Мастер твердой научной фантастики и фантастической науки Грег Иган написал приключенческий роман о путешествиях в стиле Жюля Верна, но с тем нюансом, что мир – это однополостной гиперболоид, на котором смертельно опасно поворачиваться направо-налево.

Грег Иган Дихронавты Издательство: Минск: Подсолнечник, 2021 год, 30 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка + супер, 496 стр. Серия: ШФ (продолжатели) Комментарий: Иллюстрация на суперобложке Н. Сулло (в издании не указан); внутренние иллюстрации Е.Н. Мельникова, Э. Маккензи.

Плюсы и минусы мироздания

"Дихронавты" – это одновременно и продолжение масштабной "Ортогональной трилогии", и писательский отдых от нее. Продолжение в том плане, что Иган опять экспериментирует с фундаментальными уравнениями и смотрит, какой мир из этих экспериментов получится, а отдых – в том, что персонажи просто перемещаются из одной локации в другую, попадая в связанные с местной физикой передряги, но не занимаются воссозданием законов мироздания с нуля. Множество теоретических вопросов к микро- и макроуровням этой весьма странной вселенной автор оставляет без ответов, впрочем, предложенный мир настолько сложен для воображения, что и без уравнений с графиками и научными терминами чтение выдается непростое.

В "Ортогональной трилогии" Иган предлагал для определения квадрата длины пространственно-временного вектора складывать квадрат времени с квадратами расстояний по трем измерениям (а не вычитать из них квадрат времени, как в нашей вселенной): v^2 = x^2 + y^2 + z^2 + t^2. Так вместо нашей лоренцевой геометрии пространства-времени получалась римановская геометрия, и из этого следовало, что мир должен иметь форму тора, по которому можно двигаться назад во времени, поскольку время становилось пространственноподобным. В "Дихронавтах" он, наоборот, предлагает для определения квадрата длины пространственно-временного вектора вычитать из суммы квадратов расстояний по двум измерениям квадрат времени и еще квадрат расстояния по третьему измерению: v^2 = x^2 + y^2 — z^2 — t^2. У этой геометрии названия нет, а следует из нее довольно много необычного.

Вычитание квадрата расстояния по третьему пространственному измерению из суммы двух других означает, что это третье измерение имеет времениподобные свойства. При этом ни о каких двух временнЫх измерениях, на которые будто бы намекает название "Дихронавты" речи не идет: время там обычное, линейное – а вот с пространством из-за замены одного плюса на минус большие проблемы, потому что по нему невозможно перемещаться так же свободно, как в нашей вселенной. Да что там перемещаться –поворот головы может закончиться серьезными травмами. Это мир, в котором буквально не развернуться, и разумной жизни в нем приходится несладко. Я опишу положение дел простыми словами, а выкладки автора, приведшие его к таким выводам, можно прочитать у него на сайте.

Сверху — вращение предмета по оси z в нашем мире, снизу — в мире дихронавтов.

Ужасы 2,5-мерного пространства

Иган решает, что направления вперед-назад и вверх-вниз во вселенной дихронавтов нормальные пространственноподобные, а вот направление вправо-влево времениподобное. То, что персонажи "Дихронавтов" могут свободно ходить вперед-назад и забираться на деревья или спускаться в пещеры, роднит их с населением Арде из "Планиверсума" Александра Дьюдни (где в двухмерном мире тоже были только направления вперед-назад и вверх-вниз) и противопоставляет населению "Флатландии" (где в двухмерном мире нет направления вверх-вниз, а есть вправо-влево и вперед-назад, что для жизни в двухмерном пространстве намного удобнее). Времениподобность направления вправо-влево, насколько мне известно, в фантастике ранее не встречалась, хотя некоторые ее эффекты делают мир "Дихронавтов" сходным по форме с "Опрокинутым миром" Кристофера Приста – однако сходство только внешнее, поскольку Иган подходит к задаче со стороны математики, а не художественной выразительности.

Так вот, из фундаментального уравнения v^2 = x^2 + y^2 — z^2 — t^2 следует, что повороты вправо-влево (по оси z) меняют форму предмета, растягивая его тем сильнее, чем больше угол отклонения от плоскости, заданной осями x,y. Теоретический предел поворота – 45 градусов, при таком угле отклонения предмет растягивается в бесконечность. Соответственно, повороты на 45+ градусов невозможны в принципе. То есть пространство вроде бы и трехмерно, но скорее 2,5-мерно, потому что в третьем измерении двигаться-то можно, но нельзя наклонить тело в бок, не превратив его в длинную плоскость. Кивать "да-да" легко, а мотать головой в стороны "нет-нет" не стоит, как и качать головой "ай-яй-яй", если не хотите удариться лицом в стену или макушкой в потолок.

Однако ходить строго в бок можно свободно, поскольку фундаментальное уравнение накладывает ограничение только на повороты. Получается, что жители мира "Дихронавтов" подобны шахматным ладьям: им разрешено ходить вперед-назад и под прямым углом вправо-влево, а движение по диагонали является нарушением правил. Запрет поворачиваться на 45+ градусов касается не только разумной жизни, но всей материи, что приводит к нескольким непривычным для нашей вселенной и с трудом представимым эффектам.

По бокам просто ничего не видно, при этом снизу земля, сверху пустота. Остается смотреть вперед или назад.

Если даже свет, отражаясь от поверхностей, не может повернуть вправо-влево больше, чем на 45 градусов, значит, справа и слева от наблюдателя существуют 90-градусные темновые конусы, куда свет попросту не попадает. Следовательно, наблюдатель видит только пространство перед собой и позади себя (если запрокинет голову), а с боков у него непроглядная тьма. На практике это означает, что в мире "Дихронавтов" мало что видно. Периферийное зрение недействительно, и если что-то движется сбоку, вы это не заметите, даже если повернете-растянете голову. Чтобы увидеть предмет справа, надо сдавать назад, пока предмет не выйдет из темнового конуса, а чтобы рассмотреть его подробно, надо еще и сдвинуться вправо, встав точно перед предметом. Поэтому местное население является симбиотическим: в головах людей-ходоков живут похожие на цилиндры поперечники с органами, производящими и собирающими звуковые волны справа и слева, из темновых конусов.

Но темновой конус – это мелкое бытовое неудобство в сравнении с крутящим моментом. Времениподобность направления вправо-влево, запрещая повороты на 45+ градусов, не препятствует поворотам на 44,(9) градусов. Если закрепленный с одного конца предмет движется незакрепленным концом куда-то вбок (например, падает), то на закрепленный конец начинает действовать такая большая сила, что предмет или разорвет крепление, или сломается. Сложносоставные предметы, падающие с отклонением вправо-влево, просто рвутся на части. Теперь вспомните, что такое ваш скелет. В мире "Дихронавтов" неловкое резкое движение рукой вправо или влево может закончиться разрывом мягких тканей, вывихом или переломом. А если попробовать упасть набок, ваше тело не только резко вытянется, но и распадется на мелкие части еще до того, как достигнет запрещенного угла в 45+ градусов.

Теперь о мелочах. Если движение предметов математически зажато между двумя гиперболами (почему отрезок единичной длины и стремится к бесконечности при повороте), то астрономические объекты – планеты и звезды – имеют форму однополостных гиперболоидов, причем теоретически бесконечных размеров. Газы невозможны из-за влияния геометрии на микромир, и вещества присутствуют лишь в трех агрегатных состояниях: твердое тело, жидкость, коническая плазма. Жидкость погуще дихронавты называют водой, жидкость пожиже – воздухом, а коническую плазму – жаром звезды. Звезда-гиперболоид маленькая и вращается вокруг гигантской планеты-гиперболоида, из-за чего получается ситуация, обратная земной: на "экваторе" планеты царит вечный холод, потому что он дальше всего от звезды, а чем дальше от "экватора", тем жарче, вплоть до адского пояса, где плазменное тело звезды вонзается в каменное тело планеты.

Так вокруг гигантской планеты вращается маленькая звезда.

Сюжет и зачем он здесь

Но и сама планета крайне медленно меняет свое положение относительно орбиты звезды – именно на этом строится история "Дихронавты". Разумная жизнь постоянно вынуждена мигрировать на юг (то есть ВЛЕВО), поскольку с севера на обитаемую зону наступает чрезмерная жара. Жара высушивает реки, а дихронавты жить без воды не могут, и им приходится периодически перевозить свои города к новым рекам на юге. Реки эти еще надо найти, что не так-то просто, когда нельзя примерно все: нельзя видеть дальше 45 градусов от плоскости x,y, нельзя летать, потому что вас развернет ветром и разорвет геометрией, нельзя подняться на гору, потому что на гиперболоиде их нет, нельзя даже свободно идти в нужную сторону, потому что это влево, а значит, двигаться только строго в бок, опять же, практически ничего не видя. Жуть.

Сюжет здесь выполняет, так сказать, экскурсионную функцию: провести читателя по всем самым интересным местам и ситуациям 2,5-мерного пространства. Поэтому главные герои – ходок Сэт и его поперечник Тэо – записываются в разведчики фронтира и совершают два путешествия на юг, сначала тренировочное, в течение которого Иган знакомит читателя со спецификой вселенной, например с тем, что предметы на склоне меньше 45 градусов движутся вверх, а не вниз (реки текут в гору!), затем первооткрывательское, когда персонажи погружаются в загадочный гигантский провал в земле, подозревая, что добрались до края мира.

Для крупной прозы Грега Игана сюжет географических открытий довольно необычен, поскольку внимание персонажей у него все больше направлено или на астрономические объекты, или на математические расчеты, во всяком случае на нечто грандиозное, а в "Дихронавтах" героям надо просто найти на юге новую реку, чтобы перевезти к ней город. Их действия и мысли как никогда у автора приземлены в буквальном смысле. Небо в этой вселенной пусто, Иган создает всего одну планету и одну звезду без признаков чего-то иного за их пределами, а высоко подниматься вверх хоть и не запрещено, но слишком опасно: подует ветер, воздушный шар начнет вращаться и рассыплется в прах вместе с пилотом. Герои в какой-то момент все-таки изобретут аэростат, чтобы посмотреть на мир с высоты и увидеть как можно дальше вперед, но разведка с воздуха окажется делом смертников.

Местных жителей Иган намеренно делает максимально антропоморфными – две руки, две ноги, прямохождение, билатеральная симметрия, глаза на одной стороне головы – чтобы упростить и усилить читательскую ассоциацию с персонажами. Автору нужно, чтобы читатель представлял себя в 2,5-мерном пространстве и думал о том, почему персонажи совершают те или иные физические действия и каковы их последствия. Ради той же цели провести земных туристов по гиперболоиду в теле ходока и поперечника автор лишает главных героев ярких черт характера, ведь их задача – это "Посмотрите на 10 градусов к югу, видите водопад? Вода достигла уклона более 45 градусов и падает обратно", и они не должны отвлекать экскурсионную группу собственными проблемами.

Схема, объясняющая, почему предметы движутся в гору.

Автор, по всей видимости, решил, что для рассказа о, возможно, самом необыкновенном фантастическом мире будет достаточно простой истории о путешествии, чтобы заставить читателя шевелить мозгами, и это действительно так. Я очень люблю фактурные моменты в историях: где персонажи находятся, куда идут, в какое время дня это происходит (должно быть, сказывается профессиональный перекос новостника) – и ни в одной другой книге мне не приходилось так много работать над пониманием того, как и в какую сторону сейчас движутся герои. Затруднение вызывают любые попытки представить, как выглядит то, что там происходит. Кажется, будь мир просто двухмерным или персонажи не такими человекоподобными, читать было бы проще: ну идут персонажи куда-то на юг, потом на запад и опять на юг, ну и ладно. Но вот эта почти-нормальность мира и почти-человечность ходоков заставляет мозг моделировать события, разбирать, почему вдруг Сэт и Тео не могут заглянуть в пропасть или боятся песчаной бури.

Вот герои захотели прокатиться по горке – как горка ориентирована в пространстве? Уклон с востока на запад или с севера на юг? Как они ее увидели, когда шли мимо – она попала в поле зрения Сэта или в поле сонара Тео? Если горка ориентирована с севера на юг, выходит, они катились по ней боком, но тогда их же должно было растянуть от наклона – не могли же они весь подъем сохранять строго вертикальное положение! Тогда, значит, горка ориентирована с востока на запад? В таком случае, почему, если герои все время боятся потерять равновесие и упасть (как объяснялось выше, банальное падение может закончиться смертью), они не боятся полета с вершины горки вниз? Целый ворох вопросов возникает к каждому движению персонажей: как они пишут? как они вообще берут предметы, если у них не параллельные плоскости x,y клешни, а ладони с пальцами? как они сшили воздушный шар, если он круглый, то есть ткань повернута по оси z и будет поворачиваться еще при наполнении горячим воздухом!? Да и просто: с какой стороны от Сэта находится это здание? в какую сторону они побежали? куда он наклоняет руку, чтобы дотянуться?

Конечно, все эти вопросы можно игнорировать, как в других романах Грега Игана можно игнорировать теоретическую часть, тогда чтение упрощается до принятия, что персонажи переместились из одной локации в другую, и там с ними что-то произошло или они что-то открыли. В таком случае получается чистый Жюль Верн, только в очень фантастическом мире. Однако, на мой взгляд, подобный режим чтения без представления сильно обедняет опыт "Дихронавтов", лишает вопрос "зачем это читать" содержательного ответа: ну походили герои туда-сюда по городскому ландшафту, по лугам, по пустыням, полетали на воздушном шаре, поплавали по рекам, спустились в пропасть, ну узнали правду об устройстве их мира, порожденного лишним минусом в фундаментальном уравнении, ну и что. Смысл этой истории в путешествии самом по себе, в том, как оно заставляет читателя моделировать у себя в голове физические ограничения, каких в нашей вселенной быть не может.

Так меняется обитаемая зона из-за движения планеты относительно звезды.

Иган — художник невозможного

Последовательное, дотошное моделирование того, чего нет и не может быть – одно из достоинств прозы Грега Игана. В "Диаспоре" он рисует пятимерное пространство и его восприятие разумом, привычным к трехмерности. В "Стрелах времени" показывает, как выглядит мир, движущийся с точки зрения наблюдателя из будущего в прошлое. А в "Дихронавтах" предложено пространство, о котором и подумать-то сложно (в отличие от пятимерности и обратной стрелы времени), не то что в полной мере его вообразить. Чтение сочинений Грега Игана дает такой опыт фантастического, который крайне трудно найти в прочей научной фантастике – опыт наблюдения за достоверным невозможным.

В большинстве случаев крайне необычный фантастический мир рисуется с целью поразить читателя, предложить его воображению впечатляющие картины ради развлечения. Реже избыточная нестандартность декораций определяется требованиями столь же нестандартного сюжета или сложной авторской идеи. У молодых авторов перебор с непривычным дизайном почти всегда связан с желанием показать себя. Отличие подхода Грега Игана к экспериментам с мирозданиями в том, что точность ему важнее выразительности. За это ему часто предъявляют претензий, мол, художественности в историях маловато, но у Игана другая писательская задача: не потешить фантазию читателя, а рассказать, как на самом деле выглядело бы невозможное, если бы стало действительным.

Что характерно, фантазии читателя при таком подходе приходится работать намного больше, чем у более развлекательных фантастов. Дело в том, что для успешного развлечения в истории должно быть как можно больше привычных элементов, чтобы читатель, опираясь на них, мог комфортно добавить к ним в воображении элементы удивительные и захватывающие. Если же привычных элементов оказывается слишком мало, а удивительных слишком много, чтение превращается в труд, поскольку конструкцию приходится выстраивать практически с нуля. "Дихронавты" как раз такие: из знакомого тут только антропоморфность ходоков, а все остальное не то что противоположное (противоположное представлять довольно просто), а принципиально иное.

Схема, объясняющая, почему падающие предметы ломаются.

Но это же здорово. Здорово, что есть писатель, с предельной точностью создающий и прописывающий уникальные миры, возможность которых читатель не может даже предположить. Открывая книгу Грега Игана, вы можете быть уверены, что там нет небрежностей и костылей в мироустройстве, что все выглядит и работает так, как должно при выполнении таких-то фундаментальных условий – и что результат поразит и развлечет вас, если вы потрудитесь поработать над текстом хотя бы на 10% от того, как работал автор, сочиняя его. Мне так вообще сны снились в мире дихронавтов, пока я читал книгу, особенно о том, что случилось с персонажами после погружения в пропасть на краю мира.

По этой причине мне непонятны нападки на Игана за якобы недостаточное литературное мастерство. Да, яркие персонажи – редкие гости в его прозе, да, язык его сух и прост, да, сюжеты часто линейны и сводятся к переходам от одного научного вопроса к другому, да, этические темы грешат однообразием (в "Дихронавтах" это проблемы симбиотического сожительства двух личностей – ходока и поперечника, где один может подавить другого, а надо жить в гармонии), да, финалы часто внезапны. Ну и что? Того, что дает читателю Грег Иган, не дает больше никто, и если по каким-то стандартам художки он не дотягивает до нормативов, проблемы для чтения это не составляет. Во всяком случае все составляющие у него на месте: конфликт есть, действующие лица есть, сюжет есть. А поверх этого – редкая возможность побывать в совершенно ином и совершенно достоверном в своей инаковости мире. Даже хорошо, что от такой возможности не приходится отвлекаться на литературные стандарты.

Конец статьи

Кстати, концовка "Дихронавтов" поражает. Весь роман автор не только ведет экскурсию, но и приучает читателя к логике 2,5-мерного пространства, за каждой задачей вроде "сейчас мы будем сплавляться по поперечной реке" следует правильный ответ "вот что получится, если вы попытаетесь плыть на лодке все время вбок". А в финале правильного ответа нет, там только постановка задачи: итак, с главными героями по пути из пропасти домой произошло вот это – и точка. И вдруг становится понятно, что целью автора было не просто показать, но научить, а учебный процесс, как известно, завершается проверкой полученных знаний. Поэтому после точки читателю приходится держать экзамен: так что стало с Сэтом и Тео? вернулись ли они в родной город? рассказали ли истину о провале в земле?

Свою трактовку финала я озвучу только тем, кто тоже прочитал "Дихронавтов". С одной стороны, чтобы не спойлерить, с другой стороны, не читавшим просто не будут понятны объяснения. Очень уж тяжелые условия создает времениподобность направления вправо-влево и для жизни, и для разума. Из книги можно даже сделать вывод, как же замечательно жить в мире, где пространство просто пространственноподобно, без завихрений. Я думал, после "Финнеганов" мне ничего не страшно, но, к счастью, оказался не прав.

Просто мировые линии мира дихронавтов.

Вера Богданова Сезон отравленных плодов Издательство: М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022 год, Формат: 84x108/32, твёрдая обложка, 352 стр. ISBN: 978-5-17-146807-1 Серия: Роман поколения Аннотация: С ранних лет Жене говорили, что она должна быть хорошей: выучиться на переводчика, выйти замуж, родить детей. Теперь ей под тридцать, ни мужа, ни детей — только проблемы с алкоголем и непреодолимая тяга к двоюродному брату. Даша, как ее мать, не умеет выбирать мужчин. Она ищет похожих на отца, пьющих кухонных боксеров, и выходит замуж за одного из них. Илья боится не быть настоящим мужчиной. Зарабатывать нужно лучше, любить семью — больше, да только смысл исчез и жизнь превратилась в день сурка. "Сезон отравленных плодов" — о поколении современных тридцатилетних, выросших в хаосе девяностых и терактах нулевых. Герои романа боятся жить своей жизнью, да и можно ли обрести счастье, когда мир вокруг взрывается и горит? Комментарий: Внецикловый роман.

Контекст романа

В прошлом году Вера Богданова опубликовала первый зрелый роман "Павел Чжан и прочие речные твари", в котором все было как надо: нестандартный герой, лихой сюжет из мягкого киберпанка пополам с триллером о демонах прошлого, баланс между фантастикой и реализмом, продуманная композиция с постепенным раскрытием загадок истории, ударный финал. Не знаю, сколько составили суммарные тиражи, но издательство называет этот роман бестселлером, у книги было довольно много презентаций, номинаций и рецензий от рецензистов, специализирующихся на "большой литературе" (она же "боллитра"). Автора, до того существовавшую на полке "русская фантастика", переставили на полку "современная проза".

Между полками "русская фантастика" и "современная проза”, как вы наверняка знаете, существует определенная, хотя и совсем не логичная напряженность. Обе стороны смотрят друг на друга свысока, совсем как на мемной картинке "Наша священная земля – их варварская пустыня". Фантасты недовольны, что их замечательные книги обходят вниманием рецензисты "боллитры" и номинаторы нефантастических премий, отдающие предпочтения бестолковой реалистической ерунде. Боллитровцы, даже использующие приемы фантастики в своих замечательных книгах, наглухо игнорируют авторов бестолковой фантастической ерунды и фантастические премии. Русские фантасты скорее патриоты, русские боллитровцы скорее либералы. А логики в напряженности нет, поскольку между этими литературными группами нет конкуренции за читателя, у них разные аудитории с разными запросами к художественному тексту и чтению. Им нечего делить, так чего воевать.

Логики нет, но группы все равно есть (как и другие, вроде детективщиков, сентиментальщиц, энг-эдалтеров и т. д.). Входят в них не только писатели, но и редакторы, вернее, редакции соответствующих направлений в издательствах, и литературные журналисты, и организаторы литературных мероприятий, и, собственно, главные люди в литературе – читатели. Хороший писатель, который хочет, чтобы его работы были прочитаны, стоит перед выбором, к какой из групп присоединиться, поскольку книги с неопределенной или размытой читательской аудиторией продаются хуже, чем книги, под конкретную аудиторию написанные, да и шансов на публикацию у них меньше. Издательства вполне естественно предпочитают работать с понятным продуктом.

Так вот, "Сезон отравленных плодов" в сравнении с "Павлом Чжаном" выглядит как квалификационная работа для подтверждения права Веры Богдановой оставаться на полке "современная проза". "Павел Чжан" был мостиком между "русской фантастикой" и "современной прозой", там Богданова вроде бы и не расставалась с привычной аудиторией, и заявляла, что об отношениях простых людей ей писать интереснее. "Сезон" же монореалистичен (не считая того, что главных героев всю жизнь окружают одни лишь конченые сволочи, это как раз фантастическое допущение) и воспроизводит все стандарты нынешней "боллитры": герои – рядовые ноунеймы, неизбывно страдающие от изувеченной гнилыми родителями психики и пошлости быта, сюжет построен на нарастании их страданий, пафос сводится к "как же у нас все плохо". Не того я ждал после истории сломанного, но не сломленного Паши Чжана, но "Сезон" со всей очевидностью на меня и не рассчитан. Богданова скорректировала читательскую аудиторию, и не все прежние поклонники в нее вошли.

Текст романа: вечные ценности

"Сезон отравленных плодов" – это любовный роман. Главная героиня влюбляется в главного героя, тот отвечает взаимностью, но семья, эпоха и изобилие тараканов в головах мешают их простому человеческому счастью. Разлучница, нужная для любовного треугольника и продвижения сюжета глубже в пучину страданий, сама мучается больше всех. В финале главные герои, разумеется, воссоединяются, а разлучницу наказывает судьба, любовь торжествует, зло разоблачено и повержено.

Однако, поскольку речь идет не о полке "сентиментальный роман", а о полке "современная проза", классический сюжет о проходящей суровые испытания любви модифицирован под требования актуальной повестки дня в западной культуре (у нас ее называют "повесточкой"). Главные герои – девушка Женя и парень Илья – являются родственниками, двоюродными сестрой и братом, а разлучница – сводная сестра Ильи Даша – вожделеет не к Илье, а к Жене. В семьях Жени и Ильи+Даши царят насилие, разврат и алкоголизм, в обществе вокруг героев – тоже, в них самих – тоже. Герои от всего этого беспрестанно страдают, но с собственным бедственным положением ничего сделать не пытаются, потому что Павлы Чжаны все-таки не в моде. В моде ныть.

Книга вышла в серии "Роман поколения", но она ни в коем случае не является романом поколения по нескольким причинам. Во-первых, в "Сезоне" попросту не показано обещанное поколение рожденных в середине 80-х. Это короткий текст, 40% которого составляют подробная экспозиция о знакомстве троицы главных героев в 1995-м и завязка сюжета пробуждением чувств в 2000-м, а остальное действие дано лишь ключевыми сценами 2004-го, 2005-го и 2013 годов, и в нем практически нет места ни для кого, кроме Жени, Ильи и Даши. Однако Женя, Илья и Даша не составляют картину своего поколения. Все трое выросли во вполне типичных семьях (пассивная, все терпящая и прощающая мужу мать и жестокий, избалованный тряпочностью жены отец у Жени; буйный алкоголик отец-отчим и распутная, быстро ставшая матерью-одиночкой мать Ильи и Даши), но не все рожденные в 80-х росли именно в таких двух типах семей, поскольку рожденные в начале 60-х не исчерпываются бессердечными торгашами, бандитами-беспредельщиками, всем дающими телками и безвольными домохозяйками.

Точно так же и рожденные в середине 80-х не состоят исключительно из распутных, быстро ставших матерями-одиночками женщин, как Даша, пассивных, все терпящих и прощающих ухажерам женщин, как Женя, и пассивных, все терпящих и прощающих женам мужчин, как Илья. Ближе к финалу появляется для баланса Ильи ухажер, затем муж Даши Саша, который, как можно догадаться, является буйным алкоголиком и жестоким садистом. И тут становится очевидно, почему "Сезон отравленных плодов" не является романом поколения во-вторых: Женя повторяет маму, Даша повторяет маму, Илья берет в жены женщину, похожую на Женю, но ведущую себя как его мама за вычетом распутства, Саша перенимает от старших роль кабана-насильника. То есть поколение 80-х повторяет поколение 60-х один в один. Кроме того, в бабушке главных героев мы видим те же черты "терпи-прощай", что проявлены в матери Жени, а дед упоминается только в виде "да он всех лупил", значит, модель семейного насилия у них передается по наследству. Получается, книга воспроизводит реальность, где никаких существенных отличий между поколениями нет: подобные Жени, Ильи, Даши и Саши существовали и 50 лет назад, и 100 лет назад, и раньше, у их поведения нет конкретно-исторической основы.

Так где в этом романе поколение рожденных в 80-х, если в нем а) показаны четыре не уникальных, но и не универсальных для моих ровесников (а я как раз 1986 года рождения) характера; б) показаны четыре присутствовавших во все времена характера? Ответ понятен – в названии серии. Соответствовать названию серии невозможно, поскольку мое поколение от предыдущих почти ничем не отличается, да и книга-то о преемственности вечных ценностей в семьях, но Богданова стремится сгладить это, вписывая в тело любовного романа с "повесточкой" другой вид крупной прозы – исторический роман.

Текст романа: История и человек

Довольно странно говорить о событиях 20-25 летней давности как о материале для исторического романа из-за их близости к нашему дню, мешающей осмыслить недавнее прошлое с высоты исторической перспективы. Но попробовать это сделать можно. "Сезон отравленных плодов" работает с Историей двояко: реконструирует фактуру и находит связи между историческим и частным.

Фактура 1995-го, 2000-го и 2004-го годов – одна из трех причин, по которым этот роман стоит читать. Автор частью вспомнила (она тоже 1986 года рождения), частью проработала по источникам и подробнейше восстановила вещный мир тех лет. Персонажи не просто мучаются из-за зверей-родителей, ровесников-гопников и самих себя, но делают это в построенных с документальной точностью декорациях. Характерные предметы (кто-то еще помнит пакеты Marianna?), характерные бытовые действия (мерить джинсы на рынке, стоя на картонке за занавеской), характерный досуг доинтернетной и досмартфонной поры (дискотеки, на которые ходят даже такие, как я, замкнутые подростки-домоседы), музыка тех лет, одежда тех лет и так далее. Был бы "Сезон" не 300-страничной, а 900-страничной книгой, по нему можно было бы изучать быт ельцинской и раннепутинской эпохи, настолько в тексте аутентичны все детали.

Со связью частного и исторического хуже. Богданова выбирает в качестве фундаментальной черты того времени высокую террористическую угрозу и строит поведение Жени во время и после романа с Ильей на вере в связь между их инцестом и терактами, происходящими вокруг (автор намеренно водит бедную героиню по локациям со смертниками, от перехода на Тверской в Москве 8 августа 2000 года до Дзержинского района Волгограда 30 декабря 2013 года). Так автор хочет показать, как тяжело в то время жилось из-за регулярных взрывов в случайных местах и как сильно ежедневное ожидание смерти от самодельного взрывного устройства влияло на мозг молодежи. Однако эта идея, к сожалению, не работает.

Во-первых, Жене не из-за чего переживать по поводу любовной связи с двоюродным братом Ильей. Это не инцест (если уж выбирать термин, то инбридинг), российскими законами разрешен брак между двоюродными братом и сестрой, вероятность осложнений у детей, рожденных от таких родственников, невысокая. То есть буквально ноль проблем возникло бы в романе, когда б в родители молодым людям Богданова не подкинула бессердечных и бездумных животных. Если бы и существовала какая-то сверхъестественная судебная инстанция, Женю ей просто не за что наказывать.

Во-вторых, причинно-следственная связь между частным проступком и обрушивающимися на человека историческими событиями является ошибкой в силлогизме, то есть глупостью. Автор срезает несчастной Жене мышление до механизмов генерации ненависти к себе, угождения другим и нытья, лишает ее каких бы то ни было желаний за пределами желания наказать себя. Поскольку Женя – всего лишь персонаж любовного романа, у нее нет ни увлечений, ни интересов в жизни, кроме страсти к Илье: пришла с работы, бухнула, занялась сексом с "красивой мышью" (по терминологии эксперимента "Вселенная-25") Амином, блеванула для похудения, пострадала на соцсети Ильи, заснула. Но если Женя так же глупа и животна, как ее родители, то и без терактов она бы нашла вокруг себя мистические приметы наказания за грехи, потому что первопричиной является потребность в самоистязании, а не исторические реалии.

В-третьих, истории Ильи и Даши обесценивают предложенную Богдановой идею еще сильнее, чем история Жени: они живут в тех же терактных локациях в то же время, но на них террористическая угроза не влияет никак: Даша продолжает искать себе мужика поозверелее (и находит идеал в лице садиста Саши) и тайно хотеть женщин, Илья продолжает уныло тянуть лямку пассивного главы семьи, из которой любовь ушла где-то после свадьбы. Боевики захватили 916 человек в Театральном центре? В Беслане взяли в заложники целую школу? Ужас какой, да, что творится-то. Ну ладно, чем вечером займемся? (в это время Женю выворачивает наизнанку от понимания, что это все из-за нее). Получается, что авторская честность мешает продвижению авторских идей: роман не о поколении рожденных в 80-х и не о терактофобии как шраме от общественной травмы, хотя герои рождены в 80-е и один из них тяжело воспринимает теракты.

Достоинства романа

Честность автора является второй причиной, почему "Сезон отравленных плодов" стоит прочтения (третья причина – качество письма), хотя в остальном это просто еще один русский роман страданий о том, кому на Руси жить плохо. Рецензисты фокусируются на изображении в романе тяжелой женской доли, однако на самом деле Богданова соблюдает гендерный баланс: показано, как беспросветно быть и женщиной, и мужчиной в традиционном российском обществе. Женщина должна разное-всякое гендерно-специфическое мужчине, а мужчина в ответ должен разное-всякое гендерно-специфическое женщине, в то время как главные герои не могут соответствовать этим не самым сложным требованиям, потому что они просто люди, а жить им приходится среди орков. Среди людей им запрещено жить автором, поскольку иначе роман страдания не получится.

Установка на честность истории дает такой же сильный эффект узнавания, как и тщательная работа с фактурой эпохи. Только если "ух ты, я тоже в 11 лет слушал Ace of Base!" вызывает приятные чувства, то картина, например, споров из-за варки макарон, перерастающая в унизительную обезьянью перепалку за все плохое против всего хорошего, вызывает желание книгу скорее закрыть. Унизительная, я еще раз повторю это слово, скандальность бытовой жизни передана в "Сезоне отравленных плодов" во всей красе, а зацепки для убогой ругани подобраны настолько натурально, что с каждой страницей все более и более мерзких слов и поступков персонажей, мотающих друг другу нервы, беспорядочно совокупляющихся, ненавидящих своих детей, набрасывающихся на прохожих, избивающих и убивающих друг друга по пьяни и трезваку, книгу хочется закрыть все сильнее. И вроде нет какого-то нагнетания мрака, показана рядовая жизнь, которую вы можете слышать у соседей или видеть в себя в семье, но как раз такой сухой документальный реализм бьет тяжелее подчеркнутой чернухи.

Вера Богданова – действительно толковый писатель. Она пишет по заранее продуманному плану, осознанно строит композицию истории, делает ударные сдвоенные финалы: раскрытие главной сюжетной загадки + достижение героями их цели. Я читаю довольно много современной русской литературы (но редко о ней пишу), и могу сказать, что работа с композицией текста и нормальный финал – это скорее исключение, чаще люди пишут просто как им в голову взбредет, некоторые даже делают из этого манифест, у других вместо романов или серия рассказов с общими персонажами, или вообще сборник афоризмов и философизмов, рассыпанных по формальной и не нужной ни автору, ни читателю истории. Писательский прогресс в сравнении с ранними романами был отлично виден уже в "Павле Чжане", а здесь он еще заметнее, поскольку реализм все-таки требует натуральности персонажей, и в отличие от многих сочинителей, чьи герои ведут себя непоследовательно, как марионетки, Женя, Илья и Даша, хоть и кастрированные психически и интеллектуально, ведут себя совершенно как живые. Так бы и придушил всех троих.

В "Сезоне отравленных плодов" персонажная история о разлученных возлюбленных написана по всем канонам хорошей книги, напряжение постепенно нарастает от легкой щекотки в экспозиции до избиения читателя сковородой в завершающих сценах и спадает только на последнем предложении. Богданова, как и в "Павле Чжане" вводит ненавязчивую, но заметную символику (например, дача, где случаются лучшие моменты 1995-го, 2000-го и 2004-го – рай на земле; именно там, отведав кислого яблока, Женя и Илья предаются "грехопадению", за что оказываются "наказаны" изгнанием из рая юности в земной ад российского быта; причем родители забрасывают дачу и не хотят отдавать ее Жене, хотя им не нужны ни домик в деревне, ни дочь), видимо, это часть авторского стиля. Вместо эпилога, поскольку персонажи уже ушли со сцены и возвращать их на поклон излишне, она предлагает пару документов, раскрывающих общественный смысл личных историй Жени+Ильи и Даши+Саши. В целом это сильный текст, вызывающие яркие эмоции – ненависть, испанский стыд, отвращение, ужас и, как было сказано выше, желание убивать.

Недостатки романа

И мне остается лишь выразить сожаление, что в этой книге не оказалось вменяемых персонажей ни среди поколения "отцов", ни среди поколения моих ровесников. Еще раз, это не роман о поколении рожденных в 80-х, там даже нет ни одной стабильной молодой семьи с детьми – все или в разводе, или женятся на одиночках с детьми, или вообще бесплодны. Но разве в моем поколении, как и в любом другом, обычных семей, состоящих из нормальных, не совсем звероподобных людей, воспитывающих своих детей вдвоем, не большинство? Где все эти люди с отличными от Жени, Ильи, Даши и Саши характерами в "Сезоне отравленных плодов", Вера? Почему в этой книге о моем поколении нет меня и моих близких, а есть только специально отобранные для полки "современная проза" машины страданий?

Я, конечно, знаю ответы на эти вопросы, но я с ними не согласен.

Грег Иган Амальгама Издательство: Минск: Подсолнечник, 2020 год, 30 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка + супер, 544 стр. ISBN: не указан Серия: ШФ (продолжатели) Комментарий: Роман, повесть и рассказ из цикла "Амальгамная вселенная" и внецикловый рассказ. Художник не указан.

Мастер твердой научной фантастики и фантастической науки Грег Иган написал замечательный вариант производственного романа, в котором персонажи заняты строительством не какого-либо материального объекта, а теоретической физики. "Накал" дает весьма необычный читательский опыт наблюдения за тем, как путем проб и ошибок персонажи выстраивают все более непротиворечивую систему уравнений, описывающих окружающий их мир. Фантастика здесь нужна только для того, чтобы создать условия, способствующие и вынуждающие доиндустриальное общество разрабатывать с нуля общую теорию относительности Эйнштейна.

Декорации

Чтобы убедительно изобразить задуманное, автору потребовались весьма специфические декорации: изобретать ОТО с помощью камней и проволоки приходится сантиметровым крабикам, живущим внутри искусственного 600-метрового метеорита-ковчега, вращающегося вокруг черной дыры, в ее аккреционном диске. Ковчег построен из особого материала, проницаемого для определенных частот, так что крабикам, приспособленным к вакууму и жесткому излучению, кажется, будто они живут в прозрачном мире, со всех сторон окруженном ярким приятным светом. Красиво придумано, но вместе с тем и хитро: в таких условиях нет ни дня, ни ночи, ни солнца, ни звезд, следовательно, астрономия невозможна. Чистой воды анти-Земля, населенная анти-людьми.

Метеорит находится в приливном замыкании с черной дырой (как Луна с Землей или Меркурий с Солнцем), так что одна его сторона всегда обращена к дыре и больше нагревается от излучения, а другая, наоборот, более холодная. Что более важно, ковчег маленький, то есть собственная гравитация у него крайне низкая, и если на противоположных сторонах на крабиков давит центробежная сила, то в самом центре метеорита они оказываются в состоянии свободного падения. С разгадки этой особенности их мира – почему при приближении к центру вес предметов снижается до нуля? – и начинается путь к общей теории относительности, а возможность проводить эксперименты в вакууме и невесомости значительно упрощает научную работу, компенсируя те преимущества земных исследований, которых персонажи лишены.

Сюжетный двигатель

Чтобы в истории было напряжение, Грег Иган ставит крабиков в неопределенно узкие временные рамки: дыра находится в галактическом ядре, где звезды расположены очень тесно, а значит, в любой момент какое-нибудь светило, пролетев слишком близко, может поделиться с дырой своим веществом, и это зажарит членистоногих эйнштейнов заживо. Персонажи узнают об этом не сразу, сначала ими движет лишь некое природное любопытство, поиск объяснений непонятных наблюдаемых процессов (вращение камней по замкнутой кривой в центре метеорита – самый яркий пример), но с ростом знаний растут и их печали, особенно когда неведомая вспышка приводит к несмертельной, но пугающей перемене: плывущий в вечном свете мир начинает периодически погружаться во тьму.

Необходимость спастись от надвигающейся глобальной катастрофы является стандартным сюжетным двигателем в историях Грега Игана. В своих книгах он последовательно продвигает идею, что научные знания о мире – это путь к самозащите разумной жизни от угроз космического масштаба, перед которыми ее естественная природа бессильна. В "Диаспоре" люди убегали сначала от последствий столкновения нейтронных звезд, затем от взрыва сингулярности, в "Лестнице Шильда" боролись с распространением вакуума более низкого энергетического состояния, в "Ортогональной трилогии" защищали планету от удара материи с иной стрелой времени.

Здесь та же история выживания, только куда более камерная: персонажам нужно переместить свой маленький дом на более высокую орбиту, не имея под рукой ничего сложнее кирки и пружинных часов. Читатель, конечно, может быть уверен, что все у них получится, ведь это книга о практической пользе науки, а не о ее бесполезности, но крабики с какого-то момента пребывают в постоянном стрессе. Они знают, что угроза сгореть в очередной вспышке реальна, знают, что могут ее избежать, но пробелы в теории не позволяют им спастись со 100% гарантией. И это заставляет их посвящать совершенствованию местной версии ОТО все время и все силы.

Интрига и мораль

Чтобы в истории была интрига, Грег Иган добавляет вторую сюжетную линию: мечтающий об открытиях представитель сверхразвитой пангалактической цивилизации Амальгама получает приглашение от цивилизации Отчужденных, замкнуто живущей в галактическом ядре, найти в этом ядре до сих пор неизвестный биологический вид разумной жизни – тех самых крабиков. Герой, с одной стороны, хочет выяснить причины, по которым Отчужденные отказываются контактировать с Амальгамой, с другой стороны, стремится включить в семью видов Амальгамы новый народ. Читателю, в свою очередь, предстоит понять, как именно эти две истории сопряжены во времени и пространстве.

Амальгама — это предел технического развития в нашей физике, улучшенная версия цивилизации из "Лестницы Шильда". Люди и другие разумные виды бессмертны и обеспечены всем, что только могут захотеть, абсолютно защищены, заселили всю галактику и по большей части развлекаются в электронных симуляциях и межзвездных путешествиях. При этом торжествует любимая игановская идея значимости сознания, а не его носителя, так что ради перемещений со скоростью света люди спокойно оцифровывают разумы и передают их в виде зашифрованных пакетов данных в точку приема, разрушая тела (и таким образом умирая) в точке отправки. Заняться в этом скучном технологическом раю решительно нечем, но Игана такие мелочи не интересуют, он фокусируется на этических вопросах цивилизационного контакта. Если метеорит у дыры ему нужен как идеальные условия для разработки ОТО, то Амальгама – как идеальная площадка для рассуждений об этике.

Игана часто упрекают за то, что у него бездушные тексты сплошь из непонятных научных терминов, и редко говорят о том, как важны в его историях вопросы отношения к Другому. Интерес к этой тематике проистекает из того же источника, что и увлечение автора наукой – из того, как высоко он ценит разум. Если судить по книгам, для Грега Игана во всей Вселенной нет ничего важнее разума, а все прочее – просто унылые кирпичи, зачастую опасные, обретающие хоть какую-то ценность только тогда, когда разум обращает на них внимание. Поскольку разум самоценен и принципиально отличен от неразумной материи, с разумными существами невозможно обращаться как с объектами, контакты с ними должны строиться по особым законам, исследование которых занимает автора ничуть не менее, чем изучение законов математики и физики. И во всех его книгах, в том числе в "Накале", совершенным технологиям обязательно сопутствует совершенная этика.

В этом Грег Иган, конечно, идет вразрез с традициями западной фантастики, где принято обществу, вышедшему на высокий технологический уровень, "подарить" какую-нибудь моральную червоточинку – и это как минимум, а лучше погрузить цивилизацию в пучину пороков, чтобы было на чем строить сюжет. Иган признает жизненность подобной социальной логики, но воспринимает ее как простой недостаток развития; киберпанковский стандарт "high tech low life" для него мало чем отличается от первобытно-общинного строя. С таким подходом автора "Накала" стоит рассматривать не столько как фантаста, сколько как реалиста, наследующего творческий метод натуралистической школы XIX века (откуда его суховатость и точность деталей) и идеи эпохи классицизма (вера в силу и ценность разума). Вероятно поэтому многие любители фантастики полагают, что Иган не умеет писать интересные истории, хотя он всего лишь пишет не о том, что обычно интересует любителей фантастики.

Совершенная этика означает безусловное уважение личных свобод любого разумного вида. Неяркий пример в "Накале": Амальгаме и хотелось бы узнать секрет Отчужденных, но если те не хотят идти на контакт, настаивать не будет. Яркий пример в "Накале": представитель Амальгамы, найдя наконец метеорит с крабиками, долго не может решить, как к ним подступиться, чтобы не нарушить их право жить своей жизнью. А вдруг крабаны не захотят развивать у себя науки и технологии и присоединяться к Амальгаме? Он не может заставить их прогрессировать насильно, потому что так их отсталая цивилизация будет разрушена, а это неуважительно и неэтично. Более того, неэтично даже симулировать в компьютере крабовую особь по ДНК, чтобы изучить ее психологию, потому что такая симуляция тоже считается живой и создавать ее нельзя без разрешения хозяина ДНК. Поэтому герой записывает свое сознание в ультратехнологичную копию крабика и остается жить в метеорите в ожидании, когда в открытом им виде пробудится массовая страсть к научным знаниям.

Наука как приключение

Как всегда у Игана, объем научного моделирования, проделанного для написания романа, колоссален. Не знаю, почему "Накал" называют "скучной лекцией", ведь автор не вываливает на читателя общую теорию относительности в готовом виде, а показывает процесс ее вытесывания из скалы действительности. Это не лекция, а сюжет: сначала у крабика Зака появляются вопросы к реальности и обнаруженным в библиотеке документам, потом он проводит простейшие эксперименты в зоне невесомости, потом вербует в исследовательскую группу крабиху Рои, у которой появляются свои вопросы к наблюдаемым явлениям, они решают уравнения вдвоем, выявляют все больше как закономерностей, так и несостыковок в решениях, затем набирают команду побольше – вопросы, эксперименты, решения и несостыковки множатся, попутно развиваются технологии, так как наука требует все новых приборов, потом происходит катастрофа, частично выведшая орбиту метеорита из аккреционного диска, становится проще вербовать сотрудников и получается выйти в открытый космос, происходит всплеск открытий (я аж подскочил на фразе Зака, в первый и последний раз выползшего на поверхность: "Вижу световую дугу!"), обнаруживается смертельная угроза, начинаются расчеты спасения, но теория все еще неполная и надо продолжать искать выходы из теоретических тупиков, пока очередное облако плазмы не превратило героев в радиоактивные чипсы.

То, чем они занимаются, не очень понятно (местами непонятно вообще), но очень интересно. Научный поиск выглядит как детектив: в поисках законов, управляющих движением их метеорита, герои идут от одной улики к другой, подозревают в истинности то одно уравнение, то другое, регулярно идут по ложному следу, затем возвращаются и пересматривают весь набор показаний – только взаимодействуют они не со свидетелями убийства и окружением жертвы, а с экспериментальными приборами и математическими моделями. Тот же процесс будет доведен Иганом до абстрактного абсолюта во втором романе "Ортогональной трилогии" – "Вечное пламя", где персонажи, запертые в ракете, основываясь на паре простейших экспериментов и математике, полкниги строят непротиворечивую теорию фотоэффекта в иной вселенной с пространственноподобным временем и буквально на кончике пера изобретают perpetuum mobile. В "Накале" все куда понятнее, поскольку об ОТО можно хотя бы прочитать объяснения для чайников.

Книга хороша тем, что при внимательном чтении она отвечает на все вопросы: почему жажда знаний возникла из ничего в обычном крабике, рожденном в инертной среде садоводов? почему крабики обитают в таком неестественном для естественной жизни месте? почему громадная цивилизация галактического ядра блокирует любые попытки контакта с ней громадной цивилизации галактического диска? История не такая живописная, как “Диаспора”, не такая требовательная к физико-математическому образованию читателя, как “Лестница Шильда”, не такая требовательная к воображению читателя, как “Дихронавты”, которых я читаю сейчас, и прямо противоположная “Ортогональной трилогии” по размаху. Сантиметровые крабики просто хотят выжить на орбите черной дыры, и для этого им нужно повторить Эйнштейна, перепрыгнув все предыдущие стадии развития математики и физики.

"Накал" – это небольшой, сфокусированный на одной научной и одной этической темах роман, будто бы завершающий формирование бескомпромиссного творческого метода Грега Игана: писать о науке и ученых, их незаменимости для выживания разумной жизни и их работе, как она выглядит на самом деле (провели эксперимент – теоретизировали результаты – нашли противоречия – провели эксперимент…). Кому нужны драки и интриги в космических интерьерах – извините, тут производственный роман, люди делом заняты. Необычный текст, приятно напрягающий мозги.

Вера Богданова Павел Чжан и прочие речные твари Издательство: М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021 год, 2000 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка, 448 стр. ISBN: 978-5-17-132829-0 Серия: Актуальный роман Аннотация: Павел Чжан — талантливый программист крупной китайской компании в Москве. Бывший детдомовец, он упорно идёт к цели: перебраться из стремительно колонизирующейся России в метрополию, Китай, — и не испытывает угрызений совести, даже когда узнаёт, что его новый проект лежит в основе будущей государственной чипизации людей. Но однажды, во время волонтёрской поездки в детдом, Чжан встречает человека, который много лет назад сломал ему жизнь — и избежал наказания. Воспоминания пробуждают в Павле тьму, которой он и сам боится... Комментарий: Внецикловый роман. Иллюстрация на обложке В. Мачинского.

Если вы давно хотели прочитать что-нибудь достойное ваших читательских усилий из современной русской литературы, попробуйте “Павла Чжана”, новый роман Веры Богдановой. Особенно если на ваш взгляд русские писатели не предлагают ничего достойного уже N лет, потому что (нужное подчеркнуть) не могут построить сюжет, не умеют рисовать живых и интересных персонажей, не знают жизни, упражняются в стиле и зауми и/или заливают страницы пустыми рассуждениями, да просто все время ноют, гонят однообразную чернуху или, напротив, однообразный идиотский позитив, пытаются подстроиться под запросы премий или отрабатывают повесточку, все время пишут про какое-то ненужное прошлое, в целом не имеют идей, о чем писать, свой вариант.

Я знаю, насколько нереально звучат такие утверждения, но в “Павле Чжане” ничего из вышеперечисленных “традиций” нет. В романе добротный сюжет с работающими двигателями, продуманные и ведущие себя как люди персонажи, ничего лишнего в стиле, автор не лезет изо всех щелей с правдой-маткой, а рассказывает историю, где позитивное и негативное жизненно сбалансированы, честно показывает проблемы современной российской действительности, позволяя им раскрыться через конфликты и поступки персонажей – и да, главное, у Веры Богдановой есть нормальные идеи, о чем же нужно писать на актуальном материале. Отсюда и “Павел Чжан и прочные речные твари”, роман о парне, который шел к успеху по дну реки.

Роман посвящен нелегкому пути к мечте и тому, что ожидает человека в конце этой дороги. Главный герой, полурусский-полукитаец Павел Чжан стремится уехать из унылой России в сказочный Китай – у него на это есть веские причины, в том числе такие, которые он не осознает. Оттеняют его победы и поражения два второстепенных персонажа: соперник Павла по карьерной лестнице в IT-компании “Диюй”, можно сказать, его более психически здоровая версия Игорь Лыков и девушка Павла Соня. Игорь подумывает уволиться из “Диюя”, чтобы сосредоточиться на малом бизнесе и развить свою популярную кофейню-читальню в Коломне в сеть, а Соня просто хочет поступить в медуниверситет, куда в прошлом году на бюджет вместо нее пропихнули кого-то блатного.

Главных сюжетных двигателя два: проект чипизации России по примеру Китая, программное обеспечение для которого пишет команда Павла и Игоря в “Диюе”, и борьба Павла со случайно вернувшимся в его жизнь страшным прошлым. Вместе они образуют главный конфликт романа – конфликт мечты и мести. Топливо в первый двигатель будут исправно поставлять борцы за свободу человека от государства из движения “Контранет” (организация признана террористической и запрещена на территории РФ и КНР), шестеренки второго будет толкать пружина воспитания Павла, туго свернутая его без вести пропавшим отцом.

Сразу объясню, причем тут Китай. Действие романа перенесено в будущее, события происходят в 2049-2050 годах, однако 2049-й один в один похож на 2019-й, поскольку история России зацикливается, и в 20-х — 40-х она повторяет путь 90-х — 10-х. В 20-х в РФ разражается тяжелейший экономический и мировоззренческий кризис, из-за чего стране вновь приходится искать помощи за рубежом, только источником влияния на сей раз выступает не Запад, а Китай. В итоге все получается как в 90-е, только китайцы вместо американцев: КНР считается страной мечты, юани заменили доллары (да и рубли тоже), китайские сериалы смотрят вместо Нетфликса, детей называют китайскими именами и так далее. Что принципиально важно, китайцы держат Москву в ежовых рукавицах, без виз к себе россиян не пускают, помощи дают столько, чтобы Россия не вставала с колен, и принуждают ее все больше интегрироваться в китайскую экономическую систему в качестве ресурсного придатка. Поголовное чипирование россиян — очередной этап этой интеграции.

Перспектива такой цены за китайскую дружбу не вызывает в сердце Павла никакого протеста. Во-первых, ему все равно, потому что в Китае, куда он хочет попасть, его так и так чипируют, и тут скорее он мотивирован сделать чипы как можно более качественными. Во-вторых, ему не все равно, потому что поголовная чипизация позволит, как он думает, надежно отслеживать преступников, подобных “Просто Косте” – сыну депутата, 14 лет назад регулярно насиловавшему Павла, пока тот жил в детдоме после исчезновения родителей. Тогда, в середине 30-х, Павлу удалось добиться суда над руководством детдома, сдававшим детей как проституток педофилам, а вот “Просто Костя” вышел сухим из воды. Случайно узнав его в руководителе благотворительного фонда “Добродел”, занимающегося помощью детским домам, Павел понимает, что мечта мечтой, а сухим “Просто Костя” больше ходить не должен.

Так все и сцепляется: Павел старается выполнить проект, который откроет ему дорогу в центральный офис “Диюя” в Пекине, но постепенно увлекается слежкой за “Просто Костей” и попытками поймать его за руку на педофилии; у Игоря тем временем готовится отжать здание кофейни застройщик со связями, а Соня попадается на сотрудничестве с “Контранетом”. Это все не спойлеры, а исключительно экспозиция романа, расстановка фигур на доске, по которой далее они будут двигаться в балансе между собственными внутренними правилами и правилами российской жизни, оставшимися в 2049 год теми же, что и сейчас. В итоге формально футуристический роман (более продвинутые технологии, более продвинутые психические болезни) оказывается романом актуальным, использующим фантастическое допущение “Россия попала под влияние Китая” и перенос действия на 30 лет вперед только для того, чтобы показать нынешнюю российскую жизнь с позиции легкого остранения.

И в этом плане “Павел Чжан” является, конечно, романом-предупреждением. Там нет каких-либо авторских отступлений с проговариванием позиции повествователя по происходящим событиям, но эти события говорят сами за себя: на самом деле дикие 90-е в России и не заканчивались. Они покрылись денежным жирком в тучные нулевые и все кризисные 10-е приучались вкалывать в попытке сохранить остатки роскоши, но по сути остались теми же. Относительный хаос сменился относительным порядком в том, как люди дают взятки, избавляются от конкурентов, избегают суда по каким угодно громким делам, топят других ради денег, это да. Только дальше такой “порядок” может обернуться новым хаосом, круг замкнется, и наши дети хлебнут того же, чего хлебнули мы, разве что, по “Павлу Чжану”, не с американским, а с китайским колоритом на фоне.

Такое предупреждение мелькает скорее на дальнем плане истории, подобно лозунгам “Контранета”, в то время как на крупном плане – попытки Павла, Игоря и Сони идти, ползти или лежать в сторону мечты. Павел Чжан помещен в центр романа по праву: это герой нашего времени, разорванный между человеческими чувствами и карьерными интересами, много раз сломанный, но не сломленный и не ноющий, вытащивший сам себя со дна за волосы и не желающий на дно возвращаться (тем более что вкус ила до сих пор во рту). В то же время, при всей грандиозности его достижений и затраченных усилий Павел остается безумной белкой из “Ледникового периода” в погоне за орешком: все сделаю, все вытерплю, всех превзойду, всем пожертвую, только пустите в Китай.

И в этом, на самом деле, честная правда итогов молодости большинства людей: ну вот пережил ты все страшные травмы детства-юности (Павел потерял сначала отца, потом мать, потом год его насиловал какой-то утырок, крыша от всего протекла настолько, что внутри завелось озверевшее альтер-эго по имени Шваль), помог себе сам по заветам Машнина, выучился, прокачался, окреп, стал лучше всех в своем деле – ну и что? Когда гормональный фон окончательно стабилизируется, мечты все равно сведутся к маленькому человеческому счастью – покою, комфорту, признанию, а уж какую случайную форму они примут, не так важно. Просто кто-то проще справляется с тяготами и выбирает целью изначально малое, как Игорь с его кофейней или Соня с медуниверситетом, тоже ведь люди нелегкой судьбы, а кто-то воспитан как воин и настроен на безусловное превозмогание, как Павел, но не имеет для такой огромной силы адекватной цели. Вот и стремится к мифу о прекрасной стране отца.

Истории Игоря и Сони важны для того, чтобы показать, как еще можно вести себя в сходных ситуациях с тем, что приходится преодолевать Павлу по дороге к Пекину. У обоих окажутся свои скелеты в шкафу и свои “Просто Кости”, масштабом поменьше, но не менее опасные и ломающие, что позволит вам наложить линии друг на друга и сравнить, как бы вел себя на месте невезучего, но упорного героя человек с большей удачей или человек с меньшей силой – втроем они дадут три разных ответа на одни и те же вопросы, чем составят призму оптики этого романа, сквозь которую Богданова и предлагает взглянуть на окружающую нас действительность. Дальше о них без спойлеров уже никак не рассказать, читать надо.

Особо я хотел бы отметить принципиальную сбалансированность повествования. Речь, конечно, и о выверенности стиля – автор не тонет в красотах своей языковой компетенции, но и не пишет так, будто вчера выучил русский язык, умеренно пользуется метафорами и последовательно сопровождает линию Павла лексикой, связанной с рекой, он же речная тварь. Речь и о построении текста, где Павлу уделена примерно половина, Игорю и Соне по четверти, каждый эпизод что-то добавляет к разгадыванию главной загадки истории, так и не заданной вслух, а в конце все сходится в одновременно грандиозный и камерный финал. Но в большей степени речь о подходе автора к больным вопросам современности: там где другие с удовольствием потопчутся на общественной мозоли или, наоборот, омоют ее слезами, Богданова предпочитает сдержанно рассматривать проблему с обеих сторон.

Поэтому я и называю этот роман честным – в нем нет пропаганды "вот так правильно, вот так неправильно", от которой слишком многие авторы не могут отказаться, пропихивая агитку хотя бы в завуалированном виде через нарочитые ситуации и не вполне естественные реакции персонажей. Характерный пример – тема религии (куда уж больнее). С одной стороны в "Павле Чжане" показаны явные перегибы, как эпизод, где президент с вертолета пытается потушить горящую тайгу молитвой и иконой, но с другой стороны, именно вера оказывается спасительной соломинкой для одного из персонажей, оказавшихся на дне реки жизни. Хотя и совершенно утилитарно, как средство не потерять себя и найти силы выплыть к берегу, но религия показана и с позитивной стороны, потому что, ну, это правда, а значит, об этом надо сказать.

Я думаю, честность здесь является следствием авторской цели писать о правде, которая безусловно требует писать обо всей правде до конца, иначе получится постылая "постправда". При всех прочих достоинствах романа, это (на мой взгляд читателя, уставшего от убогих попыток манипулировать моим мнением, льющихся сегодня со всех заинтересованных сторон) является главным достоинством "Павла Чжана". Богданова не пытается купить, упаковать и продать читателя, а говорит с ним как человек с человеком. Выступает голосом молчаливого большинства – молчаливого, но не безразличного, как принято считать в публичном поле. Какие только голоса не звучат сейчас во всеобщей информационной какофонии, а вот такого чистого голоса до сих пор в литературе очень не хватало. Но теперь у нас хотя бы есть "Павел Чжан и прочие речные твари".

Да, я знаю, что нагнал пафоса и навалил похвал, но мне эта книга действительно понравилась настолько. Пока читал, все ждал: ну вот тут-то Вера накосячит, ну вот сейчас-то должна дать слабину, ну не может быть, чтобы в этой линии не началась агитка, так не бывает. Но читаю дальше и вижу: нет, не косячит, не расслабляется, не манипулирует. При этом отвечает на вопросы, раскрывает загадки, сводит сюжетные концы воедино, а финиширует даже выше моих запросов. Положено же к чему-то придраться, чтобы мотивировать молодого писателя на развитие, но мне тут остается только заключить: автор, пиши еще.

Дальше будет реконструкция событий, которые на самом деле происходили в романе. Читать только тем, кто уже прочел и хочет сверить выводы, и тем, кто решил, что не будет читать.

Статья появилась благодаря потребности содержательно ответить на вопрос “скажите, а в чем польза чтения художественной литературы?”, который я регулярно слышу/читаю в интервью с разными книголюбами. Книголюбы почему-то с ответом не справляются, говорят обычно нечто вроде “мне очень нравится читать художку”, то есть сводят пользу ко всего лишь удовольствию. С нонфикшном, что характерно, ситуация яснее: прочитал – стал более информирован о нужном аспекте действительности – вот и польза, если, конечно, там написан не бред и прочитанное было понято правильно. А с художественной литературой что?

В первом приближении пользы от чтения художественной литературы действительно не больше, чем от любого другого развлечения, позволяющего на время отрешиться от нервяка жизненных обязательств. Кто-то сериалы смотрит, кто-то в игры играет, кто-то в спортзале время проводит, кто-то сидит в интернетах (я), кто-то бухает, ну а есть люди, кому веселее книжки с придуманными историями читать. Любое из этих занятий может помочь человеку добраться по черной полосе до белой, найти друзей и даже жён/мужей, во всех есть какие-либо образовательные элементы (насчет бухла не уверен), так что тут с пользой все понятно: сугубо индивидуальная, одним помогают книги, другим от них пользы никакой.

К такому подходу необходимо еще добавить, что любое из развлечений-удовольствий со временем может перерасти в зависимость и пойти уже по статье вреда. Поэтому, наверное, у книгочеев и спрашивают об общей для всех пользе художки, ведь слишком уж их личное увлечение чтением походит на тихий алкоголизм: сидит-читает, а в это время жизнь проходит мимо, часики тикают, пошел бы в качалочку, что ли, или хоть с подружками встретилась.

Меня этот ответ совершенно не удовлетворил, поскольку сам я, получая неподдельный кайф от чтения, не использую его как развлечение – для этого у меня есть пяток форумов и соцсетей с информационно-коммуникативной хряпой, особенно бесконечный, затягивающий, жрущий мозг YouTube. А вот чтение я воспринимаю как-то иначе, намного ближе к производству, чем к потреблению. В чем тут дело?

Пятый абзац статьи, самое время начать с начала. Чтобы ответить на вопрос “в чем польза художки?”, сначала необходимо ответить на подвопрос, что полезно человеку вообще в принципе. Поскольку такой подвопрос сводится к поиску наиболее универсального определения слова “польза”, он относится к сугубо философским, то есть результат поиска зависит от философской системы отвечающего. В моей системе ответ таков: полезно то, что работает на долголетие человека (если это делать, человек проживет дольше, чем если он не будет это делать). То, что сокращает срок жизни человека, вредно (если человек не будет это делать, он проживет дольше, чем если он будет это делать), а все остальное находится вне категории пользы-вреда. Потому что для меня смысл жизни – это долголетие, очень хочется, несмотря на все болячки, прожить подольше и посмотреть, что там как в будущем (концепция жизни как очень медленной машины времени).

Грамотные физические нагрузки, здоровая еда, свежий воздух, полноценный сон (перечислил автор всё, чем он пренебрегает) – полезны, особенно в меру. Малоподвижный образ жизни, пластмассовая жратва, мегаполисный смог, развлечения в ущерб сну – вредны, особенно не в меру. Тут все понятно: механизм, который используется так, как он задуман, и обслуживается так, как ему надо, работает дольше, чем если использовать его из рук вон плохо и пренебрегать элементарными требованиями эксплуатации. В итоге общая для всех польза в петровском понимании сводится к здоровому образу жизни – банально, скучно, но допустим. Тогда другой подвопрос: что такое чтение художественной литературы?

В целом чтение есть восприятие и понимание письменного кода. Ваши глаза/кожа передают в мозг формы графических знаков, мозг распознает их в зависимости от привычности как известные ему отдельные буквы, отдельные слоги, целые слова и целые фразы. Хотя объективно такие слоги, слова и фразы являются последовательностями знаков, но благодаря их привычности они воспринимаются как целые знаки с готовыми значениями. Распознавание ведется пакетами, чей размер зависит от широты восприятия, и, распознав один пакет (например, “распознавание ведется пакетами” или “распознавание ведется пакетами, размер зависит от широты восприятия”, но или “рас”), мозг его запоминает и переходит к следующему. Таков технический уровень процесса чтения — порционная загрузка информации в голову через перевод письменного языкового кода в нейронный код.

Этап понимания начинается тогда, когда знаки складываются в непривычную последовательность, то есть такую, для которой в мозге нет готового соответствия в нейронном коде. Такую последовательность можно обработать несколькими путями: создать для нее отдельную ячейку нейронного кода (запомнить без понимания) либо просто пропустить, мозг же не резиновый, либо преобразовать ее в ряд привычных последовательностей. Преобразование загруженной извне незнакомой информации в знакомую и есть понимание. Для этого необходимо разъять непривычное на фрагменты привычного (и это не только лексика, но и грамматика, которая очень и очень помогает понимать языковой текст), выделить в них главные и зависимые элементы, установить, какие у последовательности есть связи с предыдущими пакетами знаков, а возможно, и с последующими (тогда целостного понимания требует значительный отрезок текста), суммировать весь набор получившихся данных и синтезировать из них смысл – продукт понимания.

Это я рассказываю о том, как понимается отдельное предложение, то есть как работает чтение на микроскопическом уровне (предшествующее предложение как раз является хорошим примером непривычной последовательности, с которой вам надо немного поработать, чтобы понять). Уже на масштабе четырех-пяти предложений мозг перестаёт быть резиновым окончательно и начинает стирать информацию о предыдущих прочитанных отрезках текста, оставляя от них одно лишь обобщенное понимание, о чем там сообщалось. Чем больше вы читаете текст, тем больший объем воспринятой и понятой информации из него вы забываете, но тем сильнее мозг работает с обобщением. В абзаце мы помним многое, на странице уже заметно меньше, на 10 страницах общую цепь действий персонажей и особо совпавшие с умонастроением пассажи, на 100 страницах можем забывать целые эпизоды, даже очень важные.

И это нормально. Прочитав книгу до конца, вы забудете ее почти полностью. Любой не слишком короткий текст, читаемый впервые, представляет собой ту же самую непривычную последовательность знаков, которую вашему мозгу требуется понять (разъять на фрагменты, выделить главное, сравнить, суммировать, синтезировать смысл), так что результатом чтения будут только память о сумме ключевых для вас событий и набор смыслов. При перечитывании запомнившиеся события и смыслы будут использоваться мозгом как знакомые элементы текста, сокращая количество непривычных последовательностей, поэтому понято будет больше, а забыто – меньше. Строго говоря, только второе чтение является подлинным актом восприятия и понимания текста, поскольку на первом заходе вы только формируете систему гипотез о его смыслах, не зная, какие эпизоды важнее других, и вынуждены, двигаясь от начала к концу, постоянно корректировать эту систему – а на втором вы уже в курсе, что там происходило, на что лучше обратить внимание, и теперь занимаетесь верификацией выводов.

Художественная литература с точки зрения процесса чтения отличается от нонфикшна радикально. Хороший нонфикшн стремится как можно более полно раскрыть тему текста, все объяснить, создать у читателя доскональную картину какого-либо события, ответить на вопросы, с которыми человек к этой книге обратился (плохой делает все то же самое, только плохо). Поэтому нонфикшн начинается с заявки темы, продолжается рассмотрением ее аспектов в обещанной полноте и завершается подытоживанием изложенных данных, чтобы читатель а) ознакомился, о чем идет речь в книге, б) узнал об этом все, что может ему рассказать автор, в) проверил, что он понял правильно и не очень. И в конце еще приложения. Цель нонфикшна – быть понятным, так как его задача – информировать и обучать.

Художественная литература не такая. Ее цель – быть понятой, так как ее задача – передать историю. Тут открывается отдельная бездна абзацев пояснений, что такое история, я просто укажу, что история состоит из “что-это-тут-происходит”-начала, “так-все-менялось”-середины и “так-вот-о-чем-все-это-было”-конца, где начало всегда загадывает загадку – чем все это кончится?, движение от начала к концу дает постепенную детализацию финальной картины, а конец обнажает, о чем на самом деле была история (а мы-то думали). То есть вместо того, чтобы сразу сообщить, в чем соль и зачем вообще это рассказывать, история предлагает человеку совершить путешествие из что-то обещающей, но ничего не гарантирующей неясности вверх по горе (или вдоль по реке, кому как нравится) то более, то менее существенных подсказок к вершине/устью, откуда откроется потрясающий вид и на проделанный путь позади, и на нечто важное впереди, ради чего все и задумывалось.

Письменный код – идеальный медиум для историй. Во-первых, он на 100% пассивен, в отличие от устного рассказа, который сам льется вам в уши, и тем более кино, которое само показывает все события вашим глазам; их истории происходят рядом с вами, вы являетесь лишь внешним наблюдателем. Светлые страницы, испещренные темными значками (или наоборот), не сообщают вам ровным счетом ничего, пока вы не начнете активно с ними взаимодействовать – читать, то есть, как написано выше, узнавать привычные последовательности знаков и понимать непривычные, дробить текст на фрагменты, выделять важное, сравнивать, суммировать и синтезировать смысл. Загружая и обрабатывая письменный код, вы вынуждены конструировать историю прямо в своей голове, и нигде кроме вашей головы она не существует, в книге ее нет, там только алгоритм воссоздания истории. Благодаря этому история не наблюдается со стороны, а восстанавливается из текста и происходит непосредственно с вами в главной роли – в роли читателя, который ее творит.

Уже на этом открытии, что читатель есть творец истории по чертежу разработчика-писателя, что книга только передает вам историю, а вы ее создаете, можно было бы кончить и закурить. Но раз уж я полез в философские+технические дебри, стоит допеть до конца осанну письменному коду. Во-вторых, он на 100% всесилен. Язык способен назвать абсолютно все, в том числе не-воспринимаемое органами чувств; и если для чего-то пока не существует готового слова, такое слово легко назначить, а если что-то невозможно изобразить никаким способом, оно называется готовым словом “неописуемое”. Но письмо способно на еще большее, так как, с одной стороны, лишено недостатков устной речи (импровизации, необратимости и неразборчивости речи противостоят композиция, повторяемость и бесперебойность письма), а с другой стороны, усилено знаками препинания, особенно пробелом и точкой, принципиально облегчающими восприятие и понимание текста – то есть является совершенной формой языка. Будучи дискурсом чертежей историй, художественная литература имеет все для того, чтобы передавать их максимально точно.

В итоге стартовый вопрос через ответы на подвопросы раскрывается в "работает ли на долголетие человека восприятие и понимание письменного кода, передающего истории для их конструирования в голове читателя?" Ответ: да. Чтение художественной литературы – это необходимая психическая нагрузка для здорового образа жизни вашего мозга точно так же, как физическая нагрузка необходима для здорового образа жизни всего организма в целом; а еще это аналог какого-либо из элементов правильного питания, только не тела, а ума, мне почему-то больше нравится сравнение с клетчаткой. И то, и другое следует из его специфики, описанной выше.

Регулярное восприятие письменного кода тренирует вашу память, а художественная литература делает это наиболее эффективно, поскольку, во-первых, она не дает при первом прочтении маркеров “здесь более важно, здесь менее важно” для упрощения выбора, что запоминать (и приходится сначала запоминать на всякий случай все, что кажется более или менее существенным, а впоследствии восстанавливать то, что выглядело как неважное, но вот как выскочило в сюжете, как завертелось); во-вторых, каждый роман нагружает память редким в реальной жизни объемом информации, это настоящая big data, которую, прежде чем обработать, надо загрузить в голову; а в-третьих, это чистой воды спорт: запомненная фактура художественного текста, если это не были эпизоды обучающего нонфикшна, никак вам в жизни не пригодится (разве что о литературе поговорить), а значит, можно прокачивать память, не беспокоясь, что запомните что-то не то, а то самое позабудете. Нырнули в книгу, как в мнемонический бассейн, поплавали вволю разными стилями, вынырнули, душ отзывами на лайвлибе приняли, пошли делами заниматься.

Регулярное понимание письменного кода с большим количеством непривычных последовательностей знаков на микроуровне наращивает систему привычных последовательностей в мозгу, проще говоря, запоминание (с пониманием) новых слов и выражений совершенствует ваш язык. Преимущество чтения художественной литературы здесь в том, что оно намного ближе к естественному обучению языка, чем чтение нонфикшна, так как вы получаете голый контекст без каких-либо объяснений и вынуждены самостоятельно его анализировать и осваивать, встраивая в личный языковой опыт. Если автор нонфикшна пишет по схеме “вот нужное вам новое слово для понимания темы, вот что оно означает и вот в каких контекстах необходимо”, и вы сознательно пытаетесь принимать это слово к сведению, то автор чертежа истории просто бросает в вас горсть неведомых слов и их сочетаний, задействуя в вашем мозгу старые добрые механизмы самообучения. Нейросети сами разберутся, какие языковые знаки им пригодятся, просто дайте им пищу.

Регулярное понимание письменного кода на макроуровне с целью конструирования из него истории дает комплексную нагрузку на интеллект. Нарастающий с каждой страницей поток данных требует от вас строить гипотезы о событиях истории, искать подтверждения и противоречия этим гипотезам, переделывать их при необходимости, интерпретировать отдельные эпизоды в поисках их места в целой конструкции, комбинировать эти интерпретации, постоянно менять фокус взгляда на возводимое здание с крупного плана на общий – и в каждой главе, в каждом абзаце, в каждой фразе дробить информацию на фрагменты, делить их на главные и второстепенные, сравнивать с окружением, суммировать полученную аналитику и синтезировать смысл. В итоге чтение художественной литературы – это лучший спорт для мозга, прокачивающий вам и память, и язык, и все механизмы интеллекта. Мозг, как и любой другой орган тела, живет тем дольше, чем регулярнее им пользуются, а конструирование историй как раз заставляет использовать все те его отделы, что работают со второй сигнальной системой (кроме речи, ее прокачивает не чтение, а письмо) и часто простаивают из-за рутинности жизни.

На этом статью можно и закончить, но напоследок необходимо сделать одно важное дополнение: как и в случае с физическими нагрузками, художественную литературу для нагрузки психики требуется подбирать сугубо индивидуально, соразмерно возможностям и потребностям вашего мозга. Для удовольствия, разумеется, можно читать что угодно и сколько угодно, даже не читать вообще, я тут все это написал вовсе не о том, что вы кому-то, включая себя, что-то должны (тем более как человек, очень плохо следующий собственной жизненной цели долголетия, я скорее лежу в сторону мечты, чем иду к ней). Но если говорить именно о выборе полезной для мозга художественной литературы, то наибольшую пользу с точки зрения прокачки памяти, языка и интеллекта будут приносить книги чуть выше вашего среднего читательского уровня. Чертеж истории должен быть такой, чтобы над ним приходилось немного потрудиться.

С книгами ниже вашего среднего читательского уровня все понятно: там мало непривычных последовательностей знаков, запоминать и понимать особо нечего, история конструируется по шаблонам, которые в голове уже есть. Книги вашего среднего читательского уровня хороши во-первых, после большого перерыва в практике чтения, потому что мозг попросту отвык от восприятия и понимания письменного кода, передающего историю, и надо его немного разогреть, вернуть в былую психическую форму; во-вторых, в перерывах между нагружающими книгами, чтобы, с одной стороны, дать мозгу отдохнуть (особенно если у вас зависимость), а с другой стороны, установить ваш текущий средний читательский уровень, может, и вырос уже. Книги существенно выше вашего среднего читательского уровня не принесут вам никакой пользы, как и, например, попытки поднять вес, который вам не по силам: интеллект забуксует уже на невозможности построить связную стартовую гипотезу истории, быстро устанет пытаться отделить главные фрагменты от второстепенных, ничего не вынесет из сравнения с другими эпизодами, и в результате суммировать и синтезировать смысл ему будет попросту не из чего. Грызть недоступно сложные книги – все равно что накачивать мускулы синтолом, ничему не помогает и выглядит странно.

Поэтому для пользы мозгу лучше брать книги, приятно его нагружающие. От здорового чтения должно ощущаться особого рода удовольствие, подобное чувству комфортной усталости в мышцах после грамотно подобранных и исполненных физических упражнений. Открывшийся с вершины горы потрясающий вид на проделанный путь позади и нечто важное впереди должен еще некоторое время не отпускать, оставлять интеллекту пространство для работы, завершения конструкции истории и корректировки ее элементов в соответствии с итоговой гипотезой, что же именно вы строили по чертежу автора все это время. Результат строительства будет полезно закрепить в отзыве на книгу (то есть в личном эскизе истории, срисованном с натуры в вашей голове), чтобы потренировать письмо, впрочем, о пользе письма подробнее стоит написать в отдельной статье. А о пользе чтения художественной литературы у меня все.

В чем польза чтения художественной литературы?

В том, что оно способствует долголетию вашего мозга.