Евгений Водолазкин «Лавр»

«Прекрасно видеть замки в облаках. Опасно думать, что они реальны» А. Панчин

Автор «Лавра» Евгений Водолазкин позиционирует свое творение как «несторический роман», однако я бы хотел дополнить это описание и сказать, что «Лавр» это неисторический не роман, а вместо этого попытка на (не)современный лад, с (не)современной точки зрения, написать житие святого-несвятого.

«Лавр» это своего рода Четьи-Минеи 2.0: житие несвятого-святого через призму более, чем 500 лет, отделяющих автора и его героя. При этом данная призма совершенно зрима и отчетлива, автор и не думает ее скрывать, а наоборот многократно подчеркивает ее наличие, в том числе вводя в древо повествования небольшие ветви, (не)связывающие основной сюжет (не)романа и отделенные по времени события близкие к настоящему, тем самым показывая вневременную сущность божественного и особое видение мира пророками. «Лавр» как и Четьи-Минеи полон нравоучений, морализаторства, житейской и духовной мудрости старцев.

Чтобы продолжить, я хочу привести буквально первые строки произведения, которые являются во многом ключом и скелетом дальнейшего повествования и моего разбора:

«В разное время у него было четыре имени. В этом можно усматривать преимущество, поскольку жизнь человека неоднородна. Порой случается, что ее части имеют между собой мало общего. Настолько мало, что может показаться, будто прожиты они разными людьми. В таких случаях нельзя не испытывать удивления, что все эти люди носят одно имя.»

Имя №1 «Арсений» (единственное настоящее имя)

Первая часть не-романа является для меня первой во всех смыслах: она представляет собой познание мира юным мальчиком Арсением, учеником травника Христофора, преемником его знаний, его тайн и его видения мира. В этой части нам предстает загадочное, непознанное, мистическое средневековье на Руси, когда мир был полон тайн, а таким наукам как медицина, химия, биология, анатомия лишь предстояло появиться на свет. Секреты лечебных трав, кореньев, экстрактов, настоев познавались методом проб и ошибок. Искались закономерности и связи, иногда находились, например между жеванием коры дуба и крепостью десен, но чаще эти связи напоминали народные приметы, и представляли собой совершенно (или частично) ложные корреляции, цитата из не-романа «Камень из желудка петуха возвращает отобранные неприятелем государства. Злато терто и внутрь приято исцеляет тех, кои сами с собою глаголют, и сами ся спрашивают, и сами отвещают, и во уныние впадают. Легкое вепря иссушить, растереть и развести в воде. Кто эту воду выпьет, не будет пьян на пиру.»

Знали ли травники времен Арсения тайны многих целебных трав? Да, знали. Действовали ли многие из этих трав по объективным причинам, из-за наличия в них действующих химических веществ? Да, действовали. Однако уже в первой части не-романа автор забрасывает в течение повествования ветки, которые позже превратятся в коряги, которые не дадут мне свободно плыть по реке жития несвятого-святого. Цитата: «Христофор не то чтобы верил в травы, скорее он верил в то, что через всякую траву идет помощь Божья на определенное дело.» Ну да Бог с ним, верил старый травник, вместе со знанием имел веру, пусть. Ведь на деле именно от объективного влияния лекарственных трав пациенты Христофора, а затем и Арсения будут излечены, а в случаях применения недействующих лекарств людей будет «лечить» эффект плацебо, коротко и недолго лечить, но все же. Ведь вера только тогда может помочь в лечебном деле, когда она подкреплена объективными практиками медика, пусть даже средневекового его аналога. Ведь правда же?

Но пока оставим это, и отметим, что нося имя Арсений главный герой находится в герметичной и органичной среде дома травника, который стоит возле кладбища.

Символично, да? Дом медика выходит прямо на кладбище. Это ведь потому, что автор намекает на то, что от подобных Христофору и Арсению медиков больше вреда, чем пользы, что люди, пришедшие к травнику уже находятся ближе к смерти, чем к жизни?

Жизнь Арсения сплетается в первую очередь с жизнью загадочного и великого Леса, с жизнью животных, так похожих на людей, и людей так похожих на животных. Арсений является дитем своего мира, той его частью, которая со временем станет наукой и практикой. Арсений — врач.

Арсений обретает и теряет учителя. Арсений обретает и теряет любовь. Арсений радуется и горюет. Арсений совершает свою главную врачебную ошибку всей своей жизни

И вот тут те веточки, что автор забрасывал ранее в реку повествования начинают становиться все больше, хлещут по глазам уже вполне ощутимо.

Имя №2 «Устин»

Во второй части не-романа повествование начинает полниться клюквой, сначала менее, но с каждой страницей все более развестистой. И нет, я не хочу сказать, что автор не знаком с предметом. А дело в том, что в этой части с нами вместо травника Арсения юродивый Устин. А рядом с ним его коллеги по цеху юродивых Фома-пророк ака «Верующий» (хорошо, это шутка, он просто Фома, но похоже таки верующий) и единственный (не)нормальный среди этой (не)святой троицы юродивых юродивый Карп.

Фома читает мысли, видит удаленные события, понимает скрытые мотивы поступков etc. При этом Фома как бы гость из иной временной линии, гость из будущего. В общем Фома — конкретный святой. Со всеми вытекающими колдунствами и чудесами.

Устин не говорит, ведет себя как сумасшедший, и только Фома «Верующий» видит в его действиях смысл и всячески их трактует...

В этой части не-роман окончательно обретает свою форму, сбрасывает маски и становится самим собой. Автор пытается взглядом из современности обосновать и объяснить сущность чудесных излечений силой веры, пророчеств, неземной мудрости etc. Примешивая к житию (не)святого намеренные вставки взглядов «из современности» пытается приблизить чудеса к нам, пытается увязать в единую цепочку события темных времен, когда молния была гневом богов, затмение предвестником Апокалипсиса, и наши просвещенные времена, когда у мироздания секретов от человечества стало намного меньше. Секреты эти переместились из мира обыденного намного дальше: в космос и микромир. И казалось бы, разумный современный автор должен показать, как заблуждались наши предки, как совершали ошибки, как прикрываясь верой шли вслепую, как «пророчествуя» сочиняли тексты, которые не говорят ровным счётом ничего и которые можно спустя столетия трактовать как угодно, и найти якобы корреляции между иносказательными образами пророчеств и историческими фактами.

Но нет... Автор натурально заявляет следующее, цитата «Амброджо предсказал также открытие Христофором Колумбом Америки в 1492 году».

Казалось бы, современный религиозный автор должен показать, что вера нематериальна, и что «чудеса» иносказательны и в реальности вера имеет опосредованную силу никак не отражающуюся напрямую в грубом материальном мире, где правят законы физики, а вместо этого вера безраздельно правит в том мире, где обитает нематериальная душа, где молитва обращена к нематериальному Богу, который правит незримо, через череды случайностей, тонких влияний, а не всех этих фокусов с буквальными материальными чудесами, которые, к тому же, загадочным образом сошли на нет с момента появления объективных средств контроля и измерения, а также банальных фотоаппаратов в каждом телефоне.

Ну да Бог с ним. Идем дальше.

Пройдя через роуд-стори включающую поляка с огромными ушами, итальянского монаха на осле, корабль, шторм, мамлюков, верблюдов и т.д. Устин возвращается из Иерусалима обратно на родину.

Имя №3 «Амвросий-Аброджо»

В треьей части Устин замечает, что он седой. Мирская жизнь (не)святого подходит к концу. Устин принимает постриг в монастыре и становится Амвросием.

Имя №4 (и последнее) «Лавр»

На сим земной путь Лавра заканчивается. А тело его исчезнет.

Автор говорит нам, при чем в самом начале не-романа, цитата

«Говорили, что он обладал эликсиром бессмертия. Время от времени высказывается даже мысль, что даровавший исцеления не мог умереть, как все прочие. Такое мнение основано на том, что тело его после смерти не имело следов тления. Лежа много дней под открытым небом, оно сохраняло свой прежний вид. А потом исчезло, будто его обладатель устал лежать. Встал и ушел. Думающие так забывают, однако, что от сотворения мира только два человека покинули землю телесно. На обличение Антихриста был взят Господом Енох, и в огненной колеснице вознесся на небо Илия. О русском враче предание не упоминает.»

А ведь в этом небольшом отрывке, пройдя путь вслед за Арсением-Устином-Амвросием-Амброджо-Лавром уже можно усмотреть авторский подход: смешивать полное чудес житие с (не)фактами, пытаться (не)усомниться в словах Библии, пытаться связать грубое мирское настоящее без чудес, со святым прошлым, где имели место горящие кусты, хождение по воде и превращение воды в вино.

Вместо того, чтобы попытаться иносказательно обыграть «чудеса», прикрыть их настоящими фактами, которые стали основой легенд о «чудесах», автор пытается выполнить невыполнимую задачу и тем самым заведомо обрекает себя на провал.

Однако, справедливости ради, стоит отметить насыщенный язык автора, текучий и полноводный. Стоит отметить интересные с литературной точки зрения попытки сплетения настоящего и прошлого. Стоит отметить уютную мистическую первую часть романа, где герой находится в том мире, где чудеса, где леший бродит. Также можно сказать, что несмотря на клюкву, на все вышесказанное, произведение читается легко и преимущественно приятно, за исключением тех мест, где ветки хлещут по глазами, а лодка цепляется за коряги.

Только лишь за литературную часть и насыщенный язык автора я ставлю этому не-роману 4 из 10.

Не понравился мне роман. Я даже не могу придумать ни одного аргумента, чтоб сказать, что прочитайте его из-за того или этого. Можно приводить в пример жанр роман-житие и использование церковно-славянского языка является новинкой и уникальной, отличительной чертой, и что с этого если идеи и проблематика тебе чужды.

Начало романа меня очень смутило и ввело в состояние дежавю. Средневековье, мальчик потерявший всех родных, живёт со стариком знахарем и травником, учится ремеслу у него и после потери последнего родного начинает свой путь. Именно такое повествование, наблюдаемое в Лавре, можно обнаружить в книге Ноя Гордона «Леккарь: Ученик Авиценны». Вся первая книга — книга познания словно копирует её и чувство идентичного повествования меня не отпускало. У Гордона средневековая Англия, мальчик из-за болезней теряет родных и попадает в тележку путешественника врача, также собирает травы и варит лекарства, после смерти старика также отправляется в путь. После начального сюжета и знакомства происходит изменение их поведения. Да они движимы разной идеей, да разные судьбы, да оба поехали на восток, но зная историю Роба Коула я в точности поняла, чем закончится роман Лавр, хотя середина книги отличается. Может это ещё один камень параллели, который меня оттолкнул, а кто не читал «Учиника» тому это в новинку и эффект другой. Отойдём от Роба и рассмотрим Арсения, что ещё отталкивает от него.

Начнём с вопроса веры. Раннюю жизнь Арсения нам показывают, как глубоко верующая семья. Все вместе они ходят в церковь на причастие, проходя большие расстояния туда и обратно, и всё ради причастия — даёт нам представление что человек верит в Бога, его мир богоцентричен. Однако, как всё оборачивается: весь верующим стержень Арсения рушится при появлении Устины, абсолютно не понятно почему они не могли обручиться, столь сильно верующий человек, который рассказал священнику как на кладбище занимался онанизмом, но при этом при появлении беззащитной девушки сразу лезет к ней в постель. Она тоже его не отвергает, но при этом рожать без причастия не может. Заниматься сексом с мужчиной без причастия быстро, а вот рожать уже греховно. Получается воспитание, нравы времени соответствуют нашему современному секулятивному миру. Потеря неназванной жены и ребёнка приводит Арсения в глубокий внутренний кризис греха, который на протяжение всего романа он пытается преодолеть, вопрос как? Живя за Устину, и очищая свою душу. Потеряв Устину, у него образуется огромная дыра в душе, при этом он заполняет её Устиной, своей любовью к ней. А должно быть по-другому. Если бы он поместил в это внутреннее чёрное пятно Христа, он бы жил другой жизнью. Он Христа закрыл Устиной, она стала его центром это как язычество и нарушение уже заповеди Не сотвори себе кумира. Да если подумать все другие люди, описанные в романе, ведут себя также: верой с него они исцеляются, как в евангелие Христос исцелял и люди ходили за ним, так и тут вся толпа идёт за Арсением. Христос умирает за нас на Голгофе, спасая нас, приняв наши грехи, а люди в романе идут за Арсением как за Богом, поклоняются иконам и мощам. Я не приверженец таких поклонений, видимо поэтому меня это поведение и пропитка романа отталкивает.

Любовь к Устине странная. Он так её любит, что прячет и никому не показывает, огородился от мира и взял её в собственность, завладев её телом, духом, даже после смерти держит её не отпуская. Он хочет прожить жизнь за неё, но она хотела семью и детей. Поэтому жизнь Устины — это жизнь Арсения с Ксенией и Сильвестром. Он не хочет жизни Устины, он хочет очистить себя после грехов. Устину он тоже не спасёт, так как нельзя свои поступки записать на счёт другого человека. Устина будет судима по своей книге жизни, а не по книге Арсения.

Теперь рассмотрим путь Арсения: он идёт как по горизонтали, так и более важно по вертикали. По горизонтали автор нам показывает это не самое главное, так как прошлое, настоящее и будущее происходят одномоментно. Мы живём одновременно сейчас и тогда и это описано во всех предсказаниях Амброджо и видение Арсением в пламени Амфросия и наоборот. Про горизонтальность времени автор неплохо написал, но скомкано. Понять, что все события существуют в одном миге очень сложно. Вот вертикальность пути Арсения вызывает большое количество вопросов и сомнений. Всё начинается, когда он покидает Рукинскую слободку, всё его блуждание из одного села в другой очень скомкано описано, буквально в одно предложение, и словно по щелчку пальцев он становится чудо лекарем и все за ним ходят. При этом он в какой-то момент бросает жизнь врача, значит это для него не важно. Он не хочет помогать людям, ему важнее свое спасение. Основные его трансформации происходят при нападении на него и отрывочного хождения в поисках спасения. Принятие юродства и обет молчания ставит в тупик, после чудом мы видим он начинает разговаривать и начинается фантастическое описание его пути в Иерусалим. На протяжение всего повествования ты ожидаешь, когда же он туда дойдёт, и что его там ждём. Но нам не рассказывают ни цели, ни достижения, ни духовной трансформации. Просто он пришёл, на него напали, позаботились о нем, спасли и потом он возвращается в Русь! А цель какая была? И последняя его остановка – это возвращение домой — классика жанра и спасение Анастасии словно второй шанс и ошибки молодости исправлены настолько очевидны, что по-другому быть не может. Поэтому в целом тот ажиотаж, который вокруг возник этой книги не оправдался. Есть куски хорошие, словно автор действительно хотел написать о чём-то другом, но мысли были о житие и вышла смесь 2-3 романов обрывчато слеплено и по ощущениям черновик.

Лавр, как любое постмодернистское произведение, сочетает в себе несовместимые, на первый взгляд, элементы. Я бы выделил два источника вдохновения, с которыми легче всего провести параллели. Первый — это Божественная комедия Данте. Главный герой также теряет свою возлюбленную в юном возрасте и окончательно запутывается в своей собственной жизни. Но вера и любовь или, скорее, вера в любовь, искра которой не затухает в нём даже на дне самых тёмных глубин, позволяет Лавру прийти к свету.

Вторым произведением я бы назвал Хождение за три моря Афанасия Никитина. Ведь путешествия купца происходили почти в те же времена, что описывает Водолазкин. К тому же, в этих произведениях ярко показаны столкновения совершенно разных культур. И такое взаимодействие позволяет лучше понять не только своих оппонентов, но и самого себя.

Также отметить нужно познавательный элемент романа, благодаря которому можно пополнить или упорядочить свои представления о жизни той эпохи. А эпизодическое использование древнерусского языка является хорошей попыткой заинтересовать читателей вопросами лингвистики.

К недостаткам или просто спорным моментам можно отнести излишнюю натуралистичность. Впрочем, она компенсируется здоровой иронией, что в результате даёт образец интересной и насыщенной прозы.

Имел завышенные ожидания насчет этого романа из-за его громкой репутации едва ли не лучшего произведения современной русской прозы. Причем что-то располагало меня к мысли о том, что это очень «языковая» литература, чуть ли не новый Саша Соколов.

В ожиданиях ошибся. Написано довольно просто, в основе своей это легкий жанр.

Разумеется, меня вовсе не смущает то, по поводу чего многие недоумевают, то есть анахронизмы (пресловутые пластиковые бутылки и современные словечки в речи людей конца 15 века). Смысл этого приема абсолютно – и я бы сказал слишком – понятен. Он не в том, что роман на самом деле – о современности, слегка замаскированной под Средневековье (как кто-то пишет). Скорее наоборот: автор хочет сказать, что Средневековье – не такое далекое, как может показаться; что люди чувствовали и переживали то же самое, просто выражали это иначе. Вот Водолазкин постоянно и сталкивает это «далекое» и «близкое» на уровне языка. Прием этот проговаривается и на тематическом уровне (в рассуждениях о несуществовании времени). Так что тут как раз есть определенная последовательность, единство формы и содержания. Но проблема в том, что замысел слишком очевиден. Как я уже говорил по другому поводу, в большой литературе всегда есть некоторая самодостаточность: будто она существует не для кого-то, не в расчете на чье-то восприятие, а сама по себе. Это не императив, а просто констатация.

И еще: почему-то «современный язык», которым В. оживляет дела давно минувших дней, неизменно отдает какой-то казенщиной. Несколько цитат навскидку: «Арсений понимал, что новое положение Устины делало ее еще более зависимой от него»; «Уединенное существование с Арсением было, безусловно, ее счастьем»; «Обстоятельства складываются так, что в ближайшее время моя жизнь прекратится»; «Мы фактически лишились дорог, которых в настоящем значении этого слова не было и раньше»; «Ввиду возможного конца света нового мора жители Пскова уже не ожидали»; «Многие жители Белозерского края не обращались потому, что ввиду возможного конца света не усматривали в том острой необходимости»; «…жизнь его ввиду возможного конца света предполагалась короткая и безрадостная».

Удивительно, что кому-то автор этих строк кажется блестящим стилистом. Мне же вспомнился знаменитый рассказ Чуковского про то, как после революции в изд-во «Всемирная литература» пришел бывший сенатор, знавший 10 языков, который предлагал свои услуги в качестве переводчика и представил перевод романтической сказки, где была такая фраза: «За неимением красной розы жизнь моя будет разбита». Горький (редактор) указал ему на стилистическую ошибку. Старик согласился, ушел, после чего принес переработанный вариант: «Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита». Боюсь, «стилизм» Водолазкина не так уж далек от стилевых находок этого горе-переводчика (которому я, к слову, сочувствую от всей души).

Конечно, в ходе чтения, когда я забыл о больших надеждах, мое впечатление несколько выровнялось.

Как мне представляется, автор взял за образец житийную литературу (в которой он наверняка специалист). «Лавр» – это осовремененный и беллетризованный агиографический рассказ с абсолютно положительным, без страха и упрека, героем и абсолютной однозначностью всех коллизий. В романе нет сколько-нибудь неоднозначных персонажей. Отрицательных тоже нет. Есть злодеи. Причем все они начинают каяться через пару страниц после совершения злодейства (за исключением предводителя мамлюков – совсем уж опереточного типа, неисправимого и опасного -- хотя как знать, может и он кается где-то в закадровом пространстве). Герои существуют в простом как пять копеек и каком-то благостном мире. Заметным диссонансом в этой благостности звучит финальная часть, которая мне и понравилась больше всего. Но общей агиографической манере она не противоречит.

Возникает вопрос: что же побуждает читателей и критиков оценивать этот в целом неплохой, но явно не шедевральный, не самый мастерский и не свободный от стереотипов массовой культуры (ведь он в значительной степени он состоит из клише -- не только языковых, но и сюжетных: мудрый дедушка-травник; преданный волк; вечная любовь; юродивый, читающий мысли; злодейский злодей; (не)благодарный люд) роман настолько высоко? У меня есть лишь один ответ: причина в пронизывающей его «духовности», которая однозначно ассоциируется с высоким культурным регистром. Герой-подвижник, верный первой и единственной любви и отринувший все земные блага во имя служения человечеству, – судя по всему, этим роман и загипнотизировал современную аудиторию, в том числе и «профессиональную».

Как писал Роберт Маки, есть два основополагающих подхода к кино и литературе.

Рассказать историю.

Самовыразиться.

Данное произведение, безусловно, относится ко второму варианту. Для автора второстепенно восприятие читателя. Главное — самовыражение,игра с текстом, с формами, с языком. Должен сказать, ему это удалось — одно только отсутствие диалогов чего стоит.

К сожалению, все это -самовыражение, игра с формами и языком — современный тренд в отечественной литературе (за рубежом, увы,тоже, но меньше). Это залог того. что тебя заметят критики,без которых сейчас никуда. Возможность получить хвалебные отклики, престижные премии, а это реклама и раскрутка. Критики «делают«автора, а читатели потом, клюнув на «авторитетное» мнение, продираются через корявый текст самовыражения и некоторые, чтоб не ударить в грязь лицом, даже восторгаются:«Ох, как глЫбоко!»

Все сказки рано или поздно кончаются. Маленький принц остался один. Он вырос, возмужал, стал лекарем и попытался исцелить боль мира...

Это присказка, не сказка — чудо будет впереди.

(не гоже: вельми пафосно, велеречиво. да ещё не ровён час примут за сиквел Экзюпери, хотя аллюзии на виду: старик, мальчик и волчонок — «Мы в ответе за тех, кого приручили»... начнём иначе)

Именно таким мог бы стать Волкодав, напиши его мужчина-филолог? Уже ближе, но тоже не айс; хотя общедоступность и филологическая составляющая налицо, особенно в начале книги, когда древнеславянские словеса так и льются, словно вода из решета (на деле, читается не сложней, чем ивановская «Чердынь» — та же самая ориентация на массовость, скользит легко и плавно, словно ладья по беломорью).

(тоже не то... третья попытка)

Однажды, среди множества икон бросилась в глаза одна-единственная, где на чёрном фоне солнечным зайчиком проступал лик святого. Эта книга вызывает схожее впечатление — из всех бестселлеров нашего загибающегося книжного рынка практически она единственная выделяется языком — вкраплением архаичной древнеславянской лексики. Поначалу возникали сомнения насчёт уместности некоторых слов в подобном окружении (например, «эрекция» — аки обнагощённый уд на клиросе), должно признать, что они проскакивали не в прямой, а в авторской речи, где подобное допустимо. Хотя мнится, блатной жаргон в книге всё ж подозрительно современен (с другой стороны, до «охолонь, братан!» дело вроде бы не дошло).

Несмотря на то, что «Лавр» — книга модная и гламурная (догадываюсь, из-за какого слова пришлось заказывать спецтираж с отличающейся обложкой — бо негоже патриархам благословлять скоромяку), читать можно: нормальный бестселлер, легко читаемая беллетристика. Сегодня, когда в моде (чтобы оправдать звание Третьего Рима) византийские двуяз-двуречь-двумыслие, а самая актуальная профессия — психиатр, наибольшим спросом пользуются именно такие развлекательные оптимистичные лубки. Конечно, забавно иной раз полистать какой-нибудь раскручиваемый РПЦ бестселлер — например, про попов, разваливающих Советский Союз. Сокрушать империю зла — дело конечно святое и душеспасительное, но такая вот фрейдистски прямолинейная история про мужика, решившего пройти земной путь вместо своей покойной возлюбленной? — попахивает чем-то нездоровым (даже опасаюсь за уши некоторых хомячков — так и до пожара недолго). Пропаганда традиционных ценностей? Ну-ну. Быть может, среди клерикалов и в почёте такие душещипательные истории, но жить всё же следует своей, а не заёмной, жизнью.

В каком жанре «Лавр»? — русская фэнтези? магреализм? Пожалуй, это мейнстрим на (какбы-) историческом фоне, с краткими экскурсами в фантастическое — игра, лёгкая литературная забава на тему славянских супергероев. Автор 100% не фантаст — его ясновидец не прорекает ничего масштабного, что выходило бы за границы современности, картины провидимого носят частный, бытовой характер. Кроме того, жанровый автор скорее наделил бы сверхспособностями только одного персонажа (фэнтезийный боливар не вынесет двоих!).

Первая четверть романа хороша и самодостаточна, но далее начинается балаган: в серьёзный в целом текст просачиваются хохмочки и бородатые анекдоты («Они, кстати, ещё не знают, что Русь — Древняя, но со временем разберутся»). Вкус и чувство меры начинают изменять (или просто замечаешь то, на что ранее не обращал внимания): «что вам здесь, цирк что ли?», «гармонией поверишь всю эту алгебру», «компетенции», «интеллигентный спутник», «экономическая составляющая» — лексикон для средневекового человека по меньшей мере странный (не засланный ли казачок-попаданец?), тем более что совсем недавно сей муж выражался аки вахляк из дремучей чащи. Появляются отступления, воспринимаемые как добавленные для объёма — другие времена, другие страны — каркас повествования сыплется, разрушается. Начинаясь почти с восторженной, оценка неуклонно понижается (первая часть-полторы — прекрасно, далее — увы! — по нисходящей).

Книга развлекательная, приключенческая и отчасти просветительская: помимо краткого экскурса в древнеславянскую языковую среду, повествуется о знахарстве, институте юродивых на Руси и паломничестве в град божий Иерусалим — лишний повод для РПЦ прибрать книгу к рукам и заняться её раскруткой (продукт в своей нише качественный, ничего дурного в этом нет). Полагаю, «Лавр» более понравится людям с религиозным складом.

Плюсы: неплохой язык и незаезженное пока использование древнеславянской лексики, лёгкое и увлекательное повествование.

Минусы: чрезмерная идилличность — почти нет противостояния добра и зла, противники героя либо стихийные (чума, смерть), либо случайные и недолговременные: столкнулись на минуту и разминулись затем навсегда — и соответственно слабее интрига.

Изображённому в «Лавре» святому поклоняются почти поголовно, хотя в реальности такого скорее сожгли бы на костре: исцеляет ведовством, языческими «гигиеной» и «интуицией», а не молитвой с крестом и осиянием. Было бы намного интересней почитать не житие святаго старца (коих довольно и в лесковских обработках — «Аскалонский злодей» и иже с ним) — а про обычного земного человека, в душе которого в равной бы мере боролись и хорошее и дурное.

. . . . . . . . . . . А где же обещанное чудо? Рождение нового человека — всегда чудо.

Очень «книжный» и культурный роман в постэковской традиции, вызывающий уважение к автору и его эрудиции, однако в эмоциональном плане — пустоват. Собственно, изложить житие святого в современной терминологии с вкраплениями стилизованных древнерусских текстов — непростая задача и первые две части я все гадал: насколько возможно в принципе при всех дарованиях написать интересный и значимый роман про святого Древней Руси? Я колебался, многое свидетельствовало в пользу автора, но в третьей части Водолазкин свернул на привычную тропу архетипа путешествия странствия с традиционными поворотами, увеличением юмористической составляющей до анекдотов. Вспоминается и «Путь и шествие» Березина, а особенно «Баудолино», сходство и ссылки на который не то что не скрывается, но прямо-таки утрируется автором. Ну и по факту: симпатичная стилизация, коммерческая юмореска нарушила баланс жития и в четвертой части автор хоть и вернулся к более серьезной интонации, осадок от всяких там предсказаний и иных трюков сильно помешал восприятию книги как явления. Роман приятен и несложен в чтении, в нем много микроудач, авторские игры с чередованием манер изложения забавны, качество прозы во всяком случаае много выше чем у премированных в этом году лауреатов — а все же, как ни крути, по существу «Лавр» — постэковская завитушка на неосвоенном материале родного средневековья, никак ни значимое расссуждение о вечно актуальной связи с Богом, на что претендовал автор( судя по интервью). При всей неровности старая «Предтеча» Маканина, например, и интеллектуально и эмоционально более живая и интересная вариация на тему связи целителя с источником дарования

Вероятно озвучу непопулярное мнение, но никакой внятной истории Водолазкин рассказать не смог. Изобразил вместо жития сложносочиненный кунштюк про цикличность жизни и внеременность, средневековую жизнь и немного про святость. При этом центральное место религии в мировосприятии людей средневековья он отразил прекрасно.

Слишком быстро книга перестала быть книгой о Человеке. Собственно, уже после первой части. Первая часть книги аутентичная и до боли живая, пусть и неприлично предсказуемая. Вторая часть становится полегче, с юморком, в ней Водолазкин уже начинает выкидывать стилистические коленца, но еще не оставляет попытки раскрыть человеческие черты Арсения и какой-никакой сторилайн. Дальнейшее представляет собой нагромождение каких-то бестолковых и ненужных историй. Тема паломничества фактически заявлена и не раскрыта. Назначение главы абсолютно неясно. Арсений все больше становится статистом, механически передвигающимся от точки к точке и лечащим людей, повторяемость начинает набивать оскомину. Понятно, что иночество предполагает определенную отрешенность, но, такое чувство, что автор банально увлекся стилистическими нюансами полностью забив на первоначальную идею жизнеописания святого человека. Остались только шутейки из современности и летающие над водой святые-телепаты. Спасибо хоть, что без лазеров из глаз.

Ну блин... Тут либо понравится, затянет и не оторвешься, либо про то как лечили оспу на руси и верили в бога читать будет не интересно.

Язык шикарный. Можно читать только ради переходов со старославянского на советско-канцелярный у настоятелей монастырей.

Для меня чтение этой книги явилось определённым опытом, потому что я никогда не читала описание жизни святого человека от начала и до последнего вздоха и даже более, кроме как статьи в энциклопедиях. Скажу, что читать было сложно. Нет, сам текст шёл легко несмотря на то, что в одном монологе речь героя могла переходить с понятного мне языка на чистейший древнерусский, с него на среднесоветский и постинтеллигентский. Меня это поначалу насторожило и даже возмутило, но потом смирилась – чего придираться то, таков выбор Автора. В целом то это помогло легко её прочесть.

Тяжело было воспринимать саму историю человека, слава которого была велика, ну в относительных рамках конечно, она заполняла весь обитаемый мир, ему, Лавру, нигде невозможно было от неё укрыться. А он всего то хотел пройти жизненный путь вместо своей Устины единственным доступным способом – вершить добрые дела от её имени, ведь от своего он не решился бы их сотворять. Мне не понятно почему Арсений решил, что именно таковым бы был путь Устины. Мне видится, что он настолько чувствовал себя виновным в смерти своей единственной, что уйти из жизни было бы для него самым лёгким, а этого он не мог допустить. Поэтому выбрал для себя путь самоотречения, изгнания, боли, страданий и слёз – для него это благо.

Самой интересной для меня была первая часть, где описываются его первые шаги в жизни с дедом в старом доме на окраине деревенского кладбища, его обучение врачеванию травами и многим необходимым вещам в деятельности лекаря. Именно в этой части в одно мгновение Арсений из молодого человека превратился в старца и другого возраста у него не было всю его жизнь. Потом идёт самая тяжёлая часть: самобичевание, изгнание из себя всех жизненных помыслов и человеческих потребностей, смирение и единственное желание – спасать человеческую жизнь, потому что её он считал самым ценным в мире. И не важно, что порой ему доставалось от тех же кого и спас. А далее восприятие пошло тяжелее: путешествии в Иерусалим, о том, как он лечил людей, как плакал каждый раз, когда не мог спасти чью–то жизнь и чувствовал себя виноватым в этом, он думал, что не так сильна была его молитва, об его молчании, об осознанном уходе в одиночество, об юродивых и провидцах. Всё это долго и однообразно.

Несмотря на то, что я легко прочла эту книгу мне её читать было не интересно и где–то даже неприятно. Как только я поняла, ещё в самом начале книги, о чём пойдёт речь, я ничего хорошего не ждала. А ведь согласитесь, что читать о том, где на каждой странице слёзы, болезнь, гной, бубоны, уды, смерть, стенания и прочее не особо то привлекательно. Даже если это жизнь святого. Я не прониклась книгой и её героями, они не вызвали у меня сочувствия и сопереживания. Я даже не смогла их себе представить воочию: ни Арсения, ни Устину, ни Амброджо. Они остались для меня набором букв, текстом, напечатанном на страницах. Для меня в этом романе не хватило живых, правдивых и точных деталей. Всё довольно туманно и однообразно. Но я отдаю должное стилю изложения книги – обширные цитаты древних текстов придают ему вес и значительность.

В полном восхищении от «Авиатора», взялся за «Лавра». С некоторым трепетом, не скрою, как никак книга-победитель.

Водолазкин – потрясающий медиевист. Ему удалось показать то, что пытались объяснить другие исторические романисты – средневековье это не дома, кафтаны и кареты, а Бог и Духовность. Они не просто пронизывали бытие человека, они связывают воедино предметы и явления, время и пространство, заменяя собой законы физики, социологии, экономики — на протяжении сотен лет и вполне успешно. Другие авторы тоже постоянно говорили об этом, но – лишь говорили. Водолазкин – в это ощущение погрузил. «Лавр» книга-атмосфера, и именно средневековье в ней главный герой.

Попробую объяснить. Возьмём «Имя Розы» – из этой книги мы потрясающе узнаем средневековье, но с несколько научно-исторической точки зрения (не даром оно описано глазами пусть монаха-бенедиктинца, но учёного, то есть человека, чуть приподнятого над современниками и приближенного к нам – людям будущего, людям иного мироощущения). Средневековье же остается лишь антуражем, в котором двигаются главные герои, законами, по которым они движутся и границами, за которые они выйти не могут. Мы следим за людьми.

Хорошо, возьмём пример менее сюжетный – Иванов, «Сердце Пармы». И тут в центре – человек. Становление его и воля, которой он подчиняет природу, творя Средневековье вокруг себя. В «Лавре» же Арсений – просто бот, дистанционная камера, глазами которой мы Средневековье наблюдаем. Становление героя?.. Наверное, только в первой части, а дальше я перестал чувствовать живого человека. Поступки его филигранно мотивированы, тут никакой критики, но всё равно видишь за ними не потребности героя, а волю автора, который – галопом по европам – тычет Арсения (а точнее – нас в аресениевой голове) в разные средневековые уголки и разные подвижнические ситуации дабы написать масштабное полотно.

Полотно получилось, спору нет. Статичная картина, абсолютно реалистичная, наполненная атмосферой и абсолютно зримая. Картина, не кино. Полный жизни вдох. Кадр длиною в человеческую жизнь.

Книга великолепная, но, на мой взгляд, «Мысленный волк», конкурировавший с «Лавром» за «Большую книгу», намного сильнее по воздействию на читателя.

«Лавр» – это история средневекового русского человека, работавшего врачом и ставшего святым. Автор показывает его в четырех периодах жизни: мифопоэтическое детство, юродивая молодость, паломничество к святым местам и отшельничество.

Пока я читал первую часть, у меня было подозрение, что Евгений Германович воспроизводит лубок, поскольку там и простецкий стиль, и сказочные мотивы, и скабрезности, и внезапные вкрапления как на древнерусском, так и на современном просторечии (путаница штилей). Однако во второй части, где герой из-за пережитой трагедии стал юродивым и много лет творил чудеса, выяснилось, что у каждой части свой жанр: за лубком следует житие юродивого, затем жанр путешествия, затем житие отшельника.

В университете я очень любил и историческую грамматику, и древнерусскую литературу, поэтому получил очень много удовольствия от того, как точно и естественно Водолазкин пишет историю средневековыми жанрами и средневековым русским языком. При этом текст идеально доступный для любого читателя за счет простоты и ясности стиля. Вставки на древнерусском редкие и понятные, а в остальном текст написан короткими предложениями с яркими фразами.

Еще в нем есть совершенно хулиганские вставки канцелярита и выражений XXI века, которые точно являются не багом, а фичей: по мастерству работы с текстом видно, что автор при желании мог бы весь роман написать языком XV века, но ему требовалось не щегольнуть, а рассказать вечную историю. Для ее передачи и необходима стилевая окрошка: слова из разных времен, соединяясь, говорят о вневременном.

История же в романе, не побоюсь этого слова, восхитительная (мне больше всего по душе пришлась часть о юродстве и чудесах). По сути, она о том, как тяжело быть супергероем, если же говорить по-средневековому – спасителем. Спасителей мало, попавших в беду много, и сил одного сколько угодно талантливого врача или чудотворящего святого на них не хватит. Подчас сил не хватает даже на самых близких.

Однако ответственности спасителя это не уменьшает, как и его боли из-за того, что всех спасти не получится, а отказаться от призвания супергерой не может. Обретение силы, осознание ее границ, смирение, прозрение, любовь и ненависть спасенных – Водолазкин показывает весь путь спасителя до самой смерти.

Я весьма удивлен, что эта от начала до конца православная книга снискала всеобщую любовь, поскольку в литературном бомонде у нас все-таки принято быть атеистами и критиковать чужую религиозность. В «Лавре» показан прекрасный мир, где христианство реально, где есть и чудеса, и святые, где истинная вера с горчичное зерно действительно позволяет рушить горы в моря. Я бы такие книги читал и читал, они напоминают мне о том, как прекрасно верить в Бога. Обязательно буду перечитывать, и всем советую.

Помимо прочих достоинств, в книге сталкиваются минимум два языковых пласта: современный и архаичный. В книге ясно прослеживается тема относительности времени и абсолюта жизни вечной, и разновременная речь персонажей, а также ткань авторского текста, превосходно работают на раскрытие темы и воплощение идеи. «Жития святых», рассказанные человеком из будущего, в котором мы живем.

Восхитительная книга. Никому не берусь ее советовать. Люди, которые не врубятся, только обидятся; люди, которые врубятся, скорее всего не будут мне благодарны, потому что функционировать-то надо как-то, а из этой медленности выныривать и выныривать.

Беззвучная, неподвижная и ослепительно белая.

Состояние ума, по которому я скучаю неимоверно, хотя знакома с ним, ну так, почти шапочно.

Фактически о том же, о чем кимовский «Отец-лес», только там было триста страниц битья головой в полуприкрытую позитивизмом дверь, а здесь просто внимательное созерцание того, что за дверью. Кстати, как и «Отец-лес», вовсе не претендует на историческую точность. На ощущение времени — да; но ощущение времени на сегодняшнем развитии науки (я говорю не столько о машине времени, сколько о устойчивом моделировании специфики психических процессов на основе социальных данных. Пардон за наукообразие. Это уже понятно, что возможно, просто пока не алгоритмизировано, а нет воспроизводимости — нет валидности. Так что можно только ВЕРИТЬ\НЕ ВЕРИТЬ, угадал Водолазкин или нет). И ощущение времени, имхо, есть, и ощущение аутистических черт святости («Мало денег? Начальник скотина? Прохожие толкаются? Нет, не слышал.»)

Так-то великая вещь, да. И внутренний стеб ровно настолько чтобы не впасть в сюсюканье. Метод, блестяще, но не так заметно использованный Хайнлайном в «Чужаке». Если что-то чуждо описываемому контексту, но непонятно (непонятно большинству участников контекста) почему внятно некоторым его участникам, почему не использовать современную речь? И даже сленг, если это сленг читателя? Нет, всем понятно, что ангелы и юродивые скорее перетирают на древнееврейском или, не исключаю, арамейском, но вот это «и вдруг степень внятности резко подскочила» как вы арамейским дадите? Щас... «И время встало навсегда, поскольку время стоит, а он сказал, что в понедельник шеф собрался на Крит, короче надо до отъезда заскочить к нему работу забрать...» И перемигивания с парой десятков традиций, тоже, скорее, чтобы не забывать, где читатель-то находится и что от читателя требуется. Это же вам не девочки Лидделл, которые проснулись и все в порядке, сказка лопнула. Отсюда же надо как-то домой возвращаться, не утратив верификации увиденного. Так что постмодернизм, в данном случае, не игра ума, а система тросов и канатов, увязывающая _ресурсное_ _состояние_ и то, что мы привыкли считать обыденным мышлением — чтобы можно было и выйти без разрыва шаблона, и потом обратиться сюда, не прибегая к многолетним экспериментам над собой.

Никак не мог понять, что смущает меня в данном опусе. Потом понял — это эпигонство по отношению к «Имени розы» Умберто Эко. По сути в данном творении нет ощущения живого огня. Алексею Николаевичу Толстому в своем романе удалось передать эпоху и образы Петра Первого. Пушкин и Мусоргский гениально воссоздали Бориса Годунова. В «Лавре» нет живого начала.