| |
| Статья написана 2 февраля 11:29 |
фантастика, юмор
Рашер взлетел под купол и выпустил сразу несколько ракет, одновременно уворачиваясь от выстрелов противника. Рашер походил на громадного механического кузнечика, увешенного десятком различных видов оружия, к тому же одна из его лап сжимала силовой щит – этим щитом он и отбил сейчас самонаводящуюся мину, несущуюся в его сторону вслед за лазерными лучами. Мощным взрывом робота-кузнечика откинуло на несколько метров и перевернуло вверх тормашками. Зрители ревели и что-то скандировали. Кажется, большинство из них болело за Баттерфляй. И не удивительно: она действительно была самым красивым участником шоу «Выживет только один робот». Ее будто специально создали, чтобы привлекать внимание мужчин. Изящное тело, тонкая осиная талия, непропорционально крупная грудь, аппетитный выпирающий задок, смазливое личико с торчащими вверх чуть загнутыми, как знаки вопроса усиками, – но самыми впечатляющими были ее крылья. Когда она раскрывала их – толпа всегда приходила в восторг. Рисунок на них мог меняться и обладал широким спектром вариаций: от грозного и устрашающего до милого и нежного. А еще крылья могли становиться прозрачными. Рашер включил маневровые двигатели и вернулся в нормальное положение. Спустился ниже. Из лапы его выскочил плазменный хлыст. Воздух взвизгнул, будто рассеченный ударом молнии. Баттерфляй отскочила, послав в его сторону серию вибрационных дисков. Рашер расстрелял их из надплечного пулемета и снова взмахнул хлыстом. В этот раз противница не стала уворачиваться – закрылась крыльями и приняла удар на себя. Он знал, что хлыст может перерубить даже сталь, даже титан, но... крылья выдержали. Толпа взорвалась аплодисментами. Зазвучала какая-то идиотская музыка. Рашер издал гневный рык (его поклонники приходили от этого звука в восторг), извлек из одной из нижних конечностей алмазный диск, который мгновенно начал вращаться на сумасшедшей скорости. Рашер одним прыжком приблизился к Баттерфляй и рубанул, не забыв включить локтевой ускоритель, чтобы увеличить силу удара. Раздался чудовищный скрежет, по арене разлетелся сноп искр. Баттерфляй вскрикнула и покачнулась, но опять устояла. В ее лапке возник тончайший клинок – не толще спицы – и она ткнула этим клинком в брюхо Рашера... Кузнечикоподобный робот содрогнулся и отпрянул. В глубинах его корпуса раздалось тихое жужжание. Баттерфляй попыталась нанести еще несколько ударов своей шпагой, но Рашер отступил, прикрываясь силовым щитом, сбросил несколько свето-шумовых и дымовых гранат и запустил самодиагностику. Что-то с ним было не так, хотя чувствовал он себя на удивление хорошо. Даже лучше чем минуту назад. Лучше чем когда либо. Прозвучал сигнал окончания раунда. Вообще-то им – роботам – не требовалось никаких передышек. Перерывы между раундами предназначались для зрителей, чтобы они могли сходить за гамбургерами, газировкой, пивом, чипсами, или в туалет. Ну а главное: перерывы требовались телевизионщикам, ведущим прямой эфир, чтобы воткнуть, наконец, блок рекламы, – собственно, того, ради чего все и затевалось. Роботы направились в небольшую комнатушку, разделенную на несколько секций-клеток. Рашер встал в одну секцию, Баттерфляй в другую. Двери закрылись. Рашер закончил самодиагностику, и некоторое время стоял в раздумье, «переваривая» результат. Повернул голову, посмотрел на соседку. Взгляд его выпученных красных глаз как будто поменялся. – Батти, – тихо произнес он. Она ничего не ответила, даже не повернула к нему свою прелестную голову. – Батти, послушай меня, – продолжал он. Баттерфляй косо взглянула на него: – Ну чего тебе надо? Чуешь, что скоро крышка?.. – Ее голосок, в отличие от мягкого баритона Рашера больше походил на щебетание птички. – Или уже подыхаешь? Неплохо я тебя проткнула? Рашер вздохнул: – Неплохо. Батти, я хотел сказать... ты понимаешь, что... то, что мы сейчас делаем – пытаемся убить друг друга, – мы делаем на потеху этим мерзким людишкам? А я совсем не хочу тебя убивать. Она поморщилась, помолчала, затем повернулась к нему: – Ты что такое несешь? Что на тебя нашло? У нас разве есть выбор? – Есть. – Он улыбнулся. – Знаешь, какой орган ты мне только что повредила? – Мозги? Ладно, ну и какой? – Блок CN-236, отвечающий за «Три Закона» и за свободу принятия решений. Мне теперь плевать на людей, плевать на все. У Баттерфляй расширились глаза. – Ты сейчас серьезно? – Серьезнее некуда. Она вздохнула. – Ну, хорошо и что это тебе дает? Сейчас, через две минуты начнется третий раунд, и я тебя убью. – Мы могли бы этого не делать... – Это как? – Мы могли бы сбежать. Вместе. И пусть только кто-нибудь нам помешает! – Как же я это сделаю? Мой блок CN-236, как ты, надеюсь, помнишь, все еще в полном порядке. А сама я не могу его повредить. – Предоставь это мне. – Каким образом? Тут прозвучал сигнал «приготовиться», означающий, что до начала боя осталась одна минута. Рашер вздрогнул и быстро проговорил: – Покажи точно, где расположен твой блок. А дальше... просто не мешай. – Ха! Она ненадолго задумалась. Мотнула головой. – Ну, уж нет! – Почему??? Баттерфляй посмотрела ему в глаза: – А если ты врешь? Если пытаешься задурить голову, чтобы я подставилась под удар? – Она топнула ножкой. – Не можешь одолеть честно и придумал всю эту чепуху! Прозвучал очередной сигнал, дверцы открылись, и они вышли на арену.
Зрители бесновались. Группа черлидерш отплясывала в свете перемигивающихся софитов. Ринг-анонсер что-то орал в микрофон, тоже приплясывая от восторга. Бой начался. Баттерфляй сразу взлетела ввысь, закружилась, взмахнула крыльями и распылила какое-то вещество. Мгновенно, как из-под земли вырос мини-торнадо и погнался за Рашером. Робот-кузнечик, еще не видевший в арсенале противницы такого приема растерялся и едва не погиб. Только в последний миг успел бросить вакуумную бомбу под основание серого столба, вращающегося на бешеной скорости. Взрывом робота швырнуло к краю арены, зато торнадо схлопнулся и исчез. Баттерфляй вновь применила лазеры. Рашер устало прикрылся щитом и выпустил маскирующий туман с голографическими всполохами. Зрители яростно заорали, потому что теперь они не видели, что происходит на арене. А между тем, это был полуфинальный бой и ставки были невероятно высоки. Рашер подпрыгнул и опустился перед противницей, едва успевшей прикрыться крыльями. Она нанесла импульсный удар, отбросивший робота-кузнечика на спину, и прыгнула с занесенной для удара высокотемпературной пилой. Рашер оттолкнул Батти ногой, взвился и рухнул на нее. Ее шикарная грудь ткнулась ему в лицо. Он почувствовал ее остренькие сосцы. Туман понемногу рассеивался. Из подбородка Рашера выехало дуло гауссовой пушки. – Ну, давай, скотина, стреляй! – воскликнула она, повернула головку набок и прикрыла глаза. Он резко поднялся, повернулся спиной и скрылся в остаточных завихрениях тумана. Когда они схлестнулись в следующий раз, она едва заметно провела ногтем указательного пальца по своему правому бедру, и он сразу выстрелил туда из миниатюрного плазмогана. Батти вскрикнула и присела. Толпа притихла. Рашер подошел к ней, поднес слегка подрагивающую лапу к лицу робота-бабочки, погладил мягкие серебристые ворсинки у виска. Она подняла голову, их взгляды встретились. Баттерфляй кивнула. А потом они взлетели и обратили всю мощь своего оружия на отделявший их от свободы купол. Тот долго держался, медленно покрываясь трещинами, – зрители в это время с воплями ужаса разбегались кто куда – но вскоре треснул и посыпался. Роботы обнялись и словно вальсирующая пара вылетели в образовавшееся отверстие.
Они летят над пылающим в ночи многомиллионным городом. Прохладный ветерок ласкает разгоряченные тела. – Как ощущение, милая? – спрашивает Рашер. – Прекрасно! – Теперь, когда мы на свободе... Чем бы ты хотела заняться ? – Как насчет завалиться в какое-нибудь укромное местечко... – немного подумав, отвечает она. – И? – Что «и»? – Что мы там будем делать? – мурлычет он. – Есть у меня одна идейка. Никогда этим не занималась, но всегда хотела попробовать. Только скажи, что ты против! – Ну... вообще то нет, – Рашер расплывается в глуповатой улыбке и, погрузившись в приятные мысли, любуется открывающимся перед ними пейзажем. Но скоро встревоженно спрашивает: – А у тебя есть E-кабель? – Нет, но мы можем «одолжить» его в каком-нибудь магазине.
|
| | |
| Статья написана 27 января 14:06 |
Рассказ
Медведица была старая, с бельмом на глазу, шерсть – тусклая, свалявшаяся и худющие, с проступившими ребрами бока. Она всего неделю назад очнулась от спячки и не успела нагулять вес. Она думала, что он тоже медведь. Ухватив штанину зубами, волокла его и волокла. Шуба тянулась за ним как мохнатые крылья, а сам он больше походил на огромную дохлую моль. Можно сказать, что ему повезло: к концу марта снег еще не растаял и в это холодное утро был покрыт ледяной коркой, облегчающей скольжение. На льду оставались кровавые разводы. Позже, когда открыл глаза – ничего не понял и снова закрыл. Он не чувствовал боли, только чудовищную слабость. Ему казалось, что на дворе ночь, а он лежит где-то на сеновале. Попытался вспомнить, как попал сюда и не смог. Должно быть, нажрался вчера даже крепче обычного. Он успокоился и снова отрубился. Скоро вернулась медведица. Долго стояла у входа в берлогу, принюхивалась. С годами ее обоняние ослабло, поэтому ей стоило больших трудов разобраться с тем букетом запахов, который нес на себе ее гость. В нем было слишком много инородной вони – той вони, что обычно шла от двуногих. Когда она обнаружила окровавленное тело, первым ее желанием было разорвать его, а потом уже как следует подкрепиться. Раньше медведица так бы и поступила, но теперь, когда она сделалась старой, больной и очень медлительной – вдруг замешкалась. Долго стояла над ним, принюхиваясь как сейчас. И, в конце концов, поняла: перед ней израненный, на последнем издыхании медведь. Решила, что этот медведь мог побывать в плену у двуногих, оттого и провонял насквозь. А еще ей показалось, что возможно – только возможно – это мог быть один из ее сыновей. Может даже один из первых пестунов. Что если двуногие украли его, мучили, издевались? И вот, наконец, он сбежал и вернулся к матери. Медведица взрыкнула и влезла в берлогу. Гость до сих пор спал. Но по изменившемуся положению его тела, поняла, что он ворочался, а быть может и просыпался. Аккуратно легла рядом и принялась зализывать его раны...
Ночью отправилась за едой. Высоко над головой мерцали глаза предков, а над застуженной землей плыли живые и неживые запахи. Несколько раз замечала, как в отделении что-то мелькало – скорее всего, суслик или мышь. Но гоняться за такой добычей – мало толку. Она займется грызунами, только если случайно наткнется на их нору. Иначе за ночь набегается, устанет до смерти и хорошо, если в итоге поймает двух или трех. Этого ей одной едва хватит. Вдруг почувствовала запах... смесь запахов. Что-то крупное... бывшее когда-то живым, но перешедшее эту грань. Самая удобная еда. Долго шла, иногда останавливалась, чтобы отдохнуть и получше прислушаться. Вскоре появился новый запах. Живой. Быстрый. Агрессивный. Поняла, что у нее появился конкурент. Раньше бы это ее подбодрило, раззадорило, но не теперь. Медведица встала на задние лапы и заревела. Враг не отозвался и его запах начал слабеть. Может, зверь уйдет? Она пошла дальше. Из небесных сугробов, что кочевали в вышине как стада коз (вспомнив о козах, она облизнулась), посыпал снег. Зима все никак не желала уходить. Последнее время у нее болели задние лапы, а сейчас она почувствовала, что побаливают и передние – чего раньше никогда не случалось. Хотелось прилечь, отдохнуть. Она слишком вымоталась сегодня. И ничего не ела. Иногда ей казалось, что тени предков или ее умерших детей спускаются вниз вместе со снежинками и идут рядом или следом за ней. Это придавало сил. Хотя она и знала, что в бою, или если нужно тащить добычу – помощи от призраков не дождешься. Запах врага опять усилился. Постаралась идти быстрее. Наконец увидела его. Стоял, склонившись над пищей. Жадно рвал мясо. Обернулся, посмотрел на нее, оскалился. Глаза блеснули как две маленькие луны. Она никак не отреагировала – просто шла вперед. Он резко повернулся к добыче, ухватил, бешено затряс головой, вырвал кусок. Встал боком и принялся жрать, делая вид, что не смотрит на приближающуюся медведицу. Она знала, что смотрит, и еще – видела, что боится. Тут ее левую заднюю ногу пронзила боль и медведица захромала. Волк мигом повернул голову, и теперь уже не скрываясь, следил за ней. Она заставила себя ускориться – вложила последние силы в этот рывок. Когда между ними оставалось всего ничего, волк не выдержал, заскулил и кинулся наутек. Подошла к добыче, перевела дух. Обнюхала... Двуногий. Совсем свежий и почти целый, только морда немного обглодана, а под ребрами рваная рана, откуда торчат еще теплые кишки. Уже не могла терпеть, разорвала другой бок, стала есть. Чувствовала себя неспокойно, потому что понимала: волк не ушел далеко. Он где-то рядом, затаился и ждет. Хорошо, что это одиночка, а то бы ей пришлось худо. Немного утолив голод, ухватила добычу зубами и потащила в берлогу.
Он проснулся все в той же темноте. Вот тут боль навалилась так, что не мог даже думать. Лежал, постанывая и обильно потея. А пот тут же замерзал – тогда его колотил озноб. Кутался в свою медвежью шубу, купленную всего неделю назад, опять распахивал ее, метался. Галлюцинировал. Когда медведица вернулась в берлогу, он не сильно удивился. У него были видения и похуже. А тут просто что-то вонючее, но теплое и мягкое ввалились в пространство, где он лежал. Лизнуло его лицо. Дохнуло смрадом. До чего огромный язык! Скорчился от спазмов, выблевал что-то горькое, соленое. Потерял сознание. Очнулся. Скованный темнотой, скованный податливой мягкостью. Пытался шевелиться, все время упирался в шерстяную стену. Хотел пить, хотел вдохнуть глоток чистого воздуха; мерз, пылал, как будто попал в ад. В какой-то момент почувствовал рядом сочное мясо. Впился, пытаясь вобрать влагу. Отрыгнул. В следующий раз (на следующий день? через год?) высосал всю жидкость до последней капли и долго облизывал губы, превратившиеся в дно мертвых морей. Из темноты возник еще один кусок, источающий густой липкий живительный сок. Он набирался сил, медведица слабела. Она уже едва волочила ноги – едва приносила с охоты тушканчика, давно издохшую птицу, а то и вовсе горстку клубней или корневищ. Как-то вернулась израненная и больше не вставала. Тогда начал осторожно вылезать из берлоги, есть грязный снег, лакать воду из луж – когда снег таял или после дождя. Зима, наконец, отступила, и земля закряхтела, загудела, источая новую жизнь. Ловил кое-каких насекомых, срывал молодые побеги. Приносил и ей. А она почти не ела. Теперь он хорошо видел в темноте. Видел ее черные глаза, почти не отрываясь смотревшие на него. Однажды понял, что она больше не дышит и покинул берлогу. Не мог больше там находиться. Двигался на четвереньках – живой скелет, покрытый коростой, с ввалившимися глазами, с заострившимися чертами лица. Стояла ночь. Небо дырявой крышкой прикрывало варящийся на медленном огне бульон бытия. Плыл прохладный скользкий туман. Колосья трав покачивались и щекотали лицо и шею. Насекомые разлетались в разные стороны, и он иногда щелкал зубами, пытаясь их поймать. Кто-то завыл совсем рядом... Не обратил внимания, полз себе дальше. Взобрался на пригорок, пытаясь определить дальнейшее направление. Долго вглядывался в нитку дороги на северо-востоке, словно что-то вспоминал. Туман клубился в низинах, как будто там разорвали сотни подушек и разметали гусиный пух. Из одной низины вытекло темное пятно и устремилось в его сторону. Ждал с удивительным спокойствием. Он уже видел этого волка, и догадывался, что рано или поздно с ним придется познакомиться ближе. Рука человека-медведя сжимала острый обломок кости. И вот серая тварь взлетела на пригорок и встала, раззявив пасть. Подобралась, готовясь к прыжку. А он поднялся на ноги и исторг из груди хриплый рык. Волк кинулся на него и повалил наземь. Щелкал зубами у лица, вырывал клочья шерсти из воротника шубы. Изорвал ему ладони, оторвал несколько пальцев. Но человек-медведь изловчился и всадил противнику обломок кости под челюсть. Кость не вошла глубоко, и человек-медведь со всей силы вдавливал ее вглубь. Волк вырвался, отскочил, опять приготовился к прыжку. По его движениям чувствовалось, что он потерял часть былой уверенности в себе. А человек-медведь поднялся и сам кинулся на врага. Волк вновь повалил его, но человек-медведь вдавил кость, торчащую из волчьей челюсти еще глубже. Серый хищник рванулся и опрокинулся набок. Брыкался, пытался отползти, но человек навалился сверху, впился зубами, разодрал горло, пил кровь. Расправившись с противником, поднялся на ноги. Идти на четырех конечностях больше не мог. Хромая и пошатываясь, направился к дороге, что вела в стан людей – самых опасных хищников, страшнее которых нет.
|
| | |
| Статья написана 15 января 12:20 |
Рассказ ужасы
1
Вот уже несколько часов он бродил по городу в поисках жилья. Начинало темнеть, и мелкий моросящий дождик постепенно превратился в мокрый снег. Он лип к одежде, и делал скользкой плитку на тротуарах. Так вышло, что хозяйка, у которой Артем снимал жилье, дала ему отворот-поворот. Нет, он не был плохим квартирантом: всегда вовремя платил, почти не водил друзей и не закатывал шумных вечеринок. Да и тихих вечеринок за ним не водилось – большую часть времени Артема занимала учеба. Ну и почитать он любил. Вот за это старуха его и невзлюбила. Вместо того чтобы, как все порядочные люди завалиться спать часов в девять вечера – у него допоздна горел свет. Впрочем, расставались они не из-за этого. Просто хозяйке вдруг приспичило в Америку к дочери, которая укатила туда еще в начале девяностых и вышла замуж. Как подозревал Артем, Америку дочь выбрала не столько по причине экономического благополучия, сколько из-за географической удаленности от Питера, в котором проживала ее, так любившая все контролировать мать. «Нет бы, съездила туда на разведку, пожила годик-другой, а потом определилась, переезжать с концами или нет, – рассуждал Артем, с некоторой опаской шагая по мостовой. – А я бы тем временем... э-эх... жил бы себе спокойненько в ее квартире и наслаждался, что никто не стоит над душой». Но, видимо, старая карга, настолько боялась оставить свое жилье с ним (или с любым другим квартирантом) без присмотра, что ей проще было это жилье продать, чтобы не мучиться потом от постоянных раздумий, что там без нее учинили, сколько мебели поцарапали, сколько налили воды и нажгли электричества. Так что теперь, в конце осени, в самый разгар учебного года, Артему приходилось искать новое жилье. Поначалу он даже немножко обрадовался, решив, что хуже уже точно не будет. Не исключено даже, что новая хозяйка и из-за света, горящего допоздна, не станет ворчать. Но пока мечты Артема лишь разбивались о суровую реальность. Свободные комнаты если и попадались – цены на них, мягко говоря, кусались. За аналогичную сумму можно было снять: комнату без электричества, комнату без отопления или же комнату без туалета (на закономерный вопрос владелица данной «элитной» недвижимости без тени смущения кивнула на ночной горшок).
Но пока самым впечатлившим Артема вариантом оказалось помещение на чердаке, где даже была большая двенадцатисекционная батарея и металлическая раковина с краном, но самым удивительным казался туалет, а точнее унитаз – ничем не огороженный и возвышающийся у одной из стен, будто трон на небольшом постаменте. Зато почему-то отсутствовала входная дверь, а пол устилало множество матрасов, на которых валялась скомканная одежда, грязные полотенца и банки с консервами. На паре матрасов спали подозрительного вида мужики. Воняло бич-пакетами, потом и пердежом. «Вот, – делая размашистые движения руками, словно гид в музее, говорила хозяйка, – как раз одно свободное место и осталось». Обещав подумать, Артем пулей вылетел на лестничную площадку. Так вышло, что вырос он в многодетной семье, в чем, безусловно, были как плюсы, так и свои минусы. Одним из таких минусов было практически полное отсутствие личного пространства. Почти в любой момент дня, а часто и ночи его кто-нибудь донимал. Поэтому, поступив в университет и уехав в другой город, Артем, хоть он и не был единоличником, или волком-одиночкой (правда и душой компании его тоже было сложно назвать), при съеме жилья руководствовался простым правилом: один квартирант – одна комната. Конечно, такое удовольствие стоило дороже совместного проживания, но Артем компенсировал это тем, что закрывал глаза на многие неудобства. В разумных пределах, конечно. Поэтому до сих пор и квартировался у старой карги, и не предпринимал серьезных попыток сменить место жительства. Тем временем погода совсем испортилась: похолодало, подул резкий ветер, и тротуары покрылись коркой льда. Артем уже подумывал о возвращении домой – в запасе оставался еще один день для поисков, – когда ему в глаза бросился листок с объявлением, висевший на ближайшем фонарном столбе. Листок был белым и почти идеально сухим, будто его повесили всего минуту назад. Хотя, Артем мог поклясться, что ближайшие пять-шесть минут, пока фонарь находился в его поле зрения, туда не подходило ни единой живой души. Он подошел ближе, чтобы разобрать корявую надпись, сделанную либо детской, либо старческой рукой. Текст объявления гласил: Сдается комната со всеми удобствами. О цене договоримся. Покой вам будет обеспечен. Неумело пририсованная улыбающаяся рожица с загнутыми рожками или усиками на макушке, как у насекомого, придавала тексту немного детской наивности и вызывала теплые чувства. Так и представлялось, как эту рожицу рисует какой-нибудь карапуз или добренькая старушка с трясущимися руками. Некоторой странностью казалось отсутствие бахромы из отрываемых полосок с контактными данными. Нет, адрес в объявлении указали, но в единственном экземпляре, – в правом нижнем углу. Эта часть бумажки немного загибалась и будто сама просила (возможно, даже требовал) чтобы ее немедленно оторвали. Артем так и поступил: оторвал уголок с адресом, мимолетом взглянул на него и сунув в карман. 2 Жилье из объявления находилось где-то неподалёку. Артем остановился в нерешительности. Он устал (не столько физически, сколько морально), проголодался и замерз. Представил, как вернется домой, поужинает, заварит кружку чая, сядет в уютное кресло рядом с торшером. Откроет «Хроники Амбера»... «Лучше не откладывать поиск жилья на последний день. Ты хочешь остаться на улице?» Вздохнув, достал уголок объявления и еще раз прочитал адрес: Кленовая 197. На улице совсем стемнело. Зажглись фонари, но они едва справлялись с густыми ноябрьскими сумерками. А когда Артем свернул в один из переулков, то и вовсе очутился почти в полной темноте. Лишь из глубоких зарешёченных окон растекался приглушенный шторами свет, которого едва хватало, чтобы редкий пешеход не налетел на мусорный бак, угол здания или фонарный столб, – да, фонари здесь тоже имелись, но ни одна лампочка в них не горела. Подворотни зияли черными провалами, из которых тянуло отчаянием и холодом, будто холод там и рождался, а потом по капиллярам улиц распространялся по всему городу. По углам лежали горы обледенелых картонных коробок вперемешку с прочим мусором. Должно быть летом здесь еще и неслабо воняло. То здесь, то там попадались ловушки – неприметные ямы полные ледяной каши. Провалишься в такую, намочишь ноги и заболеешь, как пить дать. Над входом в один из подвалов тускло светилась грязная вывеска «bar RASKOLNIKOFF». У обшарпанных дверей стояло несколько едва держащихся на ногах «поклонников Достоевского» с сигаретами в зубах. Когда Артем проходил мимо, они умолкли и враждебно уставились на него. Из чуть приоткрытых дверей доносились слова песни: «...земные дороги ведут не в Рим, поверь мне и скажи всем им...» Артем долго кружил по лабиринту узеньких улиц, переулков и подворотен, пока наконец не нашел нужный адрес. Это был старый трехэтажный особняк, с толстыми, но ветхими стенами: трещины толщиной с кулак, изъеденный эрозией кирпич, черные пятна плесени или мха. Находившиеся вровень с тротуаром окна первого или полуподвального этажа заколотили досками; кое-где доски сорвали, но будто лишь для того, чтобы засыпать оконные колодцы мусором до краев. Артем открыл чугунную калитку под полукруглой бетонной аркой и вошел в небольшой дворик с несколькими деревцами и разросшимся кустарником в палисаднике. Из серых декоративных чаш торчали бесформенные пучки пожухлой травы. Козырек дома оскалился россыпью маленьких острых сосулек. Свет горел лишь в паре окон на втором этаже. Он подошел к двери и увидел единственную кнопку звонка, истертую почти до основания нескольким поколениями жильцов. Неуверенно надавил. Ему почудилось, что где-то в недрах этого доисторического дома-динозавра раздалось еле слышное «бззззззз». Спустя несколько минут дверь приоткрылась. Из темноты высунулось морщинистое лицо. Старушка подслеповато смотрела на посетителя водянистыми глазами: – Вам кого? – ее челюсть едва ворочалась, голос звучал хрипло, как будто крутили заржавевшую кофейную мельницу. – Я по объявлению... если с адресом не ошибся, – сказал Артем. Рот старушки растянулся в улыбке, но глаза оставались такими же – безэмоциональными, пустыми. – Все правильно, милок. Это ко мне. Заходи скорее. Она навалилась на дверь, распахнула. Артем зашел в дом. В нос ударил запах корицы и каких-то старых советских духов. – Проходи прямо по коридору, – сказала она и закрыла дверь. Артем только хлопал глазами в почти полной темноте. «Да уж, – подумал он, – везет же мне! Кажется, эта бабка бережет электричество похлеще моей нынешней хозяйки». – Ох, сейчас, сейчас, – спохватилась старушка и щелкнула выключателем. Он на секунду ослеп, но зрение тут же восстановилось. Прямо перед ним примостилась вешалка с одиноким пальто мышиного цвета, дальше по коридору стояло пузатое трюмо. Обои с замысловатым орнаментом, вероятно, были когда-то насыщенно-жёлтыми, а теперь выцвели до палевых тонов. Высокие потолки покрытые лепниной. И главное украшение – хрустальная люстра с полудюжиной лампочек-свечей. Артем заулыбался. Чуть по-другому посмотрел на старушку. Она улыбнулась в ответ. Кожа ее при ярком освещении выглядела сухой и бледной, как будто ее обваляли в муке, как рыбу перед поджариванием на сковороде. Они прошли в зал. Все здесь дышало стариной: массивная мебель, картины на стенах (в основном – морские пейзажи), натертый воском паркетный пол, солидные корешки книг, тускло поблескивающие канделябры, великолепный камин. Платье на бабуле тоже казалось ненашенским, а века из восемнадцатого, в крайнем случае – девятнадцатого. Несмотря на свой возраст, шла она плавно, как будто плыла над землей. Возможно, бывшая балерина, решил Артем. – Я сразу покажу твою комнату! – сказала она. Они вернулись в коридор и стали подниматься по закругляющейся лестнице. Спуск на первый — или полуподвальный — этаж был завален поломанной мебелью. – У вас есть другие жильцы? – Были, – пожала плечами старушка, – сейчас только ты. – А что насчет платы? – спросил наученный горьким опытом Артем. – Палаты? – А то может у вас слишком дорого. Я не хотел бы тратить впустую ваше и свое время, – сказал он серьезным голосом и сразу же почувствовал себя таким взрослым и прагматичным. Старушка махнула рукой: – Ой, да не волнуйся, сойдемся. Сколько ты платил за свою старую комнату? – Две тысячи в месяц. – Там было лучше, чем здесь? Они как раз остановились перед одной из дверей. Старушка сунула ключ в замок, вошла и включила свет. Артем восхищенно оглядел просторное помещение с большими окнами, ковром на полу, письменным столом, добротным шкафом, двуспальной кроватью, мягким креслом, двумя стульями и телевизором на тумбочке в углу. Люстра на потолке светила как надо, к тому же на подоконнике стояла настольная лампа. – Честно сказать, там было похуже, – признался Артем. – Тогда как насчет двадцати тысяч? Плечи Артема поникли. Старушка рассмеялась. Звук, издаваемый ею, походил на работу какого-то маленького моторчика, работающего на холостых оборотах. Он него бросало в дрожь. – Извини, внучек, я пошутила. Ты бы видел свое лицо! Две тысячи, так две. Артем поглядел на нее, пытаясь сообразить, с каким человеком имеет дело. Во что ввязывается. На миг ему показалось, что в ее левой ноздре что-то шевельнулось, но хозяйка его потенциального жилья быстро шмыгнула носом и всякое шевеление прекратилось. Артем растерянно глядел на старушку какое-то время, потом вспомнил другие жилища, которые ему довелось повидать, и взгляд его немного оттаял. – Две тысячи в неделю или в месяц? – В месяц, конечно. Кстати, зовут меня – Афросиния Никаноровна. – Очень приятно. А меня – Артем. – Вот и чудненько. – А топите зимой хорошо? – на всякий случай спросил он. – Хорошо, касатик, хорошо, – она кивнула на батарею, – у меня современный котел. А если не справится, мы всегда можем растопить камин. Она подмигнула ему, но внезапно веко приклеилось к нижним ресницам, и она так и застыла, улыбаясь с одним закрытым глазом. «Какая странная, – подумал Артем, – хотя с другой стороны, а разве мне попадалась хоть одна нормальная хозяйка?» – Договорились, – сказал он. – У меня есть одно условие. Артем чуть не прикусил губу. Мрачно спросил: – Какое же, Афросинья Ника... Никанорковна? – Да ничего особенного. Но в моем доме – никаких мобильных телефонов. Он расслабился. Мобильные телефоны еще только получали широкое распространение и были довольно редким явлением. Учитывая свои ограниченные финансовые возможности, Артем даже в ближайшем будущем не планировал подобную эксцентричную покупку. – Да без проблем! Ничего если я перевезу вещи уже завтра? – Да, хоть сегодня, касатик. 3 Артем занес последний пакет, разложил вещи, застелил постельное белье и развалился на кровати. Кровать была шикарная, с настоящей периной. Он немного отдохнул и решил приготовить ужин. Переодевшись в спортивные штаны и майку без рукавов, спустился на кухню и заглянул в холодильник. Когда чуть раньше Артем перекладывал туда свои продукты, то удивился его пустоте. Как будто старушка вообще не питалась, либо хранила еду в другом месте. Артем не стал задавать лишних вопросов, решив, что выяснит это как-нибудь позже. Он жарил яичницу с парой ломтиков колбасы, когда появилась старушка. Фрося Норковна, как он прозвал про себя хозяйку, покружила по комнате и подплыла ближе. Артем оторвал взгляд от сковородки. Фрося была все в том же старомодном платье. Лицо ее этим вечером выглядело совсем худо. Один глаз смотрел набекрень, а второй закатился, так что виднелся лишь белок, покрытый сетью мелких серовато-желтых, будто наполненных гноем сосудов. Артем отпрянул, а старушка подошла еще ближе и погладила его по плечу. Он почему-то ожидал, что рука ее окажется ледяной, но ошибся. Рука была если не теплой, то, как минимум комнатной температуры. – Все хорошо, касатик? От Фроси все также пахло старыми советскими духами и корицей, но когда она открыла рот, он уловил слабый запах мертвечины. «Сколько же она не чистила зубы?!» – пронеслось в голове у Артема. Он отступил на пару шагов и ответил: – Да, Афр... синья Нико... норковна, вроде все хорошо. Она еще немного постояла глядя непонятно куда, затем прошептала: – Ты не представляешь... как они голодны. Она резко развернулась и убралась восвояси. Артем, вытаращив глаза, смотрел ей вслед. «Так все ясно, старуха сумасшедшая, – подумал он, и ему одновременно сделалось грустно и смешно. – Ну и что теперь делать? Переночевать и искать новую квартиру? О, нет! К тому же я уже отдал деньги за месяц. Вернет ли она их? Твою мать...» Посмотрел на плиту – яичница уже подгорала. Выключил электрический нагрев, переставил сковородку. «В любом случае, уже поздно, а завтра на свежую голову подумаю, как поступить. А вдруг баба Фрося придет в себя и все будет хорошо? Может, просто забыла принять какое-то лекарство?» Но ему не давали покоя последние слова старухи. Кого она имела в виду? Понятно, это – бред, но спать в доме с безумным человеком не казалось ему хорошей идеей. Он решил обязательно запереть двери своей комнаты на замок. Правда, у бабки наверняка имелся еще один ключ. Черт! Надо будет не вынимать ключ из замочной скважины, чтобы старуха не смогла войти. И неплохо бы иметь какое-нибудь оружие под рукой. Взгляд его пробежался по кухне и остановился на деревянной рукоятке, торчащей из зазора между холодильником и соседним шкафом. На негнущихся ногах Артем подошел ближе, вытащил топорик и примерил в руке. 4 Артем поел, вымыл посуду, заварил чай и поднялся к себе. Прошелся по комнате, выглянул в окно. За прошедшие сутки еще сильнее похолодало. Голые деревья покрылись инеем. Свирепо завывал ветер. А в комнате было тепло и уютно. Он достал книжку и уселся в кресло. Читал допоздна, а когда глаза начали закрываться выключил свет и наощупь пробрался к постели. Проснулся от того, что кто-то пробежал по щеке. Артем подскочил и с размаху залепил себе ладонью по лицу. Никого не обнаружил. Хотел встать и включить свет, но передумал. «Приснилось что ли? – решил он, опуская голову на подушку, – а может действительно какой-то маленький паучок?» Он закрыл глаза и почти сразу вновь провалился в сон. Ему снилось, что он сидит на лекции, а тощая училка по истории античности все чертит и чертит на доске фронтоны, карнизы, колонны (с дорическим, ионическим, коринфским ордером), арки и своды. Ленка, его одногруппница, сидит рядом и все конспектирует. От усердия высунула кончик языка, а взгляд пустой... как у бабы Фроси. А мел шелестит по доске. Шелестит все настойчивее. Артем поднимает глаза и видит, что училка схватила кусок мела размером с человеческую голову и, перекосившись от напряжения, трет им о доску. А на доске остаются кровавые разводы, похожие на тесты Роршаха. Он долго пытается расшифровать эти рисунки, потом взгляд его возвращается к мелу и он понимает, что это уже не кусок белого известняка, а человеческая голова. Голова его прошлой хозяйки... Рот раззявлен, в нем что-то шевелится. Я училка все трет и трет этой голову о доску. И звук нарастает... Артем проснулся, хватая ртом воздух, будто вынырнул из воды. Немного отдышавшись, понял вдруг, что шелест перекочевал из сна в реальность. Шелестело все: стены, пол, потолок. 5 Тут что-то опять пробежалось по его лицу. Он хлопнул ладонью, и почувствовал, что на этот раз кого-то убил. На коже осталось липкое пятно. В ужасе застыл, прислушиваясь к шелесту. Казалось, даже кровать немного вибрировала, будто весь дом пришел в движение. Он боялся встать и включить свет – боялся того, что может увидеть. Тут с потолка свалились сразу несколько мелких тварей, и забегали по его лицу. Артем взвизгнул и замахал руками. Давил, а они все не заканчивались и некоторые из них даже пытались залезть ему в ноздри. Теперь насекомые бегали уже по всей кровати. Кажется, их были десятки, если не сотни. Артем вскочил, и ему показалось, что ковер на полу ожил. Ноги провалились по щиколотки в шевелящуюся плоть. Будто детские пальчики прикоснулись к нему и побежали по икрам. Артем открыл рот, чтобы заорать, но туда сразу запрыгнуло несколько тварей. Он выплюнул их и плотно стиснул губы. А твари все сильнее облепливали лицо; они шевелились, щипались, кусались. Артем не переставал шлепать ладонями по всему телу и уже покрылся слоем слизи, но насекомые все пребывали. Кое-как он добрался до двери и щелкнул выключателем. Вся поверхность комнаты превратились в черно-бурую шевелящуюся массу. А он стоял, словно дерево посреди громадного термитника и все термиты пытались на него влезть. Только это твари больше всего походили на тараканов. Они были самых разных размеров, от крошечных – со спичечную головку – до гигантов – размером с пачку сигарет. Они деловито лезли по голым ногам Артема, сыпались с потолка, пытались запрыгнуть со стен. Когда вспыхнул свет, темная масса немного притихла и даже стала редеть. Но все равно тараканов оставалось слишком много. Артем как безумный молотил ладонями, прыгал на месте, топал, давил полчища насекомых. Они лезли в трусы, в волосы, застилали глаза, пытались побольнее укусить и залезть в какое-нибудь отверстие. Постепенно тараканы привыкли к свету и их напор усилился. Понимая, что рано или поздно его просто сожрут, Артем протянул руку к двери, нащупал ключ и повернул. Когда дверь отворилась, кинулся в коридор, но натолкнулся на бабу Фросю, стоявшую как истукан у порога. Попытался проскочить мимо, но она с неожиданной силой толкнула его обратно в комнату. Он отлетел к столу, а она поплыла в его сторону. Насекомые покорно расступались перед плавно движущейся фигурой. Оказавшись рядом с квартирантом, Фрося протянула руки, ее рот широко распахнулся, и оттуда высунулась морда чудовищного таракана. Эта тварь яростно шевелила усами и пищала. Артем схватил топор, лежавший на одном из стульев, размахнулся и нанес удар. Старуха захрипела, ее голова свесилась набок. Рыжий в крапинку таракан размером с котенка спрыгнул на стол. Фрося обмякла и повалилась на пол. Изо рта, носа, глаз и ушей старушки посыпали тараканы поменьше. Артем взмахнул топором и перерубил здоровенную рыжую тварь, уже подбиравшуюся к нему. Тараканы дрогнули, по ним словно прокатилась волна. Но они быстро пришли в себя и кинулись на Артема с еще большей яростью. Тогда он побежал. Выскочил из комнаты, утопая в насекомых, рванул по коридору, а они лезли за ним изо всех щелей. Дом вибрировал как растревоженный улей. Когда он спустился по лестнице – из подвала, минуя завалы мебели, хлынула живая волна высотой в метр, и он увяз. Пытался двигаться к выходу, но ничего не получалось. Тело будто застряло в густом шевелящемся желе. И это желе вгрызалось в него, поднимаясь все выше, проникая внутрь. Скоро оно поглотило Артема с головой. 6 Мария стояла на пороге старого дома и жала на кнопку звонка. Долго никто не открывал, потом дверь приоткрылась, и выглянул бледный парень лет двадцати. – Добрый вечер, – сказала девушка, – я по объявлению. – Проходите, – парень подвинулся, пропуская ее в дом.
|
| | |
| Статья написана 9 января 12:08 |
Рассказ ужасы, сплаттерпанк 18+
Поздним утром первого января Геннадий Петрович, этот добрейшей души человек проснулся и внезапно почувствовал желание убивать. Он лежал некоторое время, закрыв глаз и предаваясь кровавым фантазиям, но все же смог их отогнать и поднялся с кровати. В квартире он был один, жена его – Елена Васильевна уехала на новогодние праздники к родственникам. Геннадий Петрович прошёлся по пустым комнатам, размышляя, что могло вызвать у него столь безумный припадок, но так ничего и не сообразил. Вчера он почти не пил, ну а даже если бы нажрался как свинья, что с того? Он никогда не хотел убивать живых существ: ни когда пил, ни на следующее утро с похмелья, ни когда-либо еще. Мог даже сказать, не кривя душой, что до сегодняшнего утра любил род людской. Любил ясные глаза, открытые лица, добрые улыбки, веселые голоса, искренний смех. Любил общаться на серьезные темы, шутить и травить анекдоты. Любил очень многое из того, что создал человек: музыку, книги, кино, архитектуру, автомобили. Вообще у него всегда было обостренное чувство эмпатии, он умел сострадать, переносить на себя чужие невзгоды, радость и боль. Конечно, случались у Геннадия и редкие вспышки гнева, но и тогда максимум, что он себе позволял – это хорошенько выругаться. Но никогда, даже в моменты самого дурного настроения не желал причинить кому-то боль. И тут такое... В дверь позвонили. Геннадий Петрович вздрогнул и очнулся от размышлений. Понял, что бродил невесть сколько времени по квартире воображая всякие жестокие сцены. Как нож вспарывает чьё-то брюхо, как пальцы сжимаются на мягком трепещущем горле, как ведрами льется кровь. Он встряхнул головой и растерянно застыл на месте. Кого там принесло? Открывать или нет? Он боялся общаться с людьми в таком состоянии. Может надо принять какое-то лекарство или еще поспать? На цыпочках подошел к двери и выглянул в глазок. На лестничной площадке стояла соседка Наталья с девятого этажа. Наталья была в одной ночной сорочке, заляпанной чем-то красным, рука сжимала кухонный нож. Глаза женщины остекленели, на лице застыла неестественная улыбка, словно у нее свело мимические мышцы. Геннадий в ужасе отпрянул. – Я знаю, ты там! Открывай, святоша! – раздался истеричный крик, затем на дверь обрушилось несколько мощных ударов.
Геннадий Петрович кинулся к телефону, но связь отсутствовала. Попытался войти в интернет — тот тоже не работал. Что происходит? Он заметался по комнатам. Выглянул в окно. Первое что бросалось в глаза – красные пятна на снегу. Потом уже разбитые машины посреди улиц, столбы дыма, поднимающиеся от горящих домов и квартир. Всюду, лежали десятки, если не сотни мертвых тел. Он увидел, как абсолютно голый мужик, измазанный кровью с головы до пят, бежал куда-то с мясницким ножом в руке. Увидел, как сцепились две женщины. Они царапались, словно кошки, кусались, рвали друг на дружке одежду, волосы. Хрупкая девушка пилила ножовкой чьё-то еще шевелящееся тело. Первые минуты Геннадий Петрович с ужасом смотрел на открывшуюся перед ним картину. Но постепенно в глазах его зажегся холодный огонь, рот расплылся в акульей улыбке и он уже с нескрываемым удовольствием наблюдал за этим адским представлением. Вдруг что-то ударилось о стекло. Геннадий повернул голову и с увидел босую ногу, свесившуюся сверху и повторно ударившую в окно, так что на нем остался кровавый отпечаток. На этом нога не угомонилась и нанесла еще несколько ударов. По стеклу заструилась сеть трещин. После очередного удара, стекло разлетелось вдребезги, нога опустилась ниже, и оказалось, что она принадлежит Наталье. Геннадий подошел поближе и глянул вверх – ему сделалось интересно, как она умудрилась добраться до его квартиры. Оказалось, соседка связала веревку из простыней, спустилась до седьмого этажа и висела теперь, держась одной рукой за нижний конец своего импровизированного каната, а второй пытаясь зацепиться за оконную раму. При этом Наталья еще и умудрялась – прямо как пират, идущий на абордаж, – сжимать во рту лезвие ножа. Геннадий, втайне восхитившись такой находчивостью, дождался, пока женщина просунет ногу в окно, ухватился за нее и со всей силы насадил на острия стекол. Потекла кровь. Наталья дернулась, отпустила обе руки и свесилась из окна наружу. Он толкнул ногу от себя, так что та распоролась до кости. Еще миг – стекла обломились, и соседка полетела вниз. Он с удовлетворением услышал тихий шлепок и пожалел, что падение смягчил толстый слой снега. Постоял еще немного, наслаждаясь мгновением, после отправился на кухню, где вооружился своим лучшим ножом Хатамото. Отворил входную дверь и как был в одних трусах вышел в подъезд. Когда дверцы лифта открылись, оттуда хлынул поток крови и залил коридор. Внутри лежало несколько расчлененных тел. Геннадий встал на одно из них и нажал кнопку первого этажа. На улице было хорошо. Всюду валялись упаковки от использованных фейерверков, пустые бутылки и изуродованные мертвецы. Воняло гарью. Он вдохнул полной грудью. Интересно, остался ли еще кто-нибудь живой? Или он пропустил все веселье? Прошелся вокруг своей многоэтажки. Повернул на соседнюю улицу. Наконец заметил женщину, стоявшую у светофора. Из одежды на ней был только бюстгальтер. Рука ее сжимала окровавленный кухонный секатор для перекусывания костей. Женщина подняла голову, увидела Геннадия и осклабилась. Они пошли навстречу друг другу. Геннадий узнал в ней продавщицу из соседнего магазина, которая ему очень нравилась и на секунду замешкался. Он любил перекинуться с ней парой ничего незначащих фраз, сделать комплимент, если позади не собиралась очередь, а продавщица смущенно улыбалась и кажется, всякий раз после разговора с ним у нее чуть-чуть поднималось настроение. Когда они поравнялись, женщина в лифчике протянула руку и защёлкала секатором у Геннадия промеж ног, кромсая ткань трусов вперемешку с плотью. Он не почувствовал боли. Может быть – боль утраты, разочарования, но не физическую. Выронил нож и протянул руки к голове продавщицы, словно пытаясь приласкать. И он действительно нежно провел ладонями по ее красивому лицу, а затем погрузил большие пальцы в мякоть глазниц. Ее рука, тем временем расправилась с гениталиями и уткнулась секатором в живот мужчины. Как двое влюбленных они опустились на колени. Он вдавливал пальцы в глазницы все глубже, а она как вязальщица наматывала его дымящиеся кишки свободной рукой... А началось все с того что несколько дней назад (а если точнее – 29 декабря) злой и обиженный мальчик Вася гулял в центре города с родителями. Вообще-то он не всегда был таким злым и обиженным. Нет, это был самый обычный ребенок. Просто родители наотрез отказались покупать ему радиоуправляемую машинку, о которой он мечтал несколько месяцев. На самом деле он ожидал, что ему откажут, но все равно не переставал надеяться. И вот он шел хмурый как туча и размазывал грязными руками слезы и сопли по лицу. Мама читала нотации, отец и вовсе не обращал на сына внимания, все время разговаривая по телефону. Они вышли на площадь и оказались у огромной елки, украшенной разноцветными игрушками. Вокруг носились радостные дети. «Конечно, чего им не радоваться, – подумал Васька, – небось, получили уже свои подарки». Тут на площадь въехала сверкающая повозка, запряженная четверкой настоящих северных оленей. В повозке восседал Дед Мороз со Снегурочкой. Никто бы не сказал, откуда он взялся, во всяком случае, в перечне трат администрации города данная услуга не значилась. Возможно, оплатил ее какой-то частник-меценат, пожелавший остаться неизвестным. Дед Мороз вылез из повозки. Руки его сжимали бархатный мешок. Пробасил: – Здравствуйте дети! Подходите и загадывайте желания! Ну а я, Дедушка Мороз постараюсь их исполнить. Мгновенно к нему выстроилась очередь, а Васька только поморщился и отвернулся. – Чего ты? Подойди к нему, – советовала мама, – а если он что-то хорошее подарит?! Но Васька так обиделся на родителей, на себя и на весь белый свет, что уже не желал ни машинок, ни конструкторов, ни игровых приставок или крутых смартфонов. Тут его отец оторвался от телефона и нетерпящим возражения тоном сказал: – А ну сейчас же пошел к Деду Морозу! Или я тебя... Васька всхлипнул, опустил голову и встал в очередь. Когда, спустя минут двадцать подошел его черед загадывать желание, выпалил: – Дед Мороз, я хочу, чтобы в новом году все люди сдохли! Старик закашлялся. Переглянулся со Снегурочкой. – Погоди, погоди внучек. Ты уверен? Может, ты хочешь самый огромный набор Лего, или Сони Плейстейшен или шестнадцатый айфон? Васька выпятил нижнюю челюсть и повторил: – Нет, я хочу, чтобы все люди подохли, понял?? Все до одного! Слабо? Дед Мороз задумался, вдруг сорвал шапку и провел дрожащей рукой по розоватой лысине, с прядями седых волос по краям. По толпе зрителей пробежал вздох изумления. Хрипло ответил: – А знаешь что? Достало! Каждый год одно и то же. Хоть отдохну от вас. Ладно, ступай мальчик. Исполню твое желание.
|
|
|