Все очень просто. Я тогда был только-только женат, ну, всего-то лет пять прошло, и вдруг мне подруга моей жены, Оля, как сейчас ее помню, дает мне эту книжку... И все, я решил, что нужно писать и думать именно так, да еще — Оля... Она же подруга, она же — дружески... Чуть ее не полюбил. Но слава Богу — не полюбил... до конца. Сдался, хотя она и была уже... умной. Тоже — побаивалась.

Вот какие ощущения и рождают подобные тексты. Тогда-то я и понял, что значит — женская, сексуально-высокая проза.

А потом я еще раз перечитывал всю трилоги, имею в виду до Последнего Волшебства. До сих пор слышу — шелест пролетающих над головой серых гусей... Почти явственное впечатление. Кстати, Мери Стюарт я обязан тем, в ученичестве письма, что понял — нужно добиваться эффекта «виденья» того, что ты описываешь, добиваться впечатления жизненности — по запаху, по тактильности... То есть, я, естественно, у многих авторов этому учился, но у нее — пожалуй, больше, чем у кого-то... Так получилось. Она очень — сильно пишет.... писала. Да.

И еще, она очень просто говорит о вещах — явных, но как бы не вполне замечаемых. Есть в ней что-то, что называлось в прежние времена — физиологическим очерком... Так вот, она эту технику усвоила и применяет — очень легко, даже не обращает на это внимание, что она — уже как-то переходит границу литературы в какое-то подобие... личности, очеркистики, эссеистики.... Она очень хороша.

Я у нее украл два персонажа. Первый — мальчик, который стоит незаметно у стены, чтобы получить монетку. И второй, Лотар заплатил за то, чтобы какой-то старичек стал хранителем склада... Ну, как залог честности и фокус приема его на должность хранителя... Сейчас уже не помню в каком из своих романов... Но два раза у нее — свистнул, это точно.

Вот чуть путанный рассказ, вынужден был перечитывать его несколько раз, а ясности — так и не прибавилось. И при том, что автора я люблю — едва ли не с той, первой еще АСТ-шной книжки. В последующих рассказах автор разошел, расписался, сделался и точнее и понятнее... Но вот этот первый — даже я не понял до конца, пробовал читать по-оригинальному, но то ли техника английского чтения ушла, то ли — в самом деле — немного спутанный текст, даже на родном языке, опять же — почти безуспешно. Вот поэтому и оценку чуть занизил, хотя в остальном, пусть автор и не излишне писучим оказался, очень его люблю и даже ставлю выше многих прочих, разошедшихся куда как более вескими тиражами творцов.

Книжку я купил совсем случайно, потом забыл на полках, а потом, поздней весной, кажется, обнаружил. А прочитав, стал вспоминать, и кажется, вспомнил. Его очень сейчас в Европе издают и переводят, кажется, он мне попадался в топ-листах и ранее, хотя — странно, я ведь только из польских топов что-то в последнее время вычитывал, может, его в Польше как-то очень удачно перевели и издали? Но это — не о романе, а об источнике.

Вообще-то, кажется, чуть ностальгические воспоминания о левом молодежном движении 60-70х прошлого века сейчас в Европе — в большом ходу. Начиналось, кажется, с антиглобалистов, а потом и вовсе протестное движение стало набирать ход. Вот и этот автор — левак, гитарист, накрот и протестант, причем, осмысленный, умевший свои мнения вербализовать по-журналистки, — оказался снова при деле, хотя умер, не издавшись ни разу в романной форме.

Поэтому думал, что найду тут что-нибудь вроде конткультурного вопля, а оказалось — очень правильно и почти спокойно выверенный детектив «северной», шведско-скандинавской школы, и даже развязка оказалась очень шведской... Секс и деньги, насилие и отложенные тайны, притяжение своего местного патриотизма, любования устроявшимся миром и подспудный страх этот мир, этот комфорт и балтийскую идентичность все-таки потерять... Еще раз, очень шведское ощущение, почти без всякого левачества или стремления что-то изломать.

Сюжетные объяснения показались чуть «хромающими», не по сути даже, а по объему, немного растянутыми они выглядят, да и сам роман — чуть-чуть тянутый, можно было бы кое-что подсократить, хотя бы в переводе... Зато, и не без удачной «расписанности», местами очень хорошо передана отмосфера — и северного, зажиточно-богатого острова, и старательной работы самого ГГ в первом романе, и вообще... Едва ли не шум моря и ветра в елях слышится, и спокойствие улиц Стокгольма, и брусчатка под колесами подрагивающего авто (а на брусчатке всякая подвеска звенит, не так ли?)... Да, есть страницы — просто-таки живописные.

И ужас ГГ, столкнувшегося в разрешением загадки, — тоже отлично передан. И даже карта местности, а такое нечасто бывает, очень к месту, я на нее по ходу чтения, не раз ходил, чтобы разобраться, что к чему. Вот только кажется, у нас эта книжка очень-то большой популярностью «страдать не будет, отвыкли мы от таких книжек, и даже фильм — не смотрел, признаю — популярность эту не поднимет. Может, лишь со временем?..

На этот цикл «налетел» как-то случайно, а потом, как и бывает с подобными неожиданностями, оторваться не мог, пока не прочитал почти весь, только последнии штуковины выпали, не дотянулся до Либрусека, а то ведь и там искать пришлось. Поразили три штуки — отличнейший, очень тонкий и точный перевод, даже игры с аллюзиями автора, порой и в самом деле непростые, очень удачно встроены в общую конструкцию. Второе — сделанные почти без напряжения или каких-либо негативных эффектов для читателя затяжные, до трех-четырех романов, «отложенные» решения некоторых головоломок, предложенных в первом, в «Деле Джейн», что очень непросто (по собственному, неудачному опыту подобных ходов — знаю). И третье — почти пародоксальный, самобытный и весьма «вкусный» юмор автора. Это тоже — довольно дорогое у нас в последнее время — с «развитием» т.н. «Юмористичной Фантастики» — лакомство (особенно, если — юмор не на прибаутках, а на остроумии, которое вообще-то редко бывает поддельным, но кажется, кое-кто у нас и до этого из ЮФ авторов «дорос», увы и ах...).

Не очень показались удачными следующие моменты. Главную героиню цикла все время одолевает едва ли не страстная ностальгия по мужу, с которым замужество много предыдыщух лет не задавалась... По-моему, это перебор, не могла она за пару-тройку месяцев, что они прожили, а до этого более десяти лет только мечтали друг о друге, но не супружничались, так на мужа «запасть». Тем более, что многажды подчеркивалось, что дама она — вполне благонравная, к особым женским секс-баловствам, порой свойственной нынешним действительно-таки подраспущенным европейкам, не склонная, трезвая... Ну не может у нее быть такой тяги к сексу и мужу, я в это как-то не верю.

И второй негатив, решение всей и всяческих проблем и сложностей в каждом из романов — разумеется, как говорилось, кроме тех, которые сознательно растянуты на многие романы (это как раз сделано — на «ять», опять же), — закручивается в самых последние главы. А ведь проблемки-то даже изложенные в каждом из романов — довольно многослойны, поэтому, мне кажется, получается в конце — все же перегрузка от этих решений. Возникает некоторая сбивчивость, а кое-что к концу даже забывается... Хотя автор очень толково и умело напоминает о происходящих сложностях, чтобы не забылись, «вдоль по» ходу текста.

Да, чуть не забыл, есть еще третья не очень удачная характеристика романов, да и сериала в целом — комментарии к каждому из романов даются выборочно. Звучит это — умело, сознательно и даже старательно. Но вот все имеющиеся аллюзии автора, при том, что разгадываются они весело и даже внохновляют каким-то образом читателя продолжать и совершенствоваться, стараться угадывать и получать от этого удовольствие... Так вот, хотя все это — и хорошо получилось, но многого я все же не понимал, только чувствовал, что здесь что-то зарыто, а вот что — не могу знать, или забыл, или просто тугодум... М-да, наверное, в подлинном, английском варианте было все же — точнее и полнее с комментами. (Нужно будет Ирочке Андронати — переводчице первого тома — как-нить написать, спросить, чтобы еще и этим не мучиться, ха! Заодно и поблагодарить за очень и весьма — достойную работу...)

Совершенно замечательно. Искренне, ясно и, по-моему, умно.

Даже не ожидал, что так можно перепеть..... Пару лет тому придумал — сам бы написать — продолжение Евкрафыча... А потом вот узнал, что Пьецух уже сделал... Замечательно сделал. С уважением — и к Евграфычу, и к каноническому тексту, и к начальству... Но — и с сатирой, язвой, умным юмором, и надЕжей, над будущим. Молодец.

Есть только три книги, которые я хотел бы написать... Вот теперь — четвертая, а сделал ее Пьецух, и я этому очень рад!

Так вот получилось, что перевозил на дачу старые журналы, дома-то от всего напечатанного вообще уже спасения не видно... И в электричке посмотрел, что же я везу. Как раз этот старый номер «Полдня» и попался, глазами нашел знакомую фамилию, и... Наверное, не нужно было читать в электричке.

Сначала — все здорово, действительно — весело, азартно даже, и как часто у Сергея бывает — столкновение чего-то небывалого с нами обыденными, привыкшими что-то думать незыблемо. Зато потом — пошло, поехало... Нет, злым Сергей никогда не бывает, но он бывает, кажется, даже чуть хуже — жестким почти до перехода в жестокость. Не любит он тех людей, которых не любит. Что-то в нем есть от знания людей, увиденных через призму его службы в милиции, и даже от их способности подлаживаться и убивать, что-то, пожалуй, страшненькое. И это вдруг поверх его куража писательства — проявилось тут. Вообще-то, мы дружим, кажется, еще с 2000 года, когда я в Волгоград приехал на вручение Лукину Аэлиты, и потом у нас всегда находилось о чем потолковать-выпить-поспорить-порадоваться... Но вот эта повестуха — озадачила, я даже расстроился. Потому и оценку такую, в общем-то, довольно низкую для Синякина-автора, поставил.

Вот точно, не нужно было читать эту повесть в электричке, она не для транспорта, она — как и многое, что он написал — требует внимательного чтения и старательной оценки. Как увижу его следующий раз, наверное, извинюсь.

Штука получилась вот в чем, я-то, конечно, читал Финнея еще в молодогвардейском сборнике, ну вы помните — кажется, том 16-й, здесь не указанный. Там тоже был его рассказ, и он мне показался тем странным, что об обыных штуках можно говорить — очень обывательски. То есть, сюжет строится, когда об обычном — очень дерзко, или об сложно-приключенческом — говорить обыденным тоном... А у него — очень обычно об обычном — а все же — фантастика! Я даже немного перед этой техникой до сих пор — теряюсь.

Нужно быть или особо умным, или настолько не умным, что размышления уже и не нужны. Серьезно!

И когда я эту его технику понял, когда распробовал — пришел в восхищение! А другого и быть не может. Вот пробую иногда себе такие же сюжеты — сказать, ан — не выходит, для того, чтобы так писать — нужно быть особого дара литератором. По-иначему — не получится... И все тут... Не выходит. Он — немного уникальный, или — не немного?..

Я эту книжку довольно долго искал, а потом вспомнил, отдал другу — попросил его вернуть. Не вернул. Пришлось к нему приехать и взять сразу в руки.

Читать-то я хотел очень легко, а легко не получилось. Увлекся, даже начал — по словам приятеля моего — рычать немного, требовать пива и чуть ли не пометки начал ставить. Он не позволил, эта книжка и ему дорога, хотя — моя же, я же ему ее отдал... Ну да ладно. Вот про Олешу хочу сказать в восприятии Мариэтты Омаровны... Или я ничего не понимаю в литературе, или столь отточенно замеченная ею точность в образах Юрия Олеши, Ключика нашего, представляется мне — по ее примера же — несколько механистичной... Он — не совсем мастер, он — еще и техник, и не всегда понятно, где у него какая из сторон его дарования берет вверх! А МО — это заметила, но — как-то не развила. И все, все же...

Хорошо писали в советское время критики. Зачитаешься... Даже если временами и не согласен с ним, то бишь, с критиками... С МО — например.

Как-то я ощутимо «запал» на Мариэтту Омаровну в последнее время (про Лотмана уж и не говорю, я его всепреданнейший и давнишний почитатель — в том числе и просто — читатель)... Или время такое подошло — читать не просто умных, но и тех, кто перед умом не пасует, а наоборот, ум написавшего умеет обратить в собственную радость и восхищение!

Да, мне показалось, что их восхищение — сродни какой-то особой привязке к себе в этом эссе, как-то они так просто говорят, что... Поневоле начинаешь понимать, простота Натана Эйдельмана кажется особым лакомством, где они могут и сами повеселиться и порадоваться тексту. (Кстати, у МО это — не часто встречается, она разная бывает, даже брюзгливой, или задумчиво-поверхностной, допустим, когда рассуждает о прочих конкретных литераторах, зато ей ЮЛ, как мне показалось, этого не позволяет.) Но Эйдельману — прощается почти все, и с восторгом! И не по поводу себя они рассуждаю (хотя и это бывает заметно, он и она же иногда мне и самовлюбленными в некоторых рассуждения показались...). А по поводу текста обсуждаемого автора!

Их текст выдает, и так эти трансформации талантливо происходят, что сам себе кажешься... Даже благороднее чуть, чем до этого эссе! Вот.

Ребята, вы не совсем правильно поняли... Во-первых, Женя Лукин придумал ситуацию — для нисходящего интеллигента. Во-вторых, он рассветил все это «прибамбасами», вроде его, авторской тещи, это же — чудо, что за персонаж. А он его придумал — очень легко — как кажется, даже немного игриво, и очень много — искренне... Когда на последнем конвенте, когда ему за эту повесть что-то такое вручили, я его спросил — как тебе удалось-то? Он ответил — Да просто, с натуры!... Литераторы, которые умеют писать портрет с натуры — это уже достояние человечества... Вот и он, я полагаю, по-честному получил свою очередную премию.

Теперь об идеях. Он, то бишь, Женя Лукин, просто «спраздновал» ситуацию, когда как бы интеллигент, как он его понимает по сюжету, деградирует до вполне ужасающего своими моральными и прочими качествами — диктатору. И пытается доказать, что диктаторство — это такая штука, что можно быть чудищем над хотя бы несколькими дикими племенами... А потом еще и доказывает, что даже племена — этого не потерпят. Он, наш Женя Лукин — вообще не бывает за диктатуру, за насилие, за издевки над теми, кто сдачи дать не может... Он — наоборот, за тех, кому плохо, и объясняя, что плохо, он — зовет, призывает к победе за свободу, не иначе. Вот, примерно, об этом и повестуха эта, я ее — не очень высоко оцениваю, но все же это — маленький шаг вверх, и почти безусловный блеск нашего одного из самых уважаемых и достойных авторов. С чем и призываю вас, г-ны читатели, согласиться. Мне не трудно призвать — я так и сам думаю.

Почему-то книжка показалась не доказательством вполне присутствующей еще силы Эраста Петровича, а ее весьма голословной — прокламацией. Начнем с того, что ЭП — вполне себе поглупел. То есть, он может кататься на мотоциклетке, учить чужие языки и даже ходить по канату — но ведь все этим занимаются и именно после пятидесяти лет, и достигают некоторых успехов, примерно, ближе к возрасту Шекспира, который умер, как известно за несколько дней до 56-го дня рождения... (Поклон театральности — хотя бы в частности...) (Шекспир, правда, об эту свою пору — умер, но ведь если бы в 1616 году были мотоциклетки, кто знает, кто знает?.. Говорят, он часто бывал в последние годы в Лондоне, потому что имел паи в театре, договаривался с какими-то врачами на Фулхем-роуд... В общем, можно считать, что самосовершенствованием на склоне лет занимаются все, не только премногоглубокоуважаемый ЭПФ.)

А вот тупизм от любви — не катит, недостоверно. Весьма слабая мотивированность для такого героя как пресловутый заявленный Фандорин (она бы показалсь смешной даже для старшего инспектора Лестрейда из новейших наших переводах о расследованиях Лондонского Скотиш-ярда) — от автора, который иногда предлагал в прошлые годы вполне достаточную и убедительнейшую систему доказательств, не то что бы просто — аргументы. Он раньше, Фандорин, если и делал что-то, тогда это было — сильно, стильно, выступающе (burst) — как, кажется, говорях американцы на своем ново-аглийском, признаем это, в конце XIX — начале и наших последующих веков. А тут вдруг — увидел поникшую ручку актерки, которая его и признавать сначала не захотела-то, и — впал в кретинизм. Я вот полагаю, за всю свою жизнь видел немало гениальных мужчин, поглупевших от женской ручки, но — не дольше, чем на два-три часа. Один раз, кажется, это было — на один вечер, и то — у Шерлока Холмса от Ирен Адлер. В общем — недолго.

А тут — на протяжении всего романа, он, Фандорин, и в тупизну излишних, крайне неудачных подозрений впадает, и за кем-то через треть Европы гонится, пока ГРОМИЛА барышник на московских театральных билетах от него в Америку не съехал... Вы как хотите, но после этого кунштюка г-на Акунина я вовсе понял, что роман неудачный, раньше у этого господина автора была хотя бы какая-то соответственность между характером преступления и психологией личности... То есть, карманники — не шли на «мокрое», «квартирные» не бывали замечены на «гоп-стоп», и т.д... А тут, тут — вполне себе мелкая спекуляция, бакланиха на театральных билетах — и вдруг сразу тебе — бойцы, победы с сухаревскими, какого-то Левончика на инвалидной коляске домой на Кавказ отправили... Это все-равно что описывать — открытый бой пингвина с попугаем... Читатель заранее вычисляет и знает — погибли оба — попугай не долетел, пингвин — не доплыл. А вот г-н Фандорин даже до этого не додумывается... И ведь нарушение этого закона необходимых по сюжету соответствий сам автор, прежде — весьма тонкий и точный — не замечает, и ничего лживого для сюжета, персонажей и для себя — не чувствует!

Честь и хвала издателю, сделавшему первый завод в 500 000 копий. Я бы немного ему за это поаплодировал, но лишь — немного. Потому что — этого тоже жаль. И тираж, и издателя, и автора, который заметно — распустился в самом печальном литературном смысле, и самое главное — читателя жалко. Ведь заплатит за книжку кто-то (вроде меня) 350 руб, и... Получит — фуфло, щебенку, вместо вполне себе детективной «матрешки» — «неваляшку» Фандорина, что конечно — весьма печально.

А ведь настоящий ЭПФ — такого ну никак не заслуживает, и потому что когда-то бывал хорош, и вообще... Кажется, сейчас, в этом романе автора он всего лишь отрабатывает что-то за прошлые заслуги... Особенно — учитывая тиражи и авторский гонорар за эту книгу.

Очень странноватая книжка для Пратчетта, то есть, обычно он — молодец, умница и шутник... И вдруг, словно начитавшись статей о домашнем насилии над женщинами, он попробовал приложить к своему мироощущению проблему жестокости... Но так как он мужчина — с «носком» ниже пояса — все же смотрит на женщин немножко со стороны... Чуть сбоку — так будет вернее. И вот что получается. Он не умеет утешать напрямую, это и претит его морали, потому что мораль — штука тонкая... Вот он и пробует утешить, как бы, женщин тем... Что предлагает им по роману быть круче, жестче, упертее и успешнее мужчин. В итоге получается — все, кто может и достигает цели — те и есть женщины. Даже на войне, даже в отношениях, сложных отношениях, которые человеку всегда и везде сопутствуют... Мужчины при этом кажутся просто дуреломами какими-то... То есть, они умеют рыгать, ходят расставив локти, умеют ругаться и еще, пожалуй, у них есть пунктик на приставании к женщинам... Как бы — и все. В общем, мужчина — не очень благозвучная пародия на... женщину... Как кто-то шутил, кажется, Образцов, наш замечательный кукольник, мужчину Господь сделал первым, потому что он — пробный вариант... Зато к женщине Он приступил, уже зная свои прежние ошибки.

В итоге у Пратчетта, получается, что он смеется и над женщинами, и над мужчинами (хотя почти и не участвует в их, гм... приключениях в этом романе), и все-равно, даже вырвавшись из-под власти мужчих, женщины... начинают жить той же жизнью, что и мужчины, Полли в конце-концов снова идет на войну, так же подбирает себе пару несмышленышей, чтобы за ними — приглядывать, и еще... она знает, что больше не позволит, ну скажем так — не позволит на себя наступать... Потому что сама в поведении способна наступить на другого.

Как всегда у Пратчетта — отлично решены и прописаны некоторые эпизоды, я не очень смешлив, но временами ржал так, что жена приходила из кухни посмотреть, чем я та-ак активно занимаюсь... Отлично и очень выигрышно предложены (чуть не сказал — сервированы) некоторые диалоги, как всегда у Пратчетта — все с ног на голову... И утверждается, что на голове для некоторых — даже удобнее... Только все же ощущается некая обездоленность именно у умных и решительных, и неслабых женщин. У тех, кто чуть слабее — все получается по-женски и счастливее... А вот с умными да крепкими?... Что делать? Вот этот вопрос и повисает в воздухе — что делать с умными и твердыми женщинами? У меня сложилось впечатление, что и сам автор с этим вопросом никак и ничего не может решить... Так он и остается — нерешенным, пожалуй, даже полузаданным... Увы.

А вот даже как-то странно получилось, читал этот текст ранее, но вот — где, как, почему не помню?.. Это — удивительно. Но Правду определенно читал, и очень многое узнавалось не по принадлежности к Анк-Морпоркской ци-ви-лис-Зации, а почти по-сюда-жетно... Очень люблю Пратчетта, некоторые его шутки вошли в сознание лучше собственного остроумия, допустим, такая... Все эти молодые предприниматели страдали избыточной увернностью в том, что без их замечательного предприятия мир обойтись не может, как не может обойтись без надувных мишеней для игры в дротики...

И все же роман мне показался чуть-чуть... недо-Птатчетт, до сих пор думаю (уже неделю) в чем тут дело. И пришел к двум неутешительным выводам, причем, кажется, очень неформальным. Во-первых, как-то на отношение к его текстам сыграла «ту рояль» весть, что он болен, почему-то искренний и здоровый шутник — это понятно, а вот шутник и остроумец с болезнью, которая тикает как часы, мало вяжется. (Тут уже хочется подозревать некую мысль об остроумии с трагичностью, хотя бы фоновой, на заднем плане...) И во-вторых, собственно, по тексту...

В романе гораздо меньше событий, чем бывало в романах, допустим, про Ринсвинда. В прежних вообще — феерия, взрыв диалоговости и глагольности, искрометность происходящего, все на неожиданностях, врасплох, из-за угла или из подворотни... Что романы делает вообще-то «немного» шедевральными. Потому что и сам пресловутый Анк-Морпорк такой же, тем более, обвешанный холодным оружием, сдержанностью как и договоренностями, церемонностями и бесцеремонной жаждой наживы... Все эти самые разные ощущения в его, Пратчетта, романах вполне могут быть перечислены через запятую, другие романы такой свободой ощущений не обладают...

Но вот что, через этот текст что-то еще проступает, какая-то ясность, до которой приходится добираться через муть... Нет, не муть авторскую, а муть — сложности, может быть, собственной неготовности принять эту точку зрения, которую автор излагает отчетливо, но читатель не сразу воспринимает от недостатка собственного (читательски-житейского) опыта, от неподготовленности к таким вот ощущениям... В общем, появилась, впервые, кстати, в чтении этого автора, рассагласованность в их, европейском отношении, допустим, к нормативной газетной истерии и их отношений к такой-то правде, собственно, и наш, русский общий вагон переживаний и психологической зависимости от этой самой информированности, как Пратчетт попытался сказать, зависимости, которая, де, и возникает сама по себе, и без нее в целом можно обойтись. Нет, плохо излагаю. Еще раз...

Для них, Европы, для Автора — уже с прописной, заметили? — остроумие, как и правда, как и необходимость читать газету, как и свойство судить о написанном черным по белому, бывает либо точным, либо неудачным. А он предлагает некую новую мерность, допустим, навскидку — правду с сарказмом, условную правду, необязательную уже завтра, но действенную серьезно... И это — это сложно. Вот потому и отзыв получается такой... почти филоЗофический, увы.

Со странной нежностью отношусь к Муркоку, хотя он, конечно, на 15 старше, относится к другому поколению, но почему-то всегда считал его вполне не мэтром (хотя и мэтр, ну что тут скажешь?), но другом, причем, почему-то близким другом... Наверное, увлечение музыкой не прошло даром, я же скачивал его группу когда-то... Кстати, звучат заумно.

Не в последнюю очередь интерес к давно читанному «Повелителю воздуха» (очень неудачное название по-русски), читанному «по аглицкому языку», примерно, в середине 80-х, спровоцированно (другого не скажешь) темой «стимпанк». Теперь решил перечитать, потому что не было там ничего из стим-панка по-моему. И я сейчас так же думаю, нет увлечения железом, грубостью и плотью машин, механизированной насильственностью и покорением природы в наиборее брутальной, паровой тяге — что кажется мне определенным доказательством этого поджанра.

А есть лишь очень любопытный, хотя и беглый взгляд на будущее — семидесятые годы уже нашего века, данные викторианским дженльменом, офицером и вообще — запрограммированным викторианской кастовостью обывателем, хотя бы и склонным к некоторой пропаганде анархии и всеобщей справедливости.

И вот вывод — сейчас так писать нельзя, нет достаточно плотности событий для романа, нет ощущения атмосферы и открывания неузнанного даже в известных вещах, чем Муркок был так хорош в простом, чуть не сказал — «простонародном» фентези. Нет тут романа, потому что все легко бы уместилось на меньшем объеме и с НЕ меньшими впечатлениями.

Вероятно, штука в том, что тогда-то я читал «по-родному» для автора «языку», а теперь в переводе... И не то, чтобы перевод плох, нет, местами, он — хорош... Но недостаточно хорош, как я понял, чтобы вытянуть довольно средний роман до романа значительного. Видно, придется перечитывать всю серию, может, мистер Мурком, повторюсь — мною весьма почитаемый и любимый, — многое потерял при переводе?

Сложно писать отрицательную рецензуху на такое, но и хвалить это произведение, пусть даже переведенное на все основные языки, отчего-то еще труднее.

Эпичность, пафос (порой неумеренный), тяжесть думанья — это присутствует в тексте в преизрядном количестве. И ведь автор-то, может, и не таков, прямо видишь иногда, что описываемая ситуация только бы выиграла, если бы он хоть капельку юмора добавил, но — нет, не добавляет, а наоборот, еще больше зафилософствывается. Даже ситуацию с манкуртами, кажется, следовало бы обдумывать иначе — не ступор от недостатка памяти у человека наступает, есть очень сильные компенсаторные механизмы, манкурты должны были видеть что-то еще, чего не понимали другие... Ан нет, грешно не помнить прошлого — и все тут. (Спрашивается, а для чего нам вообще дана способность и возможность забывать?..) В общем, рецензию-то я решил написать только потому, что вспомнил замечание одного критики (не помню сейчас имени) об этом романе — он написан, как бы, шофером, который никуда кроме зеркала заднего вида не смотрит... Как-то так, примерно. И вынужден признать, что у меня такое же впечатление, ничего не могу с собой поделать.

Не говоря уж о том, что премногоглубокоуважаемый автор как фантаст — весьма и весьма... себе неудачный. Даже путает галактику и планетную систему, а это, согласитесь, никуда не годиться. Впрочем, кажется, я читал лишь раннюю версию, в поздних и в переводах господину ЧА на этот ляп указали, и с его согласия исправили, все же.

Вот знаете, не в том дело, что под маской монстра оказался человек, а по-другому... Автор полагал, что человек, получивший в силу каких-либо обстоятельств сверхнеобычные качества и сам должен стать лучше, прямее, благороднее. В этом, по-моему, заключалась вера самого Беляева в прогресс, выраженная в довольно необычной для той поры увязке личностного и общественного. Общественного, которое, конечно, в раннесоциалистическом мире превалировало над всем личным. Тем личным, которое еще следовало презрительно именовать — «частным», с привкусом — неполноценности этого самого частичного и эгоистичного, едва ли не порочного... А Ихтиандр вдруг оказался именно таким вот ненормативно замечательным, сверхполноценным частным!

Прежний мир, отраженный Зуритой — это бывшее, действительно плохое, зазубренное — как мне казалось в детстве. Зато новое, научное, ясное — это, конечно, здорово!

Признаться, я был сильно удивлен, когда позже уже, посмотрев «Команду Кусто», узнал, что в подводном мире царят еще более жестокие, свирепые законы выживания, чем даже на суше. Для меня это было открытием, пришлось над этим думать, и пришел я к выводу, что заблуждение о спокойствии и благости мира моря у меня сложилось именно под влиянием этой книги. Она оказалась слишком сильной, кажется, именно в этом сопоставлении, в этом своем заявлении.

А еще, мне кажется, в противовес прозвучавшим здесь мнениям, все кончилось совсем не хорошо. Ихтиандр, ушедший в море, без других людей, мне всегда казался обреченным. Да и сейчас таким кажется. Нет, не хорошо все кончилось, совсем нехорошо... Хотя и интересно, мы даже иногда спорили с ребятами, что с ним потом будет, особенно после фильма, который очень красиво и выразительно для начала шестидесятых в нашем кинематографе был сделан. Но как бы ни хорош был фильм, а книга мне кажется полнее, сложнее и выразительнее. И по сию пору, наверное, такова.

Моя первая из любимейших книжек. А дело было так... Года в четыре открыл я у бабушки анатомический атлас, большой, дорогущий по тем временам, с подробнейшими картинками по общей и топографической анатомии, со стрелочками, на которых были написаны названия органов... по латыни, разумеется. Ну, стал я эти надписи пробовать читать. О чтении уже кое-что слышал, мол буквы складываются вместе. Читал с удовольствием, и вдруг бабушке стало этот атлас жалко. Она его отобрала, и поискала, что бы детское мне, с крупными буквами подсунуть. Изо всего детского нашлась только эта. В довоенном еще издании, в корочках, обтянутых грязной и серой бумагой. Делать нечего, я попробовал и эту, гм... Картинки внутренние, по сравнению с атласом-то, неприглядные, и буквы другие! Чуть с ума не сошел оттого, что буквы-то другие, чем по-латыни, как я привык, лишь некоторые совпадают...

Попробовал — не пошло. Но примерно через пол-года вдруг все получилось! Только названия людей странные... А потом и в картинки эти слова стали складываться, только не в те, что были нарисованы, а в мои собственные! И я заболел, прятал эту книжку под подушку, ревновал ее, если кто-то пробовал мне ее вслух почитать... Читал кусками, уставал, как никогда после, кажется, не изматывался, но это был... МИР, в котором мне очень хотелось бы жить. И бегать, как эти, и драться, и даже такую же палицу я себе выстругал.

А потом меня еще во дворе все очень зауважали, когда я стал ее пересказывать, мы даже играли с нашими дворовыми в Фантомаса (естессно), в «Три мушкетера» (старый вариант, французский, с Милен Демонжо в роли Миледи, очень она мне прекрасной казалась) и в Больбу за Огонь. Ох и до чего же нас не понимали взрослые во дворе, они-то не знали, что это — наш дворовый фольклор, который я принес, ну скажем так — по мотивам Рони-старшего (мы ведь многое чего еще придумали, причем — все разом!). Было здорово.

Так что — без десятки (а я бы еще и удвоил оценку) ну никак не обойтись.

Есть страницы очень здорово написанные, с хорошим дыханием, с сильной подачей. Жаль только, как Калугин сам на своем сайте признавался, он начал писать этот роман без общего плана, без главной идеи, поэтому — всего лишь 7-ка.

Пребываючи на даче, среди вроде бы выброшеных книжек, нашел вот именно это издание, которое на картинке, привез я его, если не изменяет память, с Волгакона-91, где сам автор, похоже книжку и раздавал. Заностальгировал и перечитал. А вот знаете, многие и многое в книжке тех лет теперь, когда мы уже повзрослели, изменили многие оценки и фантастики и ее возможностей, и даже стали писать свою ветку жанра, спорили о любимейшем жанре с самыми разными людьми и, как казалось, кое-что неколебимо выяснили, едва ли не приняли как неизменное, константное, словно натуральный логарифм... Так вот, многое теперь кажется смешным, поверхностным и временами даже неудобоваримым. Но вот что удивительно — вместе с тем во много другом, как то — жадность к качеству текстов, красота идей, необходимость логичного и последовательного развития жанра — словом, во многом эта книжка ну ни капельки не устарела! Наоборот, она даже возвращает нас ко времени, когда были прекрасная ясность и открытость суждений, восхищение пусть еще и не до конца усвоенными возможностями, едва ли не настоящая романтика первооткрывательства, и многое-многое другое, очень хорошее и возвышенное... А это захватывает! Помимо прочего, книжка эта еще и здорово, по-молодому написана, в ней не чувствуется усталости, нет груза вроде бы обдуманных, но так и нерешенных проблем фантастики, в ней нет и намека на застарелые болезни предыдущих не слишком удачных опытов, нет и мельчайших признаков чрезмерной коммерциализации жанра, что, согласитесь, очень приятно и полезно даже при перечитывании антиквариата. В общем, поставил книжке, хоть и древней, будто динозавры, но все же достойной и неглупой, иногда даже — ох, какой неглупой, поставил твердую 8-ку. С чем автора и поздравляю, потому что думал — не проймет, мол, умудренность пережитым скажется, а вышло, к вящему удовольствию, наоборот.

Согласно распространенной байке, мэтр Верн не хотел писать робинзонаду, он хотел попросту столкнуть американских революционеров-северян, вполне достойно оседлавших «новую эволюцию» на гребне новых социальных условий тогдашних (как известно они улетали из уже осажденного Грантом Ричмонда вечером 20 марта 1865 года) северных Соединенных Американских Штатов, и запертый после вздрыва вулкана под островом «Наутилус». Но вышло иначе, ему так понравилась первая же глава, которую он написал (а написана она действительно классно!), что он решил сделать капитана Немо персонажем «за кадром», и как превосходно выиграл от этого роман! Правда, многие критики до сих пор не понимают, зачем Немо нужно было так уж глубоко конспирироваться, раз уж пленники острова не могли тут же донести властям о том, что сам корабль попал в ловушку, равно как и последующие объяснения своих поступков, приведенные Немо, кажутся слегка, гм... неестественными, но!.. Как выиграла от этого фабула, какая таинственность, когда собаченку путешественников едва не загрыз ламантин (чего быть не могло, поскольку «морские коровы», как моряки на английском называют ламантинов, сугубо поедают водоросли и лишь самых мелких морских зверушек), какой удивительный эффект, когда умирающий от лихорадки находит рядом с собой таблетки спасительного хинина!.. Действительно, один из лучших романов, которые нужны мальчишкам, и не только им, но и тем, кто не забыл, каково это — быть мальчишкой.

Равно, как и классический роман с колоссальным количеством неправильностей и нестыковок. Не мог ураган пронести воздушный шар на две тысячи лье (чуть больше восьми тысяч километров — по-нашему — исправлено, sic!), в этом направлении, каким бы крепким не был ветер, невозможно было получить нитроглицерин тем способом, каким его, якобы, получил инженер Сайрус Смит на острове (уже поднаторев в химии, я проверял, даже писал уравнения, не работает, не дают животные жиры того эффекта, чтобы получить глицерин настолько примитивно-просто, но в те времена, когда роман писался, органическая химия была в зачатке, Верн этого просто не мог знать), да и в выплавке железных орудий труда автор несколько, гм... дал маху. Да и вулканов в том месте быть не может, нет там разломов земной коры, чтобы можно было организовать остров, да еще с таким великолепным набором полезных ресурсов... А роман все-равно замечательный, лучше и не придумаешь, лучше и не сделаешь. Прямо — не роман, а флаг творческого и первопроходческого поиска и успеха, если, опять же, не придираться к мелочам. Но ведь это — классика, а к классике разве кто-то хочет придираться?

Одна из немногих книг, название которой стало именем нарицательным, то есть, если, допустим, моя Женя, жена вот уже скоро тридцать два года, хочет сказать о чем-то головоломном и при том, бывает и так, в воспитании детей, она так и говорит — Азазель, это у нее — некий самый страшный, хуже которого не бывает, заговор, в смысле интриги, конспирологии или конспирологической теории (хотя что это за теория — убей, не понимаю, но так все говорят — конспирологическая теория...), некий принцип бесстыдного манипулирования людьми заведомо более слабыми и малоумными, или подразумевающимися таковыми, хотя, скорее, просто неинформированными... Она еще при этом подразумевает принцип, что должен быть некто, пусть не явный герой, размахивающий мечом или хотя бы правильно использующий свой рассудок и здравый смысл, который от этого должен избавить этих вот самых, в принципе малоинформированных людей, от агрессии, при которой ими манипулируют. Азазель... А ведь и вправду — имя нарицательное.

Здесь Акунину удалось создать некое впечатление, вернее, гамму впечатлений, что выдает в нем «правильного» редактора, который всегда хочет написать те книги, которые он не может прочесть у других авторов, сюжетного развертывания фабулы, которое взывает к самым простым, здоровым нашим впечатлениям — защитить слабых, вытащить на всеобщий свет постыдную тайну злодеев, решить проблему таким образом, чтобы и другим злодеям этого делать не захотелось, — которые к тому же подкрепляются лишь слегка «деланными» стилизациями «под» конец XIX века, когда жизнь кажется нам проще и естественнее. К тому же, поэтичность правдивого и живого участия в легком ретро, а еще и очень точный, образный язык... В целом — это хорошо сделано. И лишь немногие, наверное, догадываются, что это — не вполне гармония жизненного переживания автора, что это — слегка «сделано», а может, и не слегка, может, месьма умело «сыграно», что бывает не хуже шедевра лишь внешне, но так же похоже на настояющую жизнь, как копия похожа на картину Рембранта, либо Вермеера... Хотя, копиистом Акунин, кажется, быть согласен, и в этом — тоже плюс его мастерству. Для этого ведь тоже нужна немалая толики смелости.

А вообще, закругляюсь, перевез я Акунинские инициальные книжки на дачу, думал, это — справедливо. Но вот какая штука, все соседи растащили их чуть не в первую же неделю. Значит, моя версия о нем может быть и несправедливой, даже завистливо-авторской (мол, сам так же сыграть не сумел, вот и выискивает парень блох...) Но я-то не завидую, просто признаю — да, хорошо, мастерски местами, а все же, это до настоящего завершения всех предложенных правил игры не докатило... Вот путанно получилось, а тем временем на даче Акунинских книг уже не осталось, не только растащили, но и не возвращают. Значит, прочитать, хотя бы раз, следует обязательно. Потому что кто-то собирается их даже перечитывать.

Когда эту повестуху напечатали в «Вокруг Света», я прямо обалдел, — неужто и так можно писать?.. Ведь нас по школе учили совсем иначе — с психологией, доступной пастухам или членам ЦК КПСС, без роли партии и ее (псевдо-)единства с народом, а самое главное — неужто и это разрешается ЧИТАТЬ (время-то было такое, что иные книжки читали с машинописных шестых! копий, — кто читал, тот знает, что это такое).

А еще, первую фразу этого романчика я «вложил» в свою коллекцию первых фраз особых (для меня) романов, например: «- Осторожно, мьют!», равно как и «Небо было желтое, как латунь» — Ремарк «Три товарища», или еще «Ложа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы», — ну, это не оригинально, это все знают. Ну, так вот, о Хайнлайне... У меня еще есть где-то выпуск Galaxy, с его интервью, где он рассказывает, что когда у него отказал какой-то сосуд в мозгах, ему сделали шунтирование, провели отдельную трубочку к недоомытому кровью участку мозга, и он назвал это чудом. А в доказательство своего вернувшегося здоровья тут же написал Friday, тоже неплохая повесть... Ох, что-то я не о том, нужно-то о главном... А главное: «- Осторожно, мьют!», и это — уже навсегда, для меня и для многих остальных, конечно.

Вот хочется признаться в том простеньком факте, что я нет-нет, а все же возвращаюсь к этому роману в сознании, в памяти. Особенно, если читаю что-либо из путешествий по времени. Ловлю себя на том, что соображаю — у Азимова в КВ это было так-то, или наоборот даже — зачем этот ход так «сделан», ведь у Азимова это и точнее, и изящнее решено... А не знать его — невозможно, тогда — зачем же?.. Наверное, это и есть классика жанра, где поневоле обращаешься к тому, что уже сделано. Так что, как ни крути, а выходит — без этого романа все хронооперы, по-моему, обойтись не могут.