Плохой претенциозный роман с бедным сюжетом, с бледными персонажами, которым, по сути, в сюжете и делать-то нечего, с вывороченным, корявым, мёртвым стилем, претендующим на изысканность. Путанные предложения, нелогичные повороты интриги, полная неубедительность героев.

Набоков пыжится изо-всех сил, стараясь представить своего Лужина гениальным шахматистом, но художественно передать гениальность героя оказалось невозможно. Вероятно, убедительно описать гения может только писатель, сам не лишённый гениальности, потому у Набокова ничего и не получилось. Описание шахматных партий тоже не впечатляет. Витееватые пассажи в стиле декадентской литературы, нечто среднее между Габриэлем д´Aннуцио и Мережковским, плохо вяжутся с логичной ясностью шахмат.

В общем, очень скучно. Набоков предлагает нам заинтересоваться внутренним миром Лужина, но делает это посредством синтаксических кружавчиков, а не сюжетной интригой или яркими образами.

Но, поскольку Набоков занимает очень высокое место в иерархии русских писателей, уже сама скука, вызываемая плохо написанной унылой книгой, оказывается достоинством. Душа, как сказал поэт, обязана трудиться (и день и ночь, и день и ночь), поэтому несчастный читатель с кряхтением дотащившийся до конца романа, испытывает законное чувство гордости: он приобщился к Высокому, к Большой Литературе! Лёгкость, внятность и занимательность, понимаете ли, не есть качества Настоящего Великого Искусства (то, что книги А.С.Пушкина легки и занимательны, роли не играет), ибо Настоящая Великая Книга должна оставлять ощущение, будто писатель накорябывал её, мучаясь запором. Ну, вот так примерно, как Набоков пыхтел и тужился, выпекая своего Лужина.

Лучший русскоязычный роман Набокова. Очень качественный психотриллер, опередивший своё время лет эдак на десять.

Позже, с середины сороковых годов, такие книги начнут писать Буало-Нарсежак и Патриция Хайсмит.. Да, и Джим Томпсон, конечно. Но первым был всё-таки Владимир Набоков. Позже Набоков написал не столь бескомпромиссное (но столь же стильное) «Отчаяние» и на этом его опыты в жанре «черного психотриллера» были завершены, как я понимаю, по причине отсутствия интереса у русскоязычных читателей и неправильного позиционирования английского перевода. В общем, Набоков ушёл в напыщенную «профессорскую» литературу и снискал себе бессмертную славу именно на поприще надувания щёк и многозначительного задирания бровей. Жаль. Он был отличным сочинителем криминальных историй, поданных с точки зрения жертвы преступления — и преступника. Цинизм, жестокость, холодное чувство юмора и стильность у Набокова были в безупречной пропорции. Увы, увы... Не сложилось.

Но, по крайней мере, двумя отличными психотриллерами он нас одарил. Спасибо ему за это.

Я тут выскажу своё мнение, только своё, не претендующее на абсолютную истину.

С моей точки зрения, с субъективной точки зрения, с кучи книг, прочитанных мной в течение жизни, «Лолита» — одна из самых переоценённых книг мировой литературы.

Прежде всего, написано плохо. Не только стилистически коряво, на каком-то мёртвом, никогда не существовавшем «русском» языке, но и в повествовательном смысле — плохо. Тему я не касаюсь. Педофилия — тема для книги ничуть не хуже всякой другой темы. И на таком сюжете можно создать великое произведение. В конце концов, Джульетта из гениальной трагедии Шекспира всего на год старше Лолиты Набокова. Однако «Лолита», увы, не великий роман.

Но сначала о стиле. Я не читал английский оригинал, знаком только с авторским переводом на русский язык — и что сказать? — напыщенные, тяжеловесные пассажи, стилистический выпендрёж на пустом месте. А как же иначе? Автор-то позиционирует себя, как непревзойдённого стилиста и исключительного знатока русского языка, тут уж, конечно, нельзя писать просто, надо пританцовывать и подвывать, плавно помахивая руками над головой. Иначе никто не поверит, что стиль — есть. Есть ли «стиль» у Пушкина? Есть ли «стиль» у А.Н.Толстого? И тот и другой писали книги, чтобы рассказать некую историю, а стиль появлялся, как смазка сюжета, как приятное добавление к интересной истории. Поэтому, чтобы увидеть стиль Пушкина, надо напрячься. А «набоковский стиль» буквально в глаза бросается. Очень сложно его не заметить, напрягаться не надо. Только это дурной стиль. Так не говорят, да и читать «набоковские» пассажи трудно, они не звучат при произнесении вслух, в них нет музыки русского языка, зато есть напряжение унылой лекции, излагаемой с профессорской кафедры засыпающим студентам.

Кроме того, неинтересный сюжет. Вся история Гумберта Гумберта, Куильти Куильти и Лолиты Лолиты умещается на паре страничек. Для того, чтобы из двухстраничного рассказика получился роман, Набоков вставляет туда ненужные эпизоды (русский офицер, не смывший воду в унитазе — зачем это? какое отношение это имеет к педофилии ГГ или его любовной истории?), вставные главы (длиннейшее описание дурацкой поездки к эскимосам — какие эскимосы? при чём здесь эскимосы? — ни один из поклонников романа не смог мне объяснить, для чего нужна эта глава), утомительные перечисления (список учениц класса Лолиты — просто передранная страница телефонного справочника). В общем, в текст «для атмосферности» и издательского листажа влито несколько вёдер воды.

Вдобавок, роман настолько старательно по-ученически иллюстрирует популярные фрейдистские брошюрки, что Набоков специально в пердисловии предупреждает, что к роману с фрейдистскими критериями приближаиться НЕЛЬЗЯ. А то исчезнет «волшебство очарования». Ибо писалась «Лолита» откровенно по статейкам фрейдистов (не самого Фрейда, а его примитивных коммерческих подражателей) и слишком заметно, как мало в строении романа собственно творчества. Просто раскрашенная фрейдистская схема, иллюстрация к популярному изложению фрейдизма, и всё. Например, история с сорвавшимся любовным свиданием в детстве Гумберта Гумберта — пересказ главы из учебника психоанализа о формировании невроза.

Наконец, в романе банально нет образов. Как выглядит Гумберт Гумберт, что он за человек? Что он любит, кроме двенадцатилетних девочек? А мы не знаем. Он не человек, а сюжетная функция. Мама Лолиты? Пустое место, картонная фигура. Сама Лолита? И о ней мы не узнаём ничего, так что все сюжетные повороты, типа потери Лолитой девственности в лагере для скаутов и бегства с Куильти Куильти оказываются полной неожиданностью для читателя. Ничего не вытекает из характера Лолиты, потому что никакого характера у неё нет. Чуть лучше обстоит дело с Куильти Куильти, но этот вроде бы эффектный персонаж механически составлен из разнородных деталей, плохо пригнанных друг к другу и, вдобавок, не имеет никакого прошлого: подобного литературного героя можно придумать, но нельзя выстроить ему биографию, он появляется из ниоткуда, по сюжетной надобности, не имея генезиса. И так весь роман. Пустота. Болтовня. Картонные персонажи. Высокопарные, напыщенные рассуждения, не стоящие выеденного яйца.

Роман писался явно на скорую руку, может, за пару недель, для денег и для скандала. То, что книжка задумывалась и выписывалась годами, это, конечно, рекламная легенда.

Ну, скандал разразился, да. И прославил скандалиста. Отличный коммерческий рассчёт. Набоков с тех пор был признан мэтром, пишущим профессором и вообще сделал карьеру. Был риск, что скандал его уничтожит. Но Набоков рискнул и выиграл. К моменту написания «Лолиты» он понял, что его карьера русского писателя провалилась, потому что нет людей, которые могли бы и хотели бы читать хорошие книги по русски — уже сверстники Набокова предпочитали французский и английский, а более молодое поколение эмигрантов русский язык вообще не знало. Попытка стать англоязычным писателем тоже провалилась — два романа, очень старательно написанных, не вызвали ни малейшего интереса у читателей. Поэтому Набоков пошёл ва-банк, выбрал наиболее скандальную, как ему казалось, тему и украсил её множеством ссылок на престижную Большую Литературу. Плюс сам сюжет является развёрткой довольно пошлой метафоры: «пресыщенная извращённая Европа соблазняет и развращает юную и свежую Америку» или, если хотите, наоборот — «юная и хищная Америка соблазняет и бросает старую извращённую Европу». Метафора эта неточная и ничего не объясняющая, но привлекательная своей кажущейся интеллектуальностью. При чтении «Лолиты» можно почувствовать себя умным без малейшего напряжения умственных способностей. Это ценно!

Такой трюк принёс профессору филологии Владимиру Набокову большой успех как у читателей, так и у литератроведов.

Кстати, если бы сам Набоков не настаивал так упорно на скандальности темы — никто бы не заметил, что «Лолита» «ужасная», «порнографичная» и «скандальная». Эротики в «Лолите» нет, точно также, как нет психологии. И то и другое заменено рассуждениями. Патологичность? Она тоже громогласно заявлена самим автором, но сам роман спокойно укладывается в длинный ряд книг с похожим сюжетом. Романов о любви взрослого мужчины к девочке-«нимфетке» более чем достаточно, от Федора Достоевского до Колетт, и читателей это никогда не шокировало. Сам Набоков тому пример — в «Камере Обскура» (кстати, этот его роман на две головы выше «Лолиты» и много лучше написан) развратная героиня тоже девочка-подросток, и ничего, никто не ахает в ужасе. Набокову пришлось буквально изо-всех сил выпячивать «извращённость» и «непристойность» выбранного им в «Лолите» сюжета, чтобы вызвать скандал.

Набоков молодец. Он ловок и умён, как жулики-портняжки из сказки Андерсена «Новое платье императора», которые поставили умников в такое положение, что все были вынуждены врать и притворяться, находя несуществующие достоинства в пустоте.

Когда-то давно, в конце 90-х, после выхода на экраны «Лолиты», все считающие себя более или менее читающими людьми бросились читать одноименный роман, чтобы иметь полное право в разговоре поумничать, а я мол не только смотрел, но и читал. Я в том числе. Мусолила долго, но до конца так и не домусолила. Осадок и от книги, и от автора остался премерзкий – ну какой, скажите, нормальный человек будет писать про педофила, да еще так обстоятельно и подробно? Юношеский максимализм сразу записал этого автора в разряд дешевых графоманов, не брезгующих никакими грязными шокирующими приемами, ради одной лишь цели – удерживать внимание читателя. И за всеми этими приемами не увидела я ни какой-то особенной красоты стиля, ни филигранности фраз, ни органики текста.

Знакомясь с Набоковым сейчас, когда мне не двадцать, а гм… немножко больше, испытываю состояние тихого шока. Какое вопиющее заблуждение! Как могла я быть настолько слепа и ограничена во взглядах, чтобы не понимать, что передо мной гениальная работа?

Если говорить конкретно о «Защите Лужина». Разве может не обладающий талантом писатель дать нам возможность прочувствовать состояние человека, медленно, но неотвратимо скатывающегося в пропасть безумия, со всеми вытекающими страхами и фобиями, его мировосприятие, в котором путаются сон с реальностью, жизнь с шахматной партией? Безусловно, нет.

Роман, несомненно, впечатление производит сильнейшее. Интересная особенность – практически полное (за исключением некоторых фамилий) отсутствие имен. Как-то так и без них все органично, будто и не нужны они вовсе. Второй момент, на который обращаешь внимание при чтении, — немногочисленность диалогов. Казалось бы, можно заспотыкаться, увязнуть в каких-нибудь особенно громоздких описаниях, но это абсолютно не так – весь текст от первого слова до самого последнего читается просто на одном дыхании.

Пару слов о финале. Несмотря на трагизм, не остается ощущения горького разочарования или сожаления – концовка очень правильная, логичная, едва ли не единственно возможная.

Итог: роман замечательный, автор – гений, настоящий художник слова.

«Лолита» — самый популярный роман Владимира Набокова. Этот труд более полувека исследуется литераторами и поклонниками, до сих пор преподнося ошеломляющие открытия. Самая известная аналитическая работа — «Ключи к “Лолите”», где Карл Проффер продемонстрировал, что смысловая насыщенность произведения числом этажей глубже любой подземки из наиболее фантастических диггерских небылиц.

Выдающийся мировой классик не просто вплёл в это творение бесчисленные отсылки, языковые игры, цитаты, подсмыслы и аллюзии, а буквально соткал из них самостоятельное интеллектуальное пространство, насытив его потрясающей гаммой оттенков, чьи тончайшие нити связаны хитрейшими хирургическими узлами. Роман напоминает прозрачный лабиринт с множеством ходов, лестниц и лифтов, невидимых для глаз слабого калибра: сколько ими не стреляй — всё вхолостую, если нет убойного заряда эрудиции.

Для начитанного читателя всё тоже не просто: Набоков расставил изощрённые капканы, выстроив вдоль них узнаваемые сюжетные конструкции, как бы намекающие на знакомый исход, играющие на узнавании, ввергающие в искушение предугадать дальнейшие события, но неизбежно уводящие прочь от истины.

На одном из смысловых этажей «Лолита» — это произведение о тексте, его возможностях, недоступных рядовому писателю, силе слова, понятии литературы, как магического акта и метода постижения красоты. Также данный роман — история искусства, но избирательная, вычленяющая любимые Набоковым работы, обыгрывающая, переиначивающая, но отдающая им дань уважения летопись художественных узоров — ход, ранее использованный в «Подлинной жизни Себастьяна Найта».

Есть в произведении черты и других работ Владимира Владимировича. Не смотря на разнообразие тем, он оставался верным себе — писал о том, что ценил более всего, о вещах, вызывавших восхищение, содрогание, трепет: женщинах, доме, детстве, бабочках, литературе, любви — эти элементы наследуются работами Набокова, как гены, мутируя, но сохраняя узнаваемость, и сосредотачиваясь в главном мотиве автора — утрате. Из книги в книгу она представляется смертью («Соглядатай»), предательством («Камера обскура»), иммиграцией («Дар»), разлукой с возлюбленной («Машенька»), арестом («Приглашение на казнь»), ностальгией («Подвиг»), безумием («Защита Лужина»), но всегда сохраняются главные акценты: нечто осталось в прошлом, безвозвратно.

Сама Лолита — такой же наследуемый вектор Набоковского творчества. Нимфетка прошла долгий путь становления и развития образа, плавно перетекшего из реальной утерянной любви в недостижимый художественный призрак Машеньки («Машенька»), а затем в — неверную Марту («Король, дама, валет»), предающую влюблённого в неё мужчину, что обрело ещё большую рельефность в персонаже Магды («Камера обскура»). Юная соблазнительница по кусочкам вбирала в себя черты героинь не только Набоковских, но и мировых произведений. Её черты восходят к Матильде — соблазнительнице из «Монаха» М.Г. Льюиса, но ещё более ранний, вероятно, старейший, источник подсказывает стихотворение Владимира Владимировича — «Лилит», рассматривающее первородную женщину, как молодую искусительницу — это найдёт отражение в сочетании детской наивности и дьявольского расчёта объекта обожания Гумберта Гумберта, хотя и оставит открытым вопрос, была ли девочка такой сама по себе или сформировала эти качества с подачи Куильти.

В Лолите слилось несколько литературных потоков, и выше приведён лишь один. Неоспоримо, что героиня и сама фабула романа взяты из двух редакций повести «Волшебник». В «Даре» также фигурирует краткое отступление, описывающее сюжет грядущего произведения. Та же наивная девочка присутствует и в «Приглашении на казнь», где ей отведено не так уж много внимания.

Лолита — уникальный персонаж, живой, энергичный, достоверный. Её характер, повадки, привычки, фразы, трансформации психологии — всё создано с ювелирной тщательностью, заставляющей восхищаться гениальностью автора. В литературе с большим трудом можно разыскать сопоставимых по уровню проработки героев — и это притом, что нимфетка даже не является протагонистом произведения. Фактически, получить представление о девочке можно ещё до первой встречи, при помощи бытовых мелочей, да и сами мелочи в романе живут своей жизнью, иногда предвосхищая события, — незримо для первого прочтения.

Нимфетка вернётся в творчество Набокова ещё несколько раз. Её отголосок промелькнёт в «Прозрачных вещах», ну а «Ада» отведёт девочке центральную роль, существенно дополнив образ — однако, это уже будут новые истории, не имеющие достаточно общих признаков с тем вектором, чья цель и апогей — «Лолита».

Помимо самой героини, в романе достаточно ярких персонажей с индивидуальными чертами, двумя-трёмя штрихами обрисовывающими всю жизнь человека. Идеальный пример — парикмахер, исчерпывающие сведения о котором сообщаются в двух предложениях: «В Касбиме очень старый парикмахер очень плохо постриг меня: он всё болтал о каком-то своём сыне-бейсболисте и при каждой губной согласной плевал мне в шею. Время от времени он вытирал очки об моё покрывало или прерывал работу дряхло-стрекотавших ножниц, чтобы демонстрировать пожелтевшие газетные вырезки; я обращал на это так мало внимания, что меня просто потрясло, когда он наконец указал на обрамлённую фотографию посреди старых посеревших бутылочек, и я понял, что изображённый на ней усатый молодой спортсмен вот уже тридцать лет как помер».

Отдельного рассмотрения заслуживает протагонист. К сожалению, современные писатели усердно демонстрируют, как трудно придумать интересного главного героя с индивидуальными чертами, но вот Набокову это удалось в вышей степени искусно. Гумберт Гумберт — харизматичная личность, имеющая прекрасное чувство юмора и поэтический взгляд на мир, а также ощущаемое при чтении обаяние. Многое здесь унаследовано от Германа Карловича — центрального персонажа «Отчаяния», — но в «Лолите» всё восходит на принципиально иной, несопоставимый ни с чем уровень.

Трагедия Гумберта Гумберта базируется на стихотворении Эдгара По «Аннабель Ли» и личных переживаниях Набокова, вызванных разлукой с первой любовью, а возможно, и некой Полинкой из далёкого прошлого, но не ограничивается ими. Литературный первоисточник и субъективный опыт используются для художественного оформления страданий, в то время как фактологическая база взята из трудов по психологии. Владимир Владимирович не пишет наобум, не пытается заполнить отсутствие знаний фантазией, а действительно исследует вопросы сексуальных девиаций с научной точки зрения. Жизнь главного героя иллюстрирует идеальную картину для формирования педофильских наклонностей, учитывая все стадии: от борьбы до оправдания, от отторжения до принятия порицаемых обществом склонностей.

Однако «Лолита» никогда не была, и быть не могла сухим изложением фактов: Набоков, как настоящий писатель, пропускал через себя все эмоции, наделял каждый пассаж ноткой понимания, прочувствовал переживание персонажа, потому роман получился настолько убедительным и искренним. Произведение психологически безупречно, поскольку написано с усердной, сосредоточенной работой над каждым словом.

Впору упомянуть о главном и часто не понимаемом мотиве романа. Лолита — не просто причина вожделения главного героя, не смотря на то, что и в этом есть доля правды. Для него она — объект воздыхания, та самая, отобранная болезнью первая возлюбленная, утрата которой не давала покою всю жизнь. В лице нимфетки Гумберт Гумберт обрёл шанс вернуться назад, подарить второй половинке всё тепло, некогда недоданное Аннабелле Ли, и протагонист искренен в своём порыве, как бы это не противоречило социальным условностям.

Любовь и страсть идут неразрывно. Было бы ханжеством обвинять Гумберта Гумберта в том, что в его случае не произошло иначе, и следует отметить — именно Лолита в итоге соблазнила воздыхателя. Он же боролся за её счастье, старался совместить в себе роль заботливого отца и очарованного поклонника, возносящего любимую на пьедестал, но, увы, такое стремление слишком сложно реализовать.

Набоков приводит читателя к потрясающей по глубине драме, где оба — жертвы, и они же — угнетатели друг друга. Все хотят счастья, но причиняют лишь боль. И как бы ни хотел Губмерт Гумберт обеспечить Лолите здоровое, радостное и полноценное существование — не выйдет. Она утратила детство, не нашла цель в жизни, лишилась рационального представления о действительности. Нимфетка — демон, но кем или чем созданный? Неправильным воспитанием? Ранним сексом? Куильти? Обстоятельствами? А может, это естественная склонность особой породы людей? Ответа нет, и каждый волен найти его самостоятельно.

Сложно и неправильно обвинять Гумберта Гумберта, сделавшего всё для Лолиты. Он — пострадавший не в меньшей степени. Его любовь, ради которой герой готов пожертвовать всем — свободой, временем, статусом, жизнью — достойна восхищения, и именно она — главная тема романа — чувство, не видящее перед собой никаких преград, управляющее человеком даже после смерти объекта воздыхания. Страсть, как таковая, уходит на второй план, и финальные главы произведения доказывают — дело не в похоти, девиациях или психологических расстройствах, а тех невероятной силы преданности, теплоте и нежности, что может испытать человек.

Сюжет в двух словах выстроен следующим образом: главный герой, страдающий от утраты первой любви, встречает в доме, где снимает жилплощадь, девочку, напоминающую ему ту самую, давно утерянную девушку. Обстоятельства приходят к тому, что протагонист становится единственным опекуном ребёнка, и они вдвоём отправляются странствовать по США, с целью начать всё сначала. За всем этим скрыты десятки побочных мотивов, значительно усложняющих историю и превращающих роман в настоящее детективное расследование.

Язык и стиль «Лолиты» — образцы высшего искусства, независимо, читаете Вы роман на английском или русском — автор у обоих текстов один — Набоков. Он проявил непревзойдённое мастерство, по праву создав работу, наголову превзошедшую практически всё, что есть в мировой литературе. Пожалуй, тягаться с данным произведением смогут лишь лучшие творения Джойса и главный труд Пруста — но все они слишком непохожи, чтобы выявить явного лидера.

Что выделяет «Лолиту» — это тщательный отбор каждого слова, так, чтобы оно уместнее всего смотрелось в предложении, благозвучно укладывалось в общий тембр, искрилось аллитерациями и языковыми играми. Весь роман необычайно музыкален, благодаря изумительному чутью автора. Образность просто зашкаливает. Красота метафор выходит на недостижимый для других писателей уровень, создавая действительно уникально произведение, заслуживающее верхних строчек всех литературных рейтингов.

Ну а всякому, кто не увидит хоть толики перечисленного и возопит, дескать, «Лолита» — грязь, остаётся лишь пожелать отправить в свою бесполезную голову поезд из красных колёс крысиного яда или чего-нибудь поубойнее, ибо, если человек делает столь бездумные заявления, не в состоянии прочесть и оценить роман, к жизни он явно не приспособлен.

Необходимо отметить, что у «Лолиты» есть две экранизации:

– Чёрно-белый фильм 1962 года, в основу которого лёг фоторобот обглоданных костей сценария, написанного Набоковым. От оригинального произведения — практически ничего, но картина получилась интересной и смешной. Хорошо воспринимается, как приложение к роману;

– «Лолита» 1997 года, едва ли не дословно воспроизводящая оригинальный сюжет. Кино во всех отношениях потрясающее и дающее правильное представление о романе, хотя, по объективным причинам, не способное продемонстрировать всю красоту языка.

«Лолита» — то редкое произведение, относительно которых действительно справедливо использовать характеристику «шедевр». Шедевр на всех уровнях: сюжета, персонажей, проработки текста, новизны для литературы и прочих аспектов, учитываемых в оценке художественной работы. Набоков лишний раз подтвердил свою гениальность, подарив миру один из лучших романов в истории человечества.

Я не очень люблю Набокова-эмигранта. Прежде всего за выражения «Проклятая Россия», иногда встречающиеся в его произведениях — как по мне, так допустимо писать «проклятый режим», «проклятые коммуняки» и прочие конкретные и адресные проклятия, только ведь вся страна обычно не причём.

Правда в своё время и Эренбург проклинал всех немцев и всю Германию (задумался...).

В общем, неважно, в любом случае я немного недолюбливаю Набокова-эмигранта. Однако как же мне нравится Набоков-писатель! Уж не знаю, где он его заполучил и на каком пальце носит, это своё Кольцо литературного всевластия, но только чтение набоковских строчек сродни долгожданному и полузабытому, и потому пьянящему и одуряющему свободному дыханию где-то далеко за городом после всей этой суетни и толкотни мегаполисов, метрополитенных часов пик и автострадно-кольцевых пробок. Два часа чтения = два часа чистого удовольствия!

А. да, про саму книгу-то чуть не позабыл. В общем, никогда не возвращайтесь туда, где вы однажды были счастливы — вы себя там не встретите (выражение не кавычу, ибо это не подлинная цитата).

Все люди, у которых хоть сколько-то развито воображение, любят иногда пофантазировать. Кто-то фантазирует от нечего делать, кто-то просто строит планы на будущее, но для людей одиноких и замкнутых фантазии занимают особое место в жизни. Они позволяют на время избавиться от чувства одиночества, сбежать в мир иллюзии от заурядной и безнадёжной реальности. Таким же фантазёром является и главный герой Эрвин. Каждый день он играет в особую игру: отправляет в свой воображаемый гарем замеченных им на улице красивых девушек. При этом он ни разу в жизни нормально не разговаривал с женщиной. Фантазия о гареме заменила ему необходимость близости и общения.

Впрочем, тут стоит заметить, что герой, как и многие нелюдимые личности, не отказывался от общения и близости с противоположным полом добровольно. У него просто не получается пойти на контакт и всё тут. И вот Эрвину выпадает шанс воплотить свою заветную фантазию в реальность — заполучить настоящий гарем из понравившихся ему девушек. Однако, фантазии хороши тем, что приютились в воображении человека, а в этой волшебной стране возможно всё. Далеко не всегда получится воплотить любую мечту в реальность и получить желаемое именно в запланированном виде. В итоге Эрвин получает то, что получает —

А помешал ему ещё один порок человеческой натуры — ненасытность. Именно она порой способна так помешать становлению человека, что никаким фантазёрствам не угнаться.

Одни говорят, что это величайший роман, другие, что откровенная, ничем не прикрытая порнография. Так кому же собственно верить?

Один из исследователей Набокова Карл Проффер пишет:«Тот, кто берется за чтение автора-садиста вроде Набокова, должен иметь под рукой энциклопедии, словари и записные книжки, если желает понять хотя бы половину из того, о чем идет речь Это немного досадно, поскольку произведения искусства могут потребовать умственных усилий, несоразмерных пользе, от них получаемой, — хотя литературные головоломки порой увлекательны. Читатель обязан быть исследователем. Мало кто из писателей требует от своей аудитории больше, чем Набоков. Исходные данные предполагают, что идеальный читатель «Лолиты» должен быть опытным литературоведом, свободно владеющим несколькими европейскими языками, Шерлоком Холмсом, первоклассным поэтом и, кроме того, обладать цепкой памятью.

Приведу всего лишь 3 примера.

1) В нескольких автомобильных номерах, которые Гумберту удается припомнить, тоже мелькают литературные аллюзии. (например, ВШ 1564 и ВШ 1616. Этот номер скрывает Вильяма Шекспира, родившегося в 1564-м и умершего в 1616-м.) Еще один автомобильный номер (КУ 6969 и КУКУ 9933) указывает на число 342.

«КУ» и «КУКУ», несомненно, обозначают «Куильти» и лагерь «Ку». Общим знаменателем для обоих номеров должно быть число 342 (возможно, из-за четырехзначных номеров с двумя повторяющимися цифрами, кратными трем)«По словам Гумберта, он регистрировался в 342 мотелях. Кроме этого, Лолиту он впервые увидел в доме Гейзов, находившемся на Лоун Стрит, 342, а впервые познал ее в комнате номер 342 «Привала Зачарованных Охотников».

2) Над кроватью в комнате, которую Гумберт снимает у Шарлотты Гейз, висит репродукция «Крейцеровой сонаты» Ренэ Принэ. Бетховен тут, конечно, ни при чем, а вот одноименную повесть Толстого также считали чрезмерно откровенной и она была запрещена цензурой.

3) Продолжим эту занятную и ловкую игру со смекалкой и памятью. «Странник, обладающий нимфеткой, — поясняет Гумберт — очарованный и порабощенный ею, находится как бы за пределом счастья». Здесь вспоминаем Очарованного странника Лескова. У главного героя в татарском плену была несколько жен. Первая ему не понравилась. Тогда « Ну, так они заметили, что я ею стал отягощаться, и сейчас другую мне привели, эта маленькая была девочка, не более как всего годов тринадцати... Сказали мне:

«Возьми, Иван, еще эту Наташу, эта будет утешнее».

Я и взял.

— И что же: эта точно была для вас утешнее? — спросили слушатели Ивана Северьяныча.

— Да, — отвечал он, — эта вышла поутешнее, только порою, бывало, веселит, а порою тем докучает, что балуется.

— Как же она баловалась?

— А разно... Как ей, бывало, вздумается; на колени, бывало, вскочит; либо спишь, а она с головы тюбетейку ногой скопнет да закинет куда попало, а сама смеется. Станешь на нее грозиться, а она хохочет, заливается, да, как русалка, бегать почнет, ну а мне ее на карачках не догнать — шлепнешься, да и сам рассмеешься.»

Это всего лишь 3 примера, а в романе таких завуалированных намеков на произведения других авторов сотни. И нужно действительно быть очень начитанным, чтобы увидеть их все и понять их смысл.Толпы разочарованных обывателей, которые прочтут «Лолиту» как грязную книжонку (и даже многие более интеллигентные люди), вообще не заметят литературных реминисценций Набокова. Перечитывая роман по второму-третьему разу, смиренный читатель будет заново прослеживать цепочку намеков, которые он пропустил при первом чтении. В некоторых случаях — наиболее очевидных — он будет поражаться собственной первоначальной слепоте, в других — более изощренных — восторгаться набоковским мастерством, интуицией и непомерными требованиями, которые предъявляет автор к читателю для полного понимания своего произведения.

Героиню романа Джойса «Поминки по Финнегану» , возлюбленную Хамфри, зовут Анна Ливия Плюрабель; отроческую «ривьерскую» любовь Гумберта Гумберта, пробудившую его нимфетоманию, зовут Аннабелла Ли (позднее она возродится в Лолите). Хамфри и Анна Плюрабель Джойса символизируют, в числе прочего, Адама и Еву. Гумберт и Аннабелла у Набокова варьируют ту же библейскую тему. После Аннабеллы «Гумберт был вполне способен иметь сношения с Евой, но Лилит (т. е. Лолита) была той, о ком он мечтал» . Перед фантастической перспективой обладания Лолитой Гумберт «был податлив, как Адам… в известном плодовом саду», и когда Лолита (то бишь Аннабелла, Аннабель Ли, Анна Ливия Плюрабель, Ева и Лилит) входит в гостиную Гейзов, дабы впервые неосознанно стать воплощенным инструментом гумбертовского оргазма, она держит «в пригоршне великолепное, банальное, эдемски-румяное яблоко». Как говорил поэт, «запретный плод вам подавай, а без того вам рай не рай». Она подбрасывает яблоко, Гумберт перехватывает его, но потом возвращает и, когда она жадно вгрызается в плод, начинает свои тайные манипуляции. При этом Гумберт отмечает, что она «была налита яблочной сладостью», и любуется ею, «пожирающей свой незапамятный плод, поющей сквозь его сок». Тема «Адам—Ева—яблоко» возникает вновь, когда Ло появляется в ярком ситцевом платье «с узором из красных яблочек»

Многие фразы и предложения в «Лолите» являются аллюзиями, это своеобразные ключи к книге. Ниже в алфавитном порядке перечисляется лишь часть авторов, аллюзии на которых присутствуют в книге:

Андерсен, Ханс Кристиан

Аристофан

Беллок, Хилари

Бичер-Стоу, Гарриет

Блейк, Уильям

Бодлер, Шарль

Браунинг, Роберт

Бэлло, Реми{

Бюргер, Август

Вергилий

Верлен, Поль

Гёте, Иоганн Вольфганг

Гоголь, Николай Васильевич

Голсуорси, Джон

Гольдони, Карло

Гюго, Виктор

Данте

Джойс, Джеймс

Дойль, Артур Конан

Достоевский, Ф. М.

Жид, Андре

Ибсен, Генрик

Катулл

Каупер, Уильям

Килмер, Джойс

Киплинг, Редьярд

Китс, Джон

Кокто, Жан

Кольридж, Сэмюэль Тэйлор

Кристи, Агата

Кэрролл, Льюис

Ленорман, Анри Рене

Марло, Кристофер

Мелвилл, Герман

Метерлинк, Морис

Милн, А. А.

Мэтьюрин, Чарльз Роберт

Овидий

Олкотт, Луиза Мэй

Петрарка

По, Эдгар А.

Поклей, Жан Батист

Пруст, Марсель

Пушкин, Александр

Рембо, Артюр

Роллан, Ромен

Ронсар, Пьер де

Ростан, Эдмон

Руссо, Жан Жак

Сад, Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де

Сервантес, Мигель де

Скотт, Вальтер

Софокл

Стивенсон, Роберт Льюис

Суинберн, Элджернон Чарльз

Тургенев, Иван Сергеевич

Флобер, Гюстав

Хопкинс, Джерард Мэнли

Чехов, Антон Павлович

Шатобриан, Франсуа Рене де

Шекспир, Уильям

Шеридан, Ричард

Шоу, Джордж Бернард

«The matrix has you...»

Однако начнём с более традиционных интерпретаций. Конечно, многим начитанным людям захочется сравнить этот роман с творчеством небезызвестного Франца Кафки. Безысходность, неопределённость, мотив маленького арестанта, обвинённого не пойми в чём... Нет, с Кафкой этот роман роднят только выше перечисленные словечки и ничего больше. Взять хотя бы язык — Набоков не оголяет страшную фабулу досужим, непритязательным языком, как это делает Кафка — наоборот, тысячу раз наоборот! Набоков, конечно, известен своей поэзией в прозе, но обычно знает меру. К примеру, в той же «Лолите» поэзия легко соскребается, и читатель знает, что под ней найдёт — да, то самое, за что «Лолиту» все так любят и ненавидят. Здесь же — всё равно что на Юпитер садиться. Язык романа — отдельная экосистема, коралловая поросль на остове корабля, бешеный фрактал, нарезающий мозг читателя на такие же бешеные снежинки и заставляющий свихнуться каждого, кто к этому официально готов... а тех, кто к этому совсем не готов, — предположить, что речь идёт не о тюрьме, а о психбольнице, где ГГ — больной синдромом деперсонализации-дереализации, или даже формой шизофрении (не зря же постоянно вылезает «второй Цинциннат»).

В общем да, роман читать тяжело. Особенно тем, кто не любит поэзию или рехнулся на боязни рехнуться. В какой-то момент хочется просто домучить это безобразие и запить какой-нибудь весёлой беллетристикой.

И поставил бы низкую оценку, если бы не конец. Честное слово, давно я не встречал такого великолепного конца!

А говорят, что Набоков старомоден...

Бывают такие встречи — казалось бы, обычные, одни из ряда подобных, пробуждающие воспоминания и тень сожаления о несостоявшемся, но только тень, потому что состоялось другое, а это всего лишь ускользающая возможность, одна из многих, но внезапно встреча оказывается особенной, последней. Так бывает. Это почти не больно, просто тень становится памятью...

Ощущение тени в весенней Фиальте в рассказе передано замечательно, с томлением, настороженностью, желанием быть и нежеланием знать. Но... на создание этого ощущение работал не столько рассказ, сколько активированный им личный архив памяти из лиц, слов, запахов, игры светотени, книг, других, не этой.

Причину столь странной отчужденности не нужно искать — она ясна с первой строки. У Владимира Набокова очень специфический литературный стиль: нагромождения прилагательных в каждом предложении, нарочитость определений и театральный финал, как ледяной компресс на голову.

Когда счастье называют системой, присутствующей на ясном севере естества, всегда плывущей рядом, даже сквозь и все-таки вне, когда шаги идущей рядом женщины прилаживаются к шагам мужчины путем прыжка и глиссады, когда ответный поцелуй обозначается как прилаживание к губам отзывчивых, исполнительных губ, я понимаю, что Автор текста — настоящий Мастер Литературного Слова и ни на грош не верю в его искренность. Владимир Владимирович легко, изящно, изобретательно играет словами, и сам любуется собой, и я любуюсь его умением, но не верю, ему не верю.

И дочитав до финальной сроки понимаю, что была права. Даже о последнем расставании он пишет изысканно и оригинально, без усилий жонглируя игровыми литературными построениями. Демонстрирует навык, снова и снова любуется собой, и я любуюсь его красивой холодной отстраненностью.

Очень хорошо, замечательно, увлекающе не напрямую, а посредством живых и намного более простых слов десятков других авторов, не таких известных, не таких умелых, но более искренних, и даже не авторов, а просто людей, прошедших по жизни из такой вот короткой весны в воспоминания...

У Набокова на родине сложилась репутация великого выдумщика и сюжетного эквилибриста. И мало кто обращает внимание на то, что большая часть его романов основана на впечатлениях от пережитого, а как минимум половина его крупных работ попросту автобиографична. Не является я исключением и Подлинная жизнь. Это рассмотрение как бы одного из возможных вариантов судьбы Набокова. С точки зрения квантовой механики его жизнь могла сложиться и так. Роман этот написан по-английски на рубеже 1938-1939 годов, за три месяца до сорокалетия и больше чем за год до отъезда в США. То есть это была не только попытка осмысления собственной судьбы, но и стратегия построения будущего. Обе ипостаси в романе блестяще удались. И мы получили один из шедевров англоязычной прозы 20 века, по любым ранжирам.

Две вещи хотелось бы отметить особо. Читая этот роман, я впервые обратил внимание на способность Набокова «замедлять» действие. Когда в финале рассказчик спешит к умирающему брату, Набоков блестяще показывает растяжение в восприятии времени, когда путь все длится и никак не возможно достичь финальной точки.

И еще. Как же прекрасно он описывает и препарирует творчество самого Найта. Как хочется прочитать эти четыре книжки, безвременно почившего автора!

Шедевр! Всем любителям гениальной англоязычной прозы рекомендуется.

Знаете, в Ботичелли есть какое-то совершенно неодолимое очарование — как очаровывает все красивое, что бы там ни было внутри. В общем, я не могла не купить книжку с фрагментом «Весны» на обложке, даже заранее вполне представляя, какой она окажется.

«Лаура и ее оригинал» Владимира Набокова — это, строго говоря, не «фрагменты романа» (как оно называется официально. «фрагменты романа» — так в школьных хрестоматиях пишут про отдельные главы вполне законченных произведенний), а скорее «наброски начала романа». В начале есть наброски линии некой Лауры-Флауры, молодой девицы странного происхождения и неопределенных занятий, вышедшей замуж на пожилого известного, но, увы, слишком старогот и толстого невролога. Отрывки чуть дальше посвящены ее мужу, имя немедленно запамятовала, но даже на полноценные фрагменты они не тянут. Так — внутренние зарисовки, которые автор делает для самого себя скорее. Как к большой картине создается серия из тысячи карандашных набросков. Если считать оконченную «Лауру» Набокова «Весной» Ботичелли, то текст, который мы видим, в первой части представляет собой карандашный набросок одной из фигур, а вторая половина состоит из набросок купидончика, рукоятки меча стоящего слева мальчика и цветов под ногами. Да, у Ботичелли красив и каждый цветок тоже, как и у Набокова — каждая фраза, удачный термин, игра слов, аллитерация и тд. Но один цветочек Ботичелли — еще не картина, и наброски Набокова в изданном варианте — еще не роман и даже не около этого.

Можно судить, например, по Кафке. Вот «Замок» — это действительно неоконченный роман, который имеет смысл читать, из которого можно понять сюжет, проникнуться атмосферой и тд. А «Лаура» — она повисает в воздухе, она вся насквозь карандашная, причем большую часть листа занимают еще белые пятна. Более, как в эмской депеше, не имею ничего сообщить вам по поводу самого текста.

«Лаура» и ее перевод» Геннадия Барабтарло впечатлил еще меньше. Во-1, переводчик «с высоты своей высокой культурности и рафинированной интеллигентности» пишет в переводе «разсвет», «безпутная жена» и «разстройство желудка», объясняя это своей ненавистью к советской языковой реформе и желанию вернуться к старой орфографии. По мне — либо уж возвращаться так возвращаться (а знаний-то хватит?), либо не выпендриваться и писать по нормам, потому что это исключительно выпендреж и более ничего, а впечатление портит сильно. Во-2, там есть некоторые довольно ценные пояснения насчет структуры романа, расстановки карточек и тд, параллели отдельных мест с другими произведениями Набокова и тд. Но в целом на сколь-нибудь приличный лит.анализ это все равно не тянет, про Набокова можно написать гораздо глубже и интереснее, если уж задаться такой целью.

«Предисловие» Дмитрия Набокова дает очень четкий ответ на вопрос о причинах классической пролетарской ненавистью к интеллигенции :-))) Проще говоря, оно жутко бесячее. Мало того, что сыночек паразитирует на своем отце, нарушает его последнюю волю, чтобы срубить бабла. Так он это еще и делает это с таким выражением лица, что тошно становится. Не берусь ткнуть пальцем, но какое-то жуткое впечатление фальши, наигранности и высокомерия от этакого великовозрастного мажора — очень неприятно, короче говоря

Начнем с традиционной пятиминутки ненависти про перевод: надо, действительно, быть Ильиным, чтобы вставить в название пресловутых незаконнорожденных, несмотря на пояснения самого Набокова на этот счет. В примечании Набоков пишет: «Термин «bend sinister» обозначает в геральдике полосу или черту, прочерченную слева (и по широко распространенному, но неверному убеждению обозначающую незаконность рождения). Выбор этого названия был попыткой создать представление о силуэте, изломанном отражением, об искажении в зеркале бытия, о сбившейся с пути жизни, о зловеще левеющем мире. Изъян же названия в том, что оно побуждает важного читателя, ищущего в книге «общие идеи» или «человеческое содержание» (что по преимуществу одно и то же), отыскивать их и в этом романе». Очень мило со стороны переводчика было не просто полениться покопаться в геральдике (незаконнорожденность обозначает схожий знак, называющийся baton sinister), но даже не послушать самого автора. Впрочем, как обычно

При этом роман действительно очень сложный, сложный по языку, потому что в нем игр со словами — как нигде. А еще и транслит с русского (нарочито не совсем точно переведенный), от вида которого у меня аж зубы сводит. Набоков в чем-то схож с Умберто Эко. У меня такое чувство, что Эко пишет свои романы, только чтобы создать себе своего рода «пространство для игры» со своими собственными знаниями об истории, скрытыми и явными цитатами и аллюзиями на исторические и культурные факты. Да, я знаю про «мне захотелось убить монаха», но ни на грош в это не верю :-D Эти тексты — вовсе не для того, чтобы просто рассказать читателю историю, и не для того, чтобы заставить читателя внутренне переживать, духовно совершенствоваться и тд. Если угодно, романная форма — это только предлог, формат, позволяющий выложить все, что автору есть сказать про историю и культуру в игривой и загадочной манере.

Набоков во многих своих вещах, и в «Bend sinister» прежде всего идет по тому же пути. Использует текст как пространство для своей «игры в бисер», только если у Эко основной игры является история и культура, то у Набокова — язык и литература. Он играет в слова и играет в художественные приемы. Явственно наслаждаясь этой игрой (которую оценит далеко не каждый читатель) и не скрывая этого. Отсюда многочисленные игры со словами, смешения языков, повторяющиеся и зеркалящиеся тропы, отсюда сложная система взаимоотношения автора и персонажа и появление автора-Набокова в самом тексте, отсюда бесконечные цитаты и отсылки к другим литературным произведениям, легкое заигрывание с читателем и критиком. Помните «Адам Н. Eпилинтер, Есноп, Иллиной» или что-то подобное, все дивные комментарии к «Pale fire», ржаки над Джойсом в «Приглашении на казнь»? :-)

Имхо-имхо, «Bend sinister» следует оценивать прежде всего как такую литературную игру, и уже потом как роман с сюжетом и психологией.

Но роман сложен и с точки зрения непосредственно содержания, сюжета и психологии. Казалось бы, имеем небольшое воображаемое государство, в котором недавно случилось революция и установился полицейский режим. Граждане государства, в том числе и наш герой, до сих пор не могут поверить, что вот эти жалкие придурки, которые еще вчера подавали им пальто, теперь ими правят и могут решать вопросы жизни и смерти. «Вот эти придурки» тоже, кажется, не до конца в это верят, учитывая, что периодически они возвращаются к своему раболепному тону и вообще выходят из роли. Но Набоков не был бы Набоковым, если бы история состояла именно в этом. Суть романа — вовсе не в соотношении государства и личности, не в «разоблачении тиранов», и новое государство вовсе не символизирует советскую Россию. Собственно, как и чудесная страна Зембла не символизирует никакую Россию. Все это — только декорации для внутренней очень личной и простой драмы героя и для игры автора на струнах языка. «Как и в случае моего «Приглашения на казнь», с которым эта книга имеет очевидное сходство — автоматическое сравнение Bend sinister с творениями Кафки или штамповками Оруэлла докажут лишь, что автомат не годится для чтения ни великого немецкого, ни посредственного английского авторов». Вот вам и приговор Набокова всем классическим трактовкам.

Но если брать за основу «Приглашение на казнь», то очевидно, что тема та же: независимость личности от всех этих довольно пошлых обстоятельств внешнего мира, таких как государство, власть, опасность и тд. Стоит только немного приподнять завесу текста и взглянуть на все с высоты автора — и сразу понятно, насколько это мелко. Это одна из тем, но не единственная. Вторая, как говорит сам Набоков — любовь к ребенку, простая, совершенно обыденная и естественная *всепоглощающая* любовь, про которую больше и сказать нечего. А еще — особый авторский взгляд, ощутимое присутствие автора в тексте как «бога из машины», в конце выступающего все громче. Я очень люблю грешным делом, когда Набоков-автор появляется в тексте: сразу становится не страшно. Здесь это тоже работает :-)

Читать Набокова — одно удовольствие, а читать Набокова после литературы откровенно плохого качества — другое. Уже перестаешь обращать внимание на сюжет, и получаешь удовольствие от того, как он это делает, господи! Иная классическая музыка производит такой же эффект, как набоковское письмо, и совершенно не важно, что этим хотел сказать автор. Видела карточки Набокова, наброски к «Лауре», но все равно сложно представить, что творится у автора в голове, когда он так использует слова. Про Грина можно сказать, что Грин подбирает самый точный термин для конкретной ситуации, пусть не общеупотребительный, а именно конкретно-точный. О Набокове такого не скажешь, потому что у Набокова никогда нет конкретной ситуации, существующей вне материи текста, все его ситуации, люди, сюжетные события суть — текст. Пафосно звучит, но, собственно говоря, не знаю, как еще это сформулировать. Поэтому содержание романов Набокова невозможно пересказать: будучи изложенным другими словами, оно утрачивает всю свою привлекательность, становясь странным, безумным, пошлым, никаким. «Дар», к примеру: ну, пишет человек свой роман, ну, написал. Как передать это цветение садов и пенье птиц — неясно.

С «Подлинной жизнью» та же история: безымянный рассказчик хочет написать биографию своего недавно умершего сводного брата, который был знаменитым писателем. И начинает, разумеется, с набора материала: встречается со знакомыми Себастьяна, пытается разыскать его последнюю роковую любовь. До написания, собственно, дело так и не доходит. Но Набоков так ловко поворачивает сюжет, что, с одной стороны, изначально зная, что герой-писатель уже мертв к «настоящему» читателя, проживаешь его жизнь от юности до самой смерти. Вроде бы и осознавая, что это история в истории, значит, вещь во второй степени эмоционально отдаленная от читателя. С другой стороны, фигура повествователя настолько зыбка и сомнительна, что непонятно, где на самом деле картина, а где — рама. И жизнь Себастьяна, показанная в небольших эпизодах, пересказом третьих лиц, кажется куда реальнее, чем жизнь рассказчика.

Судьбой рассказчика по-настоящему проникаешься только под конец, когда он (в воспоминаниях) спешит к умирающему брату, ночь, забыл деньги, зима, спальный вагон с непонятными и отвратительными телами, нервы, невозможность повлиять на скорость хода поезда, боязнь опоздать, усталость. Потрясающе описана вся гамма ощущений, которая бывает в таких ситуациях, когда внутренняя тревога умножается на крайне неприятное окружение. И если принять на веру, что героев не два, а один, и этот герой на пороге смерти — такой ужасный ночной зимний поезд отлично изображает этот порог.

Хотя трактовок романа, разумеется, сколько угодно. Есть, например, мнение, что это не безымянный герой пишет книгу, а сам Себастьян Найт, уже почти покойный, и это его последний, автобиографический роман. Объяснять Набокова, на мой взгляд, так же весело, как заниматься теологией, и так же бессмысленно с точки зрения уяснения конечной истины.

Какой-то очень ускользающий роман, что прекрасно оправдывает свое название. Герой-недотыкомка, проходящий по жизни, не оставляя толком следов, умудрившийся совершить единственный сколь-либо значимый свой поступок совершенно невольно, в сомнамбулическом состоянии. Такой же легчайший, удивительно не затягивающий, как обычно у Набокова бывает, слог. Сложно сказать, что на самом деле думаешь по этому поводу — получаешь удовольствие в процессе, как от разглядывания изморози на стекле или чего-то очень изящного и очень преходящего, и тут же забываешь.

Еще один из легких романов, почти иронических, где все герои чем-то неуловимо похожи, в общем списке «Себастьяна Найта», «Приглашения на казнь», даже «Пнина», пожалуй. Эмиграция, скитания по Европе, какая-то мимо проходящая жизнь, легко и бестолково, но на самом деле без ощущения легкости, а в постоянной болезненной концентрации на каких-то незначительных мелочах, которые все отравляют. И взгляд автора — очень сильно сверху — который посмеивается и покровительственно улыбается.

Я уже забыла, как звали героя, Персен, Парсон, впрочем, никто из других героев тоже не запомнил, кажется. Традиционная связь с литературным миром, традиционная отчужденность от мира физического (выражается в общей неловкости, неряшливости, несмертельных, но скорее постыдных болячках). У меня смутное ощущение, что это легкая самопародия, в смысле, не на себя-человека, а на других героев. Потому что несмотря на трагичность ситуации, наш герой — персонаж, безусловно, комический. Но за счет общей «прозрачности» трагизм этот становится виден только под конец, да и ни у кого не вызывает сочувствия, и вообще не важен. Ну, придушил жену во сне, ну, с кем не бывает. Это чудно, на самом деле, что, следуя классическому приему, Набоков приберегает это откровение под конец, но при этом поворачивает все так, что оно не производит ни малейшего впечатления. Читатель уже заранее готов ко всем вероятным и невероятным поворотам. Сравнить с ужасающе тяжелой смертью — причем происходящей только в воображении героя — в «Найте».

Возможно, в общей прозрачности есть какой-то очень тайный смысл, которого я не разглядела (кто знает, поделитесь). Возможно, это просто шутка и «упражнение для пальцев». Набоков всегда хорош, впрочем.

Нет совершенно никакого смысла читать этот роман, если вы не считали все предыдущие. «СНА» — забавная и остроумная пародия ВВН на автобиографию, с полностью перевернутой как собственно человеческой биографией, так и творческой. Не вижу в нем особой глубины ряда других вещей, он скорее забавен, чем что-либо еще. С другой стороны, Набоков все еще Набоков, и здесь он так же прекрасен, как и везде. Искреннее удовольствие получила от самого процесса чтения, и, мне кажется, в отсутствие особых идей или жесткой привязки к сюжету авторский стиль проявляется особенно чисто, что ли. Очень точный, очень изящный, насмешливый и злобный, смотрящий на мир (включая себя самого) с оттенком понимающего презрения и усмешки. Вообще умение злобно посмеяться — одна из моих любимых черт у Набокова, чего уж там. Лучше, чем у него, ни у кого это не выходит.

В данном случае — аве авторскому чувствую юмора! — он смеется над самым ценным, что у него есть — своим жизненным путем и творчеством. По-разному, но в равной степени забавно.

Что касается жизненного пути, то тут переворачивается с ног на голову история, так сказать, личной жизни. Герой романа — русский писатель-эмигрант Вадим Вадимович, фамилия которого умалчивается (издевательские насмешки в самом конце, когда он после инсульта пытается ее вспомнить, не не преуспевает, не в счет). Он принадлежит к знатному русскому роду, в 19 лет сбегает из Советской России через границу и, пропутешествовав некоторое время по Европам, оседает в Америке. В этой части повторяется реальная биография самого ВВН, как и дальше — ее «внешняя», формальная сторона. Но вот по части личной жизни тут же идут фатальные расхождения, которые, собственно, и составляют основу сюжета «СНА». ВВН, как всем известно, был единожды и вполне счастливо женат и родил одного сына. Герой, Вадим Вадимович, женился раза четыре, не считая последней незавершенной истории, и имеет одну дочь (которая на конец действия, правда, вполне могла бы закончится). В отличие от Набокова, так никогда и не побывавшего в СССР после побега, Вадим Вадимович выбирается туда.

Параллельно с описанием обширных приключений и злоключений в личной жизни идет описание творчества, и это еще забавнее. Говорю, что нет смысла читать этот роман тем, кто не знаком с предыдущими, потому что иначе будет совершенно непонятно, где стеб, а где реальное сходство, и в чем, собственно, состоит стеб. В случае с творчеством ВВН не переворачивает все с ног на голову кардинально, но находит забавные похожие названия и сюжеты, будто из параллельной реальности. За этим интересно следить, как за детской игрой на внимательность, и даже не прилагая ни малейших усилий, можно обнаружить потерявшегося жирафика сходство воображаемых вещей с реальными:

Сирин — Ирисин

Машенька — Тамара

Камера обскура — Камера люцерна

Дар — The Dare (герой ваяет неприязненную биографию Достоевского)

Пнин — Dr Olga Repnin

Лаура и ее оригинал — Esmeralda and her parandrus (?)

Королевство за морем вызывает некоторые вопросы своим названием, хотя как стеб над Лолитой, рассказывающий про педофилию, завершившуюся счастливой семейной идиллией, и так неплохо.

Задумалась, кстати, пока писала, что же такое за таинственный «парандрус». Википедия сообщает нам, что это animal form of Medieval bestiaries, которое could change their shape at will.

В общем, получила исключительное удовольствие от процесса, хоть и не скажу, что меня впечатлил результат. И вообще многочисленные тягостные описания нервического недуга героя, абсолютно пустячного, но раздражающего своей навязчивостью, тоже напоминают издевку над другими, куда более существенными, тонкими и болезненными невротическими приступами других персонажей. В общем, все это — очаровательное, очень в Набоковском стиле баловство с явственно чувствуемой издевкой над предметом. Так хорошо, как даже не ожидала.

Самый удивительный роман Набокова, что я читала (а читала уже почти все, в последнее время закрываю остатки) и, возможно, самый лучший. Во всяком случае, судя по «Взгляни на арлекинов», сам Набоков считал его лучшим и важнейшим — хотя с его постоянным подсмеиванием над собой и над всем никогда нельзя был уверенной. В «Аде» слишком много всего, чтобы объяснить ее сходу: и любовная история, и параллельная реальность, и развитие личности, и традиционные чисто литературные игры.

Честно скажу, «великая любовь» между родными (фактически, но не формально — у родителей тоже все было не так просто) братом и сестрой оставили меня вполне равнодушной — кроме легких ассоциаций с «Избранником» мне нечего сказать на эту тему. Начало их истории, когда девочке 12, а мальчику 14, живо ассоциируется с классическими «нимфетками» и этой общей темой ВВН, хотя, надо сказать, за счет близости возрастов героев оно не воспринимается как нечто грязное. Тем не менее, из всей многолетней истории, которая продолжается, когда героям уже хорошо за 80, именно этот период — одно лето — остается в памяти как наиболее достоверный, живой и яркий. Оставим вопросы о допустимости подобной юношеской любви и о достоверности столь быстрого перехода в плотскую сферу — мне на эту тему сказать ну совершенно нечего. Другое дело, что именно в том возрасте и в тот период герои похожи на живых людей, а не на картонные копии идеальных себя. Особенно заметно это по преображению мальчика, Вана Вина. В детстве и юности он молодец и красавец, но лет после 20 начинает как-то неизбежно гаснуть, блекнуть, долгие десятилетия его жизни упоминаются в паре абзацев — как скучное и никчемушное преподавание в каком-то заштатном вузе. Герой, который возникает потом, чтобы вернуть свою Аду после десятилетий же скучного брака с этаким «Костей Левиным», не вызывает доверия или узнавания.

Аналогично и с Адой — и тут действует этот приемчик из «Лолиты», когда потрясающе привлекательная, живая и очень яркая девочка, стоит ей едва стать женщиной — тут же теряет всю свою прелесть, становится скучной, грубой, глупой. Юная Ада привлекательна и интересна в своей юности и неполном совершенстве. Годам к 25 она становится фарфоровой куклой, а потом и вовсе «сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела». Встреча любовников на заре их жизни всего этого не исправляет: в них уже не веришь, да и они изменились настолько, что стали неузнаваемыми.

Гораздо интереснее в мире «Ады» сам волшебный параллельный мир, Антитерра. Наш мир упоминается вскользь, как бы ненароком, то в виде шутки, то в качестве объекта нерегулярных научных исследований героя, и представляется неким аналогом рая, куда попадают после смерти. Время там течет примерно так же, и действие начинается с конца 19 века и продолжается до середины 20. Крайне забавны все выдумки Набокова и шутки на этот счет — а их по тексту рассеяно великое множество, очень жаль, что недостаток образования не позволяет все собрать. И альтернативная история: безмерно расширившаяся Британская Империя, одним из языков которой является русский, с тихо противостоящей ей Татарией, скрытой за Золотым Занавесом, какие-то военные действия на горизонте. И альтернативная культура: в одном из искренне восхитивших меня мест приводятся реальные стихи русских поэтов и вообще народные песни, очень качественно переведенные на английский, без потери звучания — будто в этом мире они так и написаны. И альтернативная техника и прочие детали — этого мало, но все равно забавно. ВВН балуется столько, сколько позволяет вместить текст, приятно смотреть просто!

Кстати, что до литературы: герой, Ван (то есть Иван) Вин периодически ведет вялую литературную деятельность, как философ и психиатр, прежде всего. Потому что отдельные больные грезят наяву о нашей Терре, ее истории и устройстве. По ходу действия к автору и привычкам автора неоднократно аппелируют (почти всегда в юмористическом ключе) как к ВВ, причем так ловко, что неясно, идет ли речь о Ване Вине либо о Владимире Владимировиче, да, в общем, и невелика разница.

Удивительно яркий текст и при этом удивительно легкий для чтения. В нем нет ничего болезненного, ничего неприятного, ничего об унижении человеческого достоинства (самый сильный из всех неприятных моментов, какие вообще есть у ВВН). Я могу понять, за что его так любил сам автор: «Ада» какой-то очень аккуратный и точный роман, в котором нет ничего лишнего, несмотря на обилие всего, и нет ничего, что вызывало бы неприятие, читательскую усталость или напряжение. Она веселит, но не задевает за живое. И при этом — с точки зрения вечности — это прекрасная литература, безусловно.

Один из лучших рассказов об одиночестве человека в современном мегаполисе. О фантазмах и фобиях типичного горожанина. По форме — шедевр новеллистического жанра!

«Ада» (оригинальное название «Ada or Ardor: A Family Chronicle», варианты перевода: «Ада, или Страсть», «Ада, или Эротиада», «Ада, или Радости страсти») — одна из двух масштабных, подытоживающих работ Набокова. Другое произведение, с подобной характеристикой — роман «Дар», подводящий черту под русскоязычным наследием автора. В обоих случаях за грандиозным творением имелись последующие, но ничего сопоставимого Владимир Владимирович уже не сочинил, оставив либо незавершённые, либо, неприметные вещи.

Если «Дар» уместно определить, как проекцию внутреннего мира автора, его интересов, взглядов, переложение жизненных событий и, в конечном итоге, личности писателя в ткань произведения, то «Ада» — кульминация творческого пути, уходящая корнями скорее в художественное наследие Набокова, нежели в биографию.

Прежде чем охарактеризовать роман, следует, изъять из самого текста подсказку, освещающую сверхзадачу произведения: «повествование в виде трактата о Ткани Времени, исследование его туманной субстанции, проиллюстрированное множащимися метафорами, что исподволь выстраивало бы логику любовного сюжета, от прошлого к настоящему, расцветая живым рассказом, исподволь же переворачивая аналогии, чтобы мягко кануть вновь в абстракцию». Иными словами, «Ада», как и многие работы Набокова, не просто голый сюжет, а сокрытая за его телом идея, воплощённая под видом традиционной литературной формы. Читателю следует делать на это скидку, сталкиваясь с кажущейся алогичностью некоторых сцен, а так же методов их исполнения, поскольку те вполне могут служить неочевидным, но возложенным на них функциям.

Итак, о чём «Ада»? Технически это семейная хроника с ярко выраженным главным героем Иваном Вином и его ещё более примечательной во всех отношениях возлюбленной Адой. Персонажи приходятся друг другу кузеном и кузиной (по крайней мере, такое впечатление стремится создать автор. В действительности всё намного интересней. Подробности в работе «Ада Набокова. Место сознания» Б. Бойда), что не мешает зародившемуся влечению, приводящему к инцесту в детском возрасте.

И здесь впору сделать отступление, сказав о первых двух слабых сторонах романа. Во-первых, любовная линия прописана неубедительно: из текста никак не формируется образ сколько-нибудь сильных чувств, а так же оснований для взаимности от сперва холодной Ады. То, что Набоков мог исполнить этот момент лучше и достоверней, неоспоримо: «Лолита», «Камера Обскура» и даже «Машенька» имеют куда более вескую романтическую завязку. Во-вторых, произведение не интригует. В нём нет стержня, психологического или сюжетного, подобного той притягательной целеустремлённости Гумберта, его настойчивости в достижении желанной и вожделенной Лолиты, или хотя бы напряжённой атмосферы «Приглашения на казнь», отсутствует минимальная сколько-нибудь любопытная деталь, вроде предвкушения ответа на вопрос, кто же написал рецензию, упомянутую на первых страницах «Дара».

В «Аде» всё намного прозаичней: отношения у главных героев складываются беспрепятственно, спонтанно и долгое время не встречают каких-либо сложностей. Однако роман не превращается в перечень эротических эпизодов, напротив, упоминая их вскользь, он движется по иной линии, делая ставку на аллюзии, шифры, отсылки и прочего разного рода игры, ориентированные на подкованного в литературе и истории, наблюдательного читателя. Справедливо мнение любого, кто предположит, что для того, чтобы в достаточной степени проникнуться данным произведением, необходимо прочесть то, что читал сам Набоков. В противном случае, остаются комментарии переводчиков, увы, далеко не исчерпывающие тайников текста и несопоставимые с радостью самостоятельного распознавания.

Прежде чем разобрать вопросы формы, ещё немного о сюжете. Что же происходит дальше? Чем заполнены страницы одного из самых объёмных романов Владимира Владимировича? Ровно до середины — сюжетно ничем, по крайней мере для ознакомительного чтения, не открывающего припрятанные хитросплетения. Мелькают имена, факты, эпизоды из рутины семьи, намёки, что «потом будет что-то неожиданное», но читателю придётся терпеливо наслаждаться слогом, образами и литературными играми, поскольку, в противном случае, есть вероятность зевать от скуки, путешествуя от одного эротического фрагмента к другому, вчитываясь в диалоги и истории о том, как очередной раз Ван и Ада заперли в шкаф или куда-то ещё спровадили докучливую младшую сестру.

В середине романа, после сцены, описывать которую нельзя, дабы не раскрывать один из немногих ярких поворотов истории, повествование обретает динамику, формируя действительно увлекательную, лишённую инертности часть. Любопытно, что, лишь стоит обременительной любовной линии уйти на второй план, роман оживает и буквально бежит компенсировать размеренность первой половины. В конечном итоге, всё возвращается туда же, откуда пришло: героев ждёт ряд расставаний и возобновлений отношений, не лишённых драматизма, но представляющих собой далеко не самое выдающееся звено в творчестве Набокова.

В четвёртой части книга прерывается уже ранее мелькавшим в ней внутренним произведением о времени — глубочайшим философским путешествием писателя. Здесь проглядывает и сюрреализм «Соглядатая» и размышления из «Дара», но всё намного размашистей, сильней, интересней. К слову, выбор темы не случаен, поскольку «Ада» во многом перекликается с циклом Пруста «В поисках утраченного времени», так что интерес протагониста к данной сфере закономерен.

К концу романа уже стареющие герои оглядываются на жизнь, дописывают работу о времени и внезапно, как бы невзначай, автор намекает, что в «Аде» не всё так просто, и произведение — грандиозная составная метафора, иллюстрирующая философскую линию о несопоставимости времени и пространства, а так же неприменимости к будущему термина «время».

Что касается персонажей, то, безусловно, примечательны главные герои, а так же их младшая сестра, чья сюжетная линия и образ к развязке становятся всё интересней.

Протагонист, Иван Вин импульсивен, храбр, эгоистичен, вместе с тем рассудителен и начитан. Безумно влюблён в Аду. Каких-либо индивидуализирующих черт, делающих его неповторимым, нет. Да: умён, ко всему прочему, физически хорошо развит, весьма похотлив, но как-либо охарактеризовать личность двумя-тремя выдающимися, исключительными качествами не выйдет.

Другое дело — Ада, персонаж, прошедший долгий творческий путь, бок о бок с писателем, кочуя между произведениями, набираясь составляющих своей многогранной самости. Наверняка, первые штрихи героини взяты из воспоминаний юности автора и позднее воплотились в утерянную возлюбленную из «Машеньки». Ещё лишённый самобытности, образ позже дополнился качествами коварной изменницы из романа «Король, Дама, Валет», получил новую жизнь и иной возраст в «Камере Обскура», слился с девочкой из сюжета «Волшебника», а своего апогея достиг в «Лолите». Безусловно, Лолита — взращенная путём долгих творческих поисков героиня, вобравшая в себя всё: коварность Магды, предприимчивость Марты, недосягаемость Машеньки, сюжетную линию безымянной девочки из «Волшебника». С этой точки зрения, Ада — продолжение трансформаций нимфетки, попытка компенсировать (или лишь сымитировать эту компенсацию) её былые злодеяния, приручить, приструнить, выстроить сказку, где Анабелла не умирает, и они с возлюбленным, могут в полной мере предаться излияниям страсти. Получается своего рода мужской роман о воплощённых подростковых фантазиях, но Набоков, в свойственной себе манере вновь обращается к неизменному мотиву ревности, кажущихся, а, быть может, реальных измен, отчего угадываются в Аде отголоски предшественниц. И как-то особенно странно и неуместно выглядит попытка сделать из неё интеллектуалку, зачастую использующую слишком вычурные и высокопарные выражения.

К слову, излишне возвышенный и литературный слог из уст не то, что детей, но даже повзрослевших героев, смотрится почти везде чуждо. Уже само по себе дико, что люди общаются подобным образом, будто читая с листа трижды переисправленную и много раз усложнённую фразу, но вдвойне нелепо смотрятся литературные выкрутасы в письме, извещающем о смерти близкого человека.

Уместно сказать о слоге «Ады». Стараясь стилизовать роман под Пруста, Набоков избрал громоздкие, переусложнённые предложения, трудные для восприятия и составляющие длинные абзацы с полстраницы или страницу в зависимости от шрифта. Нельзя исключать, что читается тяжело исключительно по вине переводчиков, но в то время как язык Пруста, при любом количестве слов от заглавной буквы до точки, лёгок и прозрачен, «Ада» вынуждает неизбежно возвращаться в начало фразы, с целью понять суть написанного. Например, типична ситуация, когда два, три, четыре причастных и деепричастных оборота предваряют подлежащие, так что сперва подробно описано «что сделал», а потом уже «кто». Остаётся либо вбирать сложную конструкцию в память до формирования картинки, либо, бегло пробежав текст до существительного, браться за предложение заново, дабы иметь в голове образ.

Говоря о переводах, необходимо их сравнить. Помимо старого, общепризнанного неудачным, существует два приемлемых:

1) «Ада, или Эротиада» О. Кириченко — лучший на сегодня

2) «Ада, или Радости страсти» С. Ильина — посредственный, с отсебятиной. (На текущий момент вышел в обновлённой версии)

Ильин, к примеру, оставил слово «Дарк» без перевода, а у Кириченко «Мрак» — вполне логичный, верный и даже созвучный аналог.

Далее, для иллюстрации, отрывок:

Ильин: «(“Зачем уже не Тофана?” – со сдержанным утробным смешком дивился добрейший, ветвисторогатый генерал – и тут же слегка откашливался с напускной отрешенностью, — страшился жениных вспышек)».

Кириченко: «(«Почему бы не Тофана? « — вопрошал с боязливо-утробным смешком милейший и щедрейше орогаченный генерал, завершая вопрос легким, выражавшим нарочитое безразличие, покашливанием, — из опасения навлечь со стороны супруги вспышку недовольства)».

У Кириченко явно Набоковский «Шедрейше орогачённый» — чувствуется вязкость прозы Владимира Владимировича. И тут у Ильина — неуклюжий гибрид «ветвирогастый», кочкообразное дёрганное выражение. «Боязливо-утробный» — снова таки у Кириченко звучит прямо по-Набоковски, а Ильин не в состоянии состыковать слова в одно гладкое выражение оставляет их обычным прозаическим текстом: «со сдержанным утробным смешком», где все слова стоят обособленно — конечно, это перевод, но это перевод без правильной стилизации. Опять-таки, слово «отрешённость» у Ильина неудачно, ведь «отрешённость» предполагает «не принадлежность к чему-то», «погружение в себя»; а по контексту именно безучастность, то есть созерцательное безразличие — человек здесь, но как бы не уделяет своему вопросу излишне важное значение. В противном случае, как бы он мог общаться, являясь «отрешённым»? В состоянии медитации или опьянения? Неудачный выбор слова. Ещё пример из той же фразы: «Зачем уже не Тофана» — что это? На вид, так либо фраза из XIX века, либо просто кривой слог, не идущий ни в какое сравнение с прямым и понятным «Почему бы не Тофана» у Кириченко.

Ещё отрывок для сравнения:

Ильин: «включавшее и эту обширную, странно прямоугольную, хоть и вполне натуральную водную пустошь (да собственно из нее и состоявшую), которую окунь (Дан как-то замерил время) перерезал наискось за полчаса и которой он владел на пару с...»

Кириченко: «естественного водоема, проплыть который по диагонали окуню, что было однажды захронометрировано Дэниелом, потребовалось полчаса».

Во-первых, как говорилось ранее, у Кириченко слог идёт яснее и глаже, во-вторых, он ближе к оригиналу. Что за нелепые скобочки у Ильина? В оригинале-то их нет:

«oddly rectangular though quite natural body of water which a perch he had once clocked took half an hour to cross diagonally and which he owned»

К чему вставлять в текст отсебятину, которая тормозит чтение, если можно гладко выстроить фразу по Набоковскому образцу? Дальнейшие тексты выдержаны в том же духе.

Возвращаясь к роману, следует так же упомянуть об иных качествах формы, помимо слога. Одна из главных задач автора в «Аде» — вкрапление аллюзий и обыгрывание мотивов других произведений: своего рода «Улисс» от Набокова, правда, поскоромнее, относительно источников материала, но зато с интереснейшими стихами и фразами, комбинирующими до трёх языков, причём, не только по написательной, но и по фонетической части. Однако это достоинство становится и недостатком, поскольку писатель весь роман сочетает английский, французский и русский. Читателям, знающим все три языка, безусловно, такой приём может показаться любопытным, но по сути, что это даёт? Раскритикованные Владимиром Владимировичем «Поминки по Финнегану» включали около 70 языков, что являлось действительно масштабной сверхзадачей романа. Трёхъязычие «Ады» на этом фоне меркнет, выглядит вторично и объективно смотрится немотивированным усложнением, интересным писателю, но непривлекательным для остальных.

Ещё о форме: произведение включает разного рода ремарки и примечания, будто бы вставленные в рукопись персонажами, что придаёт изложению оттенок достоверности.

Немаловажной, хоть и не первостепенной чертой романа является место разворачивающихся событий — своего рода иная планета, либо реальность, где наша привычная действительность известна как миф, а так же иногда проскальзывающая галлюцинация у людей с расстройством психики. При этом, различия затрагивают далеко не все сферы жизни: флора и фауна нисколько не изменены, зато достаточно отличий в истории, культуре, географических названиях. Видно, что автора интересовало построение исключительно информационной среды, а не альтернативного мира. Действие слегка запаздывает от земного времени, а окружающие предметы технического характера порой заменены вымышленными аналогами, ввиду запрета электричества, что приближает «Аду» к фантастике, но, по всей вероятности, служит составной частью одной из сверхзадач романа. К примеру, упомянутые телефоны, работающие на воде, вполне могут являться физическим проявлением иллюстрации времени, представленным, как течение этой самой воды по метафорическим часам.

Кроме того, «Ада» может похвастать красивыми образными сравнениями, интересными языковыми находками, искромётным юмором и ошеломляющей детализацией. К примеру, если характер главной героини не бесспорен, ввиду не сочетаемости образа зазнайки с её легкомыслием, то подробности повадок, движений, составляющих гардероба и прочего — образец потрясающей работы. Чего стоит один только внезапно примеченный след комариного укуса и прочие, всем знакомые, но редко вспоминаемые писателями штрихи.

Хотя «Ада» — труд внушительный, подводящий черту под английским и общемировым наследием Набокова, вбирающий, подобно «Дару», множество тем и интересов автора — тех же бабочек, литературу, шахматы — тем не менее, назвать этот роман лучшим сложно. Против этого — и слабый сюжет, даже при учёте припрятанных линий вроде «психологической дефлорации» младшей сестры, и значительный объём, не оправданный идейно-событийной насыщенностью(впрочем, здесь можно спорить, ибо не исключено, что даже каждое предложение оправданно и перегружено ещё не обнаруженными смыслами). Тем не менее, очевидны плюсы, присущие всем произведениям Набокова, возводящие роман на вершины литературного Олимпа, но на ступень ниже, чем, к примеру, можно отвести «Защите Лужина», «Лолите», «Приглашению на казнь».

Безусловно, с «Ады» не стоит начинать знакомство с Набоковым. Эту книгу следует открывать в числе последних, когда уже прочитаны не только известнейшие работы автора, но и «Лекции по зарубежной литературе», дабы, имея возможность оглядываться на наследие, интересы, воззрения писателя, в достаточной мере проникнуться столь многоуровневым произведением.

Происходящее в этом рассказе чудо позволяет прицепить к огромному эшелону фантастики и этот вагончик. Чудо величиной всего-то с «большой тёмный лимон с отпечатками на нём пяти пальцев», подобранный садовником на газоне под окном замка.* Самое главное в рассказе это его удивительная живописность, что полностью соответствует его теме. А тема рассказа — творчество живописца, воздействие его таланта на его жизнь, и, конечно, сама живопись. За строки, относящиеся собственно к живописи, не было бы стыдно и самым лучшим искусствоведам.**

Франк, талантливый, может быть даже гениальный художник, постепенно начинает понимать, что сопротивляться тяге к творчеству бесполезно. К тому же именно занятие живописью способствует знакомству с женщиной, которая становится его возлюбленной. У читателя появляется надежда на то, что судьба Франка будет благополучной. Ведь многие гениальные живописцы не имели оснований жаловаться на эту изменчивую особу. Ван Дейк, Вермеер, даже Веласкес, не говоря уже о Рубенсе или Фра Бастиано дель Пьомбо, о котором идёт речь в рассказе.

Не могу не привести здесь несколько строк, превращающих «Венецианку» в явление не только литературы, но и живописи.

«В солнечном блеске, на яблочной зелени удивительно прекрасна была яркая белизна трёх пар фланелевых штанов и одной короткой весёлой юбки...»

«...смуглый пирог в чёрной оспе изюма...»

«Влажный оранжевый закат задрожал между ветками, расширился, отразился во всех лужах сразу.»

«Чёрные кусты, словно облитые ртутью, блестели под звёздами.»

Это были пейзажи и скромный, но изысканный натюрморт. А вот портреты.

«Лицо у него было несколько обезьянье, с выпученным ртом, с длинным надгубием и с целой сложной системой морщин, так что, пожалуй, по лицу его можно было погадать, как по ладони.»

«...тощий, рыжеватый юноша с кроткими, но безумными глазами, бьющимися и блестящими за стёклами пенсне, как слабые голубые бабочки...»

Думаю, этого достаточно, чтобы определить то особое место этого рассказа, которое он занимает среди других рассказов Набокова. Этот рассказ концентрированно живописен, о чём я уже писал в начале этой заметки. На фоне таких достоинств не хочется придавать существенное значение мелкой ошибке автора, перепутавшего графологию с шарлатанской хиромантией. Дмитрий Владимирович, переводя рассказ на английский, остроумно эту ошибку исправил, заменив хироманта на гадалку, так что в переводе рассказ лишился своего единственного недостатка.

Невозможно пройти мимо одной замечательной фразы Набокова, которая стоит иных страниц. «...как прекрасно, как лучезарно порой прерывается мировое однообразие книгой гения, кометой, преступлением или даже просто одной ночью без сна.» Лучезарное преступление! Это написано мастером парадоксов. Конечно, не банальное убийство навело автора на эту мысль, а что-то подобное похищению Моны Лизы из Лувра в 1911 году. Не перекликается ли эта фраза с пушкинским «Есть упоение в бою / И бездны мрачной на краю... и в дуновении чумы»? Мне кажется, этот вопрос мог бы заинтересовать исследователей творчества Набокова.

*) Как же надо было вцепиться в него, чтобы пальцы отпечатались.

**) Лучшими я считаю тех искусствоведов, которые пишут понятно, как, например, Александр Степанов, Аркадий Ипполитов, Наталья Михайловна Гершензон-Чегодаева, Виталий Серафимович Манин...Ну, здесь не место для этого списка, хотя можно было бы назвать ещё довольно много фамилий.

P.S. Благодарю за помощь, оказанную мне при работе над этим отзывом, уважаемых фантлабовцев Вадимыча и Viktor(а)31.

Мне очень понравилось. Книги Набокова всегда нравятся, хотя бы наполовину, хотя бы изящность словесных кружев, которые он плетет. А эта книга похожа на красивую шкатулку с секретом. Такую в которой хранится что-нибудь красивое или вкусное, а в тайничке за подкладкой секретное письмецо.

«Король, дама, валет» как бы о любовном треугольнике, об адюльтере. Но вместе с тем не столько об этом, сколько о моральном уродстве главных героев. Слово «любовь» упоминается часто, даже слишком часто, но герои не только не любят друг друга, они даже не испытывают друг к другу никаких положительных эмоций.

Жена не убивает мужа не потому, что испугалась или пожалела, а потому, что не захотела терять будущую выгоду от его деловой сделки.

Муж прожил с женой 7 лет, наклоняется к ней и не распознает того, что она больна.

Любовник не приходит на помощь своей возлюбленной, бросает ее в тяжелую минуту и очень радуется, когда она умирает.

Книга о пустых людях, о пустых жизнях.

P.S. «Король, дама, валет» настолько немецкая книга, что при чтении не оставляет мысль будто держишь в руках томик Томаса Манна.

Одна из лучших книг о детстве, наряду с трилогией Даррелла, «Высоким замком» Лема и «Вином из одуванчиков» Брэдбери.

«Истинная жизнь Себастьяна Найта» — первый англоязычный роман Набокова. Созданию этого произведения предшествовал переезд из Европы в Америку, заброшенные работы над одним, а возможно двумя романами, среди которых предполагалось продолжение «Дара». Однако реалии времени внесли коррективы в литературную деятельность Владимира Владимировича, давно помышлявшего, что участь остаться писателем, известным в узкой среде живущих в Европе русских эмигрантов, — не самый благоприятный исход для амбиций набравшего опыт мастера.

Смена языка, хоть и рассматривалась как необходимость, всё же принесла Набокову не мало страданий, ведь так он лишился ещё одной нити, связывающей с утраченной Родиной, а потому не удивительно, что первый американский роман имеет множество перекличек с биографией Владимира Владимировича и вскользь освещает трудности внедрения русскоязычного писателя на поле англоязычной литературы.

Тем не менее, «Истинная жизнь Себастьяна Найта» — роман неожиданно сильный, насыщенный не менее интересными языковыми изысками и каламбурами, чем прежние произведения автора. В самом деле, английский язык открыл новые грани для аллюзий и экспериментов, ну а очевидный недостаток знания американских реалий и возможных языковых корявостей автор удачно компенсировал тем, что наделил рассказчика схожей судьбой, а, стало быть, любая погрешность, с художественной точки зрения, могла трактоваться как оправданная биографией и лексикой героя.

В завершении разговора о языке, нужно лишь отметить, что обвинить Набокова не в чем, а вот поводов похвалить — предостаточно. Роман насыщен красивейшими оборотами, яркими фразами, прекрасно переплетёнными лингвистическими изысками, затрагивающими не только русский и английский, но так же французский и даже персидский.

В центре истории — рассказчик, младший брат известного американского писателя-эмигранта, Себастьяна Найта. Оба родственника мало общались в детстве, а в более солидном возрасте и вовсе жили в разных странах. Однако, после смерти старшего, протагонист решается на ответственную миссию — написать биографию Найта. И тут сюжет начинает балансировать между детективом-расследованием и биографией, то и дело, перемежаясь цитатами из произведений умершего писателя и рассуждениями о его творчестве. На первый взгляд, кажется, будто бы наследие Найта намного глубже, продуманней и интересней робких попыток родственника состряпать цельную историю из воспоминаний о чужой жизни, однако, внимательный читатель, несомненно, отметит, что эпизоды и герои книг вымышленного писателя неизбежно возникают в реальности рассказчика Набоковского романа.

Иными словами, если выразиться совсем просто, то выходит так, точно в то время, как рассказчик изучает биографию и творчество Найта, сам он, непостижимым образом является героем его произведения — прямым текстом об этом не говорится, но намёки и параллели очевидны. Чем дальше, тем сложнее и запутанней, ну а финальное заявление протагониста о том, что он и есть Себастьян Найт, оставляет плодотворнейшую почву для размышлений. Какова же действительная фабула романа? Весь ли роман — творение Найта, либо же брат решил сменить его, или дело только в сумасшествии, а может ни тот, ни другой не существовали вовсе, притом, что писал о них кто-то третий? И каждая версия имеет аргументы за и против, благодаря чему получается сложнейшая художественная структура.

Казалось бы, куда ещё больше, но Набоков на этом не останавливается, и внедряет в текст шахматные фигуры таким образом, чтобы каждый персонаж именем, описанием или какой-то иной характеристикой намекал на то, кем именно: конём, ферзём, ладьёй и т.д. он является. По задумке, есть все фигуры, но опознать последнюю предназначено читателю — вот такая головоломка от автора.

Для ещё большей сложности, Набоков приводит список литературных первоисточников из библиотеки Найта, перекликающихся с романом. Их влияние настолько многопланово, что оценить и описать его масштаб невероятно сложно.

За всеми этими тонкостями формы предстаёт роман с прямым, как уже говорилось, детективным сюжетом, яркими героями, причём, любой второстепенный здесь нисколько не уступает кому-либо из основных персонажей, да и самих-то главных персонажей, если разобраться, в «Истинной жизни Себастьяна Найта» нет. Люди всё время сменяются, а неизменная пара, рассказчик и его брат, неуловимы: первый — ничего не говорит о себе, оставаясь скорее скромным созерцателем, невидимкой, второй — угрюм, скрытен, скользок — то бишь почти так же прозрачен для читательского фокуса.

Таким образом, «Истинная жизнь Себастьяна Найта» — роман сложный для понимания, но лёгкий для чтения. Нельзя однозначно сказать, подойдёт ли он для первого знакомства с Набоковым, поскольку представляет из себя нечто среднее между его самыми сюжетно-увлекательными вещами и бессюжетными интеллектуальными творениями. Пожалуй, при наличии других, более приветливых произведений, стоит обратиться к ним, за неимением оных, вполне подойдёт и это.

«Отчаяние» — один из лучших, незаслуженно редко вспоминаемых, романов Набокова. Данное произведение написано в столь исключительной форме, что выгодно выделяется среди прочих крупных творений Владимира Владимировича.

В чём же оригинальность текста? Для ответа на вопрос, необходимо обрисовать сюжет. Рассказчик описывает в форме мемуаров необычный эпизод из жизни — встречу с двойником, а так же последовавший за нею план убить этого нового знакомого с целью выдать его за себя, получить страховку, обогатиться и продолжить жить под чужим именем. Большая часть романа — изложение этих событий, а заключительные главы — уже дневниковые записи о последовавшей развязке.

Таким образом, на первый взгляд может показаться, что речь идёт о банальном сюжете с двумя-тремя авторскими новшествами, однако, Набоков на то и является выдающимся мастером, чтобы ввергать читателя в неожиданные и часто обескураживающие игры. Одна, самая поверхностная из этих игр — ломка стереотипов, когда вроде бы знакомая детективная фабула внезапно ломается в таком непредсказуемом месте, что все события произведения переворачиваются кверху головой, и чёрное становится не то, что белым, а даже красным или зелёным, поскольку ожидать такого поворота даже искушённым любителям литературы явно не приходилось.

К сюжетным плюсам следовало бы присовокупить и другие достоинства, вроде той самой улики, заприметить которую при первом чтении не просто, а, узнав о ней, останется лишь хлопать себя по лбу, сетуя на невнимательность.

Но это — верхушка. Дальше — игры более сложные, ибо у Набокова почти никогда не бывает просто и любой роман — глубокая, многоуровневая структура, каждый пласт которой ориентирован на публику разной степени сосредоточенности и эрудиции. Итак, следующий пласт — аллюзии и пародии, пересказывающие, переигрывающие, парадирующие популярные произведения: известные и не очень, классические и популярные в момент написания «Отчаяния». Тут уже всё зависит от читательского багажа — если он велик и перекликается с тем, что вложил в данное творение Владимир Владимирович, есть вероятность, как приятного узнавания, так и удивления от того, что автору удалось «поймать на крючок», всеми возможными намёками пообещав некий стандартный, до боли знакомый ход или образ, но в последний момент всё кардинально перечеркнув введением до сель нежданного приёма.

За всем этим — ещё более глубокая линия символизма, возможно, их даже несколько. Но, по крайней мере одну из них Набоков прямым текстом обрисовывает в тексте, когда зачинает разговор о политике, соотнося известные строи и страны с сюжетом романа. И в этот момент остаётся лишь удивляться, как произведению, по всей видимости, зависящему от диктующего фабулу прообраза, удаётся сохранить убедительность истории и непринуждённость рассказа.

К слову, когда речь заходит о непринуждённости, нельзя не упомянуть о языке и стиле «Отчаяния» — прекрасном, практически безупречном в этом отношении романе (однако есть повторы, особенно притяжательных местоимений — это портит общий эффект). Рассказчик не просто выдаёт красивые обороты, но и делает их самыми живыми из возможных интонаций, именно играет, паясничает перед читателем, и каждый акцент главного героя звучит поразительно красноречиво. Это игра — словами, мыслями, рассуждениями, шутками. И почти с первых строк ясно, что в произведении всё пойдёт не так, как в любом другом, известном истории литературы. Автор мгновенно даёт понять, что читателю попалась не просто книга, а настоящее сознание, причём хитрое, изворотливое, способное лгать, запутывать, шутить и даже наглейшим образом одурачивать его самого — держащего книгу, привыкшего оставаться в стороне от событий художественного мира всезнайку. Протагонист войдёт в диалог с любым, кто преследует его по округлостям и прямым букв, дабы ставить ловушки быстро трансформирующихся мотивов, менять траектории затронутых тем, оставлять тупики недосказанности. В каждой главе личность рассказчика будет довлеть над историей, подходить к ней избирательно, сознательно отказываться от передачи того или иного эпизода, дразнить, ускользать, врать, навязывать свою точку зрения — и если это приведёт к мысли о психическом расстройстве протагониста, то и такое предположение конечно не лишено оснований.

Совершив столь внушительное отступление, можно вернуться к началу, и ответить на вопрос: «в чём же оригинальность текста?» — в самой манере изложения. Примечательно, что рассказчик раз от раза рушит и рвёт в клочья литературные и жанровые шаблоны, выдавая разные концовки, отрицая морализаторство, насмехаясь над мотивами героев, избегая развязки — буквально ничто в книге не является банальностью, и вместе с тем «Отчаяние» внешне будто бы сохраняет облик обычной детективной истории.

Персонажи примечательны — каждый. Конечно, всех вытесняет на задний план протагонист, но и его жена, двойник, друг семьи — все заслуживают читательских оваций, ибо пропущенные через призму протагониста, они представляют собой блестящие комичные, а пророй и трагичные образы, при своей абсолютной убедительности, реализме и индивидуальной манерой разговора.

«Отчаяние» — один из самых удачных романов Набокова, наряду с «Лолитой», «Защитой Лужина», «Приглашением на казнь» и другими, прекрасно подходящий для первого знакомства с автором.

«Solus Rex» — недописанный роман Владимира Набокова, одно из его последних творений на русском языке.

Прежде чем охарактеризовать само произведение, следует уделить внимание примечательной во всех отношениях истории его создания. Время написания «Solus Rex» совпало с несколькими сложными периодами, как в судьбе писателя, так и в жизни Европейских государств. Вынужденное бегство в США, отсутствие читателей, перенос внимания горстки русских эмигрантов на тревожные предвоенные признаки — всё это, а так же многое другое, внесло сумбур в источники информации о творчестве упомянутых лет, ввиду чего восстановить хронологию, а так же количество задумок Владимира Владимировича на сегодняшний день затруднительно.

По перечисленным причинам роман заброшен автором — ведь для заграничной публики русскоязычное творение не представляло интереса, да и сам Набоков, по всей видимости, в определённый момент решил использовать зачатки новых идей в последующих работах.

Примечательней всего — вопрос, сколько именно крупных русскоязычных произведений забросил Владимир Владимирович. Исследователям известно, что примерно в один и тот же период автор работал над рукописью продолжения «Дара», о чём свидетельствуют найденные черновики и сохранённые письма, а так же сочинил несколько глав «Solus Rex». За исключением «Приглашения на казнь», за писателем не водилось привычки писать две объёмных вещи одновременно, а потому не безосновательно мнение, что «Дар 2» и «Solus Rex» — один и тот же роман. На эту мысль наталкивает так же и то, что оба включают персонажа Фальтера. Следовательно, намечалось что-то грандиозное, способное отзеркалить, перевернуть, углубить первую часть, разбавить её метафизическими внутренними текстами, организовать плотную, беспрецедентную для отечественной литературы книгу, затрагивающую десятки тем и включающую гармонично переплетённые смысловые и сюжетные уровни.

Однако существует и альтернативное мнение, согласно которому, «Solus Rex» писался немногим раньше, не получил продолжения, а «Дар 2», в свою очередь, должен перенять ряд идей и персонажей, как впоследствии случилось с англоязычными произведениями, например, та же «Лолита» заимствует линию смерти супруги под автомобилем, изначально сочинённую для последнего русскоязычного романа.

Так одно или два произведения имели место в предвоенные годы? На сегодняшний день, однозначного ответа нет, и каждый исследователь, оперируя сохранившимися фактами, логично обосновывает собственную версию. Масла в огонь поливают и заверения Набокова о том, что часть «Solus Rex» он сжёг, что глава, опубликованная первой, на самом деле идёт в романе — второй; тут — плодородная почва для спекуляций, а сама история последнего русскоязычного романа смахивает на мистическое предание, отсылающая к аналогичным эпизодам в литературе — как не вспомнить второй том «Мёртвых душ» или недописанную Пушкинскую «Русалку», которой в «Даре 2» предназначалось существенное место. К слову, вся окружающая данное творение Владимира Владимировича аура недосказанности наталкивает на ещё одну любопытную мысль — о преднамеренной или случайной мистификации, вплетающей текст в полотно легенды, ведь ничто не мешало уже впоследствии оставить пояснения, касательно недоработанных идей. Автор пренебрёг такой возможностью, и это даёт основания утверждать, что вдохновившая писателя своей оборванностью поэма Александра Сергеевича стала образцом для книги, чьи художественные достоинства неотрывны от читательских домыслов, составляющий здесь, как нигде более, единую взаимную художественную совокупность.

Что касается самого романа «Solus Rex», то он содержит всего две главы, чьё правильное расположение однозначно не установлено. Напрашивается перекличка с недописанным произведением «Лаура и её оригинал» — там схожая ситуация. Как бы ни было, порядок вторичен, поскольку никакой связи, кроме истории загадочного острова, нет. В начале читателя знакомят с героем, страдающим от потери возлюбленной — тема утраты, лейтмотивом проходящее через всё творчество Набокова. Как всегда уместно упомянуть, что так писатель выражал тоску по отнятой у него родине, что иногда сообщалось в тексте напрямую, а в других случаях — иносказательно, путём её персонификации в умершей или изменившей возлюбленной. И да: «Лолита» в этом случае не исключение.

Между делом сообщается, что герою поручили нарисовать ряд иллюстраций к произведению о далёком островном государстве. Фрагмент этого текста, по всей видимости, представлен во второй главе.

Самым примечательным местом произведения можно назвать беседу с Фальтером — человеком, утверждающим, что он познал саму суть всего. Данный диалог насыщен потрясающими софизмами и представлен в форме живого спора, что выгодно отличает «Solus Rex» от околоэзотерической художественной литературы, где один, умный, без конца наставляет, другой, глупый — безропотно соглашаясь, слушает. Как нельзя лучше подходит аналогия с произведениями Платона: атмосфера схожая, построение фраз, гибкость и глубина мысли — без сомнения, данный роман имел все шансы превратиться в самое яркое и сильное творение Набокова, если бы сохранил тот же уровень от начала до конца, при условии, что Владимир Владимирович его бы дописал.

Вторая глава носит более повествовательный характер, причём, повествование это не сиюминутное, а как бы скользящее, беглое, для представления о котором уместно сравнение с прозой Маркеса, в частности: «Сто лет одиночества» и «Осень патриарха». Остаётся открытым вопрос о размахе «островной» истории и её назначении. Что это: зачаток внутреннего романа, либо один крошечный эпизод, чьё назначение — перекличка и сочетание с другими составляющими всей работы? Тут остаются только догадки, а так же попытки анализа аналогичных произведений, так как некоторым исследователем удалось обнаружить творение другого автора, вдохновившее Набокова, и на основании найденного сюжета, разработаны предположении о развитии истории в «Solus Rex».

К сожалению, роман слишком мал, чтобы дать объективные оценки образам персонажей. На основании написанного интересным выглядит лишь Фальтер.

Отдельного внимания заслуживает стиль. На первых страницах Набоков добился высокого уровня сложности и структуры предложений, вместе с точностью слов и метафор, ввиду чего справедливо предположить о достижении новой вершины русскоязычной прозы, а так же пожалеть, что автору пришлось перейти на английский, тем самым остановив оттачивание искусства родного слога. Вместе с тем, есть и корявости: в «Solus Rex» можно обнаружить пару предложений, где встречаются сразу три однокоренных слова — чувствуется, что вводные страницы первой главы выглажены и проработаны лучше, чем последующие и особенно это заметно во второй главе, не идущей ни в какое сравнение с началом.

Таким образом, «Solus Rex» — роман интересный, с захватывающей, почти детективной судьбой, чья форма и замысел — объект для безграничной фантазии исследователей и читателей. Безусловно поклонникам Набокова это произведение прочитать стоит, а вот людям со стороны, конечно, данная затея покажется бессмысленной. Для них у автора есть завершённые и более лёгкие работы.

Книга не понравилась.

С трудом продирался через описания, диалогов очень мало. Набоковские «Защита Лужина» или «Приглашение на казнь» куда как веселее читались.

Видно, что переведено с английского на не очень хороший русский. Ех. крестословица — калька с Crossword. А как вам «делать постель» (make bed), носильные вещи — как я понимаю, это одежда, и т.д.

Орфография хромает. «чорт» и «шопот» — ни в какие ворота не лезут. Может быть так писали до реформы в СССР, а Набоков уже не жил в России после революции, не знаю.

4 из 10.

Рассказ о гносеологическом и, как следствие, психологическом парадоксе.

Если представить вселенную как оконченный аккорд, где любое движение и любое рассуждение возвращается к отправной точке, то имеет смысл рассуждать на не очень большие расстояния, отправлять только мысленные сообщения. При идеально последовательном продвижении мысли мы возвращаемся к отправной точке... с сознанием гениальной простоты, с приятнейшим чувством, что обняли истину, между тем как обняли лишь самого себя. Зачем же пускаться в путь?

Исходя из этого «знания заглавия вещей» теряет смысл знание как таковое, версии, гипотезы и прочее.

Вечно ли человек будет жить или же все вдруг исчезнет? Да или нет. Жизнь и смерть друг на друга похожи. При этом они движутся параллельно. Они движутся даже весьма быстро.

...все только путаное предисловие, а главное впереди; выходит, что если я так чувствую, Фальтер, можно жить, можно жить...

Речь здесь не о литературных достоинствах романа и всего творчества Набокова. Они неоспоримы. Тем неприятнее читать довольно поганую вещь великого писателя.

Часто говорят, что «Лолита» — роман о любви, пусть и несколько извращённой. Нет. На первых как минимум 300 страницах здесь нет никаких признаков любви. Только желание стареющего подонка завладеть малолеткой и использовать её как вещь, независимо от желаний девочки. В результате остаётся впечатление не просто извращения, а какого-то особо гнусного извращения.

Гумберт же, повторяю, именно подонок. Безусловно, можно быть хуже его, но опуститься ниже очень трудно. И его видение мира и людей соответствует видению мелкого поганого человечка, который почему-то считает себя выше других. По сути, это книга о том, во что может превратиться современный для Набокова раскрепощённый интеллектуал, если он так и не нашёл смысла жизни, зато обрёл значительную свободу действий. Правда, как показало время, фантазию свободомыслящих бездельников автор сильно недооценил.

А любовь всё-таки появляется. Когда до Гумберта доходит, что Лолиту он потерял, тут его пробивает по-настоящему. Тут он даже начинает вызывать некоторую симпатию.

Как известно, в Америке «Лолиту» поначалу запретили. Когда же всё-таки напечатали, Набоков покинул Штаты и больше туда не возвращался. Дело здесь не только в пропаганде извращений. Всё-таки «Лолита» нигде не переходит грани, отделяющей литературу от порнографии, даже по меркам пятидесятых. Думаю, американцы отреагировали ещё и на то, как эмигрант изобразил их страну. Их можно понять. Допустим, в Россию хлынули беженцы из Америки (ну, допустим), и вот один такой беженец, прожив с десяток лет в безопасности и относительном комфорте, написал книгу, где изобразил русских тупыми скотами. Всех поголовно. Что бы мы на это сказали? Вот это самое.

«Дар» — последний изначально написанный на русском языке роман Набокова. Уточнение «изначально» необходимо, так как впоследствии писатель занимался переводом с английского на русский как минимум одной работы — «Лолиты». Возможно, имеются и другие.

Технически «Дар» резюмирует русскоязычное наследие автора, подчёркивает свойственные Набокову мотивы, углубляя и расширяя привычные для него потоки мысли, вновь иллюстрируя представление классика о цикличности событий в мире в целом и в литературном произведении, как его отражении, в частности.

В первую очередь необходимо дать представление, о чём данный роман. Необычайное множество мотивов переливчатыми волнами отходит от центрального катализатора — истории главного героя, чей образ во многом биографичен для автора. Малоизвестный русский писатель, проживающий в Берлине, ищет способы вынести в мир свой талант, получить отдачу, оценку, быть может, признание. Его ожидания до определённого времени не оправдываются, пока протагонисту не приходит в голову написать биографию Чернышевского, что выходит уж очень своеобразно и делает до этого малоизвестного поэта фигурой заметной, увесистой и едва ли не вхожей в влиятельные круги писателей-эмигрантов.

Данная характеристика практически исчерпывает сюжет, с оговоркой, что в ней не раскрыта концовка, ряд косвенных историй, а так же внутреннего произведения. Основной объём романа набран на счёт экскурсов в прошлое, рассуждений, примечаний, замечаний, добавлений, справок, уточнений и прочего. Вся эта вереница ветвится всё дальше и гуще, что и придаёт толщину. В «Даре» Набоков как никогда напоминает Пруста, стремлением начинить текст побочными деталями, раскрывающими и формирующими целостную протяжённую в пространстве и времени реальность. И если в более ранней работе «Камера Обскура» имелась стилистическая пародия на Пруста, то здесь именно осознанное подражание не форме, а насыщенности текста.

Такой подход может оказаться утомительным для читателей начинающих, а потому «Дар» не рекомендуется для знакомства с писателем — тут лучше подойдёт «Лолита», «Приглашение на казнь» или «Защита Лужина». И всё же данный роман — своего рода метаморфоза интересов Набокова в литературную плоскость. Все его увлечения и ключевые творческие мысли — будь это энтомология, проблема русских эмигрантов, шахматы, анализ отечественных литературных традиций, взгляды на политику, суждения об устройстве вселенной, разграничение хорошей и плохой литературы, прочее — всё это нашло место в гостеприимном и гибком тексте произведения.

Как результат — очень инертное, затянутое и местами лишённое сюжета повествование, где уместны многостраничные экскурсы во внезапно выскочившую как бы между прочим тему, а эту манеру выдержит далеко не каждый. Особенно чуждой она окажется для людей с наследием Набокова незнакомых: скажем, понять, причём тут бабочки или линия отца, вряд ли удастся читателю со стороны. Разумеется, это не умаляет достоинств романа, но значительно сужает его потенциальную аудиторию.

Верно будет охарактеризовать «Дар» как произведение, предназначенное не столько для читателей, сколько для писателей, так как творческим переживаниям, мыслям о ремесле, о художественности, идейности, сочинительских нюансах, вопросах издания, актуальности и наследия каждой отдельной книги уделена немалая часть романа. Только люди, близко знакомые с процессом создания различных литературных форм, способны оценить и воспринять то, что хочет сказать автор, чем делится, о чём переживает. Причём, главный адресат данного труда — сам Набоков, поскольку по факту он создал грандиозное вместилище собственных измышлений, интересов, исследований, практически трансформировал в текст отпечаток своей личности, с размахом вложив туда всё. Это своего рода справочник самоанализа, перепросмотр и инвентаризация уже ушедшей в прошлое жизни.

Учитывая это, ничуть не удивительно, что «Дар» вновь выводит читателя на уже известные закоулки Набоковского творчества. Мелькают знакомые элементы его произведений: смерть от тифа, таксомотор, макинтош, многое другое. Неожиданное, но всё же логичное упоминание мотива «Лолиты», до этого уже зарисованное в «Волшебнике», отсылки к прежним работам, вроде вскользь вставленных знакомых фамилий — например, Лужин. Антология авторской мысли — характеристика, походящая этому роману, но вместе с тем вовсе не означающая, что данная работа является лучшей в творчестве.

Если оценивать и сравнивать, то кое в чём «Дар» действительно превосходит предыдущие романы — стилистически он очень и очень силён. Наконец автору удалось изжить прежние проблемы, выдав максимум, недостигнутый в работах вроде «Камера обскура» или «Король, дама, валет». Хотя, справедливости ради, те же «Защита Лужина» или же «Приглашение на казнь» вполне сопоставимы с этой книгой автора.

Нельзя пройти мимо линии о Чернышевском — ему отведена целая глава, а главы в «Даре» весьма объёмные. Вопросы оценки его личности Набоковым следует оставить людям, имеющим богатый багаж биографических и исторических знаний о соответствующей эпохе. Ясно одно: автор выбрал этого человека для насмешек потому, что Чернышевский — один из тех, кто стоял у истоков процесса, приведшего семью классика к вынужденной эмиграции. Наверняка, многие из фактов в книге, а быть может и все являются правдой, вряд ли бы Владимир Владимирович проделал бы столь колоссальный труд, не имея на то веских оснований. Как бы то ни было, но с литературной точки зрения персонаж вышел очень живой и убедительный, что вновь показывает непревзойденное мастерство писателя.

Если резюмировать сказанное, скомпоновав выводы о столь многоплановом труде, вырисовывается следующая картина: «Дар» — политематический роман, затрагивающий ряд вопросов от биологии, до социально-нравственных, и далее до пространственно-временных философствований. Стилистически — это очень сильная работа, фабульно она приближенна к почти бессюжетной истории, а объём наращивается за счёт экскурсов в прошлое, выстраивания побочных сюжетных линий и информативного наполнения произведения. Охарактеризовать работу можно как книгу для писателей, в первую очередь предназначенную для самоанализа Набокова Набоковым. Рекомендуется к прочтению поклонникам автора, исследователям его жизни и взглядам. Стороннему читателю крайне нежелательна, поскольку будет не интересно и не понятно.

Дошли руки и до этой классики. Название то давно стало именем нарицательным, но сюжет я представлял лишь в общих чертах. Произведение оказалось более откровенным, чем я предполагал, но и более сложным, нежели о нем часто думают те, кто не читал. Стиль написания прекрасен, описание Америки тоже, в очередной раз убеждаюсь, что не так и многое там поменялось.

«Король, дама, валет» — ранний роман Набокова. Возможно, даже первый, поскольку малый объём предыдущего, «Машеньки», формально приближает её к повести, хотя, гибкость литературных определений позволяет оставить последнее слово в этих вопросах за автором. Отбросив лишние рассуждения, следует рассказать о сюжете произведения.

Фабула необычайно проста — любовный треугольник, измена, нерадивая возлюбленная. Впоследствии данная форма, очевидно очень значимая для Набокова, имела развитие разной степени рельефности в произведениях «Соглядатай», «Камера обскура», «Лолита», «Пнин» и даже слегка была затронута в «Приглашении на казнь». Таким образом, «Король, дама, валет» заложил некий фундамент для последующих внутрисюжетных перипетий Набоковских персонажей. И всё же, даже этот факт не мешает трезво оценить историю, изложенную в этом романе, как тривиальную, примитивную и скучную. Единственное яркое пятно в ней — несколько нестандартная концовка, но даже она не является чем-то экстраординарным, делающим работу сколько-нибудь интересной.

Другое дело стиль. Он почти на высоте. На счёт «почти» — причина для него та же, что и в более позднем романе «Камера обскура», а именно — злоупотребление глаголом «был», который Набоков вставляет едва ли не через предложение, как только дело доходит до необходимости о чём-то рассказать или что-то описать. Благо, в будущем, автор смог изжить эту дурную привычку, но раннее его творчество сильно подпорчено этим сорняком. Если же забыть об этих неуклюжих фразах, в остальном всё — замечательно. Уровень метафор, наблюдательность, авторская самоотдача произведению потрясающи. Талант и старание автора ощущаются даже в каждом второстепенном персонаже, случайно мелькнувшем отражении в окне — во всём, что встретится на страницах.

Нельзя не упомянуть о параллели с карточной игрой. К сожалению, оценить её адекватно, без знакомства с правилами, затруднительно, но даже это не мешает точно сказать, что привязка здесь поверхностна, а вот воистину непревзойдённый уровень подобная идея получит в «Защите Лужина», где шахматный метафоризм растянется спектральной сеткой сквозь все главы романа.

Так же следует сказать, что зачаток линии о механических манекенах мог бы развиться в интересную сюжетную линию, однако, остался не оформившимся придатком.

Безусловно, «Король, дама, валет» — это не то произведение, с которого следует начинать знакомство с Набоковым. Оно — для ценителей, для уже прочитавших «Лолиту», «Защиту Лужина», «Приглашение на казнь», для тех, кто уже влюбился в слог писателя и может делать скидку его ранним произведениям. Остальным лучше данного романа избегать, поскольку он явно не отражает всей мощи и таланта великого классика.

«Пнин» — роман, написанный Набоковым на английском языке. Благо, мастерство переводчиков дало в полной мере насладиться неповторимым авторским стилем, благодаря чему можно смело утверждать, что смена кириллицы на латиницу не смогла умалить таланта великого классика.

Данное произведение рассказывает о жизни преподавателя по фамилии Пнин. В первую очередь, следует рассказать о персонаже. Он необычен в первую очередь своей заурядностью. Он не герой, не страдалец, не злодей, не псих, но всё же не совсем обычная личность. Прелесть его образа раскрывается автором в мелочах, точно подмеченных и тщательными мазками собранных в одну из самых ярчайших личностей в литературе. Этот пожилой мужчина чудаковат, у него есть своя история, привычки, уникальная манера общаться. Набоков здесь грамотно копирует жизнь: есть человек, и множество самых полярных мнений о нём у окружающих, чьи точки зрения разняться в зависимости от личной истории персонажа, степени их близости к протагонисту и многих других нюансов, формирующих общую картину. В итоге на страницах не столько протагонист, сколько реальный человек.

А почему собственно не протагонист? А потому, что в «Пнине» Набоков постарался показать жизнь, как она есть: чреда событий, иногда являющихся причинами и следствиями, иногда нет. Реализм в данном романе вытеснил типичную цепочку: «Цель — средства её достижения», сотворив из произведения своего рода биографию русского эмигранта. К слову, сама тема эмигранства, не единственная из регулярных и присущих здесь автору. Имеется и традиционный тиф, и измена — не менее частый гость на страницах классика.

Возвращаясь к сюжету: его, как чёткой событийной линии в романе нет. Нечто подобное было и в «Подвиге», но если в последнем такой подход придавал тексту невнятную аморфность, то в «Пнине» это выглядит более чем уместно. Автор не то, чтобы не знал, что хочет рассказать, а намеренно завязкой продемонстрировал читателю свою способность построить последовательную событийную историю, а потом резко её отчленил от общей линии событий, как нечто ненужное и неубедительное в реалистичном мире данного художественного произведения.

И хотя Пнин номинально является протагонистом и даже борется с некоторыми жизненными трудностями, его образ не обрисовывается как нечто центральное, аккумулирующее происходящее вокруг. Стареющий преподаватель ничего толком не совершает, а провоцирует действия побочно, своей неуёмной харизмой. Ему подражают, его передразнивают, о нём говорят. Сам того, не ведая, он никогда не обделён вниманием, и данные события играют с ним злую шутку: образ шута идёт впереди человека, самим Пнином, как личностью, никто не интересуется, а он, почти до самого конца остаётся в неведении относительно посредственности своей личности для окружающих.

Необходимо отметить, что помимо восхитительного стиля, убедительности и детализированности, произведение обладает ещё одним уникальным свойством: его звуковая направленность. В творчестве Набокова уже встречался «визуальный» роман «Камера обскура». «Пнин» продолжает намеченную линию работ о восприятии, концентрируясь на сей раз на звуках. Слышимое, недослышанное, услышанное и ещё не оформившееся в звуки — всё преломляется через авторскую метафорическую призму. Звукоподражания, исследования в акустике — всего это встретится в «Пнине», с присущей автору глубиной.

Таким образом, «Пнин» не сюжетный роман о жизни. Он оформлен как биография и обладает яркой стилистической формой. Особого внимания заслуживает главный герой, только одно присутствие которого в данном произведении, является отличным поводом рекомендовать его к прочтению.

«Лаура и её оригинал» — последний и вместе с тем незавершённый роман Набокова, где автору удалось реализовать ранее не задействованные стороны своего потенциала.

Звучит странно, ведь речь идёт о Набокове — человеке, чьё писательское мастерство не оспаривают даже люди, не проникающиеся его творчеством. Что же такое есть в «Лауре и её оригинале», чего не встречалось в предыдущих работах?

Объективно, ничего. В той или иной степени, данный роман наследует и развивает стандартные достоинства Набоковской прозы: тут и непревзойдённый стиль, и меткая художественная образность, и изящный неназойливый эротизм, и вместе с тем располагающая убедительность, проявленная как во внимании к деталям, так и в раскрытии подсознательной стороны героев. Но кое-какие намёки из прежних произведений в этой работе, наконец, сплетаются в ещё один прочный столб некого абстрактного музея сильных сторон творчества писателя.

Речь здесь о мистицизме, но не таком, как некогда обрисовывался в рассказе «Ужас», а ещё более глубоком, эзотерическом, причём выраженном в идеях далеко не тривиальных, а неких заоблачных, выходящих далеко за рамки того, что размещено в 9/10 оккультной литературы. В «Лауре и её оригинале» Набоков размышляет о смерти — но это не плачь умирающего, не построение грёз о загробной жизни, не последовательная фиксация болезненных симптомов. Перечисленное было бы слишком просто. Нет: роман повествует о сознательном умирании, осуществляемом постепенно при помощи ментальной деятельности испытуемого. О некой гипотетической возможности одной только верно направленной мыслью воздействовать на своё тело, скажем, чтобы удалить пальцы на ноге — и эта самая возможность используется для полного растворения себя под непроглядным покровом черноты обратной стороны век. Вопросы «Для чего?» здесь неуместны, равно как и оценки общей фабулы, персонажей и иных качеств произведения, ведь оно не дописано.

В этой связи, единственное, что можно отметить в «Лауре и её оригинале» — это уход Набокова в мир трансцендентного, некая очередная писательская эволюция, проявленная на коротком фрагменте романа с прежним талантом. Не стоит даже упоминать, как далеки от подобных размышлений и общей эстетики другие авторы. Безусловно, намечалось грандиозное произведение, и стоит порадоваться, что данный отрывок дошёл до читателей, не смотря на распоряжение классика его уничтожить.

«Защита Лужина» — один из лучших романов Набокова, несмотря на то, что сюжет здесь можно пересказать простым коротким предложением: «успешный шахматист помешался на шахматах». Но за этой скромной формулировкой открывается живописнейший мир произведения.

Кратко о стандартных литературных характеристиках: персонажи оригинальны, интересны, живы и неповторимы. Это личности, имеющие не только характеры, но и собственные способы выражаться, мыслить и действовать, в их описаниях не чувствуется присутствия автора — перед читателем самостоятельные подвижные сознания. Кроме того, отдельные герои прекрасно передают искромётный авторский юмор, органично смотрящийся в рамках произведения.

Не малую роль играет язык. И здесь Набоков демонстрирует вершины мастерства — придраться действительно не к чему. Все слова на причитающихся им местах, некоторые — на неожиданных, но оттого ещё более точных. Обороты и находки метафорического плана порой ошеломляющи. Видно, что к роману автор подошёл с особым прилежанием, создав произведение такого уровня, до которого далеко почти всем: и современным, и классическим авторам.

В этом писательском интеллектуальном пространстве восхитительным образом оживают шахматные фигуры и правила, влекущие за собой не только героя, но так же читательское внимание и сам сюжет произведения. Профессиональный игрок, Набоков смог спроецировать трёхмерную игру в многомерность художественного произведения, затронув все доступные и часто непредсказуемые ложбинки и выемки ассоциативного ряда, связанного с 64 квадратами. То богатство форм, мыслей и параллелей, которое воплощено в романе для другого автора оказалось бы недостижимым.

Набокову удаётся через призму только одного предмета рассмотреть весь мир, его законы, следствия, событийные циклы и даже людей. Это глубокое погружение в суть предмета, раскрывающее через него абсолютно всё, отражает не просто какую-то художественную фантазию, а реальные оттенки чувств человека, продолжительное время увлечённого какой-либо ментальной деятельностью.

«Защита Лужина» — не роман о безумии, как это может показаться на первый взгляд. Это описание мироощущения, выход за грань человеческого восприятия, его переоценка и построение ранее не существовавшей художественной призмы. Такой подход делает это произведение уникальным, что уже является достойной причиной его прочесть для любого, интересующегося литературой человека.

«Подвиг» — тот редкий случай, когда произведение Набокова слабо. И дело здесь не форме, художественности или персонажах — на этом плане в романе всё почти безупречно. Проблема здесь — в сюжете.

Повествование вращается вокруг жизни взрослеющего молодого человека, немного неуверенного, считающего необходимым доказать каждому, а в первую очередь себе, что он не трус, а храбрец, способный на поступок, героизм и, как следует из названия, подвиг. Впрочем, малодушным главного героя никто и не считает, но, тем не менее, это стремление является превалирующем в поведении протагониста.

Данной сюжетообразующей линии просвещенны периодические отступления, точнее истории о поиске героем своей роли в жизни — мотив, напрочь губящий фабулу, которая исчерпывается первой главой, несколькими вкраплениями в повествование и последним, заключительным эпизодом. Иными словами, самой идее, задумке «подвига» и его свершению уделено предельно мало времени романа, в то время как основной увесистый объём набран за счёт описания перипетий жизни героя, его попыток найти себя в спорте, в любви и прочих закоулках человеческой жизнедеятельности. Поскольку сами эти события в конечном итоге не имеют воздействия на общую картину, они остаются ненужным довеском, который мог бы быть и в два раза короче, а мог бы удлиниться и раз, скажем, в восемьдесят — общая картина не изменилась бы.

Описанный нюанс портит роман, делая его неконкурентоспособным с более «фабульными» историями автора, где отчётливо прослеживаются мотивы героев, а сюжет укладывается в формулу «цель — средства для её достижения». «Подвиг» идёт по иной схеме: «цель — 200 страниц воды — реализация цели». Из-за этого произведение не интригует и позволяет легко и без сожаления в любой момент отказаться от прочтения.

Сама история о подрастающем эмигранте, колесящем по городам Европы, подана талантливым Набоковским языком — как всегда красочным, почти лишённым огрехов. «Почти» — лишь потому, что автор, столь щепетильно относящийся к вычитке и правке своих произведений, к концу «Подвига» будто устал, и последние две главы написаны очень небрежно.

Герои ярки. Ситуации — комичны. Талант Набокова, как всегда, проявляется и в малом и крупном, ежеминутно предоставляя всё новые неожиданности: где-то точное, но удивляющее сравнение, в другой раз — персонажа, словно пришедшего в роман из реальной жизни, порой — шутку, разящую наповал. Интересны и параллели с «Гамлетом», а так же рыцарскими романами. Но для всех этих достоинств нет благодатной почвы, пригодной для укоренения на долгий срок в ней читательского интереса.

Для интересующихся: в двух словах, сам злополучный подвиг протагониста — это рискованная попытка забрести на территорию СССР, не имея на то визы. Эпизоду этому уделено не более, чем 1/100 произведения, причём концовка по-Набоковски туманна, точно с пера писателя на текст упала чёрная клякса.

«Подвиг» — это роман, наделённый массой достоинств, среди которых и стиль, и художественная глубина, и оригинальные авторские мысли, и красочные описания европейских городов, и интересные персонажи. Такое произведение могло бы поднять иного на вершину славы. Но для Набокова — это шаг назад. Сюжет слишком слаб, практически отсутствует интрига. Это не та работа, с которой следовало бы начинать знакомство с талантливым писателем. Рекомендуется исключительно тем, кто уже ознакомился с его лучшим творческим наследием.

«Камера обскура» — яркое произведение в творчестве Набокова, впрочем, не сильно жалуемое самим автором.

В центре повествования — история о состоятельном человеке, внезапно брошенном семьёй из-за сильного увлечения шестнадцатилетней искусительницей. Но жизнь героя с этими событиями только начинает разваливаться, и последующее развитие ситуации станет для него ещё большим всесокрушающим ужасом.

В первую очередь о языке: он, как всегда у Набокова, отточен до мелочей, слова укладываются в гладкий пёстрый поток, скользящий по самым неожиданным метафорическим руслам и избегающий попадания в неуклюжие заводи. Но всё же общее впечатление портит возвратившаяся к автору манера злоупотреблять глаголом «был», временно искоренившимся в предыдущих работах. Только закрыв на этот досадный факт глаза, можно признать стиль романа безупречным. Чего стоит только блестящее описание купания в море и яркая пародия на Пруста.

Отдельного обсуждения заслуживает название произведения. Трудно разыскать какую-либо достоверную информацию о нём из первоисточника — по всей видимости, таковой просто нет. Поразмыслив, можно прийти к ряду выводов, но у каждого они окажутся своими, а потому вопрос о причине такого заглавия останется неразрешённым. Вероятно, «Камера обскура» — намёк на какое-либо качество данного устройства: визуальность, способность переворачивать изображение и размытие.

Визуальная составляющая произведения нарочно подчёркнута автором: все герои так или иначе вращаются в сферах, поставляющих продукцию зрительного порядка: кинематограф, карикатуры, живопись. Да и метафорический ряд намеренно выстраивается вокруг зрительных образов. И тем яснее решение автора о внезапной слепоте героя — его полное выключение из условной художественной реальности.

Переворот — тоже не редко участвует в фабуле. Тут и рокировка, в которой герой, утратив жену, дочь и роскошный дом, уходит не в самое роскошное место — жилище любовницы. И аналогичная линия с самой девушкой, мечущейся между «официальным» любовником и утаиваемым. Логично заключить, что обе эти ситуации отражают друг друга, подобно тому, как камера обскура переворачивает изображение. Может, всё проще — жизнь перевернулась вверх дном. Так же вполне вероятно, что камера обскура — это гостиничная комната, точнее ванная, расположенная между двумя номерами, проход в которую, подобно узкой щели упомянутого устройства, перевоплощает верную любовницу в хищную изменницу. Но ещё вероятней, что Набоков не был бы собой, если бы не вложил в название комплексный смысл, включающий не только всё этого, но и много больше.

Возвращаясь к сюжету, нужно сказать, что он хоть и в целом прямолинеен и даже в некотором роде предсказуем, всё же драма в нём имеется, причём не малая. Участь главного героя достойна сострадания и ужасна при попытке её прочувствовать, если конечно читатель не займёт порицающее-выжидательную позицию, при которой любое горе в жизни протагониста будет расценено как долгожданное воздаяние.

Разумеется, нельзя не упомянуть об отголосках романа «Камера обскура» в «Лолите». Так или иначе, но сам мотив мужчины, одержимого молодой женщиной, пусть даже подростком, присутствует в обоих произведениях. Однако он уходит глубже, и идейным предшественником «Лолиты» следует считать повесть «Волшебник», в то время как «Камера обскура» дала самому известному роману Набокова исключительно образ коварной искусительницы, разрушающей жизнь мужчины, но никак не фабулу.

Но ошибкой было бы полагать, будто образ этот родился в одном романе Набокова и перекочевал в другой. Данный женский персонаж древнее, и его литературные истоки можно найти ещё у М.Г.Люьиса в «Монахе», где Матильда постепенно дробит в руины жизнь праведника Амбросио. Является ли Магда прямой наследницей Матильды? Даже если нет, то косвенной, безусловно, или, как минимум, вытекающей из одного и того же сюжета, например, истории впадения в язычество царя Соломона, где безымянной жене-язычнице, по всей видимости, перешло имя царицы Савской — Македа. Вполне возможно, что дальнейшая линия литературных сюжетов предполагала последовательное заимствование и преобразование легенды, а так же имени соблазнительницы: Македа — Матильда — Магда.

При этом взгляде на творчество Набокова, становится очевидна пропасть, разделяющая два романа. «Камера обскура» — идейный продолжатель архетипичного сюжета о разрушении жизни мужчины женщиной, за спиной которой стоит другой мужчина (Горн у Набокова, Люцифер у Люьиса, языческий бог в ветхозаветной истории). «Лолита» же предлагает деконструкцию мотива, где вместо коварной, изначально задумавшей зло обольстительницы, выступает жертва обстоятельств и чужой похоти, ребёнок, даже не пытающийся заведомо что-либо планировать. Она просто живёт и наслаждается этим, и лишь впоследствии поведение героя формирует у неё стойкую неприязнь и желание не столько навредить мучителю, сколько избавиться от него. Весь же крах Гумберта — в данном случае, исключительно эмоциональное угнетение — есть не столько коварство со стороны Лолиты, как это происходит, например, в случае Магды и Кречмара, а его бесконтрольное самобичевание.

Разграничив таким образом два романа, подчеркнув их непохожесть и революционность одного по отношению к другому, следует в двух словах охарактеризовать само произведение, не рассматривая его через призму схожести и наследственности.

«Камера обскура» — это мощный сгусток метафор, художественной образности, ярких персонажей и увлекательного сюжета. Он динамичен и увлекателен. Это произведение, хоть и не является лучшим у Набокова, но определённо заслуживает рекомендацию к прочтению, как роман очень высокого уровня.

«Приглашение на казнь» — произведение, нехарактерное для русской классической литературы. Если попытаться провести аналогию, то более всего данный роман похож на «Процесс» Франца Кафки, с одной оговоркой: если у пражского писателя в творчестве преобладает минорная интонация, то Набоков насыщает свою работу гораздо более богатым спектром эмоциональной окраски, допуская откровенно юмористические пассажи, разбавляющие общий депрессивный мотив истории.

Первое, что нужно отметить в данном произведении — атмосферу, настолько густую и вязкую, что ей будто пропитываются страницы, получающие таким образом возможность передавать холодок тюремной камеры в осторожно касающиеся бумаги пальцы. Каждый стук, шорох, вздох, мимолётные смены оттенков в зловещих декорациях — всё представлено с неповторимой, траурной торжественностью.

Особого внимания заслуживает внутренний мир героя — томимый неизвестностью, абсурдностью и зыбкостью своего заведомо обречённого на смерть существования, Цинциннат Ц., оказывается чужаком в странном, соновиденном мире, где как всегда сильно звучат присущие творчеству Набокова нотки утраты минувшего счастья. Размышления, грёзы и чаяния протагониста переданы с выразительнейшей искренностью, достигающей и охватывающей такие глубины и широты душевного состояния человека, что их можно сравнить с детализированным снимком, способным запечатлеть подобное абстрактное явление.

Персонажи интересны и ярки. Они, а равно и их поведенческие особенности, запоминаются мгновенно, в то время как абсурдные поступки, суждения и фразы дополняют впечатление ирреальности происходящего, что так же нагнетает ситуацию и без того напряжённую, благодаря убедительно обрисованному настроению замкнутости, безысходности, даже психоделии.

Глупо и странно пытаться найти в «Приглашении на казнь» символизм или аллюзивную ноту, а вот оценка с лирической точки зрения, напрашивается сама собой, ведь данное произведение часто приобретает нотки поэтической окраски, раскрывая живописные картины как внешнего, так и внутреннего естества.

Как всегда у Набокова, по части стиля нареканий практически нет — роман продуман, гармоничен, выровнен и огранён как алмаз. Что касается образно-метафорической линии, то она здесь находится на уровне не только сопоставимом с «Лолитой», но даже порой значительно превышает его, что даёт право для вопроса, какое же произведение данного автора можно считать лучшим по этому критерию.

Безусловно, «Приглашение на казнь» — сильная, яркая и глубокая работа, заслуживающая первостепенного читательского интереса.

«Машенька» — раннее произведение Набокова. Это ощущается на первых же страницах, в силу того, что писательский стиль здесь заметно слабее, чем в остальном творчестве автора. Непомерно растянутые абзацы сложносочинённых и сложноподчинённых предложений чередуются с изящными по форме вставками, что наглядно демонстрирует многообещающие задатки пока что ещё формирующегося писателя.

Особо необходимо отметить первые строки произведения. Многие неопытные авторы, не умеющие придумать сильное вводное предложение, избегают его, начиная историю с вступительной фразы и развивающегося за ней диалога. Так же поступил и Набоков, но «Машенька» при этом приобрела уникальную особенность: её диалоги — это не абстрактные висящие в воздухе возгласы, характерные для творчества дилетантов. Диалоги данного романа мастерски, практически каждым словом вырисовывают экспозицию, описывают действия, знакомят читателя с персонажами — и это всё притом, что реализован данный момент совершенно ненавязчиво, и вместе с тем искусно, ведь в литературе не часто можно встретить столь многофункциональную сцену, выстроенную при помощи диалога из нескольких фраз.

Далее произведение сбавляет уровень, открывая самую слабую на то время черту Набокова, как писателя: разъяснения. Здесь автор крайне слаб — заметно, что он не представляет, что делает, ввиду чего формирует просто циклопический абзац, где в каждом предложении пестрят повторы «был» и «стоял» — паразиты, которыми страдает всё произведение, что намного ухудшает общее впечатление. В последующем, повествовании возникнут и новые, замыливающие глаз слова, но эти — самые характерные и ненужные. К слову, сами описания, вроде скрупулёзного перечисления мебели и мест её расположения, появляющиеся, начиная с данного фрагмента, неоправданно избыточны и так же вредят роману.

Сюжетно «Машенька» не интригует, а примерно первую половину произведения и вовсе предоставляет читателю все основания задать вопрос, есть ли в ней хоть какая-то последовательная история. Затем ситуация проясняется: русский эмигрант Ганин узнал, что его сосед по Берлинскому пансиону, ждёт приезда жены, в чьей фотографии, к своему ужасу, главный герой узнаёт бывшую возлюбленную, с которой, как оказывается, до сих пор испытывает чувства. Он винит во всём обстоятельства, и понимает, что не может жить без неё. Эта, а так же интересные побочные сюжетные линии выдержаны в красивой минорной ноте, и тут, как всегда, следует отдать Набокову должное — с неподражаемым изяществом и убедительностью он раскрывает внутренний мир героев, совсем не похожий на те, что представлялись им в «Лолите» или «Волшебнике». Утрата и недосягаемость — пожалуй, так можно охарактеризовать настрой произведения, характерный для каждого из немногих персонажей, каждый из которых располагает к формированию к нему искреннего сочувствия.

Сами персонажи весьма интересны и разнообразны, тут и старик, мечтающий попасть к родным, и протагонист, страдающий от несбывшейся любви, да и сама Машенька, с настойчивым отчаянием отсылающая в никуда не получающие ответа письма. Но всё же самой сильной стороной «Машеньки» является эмоциональный фон, перекрывающий и диалоги, где автор даже несколько раз удачно шутит, и политическую критику, и короткие мысли о любви к родине.

Не смотря на то, что произведение раннее, а стиль шероховат и переменчив, образность выдержана с типичным для Набокова высоким уровнем: яркие метафоры, точно подмеченные соответствия, зорко выверенные оттенки чувств и явлений — всё мастерски перенесено на бумагу.

Можно сказать, что «Машенька» не лучшее произведение Набокова, которое скорее подойдёт читателям, желающим углубить знакомство с его творчеством, нежели тем, кто решил взяться за его книги впервые.

«Волшебник» — относительно раннее произведение Набокова. Оно часто и справедливо называется первым вариантом «Лолиты». Такая характеристика верна, так как, не издав изначальную повесть, автор действительно использовал старую фабулу в своём самом известном романе.

И всё же ошибочно полагать, что «Волшебник» является черновиком, либо незрелым плодом труда начинающего автора. Эта небольшая повесть зрела во всех отношениях. Набоков здесь сопоставим с собою более поздним: всё тот же изящный язык, сильные глубокие образы, мощный красочный поток точно найденных эпитетов. Слог автора настолько обтекаем и необычен, что трудно найти тождественную параллель его гению.

Метафоры — о них нужно сказать отдельно — идут намного дальше общеизвестных средств выразительности, вроде очевидных сравнений и зрительных ассоциаций, распространённых в литературе. У Набокова иначе: его приёмы неожиданны, они словно создают новое писательское измерение, куда уже вовлекаются синестезия и своеобразный леттризм, исследующие недоступные большинству писателей ювелирные ниши и вымки художественной палитры. В этих руслах движется только Набоков — другие тонут, либо просто не могут протиснуться в рамки игры, где действительно играючи проявляет мастерство автор «Волшебника».

Не смотря на то, что с точки зрения формы, повесть ничем не уступает поздним произведениям Набокова, сюжетно она проигрывает «Лолите», ведь автор с той поры нашёл достаточно новых решений для старой истории, чтобы сделать её захватывающей и неожиданной. Робкая и тихая девочка превратилась в чертовку Лолиту, да и умирающая больная мама обзавелась ярким характером и не менее ярким финалом своей, в общем-то, ничем не примечательной жизни. После «Волшебника» в «Лолите» Набоков сменил все полярности, сделав из неприятного героя, вдохновлённого влюблённого страдальца и романтика, практически жертву, а из несчастного ребёнка — расчётливую дьяволицу.

Но всё же провальными события и героев повести назвать нельзя. Они просто другие — иллюстрация ситуации, имеющей иные ответвления и перипетии. Она может оказаться интересной и как альтертанитва, и как дополнение к «Лолите» для уже знакомых с романом читателей, а так же как «разогрев» для тех, кто ещё решается к нему подступиться. В отрыве же от основного Набоковского произведения, повесть читается замечательно — ведь не с чем сравнивать, и кажется, что добавить даже нечего — ну кому в самом деле, кроме самого автора, могла прийти в голову идея полностью перетасовать добро и зло в произведении, основанном на столь щекотливой для многих теме?

«Волшебник» заслуживает высокой оценки и является отличным выбором для желающих начать знакомство с произведениями Набокова с чего-нибудь короткого, но характерного для основных веяний творчества автора.

Конечно, мудрые и глубокие аллегории, а сюжет настолько оригинален, что не похож ни на что. Серьёзным недостатком является, какой-то скомканый и противоречивый портрет ГГ. Вроде, его имя даёт нам кое-какие намёки на внутреннюю суть самого Цинцината, но в романе мы этой его характеристики не видим. Может в этом-то и был авторский замысел, так как вина ГГ и заключалась в своеобразной непознаваемости, говоря прямым языком, он не был никому понятен, так как просто отличался от общества. Но всёже это как-то не даёт проникнутья судьбой Цинцинната и начать ему сопереживать.

По сути «Приглашение на казнь» — это неплохая аллегория на тему интелигентного остракизма, которому человечество испокон веков подвергает тех, кто просто чем-то отличается от общей массы.

Сперва раздражает, что трудно понять, чем окончилась книга. Но именно таким приёмом автор показал, что для всех, кто не вписывается в наше хвалёное общество есть две альтернативы: можно всю жизнь молчать, терпеть и... А можно перестать быть «цинцинатно-смиренным», перестать молчать, но остаться собой самим. И тогда общество «уменьшиться» перед мужеством и величием отдельного своего представителя.

Не дочитал, хотя хотелось узнать, что будет дальше. Причина в очень витиеватом стиле, которым многие восторгаются. Не могу сказать, что стиль Набокова мне совсем не нравится. Если бы он использовался в небольшом рассказе, где сюжет особой роли не играет, например, какие-нибудь бытовые зарисовки или описание природы, то, я, возможно, прочитал бы его даже с удовольствием под настроение. Но в «Защите Лужина» рассказана очень интересная история, действуют очень интересные персонажи, сюжет играет важную роль, и здесь витиеватый стиль просто мешает следить за его развитием.

В древние времена, когда фантастика была большим дефицитом, мне пришлось читать «Возвращение со звезд» Лема на украинской мове, которую знаю плохо. Тогда я сдался, прочитав только одну треть. Вот почти такие же трудности я испытал и при чтении «Защиты Лужина». Вроде бы и по-русски написано, и книга интересная, а почти каждое предложение приходится в уме «переводить» на понятный язык. Поэтому я снова сдался, а чтобы узнать, чем все закончилось, прочитал в Википедии краткое содержание этого произведения. Еще, возможно, посмотрю экранизацию. Оценку не ставлю, чтобы не нарушать правила фантлаба.

Чудесный рассказ. Рассказ как маленькая пьеса. О легком адюльтере женатого мужчины и замужней женщины. Легком потому что они не позволили себе любить. И не могу удержаться от восклицания «ах, какие здесь вкусные слова и фразы!» — «сугроб произвел ампутацию валенка», «небольшая компания комаров занималась штопанием воздуха над мимозой», «парчовое слово: измена» и все другие.

Гумберт, любишь ли ты Лолиту?! Гумберт Гумберт. Неужели ты жалеешь себя? Или хочешь вызвать жалость у «уважаемых присяжных женского и мужского пола»? А чего ты боишься: быть разоблачённым или потерять её, Лолиту, «свет жизни твоей, огонь твоих чресел»? Или же ты болен? Но чем?!

Вопросы, сплошные вопросы, словно утренний туман, окутывали моё сознание во время прочтения и не смогли рассеяться до сих пор. Возможно, как раз-таки наличие большого количества именно вопросов не позволили мне закрыть книгу ещё на середине, когда главный герой только познакомился со своей жертвой (жертвой ли?).

Ещё в начале книги, когда перед тобой мелькают страницы, полные плотских терзаний мальчика, юноши, мужчины, ты всё ожидаешь встречи с загадочным существом, имя которому Лолита. И когда же это наконец происходит, то что ты испытываешь: разочарование, щедро приправленное отвращением? А в голове волчком крутится навязчивая мысль: «О, боже, что за бред сумасшедшего извращенца! Надо постараться срочно забыть!». Наверное, это и правильно; именно такой и должна быть реакция нормального человека. Но разве не будет ли подобное мнение излишне однобоким?

Сложно сказать, можно ли оценить «Лолиту» в десять баллов (я не писатель и не критик, осуждать не имею права). Но для себя отмечу сей роман твёрдой семёркой или восьмёркой. И наверняка когда-нибудь перечитаю вновь. Хотя бы для того, чтобы задать Гумберту те же вопросы.

Я наконец-то созрела для прочтения этого скандального романа. Даже в институте мне удалось избежать его прочтения. Как я и думала роман стоило читать только ради вкусного литературного русского языка Набокова. Мерзкая тема оказывается имеет еще более мерзкое сюжетное развитие. Герой , Гумберт Гумберт, отвратителен — похотливый, эгоистичный, высокомерный, садист. Его маленькая жертва — Лолита, вызывает искреннюю жалость. Многие читатели ругают девочку и называют ее развратной, эгоистичной. Но мне кажется она была всего лишь трудным подростком с ранним половым созреванием, эдакий беспризорник при живой матери. До Гумберта, даже с безразличной к ней мамашей, Лолита могла вырасти нормальной девушкой. Но появился маньяк и сломал ей психику, и саму жизнь. Какие же тяжелые два года прожил этот бедный ребенок под постоянным контролем своего мучителя, своего насильника. Гумберт особенно омерзителен не тогда, когда описывает сладострастные сцены, а тогда, когда рассказывает, что он прекрасно понимал, какой огромный вред приносит Лолите и вместо того, что избавить ее от ужаса, начинал испытывать возбуждение. Мне очень хочется забыть то, что я прочла.

Вообще говоря, это нелегкое чтение. Набоков выступает здесь как минимум в трех ипостасях: ученый-филолог-переводчик (не литературовед), русскоязычный читатель «Евгения Онегина» и ревнивый собрат Пушкина по цеху. Есть, пожалуй, и четвертая ипостась: историка-биографа. Она особенно проявляется в том, как скрупулезно Набоков восстанавливает историю жизни знаменитого предка Пушкина – Абрама Ганнибала. Так вот, все эти «ипостаси» очень своеобразно, можно сказать, «по-набоковски» переплетаются в тексте Комментария.

Следует иметь в виду, что данный Комментарий рассчитан, в первую очередь, все-таки на нерусского читателя, и при том не рядового, а весьма увлеченного русской словесностью. Набоков очень часто приводит издевательские примеры того, как искажали текст Пушкина (а, следовательно, и всю картину «русской жизни») прежние переводчики «Евгения Онегина». На основании неудачных (что вполне возможно) переводов развивается мысль о том, что единственно правильный подход в таком деле – это именно тот самый «буквальный перевод», предложенный Набоковым. В то время как более справедливо, на мой взгляд, было бы сказать, что это один из возможных вариантов перевода, имеющий, конечно, свои неоспоримые достоинства. С точки зрения же обычного читателя вполне приемлемым (не обязательно — единственным) может быть и традиционный перевод с сохранением стихотворного размера, насколько это возможно в английском языке. Как пример можно привести перевод Джеймса Фалена (James Falen), который появился позже набоковского Комментария. В подстрочных заметках к основному тексту Комментария Набоков мимоходом характеризует русских классиков Салтыкова-Щедрина и Достоевского одного как третьестепенного, другого — кажется, как истеричного и скучного, писателя. Подобные замечания по-разному, должно быть, воспринимаются русским и иноязычным читателем. Есть и более забавные высказывания. Так, Набоков называет кириллицу варварским алфавитом, и выражает надежду, что в будущем, она будет заменена латиницей и такие словосочетания как «в душе» будут писаться «v-dushe». Дефис здесь предусмотрен потому, что предлоги, состоящие из одной согласной буквы, Набоков предлагает, видимо, тоже упразднить. Всё это скорее из области курьезов. На мой взгляд, в таких деталях проявляется глубинное противоречие Набокова как личности. Он, будучи русским по культуре, всю жизнь старался быть кем-то иным (американцем). Это уже другая тема. Но я хочу сказать, что Комментарий к «Евгению Онегину» — это еще и «комментарий», в некотором роде, к самому Набокову.

Что касается содержательной части Комментария, то, безусловно, в ней много интересного. Например, существует вопрос (довольно праздный, конечно), о том, сколько было лет Татьяне при первой её встрече с Онегиным. Я выяснил для себя (из приводимого письма Пушкина П. Вяземскому), что семнадцать. Набоков не ограничивает себя никакими рамками и следует своим собственным курсом. Больше внимания он уделяет деталям разного рода, чем привычной по литературоведческим работам интерпретации текста. Точнее говоря, подобной интерпретации он старательно избегает, попутно осмеивая некоторых советских комментаторов «ЕО». В отдельных эпизодах жизнь Пушкина воспроизводится с невероятными подробностями. Из текста, к примеру, можно узнать сколько именно раз Пушкин был болен венерическими заболеваниями, кто и когда был его любовницей, каковы были правила проведения дуэлей в то время, какие деревья росли в саду у Лариных (здесь Набоков пускается в дебри ботанической классификации!). Хотя и нельзя сказать что на этих, в том числе и «пикантных», деталях акцентируется какое-то особое внимание. Вообще, анализу подвергается не столько Онегин, сколько сам Пушкин. Много приведено строк из переписки, различных свидетельств крупных и мелких событий и т.д. Стиль изложения при этом местами то сухой, то полемичный. И иногда возникает впечатление, что за деревьями не видно леса. С другой стороны замысел автора достаточно ясен – воссоздать насколько возможно полную картину жизни, имеющую хоть какое-то касательство к «ЕО» (а это, прежде всего, жизнь его автора), повлиять таким способом на восприятие читателя, а уж он сам пусть делает выводы. Разбирая каждую строфу «ЕО» с точки зрения стихосложения, Набоков может искренне и похвалить Пушкина за удачные строки (часто он использует слово «восхитительный» — восхитительная аллитерация и т.п.), и вынести порицание за слабые, с его точки зрения. Очень интересно наблюдать, как один поэт судит другого поэта, и не какого-то, а «самого Пушкина». Впрочем, в этом выборе он, как мне кажется, всегда безошибочен. Вот по отношению к другим поэтам пушкинской поры и его предшественникам Набоков гораздо более строг, так же как беспощаден он, в след за Пушкиным, к Ленскому — поэту.

В приложении, которое называется «Заметки о просодии», Набоков вкратце сравнивает русскую, французскую и английскую системы стихосложения. Это, по сути, отдельная и очень интересная работа. Косвенно Набоков в ней еще раз оправдывает свою точку зрения на поэтический перевод «EO». Читателю данной работы, да и всего Комментария неплохо бы было владеть английским и французским языками (это даже настоятельно рекомендуется для полноценного восприятия набоковского текста). Не помешают также немецкий и итальянский. Вообще, довольно много внимания Набоков уделил влиянию на Пушкина поэзии Байрона. А «ЕО» был переведен на английский язык более сорока раз. Такое вот взаимное влияние двух великих культур.

По прочтении Комментария остается впечатление чего-то очень значительного. Не стал бы рекомендовать данный опус всем и каждому. Но, несомненно, эта работа Набокова уникальна как по своему объему и глубине освещения некоторых вопросов, касающихся Пушкина и его главного произведения, так и по своеобразию авторской позиции.

По настоящему сильное произведение. Пожалуй литературный шедевр, наравне с самыми выдающимися произведениями всех времён и народов. Книжка конечно о любви и... о любви, и точка. Как одиноко это странное чувство, как неприемлемо оно окружающими, хоть и у них, окружающих, такие же одинокие «тайные погреба». Книжка о бесконечной индивидуальности этого не от мира сего явления, о его, этого явления «самости». Собравшись писать на такую избитую веками тему, Набокову пришла в голову уникальная идея. Для максимального, и сугубо художественного выражения этой одинокой «самости», которая в сущности и является глубинным смыслом всего происходящего, автор представил героя вообще не приемлемого для читателя, сделал его педофилом. Не в педофилии здесь конечно дело. Наши истинные чувства вообще таковы, на кого они бы не были направлены. Чувственность абсолютно индивидуальна, и потому чужда любым постороним. Педофилия в романе — это гипербола, и не более того. А гениальность этого хода ещё в добавок и в том, что такая гипербола сама по себе ещё и вызывает шум-переполох в читательском мире, что совершенно оправданно с точки зрения авторского честолюбия. «Лолита» рядом с «Ромео и Джульетой». Такое же всё страшное и непоправимое, всё та же костлявая госпожа прямо над плечём. Набоков это... Набоков.

Вы можете любить этот роман, можете ненавидеть, но Вам придется признать — это писал гений. Язык автора не просто хорош, порой кажется, что слова вот-вот и вырвутся со страниц книги и ударят потоком запахов и звуков. Известно, что Владимир Владимирович благодаря генетической предрасположенности обладал даром синестезии.

Этим романом ему удалось позволить нам хотя бы ненадолго, но начать воспринимать мир так, как чувствует его он. И это прекрасно.

Великолепное, неуловимо-набоковское повествование, отяжелённое, пожалуй, только переводческим переложением с языка ароматов на человекопонимаемый. И что это: безумный сон, утверждение автора в бесконечно-гранной возможности бытия, подбрасываемого бриллиантом, провидческий взор в мыльные пузыри мультиверсума? Ответить невозможно. Потому что нет ответа, ибо невозможно, сосредоточившись, пожелать утвердить, остановить игру бытием своих бесчисленных преломлений.

Набоков сложен, сложен невероятно, чудовищно, он метароманен — ибо цель его лишь текст, и внутри текста ещё один гипертекст, который, не уверен, но всё же имеет своим назначением затмить содержание — есть ли оно? — а если и есть, то какой в нём смысл, если всё в этой книге облекается в буквы, буквы складываются в слова, слова в безумной, нечеловеческой красоты предложения, и всё это вместе — в дар, дар, дар человека, создавшего это, даже Это, с большой буквы, ибо маленькой явно недостаточно.

Если же объективно, это переломный роман. В нём Набоков достигает совершенной и абсолютной сложности метатекста, идеального русского языка — и это последний роман на русском. Прочие произведения он пишет по-английски, и они — не умаляя набоковского изящества — много проще с точки зрения прочтения, в том числе даже «Лолита», которую Набоков перевёл на русский сам.

«Дар» — это такая же квинтэссенция Набокова, как «Трудно быть богом» — квинтэссенция Германа.

Несмотря на то, что рассказ написан под впечатлением от личности вполне конкретного тирана, он универсален. В результате оказывается, что тираны подобны. Средство, предложенное автором замечательно, но неожиданно. Рассказ — крик автора, но крик уверенный и сильный.