Книга впечатляющая. Во-первых, при чтении получаешь эстетическое удовольствие от слога автора. Во-вторых, история Лужина и его защиты заставляет оглянуться вокруг и вглядеться в людей: молчаливых, отстраненных, странных. В-третьих, хочется спросить себя: нужна ли защита мне? Или я уже защищаюсь от внешнего воздействия людей и обстоятельств. И, наконец, жаль героя. Ему, конечно, нужна защита. Но кому решать, в чем она заключается?

С благоговением подхожу к тому, что пишу, потому что творчество Набокова безмерно обожаю, но всё же ясный взгляд пытаюсь сохранить.

Для меня «Истинная жизнь Севастьяна Найта» (пер Г. Барабтарло) стал личным романом-зеркалом, — как многие в школьный годы узнавали себя в Печорине и Базарове, так и мне всё же пришлось столкнуться с отображением своего внутреннего мира, — книгой, вызывающей лестную для автора неприязнь со стороны практически расшифрованного им психотипа.

Отойдя от чрезмерных излияний, хочется подойти к самому произведению: ну что ж, подступаем, смеряем взглядом, понимаем, молчим... но недолго, потому что невозможно сдерживать поток осознанных эмоций; данный роман представляет собой псевдобиографическую книгу, содержащую в себе такое разнообразие как стилистических приёмов, так и сюжетных событий, которые постоянно дополняются тонкими наблюдениями и насмешками над «исследователями чужой жизни», что, взглянув на её тонкое ребро, в голове проносится лишь один вопрос: «Как такое возможно?» — любое дополнение к сказанному что-нибудь да раскроет, а я не хочу и не смею портить кому-либо удовольствие от первого прочтения.

Почему же тогда оценка не соответствует моим восхищениям? Отвечу кратко: спектрофобия и иногда пробивающееся сонномушье. Надеюсь, вы не страдаете подобными недугами, а страдаете лишь любовью к прекрасным представителям литературного мира.

Когда умер Алексей Балабанов, всплыло огромное количество интервью, воспоминаний о нем, каких-то передач. В одном из таких заклинаний, призванных хоть на секунду воскресить любимого мною режиссера, я наткнулся на фразу Алексея Октябриновича о том, что он всю жизнь мечтал экранизировать «Камеру обскура» Набокова.

Более-менее зная стилистику Балабанова, понимая, что именно его влечет — изнанка жизни, я чувствовал, что это будет, скорее всего, не самое жизнеутверждающее произведение Набокова. И потому не спешил с прочтением.

Но какое-то время спустя я наткнулся на ютубе на запись творческого вечера Леонида Ярмольника «Литература про меня», ведущим которого был Дмитрий Быков. Признаюсь, Ярмольника я всегда считал недалеким придворным шутом, эдаким двоюродным братом Верника. А вот перед Быковым испытывал и испытываю сильнейший, почти благоговейный трепет недалекого ученика с задней парты перед мудрым учителем – столько, сколько мне дали его лекции по литературе, мне не дала ни школа, ни университет, ни годы самообразования. Хотя, конечно, не все мне в Дмитрии Львовиче нравится. Поэтому кнопку «Play» я нажимал скорее из-за него, чем из-за Ярмольника.

История о том, как за час двадцать минут я открыл для себя в лице Леонида Ярмольника талантливого актера, интереснейшего человека и не раз перед ним мысленно извинился, достойна отдельного текста. Сейчас скажу лишь о том, что в ходе разговора с Быковым, Ярмольник признался, что многие годы пытался безуспешно экранизировать «Камеру обскура» – искал деньги, несколько раз заказывал написание сценария. Более того, несколько лет назад, на протяжении 12 месяцев, он записывал, и в итоге таки, после бесконечных правок и перечиток, записал аудиокнигу по этому произведению. Целый год! И с таким восхищением и жаром Леонид Исаакович проговаривал все, что касалось «Камеры...», что я не выдержал — тут же скачал с торрента книгу в его, как оказалось просто великолепнейшем, исполнении.

«Камеру обскура» необходимо воспринимать абсолютно бесстрастно. Ни на секунду не включая ни одно из чувств. Ибо малейшее проявление эмпатии к происходящему в произведении, тут же вызывает либо жгучую ненависть, либо сильнейшее, до слез, сопереживание и сострадание, либо физиологическое, почти до рвоты отвращение. Эту историю можно пережить, только сохраняя хирургическое хладнокровие.

Это великая книга. Пафосное, тяжелое слово, но у меня язык не поворачивается назвать ее хорошей. Потому что «Камера обскура», как говорил один мой знакомец, за гранью добра и зла. Она абсолютно серая, серединная, страшная, как пациент хосписа. В ней нет привычных типажей и моделей, на которые привык опираться читательский ум.

Меня разочаровала «Лолита» (жаль, что эта по сути пошлая и где-то даже нудная история затмила в массовом сознании другие произведения Набокова). Мне был противен жалкий Лужин. Я всем сердцем полюбил Цинцината Ц. Но история Кречмара, история Горна, история Магды — это, я даже не знаю как сказать... Это нож мясника в руках кондитера, которым он преспокойно отрезал одну аккуратную часть моей читательской плоти, и прирастил на ее место другую, более совершенную.

Воистину, смех в темноте.

Как всегда, хочется написать: Набоков есть Набоков, и нечего к этому добавлять. С другой стороны, очень странно читать откровенно кафкианский роман, написанный витиеватым набоковским языком, а не сухим стилем Кафки. Не исключено, что Владимир Владимирович подвергся в данном случае определённому влиянию Франца Германовича. А в остальном — красивый, странный, безысходно прекрасный и удивительно светлый — в конце, по итогам — роман мастера.

Как-то неловко ставить двойку этому роману, когда у нее столь высокий рейтинг, но я должен быть честен. Эта книга находится за гранью моего понимания – я это признаю и, не буду говорить, что Набоков написал плохую книгу. Слишком уж высокая оценка у этой книги, чтобы утверждать это. Просто сюрреализм, символизм и всякие там аллегории никогда не были моим коньком и я просто не понимаю это «фрейдовское» течение в литературе. Исключением являются Брэдбери и Майринк, их я еще могу спокойно читать и по мере моих умственных способностей воспринять. А вот с Набоковым не сложилось. Может, попробую прочитать какую-нибудь его другую книгу. А что хотел сказать автор в этой книге, для меня так и осталось загадкой. Понятно, что он осмеивает наше общество, но сугубо по моему личному мнению, можно это было сделать хлеще и прямее, но, как говорится, «на вкус и цвет, товарищей нет».

Удивительно, как по разному люди видят «Лолиту»: для кого-то это порнография, для кого-то история необычной, даже запретной любви. Для меня «Лолита» — это высокохудожественная история болезни. Одна из немногих, действительно немногих, хорошо написанных книг, в которых совершенно не чувствую близости, единения с героем. Да, написано мастерски, красиво, однако герою не сочувствуешь, он не вызывает симпатии, впрочем, как и героиня. Лолита, даже будучи показанной сквозь призму гумбертовского обожания лично меня отталкивает, жалости к ней я не чувствую – скорее, я её домысливаю; даже будучи описанной в таких высокопарных выражениях, Лолита остается вульгарной, отталкивающей особой.

И, пока читала книгу, никак не могла не сравнивать её с «Некрофилом» Витткоп. И она и Набоков, в сущности, пишут о девиациях, девиациях сексуальных, однако, читая Лолиту, я не чувствовала желания шокировать, нарочитого смакования отвратительных подробностей, которое, как мне кажется, есть у Витткоп.

«Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня…»

- Иван Бунин

Шахматная доска. Старт. Партия началась. Страсти постепенно разгораются, игра уже в самом разгаре. Какой же фигурой сходить? Конём? Нет, там стоит ферзь, он меня «съест». Ладьёй? Пожалуй, если бы не тот офицер... Что уже конец партии? Мы же только начали! Извините, месье, но уже ночь, завтра закончите, вы обязательно выиграете. Ну, раз так... Ночью снилась доска. Фигуры ходили сами, без чьей либо руки, а я был всего лишь наблюдателем. Вот, пал мой (или противника? нет, всё же мой, я всегда играю чёрными) конь, одним за другим белые рубят пешки и вот уже шах сделан королю. Нет, я не позволю! Дайте мне вмешаться, я спасу вас. Невозможно? Преувеличиваете! Так дайте же...

Сон слетел.

Лужин — известный гроссмейстер, победитель множества турниров, человек, покинувший свою родину после революции, нет, не человек, гораздо больше... Легенда. Улавливаете разницу? Но наш шахматный гений, хоть и весьма гордится своими титулами, однако ж, как ребёнок совсем ничего не знает о жизни. Для него фраза «работа — моё призвание жизни» не пустой звук, он живёт шахматами. В его наивном мозгу постоянно происходят сравнения шахматной доски с реальной жизнью. И всё было бы по-обычному, если бы не женщина, которая меняет всё...

Вот, как вы думаете, если человека лишить его хобби, призвания, увлечения — не суть, что будет? Что будет с человеком? Понятное дело ничего хорошего. И когда Лужина лишили его призвания, основы жизни, он ломается. Ему уже не переучиться, он немолод, да, с ним рядом женщина, которая поможет ему. Или же наоборот воспрепятствует его призванию? Тогда, как насчёт возвращения на старую дорожку? Нет смысла. Ведь этим тренерам, организаторам и прочим личностям ты, как человек не нужен, нужно только бабло, которое на тебе можно срубить.

Набоков — писатель очень «русский», вобравший в стилистику своего письма и подачи материала — всё лучшее, что наша литература наработала за время до его прихода. Наверное, именно поэтому создаётся ощущение, что роман написан в XIX веке с его трагедиями маленьких людей, у которых с удивлением обнаруживаешь — тоже есть чувства, страдания и радости, смотрящиеся намного ярче и живее, чем таковые у аристократии.

Помимо атмосферы традиционного русского романа в книге можно найти и безупречный авторский язык, тот редкий случай, когда удовольствие получаешь от самого процесса чтения, от красоты и грациозности, с которыми писатель с лёгкостью выписывает настолько живые полотна, достойные висеть разве что в музеях искусств. И, несмотря на практически полное отсутствие диалогов, а то, что есть, подано прямой речью — это не производит впечатление скуки, или утомления. Нет, здесь всё работает на автора.

И жаль, что книга коротка, и в то же время понятно, что ничего лишнего в ней не сказано, концовка очень правильная и жизненная.

Резюме: работа настоящего Мастера, к прочтению активно рекомендуется.

Вещь! Роман, который не легко пропустить через себя. Непонятность преступления тяготит. Хотя, на самом деле, совершенно не важно, что совершил Цинцинат Ц. и совершил ли? А ведь думаешь об этом, постоянно думаешь.

Каждый раз вместе с героем боязливо ждать очередного утра, будто он одинок по ту сторону, а я по эту. Словно и я вместе с ним должна взойти на плаху. А эти обманы? Зачем? Казалось бы, его жизнь уже и так прожита, и скоро, очень скоро, нить его судьбы перережет небесная нимфа. Так дайте собраться с мыслями, дайте хотя бы надежду...Не забирайте то, что и так будет вашим... В эти моменты понимаешь, что даже паук приятней человека

(оптимистическая «Немецкая трагедия», с трупом в финале)

В сознании большинства Набоков представляется либо как сочинитель «похабной» «Лолиты» (естественно, прочитать хотя бы пару страниц на пробу таким обычно и в голову не приходит), либо же как автор скучной и безмерно затянутой литературы, написанной непонятно о чём и непонятно для кого.

«Король, дама, валет» — не шахматное, а карточное название, обещает упрощённый, понятный даже неискушённым читателям материал, сразу показывает круг главных действующих лиц и расклад сил — выделяется в творчестве N. тем, что это не часть большого мета-романа, который Набоков писал всю свою жизнь, затем даже и переписывал по-английски, переселившись на другие берега — о стране, которую мы потеряли или, скорее, которой и не было никогда, поскольку эта самая Россия существовала только в воображении писателя, и преобразилась затем под флёром ненависти и ностальгии — далёкая, недостижимая, покрытая голубой дымкой далёка, и которую оставалось только придумать. Это не элитарная проза «ни о чём» и «не для всех» — а напротив, вполне массовая бульварная беллетристика, практически даже нуар-триллер о том, как двое — жена и её молодой любовник — надумали избавиться от третьего лишнего. Автор, тем не менее, обманул читателей, подсунув под оболочкой «чёрного» романа о преступлении не просто более ценный мексиканский мех, а классический психологический роман, драму взросления с не вполне типичным финалом. Если вы ожидаете, что — как в романах Чейза — что-нибудь непременно пойдёт не так, вы окажетесь правы. Но даже если, подобно мне, и угадаете финал, это не мешает получать удовольствие от чтения.

Касаемо жанрового (фантастического и триллерного) интереса хотелось бы отметить пару моментов:

Первый. Изобретение механических манекенов можно рассматривать почти как первый шаг на пути к созданию примитивных роботов. По ходу чтения у меня возникло (отметённое почти сразу и неоправдавшееся впоследствии) подозрение: не случится ли так, что когда любовники осуществят свой план, на сцене, помимо груды обломков механической копии-манекена, окажется живой и здоровый оригинал?

Второй. Аллюзии к еще не написанному «Психозу» — этот странный старичок-квартиросдатель, чем-то напоминающий подряхлевшего Нормана Бейтса. Возможно, это покажется притянутым и совершенно неубедительным, но на меня эти детали — на грани интуитивно-эмоционального — парик, кукла, голос чревовещателя, недомолвки и странности в поведении — произвели именно такое впечатление. Полагаю, толчком к появлению в романе этих неприятных для автора эпизодов послужили события из реальной жизни (интересующиеся этой стороной могут почитать «Недоподлинную жизнь Сергея Набокова», а здесь же — могу утешить — тема нетрадиционных отношений практически не затронута).

Не читавшим Набокова, для первого знакомства с творчеством, можно порекомендовать этот роман — «Король, дама, валет» написан мастерски и нетривиально, одновременно просто и увлекательно. Затем, если понравится, можно попробовать рассказы из сборника «Возвращение Чорба», среди которых имеется и несколько фантастических. И далее по нарастающей, вплоть до английской прозы, которая, по большому счёту, просто перерождение старой прозы Набокова-Сирина.

Отличный роман.

Удивительно, что в восемьдесят книжных страниц можно вместить столько всего!..

То, что иной автор расписал бы на три главы, Набоков умудряется передать в нескольких строчках.

Причём нет ощущения недосказанности. Перед глазами встаёт очень чёткая, детализованная картинка.

Пребывание Ганина в Константинополе описано буквально тремя штрихами.

Штрих: эвакуированные из Крыма белогвардейцы подплывают на пароходе к Константинополю, Ганин видит турка, спящего на груде апельсинов — и «только тогда он ощутил пронзительно и ясно, как далеко от него теплая громада родины и та Машенька, которую он полюбил навсегда».

Штрих: упомянут старый макинтош, который Ганин купил в Константинополе у английского лейтенанта за один фунт.

И — прочерчен вектор: вскользь упомянуто, что после Стамбула Ганин оказался в Польше, в повстанческом отряде непримиримых белогвардейцев, и только потом осел в Берлине.

Три штриха.

И — больше ничего.

И — ничего больше не надо. Портрет готов. Нам всё-всё-всё понятно про Ганина и про то, каким он был в двадцатом году.

Это большое мастерство. Целую лотосные стопы мастера.

Ну, это же Набоков. Что тут можно сказать. Даже переведённый с английского мастер прекрасен, тягуч, занимателен, ироничен и изящен. Профессор Пнин впитал, как мне показалось, черты самого Набокова, но при этом Пнин гораздо более прозаичен, более уныл, более шаблонен, нежели его автор; и всё же он сохраняет некое очарование, которое эмигранты обычно теряют в чужой стране. Пнин живёт прошлым и не хочет в настоящее — а если и хочет, то в какое-то другое, и это почему-то не раздражает, не удивляет, а по-доброму умиляет. Это грустная и по-своему смешная книга. Но что тут говорить. Это же Набоков...

Чего хотел сказать набоков в Лолите? Как то в голове не укладывается. Произведение — словно ода педофилии. Автор описывант Г., словно восхищаясь им. Мысли ГГ невероятно детально изложены, словно умоляя «пойми, посочуствуй!!!», но вызывают лишь омерзение. Во всем произведении нет и намека о любви: все вертиться либо вокруг слепой страсти и похоти, либо на расчете и жажде мести. Все образы в произведение словно живые куклы — марионетки дергающиеся в канвульсия примитивных эмоций и потребностей. Язык сухой, небрежный, ужасно много иностранных фраз, очень часто используемых не к месту. Странно, что произведение написанное в стиле «исповеди» или «спика подвигов», кому как нравится, не воспринемается таковым — начитанный ГГ в совершенно неуместных моментах кичится своей образованностью, в самый не подходящий момент становиться прастофилей. И еще, разительные перемены в характере Г. происходят лишь на последних страницах, им не предшествует ни каких знаков или же намеков на эти изменения — все происходит в секунду, словно свалившись с Луны.

Итог: как Станиславский хочется крикнуть: «Не верю!», а еще не впечатлило, разочаровало,не понравилось. Грязь жизни, пороки, преступные страсти намного лучше описаны у Паланика, Достоевского, Клевенджера.

Не так уж часто удается получить большое удовольствие непосредственно от самого процесса чтения, когда каждый абзац, каждая строка, подчас и отдельное слово предстают чем-то законченным и самоценным. «Приглашение на казнь» яркий пример того, каким, вообще говоря, и должно быть истинное творение литературы, именуемое «русским романом». (Мне кажется, что лучшие свои вещи Набоков написал всё-таки на русском. Да и выражения типа «Сократись, Сократик» возможны только в русском языке.) Это глубоко оригинальное, как по содержанию, так и по языку, произведение мастера, которое, само собой разумеется, не подлежит однозначной и легкой интерпретации. Пожалуй, оно так же «непрозрачно» для этой цели, как и его главный герой, Цинциннат Ц непрозрачен для обитателей его странного мира. Речь можно вести лишь об ассоциациях, которыми столь богато подобное чтение.

Тема мучительного ожидания героем казни встречается в творчестве многих выдающихся писателей. Достаточно вспомнить известные произведения В. Гюго и Л. Андреева. Формально она присутствует и у Набокова, но в виде, ослабленном, можно сказать, сюрреализмом, фантасмагорией и нарастающей атмосферой абсурда. Хотя, благодаря его писательскому таланту, этот абсурд приобретает, как говорится, пугающие черты реальности. Но может быть, более чем страхом смерти Цинциннат мучим сознанием своей изначальной беспомощности и обреченности. По сути, он сам есть одно страдающее сознание, абсолютно пассивная фигура, безропотно принимающая свою судьбу и лишь старающаяся сохранить достоинство. Пассивность Цинцинната как будто даже подчеркнута хрупкостью его фигуры. Полнейшее, запредельное и фантастическое одиночество, одиночество, которое трудно вообразить, довлеет над ним. Тоска, какая тоска, повторяет он то и дело. Все вокруг, начиная Марфинькой, и кончая «дружелюбным» палачом мсье Пьером, подвергают Цинцинната утонченным издевательствам, ни в малейшей степени сами того не сознавая, не имея никакого к тому целеполагания. Кстати говоря, этот мсье Пьер, этот «маэстро» и любимец женщин с вставной челюстью фигура настолько же отталкивающая, насколько и незабываемая в своей нелепой чудовищности. Удивительным образом персонажи романа, кроме Цинцинната, постоянно балансируют на ускользающей грани между реальностью и бутафорией. Бутафория в данном случае не физическая (как у оживающих кукол в рассказе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Игрушечных дел мастеровые»), хотя под конец возникает и она, но душевная. «А почему, собственно говоря, всё устроено так, а не иначе?» — хотелось бы спросить Цинциннату, но спросить некого, ведь даже Бог в его мире отсутствует. Его «гносеологическая гнусность» есть невысказанный и не осознаваемый до конца онтологический протест, направленный всему миру. Думается, что нелегко было изобрести и воссоздать (на бумаге) такое «инферно». И со странным чувством узнаешь в этой картине русские, российские черты. Интересно, что сходное ощущение острой тоски, «неправильности» жизни возникало у меня, в своё время, при чтении произведения совершенно иного плана. А именно, «Детей подземелья» В.Г. Короленко, где глазами полуребенка-полуподростка показаны угасание и смерть нищей девочки.

Текст с первой строки властно приковывает к себе внимание своим смысловым богатством, своим художественным совершенством. Раз ступив на тропу этого универсального по жанру и стилю романа, читатель просто вынужден пройти её до конца. Что касается финала, то он, вероятно, принципиально, как поэтический образ, не может быть подвергнут чисто рациональному истолкованию. Возможны многие интерпретации (см., к примеру, Н. Букс «Эшафот в «Хрустальном дворце»). К слову сказать, «набоковедение» по своему объему и богатству сродни «гомероведению». Но всесторонний и холодный анализ текстов, сколь бы он ни был интересен, лежит несколько в стороне от непосредственного, личного восприятия произведения искусства (литературы). Известны слова Набокова: «Великие романы это, прежде всего, великолепные сказки… Литература не говорит правду, а придумывает ее». У меня мелькала мысль о перерождении, подобном тому, которое испытывает Атанасиус Пернат в майринковском «Големе». Во всяком случае, даже самый тягостный и абсурдный кошмар имеет конец и это можно рассматривать как символ надежды.

Наконец, прочёл. Ну, гм. Неплохо. Но после «Защиты Лужина» не поднимается язык сказать «Хорошо или прекрасно». Нет в «Лолите» того набоковского богатства образов, как в «Защите», или в «Короле, валете, даме». Да, он сам перевёл этот роман на русский — но именно перевёл. Нет чувства, что он его написал. Что сказать о самом романе в отрыве от языка? Гумберт вызывает омерзение, педофил, чёрт побери. Лолита — тоже не сказать чтобы ангел, но при этом внушает уважение факт изменения Гумберта к концу, когда он осознаёт, что любит не только нимфетку-лолиту, но и человека-лолиту, даже беременную, даже 17-летнюю. Какие-то сумбурные мысли, право слово, у меня по поводу этого романа. Скажем так: неплохо, но раздули из него шедевр в первую очередь из-за скандальности, а не из-за его художественно-психологических достоинств, полагаю я.

Великолепный роман Владимира Набокова! Красивая идея антиутопии, изложение которой, по-хорошему, может вполне поместиться в небольшом рассказе. Но автор, видимо, воспринимает эту тему (сюжет пересказывать не буду) близко к сердцу и растягивает ее до размеров романа, за что я лично ему очень благодарен. :) Десять баллов от меня роман получает не столько за фантастическое содержание (смысл которого становится ясен практически сразу), но, в первую очередь, за невероятно художественно и содержательно точный, красивый язык автора! Как так можно писать? Это само по себе фантастика! Ну и концовка романа конечно же тоже хороша.

Удивительно все-таки насколько человек показывает себя в своем творчестве. Хотя, может быть, это логично. Говорят, что человеку важно разгадать одну загадку в жизни — себя. И...

Набоков — талантливый писатель. Подчас одно только слово — верное, совсем неслучайное ( чувствуется, что автор долго его искал, вынашивал и определял ему место в тексте) заставляет увидеть все своими глазами, ощутить именно тот запах, услышать те звуки, представить ту женщину.

Да, Набокова сложно читать. Потому что устаешь видеть мир его глазами. Яркий, насыщенный, человеческий мир, в котором и пороки и добродетели ходят так близко, что порой перемешиваются между собой. И не совсем ясно, где начинается предложение, а где заканчивается, где плохое, а где хорошее. В жизни все так. И грустно и страшно...По-крайней мере, в жизни Набоковских героев, которые все как один, немного циничны.

А читать о циничных людях и благодаря таланту автора видеть мир их глазами, крайне нелегко. Ведь тогда приходится хоть на минуту, а поверить в то, что ничего светлого в будущем не будет. Потому что герои, то есть мы все, давно перестали быть светлыми. И чуда нет... А если и есть, то мы не верим в него, отдавая его в руки пьяных, обрюзгших, чужих людей.

Что еще сказать о романе? Эмоционально он очень силен. Написан блестяще. Но... Остается «но» после его прочтения. Останется ли оно у вас?.. Может быть. Только вряд ли вместе с ним подарит вам этот роман тепло. Скорее разочарование.

У меня было так: прочла и поняла — все уехали. Простыни смяты, вещи разбросаны. А в мусорном ведре валяется сломанная безделушка. И вот ты смотришь на нее и понимаешь, что раньше она была талисманом. Просто потом кто-то решил, что глупо верить в ее силу. Но ведь и птица, если ее убить, станет лишь горсткой пуха, костей, плоти... А как пела раньше. Только кто это помнит?.. из циников.

В. В. Набоков едва ли не первым в русской литературе начал разрабатывать тему альтернативной биографии А. С. Пушкина. Вот и в романе «Дар» эта тема затронута: сначала как мистификация школярами своего вернувшегося в Россию из САСШ родственника. Пользуясь долгим его пребыванием на чужбине (действие происходит в 1860-х), юные мистификаторы, в ответ на вопрос «а как там Пушкин?» отвечают в том смысле, что-де жив-здоров и даже тиснул на днях новую поэму. А потом, на каком-то театральном спектакле, показывают похожего зрителя, — «да ведь это и есть Пушкин...» Один из героев до того увлечён розыгрышем, что ему и самому начинает грезиться великий поэт, «пощаженный пулей рокового хлыща» и «вступивший в роскошную осень своего гения».

Одно из волшебных свойств набоковского дара творчества — в успешных попытках опровергнуть «тройную формулу человеческого бытия», — со всей его несбыточностью и неизбежностью.

Набоков вновь и вновь возвращает ушедшее, казалось бы, навсегда. Время оказывается обратимо, а реальность — изменчива...

«Многослойный» роман классика, где есть игра с реальностью и культурой, альтистория (параистория), научная фантастика, философский трактат , заметки энтомолога — хотя на первом плане — сюжет «благополучного варианта» «Лолиты». Произведение-«ребус», коих немало у Набокова, и расшифровать этот «ребус» ещё только предстоит. Впрочем, писатель и сам был альтернативой (единственным, — по оценке А. Битова, — представителем русской литературы в её естественном развитии, — какой бы та стала, если б не катастрофы ХХ в.), — со свободным многоязычием и столь же свобоной игрой со смыслами.

(Интересно, читал ли Набоков «Человека в Высоком Замке»? Между «Адой» и шедевром Дика — всего каких-нибудь семь лет и — достаточно много общих приёмов: каллейдоскоп реальности, «роман в романе»...)

С удовольствием прочитал первый русский роман В. Набокова. При чтении меня постоянно не отпускала одна мысль: как зрело пишет автор, а ведь это его первая книга и ему было около 25 лет. Роман получился таким контрастным что ли: серые будни русской эмиграции и белые воспоминания о предреволюционной юности. Читая книгу, постоянно вспоминал уроки литературы в школе: лишние люди Онегин, Печорский. Набоковский Ганин, наверное, тоже из этой же породы.

Книга прочиталась с интересом. Будут ли Ганин с Машенькой вместе? Этот вопрос решится только на самой последней странице...

Лолиту прочитал еще в институтские годы, в середине 90-х. Книга произвела неизгладимое впечатление. Такого не читал никогда. Потом был фильм, благодаря которому образы Набокова стали еще ярче и запомнились на всю жизнь. Есть огромное желание перечитать сейчас и узнать — изменилось ли восприятие теперь, с высоты того что уже читанно за эти годы...

Очень красивый и емкий рассказ.

Двадцатилетний поэт приходит в себя на кушетке. В томительном полусне он обменивается парой реплик с сестрой, выполняет ее просьбу, а когда возвращается, его, наконец, настигает кульминация – бурный оргазм вдохновения. Можно было бы назвать рассказ «зарисовкой», но это, несколько поверхностное слово, тут не подходит, скорее миниатюрное исследование процесса творчества, самого сладостного момента, когда конвульсивные метания теней от слов складываются в строки и звенят, доводя своего автора до сладостных судорог и слез.

В своем полусне поэт то полностью растворяется в деталях окружающего мира, то вновь возвращается к себе. Набоков выстроил это, меняя точку повествования: то от первого лица, то от третьего, он словно переключает zoom in/zoom out. Но, следуя логике рассказа, это сам поэт ощущает себя «я», а потом выходит из себя и видит лишь некого «он». «Ни полосатая темнота в комнате, ни освещенное золотою зыбью ночное море, в которое преобразилось стекло дверей, не давали ему верного способа отмерить и отмежевать самого себя».

Объемными образами («И как сквозь медузу проходит свет воды и каждое ее колебание, так все проникало через него»), точными аллитерациями Набоков подчеркивает, как поэт пропускает окружающее и самого себя, бледного, с нечистой кожей, с зубами и застрявшими в них кусочками ужина, через некое добавочное, поэтическое «я», как сдвигаются тени, как настоящее воспоминание (о матери) рождает воспоминание будущее (об отце, который еще жив, но о котором он когда-нибудь будет воспоминать) и из всей этой мешанины каким-то образом возникает «громадная, живая, вытягивалась и загибалась стихотворная строка». И концовка рассказа смыкается с началом: вдохновение настигает поэта как отсвет вспышки фонарей осветивших Байришер Плац. Конечно, стихи будут более чем так себе («ничтожные, бренные стихи»), но главное — это сладострастие самого процесса, та радость, то, почти чувственное, содрогание, которое испытает поэт.

Используя приемы Пруста (также разрабатываемые Газдановым — на которого есть прямое указание в рассказе — в этом отношении есть определенные переклички между «Тяжелым дымом» и «Водяной тюрьмой»), Набоков весьма ловко их разрабатывает и обыгрывает, вплетая в свои собственные находки.

Хорошо весьма. И даже еще лучше.

Блестящий рассказ. Простота и даже очевидность темы отлично гармонируют со сложностью структуры повествования и удивительной красоты стилем.

Набоков начитался фантастических журналов. Ему как человеку считавшему, что литература – это всегда «фантастика», всегда выдумка и «сказка», какой бы она не пыталась быть реалистичной, видимо, особенно забавным казалось такое жанровое самоограничение. Конечно, он не отказал себе в удовольствии и немного прошелся по фантастическим штампам своего времени (курьезным ныне), впрочем, его обобщения до сих пор актуальны. И вот что получается, когда Набоков пишет «фантастику».

Ланс (Ланселот) отправляется в космос к какой-то неизвестной планете. Его престарелые родители мистер и миссис Боке переживают и ждут своего сына. Сын возвращается, упоминает о гибели в путешествии своего друга и коллеги, говорит, что скоро улетает назад. Все. Это ведь литература, и язык, стиль, структура текста тут куда важнее истории.

Фактически, способ «рассказывания» в данном случае важнее самого рассказа. Повествование ведется от некого третьего лица, некого неизвестного и классического наратора, с другой стороны, «Ланса» рассказывает двоюродный дед мистера Боке, который представляет будущее и своего потомка, с третьей стороны, в рассказе явно прослеживается и сам мистер Боке, который смотрит в прошлое и размышляет о путешествии своего сына в терминах сказочной героики рыцарских романов. Набоков организовал повествование из прошлого и из будущего и с некоей точки метаописания, из которой и видно, что “the future is but the obsolete in reverse” (Будущее – это прошлое, видимое с другого конца). Причем, – и это самое классное и самое сложное, – повествование не переходит от одного рассказчика к другому, а как бы «перетекает» без четких границ, иногда оно вроде как находится в руках сразу у всех троих.

Мистер Боке – медиевист, специалист по средневековому роману (и сын у него Ланселот), и поэтому приключения Ланса на другой планете в его представлении пронизаны образами из Кретьена де Труа и Мэлори. Супруги не могут увидеть, определить опасности, поджидающие их сына, поэтому они у них связываются с привычными страхами за Ланса, который увлекается альпинизмом, и представляются в виде страшных для них слов: “great glacier”, “schrundr”, “avalanche” (гигантский глетчер, шрундр (а тут, видимо, родители не до конца расслышали, что сказал им сын и просто представили это угрожающее слово), лавина). Набоков так и передает эмоции Боке – через очень сложное сплетение деталей, намеков, многослойных образов (так опасности для сына представляются еще и виде ледяного готического (медиевист же) собора, на который он взбирается). Очень подробно описаны домашние шиншиллы Ланса (подробней, чем он сам), которых он оставляет родителям, и забота об этих зверьках еще больше подчеркивает страдания «пьяного от горя» (drunk with grief) отца. То есть никаких заламываний рук и воя, никаких тыканий пальцем автора на эмоции его героев, Набоков изящно сплетает очень тонкую структуру и организует ее в «тройной» временной проекции.

Такая вот она – «фантастика» от Набокова.

Очень красивый рассказ.