Во многом, этот рассказ напомнил мне «Бойню» Петухова. Однако, у этого произведения есть легкий шарм, притягивающий читателя, начиная от необычного и выигрышного названия, которое, безусловно не дает разгадок и намеков, но заставляет дочитать рассказ. Безусловно, тематике социального взаимодействия обитателей Свалки, отведено довольно много места, как такового целостного мира я не увидел, и захотелось узнать что и почему, а финал позволил задуматься еще и над первопричинами всего происходящего. Хотя, в целом, для формата журнального опуса вполне подходяще.

Если бы пытливый читатель соизволил провести аналогии и сравнения, он бы наверняка вспомнил знаменитый фильм «Банды Нью-Йорка», где каждый из героев обладал своей уникальной харизмой. Удивительно, но память Гиляровского в своей ностальгической грусти по ушедшей Москве, какой бы несовершенной она не была, в сравнении с молодой советской столицей, смог сохранить на долгие века память и об уникальных обитателях этого города. Описывая быт и чудовищные нравы Хитровки, в то же время автор уделяет внимание наиболее удивительным из ее жителей, в существование которых иногда трудно поверить, но экскурсии по этим местам для различных литераторов с должной почтительностью сохранили достоверность описываемого. Наверное, это был первый рассказ из сборника, прочитанный мной давным давно, и впечатдивший достаточно, чтобы перечитывать эти воспоминания, как дополнения к «Кондуиту и Швамбрании» или, в меньшей степени — «Республике Шкид». Это и вправду интересно.

Из всей эпопеи коротких заметок о старой Москве, написанных г-ном Гиляровским, потом ностальгически их выпестовавшего, как гимн новому советскому настоящему, все же «Сухаревка» наиболее уютна. Здесь скрывается тот самый азарт искателя приключений, как в омут бросающегося в таинственный и опасный мир потаенной Москвы. Но, разумеется, слово о Сухаревке не стоит и рядом с жестоким и пугающе откровенным описанием Хитровки, и, хотя эхо всей этой воровской и трущобной жизни отзывалось в толчее перекупщиков и продавцов, букинистов и старьевщиков, атмосфера была совершенно иной. Здесь царила хитрость и коварство, вкупе с остроумием, ценимым и стоящим своих денег. Прямолинейно каторжанская Хитровка врядли смогла бы состязаться в этом с обителью хитрецов и знатоков искусств с залатанными карманами. В принципе, если взять отдельно взятый онлайн-аукцион, наследие Сухаревки живет и процветает, поэтому и читать заметки о прежней жизни Гиляровского вдвойне интереснее.

Еще один псевдопритчевый рассказ. Псевдо-, потому что религиозный антураж здесь нужен, чтобы показать очередные философские мысли автора устами его героев. Вот только опять же, иногда кажется, что все герои — это просто личности одного, ск оторыми он разговаривает в келье монастыря (или дома, куда он так спешит). А еще иногда кажется, что Селуков — это лайтовая версия Пелевина, когда среди фантасмагорического проявляется то тут, то там интересная культурологическая информация, но ее все равно хочется проверить. Итак, несколько послушников монастыря после прочтения статьи о девочке-собаке из Архангельска начинают богословски дискутировать. делают они это довольно долго, приводя различные примеры. люди ,вроде бы разные, но начитанные — это точно. Довольно гротескно искать тут какой-то символизм. но все же — в монастыре таким, специально пришедшим найти себя людям, определенно есть чем заняться, и, во многом, этио будет физический и духовный труд, послушания. Здесь же, компания беседует, и дает себе обеты внезапно, как внезапно их и нарушает. Девочка-собака тут, разумеется, инфоповод для всего этого философского трепа (по-другому отрывистые фразы и не назовешь). В общем, съездили, посмотрели, убедились или не убедились, да и разошлись. А по итогу, все было божьим промыслом и духовным испытанием.

В сущности, когда писатель, имеющий семью и увлекающийся лыжным спортом вдруг пишет увлекательное произведение о том, как некий обыватель из пригорода, в свои года живет с мамой и работает на заводе, чтобы создать собственную ячейку общества, родить ребенка и купить дом, вряд ли кто-то уж очень заинтересуется подобным, зато когда писатель, увлекающийся лыжным спортом напишет то же самое, но с некоторой долей трэша, по крайней мере, это вызовет любопытство, граничащее с нездоровым интересом.

Впервые я познакомился с этим произведением уже почти 20 лет назад, причем тогда оно лежало в тематической библиотеке рядом с Уэлшем и Бегбедером. Так вот, где-то между прекрасным и ироничным шотландцем и нудным Бегбедером затесался и Стокоу. Безусловно — это не та литература, которую порекомендуют в списке 100 книг, которые надо прочитать в своей жизни. Но, ведь, судя по тому, как интересуются подобной подноготной на ютубе, именно в таком ключе и стоит подавать какие-то смыслы. Однако, смыслов на сей раз мы искать не будем, они слишком очевидны, как и все эти фекальные приключения, что устраивает Стокоу, чтобы привлечь внимание к неким философским темам.

А ведь, по сути — это и не сплаттер-панк, это просто некоторые попытки сделать что-то стоящее за неприглядной оболочкой. Насколько я понимаю, повесть о Стивене и коровках была частью некой межавторской серии, возможно написанной специально для эпатажа и шока у читателя. Однако, если не смотреть на фекально-садистскую составляющую, можно увидеть и едкую сатиру, и психологизм, и социальные пробелмы ,выставленные слишком ярко и рьяно, а можно и посмотреть на то, как бы выглядело внутренне видение мясоеда у человека, мясо не употребляющего. Мне, почему-то вспомнился Карел Чапек и его «Война с саламандрами», а ведь 1998 год тоже был неким переломным временем. Это действительно сатира, но сатира не ради смеха, ведь если бы книга была написана только ради трэша, вряд ли ее кто-то дочитал бы до конца, а на аукционах она не представляла бы такой внезапной ценности. На самом деле, «Коровы» — это роман-инициация, причем написанный для того, чтобы сноб покривился, а некий гражданин с высоким эстетическим вкусом сказал — да, вот это современная литература, как чудесно все композиционно выстроено в этом произведении. А Мэтью Стокоу просто поедет на лыжный курорт, криво ухмылясь и хихикая.

Удивительной атмосферы рассказ. Это история человека, который, в принципе, ввиду своей педантичности, расписал свою жизнь по полочкам, не оставив в ней ничего лишнего. И вдруг, внезапно, по прошествии целого пласта времени понял. что желает что-то другое, что он что-то не доделал, либо не сдалал, недолюбил или не полюбил, не смог, не захотел. Так он создает себе альтернативную реальность, где у него все хорошо, хотя, в основном ,в реальности — пусто и уныло, несмотря на мнимые достижения.

И вот, главный герой загоняется все больше, в конечном итоге уже веря в то, что придумал, и о чем мечтал. Жена, дети, дом, и даже пес — примеряя на себя эти ролевые моменты, он уже практически верил в них настолько, что даже куклу машинально приобрел. В конечном итоге, он едет на юг (почему-то все должны ехать за счастьем или покоем именно на юг) в поезде с направлением «Новосибирск-Адлер» (в подобных я, кстати, ездил, отвратительнейший поезд, пускай и в купе, но это так, к слову). В купе он встречается с тем, о чем думал — примером идеальной семьи с многолетним стажем. Сравнивая и рассказывая попутчикам о несуществующих вещах, герой все более загоняется, но, что интересно — все заканчивается неожиданно и хорошо, даже и волшебно. Хороший рассказ, в общем

Прежде чем, критиковать данное произведение, а не просто оставить отзыв о прочитанном, читатель должден понять несколько моментов:

1. СВДС — реальная мировая педиатрическая проблема, активно изучаемая, но, при этом, сохраняющая печальную статистику и в наши дни.

2. Паланик начал работу над романом «Колыбельная» после личчной трагедии, когда его отца Чака Паланика и его подругу убил и сжег бывший бойфренд последней.

3. Как бы то ни было, роман поднимает множество социальных, психологических и религиозных проблем.

Итак, некий заштатный криминальный репортер по имени Стрейтор, настолько неважный в своей повседненвности, что имя его читатели узнают лишь в самом конце, расследует в рамках газетной сенсации случаи синдрома внезапной детской смертности, но мало кто знает, что герой сам пережил подобное. Он начинает думать, что причиной смертей становится некое фольклорное произведение — «баюльная песня», случайно или неслучайно попавшая в сборник детских потешек и песенок. В ходе расследования он выходит на риэлтора Элен, которая поднимает большие деньги, перепродавая дома с призраками, зная о том, что в этих домах происходит.

Есть и еще два персонажа — молодая девушка Мона, поклонница нью-эйдж религий, исповедующая викканство (современное ведьмовство), и имеющая бойфренда, чьего имени мы никогда не узнаем, но зато будем знать его прозвище — Устрица. Этот вредный парень имеет на все свое мнение, и является неким собираетльным образом типичного борца с капитализмом из начала нулевых — он веган, он имеет набор фактов о том как и из чего делают продукты в современном обществе, икак при этом мучают животных, а также достаточно инфантилен, чтобы противопоставлять себя в псевдоироничном стиле «взрослым».

Что объединяет их всех? В какой-то мере они становятся в стрессововй ситуации подобием семьи, двадцатилетняя мона — псевдодочь репортера, а ее парень — псевдосын риэлторши. Недоданное отцовство и нереализованное материнство позволяют щадить этих зарвавшихся «детей», даже когда все начинают понимать, что знание баюльной песни может убивать и независимо, и вопреки. Так, начинается совершенно другой сценарий книги — из магического детектива он все больше переходит в магический триллер-боевик с долей ироничности.

И самое интересное, что финал «Колыбельной» остается открытым, он требует продолжения и интригует внезапно оборванной историей.

Что же можно понять из этого романа. Человек, переживший трагедию внезапной потери близких остается со своим горем один на один, и все, что ему остается, найти себе увлечение (неважно — ломать ли кукольные домики, или просто пить алкогольные напитки, или продавать дома с привидениями). Фольклор — это не просто детские сказки, песенки и потешки (об этом говорит практически каждый писатель литературы ужасов, но, пожалуй Бром возводит это в абсолют). Иллюзия семьи, иллюзия любви и дружбы останутся таковыми перед непреодолимой жаждой власти, стоит лишь вкусить ее, даже если это просто знание четверостишья на языке зулу.

Паланик остается верен себе, преподнося все эпатирующим способом, который у случайного читателя вызовет неприязнь откровенностью сцен, жестокостью, или очередным намеком на гомосексуальность автора, однако, в целом — это философское произведение,при этом, интригующее и захватывающее.

»...бал правит аффектированная бессюжетность» (с) некоторая статья

На самом деле, так проще, либо упрятать голову в консервативную раковину, либо кидаться на амбразуру с постмодернистскими стихами или рассказами, и, внезапно получать одобрение. Так устроен мир, тренды изменчивы. Как популярны анафорические стихи, так и постмодернистская литература входит в реалии современного читателя. Собственно, сюжет, как таковой есть. Парень поехал с друзьями в Горнозаводск (из Перми, городок там же — насколько я помню, там делают цемент), чтобы заработать немного денег, пока ехал — друзья куда-то делись (подружка\девушка и закадычный приятель-острослов), покрасил швеллеры (балки п-образной формы), заработал — поехал домой. Но, не все так просто. Проще сказать — что за тупизна — написать рассказ о чем-то незначительном (как говорится в критической статье), но, как мне кажется, в рассказе заложен вполне себе интересный посыл. Три героя словно дополняют друг друга — им по двадцать, они отличные друзья, девушка даже влюблена в главного героя, и вот они едут, чтобы заработать — не на край света, а совсем недалеко, на обычном автобусе в том же регионе. И вдруг все заканчивается внезапностью (как я понял такой внезапный финал — в стиле Селукова) — покрасил\домой. Куда делись все остальные? Сбежали в закат? Нет, слишком просто и глупо даже. А вот тот факт, что герой

Продолжая путешествие по сборнику «Как я был Анной», нельзя не отметить разное качество рассказов, вот к примеру этот — достаточно сырое произведение, написанное не без влияния господина Чинаски (Буковски). В целом, мне кажется, что, как и боольшинство рассказов и новелл Селукова — это идеальное чтиво для поезда\самолета\такси(?), когда не отягощенный беседами с попутчиками читатель словно бы находит попутчика в лице лирического героя рассказа, и слушает его монотонную и сбивчивую трескотню, пробегая взглядом по страницам. Что ж, именно так я и воспринял «Святую троицу», опять же, не найдя в ней всего того, что приписывают прозе Селукова, ругая ее. Впрочем, поругать можно, разве что, стиль — это некоторая сумбурность или перескакивание с темы на тему (но мы ведь едем на юга, не так ли?). Ремарковского юноши в рассказе я не увидел, как и биполярности, скорее вот эту самую неприкаянную жеманность и наигранность, которую пытаются выдать за откровения безумца. Нет, определенно здесь есть постирония на все — на ту неприкрытую религиозность, или ее фальшивое подобие (ведь в других рассказах вполне себе показаны религиозные люди, как они есть), на желание убежать от действительности, на кризис среднего возраста, в принципе на что угодно. Просто главный смысл — все возвращается на круги своя, не смотря ни на что, и в этом та самая сермяжная правда, как выразился бы герой Ильфа\Петрова. Это рассказ — просто скоротать небольшой промежуток времени, вспышка сверхновой, или пролет света одинокой лампочки, еле видной из окна поезда.

Рассказ Селукова, победивший в номинации «Лучший рассказ» литературного журнала «Юность» — это история, словно ,собранная из кусочков. В сущности здесь есть три составные части. Первая — это социальный фон — ночной клуб города Перми и его контингент — от посетителей и до персонала, где внезапным нюансом стало появление необычного охранника, с долей религиозно-философских принципов, которые не пришлись по душе этому саом у контингенту. При всей серьезности намерений автора — показать нам человека на сто процентов правильного и религиозного возникает вопрос — а для чего, собственно он пошел работать в клуб? Чтобы испытать свою веру — так судя по рассказу это ему не было нужно, он самосовершенствовался в своем внутреннем мире, много читаяя, имея для этого свободное время. Если это кому-то не нравилось, спроса с главного героя в этом и нет. Вторая составляющая — это восприятие в дальнейшем охранника как юродивого либо мессию, что также было ошибочно (наверное), ведь он по сути никого не пытался наставить на истинный путь. Ну, и третья — автор раскрывает образ рассказчика, как женский, и это у него получается неловко, словно крайние абзацы были дописаны позже, второпях, и рассказчик вопрошает у героя, как у духовного учителя, на что получает достаточно закономерно простые ответы. Скорее всего .так и должно быть, когда каждый ищет свой путь самостоятельно, не нуждаясь в посредничестве.

«Лужи, оживлённые дождём, были красивыми, а всё остальное — нет...»

О Селукове сейчас говорят достаточно много, и хорошего, и плохого. Хорошего, в основном, с подачи Л. и Г. Юзефович, ну а плохого — все остальные. Как будто до этого пермского автора никто не ругался на страницах своих книг матом или не поднимал со дна социально ориентированной реальности какие-то неприглядные темы. начал я с «Мальчика», и попал видимо в какой-то некритикуемый рассказ. Это философская притча о том, как проходит жизнь. Укого-то она достаточно степенна и выверена стереотипным существованием, а кто-то начинает выбиваться из однообразного бытия своим особым взглядом на жизнь и сове место в ней.

Мальчик (безымянный для нас, читателей) еще с рождения мог видеть мир совершенно по-иному, что доставляло много проблем его отцу, в рассказе показанному своеобразной тенью Мальчика. Он умел видеть прекрасное, во многом даже больше, нежели нужно, и подмечать уродливое. Автору чудесно удалось отобразить это эпитетами, достойными, например А.Иванова (думаю, неслучайно Селуков является сценаристом «Общаги»). Как чудесно он сплетает давнее, почти забытое, с объективной реальностью, не рассказав .в сущности ничего. Мальчик родился. жил и умер, и на его место пришло что-то новое. «Свято место пусто не бывает», а оказывается, что кто-то это место наполняет святостью, возможно скрываясь под обезличенным образом.

Вообще, фантастические миниатюры Джанни Родари всегда имеют социально-сатирический подтекст, возможно не всегда воспринимаемый таковым в детстве, но остро ощущающийся в зрелом возрасте. Начинаясь, в типичном для итальянского темперамента, стиле почти детективном, но, вместе с тем, почти комичном — со всеми этими крокодилами потеющими и индюками, не говоря уже о слоненке в ванной к концу произведение приходит с основными поставленными проблемами — реклама двигатель ли прогресса, каковым ее считают сами рекламопроизводители, и как в назидание автор делает нам заявку на то, что с таким прогрессом скоро вместо созвездий на ночном небе будет красоваться незатейливый слоган «Мастика «Биллибонц» блестит как сотня солнц». И хотя Родари явно делал отсылки, в первую очередь, на «загнивающий» запад, все же он беспокоился о своей ворчливой, но и наивной стране Италии.

Завершающим произведением графической антологии «Зов Ктулху» стал рассказ «Дагон». Для его воплощения был приглашен иллюстратор-дебютант, который подошел к отрисовке произведения модернистски, но, в то же время с личным творческим осмыслением. Этот комикс смотрится акварельным рисунком, где фоны кажутся не объемными, но и не статично двумерными, благодаря тому же стилю фотографической отрисовки персонажей, что мы встречаем, например, в графической адаптации Стивена Кинга «Н.»

Лавкрафтианские существа выполнены в необычном стиле, что свидетельствует, скорее, о женском подходе к рисованию, а Элис Дюк единственная женщина-хужожник в проекте. Во всяком случае, рисунки мне напомнили что-то вроде детских работ, посвященных ночным кошмарам.

Что мне понравилось в этом сегменте графической антологии «Зов Ктулху», так это рваный поспешный стиль отрисовки Дэвида Хартмана. Здесь возникает ощущение набросков, на скорую руку сделанных художником-криминалистом, со слов очевидца — они угловаты, небрежны, но вся суть случившегося передается с точностью. Рассказ протекает с этой неминуемой скоростью, завершаясь, словно бы, внезапно, не давая читателю перевести дух перед следующей новеллой. И это показалось мне очень интересным ходом. А художник, по итогу — наверное самый именитый среди поучаствовавших в проекте.

«И остаться здесь навеки среди чудес и красоты...»

Впечатляющая живая отрисовка Лея Галлагера с практически бережной текстовой адаптацией. Все сцены, показанные на страницах комикса выаерены, а диалоги практически не упрощены, что очень радует. К тому же, большое внимание уделено и фоновым пейзажам, и архитектуре вырождающегося городка, а особый акцент делается на глазах жителей Иннсмута. Мне очень понравилось прелистывать эту новеллу, особенно впечатляют и великолепно нарисованные Глубоководные. Дух Лавкрафта здесь, определенно, присутствует.

«Данвичский ужас» в исполнении Кулбарда можно посоветовать, в первую очередь подросткам (!), хотя на книге красуется значок 18+. Это история, выполнена в очень ироничном стиле «наив», где большинство героев скорее забавны, с умильной мимикой и особенно потешным выражением взглядов. Жители данвича — вовсе не степенные фермеры\горожане, которыми так восхищался ГФЛ, а скорее реднеки, на их фоне старик Уэйтли, его дочь альбиноска Лавиния и уж тем более сам внучек Уилбур совершенно мультипликационны. Гротескный монстр-близнец и вовсе напоминает скорее персонажа из мультсериала «Охотники за привидениями», хотя, чего уж там говорить — это ведь графическая адаптация, как если бы ее напечатали в журнале. Поэтому, те, кто читал — посмотрят на «Данвичский ужас» в ироничном ключе, а неофиты скорее всего захотят прочитать оригинальное произведение.

А вот это заглавная графическая новелла сборника Локвуда пересказывает нам одно из самых интересных произведений ГФЛ. Отрисовка Д'Израели близка к классической, очень интересные фоны с преобладанием фиолетовых и багряных тонов вызывают будоражащие и тревожные ощущения. Динамика персонажей также очень интересно отрисована, они смотрятся живыми — если это культисты — то они отвратительны, если это положительные герои или эпизодические персонажи — они либо волнительно беспокойны, либо наполнены твердой волей и непоколебимостью. Циклопические зловонные руины Р'Лайха выполнены очень тщательно и действительно внушают некоторый трепет. В качестве финального сюрприза читателю предлагается лицезреть Ктулху в весьма необычном виде, имеющем, впрочем, место быть.

Итак, «Скиталец Тьмы» в воплощении Шейна Айвана Окли и Дэна Локвуда, показался очень интересным и странно современным. От других графических адаптаций сборника «Зов Ктулху» его отличает, прежде всего нуарный стиль изложения. По большому счету, пролистывая этот небольшой фрагмент антологии, ощущаешь ,что перед тобой визуальная новелла, и еще чуть-чуть, и картинка начнет статично двигаться, а тебе останется только внимать скупому тексту. Роберт Блейк, несомненно срисован с образа самого ГФЛ, что является своеобразной пасхалкой истории в картинках, ну а внезапное появление самого Скитальца Тьмы, во многом, яркой для всего графического желто-черного стиля исполнения, получается эффектным, обрывая мистическую историю завершающим кадром, полностью сочетающимся с эпиграфом.

Прежде чем начинать читать этот роман, нужно уяснить для себя две вещи. Первая — необходимо понять, как воспринимать это произведение — как некоторый магический реализм с отсылками к поп-культуре 70-90-х с легким шармом Уэлша\Паланика\Лимонова (???), либо как некий социальный драматический экскурс в жизнь отдельно взятых молодых людей из Бруклина, с примесью уличной культуры и большим музыкальным багажом, который всенепременно надо слушать при прочтении, чтобы погрузиться в атмосферу авторской задумки. На самом деле нет)

«Одиссея памяти»... есть особый сорт людей, который любит оглядываться на жизни других, чтобы иногда успокаивать себя — «вот я то что, тут вон что у людей творилось». Наверное, стоит именно так понять Летема, который создал «Бастион одиночества», как некий сплав судеб, где каждый персонаж неслучаен, но, по-своему, трагичен. При этом тонкость аллюзий, отсылок и скрытых смыслов настолько неочевидна для обывателя, что он наверняка либо прочитает роман, как нечто пошлое, либо не дочитает вовсе, потому что, надо сказать, произведение достаточно нудноватое.

Но, все же, стоит ознакомиться с этим произвдением по нескольким причинам. Автор, намеренно окутывая читателя в завесу печали, одиночества, и неприкаянности героев, рассказывает нам, на самом деле, историю Бруклина, как района, пережившего несколько перерождений, от времено «Банд Нью-Йорка», через призму мультикультурного Вавилона всех этих обветшалых улиц, к некоторому мнимому Ренессансу с фальшивыми ресторанами «под Европу» и снобами, которые даже не знают соседей.

И, конечно, музыка. В книге ее много, и нарочито подробно отсылая нас к тому или иному исполнителю, для каждого, взявшего книгу в руки, проводится экскурсия в стиль. соприкасающийся со звуком. Музыка улиц 70-х, 80-х, 90-х — взлеты и падения, через которые проходят люди под эти самые ритмы, а в итоге — все те же пыльные пластинки .которые можно продать. купить новые, или потратить вырученное на минутные удовольствия. А вообще, там даже Брайан Ино есть, а это уже зарождение независимой электроники.

Неслучайны и отсылки к комиксам. Жуткая жизнь немногих белых детей в районе агрессивных уличных банд приводит их к тому, что они замыкаются в выдуманном мире супергероев, а кто-то становится ими по-настоящему. Аллегория, безумие, вещества — что происходит на страницах книги, когда мы видим воочию Аэромена и его ипостаси, проявляющиеся не просто так — а через некий артефакт — кольцо, делающее аллюзию уже на«Властелин Колец» и «Хоббита», упоминающиеся в романе вскользь, но отдающие тот архетип всемогущества при помощи какого-то символа.

А еще здесь много написано про дружбу и самопожертвование. Но ведь супергерои так себя и ведут. При всевозможном упоминании «Марвел», главный герой в своем отчуждении — это персонаж DC — более взрослой и мрачной вселенной, именно поэтому роман взял себе это имя — «Бастион Одиночества» — тайное обиталище-крепость Супермена. Но для чего? если вспомнить, то в этой крепости Супермен поставил огромный памятник своим родителям.

Конфликт отцов и детей также пронизывает текст насквозь. Знаменитый художник и знаменитый музыкант — родители двух друзей, и их исчезнувшие матери — вот трагичная предпосылка для грядущей беды. Это одиночество взрослых, которые не могут помочь своим детям, но заведомо слабее их, дети им пытаются помочь снова обрести себя среди этих недобрых улиц. Отцы все равно этого не поймут, а сыновья не обретут покоя.

А еще некоторые фанаты Хита Лэджера считают, что этот роман любимый у этого почившего слишком рано актера, но он упоминает о «Бастионе...» в одном из интервью, только в контексте того, что и сам он проживал в Бруклине. А еще кто-то заметит, что его трагичный джокер тоже вписывается в одиночество мультивселенной Дин-стрит.

А прочитать роман стоит, наверное... Или просто послушать музыку

Il Principe Gelato

Впервые эту миниатюрную сказку прочитал в детстве и она мне очень понравилась своим социальным подтекстом. В этом плане она очень здорово перекликается с одним из рассказов Людвига Ежи Керна о псе Фердинанде — «Тележучок». Вся суть этой социально-психологической (смешной и иронической) сказки в том, что очень близко нашим любителям микрозаймов. И если сейчас агент кредитора будет звонить до упаду и угрожать-увещевать, то в давние годы агенты были не в меру суровее и давили на совесть неплательщиков более рьяно. Социалистически настроенные герои Родари (а таких в его римских фантазиях много), помножают свои взрывные бунтарские характеры на характер чисто итальянский. И вот нежданно во взятом в кредит холодильнике, за который, конечно же, нечем платить, появляются инопланетяне, которые любят холод, а их величина позволяет сделать экспансию на Землю практически безболезненной для самих землян. Ну, и конечно, финал сказки несколько бравурный — с креативным подходом к рекламе и оплате по счету. В общем, «марсиане помогут», а тем не менее...

Эпопея с прочтением произведений Иванова продолжается, и, свой черед настал и для «Пищеблока».

Писатель определенно сделал коммерчески выгодное произведение, чему и способствует уже второй вышедший сезон сериала (я не смотрел, но удивлен, как можно эту историю растянуть на такую длительность). И сам роман написан великолепно, как и все, что я читал у Иванова, а что-то и перечитывал. Однако, почему-то, от начала и до конца прочтения я чувствовал некоторое ощущение дежа-вю. Дело в том. что у меня есть еще один автор, которого я иногда перечитываю — это мало кому (или я ошибаюсь) известная Ирина Денежкина. Сейчас она пишет сценарии для сериалов, а лет двадцать назад номинировалась на премию «Нацбест» с примерно похожим произведением про бритоголового мальчика в очках Валерочку, который, судя по рассказу «Нацбест», имел реального прототипа), и его приключения в лагере.

«Пищеблок» начинается очень бодро — со страшилок, которые черно-красной нитью вплетаются в канву повествования, раскрывая нам персонажей, причем довольно ярких и запоминающихся — это различные пионеры и вожатые образца Олимпиада-80. Что ж, среди этой веселой мишуры, вырисовывается не только мрачноватый мальчик Валера (в очках), но и вожатый Игорь Александрович, модный и молодежный, но, разумеется мечтатель и философ. Я нечаянно вспоминаю про Виктора Рахманина из хоррор-повести Успенского про пионерские страшилки «Красная рука, Черная простыня, Зеленые пальцы» с его доводами и злоключениями.

Иванов пишет талантливо, ради мрачной истории о вампирах он даже сменил локации с любимого Урала в Самарскую область, чтобы погрузить нас в страшный мир советского детства, и вызвать ностальгию у тех, кто полюбил эту эстетику сейчас. Однако, будучи взрослым человеком, он опять же забывается, и пионеры нарочито пластмассово грубят и подкалывают друг друга. Несмотря на обилие редкого фольклорного детского компонента, почему-то культура повседневности лагеря выглядит ненастоящей, хотя и интересной. Чтобы понять про быт и сленг пионеров того времени, наверное стоит почитать Козлова с его «Гопниками»\«Школой», но мы четаем не реалистичную автобиографию, а печальную и захватывающую сказку про те времена, где многие были, а многие только узнали про все это. Вампиры в романе — все та же ширма, которая карикатурно показывает нам советский идеализм через призму существ, использующих фетиш пионерии для маскировки. В то же время, бунтари-молодежь и дети до уровня уставших от советского несколько не дотягивают. зато есть драматизм и любовь, и финал, печальный, но внушающий надежду на будущее. А это уже Крапивин.

Кстати самое чуждое слово в романе — это

И, в целом, это было чудесно. Буквально недавно пересматривал эти комиксы (все еще комиксы, а не графические новеллы) от «Эгмонт» (в бумажном варианте у меня две первые части, а следующие пришлось рассматривать с экрана). Интрига и экшн-составляющая с неплохой классической отрисовкой, все же продолжает радовать также, как и в середине 90-х. История поиска Атлантиды, вкупе с небольшой долей конспирологии и фантастических мотивов позволили сделать еще одну увлекательную историю об Индиане Джонсе, не вторичную, но, возможно под глубоким влиянием «Ковчега завета». Интересный сюжет, поверхностный экскурс в исторические эпохи, и знакомство с артефактами — вот тот небольшой торный путь, что все еще продолжает романтизировать археологию и смежные науки. Можно и древнюю редкость описать и параллельно проучить какого-нибудь врага, и зачет параллельно поставить юноше, вовремя подвернувшемуся ,чтобы спасти любимого профессора. Можно сказать, что так все и есть на самом деле. И это радует.

Сны Бальдра...

На самом деле, не переставая, восхищаться творчеством Джеральда Брома, все больше вижу в нем самом остатки того самого хтонического, первобытного и примордиального более, чем в любом другом авторе темного фэнтези. Создавая свои причудливые иллюстрации, он неразрывно соединяет их с текстом. Ведь именно так и притягивают читателя и Туве Янссон и Экзюпери — без аутентичных авторских рисунков магии при прочтении не произойдет. А она безусловно есть. Судя по всему, в чем-то повторяя путь «Потерянных богов», автор захотел показать нам историю еще одного неудачника, но с более менее счастливым, «рождественским» финалом. Может быть поэтому в книге остаются пасхалки-имена, чтобы напомнить нам о прошлом.

Джесс «Крампуса» — это скальд давних саг ,который ведет нас по пути йольских мистерий, проложенных по выжженным светом неоновых фонарей американских городков, где даже в захолустье не осталось ничего святого и волшебного. Но вот достаточно пары взмахов кисти, и вот он — Крампус уже скачет по заснеженным пустошам, а Санта-Клаус вовсе не так прост, как он мнится столпившимся в супермаркетах простакам.

Но, чтобы понять мистерию. необходимо в нее погрузиться, и вот тут Бром начинает ерничать уже над Гейманом и Кингом, при этом не оскорбляя их величия, он тпросто рассказывает древние сказки на свой лад, и знаете, очень и очень неплохо, по крайней мере у меня возникло совершенно мало вопросов к этнографической и магически-реалистичной составляющей. Здесь создаются новые магия и мифология с большой тоской по ушедшему европейскому прошлому, и, прорастая на старых кострищах индейских типи, новые боги и герои сражаются на просторах Северной Америки, с долей юмора, отсылкой к старым вестернам, сквернословием, а еще парой запыленных книг с картинками.

У меня эта сказка Родари вызывает столько воспоминаний о детстве, что сегодня перечитал ее снова, буквально в обеденный перерыв. Поистине, это самая чудесная утопия для детей, когда-либо написанной. В этом плане сразу вспоминается еще одно произведение такого рода — «Шел по городу волшебник» Юрия Томина. Ну ведь правда?) Планета, где каждый день новогодний, есть можно все, что угодно, хоть землю — а оно будет вкусным и съедобным. Любые игрушки — самого хорошего качества и ценности бесплатны, а все за людей делают роботы. Такое обычно характерно для того общества, где есть социалистический строй и определенная прослойка населения, которой не всегда на что-то хватает. Но, разумеется, посыл остается совершенно иным — ни волшебные спички у Томина, ни целая планета новогодних елок ничто перед желанием светлого и прекрасного будущего, которое строят сегодняшние пятиклассники, мечтающие и желающие блага не только для себя. В первую очередь, Марко Милани, юный ворчун из Тестаччо в Риме вспоминает о родном городе и районе и всенепременно сохраняет свою непоколебимую идентичность даже в условиях нереального и соблазняющего его союзническими отношениями мир пришельцев, которые, впрочем тоже не сильно доверяют землянам)))

Прошло несколько лет, и Николай возвращается на Черное море, где участвует в экспедиции по вводу в эксплуатацию подводного дома «Садко», где он выступает уже в виде опытного аквалангиста. Читатель знакомится с бытом и спецификой жизни в подводном доме, его обитателями и экспериментами, которые там производятся. Рисунки Беломлинского украшают повесть и делают ее забавнее, но сам текст уже сквозит опытом прожитых лет и легкой грустью, по крайней мере, мне так показалось. а еще в конце книги есть небольшой очерк с реальными фотографиями всех экспедиций Сахарнова, в которых пришлось поучаствовать и его литературному герою. И это очень здорово и интересно.

Во второй подводной повести Николай отправляется на дальний Восток, чтобы сделать иллюстрации для научной книги о морепродуктах. Здесь он знакомится с молодыми водолазами, по-настоящему суровыми и мужественными людьми, и опускается на дно Тихого океана, наблюдая за сложнейшей работой — ловлей трепангов. В «Трепанголовах» еще больше ощущается атмосфера, схожая с Юрием Ковалем — одинокая ветренная романтика, пропитанная морским воздухом, размышления и тоска по дому, месту, куда приятно возвращаться.

Что может захватить более, нежели хороший и интересный рассказ. С самого раннего детства читал и перечитывал издание 1972 года с повестями Святослава Сахарнова о подводных приключениях в Тихом Океане и на Черном море. Эти, простые, написанные в виде дневников, рассказы об экспедиционном быте людей, западали в сердце также, как и волшебство слова Коваля, прочитанного примерно в том же возрасте. Путешествие на «Тригле», небольшом моторном боте, которую безоговорочно назвали шхуной, в компании столь же разношерстной, сколько и интересной, молодого художника Николая захватывает сразу. Экспедиция эта была палеонтологической, молодые ученые искали отпечатки древних морских животных, параллельно попадая в курьезные ситуации и, вместе с главным героем, юный читатель мог узнать кое что и о морском быте, и о названиях животных, да и вообще о многом, что может пригодиться для рассказов будущим поколениям. Из всех трех повестей, «Тригла» кажется самой летней, самой прогулочной и веселой.

Маленькие девочки вырастают, но где-то в глубине души, они все еще маленькие девочки.

В юности мне очень нравилась книга «Девочка, которая любила Тома Гордона», пожалуй это был первый психологический триллер Кинга, мною прочитанный. Вся эта тематика самокопания, вообще очень способствует времяпровождению с книгой в одиночестве осенних ночей. И чуть позже я познакомился с историей Джесси. И, конечно, сопоставил ее с историей Триши. «Игра Джералда», в этом ключе, судя по всему, была пробой пера. Длинное повествование, где, собственно ужасу и survival-части уделено слишком мало времени, и все персонажи, как галлюцинапции, так и реальные угрозы вроде

или

это статисты, фон для личных и глубинных переживаний взрослой женщины со своими скелетами в шкафу. Это бесконечные разговоры с подругами и своими альтер-эго в полубессознательном состоянии, это заморачивание в том, что именно она — причина смерти своего мужа, это неодолимо-неотвратимое возвращение в тот памятный день солнечного затмения, когда произошло что-то, по ее мнению неправильное, но и не без ее (опять же) вины. ВИНА и САМОКОПАНИЕ — вот два ключевых столпа произведения, и, может быть, именно поэтому история Триши, написанная на пару лет позже, смотрится динамичнее, и живее. Девочке сопереживаешь, и пугаешься вместе с ней мрачного леса, а вот чтение «Игры...» превращает нас в соглядатаев, подглядывающих, и судачащих потом обо всем увиденном. Неслучайно, завершающие главы — это письмо, в котором рассказывается о том, как бы умело ситуацию скрыть. Что ж, Джесси победила всех своих фантомов, и излечилась, а вот лунному человеку времени уделено все же очень и очень мало, как по мне, персонаж этот на удивление интересен и самобытен, только Кинг мог такого описать. Хотя, мне кажется, своим романом писатель несколько поиздевался над женской психологической тематикой в общем и частном. И, тем не менее, роман, как и его экранизация стоит времени, на него потраченного.

К слову, как и всегда у Кинга, в романе есть взаимные пересечения с еще одним унылым произведением автора —

На самом деле, очень сложно было прочитать этот небольшой, в общем-то рассказ. И, наверное, в первую очередь, потому что он в большей степени психологический, нежели фантастический, и, во многом, выдерживая стилистику сборника, как такового, он не смог расправить крылья в должной мере. На обычном примере семьи снобов, очень правдоподобно (даже сериально) показанной через поведение статичных героев и до странности заежженного непонимания (тоже статичного) между будущими свекровью и невесткой, за которыми наблюдает душа в ожидании воплощения, за порядковым номером и предназначением (строго по номенлатуре канцелярии небес (?)) нам подается то, как из-за глупости людской не получается великого. И, наконец, мы понимаем, что конфликт модернизма и якобы патриархального может привести к тому, что не рождается в итоге человек, могущий сделать что-то полезное для всех. А все из-за старухи-матери с псевдоаристократическими взглядами. И действительно, такое сплошь и рядом. Угнетенные невестки, которые слушают Би-2, но не знают об опере, что вовсе не является показателем дурного тона или несоответствия пассии. Так ведь не бывает, по итогу)))? Но нет, все раздувается до уровня вселенской катастрофы в духе «Брюса Всемогущего». А на деле. было бы достаточно всего лишь немного изменить финал, потому что осадок безысходности остается именно в духе сериального послевкусия, но не надежда на светлое будущее.

«С самой своей смерти в 1937 году Лавкрафт начал стремительно превращаться в культовую личность.У него и тогда уже был круг учеников, подражавших учителю и работавших вместе с ним». Эдмунд Уилсон, «Сказки о чудесах и нелепостях» 24 ноября 1945 г.

Взяв с полки заветный том под редакцией Роберта М. Прайса, который на сегодняшний день является одним из крупнейших издателей произведений легендарного Г.Ф. Лавкрафта, я поспешил уйти от пытливых глаз посетителей нашей скромной книжной лавки… С обложки книги на меня взирал грозный неспящий Ктулху, исполненный подражателем Гигера настолько аляповато, насколько может быть магом человек, вырезавший магические знаки из бульварной газеты. Тем не менее, добротного качества обложка скрывала под своей рельефной завесой на ослепительно белых листах бумаги, вдвое повышающих стоимость тома, двадцать восемь новелл лавкрафтианского хоррора, как обещал нам издатель. Двадцать восемь ключей от Бездны, двадцать восемь ступеней на безжизненное плато Ленг, а быть может двадцать восемь таинственных знаков, позволяющих увидеть Сновидческий мир? Все это ожидал увидеть мой внутренний мир на страницах сборника. В оригинале он носит имя «Аколиты Ктулху», достаточно непонятное для русскоязычного читателя название, что, все же, воспроизвелось в игривой форме в аннотации от издательства. Но в их интерпретации слово «аколит» несло значение ученика, ученика самого Г.Ф.Л., который скрывался под литерами непроизносимого имени в своих письмах. Однако истинное значение понятия «аколит» несколько глубже, это последователь, спутник, если так можно выразится адепт культа Ктулху, но не иномирового спящего и одновременно неспящего Бога, а одного из самых значимых творцов минувшего столетия.

Оформление книги было выдержано в популярном стиле изданий произведений Нила Геймана, которому пророчат судьбу нового Стивена Кинга, он же стоит и во главе списка «аколитов», однако сам он представил на суд читателя лишь короткую новеллу, исполненную саркастических американизмов, колких подробностей и нечестивых замечаний, которые как раз и претили проанглийскому консерватору Лавкрафту.

В самом издании при глубоком изучении обнаруживается сонм опечаток, которые говорят лишь о главном и одновременно самом страшном значении фолианта – спекулятивных изысканий ради скорой выгоды. Дорогое издание пестрит наспех сделанной работой корректоров, которые позволили измарать чистейшие листы поделкой.

Вернемся в мир сборника «Культ Ктулху». На страницах рядом с маститыми Борхесом и Гейманом приютились совершенно неизвестные русскому читателю, авторы, чьи рассказы датированы первой половиной XX века, но они лишь косвенно приглашают нас за завесу мистической тайны. Быть может наиболее значимым для поклонника творчества джентльмена из Провиденса станет интересная литературоведческая статья, которая прелюбопытна и написана хорошим языком.

Испытывая трепет, я поставил фолиант на полку, предоставив будущим читателям ознакомиться с этим сборником, чтобы открыть для себя тайные миры Лавкрафта, стать сетевым почитателем тентаклеобразных монстров, не отражающих и капли миров Мастера, а быть может отвратить от потаенных эстетически изысканных новелл профана. Это неизвестно лично мне, но рок Судьбы наверняка оставит этот сборник в небытие.

'А вот простой, казалось бы, августовский день. Среди молочно-белого тумана, перекликаясь в завесах тяжелого и влажного воздуха можно заблудиться, а можно и созорничать. И вот тогда незначительный эпизод внезапно связывает что-то тревожное, почти трагичное. Но, автор ведет нас, успокаивая себя ,мальчишку, взрослых мужиков, и возможно — овцу. Но, без шуток, страшная августовская гроза в сумерках еще не убраных картофельных полей, в тоске неприкаянных бесконечных равнин и перелесков, среди страха и непонимания, которые превращаются в суеверное, архаическое, фольклорное — это тот самый русский заветный хтонизм. И вот тогда, чтобы спасти себя от страха на ум приходит утро, молочно-белый туман, и голос в сыром воздухе, который уже через пару минут станет новой быличкой или сказкой.

А есть у Коваля и ряд рассказов, которые выбиваются из общей стилистики лубочно-таежно-романтического. Скорее, они похожи на что-то распутинско-шукшинское. Впрочем, все равно, они «ковалиные». Знатоки творчества Коваля поймут, почему герой этого микрорассказа оказался один в рыбоохранной конторе, и откуда у него с собой была нельма и штурвал, но именно этот дневниковый шарж раскрывает нам что-то, что иногда роднит допустим Крапивина с Лондоном. Крапивинские мальчики, рано или поздно, вырастают, и, иногда, их душу наполняет случайная лиричность и внезапная романтика, причем под незатейливую песенку.

Впервые прочитал этот рассказ в подшивке старого журнала «Мурзилки», еще отцовского, с достаточно забавными иллюстрациями, показывающими лабаз этаким мансийским стилем, а Проньку-моториста уж совсем охламоном. Но, в этой ситуации вполне можно понять и страх молодого парня перед медведицей, и его одиночество, и дурной азарт, который терзал его практически год. теперь, сравнивая произведение с различными иллюстрациями, будучи взрослым человеком, все больше проникаешься ситуацией. Я уж не знаю, почему так получилось, но сто (100) банок сгущенки, не считая трех пудов муки, да впридачу мешка компота, да ящика масле — оставленные в тайге — это сильно, при том, что в следующем году на поиск алмазной трубки выделят столько же. Но не буду считать чужой припас. Дело в смекалке лесных зверей. И коваль снова, в свойственном ему стиле, неспешно рассказывает нам, как звери старались в лабаз проникнуть, а что было потом, лучше прочитать.

Из всех моих книг Коваля, «Кепка с карасями» 1974 года самая любимая, потому что иллюстрирована талантливым и внимательным к деталям Н.Устиновым, немного мрачновато и таинственно. «Лабаз» в этих иллюстрациях показывается нам более тревожным, а когда парень сам себе кричит на разные голоса, так и вовсе начинаешь ему сопереживать. В то же время стиль рассказчика пленяет еще больше, и ты засыпаешь под пение ветра в соснах.

Не мудрствуя лукаво, скажу, что в этом году в моей жизни неодолимо много Иванова. Здесь и недавние экранизации, и перечитанные классические, и открытые новые произведения.

Могу сказать, что в действительности, именно в этих объемных, но легко читаемых романах мне и открывается тот Другой Урал, что грезился мне из далеких забайкальских земель, и потом чаялся в дреме Урала Среднего.

С самого начала «Золото Бунта» увлекает весенним половодьем в мир, где неразрывно сплетены мир оборотный, потусторонний, и мир профанный, обыденный. Здесь среди корявых неуютных деревьев проблескивает свет, или это самородки сияют нездешним огнем? А еще глубокой реченькой течет дивная русская речь, диалектная, интересная, родная, и чужая одновременно, выдающая уральское, потаенное, незнакомое непривычному к ней человеку.

А еще, безусловно, роман хранит еще одну большую тайну, тайну поиска себя в мире, где не остается ни друзей, а враги настолко хитры, что отчаяние почти овладевает человеком, превращая его в подобное затравленному зверю существо. Только вера в что-то светлое помогает не сойти с ума ни перед вогульскими мороками, ни перед коварством бурной реки, ни перед искушением, чем бы оно ни было. И именно поэтому, несмотря на открытое и неприкрытое во многом естество, «Золото бунта» целяет и уводит вниз по реке теснин, проводя умелой рукой там, где и опытный сплащик сто раз оглянется.

А еще бывал я и на Старой Утке, и в Сысерти, да и много еще где, бродил Чусовую, ходил по выветренным останцам ее берегов, там. где в скальниках глазницами невидящих взоров смотрит в спину давнее, и, безусловно, почувствовал то же, о чем пишет Иванов, любящий Чусовую, и нередко напоминающий о ней на страницах книг.

В неприкаянности сумерек необыкновенной серой ночи, которая, быть может, могла бы быть и серебряной, да что-то у нее не получилось, разговор течет сам собой — присказкой, уютом теплого костра, горячим глотком крепкой ухи, или приглашенным незримыми гостями. А быть может, кто-то придет незваным на этот огонек, растворенный седой неотвратимостью ночи. Так и героям повести лениво, нежданно явился редкий и интересный зверек, ожививший и сделавший ярче ленивую неспешность ночи. Все это оставляет в памяти приятные воспоминания о прочитанном, и, как ни странно возрождает в глубине сердца воспоминания собственные, растворившиеся в предрассветном тумане.

Совсем недавно у меня появился повод, чтобы вспомнить этот рассказ Юрия Иосифовича. По делам поисковой работы на местах сражений Гражданской войны, судьба занесла нас на обрывистый берег у села Никольск Кабанского района, и, в тот дождливый день мы, кубарем скатившись с песчаного обрыва прямо в деревню, зашли в местное сельпо (вот именно так, а не просто магазинчик современного типа) Здесь дело было не в антураже, где в обычной бревенчатой избе начала XX века в центре комнатки стоит печь, а вокруг, вперемешку, разлодены товары — от верхонок до каких-то уж совсем пестрых женских халатов, переложенных пачками махорки (от моли видимо) и красиво убранных консервных банок и коробок с различной снедью. Здесь смысл был заложен в том, что это место было культурно-досуговой площадкой, где бабушки, сидящие тут и там сразу же обсудили нас, а потом стали получше продавщицы советовать товары.

И вот, я вспомнил «Клеенку», красивую, с полевыми цветами, по энному отрезу в одни руки. И доброго дядьку зуя, который не только всем отделил от своего отреза по лишнему количеству ,но и приговаривал-присоветовал, заботился, чтобы не испортили, не прожгли. А вот и понимаешь, насколько неспешна и размеренна жизнь в деревне, где можно взять в сельпо любой товар под запись (в нашем случае очень сетовали, что мы так не можем), поговоритб о том и другом, а иногда просто восхититься цветочками, нарисованными на казенном полотне клеенки.

И все же — это удивительное мастерство волшебника, буквально в нескольких абзацах, неспешным, но вдохновенным словом рассказать о спрятанном в кувшине осеннем ветре. И не просто спрятать его под прочную тугую пробку, но, магически выверенным жестом поделиться невиданным, потаенным, скрытым у сердца памятным временем остывающих осенних полей, где запахи сплетаются со звуками, а то, что не успеет запечатлеть восторженный взор, то сохранит благодарная память сердца. И самое важное, поделиться этим с близкими людьми, подарив им частицу той радости, что захватывает дух, когда в лицо бьет неприкаянный осенний ветер, сбрасывающий последние листья с деревьев...

Раскрывая чудесный мир деревни Чистый Дор, Коваль через призму волшебства предвечерней поры чарующих лесов, аромата трав, свежести затерянных водоемов прокладывает читателю путь к заветному дяде Ване, о котором нам, вместе с рассказчиком прожужжал уши дядька Зуй, и вот, уже, разложив на полу зимовья ворох забайкальских карасей, все еще трепыхающихся и жаждущих ускакать в таинственное горное озеро, ты замираешь и ждешь, кгда тебе покажут тех, которых ты еще не видел, карасей белых. А солнце все движется к закату, самовар поставлен, и дымка растекается по невысоким холмам и сопкам. За это ощущение уюта и умиротворения, звонкой лесной тишины и неспешный просторечный говор в вечерних сумерках я и люблю Юрия Иосифовича и его новеллы.

Эта адаптация получилась достаточно интересной, несмотря на достаточно модернистскую отрисовку. В целом она и воспринимается, как быличка, рассказываемая случайным дедом случайному путнику. В то же время, «Цвет из иных миров» является одним из любимейших моих произведений у ГФЛ, и семья Гарднеров, как впрочем и их окружение всегда казались мне более милыми, и вызывающими сочувствие той белой, что приключилась с ними после падения метеорита. В отрисовке Стаффорда большая часть людей, кроме, быть может, рассказчика, изображена как некие реднеки, с грубыми чертами лица. Однако, уситывая то, что художник изначально карикатурист, все встает на свои места.

На самом деле, после прочтения «Крампуса» и «Похитителя детей», «Потерянные боги» кажутся несколько слабее. Однако, с первых же страниц, бром снова увлекает лаконичностью повествования. Во многом, роман получился стилистически похожим на творчество Геймана, а еще больше — на «Темную башню» С.Кинга. Но здесь я ни в коем случае не хочу сказать о вторичности. Роман потрясающий. Просто его структура — структура не темного фэнтези, а некого вестерна в антураже Чистилища.

Главный герой, молодой ганфайтер, становится после неурядиц и личных трагедий на путь поиска себя, поиска чего-то важного, опять же — ради чего-то очень важного. На его пути встают различные группировки с харизматичными лидерами, причем есть место и карьеристу с криминальным прошлым, есть и идейному вдохновителю (причем офицеру армии Конфедерации). Ну, и конечно же, здесь есть место и большим револьверам, и длинным плащам в стиле Уайета Эрпа. В общем, Бром написал этакий загробный вестрен.

Как и в других своих произведениях, автор противопоставляет мир потерянных дохристианских богов с миром победившего «единобожия», но собирает в загробном мире богов именно хтонических — здесь есть и Велес (во многом бог, связанный с миром мертвых, хотя Бром использует и его устаревшую семантику, как «Скотьего» бога»), и Хель (понятно, почему), и Сехмет (связанная с моровыми поветриями), и даже экзотический образ Ивабог (судя по всему, отображенная в апокрифическом образе Ева). Весь мир Чистилища — это противостояние, которое проходит в непрестанном сражении с демонами Ада,подкрепленном и злобой на Небеса, которые изгнали древних Богов вниз.

Главный герой должен пройти через испытания, чтобы, как и водится у Брома, финал был вовсе не таким, какой бывает в хороших сказках. Может быть именно поэтому читать его книги интересно, а персонажам начинаешь сопереживать.

В сущности, рассказ «Повелитель кольца» написан в классическом стиле, и, безусловно, в нем прослеживается тот легкий флер. что мы видим у Г.Ф. Лавкрафта иили Э.А. По. Это мистическое вдохновение вотоском, его неизведанными тайнами и нечестивыми артефактами. Во многом — это и психологический триллер, правда не лишенный некой аристократической излишней чопорности, где даже такие жуткие подробности ,как попытка убийства одного из персонажей превращается в светский разговор. Но, безусловно рассказ интересный и не затянутый. В нем есть изюминка, раскрытая в названии, в этом смысле читатель только в завершении повествования понимает кто же на самом деле повелитель кольца.

Книга Айрин Хант была мною прочитана впервые в журналах «Пионер» и «Костер» (там журнальный вариант повести был выпущен под названием «Беглецы» с великолепными иллюстрациями. А вот буквально недавно, в подарок на день рождения, я получил то самое единственное издание 1978 года, и прочитал его в утренние непогодные часы начала августа. Что ж, тематика Великой депрессии и невеселой жизни детей в 20-30-е годы не могла не выпускаться в Советском союзе и не быть принятой подростками. В принципе, даже сегодняшние молодые любители литературы смогут найти аналогии, например, с одним из сезонов «Американской истории ужасов». Впрочем, у Хант больше общего с произведением Януша Корчака «Маленький бизнесмен», которая тоже мне очень нравилась. Ребята бегут на запад и на Юг США, чтобы попытаться выжить среди нищеты и голода страны, погрязшей в безработице. талант старшего брата Джоша и обаяние маленького Джоя помогают им на пути, да и встреченные взрослые, во многом, позволяют думать, что еще не все потеряно. Конец повести вселяет очень большие надежды и требует продолжения, но... Как говорится ,проще додумать все хорошее, нежели прочитать вторую часть «Президента каменного острова»)

В действительности, совсем недавно нашел в закромах эту книгу, которая была подарена мне в детстве бабушкой. Несмотря на то, что написана она очень давно, затеи и задачи в ней занимательны, наверное, наравне с Перельманом, чья «Занимательная физика» мне тоже очень и очень нравилась, ввиду того, что я гуманитарий. Более всего в издании были интересны различные обманы зрения и опыты, которые можно было повторить без каких-то дополнительных приспособлений, либо с минимальным их участием. На волне популярности занимательной науки, предполагаю, что есть и более современные переиздания, однако моя книга 1989 года практически в идеальном состоянии, и, думаю будет интересна детям в будущем.

Очень редкий рассказ Коваля, который был опубликован в журнале «Мурзилка». В нем чувствуется поступь раннего автора, где начало очень похоже на «Сиротскую зиму», неспешно вовлекая нас в беду главного героя — он заблудился, и не может выйти к своей избушке на Долганихе. Но, как и бывает в тайге, внезапность и сиюминутность новой опасности меняет темп рассказа, заставляя сердце бьиться сильнее. Но Коваль снова своим уютным напевным повествованием успокаивает читателя, и, где шуткой, где иронией продолжает показывать нам то, как можно бороться с лесным пожаром. Так, обычно, бывалый человек спустя много лет рассказывает в натопленной избе о страшном в тайге, но приукрашает свой рассказ шуткой, чтобы не тяготить собеседника.

В общем, не знаю точно, сходится ли текстовый отрывок в графическом «Эльфийском клинке» с тем, что я прочитал на author.today, но, как ни крути, произведение стало словно воспоминанием о былом. Отдыхающие в Срединном княжестве герои в мифриловой броне все также бранятся, не унывают, пьют пиво и, одновременно, рассуждают о Высоком, о магии, о роли Назгулов в будущих битвах с могущественным Западом. Интрига, конечно, присутствует, и она во многом стала походить сюжетно на шпионский роман в духе «Последнего кольценосца», но в достаточно сыром виде. Текст продолжает топографически перекликаться с переводом «Хранителей» Муравьева, но влияние компьютерных игр по Средиземью превратило Кольцо Тьмы в очередной фэнтези мир, где есть место «изучению» магии, а в тонкий мир может проникнуть, в принципе, любой гном. Вояжи в Мордор продолжаются, и в них уже нет того благоговения перед темной страной, а Ородруин все также извергается от количества брошенных в него артефактов.

И еще очень изменился Олмер. В нем совсем не осталось шарма, зато появилась какая-то едкая постирония. Ну, а в целом — все тот же стиль, и никакого «мы назовем его Хьёрвард»

В детстве мне очень нравилась эта книга, и опять же, по причине ее атмосферы. В целом, на моей памяти это вторая книга, которая затрагивает время Великой депрессии в Америке, еще можно вспомнить «Недобрый ветер», причем, самое интересное, что у Корчака произведение получилось более мягким, быть может, потому, что в США он никогда не бывал. Зато, очень тонко чувствуя душу ребенка, он сумел создать мир отдельного класса в американской школе с характерными персонажами, на фоне некоторых из них даже главный герой повести, Джек Фултон, несколько блекнет.

Сейчас какой-нибудь коуч-тренер взял бы эту книгу как пособие для обучения детей финансовой грамотности. И вправду, Корчак мастерски рассказывает нам о калькуляции, банкротстве, кредитах, ведении финансовых бумаг, как если бы написал пособие для детей по экономике. Но Кочак все же педагог и психолог и для него важнее было показать внутренний мир героев, переживания совсем юного мальчика из небогатой семьи о столь важных делах, которые многим не под силу.

Когда Джек организовывает лотерею — мне вспомнилась «Республика ШКИД» с ее лотереей-аллегри. Но, думается, что это все лишь совпадения, потому что в остальном повесть очень хороша и интересна, и все заканчивается достаточно оптимистично, быть может потому, что великий писатель сделал незнакомых ему американских детей именно такими, какими он их видел ежедневно у себя на родине.

Рассказы Рэя Брэдбери — это именно те истории, что запоминаются в раннем детстве, и остаются любимыми, также как и переводы, зачастую тебе нравится именно тот, что тронул в первый раз. Удивительно выбивающийся из общего контекста рассказов сборника «Р — значит ракета», изданного в советском варианте в 1973 году, с интересным оформлением в стиле издательства «Детская литература» для юных мечтателей.

«Ревун» — это грустный и одновременно вселяющий надежду, гимн одиночеству, порожденному бесконечно долгой жизнью отдельно взятого существа, пронзающего ночь песнью отчаяния и обреченности. Всему свой срок, и всему свое место, именно поэтому тоска обреченного на одинокие скитания реликтового монстра так пронзает сердце читателя. Идея рассказа, насколько мне помнится, пришла Рэю Брэдбери во время прогулки с женой по берегу, любуясь видами, он поразился неуместности на берегу ржавого каркаса от американских горок.

И вот именно эта неуместность и тоска морского исполина, поднимающегося долгое время к зову маяка, все еще надеясь встретить своего сородича, обреченность крика в тумане, промозглость безлюдных просторов и бесконечное одиночество и поражают при чтении.

Кстати, в сборнике 1973 года среди великолепных иллюстраций Ромадина именно «Ревун» представляется как-то странновато, монстр изображен смесью гаттерии и игуаны, что в принципе должно было намекнуть, что именно эти существа остаются последними потомками древних ящеров.

Один из немногих сатирических фэнтези-романов, который я перечитывал не один раз. В советское время польский юмор (или вариации на его тему) очень ценились и, собственно, перед нами один из последних виражей подобного рода произведений в редком и интересном фантастическом антураже. В целом, когда я читал этот роман в первый раз, мне почему-то очень часто вспоминался фильм «Дежа вю», причем главный герой «Агента низа», так или иначе мне представлялся этаким Ежи Штуром. Хотя, надо сказать, что не все в этом романе так уж и сатирично, во многом автор хотел показать что-то завуалированное, как в давней «Войне с саламандрами», но уже с польским колоритом. Социальная сатира в антураже этакого шпионского мефистофелевского романа. Причем, в этом произведении главный герой заведомо слабоват, и как связующее звено в извечном противостоянии добра и зла и комизмом этакого местечкового Швейка, безусловно доставляет удовольствие читателю .Вот только теперь «Агент низа» будет все же винтажным полузабытым шедевром, немного устаревшим, но не ставшим уксусом, как плохое вино.

«Томасина» — очень хорошая книга, книга достаточно известная и не раз экранизированная, даже в советское время под названием «Безумная Лори». И, в то же время — это не совсем детская книга, потому что в ней много говорится о смерти, но много и о любви, о милосердии и сострадании, а также об искуплении. Все эти христианские мотивы, тесно переплетенные с поистине языческим, примордиальным подтекстом, несомненно в своем дуализме показывающем нам шотландскую своенравную культуру, где очень свято чтят обычаи и традиции не просто рассказывают нам историю одной кошки, но и предоставляют читателю право на очищение через чтение. Болезнь, как испытание, и смерть и возрождение, как урок для пустоты и равнодушия. Во многом, очарование этого произведения и в его простоте. Так звучит старинный валлийский напев лесной знахарки «Хобхан-хобхан, гор-и-ого», успокаивающий и исцеляющий. Этот текст, безусловно, рекомендован к прочтению детям и взрослым.

А вот эта книга лежала в нашей классной библиотеке в начальной школе. В один прекрасный момент наша учительница предложила создать в классе библиотеку, чтобы читать на переменах и даже брать книги домой. Я даже помню ту девочку, что принесла «Бастера». Книга мне очень понравилась, более того, она очень вписывалась в популярную в начале-середине 90-х фильмотеку о животных. Все эти «Освободите Вилли», «Дорога домой», где подростки вели непостредственный контакт с животными в условиях дикой природы или дома, пробуждали бережное к ним отношение, тем более, что практически у всех дома были кошки или собаки. История Клинта Барлоу и спасенного им тюленя Бастера вполне вписывается в канву подростковой литературы, и, несомненно одновременно показывает нам быт людей, живущих на побережье — строгий и неприхотливый, где даже у детей есть свои обязанности. В целом, «Бастер, ко мне» очень хорошая книга, подходящая при заявленности, как подростковая, и для детей младшего возраста. Забота, дружба с животными и бережное отношение к природе — вот чему учит это произведение