Продолжаем обзор иллюстрированных изданий пушкинского "Бориса Годунова". Сегодня — одиночные иллюстрации известных советских художников 1970-х гг.

Уже встречавшийся нам ранее второй том из двухтомника Пушкина 1974 года с карандашными рисунками почитаемого художника В.Горяева: https://fantlab.ru/edition313006.

Сменилось направление в книжной графике, теперь даже Кибрик с его размытыми акварелями чересчур академичен. Возврат к той манере, которая была в 1920-х — начале 1930-х гг. у Кузьмина, у Милашевского, у Мавриной...

К "Борису Годунову" только две иллюстрации.

1) Пимен и Гришка Отрепьев.

2) Царь убегает от юродивого.

У Горяева Борис Годунов понурый и кругом виноватый. Такого царя народу не надо.

Россыпь рисунков П.Бунина в нескольких сборниках.

П.Бунин — единомышленник Горячева в понимании книжной графики. Только нервные наброски тушью, только минимализм. Но Бунин куда как романтичнее и экспрессивные, он проще и понятнее Горяева (зато именно за сложность советская критика и ценила Горяева).

Царь Борис у Бунина могуч и красив.

Измождён, конечно, но не заметно в нём интеллигентских рефлексий.

Два варианта сцены беседы Бориса с хитрой лисой Шуйским, который уже плетёт заговор, а царю пришёл докладывать о появлении Самозванца.

У Пушкина ведь как царь Борис говорит Шуйскому:

цитата

...Но если ты теперь

Со мной хитришь, то головою сына

Клянусь — тебя постигнет злая казнь:

Такая казнь, что царь Иван Васильич

От ужаса во гробе содрогнется.

Ну вот Бунин и рисует Бориса так, будто он пострашнее Грозного.

Колоритные бояре — живые, эмоциональные.

Патриархи, понятно, более степенные.

Линию Самозванца Бунин не разрабатывает, но сцену с Пименом, понятно, даёт.

Побег Гришки из монастыря.

Мариной Мнишек Бунин тоже не интересуется, но с любопытством всматривается в тяжеловесных самовлюблённых польских вельмож.

Поляки грозны и опасны.

Юродивый как представитель народа, который может истину царям говорить.

Массовые сцены, где у каждого персонажа собственное лицо.

Зарисовки, как напрямую относящиеся к "Борису Годунову" (подписано)...

...так и просто из эпохи допетровских времён (Борис Годунов из пушкинской черновой заметки упоминается как один из тех, кто хотел сблизить Россию с Европою).

Продолжаем смотреть иллюстрации Кибрика к пушкинскому "Борису Годунову". За основу взял современное издание от "Речи" (2018). Заставочки к каждой сцене посмотрим бегло, на страничных иллюстрациях остановимся поподробнее, варианты, где есть, сравним.

Мне понравилось членение пьесы на шесть частей, которое произвёл Фаворский. Его и буду придерживаться (у Кибрика никакого членения, как и Пушкина, нет).

Прелестные зарисовки мизансцены, в которой происходят события. Кибрик всегда любил мягкий рисунок (в 1930-е гг. это было ещё и следствием техники литографии — как, например, в незабываемой "Легенде об Уленшпигеле").

Нет утомительных мелких деталей, в которые надо вглядываться. Но при всей размытости рисунка, исторический антураж однозначно узнаваем.

Для всего множества сцен первой части Кибрик сделал только одну страничную иллюстрацию — и это портрет Шуйского. Персонаж исторический, следующий русский царь за Лжедмитрием. У Пушкина показан интриганом, и в жизни таким был: русский Талейран (всех последовательно предал).

Кибрик пишет, что исторический портрет Шуйского его не убедил, он нарисовал персонажа с острой бородой — так, якобы, он на лису похож. Акцентирование на фигуре Шуйского — это заявка художника на то, что он главный виновник Смуты, самый мерзкий из компании авантюристов. Трактовка Шуйского Пушкиным не расходится с трактовкой традиционной исторической науки.

1) Опять череда прекрасных рисунков быстрой кистью на заставках: первые две сцены.

А вот и портрет Самозванца — будущего царя Димитрия.

Это личность мифическая (все официальные документы периода его правления были в русском государстве уничтожены). Тут есть место художественному вымыслу. Хотя, в отличие от Бориса Годунова, нам внешний вид Самозванца известен по прижизненной западной гравюре. Все иллюстраторы этого изображения придерживаются.

Кибрик Самозванца облагородил (что было нелегко при его внешности) и вообще необыкновенно воодушевился:

цитата

А у Самозванца сила личности необычайная. Он глубокий, умный, смелый и дерзкий до отчаянности человек. Наполеон! Он, послушник, социальное ничтожество, задумывает объявить себя русским царём и уже через год им становится.

Историки, пожалуй, не согласятся: Самозванец не Наполеон, а, скорее, Керенский (если оценивать деятельность по результату) — случайный баловень Судьбы. Государственным деятелем Димитрий не был — конец его закономерен.

Но здесь важнее благожелательное отношение к этому мифическому персонажу Пушкина. Пушкину помогает то, что один из его предков по русской линии (выведенный в пьесе) перешёл на сторону Самозванца: значит, что-то в нём было. Кибрик демонстрирует важное качество: он следует в оценке персонажей интерпретации Пушкина (а не официальной исторической науки).

2) Далее — сцена с монологом царя Бориса, в котором он жалуется на бессилие исправить свою дурную репутацию. А, ещё и "мальчики кровавые в глазах".

Жалкий мелодраматизм. Кибрик рисует Бориса с закрытым лицом (он Борису симпатизирует и ему стыдно за Бориса).

Современное издание от "Речи" выполнено с оригиналов и придерживается макета первого издания 1965-го года: нет ни Курбского, ни Бориса с Фёдором. В издании 1981 года есть несколько несовпадающих страничных иллюстраций. Эти несовпадения нигде не отмечены и не объяснены. Вот такая иллюстрация к этой сцене в издании 1981 года:

Запрокинутая голова Бориса — точь-в-точь с этого рисунка была использована Кибриком для сцены смерти Бориса. Опять чего-то редакторы посмертного издания решили улучшить.

3) Любимая всеми вымышленная Пушкиным сцена побега Димитрия из корчмы.

Пушкин хотел создать шекспировскую трагедию, поэтому ввёл в число действующих персонажей весёлого и находчивого пьяницу монаха Варлаама. Кибрик поддерживает Пушкина и создаёт портрет этого Варлаама.

Но Варлаам не приобретает у читателей такой популярности как Пимен. Вижу этому два объяснения. Первое: русский народ пьяниц не любит, а любит летописцев. Второе: Пушкин в алкоголизме не очень разбирался, поэтому Варлаам вышел бледным, а писатель Пимен (собрат Пушкина по ремеслу) — очень ярким.

Фрагмент в двух вариантах, когда Гришка Отрепьев читает указ о своей поимке, но заменяет свои приметы на приметы Варлаама. Находчивый Гришка — быть ему царём.

Заставки к московским сценам.

Детям Бориса все художники посвящают большие иллюстрации. Кибрик ограничился заставкой, а страничную иллюстрацию посвятил беседе Бориса с Шуйским (дошло известие о Самозванце, Шуйский клянётся, что видел царевича мёртвым). В первый раз, по сути, Кибрик представляет портрет Бориса: он не сломлен, но уже почти безумен.

Заставки к польским сценам.

Марина Мнишек. Кибрик рисует прекрасную страстную женщиеу.

цитата

Огнём гнева и честолюбивых помыслов горят её глаза во время объяснения у фонтана с Самозванцем.

Отечественная историография упоминает о ней с брезгливостью. Сейчас похожие истории с жадностью читают про "светских львиц": пробились, блистали, скатились. И иллюстраторы до сих пор Марину не жаловали. А Пушкин ей искренне восхищался. Кибрик — что очень ценно для интерпретатора — продолжает идти в своих оценках вслед за Пушкиным.

Не зря же вымышленная Пушкиным "Сцена у фонтана" — любимая всеми. Страсти кипят. В общем-то, это готовая "Маленькая трагедия" (пушкинская удача).

В вымышленных сценах забываешь о том, что всё предопределено. Просыпается страсть к альтернативной истории.

Заставки к многочисленным сценам условной Пятой части.

Из страничных иллюстраций — портрет юродивого (сама встреча царя с Николкой была на форзаце).

Смерть Бориса — запрокинутая голова. Красив этот царь у Кибрика.

Как к Борису относится — ни Пушкин, ни советская историография не определились. Государственническая линия, понятно, за поддержку Бориса как законного властителя. Но ведь и Димитрий был легальным правителем. Интересно, что Борису прощается предполагаемое убийство для устранения препятствия к трону, а Димитрию не прощается обман. Недобросовестность препятствует легализации.

Последние заставки (все "народные сцены" у Кибрика на заставках).

Последняя страничная иллюстрация — портрет честного служаки Басманова, решившнго изменить присяге. Тяжёлые раздумья. Смутное время.

Менее чем через 10 лет после выхода "Бориса Годунова", иллюстрированного богоподобным Фаворским, в 1965 году была издана сюита выдающегося советского художника Е.Кибрика. Кибрик после всех лестных похвал Фаворскому заявил, что его «Бориса Годунова» он не считает удачей.

У Кибрика чёрно-белые акварели с тушью (раз "чёрно-белые", то "стильные"), это "книга художника", арт-объект.

Сюита Фаворского в 1956 году была издана в серии "Школьная библиотека", и потом бесчисленное количество раз в этой же серии и переиздавалась (переиздаётся и теперь). "Борис Годунов" с иллюстрациями Кибрика тоже вышел в издательстве "Детская литература", но в "подарочном" варианте: большой формат, тканевый переплёт, суперобложка, толстая бумага. Потом было посмертное издание 1981 года. Вот библиографическая справка о первом издании:

Первого издания 1965 года у меня нет. Есть второе издание 1981 года (без суперобложки) и современное переиздание 2018 года от "Речи".

У "Речи", как обычно, полиграфический шедевр. В акварелях всегда будут подтёки и размытости. В книге к ним отношение неоднозначное: неискушённый потребитель думает, что картинка неряшливая (некачественная). А если редактор подтёки попытается скрыть, все полутона тоже скроются, и смысл акварельного рисунка пропадёт. Но раз советское детское издательство делало "книгу художника", все подтёки на рисунках оно сохранило без ретуши. А уж современная полиграфия довела репродуцирование до совершенства. Вот пример рядышком: иллюстрация из издания 1981 года и из издания 2018 года.

А был ещё комплект открыток 1976 года (традиционно в лучшем качестве репродуцирования), 32 шт., выложен в открытом доступе на сайте "Электронекрасовка": https://electro.nekrasovka.ru/books/6162524. Там тоже все подтёки видны.

Посмертное издание 1981 года получилось дополненным по сравнению с первым изданием.

Тираж второго издания был 50 тыс. (очень умеренный), цена — 2 руб. 50 коп. (Цена довольно высокая, но в 1965 году при том же тираже цена была 3 руб. 60 коп. — это тогда было очень дорого).

Две новых иллюстрации. Кибрик писал о том, почему не поместил их в первое издание "Бориса Годунова" в своей книге "Работа и мысли художника". Соответствующие фрагменты помещены в приложении к изданию "Речи" и выложены на сайте Марии Дёминой: https://red-balls.livejournal.com/261783.....

Во-первых, портрет молодого князя Курбского. Кибрик восторженно писал про этого персонажа:

цитата

Бился я ещё над одним образом — князя Курбского, которого собирался противопоставить многосложным образам остальных героев. Князь Курбский, в отличие от них всех, одноплановый образ. Он красив, прост и ясен — он патриот, он за «Русь святую», и всё. Взгляд его прям и простодушен, он этакий «рыцарь молодой». Мне представлялся в его лице прекрасный, чистый русский тип, с большими голубыми глазами, прямым коротким носом, русыми волосами, вьющимися кольцами, белый и румяный.

Мне показалось, что он не удался, и я не включил его в книгу. А сейчас я иногда думаю, что он, может быть, и вышел...

И вот так у Кибрика со всеми портретами (часто ещё обстоятельства написания вспоминает). Ладно, помещение этого портрета в посмертное издание оправданно — Кибрик и сам об этом думал.

Сомнения Кибрика — помещать, не помещать портрет в книгу — тоже понятны. Советские читатели находились в ловушке: весь поход Лжедмитрия связывался с иностранной интервенцией. В учебниках Смутное время излагалось скомкано, там всё сливалось. Но все читали Пушкина, при этом никто не желал замечать в свите Самозванца отечественных оппозиционеров типа Курбского. Он автоматически записывался в предатели. А молодой Курбский не предатель, всё правильно Кибрик писал: он и патриот, и рыцарь, но в первую очередь — он восторженный дурачок со светлым лицом (вот таким он на портрете Кибрика и получился). Сын того самого Курбского примыкает к сыну того самого Грозного. Уже нелепица. Мне кажется, образ Курбского Пушкину был нужен только для того, чтобы резче очертить характер Самозванца: когда Димитрий узнал о гибели Курбского в проигранном сражении, он об этом сразу забыл, а всё о своём погибшем коне переживал. Курбский — расходный материал для честолюбца.

Правильно сделал Кибрик, что решил напомнить об этом персонаже.

Во-вторых, иллюстрация, изображающая последние минуты жизни Бориса. А вот эта картина помещена в посмертное издание помимо воли художника.

Вот что пишет Кибрик:

цитата

Приведу один пример точности и содержательности в иллюстрациях Фаворского к «Борису Годунову» — гравюру «Смерть Бориса». Умирающий Борис сидит в кресле, через силу напутствуя сына, перед ним на коленях его слушает Фёдор. Я сделал больше двадцати эскизов на этот сюжет в поисках композиции, предполагая найти другое, чем у Фаворского, решение темы. Я как бы обошёл группу со всех возможных сторон и был поражён тем, что Фаворский избрал наилучший из всех возможных вариантов.

Как мне ни хотелось сделать Бориса и Фёдора, ничего у меня не вышло, и я отказался от этой мысли, заменив этот сюжет изображением головы умирающего Бориса.

Значит, помещение этой иллюстрации Кибрика в посмертное издание его "Бориса Годунова" воле художника противоречило.

Вот они рядом: отброшенный рисунок Кибрика и ксилография Фаворского.

Как странно: у первых иллюстраторов-эмигрантов в 1920-е гг. возникла та же проблема — Шухаев пытался нарисовать сцену последних минут Бориса, но у него получалось та же композиция, что у Масютина (в уже выпущенной книге), и Шухаев отказался от включения этой иллюстрации в свою книгу (см.).

Посмотрим начальные страницы, чтобы понять принципы макета книги художника.

1) Идеологические установки художника нашли выражение в абзаце/нахзаце.

Цветной форзац. Глас народа: народ правду царям говорит. Не шарахается Годунов от юродивого, как у Фаворского. Сдержан и крепок.

Цветной нахзац: далеко цари от народа, огородились вертухаями.

"Борис Годунов" — историческая хроника, она сразу попадала в ведение марксистской идеологии. Советские литературоведческие труды по "Борису Годунову" — самые тоскливые. Надо было не только литературу толковать. Кто тут прогрессивный царь? Где тут классовая борьба? Решили на народных сценах сосредоточиться, конфликт властителей с народом вывести. Вот и Кибрик отметился...

2) Титульный разворот. Забыты идеологические установки. Мощный царь Борис — нервный, но не затравленный. А вдруг сможет страну от Смуты уберечь? Но на правой стороне разворота — народ от Лобного места идёт вязать "борисовых щенков". Хоть и меленько нарисовано, но видно, что такой массовости и единодушия в этом фрагменте ни у одного из художников не было. Народ в действии — с палками, камнями...

3) К каждой сцене дана заставка. Это будет сюжетный и исторический фон сюиты.

4) Страничные иллюстрации, чаще всего, портреты персонажей. Здесь будет психология пьесы.

5) Концовочки к каждой сцене — подлинные древнерусские элементы декора.

В следующий раз и картинки Кибрика посмотрим — продолжение следует.

Продолжаю всматриваться в орнамент на ксилографиях Фаворского к "Борису Годунову" (начало — тут).

В третью часть трагедии Фаворский включил две сцены, объединённые дошедшим до Москвы известием о воскрешении царевича Димитрия.

1) Шуйский вон на малых иллюстрациях опять мутит воду. Что за человек!

2) Вот любимая всеми иллюстраторами сцена: Борис с детьми, наследник Фёдор занимается науками. У Фаворского здесь внимание не на проблески вестернизации Руси, а на личную драму: у Ксении — дочери Бориса — умер жених (Борис перед тем жаловался: всё к одному).

Орнамент понизу страничной иллюстрации: изящные, но хрупкие ростки без листочков.

3) Орнамент концовки: крупный резной лист с переплёта (видимо, олицетворение Бориса Годунова) и слабый росток с картины семейной сцены (олицетворение борисовых детей).

1) Фаворский уделяет очень много внимания польским сценам, начиная с заставки. Самозванец за границей получил признание. Для русского читателя второй половины XX века это приговор герою. Но Фаворский не выпячивает иностранную поддержку Самозванца: в соответствии с пушкинским текстом и историческими свидетельствами вокруг него вьются русские люди.

Но русские люди у Фаворского смущены, с потупленными взорами — вроде как неудобно им, будто бы понимают, что их используют (на самом деле, перебегали к Димитрию искренне, иностранной помощью не гнушались — казалось, что это чисто династические игры).

2) Польские магнаты в эйфории: объединение славянства состоится под их эгидой.

3) И вот центральная сцена: Фаворский рисует вдохновенного Димитрия, лицо которого даже стало красивым. Довела его-таки Марина: "Тень Грозного меня усыновила!". Марина — истинный делатель королей. Но её Фаворский рисует без восторга: жеманная кукла.

Как сам Фаворский пишет, орнамент, сопровождающий сцену у фонтана — "легкомысленный, польский".

4) Концовка: сабля и легкомысленные польские тюльпанчики. Влюблённый и воодушевлённый Димитрий.

Сцены, объединенные Фаворским в отдельную часть — это триумф самозванца: продвижение его по русской земле с боями, публичные обвинения Борису, смерть Бориса.

1) Заставка и одна из малых иллюстраций в тексте посвящены кремлёвским сценам. Они повествовательны у Пушкина, статичны у иллюстраторов.

2) Француз пытается заставить драться русские правительственные войска. Русские правительственные войска его не понимают.

3) Юродивый на площади бросает царю обвинение в убийстве ребёнка-царевича. Все изображены мощно: и сам юродивый, и его коллеги-нищие (слепой вслушивается в крамольные речи), и стрельцы, и бояре. Царь Борис, отшатывающийся с плаксивым выражением лица, чересчур мелодраматичен.

Что же с орнаментом этого важнейшего для Фаворского разворота? Нервная синусоида.

4) Малые иллюстрации в тексте, посвященные Димитрию: он допрашивает пленного, он безмятежно засыпает после проигранного боя. В этих сценах Самозванец у Фаворского отталкивающий, число окружающих его поляков увеличилось. Пушкин увлечение Димитрия "полячкой гордой" одобряет, а увлечение польскими наёмниками — не очень.

Историк Платонов писал, что в Польше к Самозванцу прибилось 200 человек московских людей, в Россию вторгся отряд тысяч до четырёх; из них была только тысяча поляков, навербованных в частном порядке, большинство — донские и запорожские казаки.

5) Смерть Бориса — одна из самых совершенных и запоминающихся работ Фаворского.

Как, опять-таки, пишет сам Фаворский, "орнамент, сопровождающий трагедию — смерть Бориса, носит мрачный характер". Чёрные засохшие цветы как скрюченные пальцы — их много. Подобный мотив орнамента сопровождал лично Годунова с самого начала.

6) Концовка — усиление мрачного орнамента, сопутствовавшего смерти Бориса.

1) Заключительная часть трагедии в членении Фаворского. После смерти Бориса. Окончательное обрушение власти. Димитрий — русский царь (за сценой).

Правительственное войско переходит на сторону Самозванца. Вот это настоящий конец. Пушкин (предок) убеждает военачальника Басманова прекратить боевые действия: "Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? // Не войском, нет, не польскою помогой, // А мнением; да! мнением народным".

Переход сановников на сторону мятежников — это Фаворский знал по февралю 1917-го. Задумчивый Басманов — очень современен.

2) Последний разворот Фаворский составил из двух разноформатных иллюстраций. Кинематографический приём — наезд камеры. Народ отправляется вязать борисовых щенков, при этом собирается не только вязать, но и топить. Конец совершенно очевиден. Зверские выражения лиц. Чего ж они потом-то так удивились?

3) Детей Бориса сначала, действительно, только низвергли и изолировали. Чуть позже, не стесняясь, открыто (по Пушкину) убили. И вот последняя "народная сцена". Народ безмолствует. Фаворский рисует светлые облагороженные лица.

Ну что ж, художник не виноват — это Пушкин так подыграл "народу". Первоначально, как известно, концовка была более естественная и исторически правдивая — народ, не смущаясь убийством царя Фёдора Годунова, славит нового царя — Димитрия. Интересно, как бы иллюстраторы-гуманисты рисовали такую концовку?

После полной сюиты Свитальского 1937-го года к "Борису Годунову" следующий подробный цикл иллюстраций появился в 1956 году. Автор — богоподобный Фаворский, техника — неизменная ксилография (гравюра по дереву).

Библиографическая справка из каталога-справочника "Пушкин в русской и советской иллюстрации".

Дополнения: Тираж обычный — 200 тыс. экз.

Цена умеренная — 4 рубля 75 копеек (с 1 января 1961 года будет всего 48 копеек).

У меня оказалось две книги из первого тиража: одна из первого завода (первые 10 тыс. экземпляров), вторая из последнего завода (170.001 — 200.000). На переплёте и авантитуле второй книги — 1957 год. Значит, этот завод и был той допечаткой 1957 года, о которой библиографическая справка упоминает.

А не упоминает библиографическая справка о том, что первый завод — это улучшенная часть тиража, представляющая интерес для библиофилов.

Слева — экземпляр из первого завода тиража, справа — из последнего завода.

Первенец ощутимо тяжелее и толще: переплёт коленкоровый, бумага плотная (но не мелованная, по крайней мере, не глянцевая). В последней допечатке — тканевый неважнецкий переплёт и бумага — хороший, но тонкий офсет. Ни различия в материале переплёта, ни различия в виде бумаги в выходных данных не указаны. Цена разных частей тиража тоже единая — всё те же 4 рубля 75 копеек.

UPD.

Не угадал с материалом. Склоняю голову перед коллегой AndrewBV:

цитата AndrewBV

Небольшое уточнение: издание 1956 года — парадная часть тиража не в коленкоре, а в ледерине (лак на ткани, подобный нынешней «жидкой коже»).

А вторая книга, из финальной части тиража — как раз в коленкоре, но жиденьком, из тонкой неплотной ткани.

Ледерин, как оказалось впоследствии, гораздо менее стойкий ко времени материал, лак высыхает и облезает в проблемных местах, обнажая тканевую основу. Но зато выгорания на солнце не боится.

А вот коленкор (если, конечно, его бережно хранили) спустя десятилетия способен сохранять товарный вид. Но как раз под действием света: а) выгорает, б) становится хрупким, и ткань на сгибах может лопнуть.

Не афишировали элитарность первого завода. А ведь у него есть и визуальное отличие: цветной форзац! Коллекционеры и за меньшее друг друга убивали.

Орнамент поражает: он чисто шестидесятнический, эти мотивы будут у Булатова-и-Васильева. От сурового Фаворского такого никак не ожидал. Я решил сперва, что на форзаце — русский модерн, который вспомнился Фаворскому на склоне лет. На самом же деле, орнамент форзаца явно перекликается с орнаментом на переплёте, а тот, по свидетельству самого Фаворского, подлинный русский орнамент XVII века. Впрочем, "мирискусники" этот период русской истории тоже любили. Так что сходство не удивительно. Вот вам год 1598-й перед Смутой, и он же год 1913-й...

Что касается книги, то здесь деталь эпохи такая: сразу после выхода книги, в феврале 1957 года, она стала призом победителю заводской пушкинской викторины.

Вариантов аббревиатуры много. Город не указан. Скорее, Московский кабельный завод, но, может быть, и Магнитогорский калибровочный...

Качество воспроизведения иллюстраций в первом и последнем заводе примерно одинаковое.

Светлые гравюры Фаворского позволяли одинаково хорошо воспроизводить их и на хорошей, и на обычной бумаге — Фаворский отлично понимал, какой полиграфический уровень был уготован советским читателям.

Но всё же и Фаворский был бессилен перед многочисленным репродуцированием иллюстраций с убитых клише.

UPD.

И здесь меня поправили. Коллега nal65 пишет: "В издании середины 60-х не убитое клише, а офсетная печать. Я держал в руках пробы обоих вариантов (с досок и на офсете). В умелых руках прекрасно и то и другое)". Да, термина не смог подобрать. Тогда уже всё делали фотоспособами (отпечатывали одну гравюру с доски и этот лист уже репродуцировали).

Вот рядом с эталоном бюджетное переиздание 1981 года. Переплёт картонный, бумага совсем плохонькая, просвечивающая. Тираж 100 тысяч, цена 35 копеек.

Иллюстрации сильно затемнены, детали теряются.

Сильные искажения (лица персонажей изъедены чёрной заразой).

Количество иллюстраций в переиздании 1981 года сильно сокращено. В первую очередь, вычищены походные сцены с Самозванцем.

Фаворский, так же как и Зворыкин за 30 лет до него, почувствовал, что "Борис Годунов" нуждается в членении на крупные составляющие, и разделил пьесу на шесть частей. Многое в этом членении подразумевал сам Пушкин (указанные им разные годы событий или резкая смена места действия). Зворыкин делал для своих частей шмуцтитулы на отдельных листах. Фаворский обозначил деление на части заставками и концовками.

Фаворский, как и Зворыкин, стилизацию под XVII век делать не стал. Рисунки реалистичные в современной манере. В этом случае сильнее ассоциации с нашей эпохой (это как в фильме: наш современник, играя историческую роль, вкладывает в неё опыт собственных исторических переживаний). Фаворский, как и эмигранты 1920-х гг., был свидетелем второй русской Смуты, но глядел на неё через 40 лет уже отстранённо.

1) Заставка к первой части: народная демонстрация под лозунгами "Бориса на царство". Точнее, народ сбоку — во главе колонны бояре. Очень похоже на шествия февраля 1917-го года.

2) Иллюстрация в тексте: Шуйский и Воротынский обсуждают текущее междуцарствие.

3) Ещё одна малая иллюстрация: это уже народ ждёт согласия Бориса. Ракурс — с задов толпы. Народ на заднем плане. Но это не безликая толпа: можно разглядеть пушкинских эпизодических персонажей — бабу с ребёнком, например.

4) А вот и иллюстрация на разворот. Фаворский писал в "Записках художника-гравёра", что разворотными иллюстрациями он отмечал наиболее важные моменты. Здесь новоизбранный царь Борис просит содействия бояр, а те обещают не изменить присяге. Это на левой стороне разворота. А на правой — те же Шуйский с Воротынским. Воротынский припоминает Шуйскому его недавние намёки (самим бы царями стать), Шуйский же говорит, что притворялся и хотел испытать Воротынского. Воротынский в шоке: "Лукавый царедворец!". А Шуйский нормальный царедворец: послужит всем по очереди, сам станет царём, Европу повидает (в польском плену помрёт).

Фаворский обращает внимание на растительный орнамент, который он пускает внизу разворотов и страничных иллюстраций. Здесь — чахлые побеги. Непрочная власть Бориса.

5) Концовка первой части. Пышное цветение из маленькой вазы. Но что цветёт? Вроде бы, что-то садовое (слева) вместе с чертополохом (справа). Россия, чай, не Шотландия: чертополох — символ запустения. Но пока ещё неизвестно: задушит сорняк лилею или нет.

1) Заставка: хороши русские монастыри-крепости.

2) Страничная иллюстрация: любимая всеми художниками сцена, поворотный исторический момент. У Григория Отрепьева под влиянием бесстрастных речей Пимена зарождается авантюрная мысль.

Орнамент внизу: листья крепкие, плотные.

3) Малая иллюстрация: Гришка Отрепьев в волнении предрекает Борису: "И не уйдешь ты от суда мирского, // Как не уйдешь от божьего суда".

4) Страничная иллюстрация: уже царь Борис в волнении: "И мальчики кровавые в глазах". Орнамент внизу: чёрные засохшие листья — будто гангрена расползается.

Вот эти последовательные иллюстрации, в книге разделенные текстом, рядышком. Поза и у Гришки, и у Бориса одинаковая: за голову схватились. Композиция тоже одинаковая: и Гришка, и Борис у самой рамки картины стоят.

5) Всё, момент невозврата настал: Гришка Отрепьев сбежал за границу. Самая живая сцена у Пушкина (устал Карамзина в белый стих перелагать, пустился в сочинительство). Самый любимый эпизод у художников

Продолжение следует.