| |
| Статья написана 29 октября 2009 г. 00:53 |
Как балерины проявляют свою ненависть к конкуренткам? Толчёное стекло в пуанты насыпают, иголки втыкают в костюм, камни сдирают с концертных нарядов. Я всё это проходила на себе.
И в Большом театре такое происходит? Как раз в Большом это и происходило! В самом большом театре самые большие ужастики. Поэтому я счастлива, что теперь у меня своя команда и я лишена сплетен за кулисами, ужасов перед концертами, мести за успех.
Оттуда и пошли слухи о вашем лишнем весе? В качестве одной из причин увольнения было заявлено, что я большая и толстая. Чтобы директор не выглядел нелепым идиотом, мне приписали 12 см роста и 10 лишних килограмм.
Вопросы про секс вам можно задавать? Да про всё можно!
Тогда скажите, балетная растяжка хорошо помогает в сексе? Она уникально помогает! Причём и мужчинам, и женщинам. Можно перевернуться со спины на живот, не вынимая.
А вот в спорте перед соревнованиями нельзя сексом заниматься... Нет-нет, в балете всё не так. Чем больше занимаешься, тем легче себя чувствуешь. После секса очень лёгкие ноги. А когда происходит, извините, недоё*, это всегда видно и на сцене, и на спортивной площадке. http://woody-alex.livejournal.com/3333567...
Феерическая женщина Волочкова, и за что её только не любят?
|
| | |
| Статья написана 14 октября 2009 г. 00:05 |
Владимир Сорокин согласился ответить на вопросы, которые пользователи «Живого журнала».
— Когда вы последний раз были в Ясной Поляне? — Лет эдак шесть или семь назад, и поездка эта, как мне кажется, носила мистический характер. Поехали мы туда с компанией друзей, и принимал нас директор Ясной Поляны, Владимир Ильич Толстой, наследник Льва Николаевича, которого я неплохо знаю.
Володя и нам предложил совершить конную прогулку. Дело было ранней весной: снег ещё не сошёл и мы поехали по оттепельной грязи. Мне попалась лошадь по кличке Кристина. Когда мы вброд переправлялись через разлившуюся реку Воронку, эта Кристина неожиданно легла в воду, и я оказался по пояс в воде. Владимир не предупредил меня о том, что Кристина патологически любит воду, но я спешился, вывел её и поехал дальше. Даже не простудился. Таким образом, Кристина меня там и крестила…
А если всерьёз говорить о Льве Николаевиче, то можно сказать, что он — мой самый любимый русский писатель. На него приятно опереться. Потому что есть на что…
— А на что? — На опыт жизни этого человека; на опыт его проживания жизни. Одно из моих любимых чтений — чтение его дневников и записных книжек, лишний раз убеждаюсь, что именно Лев Николаевич — наиболее близкий мне писатель. Кроме того, я крайне ценю его литературный арсенал, как он им пользуется и какова механика его письма.
— А почему не Достоевский? — Я не всегда верю ему. Уже на уровне диалогов, за которыми я вижу не персонажей, но самого Достоевского. Толстой своим героям даёт дышать, оставляя им практически все степени свободы.
За исключением, может быть позднего Толстого, где он своих героев как бы слегка подталкивает в спину, и тогда в нём чувствуется уже не художник, но идеолог.
У Фёдора Михайловича потрясающая энергетика передачи страстей человеческих, такого накала нет ни у кого из русских писателей. Однако меня от него отталкивает его неряшливое письмо.
Я понимаю, что хороший стиль ему и не нужен — то содержание, которое через него пёрло, не требовало от него стилистических усилий. Да он и не мог их дать: стилист Достоевский — чудовищный.
И потом, во многих его персонажах не вижу живых людей, но вижу ходячие идеи, а мне хочется от него добиться телесности, пота, запахов, шуршания юбок.
Толстой строит такой мир — мир, в который приятно погрузиться…
— Может быть, потому что Толстой, в большей степени, человек нормы? — Не знаю. Дело не в норме: Кафка — абсолютно ubnormal, но в его мире приятно находиться…
—? — Ну, не то чтобы приятно, но ты с уважением относишься к воссозданному Кафкой миру, так как выглядит он весьма убедительно. Завораживает и притягивает убедительность описанного мира. Меня устраивает качество этого продукта, если говорить об этом в современных категориях, на современном языке.
— Можно ли сказать, что в постсоветской действительности литература ничего не меняет, работая только лишь в качестве утешения? — Всё дело в качестве литературы: есть ли в ней метафизика? Если она есть, то такая литература не развлекает, но заставляет нас задуматься над тремя главными вопросами бытия: кто мы, откуда и куда идём? Именно это, наличие метафизики, и отличает хорошего писателя от беллетриста, у которого есть некоторая литературная поверхность.
— Помните ли вы, как писали свои книги? Речь идёт не о будничном процессе, но о потном валу вдохновения… — Надо сказать, что сочиняя свои книги, я редко потел. Этот процесс не изменился: я никогда не работал взахлёб, так, чтобы не вставать из-за письменного стола трое суток подряд, не прерываясь. Я всегда старался работать дискретно, сдерживая себя, когда ещё хотелось писать: я понимал, что это может навредить качеству, и завтра я буду опустошён.
В идеале мне нужно работать с утра и до обеда. Пока голова ясная, и пока ты можешь контролировать процесс. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы материал тобой овладел и поработил тебя.
Наоборот, воздержание способствует новому влечению. Мне противопоказан литературный запой…
— Есть ощущение, что чем дальше в лес, тем пишется труднее? — Ну конечно: начало 80-х — уникальное время, когда я открывал для себя жанр и все мои соц-артистские вещи рождались достаточно быстро, с чувством опьянения. Работа прозаика — лошадиная, а быть всё время арабским не получается, скорее, мы — битюги. Надо приучать себя к ежедневной тяжёлой работе, а чтобы она была в удовольствие, её не должно быть чересчур.
— Почему тогда, в 80-х, вы двинулись в сторону букв, а не в сторону визуальных образов? Ведь начинали вы как художник… — Я был более свободен в этой стихии, стихии слов. Только этим направление движения в сторону текста и объясняется…
— Осталось ли у вас что-то от первой профессии художника? — Осталось. Недавно я сделал академический рисунок берёзового пня, стоящего у меня на участке, и в очередной раз убедился, что навык не пропьёшь.
Я вижу человека, с которым разговариваю и понимаю, как бы я его нарисовал. Это полезный опыт, помогающий описывать мир и лучше видеть своих героев, какие-то важные, но трудновыразимые вещи…
— Что для вас писательство: цель или средство? — Процесс. И, в большей степени, цель — создание совершенного произведения. Платон, с его интуитивно почувствованной структурой нашего мира, мне ближе всех иных философов: каждая вещь имеет свой идеал, и мне всегда хотелось его создать.
— Вы его ещё не создали? — Нет. Есть тексты, которыми я доволен, а есть тексты, которые я бы переписал, хотя это сделать уже невозможно. Моя работа в этом и заключается — приблизиться к идеальному тексту.
— Это интуитивное чувство идеальной вещи или её можно рассчитать? — Создание совершенной литературной вещи мало чем отличается, например, от работы скульптора или музыканта. Нахождение идеальной гармонии базируется на интуиции и на опыте мастерства: всё-таки, я не вчера начал писать, и некий опыт за тридцать лет описания миров уже накоплен.
— Вы можете привести примеры идеальных скульптур и идеальной музыки? Фидий или Джакометти, Микеланджело или Мур? — Легче с музыкой…
— Давайте музыку. Девятая Бетховена или Второй Рахманинова? — Её много. Бах. Моцарт… Произведение может быть не идеальным, но его отдельные куски гениальны в своей убедительности. Есть люди, ненавидящие Рахманинова, но его Второй фортепианный концерт создаёт убедительную картину мира. Как и Кафка или Хаджи-Мурат.
Или, например, пелевинская ночь у костра из «Чапаев и Пустота»: в ней нет ни одной фальшивой ноты. Идеального у нас много, но оно каждый раз бывает разных размеров…
— Видите ли вы в нынешнем экономическом кризисе подступающий крах капитализма? Кризис нам во благо? — Тут я против марксистской терминологии. Конечно, что-то рухнет, и то, что мир будет меняться, очевидно. Но рыночная экономика рухнуть не может, хотя бы потому, что спокон веку люди этим и занимаются. Мир в социализм не вернётся. Тем более мы там уже были и возвращаться туда не хотим.
— Из Киева спрашивают: а вы в Бобруйске были? — Нет, к сожалению. Но я ведь много где не был. Ни разу не был в Лондоне, например. И надо сказать, не очень-то тороплюсь туда попасть. А вот в Бобруйск я бы съездил. Мне кажется, там красивые леса.
— А каким вам этот самый Бобруйск представляется? — Мне кажется, что это город с преобладанием советской архитектуры, окружённой непроходимыми лесами, в которых трубят олени, а бобры, заваливая осины, перегораживают чистые реки.
— Недавно вы вернулись из Перми. Как вам там было? — Пермь мне очень понравилась. Даже не сам город, но молодёжь: в Перми много молодых людей, не могущих существовать без культуры. При этом в них нет никакого провинциального комплекса или заискивания перед столичными культурными деятелями.
То, что там делает Гельман, я всячески приветствую. Его идея второй культурной столицы, несмотря на кажущуюся утопичность, если исходить из того, что он уже сделал, может оказаться вполне реальной. Ведь Гельман — человек опытный и знает, на что идёт.
— Ситуация в Перми — уникальный случай, связанный с конкретной фигурой конкретного Гельмана, или такая ситуация может возникать в разных городах и регионах страны? — В России, учитывая бесконечно дублируемый принцип централизации, распространяемой на всё, любая ситуация упирается в конкретного человека, на котором всё сходится. И так, думаю, будет ещё долго. Скорее всего, эта пирамидальность — наша беда…
Тем не менее провинция сейчас мне много интереснее столиц, двигаться вглубь гораздо интереснее…
— Что из поездок по России вам запомнилось особенно? — Норильск, где мы вместе с вами были… Я его часто вспоминаю — город, где во всей полноте можно, например, почувствовать философию Хайдеггера. В Норильске его следует преподавать в пятом классе средней школы.
Норильск — город на краю человеческого существования, этим он и уникален. Я уверен, что именно этим он и притянет внимание многих творческих личностей. Я очень бы хотел туда вернуться и Мишу Елизарова туда позвать…
— Как вы относитесь к сотрудничеству с властью? Нужно ли всё время быть в оппозиции, как это у нас принято? Как сегодня должен поступать интеллигентный, творческий человек? — Власть — это кто? Которые в Кремле сидят?
— Истеблишмент. — Надо смотреть на каждую отдельную ситуацию. Огульно говорить, что нынешнюю властью следует игнорировать, нельзя. Не следует отшатываться от любых предложений, осеняя себя крестным знамением. Всё не так просто. Есть ситуации, когда важно выходить на диалог.
— Что такое телесность в XXI веке, и почему до сих пор мы не освободились от комплексов и мучений, связанных с телом? — Человек, пока он называется человеком, не освободится от тела никогда. Человеческое тело — это же главный феномен божественного проекта. На этой земле мы носим наши 90 килограммов, и освободиться от них можно, лишь покинув этот мир. Или во сне…
— Психотип человека будет меняться? И если да, то куда он будет двигаться, в какую сторону? — Я бы не взялся предсказывать. Дело в том, что может произойти событие, которое отрезвит человечество от избыточной увлечённости техникой. Могут возникнуть, например, общины, в которые люди будут уходить, скрываясь от современного мира…
…недавно я фантазировал о некоем поселении в лесу, где нет ни одного признака современного мира.
— «Таёжный тупик»? — Да. Но они все умерли, после того, как их нашли современные люди. Начали умирать…
Но проект этот мне кажется интересным: с раздроблением сверхдержав и мир будет дробиться на непересекающиеся множества. Кризис показал ещё и то, что умирает идея мейнстрима.
Причём, во всём. Люди этим объелись. Вертикали власти потихонечку превращаются в горизонтали по равнозначности стилей жизни социальных слоёв и их предпочтений.
Будут группы людей, которые превратят себя практически в биороботов, а другие группы будут жить в лесу, плести лапти и под лучину петь…
— «…как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…» — …нет-нет, более древние русские песни…
— Правильно ли я понял, что тема глобальной деревни преходяща, и глобализм нам не грозит? — Дробления миру не избежать.
— Что такое современное мученичество? Возможны ли в России современные святые и страстотерпцы? — Это возможно в рамках православной традиции, она продолжает работать, институт старчества продолжает существовать. Насчёт мучеников информацией я не владею, но наверняка они тоже есть.
— А Ходорковский не мученик? — Конечно, мученик. Добровольный. Такие люди были и раньше, в этом нет ничего нового. Добровольное мученичество — это, кстати, и есть один из признаков человека, когда человек сам идёт на муки, ради идеи…
— Ходорковский ради идеи страдает? — Да, ради своей идеи.
— Что из прочитанного в последнее время вам запомнилось или понравилось? — Такого, что сильно понравилось, ничего не могу вспомнить.
— Какие книги у вас на рабочем столе? — Я пишу цикл рассказов, а обычно, когда я пишу, я стараюсь читать специальную литературу. Сейчас, например, я читаю книгу воспоминаний об Игоре Северянине, одном из моих любимых поэтов, — вот у кого, несмотря на зачастую пошловатые положения, встречаются совершенно гениальные места.
— Он вам интересен как персонаж или поэт? — Обе его ипостаси. Некоторые его гениальные строки лишний раз доказывают, что поэзия — особая стихия и особое состояние души и тела.
— Действительно ли из русской культуры последнего времени ушла фигура писателя большого калибра? — Это так. Большого калибра пока не видно.
— А кто теперь может претендовать на роль совести нации или духовного лидера? — Этого от литературы сейчас ждать и не следует. Надо посмотреть в других областях жизни, представителей других профессий. Ведь совесть нации необязательно связана с литературным словом, но просто — со словом. Продавец кондиционеров может стать совестью нации. Я думаю, он с этой ролью вполне справится… http://www.chaskor.ru/p.php?id=10822
|
| | |
| Статья написана 21 октября 2008 г. 15:39 |
вопрос: Прежде чем начать разговор собственно о книге, не могу не спросить — как случилось, что до выхода сборника в печать его опять украли и выложили в интернете? ответ: Я думаю, мою книгу в Сеть выложило грузинское гестапо. Это попытка отомстить за то, что я начал русско-грузинскую войну — о чем я недавно с интересом прочел в "Аргументах и фактах". Мне уже доводилось быть и чернокожей женщиной, и контролировать ларьки на юге Москвы, но такое со мной впервые. Знаете, как в анекдоте — "о как!" в: А вы сами часто музыку и фильмы из интернета скачиваете или всегда покупаете лицензионные носители? о: Я скачиваю из интернета и музыку, и книги — не так чтобы часто, но бывает. Фильмы — нет, я давно не видел ни одного фильма, который стоил бы трафика. Но если есть возможность заплатить за то, что мне нужно, особенно каким-нибудь простым методом — например, по эсэмэске, — я это делаю. в: Просто сейчас большинство музыкантов перестали обращать внимание на то, что их альбомы часто еще до выхода выкладываются в Сеть, и считают это правильным способом раскрутки. А кто хочет — купит диск. Может, писателям тоже нужно так поступать? о: Я считаю — и обязательно этим займусь, когда вернусь в большую политику, — что в свободный доступ надо в первую очередь выложить акции "Газпрома" и нефтяных компаний. Вот это действительно должно быть общим достоянием, потому что это природная рента, которая в равной степени принадлежит всем по естественному праву. Попробуйте устроить опрос общественного мнения по этому поводу, сами увидите. Но этого почему-то не происходит. Зато у нас есть возможность воровать по мелочам — уклоняться от налогов, смотреть пиратские фильмы и так далее, — что символически объединяет нас с элитой в одно целое. Это, так сказать, невидимая "рублевская ленточка", которую каждый телепузик до поры до времени носит на своей антенне. Интернет-дистрибуция — это, естественно, вопрос не моральный, а технический. Она существует во всем мире, но только у нас организована таким образом, что порталы размещают принудительную рекламу на страницах с пиратскими линками — и ни за что при этом не отвечают. На Западе их давно засудили бы до мышей, потому что элементарно можно доказать, что они таким образом наживаются на пиратстве. У нас этого не происходит, потому что на фоне большого воровства маленькое кажется незаметным и даже естественным — таким, знаете, контрапунктиком в государственной фуге. Подумаешь, кто-то качает книгу — тут всю страну скачали несколько раз в разные стороны, только вот засэйвить почему-то не могут. Чего уж о книжках-то. Тем не менее человек по природе добр и готов платить за то, чем пользуется, но только в том случае, если у него есть возможность сделать это без хлопот и головной боли. А интернет-бизнес в России сегодня построен таким образом, что украсть проще, чем купить, даже если вы готовы заплатить. Все это, конечно, не особенно важно — книга ведь пишется не для рынка, а для Прекрасного Читателя, если перефразировать Блока. Огурец растет не для того, чтобы его продали, а для того, чтобы его съели. Но осадок остается даже у огурца. У Астафьева была основанная на военном опыте книга, которая называлась "Прокляты и Убиты". А я бы мог написать пронзительный роман под названием "Скачан и Обосран". Только не буду — все равно его потом скачают и обосрут.
" Нет никакой моды и трендов"в: Теперь про обложку. На ней красуется фраза: "Книга написана с применением технологий боевого НЛП". Приемы НЛП в России были в моде в 1990-х во времена сексуальной революции. Тогда тренинги рекламировались как способ затащить понравившуюся девушку в постель. Почему вы сейчас заговорили о нейролингвистическом программировании? о: Нет никакой моды и трендов, есть только разговоры о моде и трендах, с помощью которых некоторые хитрожопые граждане делают вид, что они хорошо разбираются в том, чего не существует. Это практически беспроигрышный метод. Поскольку того, о чем эти граждане говорят, нет нигде за пределами выстраиваемой ими фразы, они всегда будут разбираться в предмете намного лучше собеседника и выглядеть продвинуто и умно. Это, кстати сказать, одна из технологий боевого НЛП. Кроме того, именно на этом приеме строится гламурная журналистика и такая ее разновидность, как антигламурная проза. На самом деле то, что называют "нейролингвистическим программированием" или, к примеру, "постмодернизмом", не имеет никакого отношения к моде и трендам. Это практически вечные явления, им столько же лет, сколько пирамидам и Трое. Просто их раньше так не называли. Экклезиаст говорил, что на земле нет ничего нового. Он был не прав, новое есть. Это терминология и упаковка. Но в ее постоянной новизне тоже есть нечто неизменное. Возьмите, например, женскую красоту — яркий фантик, в который природа заворачивает детородную функцию. Как вы думаете, она из века в век одна и та же или все время разная? Это очень непростой и интересный вопрос. в: Первый рассказ сборника "Зал поющих кариатид" отсылает к "Жизни насекомых" и, разумеется, к "Превращению" Кафки. Только если у Кафки Грегор Замза после превращения в таракана деградировал и погиб, то Лена, став самкой богомола, духовно очистилась и выросла над себе подобными. А как это соотносится с "Жизнью насекомых", где все персонажи — членистоногие и чешуекрылые? И сексуальные сцены с отрыванием головы в обоих повестях очень похожи... о: Если мой рассказ вас куда-то отослал, я проведу с ним разъяснительную беседу, чтобы он никогда больше не смел так вести себя с дамой. Приношу вам за него извинения. Что до меня, то литературоведа в себе я преодолел еще в Литературном институте — за что меня, собственно, оттуда и отчислили с формулировкой "как утратившего связь". Поэтому мне действительно сложно сказать что-нибудь на эту тему. Есть два разнонаправленных психических вектора — анализ и синтез, рассечение и слияние. Их сложно совместить в рамках одного сознания, хотя теоретически, конечно, возможно и такое. В литературном анализе есть что-то от анальной фиксации имени Зигмунда Фрейда — недаром эти слова так похожи. А творческий синтез связан не столько со сфинкторами, сколько со сфинксами. Каждому свое. "Олигархи тоже отстают от жизни" в: У вас в книге олигархи продолжают выглядеть как новые русские — толстенькие, румяные, глуповатые... Образ не устарел? о: Образ, который создали ваши слова, устареет тогда, когда устареют полнота, глупость и румянец. Но вы коснулись действительно интересной темы. Я в свое время написал, что ничего так не выдает принадлежности человека к низшим классам общества, как способность разбираться в дорогих часах и автомобилях. Сейчас я бы добавил к этому списку тайное знание о том, каковы олигархи в действительности. Мне доводилось замечать, что настоящие олигархи тоже сильно отстают от жизни и не имеют никакого понятия о том, какие они сегодня, — просто потому, что им некогда глотать гламурный медиа-отстой. Эта жижа и связанное с ней тайное знание действительно существуют только для бедных. Но в этом тоже нет ничего нового. Если бы людоедка Эллочка прочитала "Великого Гэтсби", она бы наморщила носик и сказала, что Фитцджеральд отстал от трендов и Вандербильты не такие. А на самом деле впереди была первая пятилетка, коллективизация и голод. в: Вообще, каково место олигархов в современной России? Например, Ходорковский был нужен хотя бы для того, чтобы быть примерно наказанным. Их роль сейчас, кроме дарения государству яиц Фаберже и коллекций живописных полотен? о: Главная функция российских олигархов сегодня — работать героями моих произведений и падать под ударами неумолимой судьбы, обливаясь слезами и кровью. Больше от них никакой пользы нет, я считаю. в: А фигура политтехнолога со времен "Generation П" изменилась? о: Да, он сильно растолстел. в: Что сейчас должен делать Вавилен Татарский? о: Ловить грузинских шпионов, которые выкладывают в Сеть мои произведения. Но помнить, что в любой момент грузинским шпионом могут объявить его самого. в: Вы принимали участие в работе над экранизацией "Generation П"? о: Нет. в: В романе речь идет о реформах 80-90-х, а в последнее время в моде установки на крепкую государственность, стабильность и всяческий позитив. Как, на ваш взгляд, фильм должен смотреться сейчас? Как отражение нашей недавней истории? о: Это, мне кажется, будет зависеть от фильма. в: Не следует ли в связи с переменами в стране переименовать пространство Фридмана в пространство Шварцмана, где последний воспользуется результатами повторной национализации? о: Знаете, как в народе говорят — переименуй не переименуй, все равно получишь коррупционную сырьевую экономику. в: Кстати, как отразился на пространстве Фридмана теперешний мировой банковский кризис? о: Фридман, насколько я знаю, решил прикупить активов за границей. "Я много лет не пью и не курю" в: Как известно, о вас ходит множество слухов — один гротескнее другого. Один из мифов о Викторе Пелевине, что вы бывший/практикующий наркоман. При этом повести сборника написаны так, как будто автор по себе знает, что такое состояние измененного сознания. Это правда? о: Что значит — измененное состояние сознания? Измененное по отношению к кому и чему? Для меня, например, измененным состоянием сознания является поток мыслей офицера ГАИ или депутата Госдумы. Весь вопрос в том, что вы принимаете за точку отсчета. Теперь о наркотиках. В молодости со мной всякое бывало — как, например, и с Биллом Клинтоном. Только он не вдыхал, а я не выдыхал, а так очень похоже. Но я уже давно не употребляю наркотиков. Единственный стимулятор в моей жизни — это китайский чай. Я научился ценить простое, ясное и трезвое состояние ума. Мне никуда из него не хочется уходить, это мой дом, мне в нем хорошо и уютно. Я много лет не пью и не курю. Для меня принимать наркотики или психотропы — это примерно как зимой раздеться догола, выйти на улицу и побежать куда-то трусцой по слякоти. Теоретически говоря, можно такое проделать, организм выдержит, но ничего привлекательного в такой прогулке я не вижу и никаких озарений от нее не жду. Состояния, которые я описываю в книгах, посещают меня безо всякой химии. Если мои герои принимают какие-то фантастические вещества, это просто сюжетный ход, который позволяет мне рационально объяснить возникновение подобных переживаний у них. Вы же не спрашиваете, например, Акунина или Маринину, сколько старушек они мочат в неделю — хотя по их книгам уголовный розыск вполне может решить, что они хорошо знакомы с технологией убийства или даже занимаются его пропагандой. А вот меня почему-то постоянно спрашивают, употребляю я наркотики или нет. Нет, не употребляю, никому не советую и где купить, тоже не знаю. в: А комментарий нарколога, которым заканчивается книга, призван объяснить читателям, что не стоит злоупотреблять с экспериментами, или отвести глаза Госнаркоконтролю? о: Знаете, часто автор и читатель понимают один и тот же текст по-разному. В "Ревизоре" все увидели социальную сатиру, а для самого Гоголя смысл был в том, что Хлестаков — это ложная внешняя личность, светская оболочка. А настоящий ревизор, появляющийся под занавес, — это подлинная совесть, пробуждающаяся в самом конце жизненной драмы. Для меня "Ассасин" — это, в общем, схожая метафора. Человек блуждает в лабиринте ложных смыслов, а потом его настигает смерть. "Даджал Абулахабов", который сообщает об этом, — это, если хотите, мусульманское обозначение дьявола, врага. Он-то и является настоящим ассасином, который перерезает нить жизни человека, заблудившегося среди фальшивых удовольствий и пустых смыслов. Мы думаем, что можем вычислить истину, выдумать ее вместе с Рене Декартом, произвести ее из своего ума, как гашиш делают из конопли, — а истина ждет нас как раз там, где ум прекращает гнаться за собственной тенью. Мы сами производим из себя ядовитые наркотики, которыми потом одурманиваемся, но ум, который этим занят, сам же в силах это прекратить и пробудиться. В этом смысл повести — во всяком случае, для меня. Но вы можете увидеть в тексте какое-то другое отражение, это нормально. Главное — помнить, что это не мое отражение, а ваше. в: И последнее: чувствую себя немного странно, потому что так и не поняла — при чем тут "политические пигмеи Пиндостана", когда о США в книге ни слова... То ли НЛП на меня не подействовало, то ли мне срочно нужна лепешка с гашишем... о: Вам не нужна лепешка с гашишем, вы и без нее видите "глаза Госнаркоконтроля" — а я вот даже представить себе такого не могу. Но если вы чувствуете себя немного странно, значит, НЛП на вас все-таки подействовало. Поэтому не удивляйтесь, если почувствуете зуд в ладонях и звон в ушах. Затем вам может показаться, что у вас появилась вторая пара ног и ухо тьмы. Постепенно вы станете красивым серо-зеленым богомолом, сидящим на краю редакционного стола. А дальше все будет очень хорошо.
|
|
|