Интервью с Сергеем Васильевичем Лукьяненко на фестивале Новый русский фильм 2018 в Праге, куда автор приехал представить картину «Черновик» по своему роману с одноименным названием. Источник — газета Пражский Телеграф

В одном из интервью Вы сказали, что фантастика берётся из жизни. И всё-таки, что является источником именно Вашей фантастики?

На самом деле фантастика – это приём, который позволяет более ярко, более выпукло рассказать о том, что нас волнует. Откуда она берётся – это трудно понять. Для меня всё просто: ты о чём-то думаешь, что-то тебя волнует, и начинаешь преломлять эти мысли призмой фантастики. Следишь, к примеру, за какой-то тенденцией и пытаешься экстраполировать её в будущее, посмотреть – что с этим будет? Или заостряешь внимание на чём-то из наших дней и представляешь это в фантастическом антураже.

Те же Дозоры – по сути, шпионский детектив о борьбе двух спецслужб, разведок, в фантастическом антураже. Кто-то умеет так преломлять легко, кто-то нет. У меня это идёт легко.

Когда впервые проявился Ваш писательский потенциал, когда Вы впервые услышали призыв к этому ремеслу?

Я начал писать в 18 с половиной лет, то есть ужасающе давно: 32 года назад. Я всегда любил фантастику, с детства, но никогда не думал, что буду сам писать. Началось всё довольно смешно: я учился в мединституте и мне стало скучно. В те годы не было Интернета, стоял книжный голод и не было миллиона телеканалов. Я решил написать то, что сам хотел бы прочитать, взял тетрадку и начал. До сих пор помню этот момент, квартиру, которую я снимал.

Я написал за вечер два или три рассказа, оказалось, это очень круто – так же, как и читать, процесс мне ужасно понравился. На следующий день я поделился этими рассказами со своим товарищем-однокурсником, но мне было стыдно признать, что они написаны только что, и я сказал: «Знаешь, это со школы, я тогда баловался...». Ему понравилось, он сказал «Вау!» и попросил добавки, а позже без моего ведома отнёс их в молодёжный журнал в Казахстане, который тогда только начал выходить.

Смешно, что я в этом году случайно пересёкся с человеком, который был главным редактором этого журнала, и он мне сказал, что прекрасно помнит этот случай: «Мы прочитали, нам понравилось, но мы подумали, что это явно враньё – слишком всё гладко написано, явно от кого-то списали...». Они меня тогда позвали на встречу, познакомились со мной и поверили. Мне в этом плане повезло – я начал писать, посылал свои рассказы повсюду и их публиковали. У меня не было такого периода обхаживания издательств по несколько лет, как иногда бывает.

Скажите, а Ваше психиатрическое образование как-то помогает Вам в творчестве?

Это стандартный вопрос, я получаю его везде, уже миллионы раз – например, вчера его на интервью задавали два раза. Напрямую нет. Психиатрия – наука, чёткая и структурированная, там нет особого места для фантазии, врач оперирует набором знаний. Фантазии бывают у пациентов Другое дело, что любое высшее образование – тренировка мозга и способности обрабатывать знания, в этом плане оно помогает. Правда, я до сих пор читаю множество прекрасных историй о самом себе: как Лукьяненко записал бред своих пациентов и сделал из него книгу, так что польза есть.

Скажите, каково место книги в современном обществе, где есть Интернет, где читают больше с компьютера...?

Ну, для ответа необходимо разделить две вещи: книга – это текст, а как он представлен, непринципиально, на бумаге, на экране, в виде электронной книги...у меня самого есть дома несколько электронных книг для поездок. Я с телефоном прочитал штук 20 больших книг. Другое дело – электронная книга немного нивелирует авторство, я сам часто замечаю, что, прочитав даже очень хорошую книгу на телефоне, не могу вспомнить автора: нет, к примеру, обложки. Остаётся только сам текст, а это большой минус – Вам может понравиться какой-то автор, и Вы не будете знать, где его искать! Для меня это главная проблема электронных книг.

Другой вопрос – сейчас появилось много других источников информации. Если бы я сейчас был тем молодым парнем, я бы, наверное, ничего не написал: мне хотелось почитать фантастическую историю и я создал её сам. Сейчас же можно включить телевизор и из 200 каналов 10 будет чисто фантастических. В Интернете можно вообще захлебнуться, причём в силу пиратства всё это не стоит почти ничего. Люди стали воспринимать развлекательную информацию как нечто доступное, бесплатное и само собой разумеющееся: это отбивает желание творить самому.

Но я думаю, что люди делятся на две группы: те, кто смотрит телевизор, и те, кто читает книги. Может, это звучит грубо, но вторая группа всегда будет управлять первой.

Как Вы настраиваетесь на творчество? Может, у Вас есть свой ритуал? Например, Иосиф Бродский говорил, что всегда испытывает страх, видя чистый лист бумаги...

Для поэта это наверняка так, потому что поэзия – другая сторона творчество, и каждое стихотворение – как первый раз взяться за перо. Если так же подходить к прозе, то, скорее всего, никогда ничего не напишешь вообще. Всегда есть какой-то толчок, импульс – вот эта история интересна, я хочу её написать, её ещё нет...Это как быть первооткрывателем: ты плывёшь на корабле и не знаешь, что там впереди: может быть, остров, а может быть, материк...Ты берёшь лист бумаги – и, может быть, откроешь свой остров, или целый материк, где есть странные животные, диковинки, чудеса, и ты откроешь его не только для себя. Для писателя важно не бояться чистого листа бумаги – это приглашение на корабль, в плавание.

К Вам обращаются начинающие писатели за советом, просьбой почитать их произведение?

Да, бывает. Если всё совсем плохо, я предпочитаю затаиться и промолчать , а если нет – пишу отзыв. Я также участвую в разных конкурсах как член жюри.

Какие книги Вы сами предпочитаете, что Вы читаете сейчас?

Ну, может быть, это уже профессиональная деформация....сейчас я читаю в основном фантастику. Я был очень читающим ребёнком и весь фонд мировой классики я прочитал уже годам к 12. У родителей была так называемая «всемирка» — клады мировой литературы от шумеров до наших дней, 200 томов, включая фантастику – например, Герберта Уэллса.

Я прочитал её всю, не смотря имя автора: Гюго, так Гюго, Жорж Санд – почитаю Жорж Санд, Декамерон – тоже интересно...Томик советской патриотической поэзии – прекрасно! Там тоже есть хорошие вещи. От Гюго я прочитал всё, от "Собора Парижской Богоматери" и "Отверженных" до пьес типа "Орнани" и "Король забавляется", которые сейчас вообще мало кто помнит, даже во Франции.

А в целом, какая литература Вам больше нравится: русская или зарубежная?

Я, наверное, очень непатриотично скажу, что зарубежная. Русская классика обладает тем, что иностранцы, цокая языками, называют «загадочной русской душой». Это означает – всё плохо! Вот типичный образ: стоит облетевший, подёрнутый снегом Вишнёвый сад, в нём сидят унылые женщины, входят унылые мужчины и спрашивают: «Что Вы делаете, Павел Петрович?» «А что Вы делаете, Зинаида Яковлевна?» «Я грущу!» «И я грущу!».

Раздаётся выстрел из ружья. «Он больше не грустит, Зинаида Яковлевна!"

Это я походу придумываю, но это очень типичная тенденция русской классики. Я думаю, есть определённая вина классических русских авторов – великих, прекрасных писателей – в формировании русского национального характера, который, как и любой другой, имеет свои плюсы, и свои минусы. Эта депрессушность типа «Помрём, Павел Павлович, помрём!», как мне кажется, мешает и русскому национальному характеру, и стране вообще.

Надо как-то живее, оптимистечнее, что ли: «Помрём, Павел Павлович? Да, помрём, yes!» . В этом плане мне ближе зарубежные авторы. Русскую классику я уже не читаю, поскольку перечитал её всю, но иногда беру в руки какого-нибудь нудного автора и немного перечитываю, что в наши времена почти подвиг. По большему счёту я читаю фантастику – для развлечения и чтобы быть в курсе, и детективы, их я просто люблю.

Расскажите немного о фильмах по Вашим книгам – Вы вчера высказали мысль про детей и внуков и мне она так понравилась, что я хотел бы услышать её ещё раз...

Да, эту мысль я придумал вчера и она мне самому очень понравилась. Это хороший, очень точный образ. Когда меня спрашивают за свою любимую книгу, я говорю: книги – они как дети, их любишь всех, хотя один картавый, другой там плохо считает, но их любишь – дети ведь.... Фильмы – они как внуки, их тоже любишь как детей, иногда даже больше, чем детей. Но экранизация — это плод соития твоего ребёнка и режиссёра, на них смотришь и думаешь – какие милые внуки, но какие родители дураки, как плохо они их воспитали! Зато всегда можно списать все ошибки на воспитание, то бишь на режиссёра.

Вопросы от наших читателей. Первый из них: первична ли фантастика как жанр? Можно ли пренебречь стилем и художественными средствами при наличии хорошей идеи?

На самом деле это очень интересный вопрос, ибо он затрагивает сразу две тенденции в современной фантастике. Конечно, в первую очередь, это сюжетная литература. Есть масса фантастических произведений, написанных достаточно безалаберно. Американцы вообще почитают книгу Ральф 124С 41+ Хьюго Гернсбека, в честь которого названа самая престижная премия в области фантастики. Книга написана так, что чем её прочитать, проще застрелиться – корявый, суконный язык, сюжет – набор клише. Но она была написана в 30-е годы и там было всё: космические перелёты, лучи смерти, масса всяких фантастических идей.

Это пример того, как идея полностью задавила художественную ценность. В хорошем произведении оба этих элемента находятся в равновесии. Есть две крайности: ставить во главу идею, не обращая внимания на элементарные нормы писательской чистоплотности, а вторая – наоборот, идея совершенно не важна, во главу ставится язык и стиль. Получается прекрасно написанная книга ни о чём. Я мог бы назвать представителей обоих крайностей, но не хочу никого обидеть. В общем, хорошая фантастическая книга должна иметь как идею, так и стиль.

Правда ли, что фантастика сейчас выходит на первый план из-за быстроты изменений в разных сферах современной жизни?

Я бы не сказал, что она выходит на первый план, однако она переходит в разряд более серьёзной, достойной литературы. Сейчас в мире вырастают целые поколения – первое такое выросло в Америке – которые читали в детстве фантастику и не стыдятся этого, не говорят: «Ну, я баловался этим, как все дети, вырос и перестал баловаться», они продолжают её любить. В Америке в 50-х, 60-х, 70-х годах выросло поколение, которое читало Хайнлайна, Брэдли, Азимова, они мечтали о роботах, компьютерах, полётов в Космос – и американцы никогда не полетели бы на Луну, если бы не было всех этих людей и всех этих книг, в которых люди побывали и подальше Марса. Не было бы Apple, Windows без книг, в которых люди общаются с роботами и компьютерами.

Фантастика – определённый двигатель прогресса, мотиватор, человек читает про то, как люди живут на Марсе, ему это западает в душу, он начинает работать и позже с удивлением понимает, что его дело приближает такой момент в реальности. Фантастики не надо бояться или стесняться, она очень мотивирует. Фантастика – такая же литература, как все, она сейчас выходит из гетто, в которое её загнали как литературу для детей и фриков. Сейчас – куда Вы денетесь? Включаете ящик – и вот Вам "Ходячие мертвецы", "Игра престолов", и даже в обычных сериалах типа Касла вдруг появляется совершенно фантастическая серия!

Вы жалеете о смерти какого-либо героя из Ваших книг?

Я очень добрый человек и не люблю убивать героев, тащу их до последнего, когда они мне нравятся. В Дневном Дозоре, например, погибает Тигрёнок, мне было её очень жаль – у меня были виды на неё, что она станет важным персонажем, но соавтор настоял, что по характеру она должна погибнуть. А так со мной даже бывают, что я изначально предназначаю героя в жертву, а потом его становится жалко и я ищу пути его спасения.

Со мной приключился шок, когда я написал книгу Недотёпа. Понятно, что я затачивал её под детскую аудиторию. То есть в ней не было секса, кроме лёгких ехидных намёков, которые ребёнок не поймёт, а кто поймёт, уже не ребёнок. И в ней не было супержестокости, хотя трудно писать про Средние века без жестокости. Я обходился сказочной жестокостью типа: сейчас вас тут сварят в кипящем масле и отдадут на корм дракону! Такое совсем не страшно, даже дети это понимают.

Написав эту книгу, я с изумлением понял, что у меня в книге не умер никто! Я даже снова её пролистал и перечитал и убедился – кроме смертей за кадром типа давних павших героев, в ней действительно не умер никто! Я тогда подумал: «Ну, значит, я сказку написал». Кстати, не все это замечают, часто бывает, что читатели сначала не верят, когда я об этом говорю, а потом вспоминают и: «Действительно, никто не умер!». Убивать героев трудно, даже плохих – всё равно их приходится натягивать на себя, влезать в их шкуру, смотреть их глазами, и в результате их принимаешь за своих.

Скажите, а по какому принципу Вы их создаёте? Вы представляете себе героев, прописываете их биографию, живёте рядом с ним?

Нет, я живу внутри. Писать можно от первого и от третьего лица. Если от третьего лица, ты просто описываешь: «Иван вышел из дома и посмотрел направо. Справа стояла Анна. Он посмотрел налево, слева стоял Пётр». В таких ситуациях я иду как наблюдатель, с той разницей, что я знаю больше героев и могу сказать: «Иван не дошёл до угла, и ему очень повезло, ибо за углом стоял огромный голодный тиранозавр».

Вы забыли сказать про ружье...

Да, извините – «...а на стене дома осталось ружьё». Как автор, я имею большую свободу – могу рассказывать о том, что происходит в другом месте, с другими героями, могу позволить себе лирическое отступление или даже прямо обратиться к читателю: «Но ты, дорогой читатель, должен понимать, что Пётр, несмотря на свою глупость, был очень везучим человеком, и как раз он не оставил ружьё дома, оно оказалось у него в руках, когда перед ним выскочил огромный тиранозавр».

Совершенно другое дело писать от первого лица – это на самом деле намного легче, читатель переносится на место героя и начинает ему больше доверять. Но ты ограничен другими вещами, ты не можешь рассказать всё, что знаешь. Правда, в этом есть определённый кайф, я об этом всегда говорю молодым авторам – если Ваш герой не доходит до угла, а Вы знаете, что там, Вам совсем не нужно рассказывать об этом читателю – но Вы как автор должны это знать. Может, там бандит, может, прекрасная девушка молит о помощи – Вы должны ясно представлять себе, что не случилось в книге. Когда автор это знает, даже не прописывая, читатель это чувствует – не знаю уж, какая тут магия, но так и есть, и сразу возникает ощущение полноты мира.

В шахматах надо думать на несколько ходов вперёд, в творчестве тоже – даже если ход не сделан, представлять, какой он мог быть. Это на самом деле искусство и не все писатели так умеют. Иногда читаешь – и чётко видишь: герой решает не заглянуть в какое-то здание и автор сам не знает, что там такого было, а иногда наоборот: чёрт, если бы он заглянул, всё бы было по-другому! Такое ощущение сразу делает книгу миром.

Я пишу и от первого, и от третьего лица, и всегда стараюсь представить себе, что бы случилось, если бы герой поступил не так. Если бы Антон Городецкий не спасал в начале книжки ребёнка от вампира, а, поддавшись вампирьему зову, укусил бы его – это была бы другая история, возможно, не менее интересная. Я всё это стараюсь держать в голове.

Насчёт биографий: я не придумываю биографий героев, они складываются. Я влезаю в шкуру главного героя – это я, но я другой.

Я как актёр, я говорю себе – если бы я был волшебником, живущим в мире людей и вынужденном скрывать это, или дайвером, который может нырять в другие миры и который должен хранить эту тайну? И спрашиваю себя: у меня была бы семья? Тут, наверное, была бы, а вот тут нет. Что бы я делал? Я хотел бы жить в Москве, в маленьком селе или за рубежом? Был бы я добрым или злым? Нет, здесь бы доброго не получилось, мир слишком злой...А здесь я добрый, но скрываю это, чтобы все меня боялись.

Как герой, о котором Вы пишете, выходит из Вас после завершения книги?

По-разному. Бывает, это очень тяжело, книга и герои тебя выматывают и ты с ними расстаёшься с некоторым облегчением, да и они с тобой тоже, вы мысленно пожимаете друг другу руки. Ты даже мысленно извиняешься перед ними за то, что ты с ними выделывал, и вы идёте своей дорогой. Меня часто спрашивают: будет ли продолжение у Спектра или Осенних визитов? Я говорю: нет, всё, я попрощался с героями и они заслужили свой покой. Бывает и по-другому – ты с ними сживаешься, прощаешься – и вдруг снова встречаешься, вы сходитесь и ты думаешь: «Чёрт, опять этот Антон Городецкий, опять какая-то ж**а происходит...».

Какие-то герои пишутся почти мгновенно: был такой случай, когда у меня была встреча с читателями в Москве, мне показалось скучным читать то, что уже написано, я сел и написал немаленький кусочек истории про Антона Городецкого, седьмой книги о Дозорах – последней. Я знаю, почему она будет последней, но не скажу, почему, иначе я убью всю серию. В ней он выступает как обычный человек, который работает в Дозоре – мне это показалось интересной идеей: он всё знает, в полной памяти, и старается как-то жить. Где-то 5 процентов этой книги я написал за один день.

Сергей Васильевич, спасибо Вам за Ваши ответы!