Детская книга на тяжелую тему — умирает домашняя кошка.

Джейн Йолен — американский Андерсен, фэнтези и замечательные сказки и для детей и взрослых. Но вот это сочинение — абсолютный социальный заказ в востребованном жанре: книжки с картинками для детей, писомые, дабы маленький ребенок усвоил общественные нормы поведения. Есть такой глагол в английском языке to deal with — очень прагматичный, типа «разобраться», «обойтись с», и вот эти книги массово производятся на темы: how to help a child deal with... нужное вставить, то есть как помочь ребенку типа освоить... переезд, появление братика-сестрички, болезнь дедушки, кончину бабушки, пандемию, пожар, наводнение, войну, разные виды сексуальности, горе как таковое (grief), горе конкретное (примеры см выше итп).

По-русски мы говорим «как пережить это горе», «как с этим справиться», и это конечно культурная разница, сострадательный аспект англоязычному подходу несвойствен. Тут все подается объективизированно, наблюдательно-отмечательно-невмешательно. Произошло вот это и то, мы увидели то-то, она сказала это, все будет ок.

Влепила низкий балл во-первых за разницу мировоззрений, во-вторых за суконный язык. Ведь эта детская книга — стихотворение, написана классическим американским нерифмованным стихом. Такая свобода для поэтического выражения, и что же мы имеем? Затянутость и безликость: родилась кошка в городе, а теперь живет за городом (had been born in the city, but now she lived in the country), это вообще ни для чего не важно. Шаблонные выражения, не соответствующие возрастной категории: покидая свое старое усталое тело (leaving her old and tired body behind). Структура: старая кошка прощается со всем, что знала, всем говорит прощайте, то есть это каталог прощаний. И с чем же она прощается? С фигней какой-то по большей части, может я не въезжаю в американский символизм, или никакого символизма нет, а мне его не хватает, в общем этот каталог прощаний затянутый и бессердечный. Конечно проскакивают дивные обороты: кошка прощается с кустиками — old friends, old shade (старые друзья, старые тени), past moles and voles (мимо кротов и землероек — во-первых, рифмуется, во вторых перекликается с vol прыжок, полет), но в целом вот не особенно поэтично и не очень-то нежно. Ну да, собака, родители, дети, потом змейки, птички, бурундуки, опять птички, пчелы, цветущие азалии... пожимаю плечами.

В-третьих, низкий балл за проскальзывающий постоянно подтекст — какие-то элементы личного опыта автора конечно впихиваются везде, не кошачий это язык, она пишет о человеке, местами. Как пример выше «покидая свое старое усталое тело». Отсюда сильнейшее эмоциональное воздействие отдельных фрагментов, что есть то есть; но режет, как притворство ("а на самом-то деле"...). Неправильно это.

А конец, где описывается, как кошка отходит — какая-то чудовищная смесь физиологии и благочестивого сюсюканья банальностей в духе слащавого пантеизма. Заключительные строки вообще на отвяжись:

Самое замечательное в книге — рисунки, текста могло бы быть поменьше, она бы от этого только выиграла.

Но поскольку тема сильная сама по себе, я это стихотворение перевела на русский лад. Если интересно, пишите, пожалуйста, в личку.

Из чудесного книжного шкафа: два сборника Николая Старшинова с его дарственными надписями.

Лирик. Фронтовик. Это он — "Гремят санитарные поезда — бессонная боль России", "Никто не крикнул: "За Россию!" А шли и гибли — за нее", "Никаких гимназий не кончала, Бога от попа не отличала, Лишь детей рожала и качала". А также шуточные стихи которые шуточные-то шуточные но какие тут шутки. ("На выставке собак" запостила в форум стихов).

Автограф: "Володе, дорогому парню, поэту, ровеснику С чувством самым нежным и дружеским Коля Старшинов"

Примечательна полиграфическим качеством даже для дилетанта вроде меня: персиковая глянцевая обложка, плотная бумага. Не репринт ли? Нет, свидетельствует автограф. Оказывается (колофон), отпечатана в Будапеште, типография им. Зрини.

Художник М. В. Эльконина

Автограф: "Володе Гордиенко — со старой дружбой. Орловский рысак Н. Старшинов"

В подъезде дома стоит полка. На полку выносят книги жильцы, которым они не нужны. И вот что было пару лет назад. В один летний день я увидела на полке в подъезде рядок тоненьких книг — поэтических сборников, формата в 1/32. По большей части – шестидесятых годов. Цветные обложки. На некоторых суперобложки. Во многих рисунки. Цена 9 коп, 16 коп., 1 руб. 30 коп. (цена с 1 января 1961 г. 13 коп). Советские издания поэзии ни с чем не спутаешь. Некоторые – с автографами.

Вот пара книг. Одна – с автографом. Вторая – без. Одна – дар автора. Вторая была, наверное, просто куплена для себя.

Рядок в полном составе перекочевал в квартиру, и книжки были сложены стопочкой в углу. На следующий день на полочке появился новый рядок старых книжек поэзии полочке занял. Стопочка в углу квартиры подросла. Интересно и грустно было брать в руки эти тонкие книжки, и читать стихи простенькие, прекрасные, плохие, иногда больше чем полувековой давности.

Оставим воображению состав этой бывшей библиотеки. В подъезд было вынесено и мной унесено десятка три книг. Возможно, их было гораздо больше. А может, и нет. Оставим также воображению (и архивной папке ЦГАЛИ) реконструкцию жизни людей, которым принадлежали эти книжки с дарственными надписями. 60-е годы: «Володе, дорогому парню, поэту, ровеснику... На память о Литинституте... На память о старой дружбе... Соратнику по Литинституту и Бару №4! Товарищу по Литинституту...» 70-е годы: «Тамаре и Володе Как память о природе, О Ялте и о море, Где встретимся мы вскоре... Тамаре и Володе в память Переделкинских злачных мест... В день нашего знакомства и начала дружбы... Владимиру Никифоровичу... « 80-е годы: «С удивлением и восхищением огромным мастерством Вашим, Владимиру Никифоровичу... Тамаре Петровне... Доброй Тамаре Петровне сердечно... Тамаре Петровне с глубочайшим уважением...»

Вглядимся в книжечки как артефакт. Теперь они стали представителями не только времени, но и его материальной культуры и художественного вкуса, и, конечно, идеологии. И тех ограничений, которые тогда воспринимались настолько органично, что, можно сказать, не воспринимались вообще, а сейчас заставляют задуматься – какие из собственных шор мы не видим сегодня?

Книга без автографа – Вера Звягинцева «Зимняя звезда». 1958 год.

Открывает ее одноименное стихотворение унылого пафоса «...Знаю я слова простые, Что вовеки не умрут, Совершенные, святые: Люди, родина и труд».

И есть в ней замечательное стихотворение «Звезда»: В неудаче, в болезни, в горе, А вернее сказать, всегда, На огромном земном просторе Человеку нужна звезда.

На памятнике ее в граните у имени — астра-цветок, или может галактика, или звезда.

Книга с автографом — Александр Коренев, «Ярость». 1964 год.

Открывает ее стихотворение аналогично унылого пафоса, хоть и с большим напором «...Воздух взять: О нем — ежеминутно Мы не говорим. А   д ы ш и м   им. Просто дышим! От рассвета — дотемна Небом неохватной широты... То же самое.   Р о д и н а,   Значишь в жизни для меня И ты».

И есть в ней замечательное стихотворение «100 небылиц». Баллада о снеге: ...Тихо вьюжится... тихо вьюжится... Без конца где-то сверху десанты Всё высаживаются, всё высаживаются. Всё выбрасываются, носятся, кружатся. И снижаются нежно осадки. (...) И никто меня, никто, ни-Кто, нигде не слышит. Взят. Мой последний голос тонет. В вихре белых тел несет И меня... — в десантном взводе Хлопьев, в бертолетной соде, в нафталиновой слюде... Где-то, где мы теперь осядем? На какой еще звезде?

Как говорят статьи в интернете, Коренев прошел всю войну. Ранен. Чудом выжил. Осенью 1944 — десант в Восточную Пруссию. Единственный уцелевший. Дата под стихотворением — [19]52, [19]62.