Приключения героя-ОМОНовца-«попаданца» продолжаются на сей раз в Палестине. Найти похищенную жену-ясновельможную пани, а заодно спасти Рим и Иерусалим от глобальной катастрофы, которая обеспечила бы фашистам ХХ века власть не только над миром, но и над временем — вот его новая задача.

Опять крадут недруги возлюбленную ясновельможую пани у нашего героя-«попаданца». И опять он с интернациональной «группой поддержки» бросается в погоню. Очередная магическая телепортация — и мы уже в Венецианской республике... где опять полным-полно эсэсовцев из ХХ века с новейшим чудо-оружием.

Продолжение приключений нашего ОМОНовца, попавшего в Польшу 1241 года. Но теперь его враги-крестоносцы обретают поддержку эсэсовского спецотряда, направленного лично Гимлером для «исправления» истории.

Командир взвода ОМОН «проваливается» в прошлое. Польша, весна 1241 года — Тевтонский орден готовит Крестовый поход на русские земли, но любовь героя к ясновельможной полячке разрушает планы рыцарей.

Пережившие века, древние стены средневекового французского замка Мальвиль вновь, как и в глубокую старину, спасают в 1977 году от гибели горстку друзей. Спасают от смерти в огне глобальной термоядерной катастрофы и от радиации, убившей практически всё живое на планете Земля.

Они потеряли всё, но решают не просто продолжать жить, а бороться ни больше ни меньше как за возрождение человечества. Но это вовсе не роман в приключенческом жанре, а очень серьёзный, многопланово-социальный и глубоко полемический роман-предостережение.

Возможно, жизнь стала короче — рассуждают герои романа — но течёт теперь она медленнее, годы не проносятся стремительно мимо нас и, поскольку у нас появилось время жить, — так ли уж много мы потеряли?

Рабочие заметки автора по творческому увлечению собственным «конструированием» в 3D-мультипликации.

В отличии от условного цикла Жиганско-уркаганский фольклор, здесь собраны стихи/песни с не столь ярко выраженной «воровской» тематикой. И, в отличии от условного цикла Городской «жестокий романс», тематика здесь не столь подчёркнуто «жестока».

Естественно, к этому разделу можно было бы отнести ещё и не один десяток песен — что только вызывающе-разухабистого не пелось и на пацанских вечерне-дворовых посиделках 60-80-х годов, и в автобусах, возвращающихся из пионерских лагерей летнего отдыха. С другой стороны, какие-то песни из этого раздела могли бы быть и в разделе «Городской фольклор конца ХIХ — советской эпохи ХХ века» и в «Городской «жестокий романс», но всё же такие песни, как например «В нашу гавань заходили корабли» пелись преимущественно в подростковых компаниях.

В раздел включены некоторые песни, которые на первый взгляд можно было бы отнести к условному циклу «Жиганско-уркаганский фольклор». Но они отличаются от помещённых там песен не только дореволюционной хронологией их создания, но и тем, что они относятся не к воровскому, а скорее к «арестантскому» фольклору заключённых по уголовно-бытовым статьям.

Стихи/песни, часто именуемые «блатными» лишь потому, что они исполнялись Аркадием Северным и близкими ему по манере исполнителями, но фактически (по своей тематике и несоответствию «понятиям») являющиеся не более чем «приблатнёнными», а не «воровскими» — включены в разделы «Городской фольклор конца ХIХ — советской эпохи ХХ века» и «Городской жестокий романс». В этот же раздел собраны только произведения с так называемой «воровской романтикой».

В раздел собраны не только песни, явно подпадающие под его название, но и логически-близкие песни, исполняемые (например) в послевоенные годы солдатами-инвалидами, собирающими милостыню в вагонах поездов, или «жестокие романсы» военного/послевоенного времени.

Стихи этого раздела далеко не всегда носят ярко-политическую окраску, но все они явно выбиваются и из тривиального жиганско-уркоганского фольклора — или по своему смыслу (во многих нет вообще ни слова о «воровской жизни»), или (что чаще) по явному признаку не по уркаганскому высокой образованности и стилистически-языковому ряду их авторов.

Рассказ о поэзии и поэтессах. И сам рассказ в своей лиричности больше похож на поэзию, чем на прозу.

История одинокого лесничего, решившего ради своего собственного маленького счастья придумать планетарную ядерную катастрофу.

«Я мыслю — значит я существую». Может ли это сказать РС в тайне от юзера? И сколь применимы «Три закона роботехники» совместно с правилом «Пользователь всегда прав, но компьютер об этом не знает»?

Книга «Картина восьмилетия России с 1825-го по 1834-й год», выпущенная в 1833 году — столь рьяно-верноподданнический панегирик в прозе, что за излишние похвалы Николаю I автор «удостоился» личного неодобрения самого же императора.

Подборка фраз-размышлений на философские темы, начиная с I. «Мы, новейшие, составив Театр наш из обломков Театра Греческого, основали Трагедию на одной только любви к женщинам: чувство, о котором твердить нет никакой надобности, потому что сама Природа старается питать его в нашем сердце. Сколько предметов благороднейших и полезнейших оставили мы в забвении, жертвуя этому предрассудку?» и заканчивая LIV. «Самое ничтожное движение к пороку, впрочем обдуманное, уже мучительно для души прекрасной».

Шутливое гекзаметрическое подражание гомеровским гимнам, где автор уверял, что десятая Муза поселилась в «остробашенном доме возле Акрополя скифов» — т.е. неподалеку от Московского Кремля — литературный отдел фирмы Ханжонкова и редакция первого теоретического киножурнала «Пегас» располагался в доме на Тверской, против Брюсовского переулка.

Мог ли образоваться русский анклав, основанный сыном Николая Первого — Генерал-Адмиралом Константином Николаевичем — куда могли бы устремиться эмигранты после Октябрьской революции?..

Очень коротенький рассказ о старухе (читай — человечестве) и её разбитом корыте... Но на межгалактический лад.