастером короткой формы), редактор и критик. В конце 50-х он сосредоточился на воспитании следующего поколения фантастов (к их числу принадлежал и Вулф), основав, вместе с Джеймсом Блишем и Кейт Вильгельм, семинар для начинающих писателей-фантастов — Милфордскую Конференцию писателей-фантастов (Milford Science Fiction Writers’ Conference), а позднее — Мастерскую Клэрион (Clarion Workshop), существующую по сей день. (Вулф не раз отмечал, что многим обязан Найту, показавшему на одном из его первых рассказов, «Трип, Трап», как следует чередовать точки зрения персонажей. Позднее Вулф сам станет преподавать в Клэрионе.)

Кейт Вильгельм (Kate Wilhelm; 1928–2018) — супруга Деймона Найта, автор НФ и фэнтези, однако с конца 1980-х в основном писала детективы. Также активно преподавала в Клэрионе.

А читал ли ты хоть один из последних трёх романов РЭХ? — РЭХ — прозвище Роберта Энсона Хайнлайна (Robert Anson Heinlein; 1907–1988). Крайними, на 1983 г., романами были «Достаточно времени для любви, или Жизни Лазаруса Лонга» («Time Enough For Love», 1973), «Число Зверя» («The Number of the Beast», 1979) и «Фрайди» («Friday», 1982).

Что насчёт «Феи»? — «Фея» («Wizard», 1980) — научно-фантастический роман Джона Варли (John Varley; род. 1947), вторая часть трилогии «Гея», номинировался на Хьюго-1981.

Я прочёл «Маленький, большой». Великолепно! — «Маленький, большой, или Парламент фейри» («Little, Big: or, The Fairies’ Parliament», 1981) — фэнтези-роман Джона Краули (John Crowley; род. 1942); был номинирован на все основные премии жанра, но получил (лишь) Всемирную премию фэнтези за 1982 год.

Эллисон, Лейбер, Кинг, Сингер, много хороших людей (Ellison, Leiber, King, Singer, lots of good people) — Если с первой троицей всё понятно, то Сингер, о котором идёт речь — это, скорее всего, Исаак Башевис-Зингер (Isaac Bashevis Singer; 1902–1991) — в основном он писал мейнстримовую прозу (на идише), но есть у него и рассказы, которые можно отнести к жанровым.

Имя Будриса означает Страж. И он, и я знаем, от чего он защищает. — Альгис Будрис (англ. Algis Budrys; 1931–2008) — американский фантаст литовского происхождения, литературный критик и редактор; настоящее имя — Альгирдас Йонас Будрис (Algirdas Jonas Budrys). Ещё одна цитата Вулфа: «Мне сказали, что его настоящее имя (большинству из нас не под силу его записать, а тем более произнести — мне-то точно не под силу) значит что-то вроде Джон Сентри (John Sentry), это псевдоним, который он действительно использовал. Он и есть часовой (sentry), если храбреца, что следил за частоколом, чуждыми стенами захватчика, можно назвать часовым» («Algis Budrys I», 1984). Само имя Будрис образовано от литовского слова budrus — «бдительный», отсюда budrys стало означать род занятий — стража городища, замка. С 1965 писал книжные рецензии в журнале «Гэлэкси», а с 1975 — в «Журнале фэнтези и научной фантастики».

Ты помешан на именах, не так ли? — Так.

…так же, как доктор Вигглсворт изучает жуков… (like Dr. Wigglesworth studying bugs) — Вигглсворт — от wiggle («извиваться») + worth («достойный, цена») — подходящая фамилия для любителя насекомых (по аналогии с Вордсвортом — известным английским поэтом).

Кроме того, Джин означает «рождённый» (Besides, Gene means born) — Джин — уменьшительная форма имени Юджин (Eugene), образованного от др.-греч. εὐγενής, эвгенос «благородный, знатный» из εὖ, эв «хорошо» + γένος, генос «рождённый; род».

Но я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о Кинге, Найте и Сингере (But I see what you mean about King, Knight, and Singer) — Их фамилии переводятся, соответственно, как Король, Рыцарь, Певец.

А что насчёт Лейбера? — Правильнее, конечно, Ляйбер, но будем придерживаться традиции. Германское имя Lieb или Lib означало «добрый» или «возлюбленный».

Эллисон значит «опущение» (Ellison means an omission) — Предположу, что Вулф шутит, намекая на сходство фамилии фантаста и слова elision («элизия» — выпадение звуков при произнесении слов, вроде can not — can’t), а также образованного от него ellipsis («эллипсис» — пропуск слов в тексте). Для тех, кому любопытно, Эллисон значит «сын Эллиса», Эллис — вариант евр. Элийя́ху (т. е. Илья), «Бог мой Яхве».

«Паковые поля» («Parkroads») — тут требуется пояснить, что в оригинале «Parkroads» (досл. «парковые дороги») — это название фильма и ни к каким паркам отношения не имеет. Поэтому в переводе название выбрано столь же ничего не говорящее и максимально скучное.