Жизнеутверждающий финал рассказа трогает именно своей недосказанностью. (Красота произведений Владимира Владимировича всегда в недосказанности, если так можно выразиться, в обрыве мысли в нужный момент. И дальше читателю ничего не остаётся, как ощутить красоту). Ведь автор ни словом не обмолвился о том, как же рождение (оно же рождество, тут двоякий смысл) бабочки повлияло на Слепцова. Но этим и интересен такой финал. Надо думать, что Рождество, которое для героя наступит завтра, не допустит самоубийства, которого он жаждет сегодня. Рождество — время чудес, оно подобно рождению огромного шелкопряда, расправляющего крылья и взлетающего. Рождество — время человеческого счастья.

Цирк!

В плохом смысле.

Героям Набокова сопереживать в принципе не нужно, этого в авторском замысле нет и не предполагалось. У него и героев-то, как правило, нет – так, манекены, ярко раскрашенные, попадающие в постановочные ситуации. Но тут нам подсунули героя-карлика, и мне сразу вспомнился Тирион Ланнистер. Точнее даже, актёр Питер Динклейдж, упоминавший в интервью, что ему всегда хотелось играть реальных людей, а не комических карликов.

Набоков вывел нам типичного, нелепого героя-карлика, настолько незамутнённого, что попахивает дебилизмом в медицинском смысле. Как будто умственно и психологически он тоже этакий «получеловек». Его трудно назвать даже сообразительным. Ничем нельзя объяснить его паталогический инфантилизм. Он не какой-то там изнеженный барчук, его психику никто не оберегал – и он ещё в раннем детстве должен был узнать, почём фунт лиха. И если не поумнеть, так озлобиться. Но волею автора герой чист и невинен, как в первый день творения; это такая бумажная, ненастоящая личность, клоун на подмостках – на протяжении всего рассказа мы будем наблюдать, как он попадает в глупые и нелепые ситуации и остаётся в дураках. Сопереживать этой фальшивке невозможно, наблюдать за этим всем со стороны, свысока – тоскливо. И это раскрытая психология? Набоков в принципе антипсихологичен, ему пофиг на людей – он просто наряжает свои куклы словесами, расставляет в причудливые жизненные коллизии, а потом описывает получившийся ландшафт, упоенно подбирая «изысканный декор» (фуу, какое мерзкое получилось определение) для абсолютно театральных, вымороченных чувств. Единственное, что по-прежнему интересно в Набокове – сам подбор слов: то, как он оформляет ими движение, рисует границы мира. (Иногда — то, как он строит сам рассказ. Но не в этом случае). Сто процентов техники при абсолютном нуле содержания.

Выстроен рассказ опереточно. Финальные эпизоды с набегающей толпой театральны до отвращения, финальный финт предугадывается задолго до, и вообще очень типичен для Набокова

В общем, ниже пятёрки рука не поднимается поставить – потому что развешивать слова автор мастер. Но по большому счёту весь этот рассказ – фальшивое, ненужное враньё.

»...выгляну и спрячусь, — а это был не я».

При чтении романа меня не покидало ощущение, что герой романа смотрит на мир через стекла грязных темных очков. Сложно смотреть сквозь стекла, которые вечность не протирали. Эти очки преломляют изображение окружающей его действительности в худшую сторону. Но и без них он существовать не в состоянии, слишком ранима и хрупка его сущность. Его пугает неприкрытая нагота окружающей действительности. Люди, с которыми он пересекается, представляются ему полными ничтожествами, пародиями на Человека. Герман предпочитает не вглядываться глубоко даже в самых близких, уверенный, что его ждет разочарование.

Взгляд его устремлен исключительно внутрь себя, в эту святая святых он не допускает даже жену. Вглядываясь в себя, он шлифует свой образ, доводит его до совершенства. А потом замечает в нем изъян. Ощущает бестолковость, пустоту и ужас своего бытия. Бытия непризнанного гения. Или уже безумца? Герману становится больно, скучно, взгляд его наконец обращается наружу. А что там увидит человек, который всю жизнь был только собственным зрителем? Собственные бесчисленные отражения. Он надевает на случайно встреченного бродягу свою личину и совершает преступление, которое должно было стать идеальным.

Сюжет книги увлекает. А потрясающий слог Набокова как всегда завораживает и восхищает. Рекомендую.

10 из 10.

Чтобы ни говорили, но даже не зная фамилии автора, читатель отметит текст, сильную и очень талантливую руку, которая по буквочке писала слова сплетая из них предложения, мысли, эмоции, переходящие в картины бытия и вполне ощутимые события, которые своими острыми краями царапали душу читателя, до крови, до полного проникновения в суть автора, в полное единение с его мыслями, желаниями и ненавистью к тиранам. И только тут начинаешь понимать, что тогда ему было легче, как ни странно звучит эта фраза, нам сегодня труднее, тиранов десятки, пример заразителен, а «кликухи» передаются по наследству: Первый, Хозяин, Сам, Отец... и метод открытый автором не работает, ибо хочет раб на свою шею хомут... И всё хорошо в рассказе, да только фантастики здесь практически нет, а потому и оценка много ниже той, что должна бы стоять, но рассказ прекрасен, ибо такие произведения на века, ибо тираны даны нам в наказание за идолопоклонство, вождизм и мечту о сильной руке, за мечту о том кто думает за нас, как мы живём, что жуём... Мы рабы... рабы мы!

Небольшой по объему, но достаточно сложный для восприятия текст. Сложность заключается в том, что помимо простого описания одного дня из жизни родителей больного мальчика рассказ содержит неимоверное количество зашифрованных посланий — с одной стороны, явно ничего не значащих для читателя, с другой стороны, словно намекающих на необходимость придания им бОльшего значения в целях получения разгадки.

Каждый из нас так или иначе сталкивался в своей жизни с тайными знаками. Другое дело, как вы на них реагируете. Кто-то просто может воскликнуть: «ведь все вокруг предвещало такой исход» либо «и почему я не придал значения тому-то, ведь оно явно указывало на то-то». Кто-то совсем не обратит внимания на них, а кто-то ударится в панику, и тогда чрезмерное увлечение знамениями может перерасти в фобию, как и случилось с ребенком героев рассказа.

Мать перебирает детские фотографии сына, сопоставляя изменение внешнего образа с динамикой развития болезни. Возможно, она корит себя за то, что сама не смогла остановить развивающуюся фобию сына. А может, она просто принимает случившееся за предначертанное свыше. Порыв родителей забрать сына из мед.учреждения наверняка не первый и не последний. Это спонтанный выброс совести и чувства родительской ответственности. Но и он утихнет под гнетом окружающих обстоятельств ровно до следующего дня рождения сына...

Мрачный текст. Ни единой нотки позитива. Обреченность и безысходность. Тоска и пессимизм. За одно это не могу рекомендовать к прочтению.

Некий Цинциннат Ц. ожидает исполнения смертного приговора. Дни в камере проходят в каком-то фантасмагорическом бреду, первое время кажется, что всё это лишь в воображении подсудимого.

Конечно же, первая ассоциация — с «Процессом» Кафки. Не по смыслу, а по абсурдности происходящего.

Двоякое впечатление: вообще мне подобные произведения нравятся, но вот Набоков почему-то «не зашёл». Заковыристый язык, многочисленные аллюзии — всё это я тоже люблю, но в данном случае оказалось как-то не к месту.

Если разбираться с множеством отзывов о книге, то можно видеть, что они в массе свое негативные. Читатели просто отмечают основные факты и делают очевидные выводы. Автор предисловия к моему изданию «Лолиты» (я не про авторское предисловие) называет такое отношение к тексту «прокурорским прочтением». Но хороший текст подразумевает несколько прочтений. А конкретный вид для случайного читателя вполне можно рассматривать как вероятностное событие. Особенность «Лолиты» в том, что с большой вероятностью случайный читатель остановится именно на «прокурорском». Такая вот своеобразная ловушка от автора. Но зная о ней можно читать так, чтобы умышленно в нее не попасть.

Я согласен, что далеко не все готовы искать смыслы на базе такого материала. Но если уж взялись читать, то, пардон, но вы знали, на что идете. Вас предупреждали. Аж в двух предисловиях.

На самом деле вопрос «про что книга?» очень интересный. Ощущение напонятки по окончанию чтения в голове было немалым. Решивши разобраться, я посмотрел на youtube лекцию Быкова по «Лолите». В результате чего ощущение непонятки усилилось. В конце концов я решил, что чужое понимание мне помощником не станет и нужно таки поискать свое. Что можно сказать по истечению некоторого времени…

Книга таки про любовь, а не про приключения педофила. Как пел Григорян: «Во всякой любви, кроме любви, есть еще много чего». Приключений как раз в книге особых нет, хотя приключений ума хватает. Просто здесь такая любовь. Главный герой на самом деле очень далек от абсолютного зла. Сложно даже сказать, был ли он в жизни Лолиты худшим мужиком. Да и по ее собственным словам все-таки был вполне приличным отцом. Казнить Гумберта особо не стоит. С ним и так автор разобрался.

Свой особый стиль изложения у Набокова безусловно есть. И он сложный. И он не для меня. Периодически приходится обращаться к толковому словарю, т.к. не все слова из текста известны. Кроме того рассказчик периодически вспоминает, что он европеец, и в стиле героев Толстого начинает доносить мысли на французском. Количество ссылок, цитат и прочих обращений к внешним источникам такое, что в конце книги впору размещать «перечень использованных источников», как в каком-нибудь научном труде. Короче, тут есть сложность. И эту сложность нельзя не уважать. Но как писал Довлатов: «Ты уж что-нибудь полегче... Типа — Сергей Есенин, армянское радио…» то чисто мое личное замечание по стилистике. Я люблю, когда о сложном говорят при помощи простого словарного запаса.

В том, что моя оценка меньше десятки, прошу винить набоковский стиль.

Думал написать негативный отзыв, но передумал. Потому что одно дело — моё личное восприятие, которое далеко не образец для понимания произведения, а другое — попытка бесстрастно проанализировать. Хоть оставаться бесстрастным тяжело — попробую.

«Камера обскура» кишит архетипами и символами. Даже в названии. Камера обскура — оптическое приспособление, дающее нечёткое и перевёрнутое изображение. В романе она не упоминается. Но происходящее в нём — не что иное как эффект камеры обскура. Кречмар упрямо не замечает очевидного в любовном треугольнике, рационализируя в свою пользу поведение Магды. Да и вообще манипуляции любовницы воспринимает в искажённом виде, оправдывая и боясь её. То есть налицо перевёрнутая, размытая картина отношений.

Архетипичен и сам сюжет. Измена, любовный треугольник, расплата за собственную подлость — классический пример падения героя. При этом персонажи в романе (из основных) ни положительные, ни отрицательные. Кречмер — просто слабовольная тряпка с болезненным самолюбием, что перерастает в навязчивое поведение. Магду можно понять. Девушка из бедной рабочей семьи, где царит гнетущая атмосфера, как-то должна была устраивать свою жизнь. Другое дело, что путь ею избранный, с точки зрения морали не самый правильный. Горн просто морально незрелый тип. Но ведь он прекрасно знает, что Магда с Кречмаром всего лишь из-за денег и возможности пробиться в мир кино. Поэтому его интригу с Магдой можно осуждать, лишь только симпатизируя бросившему семью из-за несовершеннолетней вертихвостки Кречмеру. То есть все омерзительны по-своему, но не всё так просто, как кажется. В общем, камера обскура, как не крути.

И всё же, несмотря на искусно прописанный сюжет, прекрасный язык, глубокий психологизм и напряжённую концовку (да, она — лучшее, что есть в романе) — поставлю роману невысокую оценку. Скучно было. Неинтересная мне тема, хоть и мастерски поданная.

Один из самых загадочных романов Владимира Набокова посвящён исследованию жизни английского литератора Себастьяна Найта, которое осуществляет некий господин В. , являющийся русским эмигрантом.

Идя по шагам Найта, объезжая страны и города, в которых он жил, господин В. буквально по крупицам собирает информацию.

Это написано по — набоковски подробно, с яркими деталями, и очень интересно, что временами напоминает запутанный интеллектуальный детектив, или сложную шахматную партию.

Перед нами не только клубок жизни Найта, но и увлекательный рассказ о написанных произведениях писателя, которые сами по себе оригинальны и увлекательны.

Так получается роман — исследование с вкраплением множества других сюжетов и микро — романов.

Временами кажется, что деятельность господина В. по изучению жизни и творчества Найта — это ещё один роман самого Себастьяна Найта.

Замечательный роман! Главный герой вызывал на протяжении всего чтения, глубокое отвращение и глубокое сопереживание, одновременно. Не всем так удается — Набокову же, по отношению к моему личному восприятию книги, это удалось. Последние главы

Книга В. Набокова о Николае Васильевиче Гоголе уводит от традиционных представлений о творчестве и личности писателя, которые преподавались нам в школе.

Набоков представляет Гоголя как личность талантливую, но мятущуюся, сомневающуюся, как человека очень религиозного, но в то же время мистифицирующего окружающих (приведены забавные письма Гоголя к матери, где он объясняет свои поездки за границу то придуманной страстью к женщине, то выдуманной болезнью).

Гоголь Набокова — это в первую очередь Гоголь «Носа» и «Шинели»,«Ревизора» и «Мёртвых душ».

Ранние произведения Гоголя, в том числе его сборники «Вечера» и «Миргород» Набоков оценивает, как произведения слабые, пробы пера, а о незаконченном романе «Гетьман» отмечает, что очень хорошо, что Гоголь его не завершил.

Разбирая «Ревизора» и «Мёртвые души» Набоков ни в коем случае не представляет их, как реалистические произведения. По его мнению это эпос, своеобразная сказка о России, написанная из «прекрасного далёка».

Очень любопытная, своеобразная и талантливая книга! Всем поклонникам Гоголя и Набокова рекомендую!

Поэзию Владимира Набокова я узнал и полюбил ещё до того, как в СССР его начали активно печатать.

В середине 80-х годов я послушал рок-сюиту Александра Градского «Ностальгия». Она была написана по стихам В. Набокова и те произведения поэта, которые стали на диске песнями были напечатаны на конверте пластинки.

Помню, я был ошарашен и очарован этими стихами, которые долго повторял про себя.

В начале 90-х был приобретён маленький сборник стихов Набокова, который потом часто перечитывался.

И вот теперь куплено более полное (авторское!) собрание его стихов, и я открываю каждый день для себя новые духовные сокровища, строки о красоте мира:

«В хрустальный шар...»

«Отрывок»

«Пир»

«От взгляда, лепета, улыбки...»

«Бабочка»

«Кто выйдет поутру...»

«К России»

«Ах, угонят их в степь...»

«Прощай же книга».

Это — далеко не полный перечень любимых стихов.

Книга красиво оформлена внешне и призываю всех погрузиться в поэтический океан творчества поэта.

С первых строк погружаешься в волшебную сказку: гость входит в дом, в прихожей пальто и шубки обоего пола, а узел галстука в зеркале поправляет отражение. А дальше отворяется дверь в залу, и всё вокруг заполняет музыка. Играет рояль. Гости слушают без интереса, не проникаясь красотой звучания. Но вдруг он видит ее, и начинает звучать музыка памяти — первые встречи, влюбленность, страсть, охлаждение, обида, расставание... Не произнесено ни слова, но музыка окутывает героя, отделяя его от других людей в зале, полностью замыкая в остро-трагических и таких прекрасных моментах не столь уж и давнего прошлого.

Я чувствовала музыку как нечто, бережно защищающее героя от внешнего. Потом появились ощущения героя: сначала музыка была для него, как клетка — он не умел ее слушать, не любил, не понимал, — потом вдруг нахлынула живая музыка и стала стеклянным кубом, заключившим в себе его и ее, хотя бы ненадолго вместе.

Потом всё закончилось. Что играли, осталось невыясненным. Просто был момент единения музыки, воспоминаний и острой тоски по ней и когда-то бывшему счастью.

Автор запечатлел момент наивысшего взрыва чувств в жизни вполне обычного, приземленного человека. Это было мучительно-прекрасно, пронзительно и ощутимо. На этот раз Набоков отказался от свойственного ему приема нагромождения красивых и неожиданных слов. История рассказана просто и лаконично. Так, что перехватывает дыхание.

«Лолиту» прочёл ещё 20 лет назад в 1998 году, с тех пор не перечитывал, но восприятие несколько изменилось. Понятно, что у Гумберта не всё в порядке с головой, да и у Лолиты, пожалуй, тоже. При чтении сложно кому либо сочувствовать. Скорее ощущаешь любознательное высокомерие, эк его корёжит и было бы из-за чего. Но вот конец истории, Куилти этот, заставляет многое переосмыслить — вот где настоящее чудовище, здоровое и циничное. Назвать «Лолиту» апологией педофилии можно с теми же основаниями как «Убийство Роджера Экройда» призывом к истреблению английской аристократии.

При этом с возрастом понимаешь, что основная беда Лолиты не в Гумберте, а в отсутствии рядом отца, мужчины, которого можно взять за образец и любовь которого в состоянии защитить уязвимую детскую натуру, дать тот стержень, что позволит стать хозяйкой своей судьбы на долгую и счастливую жизнь. Любите своих детей, занимайтесь ими! Мы только звено той цепи поколений из прошлого в будущее, но мало произвести на свет ребёнка. Чтобы цепь была надёжной и прочной, необходимо затратить массу усилий. А то ведь одни отцы даже алименты не платят, другие платят, но ребёнка не видят, оставляя без необходимого внимания, третьи, даже живя в семье, вечно заняты чем-то ещё.

Сам роман написан хорошо, довольно богатым языком, насыщен образами, при этом местами ощущаешь, что перевод, пусть и авторский. Однако, для книги об американских реалиях это нормально и даже в плюс. Понятно, что мало кто считает мощный пласт реминисценций и аллюзий, заложенный в текст романа. Так ведь для этого и существуют критики, с лупой разбирающие каждую строчку вот уже не одно десятилетие.

Что ж... Если это — история несчастного больного человека (а такая точка зрения популярна в отзывах), то, наверное ей место не на книжных полках, а в закрытых медицинских архивах. Если это детектив (а гг по законам многих стран, в т.ч. и нашей, является уголовным преступником, а повествование — не что иное, как история его преступления), то изложение книги совершенно неприемлемо, ибо попытка оправдать действия преступника , вызвать симпатию/сочувствие к его личности, совершенно аморальна, и сродни приравниванию жертвы и преступника. Так что не возьмусь обсуждать не сильно меня впечатлившую литературную составляющую, однако моральная сторона книги вызывает омерзение. Впрочем, неудивительна её относительная популярность : на западе со второй половины 20 в. как никогда сильно педофильное лобби во властных группировках, потому поддержка издания осуществлялась солидно и дорого. Фильм сняли качественный, с авторитетными артистами , тиражи огромные по всему миру (правда, уже спустя несколько лет после написания, во многом даже после смерти автора). Моё личное мнение : произведения, пропагандирующие (т.е.выставляющие в сколь либо выгодном, сочувственном ключе) сексуальные перверсии(т.е. извращения, по-русски) должны до массового читателя не допускаться законом. И ничего неоднозначного при оценке книге нет.

В далеком 1996 этот роман потряс меня. А сейчас, когда я отец и у меня растет дочь, да и годы как никак, ничего кроме омерзения это не вызывает. И уж тем более перечитать- не удалось ( не смог) и спустя несколько лет.

Пора обедать. А значит: отложить книгу, которую я сейчас читаю, и идти на кухню. С гримасой отвращения закрываю обложку и шепчу про себя: «какая мерзость»… Пытаюсь вспомнить: читала ли я в своей жизни что-то настолько же мерзкое. Да, читала. Бывало и хуже, правда, не часто. Но если те, другие книги, которые хуже, вызывали прям-таки бурю эмоций, то эта – лишь апатичную брезгливость. Наверное, именно поэтому и не хочется ставить книге единицу, хотя она, пожалуй, её и заслуживает.

Я читаю Лолиту.

Само имя героини стало синонимом слова «нимфетка», получившим широкое распространение опять же благодаря этому роману. И одного я не понимаю: почему нарицательным не стало имя героя? Ведь не будь таких, как он – сытых лысеющих мужчин среднего возраста, испытывающих нездоровую страсть к ещё не оформившимся девочкам – тогда не было бы и девочек, которые вполне естественно хотят повзрослеть как можно быстрее. А герой, хоть и понимает всю противоестественность своих влечений – всячески им потворствует. И презирает всё и вся вокруг себя, кроме объектов своего сексуального влечения.

Но как не прискорбно, а к этим разочарованиям (разве что в меньшей степени) я была готова. А к чему я была не готова – так это к качеству русского языка. Человек, научившийся читать, писать и думать по-американски, взялся переводить на уже утерянный собой язык самого себя. На выходе получаем орфографические ошибки, неуместный французский, совершенно нечитаемое для русского человека построение прямой речи. А при попытке фонетически перевести слово «girl», автор даёт целых три варианта транскрипции. Единственный плюс стиля автора – смелость с эпитетами.

И конец. Да, ещё одна причина, почему не ставлю единицу.

Неоднозначный роман. Честно говоря, не ожидал такой откровенности хотя я и не ханжа. Если коротко, то роман о мужчине по имени Гумберт Гумберт, который приезжает из Европы в США и знакомится с женщиной и ее дочкой Лолитой тринадцати лет в которую влюбляется и растлевает ее, а потом начинается «роуд муви» и предсказуемо не самый не счастливый конец.

Перед прочтением я посмотрел лекцию Дмитрия Быкова о смысле романа «Лолита» и понял, что в это произведении можно найти много смыслов. И кстати я рекомендую посмотреть данную лекцию. Кто-то говорит, что он о любви, кто-то кричит о педофилии, другие находят образы растления Америки Европой. Лично я увидел здесь жалкого, несчастного и больного человека, который изначально был обречен на ужасную судьбу и который постепенно сходит с ума. Это прослеживается по динамике и стилю повествования, которые из четкого изложения переходит в какой-то откровенный бессвязный бред к концу романа.

Хочу отметить одно, что роман не оставит равнодушным никого. И я думаю его стоить прочесть ради понимания жанрового феномена Лолиты.

Русь покинула даже всякая нечисть лесная и попёрла куда могла...

А кто-то прижился...

Опять и опять так и будет повторяться.

Новая нечисть и нежить и опять роща сгорела...

Цирк!

У одних он ассоциируется с чудом, ожиданием представления с фокусами, у других – с дурачеством клоунов, у третьих – с красотой гимнастов и эквилибристов. И многое многое другое. Только рассказ Набокова об изнанке, о тени жизни цирковых актёров.

В произведении есть место и юмору и любовной геометрии и магии да неожиданным поворотам, но более – раскрытой автором психологии, помноженной на красивый чувственный язык повествования. Дрессированные звери, ограниченные ареной, будут закрыты в клетках, а люди, в свою очередь, зажаты рамками малого роста, но не талантов, временем выступления сегодня здесь, завтра – там, а более чувствами и обязанностями. И вовсе не светла жизнь под шатром.

Вспоминаются рассказы “Гуттаперчевый мальчик”, “Девочка на шаре” и “Allez!” и даже клип Кристины Агилеры “Hurt”. Тонкий жизненный и яркий рассказ.

С позволения ценителей литературной классики 20 века, внесу и свои пять копеек. Которые, к сожалению, в моем субъективном валютном курсе, имеют отрицательный номинал. Да, я человек, которому не понравился набоковский роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта».

Почти как на исповеди или допросе, что бывает порой совмещенными процессами, говорю: к творчеству Владимира Набокова я прикоснулся впервые. С личностью писателя и примерным содержанием его биографии и библиографии знаком не так уж плохо, но и не шибко хорошо. Смотрел, как и многие, думаю, американскую экранизацию «Лолиты», читал несколько статей о его достижениях в литературном творчестве, слышал дифирамбы от друзей и все. Знаком с идеей Набокова заменой иностранщины в виде «кроссворда» на «крестословицу», забавное и даже красивое звучание которой вызывает у меня всемерную поддержку такого предложения. НО! Фраза, мысль некоего критика или иного деятеля культуры, имя которого я сейчас не вспомню, вызывает у меня определенное неумение после прочтения «Истинной жизни...». А именно в высказывании кроме воспевания похвал гению Набокова упоминалось, что если бы не все беды (конечно же большевики в первую очередь!), которые накинулись на Россию в 20 веке, то ее литература была именно набоковской по своей форме! Знаете, слава богу, что не стала. Но обо всем по порядку.

Не так давно я также прочитал великолепное пособие, даже катехизис истинного последователя Чистоты Русской Речи. А именно «Слово живое и мертвое» Норы Галь. И быть может отпечаток от мощных духовных и лингвистических посылов книги еще не сильно отразились на моем собственном творчестве, но на восприятии других литературных и не очень трудов точно сказались. Уже читая заглавную статью в сборнике двух романов Набокова под авторством Александра Долинина, я усомнился в дальнейшем чтении. Во-первых, спасибо блин за спойлеры! Что издательская аннотация, что эта поганая статья — ну зачем, зачем вы раскрыли содержание романов под обложкой? Какого черта. Но я подумал, быть может, содержание не важно, зато форма, форма-то все окупит! И это во-вторых. Что автор статьи, что Набоков и/или переводчики его, использую загроможденные, замусоренные и ни чуточки не простые языки. Нет, все читаемо, порой даже красиво, но редко. Иностранные слова ради щеголяния, заумь также всякая, многочисленные сложные предложения. Не знаю, стоит, наверное, винить в этом только переводчиков (и отдельно Долинина), и то, что писались произведения в сборнике (обозреваемая книга и «Просвечивающие предметы») на английском языке в период, когда Набоков только начинал литературничать на этой заморской мове. Но разве содержание столь грандиозно, как кричат об этом «фэны-фолловеры-знатоки» Владимира Владимировича (напоминаю, что не того самого!), имея в виду совокупное книжное наследство писателя? Поднимаются ли там относительно высокие, значимые темы, имеются ли там соответствующие глубинным смыслам герои? Эх, не сказал бы. Прослеживаются неизбежные антисоветские мотивы, о которых я лишь упомяну. Бросаются в глаза потуги тем о творческой деятельности, которая неизбежно сочетается с долей причудливости, лености и снобизмом, тягой и ощущением себя элитарной фигурой. Картины не бедной жизни, каких-то душевных метаний... В общем все то, что в моей жизни пролетария умственного труда (на полставки с физическим), который за собой имеет багаж прочитанных книжек, характеризуется как «сопли, размазанные на пустом месте». Грубовато, но то, что все тягости бытия главных героев гиперболизированы и возведены в довольно глупый ранг вездесущих. Пустой, выхолощенный эгоизм с песнями о «тяжелой жизни творца». Творца, лишившегося родины из-за гадких красных фашистов... Трудности масс, вопросы мирового масштаба, вечные проблемы бытия? Нет, в романе о таинственной сущности деятеля культуры, которого простому человеку не понять. Плачи Ярославны какие-то!

Конечно, я утрирую. Конечно, абсолютного отторжения идеи «Истинной жизни...», как и герои его, у меня не вызвали. Некоторые отрывки в плане сюжета и повествования очень хороши. Но не на том уровне, который я хотел увидеть. Очень худо, что издатели спалили мне развязку и раскрытие постмодернистскую игру. Наверное, вину стоит возложить и на переводчиков. И на сам факт того, что книжка переведена с английского, хоть и написана русскоязычным автором. В итоге, я скорее всего просто выбрал не правильную книгу для начала знакомства с Набоковым. Так что идею обретения любви к его книгам не оставляю, но откладываю на потом! )))

Блистательная, жалкая, заезженная и всякий раз сыгранная по-новому человеческая комедия. Будь я помладше, она бы меня возмутила. Будь я менее привычна к фортелям господина Сирина-Набокова (и еще многое множество странно искаженных имен, смутно знакомых лиц, едва уловимых отсылок и довольно жестоких игр с читателем и героями), она бы оставила меня в состоянии острого, болезненного недоумения — как в свое время «Защита Лужина». Теперь же я, слушая, наслаждалась тем, как виртуозно ведет автор свою партию в, казалось бы, нескольких отдельных музыкальных темах: здесь и патетическая вагнеровская ария, и тихий церковный псалом, и залихватский фокстрот, и немудреная песенка из пивной (недаром же главную героиню зовут Магдой, как великую Марлен Дитрих — и в этом чудится тонкая авторская насмешка), и вкрадчивый, безудержный в своем коварстве свинг, исподволь подчиняющий и заставляющий героев плясать под разнообразные дудки. На самом-то деле, накладываясь друг на друга, сливаясь, они образуют весьма гармоничную какофонию настоящей жизни, перед которой бессилен даже создатель. Кинороман, искусственный и визуальный до предела, оборачивается настоящей драмой, настоящими слезами, настоящими чувствами — а заодно довольно справедливым, хоть и почти случайным воздаянием. Причем не одним лишь Кречмару и Магде, не только заигравшемуся в мелкого беса Горну, но и наблюдательному, хотя не от мира сего Зегелькранцу, и совестливому, благородному Максу, и смиренной, достойной Аннелизе. Жить с широко открытыми глазами, вовсю идеализируя мир и окружающих, разумеется, можно. Только зачем? Рано или поздно жизнь покажет тебе всю глубину твоих заблуждений. А заодно — простую истину: анекдота или оперы из брака, может, и не сделаешь, но вот дешевый водевиль — в два счета.

Некое подобие «Процесса» Франца Кафки, но как по мне Набокову до него далеко.

Книга сложная и я ее не особо даже понял,с Кафкой было гораздо легче

Я читала «Камеру-обскуру», правда, очень давно, но в общих чертах все равно помню и совершенно не понимаю, чем эти две версии принципиально различаются. Может быть, Набоков и переработал какие-то детали, но весь основной ход сюжетной линии, фигуры основных персонажей и т.д. — те же самые. Получается, сюжет во всех его поворотах был мне известен заранее, поэтому не скажу, что читать было особо интересно.

С другой стороны, Набоков, конечно, прекрасный стилист и чтение его доставляет удовольствие как процесс, не сюжетом, а самим слогом.

Кстати, перечитывание того же романа лет десять спустя заставило задуматься по поводу его переоценки. Раньше мне казалось, что вот, два злодея обманули бедняжку Альбинуса, и он тут жертва. Но сейчас я начинаю верить, что Альбинус-то как раз получил по заслугам, и даже меньше, чем по заслугам. А Марго с ее любовником пусть и не слишком чистоплотные люди, но, в общем-то, не они причина его несчастий, а исключительно он сам. Потому что он единственный человек во всей этой ситуации, кто ни на секунду не задумывался головой вообще. Такой золотой мальчик, привыкший получать все, что захочет, за деньги, которые он не зарабатывал. Легко ему смотреть свысока на неумение Марго вести себя в обществе, когда она — из трущоб, а он — из высшего света. Это как провинциалы пробиваются в люди в большом городе, обходя «местных», потому что не расслабляются и не ждут, что все сложится за них само. Такая суровая житейская правда. Заработай Альбинус бы сам свое состояние — ни черта он не дал бы себя развести молоденькой потаскушке.

Для понимания и погружения в этот рассказ нужно учитывать тот факт, что Владимир Набоков был синестетом с рождения. Для него звуки имели форму и цвет, также как и цвета обладали созвучиями, поэтому любое произведение искусства воспринималось сразу на нескольких сенситивных уровнях, оказывая влияние гораздо большей силы и могущества, чем на обычного человека. Всех персонажей можно условно разделить на типажи в зависимости от их отношения к прекрасному: полковник — достаточно простой и тривиальный человек (в чём он сам признаётся), он ценит красоту в том чопорном смысле, когда живопись выполняет задачу скорее интерьерную, чем эстетическую, её цель в случае полковника — радовать его глаз и глаза гостей его замка; Симпсон — полная противоположность полковнику, человек настолько сенситивный, что окружающий мир ему порой представляется целой анфиладой красок и созвучий, гармонично смыкающихся в его сердце; Магор — когда-то он был точно таким же как Симпсон, но со временем утратил подобную чувственную созерцательность за ненадобностью (он посчитал это опасным) и посвятил себя реставрационному делу и продаже произведений искусства таким ценителям как полковник, красота для него перестала быть чем-то фантастическим и непознаваемым, уступив место практичности и умиротворению; Фрэнк, сын полковника — человек, который всю жизнь сопротивлялся своей природе, будучи одарённым художником, он считал, что занятие это недостойно благородных мужей, ибо ведёт к разладу человека с обществом, а значит и с нормальной жизнью, но, тем не менее, жажда прекрасного оказалась в нём сильнее, чем желание быть социально реализованным; Морийн, жена Магора — вот этот персонаж в рассказе и является физическим олицетворением красоты, символом всего прекрасного, что заставляет людей просыпаться среди ночи и всматриваться в полотно художника, а художников — запираться у себя на все выходные, чтобы творить.

Если назначить всем персонажам такие роли, то событийный ряд становится вполне логичным, точно выверенным сюжетом.

От себя могу сказать, что не встречал у Набокова слабых работ в принципе. Всё очень полифонично, насыщено и написано великолепным языком.

Весьма увлекательная вещь, написанная крепким языком, к которому однако нужно привыкнуть, с не картонными персонажами разной степени интересности, и простеньким, но хорошим сюжетом.

Немного о персонажах:

Гг (которым вроде бы, по началу, является Франц — юный провинциал, жаждущий любви, а точнее женщин) меня, если честно, разочаровал: сначала он казался многообещающим персонажем, с некоторым потенциалом, но потом стал какой-то марионеткой, бесчувственным механизмом.

Марта — яблоко раздора, так сказать, движущая сила романа, весьма примечательна. Пытающаяся сохранить красоту и молодость, и именно ради того чтоб доказать самой себе, что она так же хороша как и раньше, она заводит любовника, что служит толчком к развитию событий.

Драйер так вообще самый любопытный из участников треугольника. И не соглашусь с авторами отзывов, который утверждают мол все персонажи моральные уроды, ну да не распознал Драйер сразу, что его жена больна, но это лишь из-за невнимательности, и он её все-таки любил, по своему...

Но из всех персонажей, как главных — так и эпизодических, меня сильнее всего поразил безумный владелец квартиры, а его последняя фраза адресованная Францу(«Прочь, вас больше не существует!») вообще нечто!

Об остальном(жанровой классификации, идее, значении романа и проч.) в других отзывах сказано вполне.

Для знакомства с творчеством Сирина роман хорошо подходит.

Очень трогательный проникновенный рассказ о том, как здорово быть сыном министра и крупного политического деятеля в Российской Империи.

Для тех, кто в состоянии идентифицировать себя с детьми миллионеров и политической элиты, такое чтение, должно быть, доставляет массу удовольствия. Но мне лично было неприятно читать, поскольку я из простых, из кухаркиных детей, которых господа Набоковы за людей не считали.

В предисловии к роману сын писателя, на чьей совести выход этого творения в свет, расхваливает его как шедевр из шедевров, вершину творчества Набокова, вобравшую в себя все его лучшие черты. Наглая бессовестная самореклама, как она есть.

Книга представляет собой историю жизни беспутной женщины Лауры и её мужа. Лаура самим автором сравнивается с Лолитой и выставляется в весьма неблаговидном свете, будто автор под конец жизни воспылал отвращением к созданному им образу. Это интересный мотив, особенно для любителей копаться в его творчестве. Очень ярых любителей. Всем остальным читать сие на свой страх и риск.

Сюжет о Лауре и её мужчинах и так довольно скучный, так ещё и написан он невероятно ломано и мутно. Как бы не старался набоковский сын сделать повествование связным, книга явно недописана. Явно отсутствуют большие куски текста, отчего невнятное подобие сюжета то скачет галопом, то застревает на бессмысленных описаниях. Набоковский стиль прорывается в некоторых местах, но по большей части текст суховат – так что поклонники его языка вряд ли получат удовольствие от этого произведения.

Любители крепко сбитых сюжетов, внятного повествования, прописанных персонажей, постмодернизма и глубоких смыслов могут смело проходить мимо. Книга способна заинтересовать разве что литературоведов, да и как черновик, а не самостоятельных роман. Невнятный черновик, который наследник писателя по понятным причинам назвал романом и решил издать.

Признаться, я не ожидала от Набокова столь слабого произведения. Это пьеса, и в ней не может быть цветистого стиля, свойственного писателю – так что ему остаётся выражать свою мысль сюжетом и диалогами. И получается у него плохо. Диалоги выглядят так себе – чрезмерно пафосные и какие-то слишком обыкновенные. Подобные диалоги легко представить в какой-нибудь написанной на заказ пропагандистской вещице, над которой автор не особо задумывался, но не в произведении Набокова. Сюжет же и вовсе слаб. Если конечно можно назвать полноценным сюжетом трагичную, но весьма просто поставленную ситуацию, без сюжетных поворотов и выраженной кульминации. Если бы я увидела это на сцене, я была бы разочарованна потраченными впустую деньгами. Не то чтобы я любила Набокова, но даже от него я ждала чего-то более сложного в сюжетном плане.

Характерный для Набокова роман о природе одержимости. Описание детства героя крайне показательно и интересно в контексте развития его личности. Сквозит ностальгией по потерянному отечеству и воспоминаниями по покинутым усадьбам, стремлением вернуться в загадочный мир детства. Особенно понравилось размывание объективной реальности героя и сливание его с миром идеальных шахматных комбинаций. Важную роль играет любовная линия и попытка изменить внутренний мир человека, по сути, идиллия из жалости в духе Обломова.

Что могу сказать? Понравилось, но совершенно не ожидал, что роман будет совсем не эротического характера. Достаточно сложная драма, сложная ровно настолько, насколько необходимо, чтобы вызвать своего рода жалость не только к Лолите, но и к главному герою.

Язык прекрасен, описания богаты, передача чувств на высоте. Множество пикантных и метких замечаний касательно внешности, эмоций и отношений.

Концовка тут двойная — последняя встреча с Долорес и убийство Куильти. Последний понравился своей странной обреченно-нигилистической харизмой.

Надо сказать, что множественные пируэты, отсылки и анаграммы не играют для меня никакой роли. Считаю, что это самое легкое и последнее, на что надо обращать внимание.

Вечные странствия напомнили роман «В дороге» за авторством Керуака.

А Гумберт Гумберт был обречен с самого несчастного детства.

«Ада, или ад литературы»

Многие критики отмечали у Набокова одну забавную деталь: вскользь он весьма пренебрежительно высказывался о признанных гениях литературы, в частности, о Достоевском и Салтыкове-Щедрине. А говорю я это здесь потому, что, по моему мнению, самому Набокову так и не удалось из разряда талантов (и талантов первого уровня) перейти в разряд гениев. Для него эта самая «гениальность» оказалась асимптотой, к которой он подошел очень близко, но так и не коснулся. Роман «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника» представляется мне колоссальным, но тщетным усилием перейти заветную черту, прыгнуть, что называется, выше головы (да простится мне).

Мир, в котором, существуют персонажи романа, скучен — его черты ничем не обусловлены, кроме какой-то смутной внутренней логики автора. Это странным образом напоминает ранние романы М. Муркока о Джерри Корнелиусе (тоже, подобно Вану Вину, «супергерое»). Несмотря на то, что мы наблюдаем героев романа с отрочества до старости, в тексте абсолютно отсутствует какая-либо романная динамика, какие-либо «цели». Собственно говоря, не прослеживается даже т.н. «внутреннего мира» — мы словно читаем некий огромный «комикс», хотя бы и с предложениями в полстраницы. Герои, кажется, вообще не думают, точнее, не размышляют ни о чем. Может быть, это очередное достижение писательского мастерства? Если так, то ценность его сомнительна, так же как сомнительна ценность многих натуралистических подробностей. «Ада» — один из наиболее изощренных текстов Набокова, но меня не покидает ощущение, что всё это великолепие синтаксиса и полиглоссии растрачивается впустую. Автору особенно-то и нечего сказать своему читателю. Правда, он говорит сам с собой, и весьма прихотливо, показывая по всей видимости своё интеллектуальное превосходство над читателем, так что если кому-то хочется прикоснуться — попробуйте... Жизнеописание Вана и Ады – нарочито неторопливое смакование роскоши (особенно, в первой части) настойчиво ассоциируется у меня (естественно, без всяких прямых аналогий) с детством и юностью самого Набокова, проведенных под Петербургом в особняке размером с дворец, прислугой в количестве пятьдесят душ, простите, человек, двумя шоферами и «деньжатами» (как выразился один критик), и с каким-то бессмысленным животным бытием. Но и только. За всем этим как-будто «что-то стоит», но что?

У ряда критиков и у ряда читателей присутствует, на мой взгляд, стремление приписать Набокову некие «характерные» элитарные свойства и увидеть в его текстах то, чего в них на самом деле нет. Вот, например, подходящая цитата из аннотации: «История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти…. превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени». Одна из цветистых и «характерных» фраз ни о чем… Готов признать свою читательскую наивность и простодушие, но мне кажется, несмотря на всю «откровенность», ничего нового Набоков здесь не сказал – не обнажил, хотя отличился, как всегда, в форме изложения. Очередная попытка зафиксировать в языке ускользающее и утрачиваемое время, если она действительно была, не особенно удалась.

В своей монографии «Фантастика и футурология» С. Лем зачем-то стал разбирать произведения Де Сада, и пришел к выводу, что дальше маркиза в этом направлении продвинуться невозможно (да и зачем, интересно знать). Так же и в этом случае, нельзя продвинуться дальше Набокова по пути эклектичного описания порочной, свирепой и бессмысленной чувственности (не только сексуальной – Набоков, конечно, гораздо более всеобъемлющ по сравнению с Де Садом) и по пути доминирования разрастающейся и распадающейся формы над содержанием. Другой путь (как знать, может быть именно тот, что ведет к стану гениев) был намечен Набоковым в романе «Дар», но по нему он дальше не пошел, вероятно, в связи со сменой рабочего языка, окончательным отрывом от своих корней. Заслугу Набокова я вижу в том, что в своем романе «Ада» он талантливо (!) показал ужас (ад, если угодно) человеческого существования, в мире, полностью лишенном всяких ростков идеализма и нравственности, либо религиозного чувства. Это тоже, своего рода, «планетарная фантастика». Контраст между безудержным эросом юности и старческим уродливым бессилием в итоге выражен вполне отчетливо. Но без действительного, а не формального человеческого содержания все прочие сугубо литературные смыслы представляют, мне кажется, глубокий интерес для узкого круга… Тот же Лем писал, что человек может полностью поместиться в «Илиаде» или «Одиссее». Из «Ады» же хочется поскорее, так сказать, выйти. Парадокс: не смотря на то, что язык романа, в определенном смысле, совершенен, я не чувствую в нем никакого очарования искусства. Может быть поэтому столь удивительно мрачной книги мне, пожалуй, никогда не доводилось читать.

Романы Набокова часто (и даже, как правило) оставляют после прочтения тягостное ощущение. Вершиной в этом отношении является «Ада». Но и более ранний (и вообще из другой, русской жизни) роман «Отчаяние» также весьма примечателен.

Начать с того, что в романе не то чтобы нет т.н. «положительных героев», но и вообще «нормальных» людей. Здесь действуют только более или менее гротескные и малоприятные персонажи. Это можно объяснить тем, конечно, что все они видятся через призму искаженного сознания ГГ, от лица которого и ведется повествование. Но в нем самом тоже заключено противоречие. С одной стороны это человек весьма недалекий, ничем, по сути, кроме достаточно скромных обывательских радостей не интересующийся. Но с другой – это глубоко рефлексирующая натура, которая оказывается даже способной писать книги – психологические романы. Ведь его дневниковые записи и есть роман. Это, в свою очередь, можно объяснить тем, что на самом-то деле книгу пишет Набоков, а не берлинский коммерсант. Но тогда для чего, хочется мне спросить, он её пишет? Пожалуй, для того только, чтобы в очередной раз и весьма убедительно показать образцы и образчики человеческой подлости (как, например, это сделано в письме, полученном ГГ от брата своей жены). Ведь весь «детективный» сюжет достаточно примитивен и играет вспомогательную роль, а трость, забытая в машине вообще выглядит как нарочитый рояль в кустах. Да и совсем не верится, что этот коммерсант — эмигрант вообще способен на такие высокие чувства как отчаяние, скорее, только досаду и страх. Трагедийный пафос последних строк романа не способен, на мой взгляд, исправить это общее впечатление. По своей атмосфере «Отчаяние» напоминает другой берлинский роман Набокова – «Король, дама, валет». Последний, однако, смотрится гораздо более цельным, завершенным и убедительным психологически.

Что касается т.н. «внетекстового» содержания романа, аллюзий, «литературных игр» и т.п., то я не склонен его переоценивать, т.к. я убежден, что не оно определяет, в первую очередь, ценность того или иного писательского творения. Не так-то всё просто устроено в литературе… Разбираться в таких вещах (а может, и придумывать их) – занятие для профессиональных набоковедов, само по себе, впрочем, небезынтересное. Набоков — тонкий художник и знаток, но вовсе не «интеллектуал» и философ. За исключением таких книг как «Бледный огонь» и «Ада» все романы Набокова вполне доступны «рядовому» читателю или, во всяком случае, тому, кто смог прочитать их до конца.

Так есть ли в «Отчаянии» положительные стороны? Несомненно, да. Это то, в чем Набоков был всегда силен и, иногда, безупречен – отдельные мизансцены, удачные эпитеты, неожиданные сравнения, беспощадно точные и едкие характеристики. Жаль, что всему этому в данном случае не хватило столь же запоминающейся общей смыслообразующей идеи. Но, возможно, вся эта тяжелая атмосфера «отчаяния» каким-то образом воплотилась в следующем русском романе Набокова (действительном шедевре) – «Приглашении на казнь».

Что для меня «Большая литература»? Это множество пластов смысла и символизма. И Набоков в этом плане — мой автор.

Язык Набокова — это одно из основных действующих лиц в романе. Он завораживает, гипнотизирует. Им восхищаешься. Но именно он служит не притягивающим фактором, а охолаживающим. Из-за его нереальной красоты читать книгу довольно сложно. И ты не бежишь к ней в любую свободную минуту, а скорее прикидываешь — времени сейчас не много, поэтому читать не буду. О, эти легендарные абзацы на две-три страницы! Довольно изнуряющий марафон внимания, если честно. А какое хитрое своей фонетикой имя у главного героя? Лужин. Лужить. Лужа. Ложа. И нетипичное для русской литературы, но интересное название «Защита Лужина». Нет, в основном даже не шахматная. Психологическая.

Считается, что прототипом Лужина стали сразу два великих шахматиста. Один из них дал ему свое детство (Александр Алехин), второй — свой финал (Курт фон Барделебен). Но Набоков подмешал в эти истории мистики, добавил нерва, отодвинул турнирную рутину, и перед нами оказался сверх-человек, интеллект которого сам достоин называться миром, дорого поплатившийся за эту свою «одну, но пламенную страсть» пренебрежением к своим близким, трусостью, одиночеством. На самом деле — больше людей сведено к Лужинскому знаменателю. И дело даже не в гроссмейстерах (читала, что до четырех человек — плюс Акиба Рубинштейн, да и сам Набоков, что уж скрывать), дело вообще в потерянном революцией поколении неприкаянных мальчиков без имени, самоотверженных девочек, инфантильных родителей, брошеной прислуги.

Лужин — человек, живущий в мире шахмат. Остального мира для него не существует, как и не существует, в общем-то, для мира самого Лужина. Он, потеряв в детстве имя, приобрел великую страсть к черно-белому полю. И потерял жизнь, когда имя к нему вернулось. Лужин — это неприкаянный гражданин мира, человек без национальности. Старая родина исчезла, к новому месту не привязался.

В книге описаны три периода жизни шахматиста. Детство до 14 лет, отрочество от 14 и старость, внезапно наступившая в 40.

Нет имен собственных. Лужин, старший Лужин, мама, доктор с драгоценными глазами и бородкой, невеста со временем изменившаяся в Лужину, теща, тесть, девушка-прислуга... Имена названы либо у дальнего круга окружения этого «эпицентра несуразности», либо уж у совсем эпизодических лиц.

Хочу оставить немного впечатлений о героях.

Автор провел героя через все шахматное поле за 40 лет (а не отсылка ли это к Моисею?), чтобы, возведя в ранг дамки, провести обратно к истокам. А, может, это набоковское пророчество — сколько не бегай от монархии, все равно Россия к ней вернется? Да, у меня осталось много тем к размышлению, и я не спешу знакомиться с критикой, чтобы не портить впечатления от книги.

Не могу не поделиться своим самым сильным литературным впечатлением за последнее время. Мне очень по вкусу книги, допускающие различные истолкования и заставляющие поломать голову над смыслом прочитанного, и книг таких мне попадалось немало, но, опираясь на весь свой читательский опыт, с уверенностью могу заявить, что «Приглашение на казнь» выходит для меня на первое место по многовариантности интерпретаций. Перелистнув последнюю страницу, задаешься вопросом: что это было? Да, разумеется, я почитала отзывы в сети, с некоторыми из которых очень хочется не согласиться. Я не думаю, что весь этот фантасмагорический сюжет был создан только для выражения переживаний ГГ, чувствующего себя инородным телом в человеческом обществе. (Что, кстати, совсем не ново). Так же как не думаю, что все описанное в романе — бред пациента психиатрической клиники, вступившего в финале в стадию ремиссии. )) На мой взгляд, Набоков создал уникальную притчу об иллюзорности окружающего мира и о том, что только, осознав эту иллюзорность можно прийти к такому финалу, к какому в итоге пришел Цинциннат. А называть это «просветлением» или как-то иначе, не так уж и важно по сути...

Для меня удивительно, что Набоков прославился на весь мир «Лолитой», а не этим шедевром сюрреализма.

Камера-обскура— это оптический прибор, прадедушка фотоаппарата. В переводе с латыни— «темная комната».

Любое художественное произведение несет в себе частицу автора: его воспоминаний, мировоззрения, прочитанных им самим книг, наконец. Знакомясь с биографией автора понравившейся книги, можно буквально проследить, откуда тянутся корни идей и проблем художественного произведения. На тему творчества Набокова написано множество литературоведческих трудов. Я нахожу основным лейтмотивом произведений Набокова— любовь к юной девушке(иногда совсем уж юной), причем это может быть любовь между двумя молодыми людьми, или чувства взрослого, без пяти минут пожилого, человека к молодой девушке. (На самом деле нет, если капнуть поглубже). Как раз последний случай и описывается в «Камере обскура».

Художественный критик (по аналогии с литературным, не уверен, что таковой термин существует), лет сорока, живет спокойной размеренной жизнью в 12-комнатной квартире со своей женой и дочерью. Эта семейная идиллия длится девять лет, пока Кречмар (именно так зовут главного героя) не встречает в кино 16-летнюю Магду. Магда работает в кино, «помогает найти людям свои места в зале». По законам жанра, Кречмару она сразу же приглядывается. Кречмар— очень робкий и мягкий человек, которым Магда очень скоро научится манипулировать. В общем, у них завязывается роман, о дальнейшем стоит прочитать самому.

Эту книгу стоит посоветовать каждому, в ней всего 150 страниц, которые читаются буквально на одном дыхании. Не любимый автором Достоевский, в своих произведения обращался к разуму читателя, своими увесистыми трудами он пытался привести в движение механизмы человеческой души, с помощью шестерен и маховиков разума. Набоков использует более простую и короткую дорогу к душе читателя, через эмоции. Наверное, правы те, кто утверждают, что Набоков вовсе не гений. Ведь именно поэтому он так четко находит путь к сердцу простого читателя.

То, что начинается как простая история о любви и измене, в конце оборачивается настоящим психологическим триллером, способного, хоть раз, вызвать мурашки, даже у не слишком эмоционального человека.

«...Кажется, эта вещица самая отталкивающая из всего, что я до сих пор печатал, правда?»

В Набоков. Из письма М. Алданову. (1941 г.)

Этот фантастический рассказ содержит загадку, разгадать которую полностью едва ли возможно, но почему бы не попробовать... Художник рассказывает своей недавно умершей жене о необыкновенном происшествии случившемся с их общим знакомым, которого зовут Адам Ильич Фальтер. Этому человеку открылась какая-то истина, поставившая его вне человеческого рода и полностью его изменившая. Открылась эта истина ему неожиданно (ничего подобного он и предполагать не мог) и это произвело на него совершенно ошеломляющее воздействие, выразившееся в нечеловеческих воплях, издававшихся им непрерывно в течение, минимум, пяти минут. Даже от описания этих жутких криков мороз идёт по коже, а каково было слышать это находившимся поблизости людям, представить могут разве что врачи родильных домов. Автор никак не объясняет причину этих более чем душераздирающих нечеловеческих звуков, приводя только слова Фальтера, что тому открылась некая истина, «которая заключает в себе объяснение и доказательство всех возможных мысленных утверждений.» Он назвал это «ударом истины» и этот удар доставил ему крайне болезненные ощущения, отсюда и такая реакция. Что это за истина, так и остаётся загадкой. Итальянский психиатр, сумевший недавно выведать эту истину от Фальтера, сразу же умер, как показало вскрытие, от разрыва сердца. Фальтер выразил это проще, сказав, что его собеседник умер от удивления. Но художник, тяжело переживающий смерть жены, решил рискнуть и тоже попробовать узнать эту тайну. Ему это не удалось, т. к. Фальтер не желал повторения недавней истории и не хотел опять беседовать с полицией. В разговоре художника с Фальтером Автор даёт некоторые зацепки, позволяющие если и не сформулировать эту страшную истину точно, то хотя бы получить о ней довольно таки непротиворечивое представление.

При первом взгляде на Фальтера художнику показалось, что из него «вынули душу, но зато удесятерили в нём дух», а в его облике, «в неприятном сытом взгляде, даже в плоских ногах...[...]...чуялась какая-то сосредоточенная сила, и этой силе не было никакого дела до дряблости и явной тленности тела, которым она брезгливо руководила.» Уже здесь почти всё становится ясно, но проследим и за другими намёками Автора. В рассказе молчаливо предполагается, что у человека есть душа. Когда человек умирает, душа, как принято считать, покидает тело с последним выдохом, и в этот момент человек, умерший за мгновение до этого, ничего не чувствует. Можно ли себе представить ощущения живого и вполне здорового человека, душа которого расстаётся с его телом под действием какой-то неведомой силы? По моему представить это невозможно, но с той или иной степенью правдоподобия (а где здесь критерии правдоподобия?) такие попытки в литературе имели место. Изображение этого процесса Набоковым на мой взгляд одно из самых удачных. Итак, душу из Фальтера вынула и выбросила на просторы Вселенной (или попросту в Лимб) некая непредставимо могущественная сила, занявшая своей небольшой частью место этой души. Эта новая сущность (или её часть) сначала ничего не знает о мире, в который попала, и Набоков пишет об этом так, что истина представляется совсем уж лежащей на поверхности повествования. «Это был человек, как бы потерявший всё: уважение к жизни, всякий интерес к деньгам и делам, общепринятые или освящённые традицией чувства, житейские навыки, манеры, решительно всё.» Далее следует очень интересное описание поведения Фальтера, вроде бы и свидетельствующее о ненормальности, но это ненормальность человека набирающегося опыта, изучающего мелкие нюансы окружающей действительности; так ведёт себя годовалый ребёнок.

Что же это за сила? В разговоре с художником Фальтер «среди всякого вранья» и увёрток от ответа «нечаянно проговорился — всего два-три слова, но в них промелькнул краешек истины», прошедший мимо внимания собеседника, который ведь не стенографировал ответы Фальтера и вполне мог забыть этот момент. Но мы-то, читатели, легко можем заглянуть на несколько страниц назад, в то место рассказа, где художник напоминает жене о каком-то писателе, заказавшем ему серию иллюстраций к поэме «Ultima Thule», только что им написанной. Где в тексте первый раз встречается название рассказа, там и надо искать (мальчик-с-пальчик разбросал белые камешки). И находим. Художник напоминает жене, что в то время «ты уже не вставала с постели и не могла говорить, но писала мне цветным мелком на грифельной дощечке смешные вещи вроде того, что больше всего в жизни ты любишь «стихи, полевые цветы и иностранные деньги». Когда Фальтер рассказывает об ударе истиной, у него проскальзывает такая фраза: «Можно верить в поэзию полевого цветка или в силу денег, но ни то ни другое не предполагает веры в гомеопатию или в необходимость истреблять антилоп на островках озера Виктория Ньянджи*». Здесь то, что было написано умершей женщиной, ловко затмевается упоминаниями о таких очень далёких и от того, что она писала, и друг от друга предметах, как гомеопатия и антилопы; это можно назвать заметанием следа или, говоря языком, понятным любому инженеру, уменьшением соотношения сигнал-шум.

Вспомним, кто ещё обладал способностью знать всё, что происходило когда-либо (и даже, что произойдёт!) с любым случайно встреченным прохожим или, например, театральным зрителем и не только с ним, но с кем угодно из его знакомых; кто имел «ключ решительно ко всем дверям и шкатулкам в мире». Это герои завершённого М. Булгаковым в 1940-м году романа «Мастер и Маргарита»**. Каждый может перечитать главу о выступлении группы Воланда в Варьете. Правда, Коровьев и Бегемот умеют и многое другое, их возможности практически безграничны***, поэтому я и утверждаю, что в теле Фальтера находится только часть демонического духа.

Так что же, загадка Набокова разгадана? Похоже на то. Но почему я уверен, что никто не умрёт от удивления, прочитав всё написанное выше? Конечно, не потому, что на фантлабе уже давно никто ничему не удивляется. Просто у меня нет исчерпывающих и убедительных доказательств, а у Фальтера они были. Да и не верю я, как не верил художник из рассказа, в возможность разрыва сердца от удивления.

Некоторые второстепенные моменты в рассказе остались за пределами моего понимания. Какая, например, смысловая нагрузка у факта наличия у Фальтера двух сестёр, одна из которых полузабыта им и умерла где-то в другой стране, а другая ухаживает за «помешанным» братом? Зачем нужна первая из них, не имеющая для сюжета никакого значения? Что означают слова «повар ваш Илья на боку»? Какой-то каламбур? Всё это не нашло отражения в обширных комментариях в конце полного собрания рассказов (издание третье, уточнённое). Дело, вероятно, в том, что этот рассказ не самостоятельный, а глава из романа.

Можно только пожалеть о невозможности стать хотя бы на часок каким-нибудь Азазеллой — сделал бы операцию Пушкину, провёл бы эскадру Рожественского вокруг Цусимского пролива, не допустил бы убийства Столыпина, поговорил бы с Владимиром Владимировичем (даже и не с одним, а с тремя!)...смотришь — и жить стало бы лучше, в смысле веселее. Да только контора Мэнсфилда Эверарда не позволит.

*) Здесь ещё и сознательное запутывание читателя бессмыслицей, т. к. «ньянджи» это название языка одного из африканских народов.

**) Анализируемый рассказ написан в 1940-м году.

***) Как и у известного Набокову джинна, живущего в лампе Аладдина. Нужно только приказать.

«Бледное пламя» — антироман Владимира Набокова, прочно обосновавшийся в списках лучших произведений постмодернизма. Состоит из 3 частей: поэма Шейда, комментарий и указатель Кинбота. Номинальность сюжета позволяет причислить работу к метапрозе, т.е. группе сочинений, где важна организация текста, а не его прямое значение.

На русском языке книга издана в переводах Сергея Ильина и Веры Набоковой — у обоих текст неидеален. Сравним несколько отрывков:

Ильин: «Симпатичная выпухлость сообщила мне, что где-то на нем тепло укрыта фляжка коньяку».

Набокова: «По уютной отрыжке я понял, что на его тепло укутанной фигуре припрятана фляжка со спиртным».

Оригинал: «A comfortable burp told me he had a flask of brandy concealed about his warmly coated person»

Ильин выбросил из перевода отрыжку. Такие инициативы для него часты, но и Вера Евсеевна в долгу не осталась:

Ильин: «Он был в ботах, воротник вигоневой куртки поднят, густые седые волосы казались под солнцем заиндевелыми».

Набокова: «Он был в ботах, его викуний воротник был поднят, на солнце его обильная седая шевелюра, казалось, была покрыта инеем».

Оригинал: «He wore snowboots, his vicuña collar was up, his abundant gray hair looked berimed in the sun».

Откуда Набокова взяла эти три «был» в одном предложении? Пожалуй, её главный недостаток, как переводчика, — скудный, сухой язык и формализм при подходе к тексту. Проза Владимира Владимировича становится пресной, а иногда даже теряет смысл:

Ильин: «Я объяснил, что не смогу задержаться надолго, ибо вот-вот должен начаться своего рода маленький семинар, за которым мы немного поиграем в настольный теннис с двумя очаровательными близнецами и еще с одним, да, еще с одним молодым человеком»

Набокова: «Я объяснил, что не могу долго задерживаться, ибо мне предстоит своего рода небольшой семинар на дому и тур настольного тенниса с парой прелестных близнецов и еще одним другим мальчиком, другим мальчиком»

Оригинал: «I explained I could not stay long as I was about to have a kind of little seminar at home followed by some table tennis, with two charming identical twins and another boy, another boy».

Вставка Ильиным «да» даёт жизнь уточнению, позволяет понять смысл фразы, а вот Вера Евсеевна этим не озадачивается, уподобляясь автоматическому переводчику. Но всё познаётся в сравнении, и Сергей Борисович даёт маху:

Ильин: «Известив о благополучном возвращении гранок, которые мне высылали прямо сюда, Фрэнк попросил помянуть в моем Предисловии, — и я с охотой делаю это,— что только я один несу ответственность за какие бы то ни было ошибки в моих примечаниях. Вставить, пока не попало к профессионалу. Профессионал-считчик…»

Набокова: «Фрэнк подтвердил благополучное возвращение корректуры, которую он высылал мне сюда, и попросил упомянуть в моем предисловии — и я охотно это делаю, — что ответственность за все ошибки в комментариях лежит исключительно на мне. Вставить перед профессиональный. Профессиональный…»

Оригинал: «Frank has acknowledged the safe return of the galleys I had been sent here and has asked me to mention in my Preface — and this I willingly do — that I alone am responsible for any mistakes in my commentary. Insert before a professional. A professional proofreader»

Мы прекрасно понимаем, что рассказчик якобы случайно сохранил примечание для себя — сделать вставку перед словом «профессиональный», Ильин откуда-то взял какого-то «профессионала», которому, чёрт знает почему, нельзя увидеть сырой текст — в общем, оба перевода содержат немало перлов, иногда, например, даже не находя очевидного эквивалента «шаткое сердце» для столь простого варианта:

Ильин: «Несмотря на «хромое» сердце»

Набокова: «Несмотря на слабое сердце»

Оригинал: «Despite a wobbly heart»

Конечно, работа над «Бледным пламенем» требует колоссальной отдачи, так что, даже совершив сотню промахов, переводчики смогли избежать тысяч других — тоже вероятных, поэтому не стоит слишком критиковать их работу. Ильин создал текст литературный с большим количеством отсебятины (особенно в поэме), Набокова сделала перевод строгий, часто вступающий во вражду с синтаксисом русского языка. Идеальный вариант для того, кто не владеет английским, — обзавестись сразу двумя книгами, чтобы читать параллельно, сверяясь и проясняя невменяемые эпизоды, либо сомнительные формулировки. К слову, есть адаптация поэмы (без прозаической части), выполненная Александром Шарымовым, — очень продуманная и качественная работа.

Сюжет «Бледного пламени» внешне прост и формален. Король далёкого северного государства, спасаясь от революции, бежал в США (узнаётся тема эмиграции), где поселился рядом с поэтом Шейдом. Представившись неким Кинботом, бывший монарх, пытается навязать дружбу соседу, попутно, будто вскользь, но очень навязчиво делясь сведениями о своей стране и жизни, в надежде, что изложенный материал ляжет в основу грядущей поэмы. В это время по следам беглеца выезжает наёмник Градус, который в итоге застреливает не того — ни в чём неповинного литератора. Алчный до славы правитель обнаруживает, что произведение убитого являлось стихотворной автобиографией и ни слова не содержало о далёкой Зембле. Не желая смириться с истиной, его высочество берётся написать комментарий, в ходе чего «выявляет» отсылки, намёки и аллюзии на собственную задумку, тем самым предавая тексту совсем другой, не авторский смысл.

Практически сразу ясно, что никакого короля нет, а Кинбот — сумасшедший, донимавший старого поэта выдумками, а затем, перенёсший их в комментарий, состоящий по большей части из информации не об авторе, а о публикаторе, его взглядах, «биографии», отношениях, предпочтениях, желаниях и страхах.

Но всё сложнее, чем кажется. Изучая текст, можно прийти к ряду самых разных интерпретаций:

1. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, рассказав правду, — маловероятно.

2. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, исковеркав правду, — достоверно, это наиболее популярная трактовка.

3. Шейд написал поэму и придумал Кинбота, якобы сочинившего комментарий, — возможно, хотя в тексте для таких выводов мало оснований.

4. Кинбот придумал Шейда, написавшего поэму, и сочинил к ней комментарий — изящная трактовка, очень похожая на Набоковскую манеру закручивать произведение.

5. Есть некий Боткин, выдающий себя за Кинбота, уверенного в том, что он король, поэтому в комментарии изложена ложь в квадрате, но Шейд, тем не менее, реален, а на истинное положение вещей текст намекает множество раз — наиболее вероятная из трактовок, поскольку глубина и проработанность идеи больше всего соответствует Набоковской эстетике.

В пользу последней версии говорит указатель — завершающая часть антиромана, наполненная интересными играми с читателем. Вообще, «Бледное пламя» — это очень проработанное, переполненное отсылками произведение, где есть множество интересных приёмов переворачивания слов, зеркальных персонажей (к ним ещё вернёмся), отсылок, по количеству которых с ним в творчестве автора может поспорить лишь «Ада». Внимательный читатель столкнётся с профессором Пнином и с девочкой «во вздувающейся юбке», которая «неуклюже, но энергично гремела по тротуару коньками на роликах», явно укатившей со страниц «Волшебника». Примечательна и ироническая встреча с Лолитой, сменившей фамилию Гейз на Гарх, но сохранившей узнаваемые черты.

Десятки внутренних перекличек формируют общую интеллектуальную ткань «Бледного пламени». К примеру, садовник негр из поэмы — не только реальный персонаж, но ещё и игрушка. Но особое значение в книге отводится стеклу, а потому столь часто упоминается взрыв стекольного завода и так существенна роль свиристеля, расквасившегося об отражение в закрытом окне.

На свиристеле стоит остановиться подробнее, поскольку птицам уделено особое внимание в антиромане, и полёт навстречу смерти — это прямое соответствие движению убийцы к жертве, о чём говорит цитата: «Мы чувствуем, как рок в образе Градуса поглощает милю за милей “мнимой дали” между собой и бедным Шейдом. В его неуклонном слепом полёте он тоже встретит отражение, которое сокрушит его».

Отражения, подобия, копии — важный элемент в поэтике Набокова. Вот самые яркие из примеров: «Отчаяние» (Герман и Феликс), «Лолита» (Лолиты и Анабелла), «Бледное пламя» (Шейд и судья, но не только они), «Ада» (обитатели Антитерры и Терры), «Смотри на Арлекинов!» (двойники из реального и художественного миров). Кстати, с последним завершённым романом антироман также роднит тема нафантазированных воспоминаний: «Это слово здесь не годится, — сказал он. — Его нельзя прилагать к человеку, который по собственной воле стряхнул бесцветную шелуху невеселого прошлого и заменил ее блистательной выдумкой».

Немало и других образов. То же «Бледное пламя», постоянно меняясь, всплывает то фонтаном, то цитатой из Шекспира, а то и кружком света, будто бы явившимся героям из загробного царства.

С положительной точки зрения можно оценить и философию «Бледного пламени» — любопытную, но всё же уступающую рассуждениям в таких работах, как: «Ада», «Дар», «Solus Rex», «Отчаяние» и т.д.

Кстати, «Solus Rex» — это незавершённый предшественник «Бледного пламени», давший толчок данному произведению, а также другим, например, «Под знаком незаконнорождённых». Ещё одним источником, втекающим в антироман, является комментарий к «Евгению Онегину», написанный Набоковым, и здесь, пожалуй, кроется главная проблема.

Сочиняя книгу в форме комментария к поэме, Набоков пытался преподнести замечания Кинбота максимально абсурдно и отдалённо от исследуемого текста. Так и получилось: всё, что сообщает рассказчик, совершенно не вяжется с поэмой. Текст романа не исходит из неё, а служит грубым придатком. Он выполняет основную задачу — пародирует труды критиков, слишком зацикленных на себе, не способных объективно оценить чужие работы без призмы собственных заблуждений.

Но в погоне за единичной иронией Владимир Владимирович теряет главное — форму, ведь «Бледное пламя» в действительности не содержит комментарий к поэме, который можно было бы читать с любого места, раскрывая (пусть даже ошибочно) её суть и получая хотя бы приближённое впечатление соответствия.

Комментарий и поэма изолированы, не связаны, чужды. Мы не получаем той самой, ловкой формы, являющейся признаком метапрозы. Стремление к пародии заставляет Набокова пренебречь изящностью и слаженностью текста, из-за чего мы получаем простой линейный роман с поэмой и указателем в конвое. Для сравнения: Милорад Павич написал «Хазарский словарь» — произведение, действительно сохранившее и передавшее структуру настоящего словаря. Читать его можно с любого места, получая именно впечатление научного труда, лишь при помощи какой-то магии дарующего связную художественную реальность. Сербский автор тут наголову превзошёл Владимира Владимировича, идеально совместив условную и литературную задачи.

Но Набоков изобретательнее в мелочах, и если в качестве заявленного романа-комментария «Бледное пламя» немощно и неубедительно, то как головоломка оно имеет достаточный потенциал. Если же, вопреки логике, подойти к произведению как к обычной прозе, то получится нечто очень сумбурное, невыразительное и скучное, с шаржированным королевством, хотя кое-где повествование оживляется юмором, например, когда после замечания о заезженности синхронизации в литературе, она сразу же применяется в тексте. Но, к сожалению, Владимир Владимирович здесь, будто не в полную силу. Он выбрал себе неприятного персонажа, и сразу видно, что писать о гомосексуальных склонностях рассказчика к мальчикам, автору явно скучно, — это же не порхающие нимфетки, а мерзость, в конце концов.

«Бледное пламя» — яркая работа в библиографии Набокова. Она выделяется среди творений его современников, но тонет под грузом изобретательности успешных авторов метапрозы. Но при детальном рассмотрении данный антироман может противопоставить им ряд преимуществ. В качестве литературы для чтения эта работа не выдерживает конкуренции даже «средних» работ автора, но, тем не менее, заслуживает внимания за счёт необычной задумки.

«Прозрачные вещи» — один из незаметных романов Набокова, пропускаемый читателями наряду с «Отчаянием» или «Смотри на арлекинов!» и бесследно растворяющийся в памяти, едва книга закрыта. Даже почитатели творчества Владимира Владимировича отмечают, сколь неуловим и поверхностен сюжет, как скучно пробираться через эту снежную тоску по стопам недотёпы-протагониста.

Конечно, всё не так. Чтобы понять автора, всегда надо использовать простую формулу: отбросить первое впечатление о сюжете, выявить повторяющиеся мотивы и найти между ними общий знаменатель. Так, разбирая «Под знаком незаконнорождённых», легко догадаться, что главная мысль романа — о копиях, ненадолго наследивших на текучей реальности. Схожим образом стоит поступить и с «Прозрачными вещами».

Сперва о сюжете. Хью Персон, редактор, в разные годы четырежды посещает горнолыжный курорт в Швейцарии. Последний приезд проникнут трогательной ностальгией, для подпитки которой протагонист воспроизводит старые события, наведывается в те же места, охотится за утраченной атмосферой. Затея приводит к обострению лунатизма, из-за чего главный герой погибает, к слову, версия про пожар, наверняка, является заблуждением, игрой больного и расшатанного восприятия сомнамбулы.

Сразу стоит отметить язык произведения. — не того калибра, что в лучших Набоковских работах, но порой способный кристаллизоваться в настоящее чудо: «смеющиеся пальчики, отзывающиеся на щекотку льстивых губ». По-обыкновению, есть пара нимфеток — но для секундного антуража, не более.

Выявим основные мотивы «Прозрачных вещей». Естественно, обращает на себя внимание название. О чём оно? Автор даёт исчерпывающий ответ, объясняя, что предмет, в отличие от человека, статичен, способен пережить множество событий и в этой неизменности сосуществовать сразу в нескольких состояниях времени, связывая прошлое с настоящим. Простой карандаш служит безмолвным свидетелем и соучастником минувшего, протягиваясь во всю длину сквозь ушедшие годы. Всякий такой объект вбирает вчерашние дни, является их вестником, без конца копящим воспоминания. Тут есть нечто от Пруста с его вздымающимися от каждого акта восприятия ассоциативными рядами. Но в Набоковской интерпретации иначе, безрадостно, и если герой великого французского классика с наслаждением упивался прожитым, возможно, впервые до конца понимая узор судьбы, то персонаж Владимира Владимировича, как всегда, остаётся слепцом, не способным увидеть картину в целом, а значит, и предугадать трагичный исход.

Набоков вводит понятие «памяти вещей» — людской, по сути, но будто припрятавшей в местах, где мы бывали раньше, важные сведения, дабы их потом обнаружить. Это близкая и важная для автора тема, ведь Набоков не раз говорил о желании прикоснуться к прошлому, воскресить его, но объяснял, что уже поздно вернуться, например, в Европу, поскольку там не осталось и камня на камне, минувшее стёрто, разрушено вместе с безмолвными свидетелями — окружающими предметами.

Мотив возвращения к старому не нов для Набокова. Он зачат ещё в «Машеньке», если не раньше. Серьёзную выпуклость идея получила в «Подвиге», став с той поры одной из излюбленных тем автора, уступающая разве что утрате. «Лолита» и «Ада» — это тоже путешествия в прошлое, но в форме, перекликающейся с первым романом, эмоциональной, связанной с человеком. В более привычном выражении столкнёмся с рассматриваемой фабулой в «Смотри на арлекинов!», хотя здесь содержится скорее аллюзия на историю о Мартыне, чем то, чему так много внимания уделяют «Прозрачные вещи».

Итак, прозрачность — это свойство пропускать через себя, обнажать скрытое или даже отражать нечто, заложенное в самом созерцателе, ведь Хью Парсон видит именно свои, а не чужие воспоминания, когда сталкивается со знакомыми предметами. К слову, данное наблюдение очень важно, поскольку зеркала (двойники, копии, подобия) очень важны в символике Набокова. Они играют заметную роль в «Бледном огне», «Лолите», «Отчаянии», «Смотри на арлекинов!», «Под знаком незаконнорождённых», «Аде». Нет ничего удивительного в том, что такой же мотив встречается и в «Прозрачных вещах»: писатель мистер R, чей призрак является повествователем, — отражение буквы «Я», то есть представитель Владимира Владимировича в художественной реальности.

Это не первое проникновение автора в произведение. Так случалось и в «Под знаком незаконнорождённых», и в «Смотри на арлекинов!». Примечательно, что рассказчик здесь ещё и призрак, умерший. Такая тема перекликается с другим рядом работ: «Облако, озеро, башня», «Соглядатай», «Лилит», «Solus Rex» и отчасти может соотноситься с «Подлинной жизнью Себастьяна Найта», в случае её посмертной интерпретации. Мостов ко всему творчеству Набокова перекинуто немало.

Но тема просвечивания не исчерпана. Мы возвращаемся к ней в конце, когда, перед гибелью герой видит, как пригрезившаяся «добела раскаленная книга или коробка, становится совершенно прозрачной и совершенно пустой». В этот момент герой трансформируется в новое призрачное состояние, переходит из одного бытия в другое. Его новое, просвечивающее качество, перекликается с состоянием созданий, окружавших Цинцинната из «Приглашения на казнь». Если проводить параллель, кажется, будто тот мир сплошь населён такими призраками.

Однако прозрачность предметов слабо вяжется с прозрачностью душ: Набоков подчёркивает разные качества у просвечивающих вещей и призраков. Есть ли у этих состояний нечто, их роднящее? Вопрос открытый.

«Прозрачные предметы» — роман, за который не стоит браться не только новичкам, но даже ценителям Набокова, если те не готовы к штурму настоящей загадки. Свести все элементы и получить результат — вот она, главная цель чтения данного произведения. Время, воспоминания, утрата, возвращение, отражения, прозрачность — всё это затронуто здесь. Простая фабула сплетена паутиной почти со всей крупной прозой Владимира Владимировича, но провести общий знаменатель, не смотря на все наблюдения, сложно.

Творчество Набокова с самого начала активно освещалось и обсуждалось его современниками (см., например, «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии» / Под общей редакцией Н.Г. Мельникова. 2000). Крайне далеко оно от забвения и теперь. Поэтому кажется, что всё, что можно сказать существенного о нем, уже кем-то сказано, в том числе и о романе «Дар»… И всё же, немного субъективного…

На мой взгляд, всему литературному пути Набокова свойственна определенная «логичность», структурная завершенность, своего рода, перфекционизм. От романа к роману, от стихотворения к стихотворению он разрабатывал новые темы, словно ученый или инженер, который решает разнообразные, большие и малые, но вполне конкретные задачи, при этом совершенствуя своё мастерство, расширяя возможности. (К слову, стихи Набокова мне кажутся несколько «рассудочными», немного слишком логичными для той поэзии, которую я люблю. В его поэзии интеллект несколько превалирует над чувством. Стихи Годунова-Чердынцева в «Даре» не представляют, на мой взгляд, самостоятельного интереса, за исключением последнего.) И кажется закономерным, что «Дар» явился вершиной этого пути и его итогом. Ведь нет писателя без языка, на котором он пишет, а Набоков, пишущий по-английски, это уже некто иной, Nabokov, а не Набоков и уж, тем более, не Сирин. Откровенно говоря, до конца я не верю в полный писательский билингвизм. (Как следует из писем Набокова, он не всегда был полностью удовлетворен своим английским.) В любом случае, разные языки обладают разными средствами художественного выражения и накрепко связаны с культурой своих носителей. Для меня Набоков остается автором произведений, написанных, прежде всего, по-русски и, в этом смысле, носителем русской культуры. «Камеру-обскуру» Набоков перевел на английский, изменив название и существенно переработав текст. С другой стороны, трудно себе представить, чтобы «Лолита» — «звездный час» Набокова — была изначально написана по-русски.

Поэзия, по словам И. Бродского, это колоссальный ускоритель сознания. Думается, в прозе добиться эффекта такого «ускорителя» ещё сложнее, но тем ценнее может быть результат. Всех достоинств Набокова – прозаика, как говорится, не перечесть. Но я, прежде всего, ценю его как стилиста, художника формы, как писал В. Ходасевич. Оригинальный и совершенный стиль чувствуется уже в «Машеньке», первом романе писателя. Особенно выразителен и блестящ он в фантастическом «Приглашении на казнь». Но иной раз даже совершенство набоковского стиля кажется «слишком совершенным», чрезмерно, если так можно выразиться, ярким и эклектичным, оторванным от всякой традиции (это особенность, но не всегда недостаток). При чтении же «Дара» возникает ощущение некоей качественной новизны. Здесь Сирин, не отказавшись нисколько от своей неповторимой индивидуальности, словно бы вовлек в свой писательский арсенал лучшие достижения русской литературы. Логичность, «математичность» искусственных (и искусных) сюжетных построений наполняется «правдой жизни». При всегдашнем полном отсутствии сентиментальности набоковская проза здесь менее холодна (особенно в гротесковой главе о Чернышевском). А заканчивается роман вообще чем-то вроде happy-end’а, что Набокову абсолютно и диаметрально не свойственно. Могучая и беспощадная образность словно приглушена, но при этом всё пространство романа глубоко, основательно, зримо и вещественно. Какие-то строки, фразы, абзацы словно бы напоминают Бунина, Достоевского, Пушкина, ещё кого-то… (Гоголя? Газданова, ещё одного русского писателя-эмитгранта?, и т.д.) Однако речь идет о внутреннем и глубоком читательском ощущении, а никак не о какой-то внешней схожести, аллюзиях и реминисценциях.

Определить тему романа «Дар» на самом деле непросто. Считается, что это тема творчества, писательской профессии, тема всей литературы и даже искусства в целом. Несомненно, сюда можно отнести и темы русской эмиграции и, как это принято говорить, темы «взросления и становления героя». Всё это верно. Но несомненно также и то, что определения такого рода слишком общи, чтобы из них можно было извлечь что-либо ценное. Хотя, действительно, очертить содержание «Дара» только сюжетными рамками возможно менее, чем в каком-либо другом произведении писателя, и вряд ли этому роману можно приписать эпитет «увлекательный» — скорее, «увлекающий», но не многих. В «Даре» просматривается множество пересекающихся и перекликающихся друг с другом разнообразных тем и «темок», которые и составляют собственно саму ткань романа. Трудно соблюсти связность и плавность при такой манере изложения, но Набокову это удалось вполне. Каждая глава заканчивается как будто совершенно естественным финалом. Можно также подробно разбирать структуру романа, его, как это принято в рассуждениях о Набокове, «гипер-, мета- и интертекстуальность». Так, глава о Н.Г. Чернышевском интересна, помимо прочего (Не всем, наверное, известно, что Николай Гаврилович упорно пытался изобрести вечный двигатель. Правда это или выдумка Набокова в контексте романа не существенно.), и тем, что в ней романистика смыкается с эссеистикой и биографическим очерком – ещё один стилистический изыск. Похоже, набоковское изложение жизни Чернышевского сходно с жанром альтернативной истории. Само по себе любопытно, как Набоков изображает (представляет себе) эту историческую личность. Но вовсе не обязательно считать это изображение истинным. Чрезмерный и неуместный, по мнению некоторых критиков, натурализм в жизнеописании Чернышевского я склонен рассматривать как очередную литературную игру, свойственную Набокову пародийность (порой, весьма тонкую). В пользу этого говорит и то, что в следующей главе Набоков придумывает и рецензии на книгу Чердынцева. Есть, своего рода, парадокс в том, что художник слова Набоков разбирает роман Чернышевского «Что делать?» — вещь, по мнению многих (и уж точно, самого Набокова), антихудожественную. Однако автор «Дара» вынужден считаться и косвенно «полемизировать» с Чернышевским не как с писателем, но как с представителем тех сил, что повлияли на исторические судьбы России, а, значит, и на судьбу самого Набокова. По-видимому, невзирая на литературную беспомощность Чернышевского (весьма относительную, впрочем), его нельзя исключить из общего литературного процесса в России. Именно поэтому Набокову не удается выставить Чернышевского в карикатурном виде и именно поэтому, я думаю, вообще возникла эта грустная глава в романе, являющаяся, по моему мнению, его кульминацией. Прямо такая задача – окарикатуривание Чернышевского – конечно, и не ставилась. Она была бы слишком мелкой и мелочной для Набокова. Более того, слишком старательное осмеяние Чернышевского (а заодно и Добролюбова) у непредвзятого читателя может вызвать иронический отклик по отношению к самому автору романа. Набоков препарирует жизнь Чернышевского как энтомолог какую-то бабочку-мутанта – с некоторой брезгливостью, но оставаясь в рамках «научного метода» и он искренен в своих оценках. Описание т.н. «гражданской казни» Чернышевского, городовые с венками на голове (!) – одна из самых сильных сцен романа. Здесь я вижу одну, весьма вольную, правда, аналогию. Как Чернышевский «умер», исчерпал себя, по мнению Набокова, после своей гражданской казни, так и сам Набоков, повторюсь, после романа «Дар» «приказал долго жить» как русский писатель. Красиво ушёл...

А есть ли в романе недостатки? Ответ: разумеется. Ещё У.С. Моэм писал, что любой сколь угодно хороший роман будет иметь недостатки в силу несовершенства самой романной формы. В «Даре» я бы отметил некоторую многословность, а также чрезмерное увлечение темой бабочек во второй главе. Тот же Моэм справедливо заметил, что романисту всегда следует помнить о том, что его собственные интересы, если они не помогают развитию сюжета, далеко не всегда столь же привлекательны для читателя. Возможно, Набоков об этом и помнил, но в русском романе данной рекомендацией пренебрег.

Думается, всякое конечное суждение о «Даре» будет неполным, и это ещё один признак совершенства текста. При всех разборах неизбежно теряется впечатление от произведения искусства в его завершенности, целостности, самоценности. (Поэтому, может быть, некоторые читатели не заглядывают в примечания и послесловия.) Здесь, как мне кажется, будет снова уместно сравнение с поэзией, когда имманентное единство формы и содержания служит источником всё новых и новых смыслов. Всякий действительно ценный текст что-то добавляет к личности читателя, «волшебная сила искусства» воплощается в реальности. Не об этом ли писал сам Набоков, заканчивая свой последний русский роман, возможно, вообще свой лучший роман:

Прощай же, книга! Для видений

отсрочки смертной тоже нет.

С колен поднимется Евгений,

но удаляется поэт.

И всё же слух не может сразу

расстаться с музыкой, рассказу

дать замереть... судьба сама

еще звенит, и для ума

внимательного нет границы

там, где поставил точку я:

продленный призрак бытия

синеет за чертой страницы,

как завтрашние облака,

и не кончается строка.

Отличная вещь о женском коварстве и мужской глупости. Про прекрасный стиль Набокова, думаю, говорить не стоит – время уже это сказало за меня.

Прочитать этот рассказ стоит хотя бы ради потрясающей концовки. Ну и еще тут главный герой женщина, да и написано от первого лица. Главная героиня, правда, чем-то похожа на Машу из Чайки Чехова — такая же готичная, но излагает она прекрасным русским языком.

Безумно смешной рассказ для любителей черного юмора и изысканного языка. Он очень короткий, но обладает довольно хитро сложенным сюжетом. Написать что-либо еще о нем означает создать спойлер.

«Смотри на арлекинов!» — последний завершённый роман Набокова, увы, многими непонятый, а потому воспринятый как громада самоиронии и ностальгии. Расхоже мнение, что это произведение — пародия на автобиографию, но такая характеристика неверна, ибо она подразумевает высмеивание традиций и законов жанра, а у нас имеется нечто иное — деконструкция. Автор создаёт очередного литературного гибрида, в коем вымышленные мемуары — лишь обрамление куда более глубоких идей.

Фабула романа, как и в предшествующей «Аде», вводит невнимательных читателей в заблуждение: со слов рассказчика кажется, что ключевая тема «Смотри на арлекинов!» — это история о том, как он последовательно женится на трёх женщинах (трёх, господа слепые, узревшие там четвёртую!), сочиняет произведения, страдает от некого недуга и в конце обретает истинную, но безымянную возлюбленную, к коей обращается по ходу текста на «ты». Увы, часто люди глубже не копают, думая, будто это и есть чистейшее содержание. Но нет.

На самом деле мы легко можем установить, что имеем дело с недостоверным рассказчиком, если обратим внимание на мелочи. Из разбросанных по произведению намёков выясняется любопытный факт — все три супруги главного героя являются ему сёстрами, хотя тот не подозревает об этом. Одна из самых туманных подсказок — общее сочетание букв в фамилиях — «bl» (ясно — «blood», кровь). И, казалось бы, только глубина начинает проясняться, а фабула усложняться, возникают нестыковки: где-то герой утверждает, якобы, родившись, уже не застал отца живым, но в другом месте себе противоречит.

Гений не совершает ошибок, как сказал Джойс, и Набоков здесь следует этому правилу, ибо путается в фактах не автор «Смотри на арлекинов!», а рассказчик, уверяющий, будто сия история — его подлинная биография. Но всё больше фактов-шурупов вывинчиваются из общей конструкции, диссонируют с нею, отчего та расшатывается, и становится ясно — мы имеем дело не с правдой, а с миражом, напоминающим «Истинную жизнь Себастьяна Найта». Как и в случае первого англоязычного романа, возможны несколько трактовок:

а) рассказчик психически болен и путает вымысел с действительностью. Изложенные события местами реальны, но кое-где описаны галлюцинации. В пользу версии говорит реакция людей, постоянно уверяющих протагониста в фактах, которые тот отметает (например, когда возмущается «неправильными» названиями своих романов). Вполне возможно, что окружающие — люди адекватные, пытающиеся донести до безумца истинное положение вещей;

б) рассказчик описывает до какой-то меры выдуманное прошлое, поскольку насытил воспоминания «арлекинами» — объектами, событиями или явлениями, реально не существовавшими, но вымышленными и занявшими твёрдую позицию в жизни главного героя. Он настолько тесно переплетает судьбу с этими фантазиями и так даёт им утвердиться, что в итоге даже заявляет, будто данной игре научен бабушкой — первым, кстати, призраком в цепочке взращённых фантазией мыслеформ. Важную роль играет недуг протагониста: Вадим Вадимович не способен мысленно обернуться на уже пройденную дорогу, и, как мы узнаём к концу романа, этот проделанный путь — не объект в пространстве, а аллегория минувших событий. Повествователь воссоздаёт и мистифицирует биографию потому, что подлинное содержание прожитых дней оказывается недоступным, а значит, и болезнь намного серьёзнее, чем могло показаться беглому читателю. Собственно, при желании, описанную интерпретацию можно изящно привить к первой;

в) рассказчик Вадим Вадимович является двойником некого Владимира Владимировича — жителя другой реальности, либо планеты, чьи чувства и воспоминания порой вклиниваются в разум повествователя. В пользу версии говорит содержание романа «Ада», где описывалось, что инопланетные сумасшедшие временами могут получать информацию с Земли. Вероятно, недуг главного героя способствует его восприимчивости, и факты путаются под влиянием этой метафизической причины.

Кстати, протагонист часто размышляет, будто он — лишь искажённое подобие некого оригинала. Это также добавляет весу данной версии, а ещё перекликается с аналогичной идеей из «Под знаком незаконнорождённых», где на копиях концентрируется фокус произведения. Есть мнение, что по замыслу Набокова роман «Лаура и её оригинал» должен был развить тему подлинников и повторений, чего не случилось, так что её финальный аккорд — безымянная возлюбленная главного героя, врывающаяся в палату и внезапно оказавшаяся «Реальностью», — некое просветление, подобное озарению несчастного Круга.

Чтобы прояснить развязку, следует упомянуть, что ещё со времён «Ады» Набоков интересовался взглядами Мартина Гарднера на пространство и время, а потому не упускал возможности вступить в полемику, облачая свои доводы в литературные кружева. Наиболее актуальный вопрос на момент написания «Смотри на арлекинов!» — проблема симметрии во Вселенной, соотношение левого и правого, относительность этих понятий. Таким образом, недуг главного героя, не дающий ему выполнить мысленную перестановку двух направлений, регулярно всплывающий мотив зеркал и описание парных точек на теле неподвижного Вадима Вадимовича — дань всепроникающему дуализму.

Причём же здесь возлюбленная рассказчика? Всё просто: его сознание разделёно на два несогласованных полушария, правое и левое, о коих так много твердят духовные гуру, учёные и любители-эзотерики. Безымянная «она» — объект противоположного мира, и только при объединении двух полярностей обретается истинная реальность. Как здесь не вспомнить Майринка, во всех романах высшей идеей ставящего соединение мужского и женского начал, — ведь именно они являют лучшую из антитез, придуманных природой, но лишь вместе составляют единое целое, гармонию и истину.

Как же космически далеки от этих выводов рецензенты, не способные узреть ни проблемы самоидентификации протагониста, ни явной нереальности его жён, ведущих себя до невозможности утрированно, ни авторские модуляции литературного разноголосья середины XX века. Всё, о чём пишут, — пародия, хотя ни о какой пародийности, как уже говорилось, речь не идёт. Просто Набоков, по обыкновению, избирает сырьём для романа свою жизнь, опыт и впечатления, из коих лепит нечто созвучное душе, близкое по настроению, но другое. Вопрос фабулы вторичен, а сама она — лишь чреда капканов для невнимательных читателей. Куда важнее красота и мысли (и, конечно, красота мысли), свозящие в произведении. Проживая в Европе, Набоков подвёл черту под творчеством с помощью «Дара» — работы, куда фактически проецировал себя. «Смотри на арлекинов!» несёт аналогичную функцию, подытоживая творческий путь, развивая старые темы, издеваясь над законами формы и сплетая жанровую химеру, у коей не сразу понять, где пасть, где хвост.

От вдумчивости читателя, как и в «Аде», зависит тон книги. Внешне радужные и весёлые арлекины, при близком с ними знакомстве, могут обернуться оскалившимся нагромождением чёрных с кровавыми пятен. Львиная доля информации будет понятна лишь тем, кто знаком с прочей прозой Набокова. Вадим Вадимович — упрощённая копия Владимира Владимировича, который, если и не настоящий, а литературный, то, как минимум, очень похож на оригинал. Рассказчик не только именем короче, но и библиография у него скромнее: 6 и 6 книг на двух языках у копии против 8 и 8 у подлинного — вроде бы именно такое соотношение можно высчитать в романе. К примеру, практически не найти отсылок к «Отчаянию» — кажется, в реальности повествователя этого произведения не существует, хотя, впрочем, не исключено, что есть и оно, но как-то хитро завуалировано.

Человек, прочитавший «Дар», «Приглашение на казнь» и «Истинную жизнь Себастьяна Найта», найдёт в «Смотри на арлекинов!» любопытнейшие факты о подробностях написания этих книг. Видимо, Набоков, уставший от недалёких критиков и поверхностных читателей, решил дать разъяснения о настоящей природе этих романов. Но Владимир Владимирович не был бы собой, если бы оставил нас без загадки, и, раскрывая карты из старой партии, он уже вынул запечатанную колоду — головоломку нового произведения.

В сущности, литературные рассуждения Набокова о романах, вопросах их написания, функции художника — всё это и многое другое будет интересно даже не столько читателям, сколько писателям, понимающим, о чём говорит автор, — что ещё больше роднит «Смотри на Арлекинов!» с «Даром».

Стилистически роман уступает лучшим творениям автора — «Лолите», «Защите Лужина» и «Приглашению на казнь», но ряд интересных находок имеется и здесь. Фабула строится на перечислении обстоятельств знакомств рассказчика с тремя жёнами, описания его отношений с дочерью, поездки в Россию и последней, но настоящей любви — чем произведение более всего напоминает «Подвиг», «Дар» и «Истинную жизнь Себастьяна Найта». Есть отсылки помельче, например, к «Лолите», кою не заметил бы только читатель рецензии на оглавление.

«Смотри на арлекинов!» — одно из самых сложных и многоуровневых произведений Набокова. Читать следует только после всех остальных романов, обзаведясь блокнотом и ручкой. Глубина романа потрясает, но различить её смогут немногие.

«Под знаком незаконнорождённых» — первый роман Набокова, написанный в Америке. Кто-то возразит, что чуть ранее там вышла «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» — но родилась она ещё в Европе и вместе с автором благополучно пересекла Атлантику, завоёвывать сердца ковбойских внуков и правнуков.

Книгу о Себастьяне Найте ждали отнюдь не признание и слава, а безмолвие калифорнийских пустынь и равнодушный взгляд четырёх тёсанных сиамских президентов, ибо публику тех лет уже веселил телевизор, пичкал макулатурой Хемингуэй и пугала надвигающаяся война, так что заезжему эмигранту-снобу светила лишь должность преподавателя в колледже, где по стечению обстоятельств сыскался перевод Набоковым «Ани» — той, которая в оригинале «Алиса», а на самом деле тоже Алиса, но настоящая — Лидделл.

Не сдавшись, Владимир Владимирович извлёк старый труд «Solus Rex» и тщательно его переработал в нечто другое, в тон времени, поскольку наступала Вторая мировая, созвучная диктаторской тематике нового романа. И всё же «Под знаком незаконнорождённых» — это не о Германии и не о СССР, поскольку мысль о глупом режиме бездарного правительства возникала в творчестве Набокова давно, чему отличный пример — пьеса «Изобретение Вальса», откуда заимствовано немало мотивов. Любой же, кто попытается уловить критику социализма, национализма, фашизма, дарвинизма, оккультизма и всяческой некромантии, обязательно найдёт её в произведении, хотя автор ни о чём таком не писал, пусть даже какие-то переклички присутствуют, ибо любой строй или мировоззрение имеют общие черты.

В романе речь об абстрактном режиме в вымышленной стране, но фокус на другом — на жизни некого Круга, интеллектуала, равнодушного к политике, верящего в дружбу, любовь, семью и прочие истинные ценности. Но, как это бывает, стадо массовиков-затейников и прочих активистов не даёт человеку покоя, вылезая из каждой щели, чтобы привлечь его к шествиям, лозунгам и другим лизоблюдствам. Собственно, фабула и сводится к попыткам героя сохранить себя, близких, герметичность своего существования, а в конце — бежать, как некогда семья Набоковых. Много внимания уделено отношениям отца и сына, о чём сам автор заявил в предисловии.

Кстати, о предисловии. Видимо, поняв, что янки обладают стойким иммунитетом к интеллектуальной прозе, Владимир Владимирович дал перед очередным изданием романа подробные разъяснения о затронутых мотивах, аллюзиях и иных литературных фокусах. Рассказал не обо всём, но американцы лишь зевнули, почёсывая под шляпой револьвером, прикупили гамбургеров и патриотично поскакали назад к Хемингуэю, читать о том, как был дождь, был день, был стол и снова был дождь, который был тёкшим по столу, который был днём, — дождливым днём!

Многие читатели полагают, что внутренние смыслы «Под знаком незаконнорождённых» исчерпываются темами, указанными самим автором. Но это заблуждение. Есть немало других трюков, замолчанных хитрым факиром. Например, центральный лейтмотив произведения — воспроизведение одного предмета другим, подражание. Он возникает раз за разом, показывая, как вещи дублируются, причём чаще всего неудачно. Яркая иллюстрация такого явления — аппарат, принесённый в школу антагонистом романа. Устройство способно воспроизводить почерк, хотя машинальность исполнения может смутить внимательного наблюдателя. Так происходит и далее, копии возникают в ходе романа, подобно тому, как вновь и вновь возвращается инфузория-лужа, становясь то пятном, то следом, то меловым силуэтом, то пятном света — тоже, кстати, цепочка двойников.

Копии трактуются как отпечатки, следы — эхо некого прототипа, оставившего их, чтобы на какое-то время зафиксировать сигнал о своём бытие. Но время сгладит их, от человека не останется ничего, и Круг, временный, как круг на воде, куда автор окунул абстрактную руку, под конец понимает бессмысленность и ирреальность своего вымышленного мира, приходит к подобию божественного озарения, просветления и гибнет в духе неустрашимого мессии, перед смертью узревшего Создателя.

В «Под знаком незаконнорождённых» есть масса литературных отсылок. Пример особенно яркой — перефразирование «Ревизора». Но самая выпуклая — любопытная трактовка «Гамлета», с коим обязательно стоит ознакомиться до романа Набокова.

Как почти всегда, не обошлось без очередного пролога к «Лолите». Снова появляется юная искусительница, Мариэтта, по-обыкновению, с именем на «М…» — образ, уже почти созревший, оформившийся, взошедший на порог и нетерпеливо стучащийся на Набоковские страницы.

Стилистически роман неоднороден, и если первые главы щеголяют подобного рода находками: «Посреди площади Скотомы (бывшей — Свободы, бывшей — Имперской) машину остановили трое солдат, двое полицейских и поднятая рука бедняги Теодора Третьего, который вечно нуждался в попутной машине или — выйти в одно местечко, учитель; но д-р Александер указал им на красный с черным флажок, вследствие чего они откозыряли и отступили во тьму», то ближе к середине встречаются затянутые и лишённые изящества рассуждения, такие же, как те, что отпугивают читателей от «Ады». Часть этих пассажей выглядит инородно — но терпимо, а если вчитаться, даже здорово, не так, как в «Подвиге».

Нельзя пройти мимо смешивания языков — ещё один приём, чьё развитие достигнет апогея в «Аде», но за который сам Набоков раскритикует последний роман Джойса. Этот подход к тексту в состоянии оценить лишь полиглоты, либо заядлые любители штурмовать справочники. Владимир Владимирович — из таких, безумных учёных, взращивающих лингвистических химер. Пара из них даже акклиматизировалась в толковых словарях, иногда встречается в устной речи, а отдельные экземпляры сгорают от стыда в кунсткамерах работ начинающих авторов.

«Под знаком незаконнорождённых» — любопытный роман, чьей лучшей чертой является непередаваемая, пленительная атмосфера, красивые образные находки, искромётный юмор. Из всей библиографии автора произведение более всего напоминает «Приглашение на казнь». Вдумчивый читатель найдёт интересные мысли и может увлекательно провести время, анализируя художественную структуру. Сюжет условен и часто прерывается отступлениями — нетерпеливого человека текст утомит. Большинство мотивов здесь ещё в зачатке и окончательно оформятся они в «Лолите», «Бледном огне» и «Аде». Браться за произведение лучше вторым или третьим в творчестве писателя.

«Лолита» — менее всего роман о прискорбном и частном клиническом случае с криминальной окраской. Это лишь самый поверхностный пласт произведения. И даже не только история болезненной, греховной, извращенной, а потому обреченной, но настоящей любви. Прежде всего, это и роман об искусстве и художнике.

Любовь и вожделение утонченного европейца Гумберта Гумберта к американской девочке-подростку Долорес Гейз — это метафорическое изображение «романа автора с английским языком» и его метаморфозы в американского писателя. И в данном плане Лолита, чьей душой герой тщится завладеть, колеся сначала с ней, а потом в погоне за ней по американским городам и весям, выступает воплощением самой современной Америки.

Отношения Лолиты и Гумберта закончились неизбежным крахом. Гумберт так и не обрел своего рая, потому что искал его не там. Его роковое заблуждение ломает не только жизнь героя, но отнимает детство у Лолиты. Парадокс налицо. Ведь педофилией как таковой в романе Набокова и не пахнет. Главный герой, он же главный «злодей и совратитель», Гумберт Гумберт в финале романа приезжает к Лолите. Ей 17 лет, она беременна. И при встрече этому самому «совратителю» становится ясно: никакие нимфетки-малолетки ему не нужны и не больно-то интересны. А нужна только она одна. Пусть даже носящая под сердцем чужого ребёнка.

Зрелая набоковская проза. Изысканный стиль, тонкий психологизм. Миллион бесценных мелочей, щедро рассыпанных по всем страницам. Плюс криминальный сюжет. Здесь в полной мере проявилась любовь писателя к литературным играм. Набоков играет с идеями, с формой, с героем, но больше всего с читателем. И счастье тому читателю, который поймет правила игры и сможет в ней полноценно участвовать.

В свое время я поверил аннотации, сообщавшей, что это роман о Чернышевском. Меня интересовал Набоков, но не Чернышевский, и я отложил Дар на потом. Лет на 20, как выяснилось. Заодно выяснилось, что Чернышевскому в романе отведена одна глава из пяти. Можно считать, что эта книга о Ч., но с тем же успехом можно утверждать, что это книга о русской эмиграции или о бабочках. Обо всем этом написано много и интересно, но для меня Дар – прежде всего, это роман о писательском ремесле, о том, как рождается поэзия и проза. Это скорее автобиография, чем биография. Но так ли нужно знать, о чем книга, в которой «как» еще важнее, чем «что». Это проза поэта с изысканным подбором искусно расставленных слов. Мелкая выделка этой прозы приравнивает ее к хорошим стихам, в которые она неоднократно без стыков и переходит. Это бесценный дар, но не для всех.

В этом романе Набоков довольно неожиданно для себя (хотя, кто его знает, насколько неожиданно) вступил в соревнование с признанным виртуозом фразы, гениальным поэтом Андреем Белым — и неожиданно выиграл.

Другие стилистически напряжённые романы Набокова (например, вязкая невразумительная «Защита Лужина») просто плохи, потому что синтаксические выверты никак не мотивированы. А здесь манера выражаться героя-повествователя оказывается сюжетом и комментарием к сюжету. Напыщенность и глупость формулировок, в других книгах выглядящие напыщенностью и глупостью самого Набокова, в «Отчаянии» переданы персонажу, постепенно загоняющему себя в тупик. Это очень хорошо и убедительно сделано.

Что касается того, что главный герой немец — тут Набоков в очередной раз сел в лужу со своей германофобией, зачем-то пытаясь изобразить именно немца. Немцы, в том числе очень нехорошие, так себя не ведут и выражаться в такой форме, в какой это предполагает Набоков, неспособны: этому сопротивляется сам немецкий язык. Неслучайно Р.В.Фассбиндер, экранизировавший роман в 1978 году, на главную роль пригласил англичанина Дирка Богарта.

Чувствуется, что долго живший в Германии Набоков Германию и немцев так и не узнал, вращаясь всё время в кругу соотечественников, мечтая о любимой, недоступной Британии. Герои первого полноценного романа Набокова, конечно, никакие не немцы, а самые что ни на есть русские, просто принаряженные в немецкие имена. Немцы так себя не ведут и вести не могут, а вот русские (реальные и литературные) — сколько угодно.

Но если бы Набоков назвал своих героев русскими, читатели (а роман написан по-русски и предназначен для эмигрантского круга) моментально обвинили бы его в русофобии и прочих нехороших вещах. Так что, переименовывая Андрея и Ксению во Франца и Магду, Набоков проявил предусмотрительность и тактическую мудрость, позже доведённые им до совершенства.

В «Король, дама, валет» Набоков стоит на развилке своего творчества. Одно направление — парадоксальный причудливый психотриллер, беспощадно расправляющийся с персонажами. Второе — надутое спесью витиеватое повествование ни о чём. В свой русский период Набоков несколько раз вступал на первое направление, однако не сыскал себе славы на этом поприще и сконцентрировался на пустопорожних текстах, изобилующих нелепыми синтаксическими ухищрениями, принимаемыми многими читателями за «изысканность».

Мне жаль, что так всё получилось. Судя по этому роману и по некоторым другим «русским» триллерам, Набоков мог стать замечательным писателем, более значительным, чем Патрисия Хайсмит, Себастьян Жапризо и Патрик Модиано вместе взятые. Но увы, он соблазнился банальной карьерой «литературного гения».