Со школьных лет у меня, так уж случилось, оказались в фаворитах два писателя – Набоков и Достоевский. Эти «любимчики» никуда не делись и сейчас, я по-прежнему от них в восхищении. И единственное, что меня «раздражает», это отношение самого Набокова к своему старшему товарищу. Неприемлемо… К чему я это пишу? А к тому, что в этом своем раннем романе Набоков, похоже, начал свою «полемику» с Достоевским, описывая по-своему т.н. «природу зла». У ФМ злодеи – все с какой-то великой Мыслью, Теорией, Идеей. И эта глобальная Идея если и не «оправдывает» их преступления, то хотя бы объясняет. Они, эти злодеи, полны мыслей и чувств — в связи с тем, что они совершают. Это всегда подробнейшим образом описано. ВВ с этим, похоже, категорически не согласен: в его мировосприятии злодеи (убивцы) – обычные меркантильные «пошляки». Никаких Наполеонов, Ротшильдов и прочих вдохновителей у них нет. Обыденность зла, ничтожность его исполнителей – вот главный идейный стержень этого романа (ну, на мой скромный взгляд). Автор даже не удосуживается рассказать нам хоть о каких-то сомнениях, переживаниях, рефлексиях этих дама-валетных протагонистов в связи с тем, что они собираются совершить. Очень показательно.

И второе замечание: тут кто-то уже в отзыве написал, что попытка сделать героев романа немцами, не очень-то удалась. Полностью с этим согласен. Уйти от «русской романной традиции» Набокову здесь (пока еще) не удалось. На мой взгляд, бюргеро-немецким характером здесь и не пахнет.

А в целом, роман замечательный. Сильно лучше первой «Машеньки».

Я вот тоже в искусстве ни аза. Тем не менее, прочла с большим интересом.

Искусство как жизнезамещение. Искусство как оправдание собственной гнусности (кхм, а знаете, кто ещё художником был? Гитлер!). Уже достаточно, чтобы вызвать интерес.

Всё ждала, что со страниц книги вот-вот польётся кальвадос, но этого не случилось.

Концовка, несмотря на логичность, показалась какой-то... недожатой, что ли. И ещё почему-то изрядно напряг тот факт, что Кречмер, оказывается, всюду таскал с собой пистолет. И не просто таскал, а не считал, что, например, выстрел в Магду — это что-то плохое.

PS. Очень хотелось, чтобы Горн издевательски постучал Кречмеру по лбу деревянным фаллосом и чтобы Дорианна Каренина швырнула под поезд свой портрет. Не думаю, что это вышло бы за грань искусства.

Юбилейный день любимого классика приятно отметить обращением к его творчеству. Остановил выбор на раннем рассказе, у которого тоже юбилей. Он вышел 20 апреля 1924 года, ровно сто лет назад.

Давно уже обратил внимание, что гениальные или изрядно одаренные авторы свои таланты проявляют довольно рано. Лишь в исключительных случаях бывает, что автор писал-писал всякую лабуду, а потом вдруг — раз! — и раскрылось его могучее дарование. У Набокова тут все стандартно: детеныш тигра виден по когтям.

Метафизика, укорененная в повседневном быту, роковые совпадения, чувства, воюющие с интеллектом за сердце человеческое. И стиль — холодно-ироничный, остраненный, режущий, как алмазный скальпель. Очень многие критики попадутся на эту нехитрую уловку Мак-Наба и объявят его ловким игроком в литературный преферанс. А тот и рад: не будут лезть в душу с обнимашками!

Но как почитаешь тонкое, кружевное изображение души жены профессора, простой и чистой. Как проникнешься потусторонним ужасом, что навис над ее горемычной судьбой, благодаря тонкой игре на струнах восприятия у совсем молодого виртуоза, так поймешь — шулера от искусства и эксцентрики-мизантропы на такие душевные порывы и не способны, и не интересны они им.

И все-таки не зря Владим Владимыч всю жизнь искал проявлений в реальности потусторонних сил. Они с ним играли злую шутку с самого рождения. Ведь и появился он на белый свет не в один день с Шекспиром, как ему мечталось, а со своим тезкой, которого сильно недолюбливал — Владимиром Ильичом Лениным.

«Он чувствовал, как она идет сзади, и боялся шаг замедлить, чтобы счастье не перегнало его.»

Честно говоря, напрягает меня эта тематика развращения малолетних в книгах Набокова, но если присмотреться к современному миру, то обратите внимание, сколько 60-70 летних дедов женятся на 20 летних девушках. Это очень пугающая тенденция. Но, к слову говоря, герою этого романа всего слегка за 30, есть жена, ребенок, работа, деньги, но острых ощущений не хватает. В наше время можно было бы попробовать себя в каком-то опасном спорте, но Кречмар выбирает измену жене с несовершеннолетней. Добавьте к этому тот факт, что он нерешительный размазня и получите полную картину.

Вообще, в этой книге все хороши в отрицательном смысле слова — некому сочувствовать, потому как мерзко… мерзкие, низкие поступки… мерзкие мысли мерзких людишек.

Но в то же время, как ювелирно и беспристрастно показан целый пласт таких вот персонажей: один с извращенной картиной восприятия, трактующий поступки возлюбленной так, как ему удобно и в розовом цвете, а прежняя жизнь и брак уже не важен, ведь то была неистинная любовь; она — одержима целью блистать на экране, а методы достижения этого не так уж важны; второй — этакая внезапно разгоревшаяся звезда и так же внезапно погасшая, пытающаяся строить из себя невесть что, подначивая и подзуживая других, как герой Шагина в «Бесах».

И как-то незаметно драма на пополам с мелодрамой превращается в триллер с напряженным сюжетом и остросюжетным концом. Вот уж к такому повороту я точно не была готова! Но радует, что хоть кто-то из этой троицы получил по заслугам, да и логичен был такой финал, что и говорить!

Да уж.. То, что в начале прочтения романа раздражало и, скажу честно, откровенно бесило, в середине заставило задуматься, а в финале откровенно захватило. Да-да, захватило, несмотря на отсутствие каких-либо активных действий со стороны героев Набокова и общего вяло текущего повествования.

Лужин... Лужин, по моему скромному мнению, это диагноз, одна из форм психологического расстройства. Если доктор напишет в диагнозе -«Лужин», то человеку, знакомому с одноимённым романом, всë станет ясно без дальнейших пояснений. Это же надо так точно описать человека, его жизнь, его действия и бездействия и собрать настолько полный образ героя. Хотя, какой из Лужина герой. Даже его полное имя и отчество звучит только в последних фразах романа, а так всё «Лужин» да «Лужин».

Не буду заострять внимание на остальных персонажах романа (а они тоже по-своему интересные и тонко прописаны), они лишь фон, люди, которые возникают и пропадают в жизни нашего героя, мало его затрагивая, за исключением жены. Да, давненько столько эмоций не испытывал после прочтения книги.

Это первое, а может и последнее ( уж больно витиеват слог и зануден сюжет) произведение Набокова, которое я прочитал. Поэтому говорить о том, что это одно из лучших произведений автора или один из лучших классических романов русских писателей, не буду. С автором незнаком, а русскую классику, к своему стыду, читаю мало. Но то, что «Защита Лужина» вызвала у меня целую гамму чувств, пусть и негативных, задев некоторые струны моей души, это несомненно. Ведь именно для этого пишутся и читаются книги.

Оценка 9.

Я бы поставил это произведение в один ряд с повестью Толстого «Смерть Ивана Ильича» и рассказом Бунина «Господин из Сан-Франциско». Общая идея трёх работ состоит в том, что жизнь человека перед лицом смерти становится пустой и незначительной. Мелкие дрязги с родными, переживания по поводу карьеры, жажда денег и бег от проблем — подобные вещи в какой-то момент перестают волновать, но осознание этого, чаще всего, приходит слишком поздно.

Впрочем у главного героя Пильграма есть отличие и оно называется мечта. Добавила ли она смысла в его жизнь? Сомневаюсь. Но она сделала её красивее, а большего, наверно, и желать не нужно.

Лишение детства

Первая моя книга у Набокова. Сюжет конечно известен, на слуху, и экранизацию видел. Решил оценить, как же это написано.

В результате очень даже не плохо, язык очень образный, рисующий кино. Витиеватые обороты всё-таки складывались в картину. Набокову очень удачно получилось написать роман от имени рассказчика. Вот теперь и думаю, а у самого писателя никогда таких мыслей не возникало? Так образно и правдиво все написано, что начинаешь в это верить. А то вон у Оскара Уайльда были эпизоды в жизни,

Сразу скажу, что главный герой романа -антигерой, который, начиная оправдываться, пытается рассказать, что он не виноват. По началу казалось, что Лолита та еще динамо, склоняла бедного мужика, играя с ним. Но это была лишь игра, дающая ответ на вопрос как же это происходит во взрослой жизни. Наверное у девочек бывает такой период, т.к. созревают раньше мальчиков-сверстников. И тут ей не повезло нарваться на такого урода. Оказался бы на ее пути здоровый человек, то направил бы ее к ровесникам и прошел мимо. Как минимум нужно проигнорировать.

Затем с каждой главой, с историей жизни антигероя, всё больше убеждался, что тут уж точно болезнь. Навязчивое состояние, обсессивное влечение. Эти акценты внимания на мелкие детали описания подросткового меняющегося тела, смакования, восхищение ими, всё больше убеждали в нездоровости этих отношений. Ну а когда в ход пошел шантаж для удерживания, манипуляции, абьюз, то переживания усилились, быстрее хотелось свободы для нее. Ребёнок же еще, у нее свои, детские интересы еще никуда не делись. В результате у ребенка сложилась травма на всю жизнь, а ведь как обычная девочка всего лишь хотела любить, быть любимой, иметь семью и детей. И я очень рад, что роман начинается с рассказа уже осужденного человека.

Сперва брался за эту книгу два года назад и где-то после середины бросил. Свою роль сыграла предубеждённость против Набокова, что мол «кроме стиля ничего в его произведениях и нет», и к тому же стиль не из простых (очень тяжело было продираться сквозь текст + книга мрачноватая). Однако на днях снова «Защита Лужина» побывала в моих руках, которую я на сей раз дочитал.

Что я могу сказать? Книга — шикарная и незабываемая. Меня всегда интересовала тема гениальности и её цены, которую в этом романе Набоков прекрасно раскрыл. Да, действительно, Лужин — «феномен» в своем роде, как в одном эпизоде высказался про него Валентинов. По существу, у Лужина ничего не было, кроме пребывания в потустороннем мире шахмат, и потому физическое бытие его угнетало, отвлекая от игры. Лужин не просто любил шахматы, но жил ими, исключительно оперируя шахматными категориями, когда ему нужно было реагировать на «нападения» реального мира.

В итоге вопрос: стоила ли игра свеч? Нужна ли нам такая гениальность? Учтите, что Лужин ничего другого не знал кроме шахмат и остался маленьким мальчиком. Мне он показался точно не гением , а в один момент ярко вспыхнувшей и сразу же потухшей звездой, которая ничего после себя не оставила и которая себя смутно осознавала. С другой стороны, Турати (противник Лужина) играет очевидно лучше и вместе с тем создаёт впечатление личности, которая живёт полноценной жизнью и сама задаёт траекторию своего полёта. Поэтому Турати мне кажется подлинным гением, а Лужин — нет. Ведь гений не может быть заложником своего таланта, правда?

Не могу не отметить прекрасный язык Набокова. Текст было очень приятно читать и что мне очень понравилось, так это нестандартные описательные формулировки, которые выбивали меня из автоматизма восприятия. Например, «лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья» или «Лужиным он занимался только поскольку это был феномен, — явление странное, несколько уродливое, но обаятельное, как кривые ноги таксы.»

Книга непростая, требующая терпения. Но она того стоит.

Это было моё первое прочитанное произведение Набокова и точно не последнее! Думаю, через пару лет снова вернусь к «Защите Лужина».

Волшебник, В.Набоков.

Если бы я не прочел только что Лолиту и не увидел в послесловии речи о Волшебнике, являющемся пробной версией до написания основной Лолиты, я бы наверное и не стал читать эту повесть, но, начав читать Волшебника, для меня оказалось каким-то вторичным продуктом, каким-то повторением ранее пройденного урока, причем в кратком курсе,... снова 40 летний маньяк, снова 12 летняя девочка, да сменились декорации, сад на детскую площадку с двумя кумушками на лавочке, да и сама девочка предстала безликой и безымённой, не готовой ко всей этой будущей истории с Гумбертом, извините с Артуром, но остальное именно про то же самое, и я немного подрасстроился, ну читать снова о том же наверное надо было либо до Лолиты, либо чуть позже намного, точно не по порядку, а так получилось вторичное послевкусие, ведь Лолиту уже не переплюнуть, для меня там получены намного серьёзнее эмоции, тут краткий пересказ, и тем не менее... Будто попал в параллельную реальность, другую версию истории, не в Америке уже, а как будто в России, хотя пишут во Франции, быт, язык, обычаи все наши, жеманности и выкания господ, очень как то по другому получилось, по сюжету повтор, а финал резко иной, трагично быстро закончившийся, даже не ожидаемый вовсе. Профессионализм автора завлечь читателя в тему текста превосходный по прежнему, провалился и повесть прочитана. Запомнилась фраза из послесловия «Волшебник — это опыт исследования безумия, увиденного через разум самого безумца», считаю именно так и есть, никакого Набокова и его опыта из прошлого, всё злые языки, это выдуманная история в виде исследования душ маньяков,... так что данную тему маньячности изучил по двум произведениям, в краткой и расширенной версии, достаточно, пора приступать к другим творениям, хотя вопросов и тут много осталось, нужно время на посидеть да подумать, обмозговать прочитанное...

Лолита, В.Набоков.

Давно хотел прочесть, как знаковое произведение Набокова, взял в руки книгу и за вечер оказался на 11 главе, и так далее в том же темпе освоил роман, не потому что нравится тема, потому что, как это написано, каков слог, какой юмор, какая ненависть к людям у героя, показав на сколько он егоза по отношению к каждому и каждой, кого встречает на своем пути. Это нечто, настолько увлекает язык, стиль, ведение повествования истории, интересно и необычно, тема то не из лёгких, и я понимаю, почему периодически эту книгу запрещали. Сам автор как бы оправдывается и постоянно вставляет между строк некоторых исторических личностей, которые жили ранее, либо которые являются вымышленными книжными героями, но у которых было подобное влечение к нимфеткам, да в какие времена это было ествественно, брать в жёны 10-12 летних, в каких странах это даже принято, в каких романах встретились полюбили и даже умерли, успев впитать все истоки взрослой жизни, оправдываясь и намекая, пытаясь убедить читателя, что это нормально, естветсвенно и нужно относится к влечению к малолетним так, будто так и должно быть, но при этом постоянно вставляя, то тут, то там, что его поймали, ведется обращение к господам присяжным в диалоге, показывает, что расплата и закон всё таки его настигнут, он поплатится по итогу, но будет где-то это в финале, а пока сюжет и чувства, и развитие отношений взрослого 40 летнего мужчины к 12 летней девочке. Страсти, мысли, волнения, дневниковые записи, развитие отношений по шажкам, подробно, откровенно, не стесняясь, ... и конечно же главная мысль, кто тут на самом деле виноват еще, кто кого соблазнил, кто на самом деле жертва, кто попал под чьи чары и в чьи сети, очень большой большой вопрос, ответ каждый получит в меру своей распущенности и воспитанности. Ну а если совсем коротко, Лолита — это бесконечно подробная исповедь похотливого педофила, хвастающегося своей победой над покоренной им нимфеткой, волей случая подвернувшаяся ему на пути,...

По итогу прочтения Лолиты, обнаружил в моем издании несколько послесловий, где получил вразумительный ответ — от чего так это произведение популярно во всем мире, некоторые считают его порнографией, некоторые с иным подтекстом, где есть призыв, беречь своих детей, ведь такое случается ...

Опустошён, двоякое ощущение от романа, надо подумать...

Совершеннейшее произведение в жанре рассказа, потрясает неимоверно, не оторваться. Каждое слово, метафора, гипербола — на месте. Очень поэтичный язык, как будто автор сначала написал поэму на эту тему, а потом переложил её в прозу. Всё начинается очень даже реалистично, а под финал — взрыв, в котором и мистика, и фантастика, и детектив, и абсурд...

Необычный рассказ даже для Набокова. Видимо самый первый или один из первых. Судя по этой сказке — даже нечисть (леший) испытывает тоску-ностальгию по России и по былым временам

Замысел, исполненный голубыми оттенками изящества и красного пламени страсти, «Лолита» Владимира Набокова – это произведение, как бутылка винтажного вина, которое со временем лишь обретает новые оттенки вкуса.

Прочтение «Лолиты» – это движение по крутым поворотам ума Набокова, которое в первый раз, пусть и отталкивало своей плотностью и тягомотиной. Сначала это было, как взгляд на незнакомое произведение искусства, в котором формы и цвета сливаются в непонятный калейдоскоп, не дающий возможности уловить всю гамму эмоций и нюансов.

Но, повторное погружение в этот удивительный мир, произошедшее спустя десять лет, позволило по-новому взглянуть на историю. Как человек, который уже пройдённый путь знает, я начал ценить манеру рассказа, понимать глубинные слои текста, разглядеть каждый намёк и аллюзию. Я стал ловить каждое слово, как бабочку, и изучать его под микроскопом.

Как соломенка в вине, эта книга превратилась в сложный букет вкусов, оттенков и запахов, став для меня на 8 из 10 баллов достойной наслаждения и изучения. Набоков, в своей прозе, создал пьесу, где каждый персонаж играет свою роль, даже если иногда понять их мотивы становится трудной задачей.

В целом, «Лолита» является произведением, требующим не только чтения, но и понимания, что делает её одной из тех книг, которые не стоит оценивать по первому впечатлению. Нужно вглядываться, задумываться и наслаждаться многогранностью и глубиной, которые предлагает мастерство Набокова.

Прекрасный рассказ, который можно отнести к категории святочных, так как в нём затрагиваются религиозные темы, а сами действия происходят в канун зимних праздников.

В тексте особый акцент делается на том, что главным чувством христианина должна быть надежда. Какие бы ужасные события не происходили в нашей жизни, какие бы потери мы не понесли, Бог всегда оставит нам хотя бы искру былого пламени и от этой искры всегда можно будет разжечь новый огонь, который будет нас согревать.

Другой важной идеей рассказа я бы назвал мысль о том, что близость умершего человека мы ощущаем сильнее не на его могиле, а в тех местах, с которыми была связана его жизнь. Возможно, это понимание хотя бы частично утешит горе тех людей, кто потерял близких.

Набокову свойственна этакая ремесленная кропотливость в описаниях, которая и составляет его характерную авторскую манеру.

Когда я читала Набокова в прежние времена, то на фоне стилистической преснятины тех книг, которые издавались в пору моего детства-юности, его проза казалась пиршеством и наблюдательности, и изысканного подбора слов (в одном, на первый взгляд, необычном эпитете сконцентрирована порой весьма нетривиальная метафора, которую еще нужно расшифровать), и смелого и оригинального конструирования фраз, и освещения словно бы мимоходом таких аспектов существования — в основном даже не «существования», а словно бы ухватывания и методичного препарирования промелькнувших не вполне осознанных мыслей и ощущений — про которые я до того момента даже близко ни у кого из известных мне писателей не читала. И подобный оригинальный подход изумлял меня и приводил мозги в приятное возбуждение, порождая кайф от чтения.

Весной 2019 года я перечитала «Защиту Лужина» и «Дар», и вот роман «Дар» меня достаточно сильно напряг. Я устала от ничего не привносящих в сюжет описаний того, кто и с каким выражением лица прошел по улице, на что были похожи разные части тела этого эпизодического персонажа и что все это напомнило наблюдавшему за ним герою.

Позже я прочитала более поздние вещи других авторов, где в почти по-набоковски изысканной манере даются какие-то описания и размышления — там, где это требуется по сюжету — однако вдобавок присутствует и многое другое, в том числе сюжетная динамика. Да и сам Набоков по своему кругозору и занимавшим его мыслям (не говоря уже о порой архаичных оборотах речи) устойчиво остался человеком своего — замечу, давно ушедшего в прошлое — времени, в то время как нынче писатель может попытаться использовать разработанные В.В. инструменты на качественно новом уровне, встраивая из в современного наполнения прозу или в жанровую литературу.

В «Весне в Фиальте» Набоков в который раз ступает на свою излюбленную территорию, описывая ситуацию «герой в городе» — причем еще и в городе с афишными тумбами и со время от времени появляющимися на улицах циркачами — ну, Набоков ведь вообще неравнодушен к зрительно забавным вещам.

Также его «фирменной фичей» является путешествие героя по своим воспоминаниям, когда тот руководствуется цепочкой непроизвольных ассоциаций, возникающих в момент осмысления собственных зрительных и прочих ощущений. Здесь таким вот катализатором процесса становится шагающая рядом Нина.

Поначалу показалось, что автор сосредоточится на последовательности случайных встреч двух русских эмигрантов, и получится история, проникнутая романтической ноткой и размышлениями о том, что могло бы произойти и чего не случилось.

«Как часто бывает, пошлость, неизвестно к чему относившаяся, крепко обвилась вокруг воспоминания, питаясь его грустью.»

Но потом делается понятно, что нет, вроде бы все-таки «случилось» и «случалось» потом регулярно, однако же это не мешает герою думать о том сценарии его жизни, который осуществился, сравнивая его со вторым сценарием, несбывшимся и несбыточном, в котором Нина возникает в его жизни не в какие-то непредсказуемые моменты, в очередной раз выныривая из его воспоминаний в реальность, а вроде как присутствует в ней перманентно.

Потом обнаружилось, что, отдав должное теме вечно ускользающей Нины, непостижимой в своем естественном очаровании, автор с упоением сосредоточивается на ее супруге Фердинанде. Сюжет «выруливает» на излюбленную у Набокова тему писательской популярности, сравнения писательских манер, ревности одного писателя к успехам другого, литературной критике и так далее.

«В совершенстве изучив природу вымысла, он особенно кичился званием сочинителя, которое ставил выше звания писателя: я же никогда не понимал, как это можно книги выдумывать, что проку в выдумке; и, не убоясь его издевательски любезного взгляда, я ему признался однажды, что будь я литератором, лишь сердцу своему позволял бы иметь воображение, да еще, пожалуй, допускал бы память, эту длинную вечернюю тень истины, но рассудка ни за что не возил бы по маскарадам.»

Что же касается финала — что ж, его предзнаменование — или, если хотите, его «репетиция» — встречается в тексте еще за несколько страниц до конца рассказа, не говоря уж про упоминание о том, что это свидание станет последним в череде свиданий. Происходящее неизбежно приобретает меланхоличный оттенок и делается понятно, почему все эти мельчайшие детали так врезались в память (хотя разве бывает у Набокова, чтобы было по-другому, без деталей, даже если все протекает вполне себе благополучно? )

То, что Набоков решает оборвать эту уходящую, казалось бы, в будущее спираль витков встреч с Ниной, не слишком удивительно. Подобный прием, к примеру, присутствует у него в рассказе «Пильграм» о коллекционере бабочек — помнится, когда-то это произвело на меня довольно сильное впечатление.

«Сорокалетний литератор и рантье, перебравшись из Парижа в Америку, влюбляется в 12-летнюю провинциальную школьницу, стремление обладать которой, становится его губительной манией»

Так начинается история болезненных отношений педофила и нимфетки Долорес Гейз. И в этих отношениях, сколь не сглаживал бы автор острые углы, нет нечего здорового и адекватного. Идея поселиться в доме матери «Лолиты»- Шарлотты Гейз, а впоследствии взять её замуж, только ради того, чтобы иметь возможность, находиться рядом с 12-летней дочерью, ублажая свою похоть!!! Это же кажется уму непостижимо, скажет читатель, и будет прав! А что, если я скажу, что роман, написанный Владимиром Владимировичем Набоковым, имел под собой, реальную, куда более страшную историю, чем романтизированный сюжет этого романа?!

Да, характеры героев описанные «картонно», если не сказать плоско… Ведь что, в сущности, мы знаем о характере Шарлотты, извращённой фантазии и помешательстве Гумберта Гумберта на маленьких девочках, что мы можем сказать о характере Лолиты, кроме того, что она стала вожделенной жертвой престарелого педофила?! По правде сказать, обо всём вышенаписанным мы можем лишь догадываться, ибо этого в романе просто не сказано.

По одной из версий, положенной в основу романа.

Прототипом «Гумберта» мог стать, Фрэнк Ла Салль, который в 1948 году освободился из тюрьмы, и похитил девочку Салли, которую продержал в плену 21 месяц, и насиловал её в своё удовольствие. Эта история, показывающая человеческую гнусность, мир мужчины извращенца изнутри, но что больше всего поражает, читая роман, никогда не задумаешься, что сюжет может быть основан на реальных событиях.

Примечательно, что Фрэнк Ла Салль был прежним заключенным, который в 1948 году только освободился из тюрьмы, отсидевший как раз за педофилию. Увидев в магазине малолетнюю девчонку Салли, он похитил ее и продержал в плену 21 месяц. Девчонке удалось сбежать и связаться с семьей. Ее похитителя задержали. Он скончался в тюрьме в возрасте 70 лет от атеросклероза.

Эта угрюмая история так поразила писателя Владимира Набокова, что он решил сотворить прототип Салли — свою Лолиту. Немножко литературных шедевров имеют столько возражений в себе, сколько есть в знаменитом романе Набокова «Лолита».

Эта история раскрывает самые мерзкие и звериные черты человеческой сущности. Автор открыто показал миру классический образ мужчины-извращенца. Что шокирует в этой истории еще огромнее, так это то, что она основана на реальных событиях.

Стоит подметить, что опубликовать свой роман Набоков сумел только во Франции. Все остальные издательства ему отказывали. Позже экранизации романа «Лолита» Стенли Кубриком у артиста Джеймса Мейсона, сыгравшего ведущую роль растлителя, сложилась неприятная репутация. Всю жизнь он сожалел, что согласился сыграть в этом фильме.

Роман, кроме отвращения, вызвал честно говоря спорные чувства, и пока что, выше 9 баллов поставить не могу, осознавая, что история имела место быть.

Чисто набоковский роман, оставляющий, как все романы Набокова, чувство разочарования и недоумение типа «Зачем я тратил время, всё это читая?» Поскольку писательская репутация Набокова безупречна и он считается виртуозом, умницей, великим стилистом, интеллектуалом и так далее, прочитавший начинает придумывать оправдания потраченному времени, рассыпаясь в похвалах Набокову и подчёркивая свою читательскую элитарность: «Глупым читателям книги Набокова не нравятся, а умным — нравятся! Так вот, ребята, лично мне книги Набокова нравятся! Намёк понятен?» Ну, это своеобразынй эффект «нового платья императора» из сказки Андерсена.

Сам «подвиг», вокруг которого выстроен роман, поразительно глуп и никчёмен. Он вызывает в памяти очень короткий рассказ Даниила Хармса «Рыцарь», про храбреца, увидевшего на улице даму, решившего посвятить ей героический подвиг и в качестве подвига бесстрашно выбросившегося на полном ходу из трамвая. Набоков на полном серьёзе предлагает читателю восхититься этим идиотом.

Что касается фирменных набоковских описаний кружения центрального персонажа по Европе, то они выдают, что, вообще-то, для Набокова родной язык английский, что русский он выучил факультативно и не очень хорошо им владел. Но, поскольку Набоков в громе своей американской славы пришёл к отечественному читателю лишь в конце 80-х годов, когда и в России уже не слишком хорошо владели родным языком, фразеологические выкрутасы этого профессора от литературы были приняты с восторгом — ведь большинство русскоязычных писателей указанного периода были ещё хуже.

У меня роман вызвал отвращение и не понимание, зачем кто-то вообще пишет об этом и пишет так. Складывается впечатление, что для автора вся эта история нормальна и романтична. Т.е. мы должны понять вот это вот всё. Кто-то даже видит в герое несчастного человека. Нет, нет и еще раз нет. Я понимаю, тема очень тонкая, так скажем. Писать об этом — ходить по лезвию ножа. Я знаю, что можно написать иначе, но Набоков выбрал свой путь, чем поставил лично для меня крест на себе как на авторе. Более того, я даже готова спорить и исключать людей из своего окружения, кто будет мне доказывать, что это не то, чем кажется, и это история о любви. Это история об отклонении и болезни, преподнесённая читателю как нечто нормальное либо с претензией на нормальность. Это и не понравилось. Написано, на май взгляд, неинтересно. Читала через силу, чтобы быть в теме.

- То есть вот сейчас вы оценили «Лолиту»?

- Вы знаете, когда я её прочитала в том возрасте [14 лет]... Я, конечно, понимаю, почему не надо это читать раньше времени: потому что, я вам должна сказать, что это воспринимается однозначно как история про тонкого, ранимого, глубоко чувствующего автора и про эту дрянь неблагодарную, которая не оценила, с каким человеком свела её судьба, — вот, собственно, вся мораль, которую удалось оттуда извлечь. О чём на самом деле идёт речь, ты понимаешь на разных этапах своей жизни. Не всё сразу, разное в разные годы. Поэтому да, есть вещи, до которых надо просто дорасти.

Екатерина Шульман (из интервью Катерине Гордеевой)

Я прочитала «Лолиту» лет в 17, и да, примерно так её и поняла, пожала плечами и забыла. Но вот сейчас, о, сейчас она воспринимается совсем по-другому.

Должна сказать, что мои попытки ознакомиться с творчеством Набокова через другой его роман, «Дар», окончились полным провалом: я просто не смогла продраться сквозь фантасмагорию образов и очень странный, хотя и безусловно поэтичный язык. Но здесь, здесь! Можно забыть про сюжет и просто наслаждаться полётом фраз, круговоротом эпитетов и иносказаний, невероятно тонким и изящным кружевом текста. Это удивительное владение словом.

Что касается происходящего на страницах, кровь стынет в жилах. Тот факт, что повествование ведётся от первого лица, позволяет проникнуть в мысли Г.Г. и представить, что происходит в его голове, как он сам себя оправдывает, как порой прорывается в нём понимание истинного положения вещей, как у него в прямом смысле происходит помутнение сознания. Он, безусловно, в своём представлении искренне любит Лолиту и этим оправдывает всё. Несмотря на отвращение и злобу, иногда начинаешь жалеть этого презренного человека — но не сочувствовать ему, о нет.

Опять же, история страшна своей обыденностью. Подростковые поиски себя и своей сексуальности, желание казаться взрослее и раскованнее, детская влюблённость — это всё нормально и привычно, однако Г.Г. пользуется этим в своих целях, оправдываясь тем, что «она сама меня совратила» (что мы так часто слышим в новостях о реальных педофилах), как будто не понимая, что именно он, взрослый, несёт ответственность за происходящее. И даже потом, уже зная реальное отношение Лолиты к его действиям, он не останавливается, и только печально отмечает, что она плачет по ночам.

При этом сама Долорес никакой симпатии не вызывает, она описана как довольно противная и грубая девчонка, и финал её истории закономерен. Но это ничего, ничего не меняет.

Всё это невыносимо красиво и печально.

Честно признаюсь, что к творчеству Набокова меня не тянуло никогда. Лишь в минувшем году я начал задумываться о том, чтобы попробовать, «надкусить», так сказать произведения автора.

И первым таким укусом стал роман «Защита Лужина», посвящённый жизни и событиям этой жизни русского шахматиста Александра Ивановича Лужина.

Следует сказать, что роман являет собой шикарнейший образчик витиеватого литературного русского языка, коим Набоков владел в совершенстве. Несмотря на длинные, порой весьма тягучие и не всегда сразу понимаемые предложения, роман читается легко и непринуждённо.

Да, здесь нет динамики и лихо закрученного сюжета, как в детективах или триллерах; да, здесь нет фантастических допущений, которые позволяли бы нашему сознанию увидеть что-то своё… Ничего из этого здесь нет.

Но, несмотря на это, роман не потерял своей какой-то собственной «харизмы» (не знаю, стоит ли так говорить о книгах?). Чтение его затягивает, не даёт оторваться (особенно в те моменты, когда полностью привыкаешь к языку)…

В общем, шикарный роман, который, как мне кажется, стоит прочитать любому, кто хочет познакомиться с творчеством Владимира Набокова.

И важный момент. Я не советую начинать знакомиться с творчеством Набокова с нашумевших и получивших скандальную славу романов, навроде «Лолиты» (которую, к слову, я планирую прочитать, но, конечно, значительно позже). Лучше всего начинать с его ранних романов, таких как «Защита Лужина» или «Машенька»…

Как это обычно и происходит с романами Набокова, в берлинском романе «КДВ» нам встречаются килограммы забавных изысканных любований моментами повседневной жизни человека, особенно в области засыпания и в области отношений человека с предметами и предметов с людьми.

Свои архисложно построенные предложения Набоков делает тщательно выверенными и ритмичными, что существенно облегчает чтение.

И вот на фоне всей этой стилистической изысканности сюжет романа кажется чем-то второстепенным, мысли и действия героев скорее выглядят искусственными вставками в описание того, кто сидел за столом, как выглядела еда, с каким выражением лица шел прохожий и что было надето на той или иной эпизодически промелькнувшей женщине.

И размышляешь поневоле, а что изменилось бы в романе оттого, если бы, к примеру, на ночном столике между супружескими кроватями «раскорякой сидела» бы не «долголягая кукла» в виде «негра во фраке», а какая-то другая?

Что же касается психологии, то нужно отдать Владимиру Владимировичу должное: к примеру, он очень верно замечает, что когда в жизни женщины появляется новый мужчина, то доселе столь привычный супруг вдруг делается совершенно нелогичным и невесть откуда взявшимся персонажем из другого мира.

Сдается мне, что симпатии автора из всей этой троицы прежде всего принадлежат шумному и деятельному Драйеру (то есть «королю»), о котором говорится, что тот «всегда боялся упустить что-нибудь любопытное» и про идеи и мотивы которого в романе всегда рассказывается с особенным удовольствием.

Книга является рукописью комментированного издания поэмы «Бледный огонь» известного американского поэта Джона Шейда. Предисловие, комментарии и именной указатель подготовил коллега Шейда по Вордсмитовскому колледжу Чарльз Кинбот. Уже в предисловии Кинбот начинает саморазоблачаться: карточки с только что законченной поэмой он де-факто похитил у вдовы Шейда прямо в день его убийства неизвестным и сбежал, чтобы текст последнего произведения поэта не попал больше ни в чьи руки и Кинбот мог всласть его откомментировать.

В поэме Шейд красиво рассказывает о своей жизни как поэта, человека, мужа и отца несчастной уродливой дочери. Казалось бы, что тут можно особенного накомментировать на 200 страниц? У Кинбота такой вопрос не стоит: как выясняется с первых же комментариев, он уверен, что поэт зашифровал в своих строках историю бегства из страны Зембля ее короля Карла-Ксаверия-Всеслава II после произошедшей в этом государстве революции. Этим-то безумный комментатор и занимается 200 страниц подряд – натягивает поэму Шейда на глобус Зембли, о которой Кинбот столько по-приятельски рассказывал поэту, а сквозь его бредовые сравнения теплого с мягким постепенно проступают контуры подлинной истории подлинного главного героя этой книги. А в конце – именной указатель.

Для любителя внимательного чтения «Бледный огонь» выглядит как триллер с регулярными скримерами. Кинбот вроде бы тухло бухтит об очередном эпизоде из жизни бегущего на запад короля Карла, и вдруг – раз! – и проскакивает какая-то подозрительная деталь, которая явно тут неспроста и что-то значит. Для любителя книжной паранойи текст вообще идеален, ведь Кинбот постоянно выдает себя по частям, причем концы с концами в его рассказах не сходятся не один раз, а прямо-таки слоями. Набоков заставляет рассказчика проговариваться о том, о чем читатель уже начал догадываться (Кинбот – Чарльз, а король – Карл, оба высокие красавцы и оба убежденные геи-мизогины, оба эмигрировали в США, хммм), но на деле только углубляет загадочность истории, пряча под одним двойным дном второе, третье и, вероятно, четвертое.

Таким образом Владимир Набоков создает из романа-комментария текст, идеально подходящий для комментариев, буквально требующий, чтобы трудолюбивый читатель его прокомментировал. Была ли на самом деле Зембля или она полностью выдумана Кинботом? Могут ли комментарии быть написаны Шейдом? Могла ли поэма быть написана Кинботом? Если Шейд и Кинбот – два разных человека, тогда, например, кто на самом деле убил Шейда и почему? Откуда в комментариях Кинбота так много неявных перекличек с поэмой? Если Зембля выдумана, на основе каких реальных людей Кинбот создавал весь ворох действующих лиц? Более мелкие вопросы: какую форму имеет Зембля и почему? К кому или чему отсылает тот или иной персонаж? Как на самом деле выглядит Кинбот? Что означают странные места в именном указателе? Где спрятаны сокровища Зембли? Ну и центральный вопрос книги: зачем рассказчик сочинил все эти псевдо-комментарии поверх поэмы «Бледный огонь»?

Сила романа, на мой взгляд, в том, что его нельзя прокомментировать на 100%, всегда останется что-то незамеченное или недорасшифрованное. Ответы на базовые вопросы об авторстве и Зембле создают фундаменты для совершенно разных трактовок текста. От потаенного литературоведа Михаила Монастырева я знаю полную разгадку вопроса об авторстве, и она, надо сказать, весьма непростая, но и она не позволяет раскрыть самую глубокую историю «Бледного огня» о подлинной биографии и мотивах рассказчика-комментатора. Набоков добивается этого довольно простым путем – делает значимым и на что-то намекающим почти каждое слово в книге и уж тем более каждую сцену в комментариях и предисловии. Раскручивать смыслы и отсылки любого эпизода можно очень долго, и самое большое удовольствием в том, что на все вопросы тут явно есть ответы, надо только хорошо и внимательно искать.

Если выкупать юмор Набокова, то «Бледный огонь» – еще и очень смешная книга, от тонкой иронии до откровенного стеба, как в случае земблянской традиции переводов Шекспира. Этот очень короткий и на поверхности вроде бы странный, но неяркий роман (шизик комментит чужие стихи, как будто они написаны лично про него – узковато как-то) способен дать читателю редкое по продолжительности удовольствие, если в него вникать, перечитывать и еще лучше обсуждать с другими. Иной раз идешь по улице, никого не трогаешь, «Бледный огонь» прочитан полгода назад, и вдруг как щелкнет что-то и еще один кусочек мозаики встанет на место – «так вот почему актрису звали Ирис Ахт! И вот, значит, как solus rex смог сбежать из замка!».

Абсолютный никто, человек в плаще

«Тонкий защитный слой промежуточной реальности раскинут поверх искусственной и естественной материи, и если вам угодно остаться в настоящем, то уж постарайтесь не прорывать этой напряженной плевы. Иначе неопытный чародей может вдруг обнаружить, что он уже не ступает больше по водам, а стойком утопает в окружении удивленно глазеющих рыб.»

Героя зовут Хью Персон и Набоков не был бы собой, если бы не выбрал для персонажа говорящего антонимичного имени. Которое на русский слух не отзывается дополнительным значением, но в англоязычном мире звучит как «персона» (некто значительный), в отличие от франкоговорящего, в котором, напротив personne — «никого нет» . На самом деле, фамилия — потерявшее слог скандинавское Петерсон, которое, в свою очередь можно интерпретировать как «сын Петра» или «сын камня».

Вики говорит, что повесть описывает атмосферу всеобщей пошлости с героями, неспособными ни на хорошие. ни на дурные поступки и не имеющими ни положительных, ни отрицательных черт. Что ж, в пошлости в набоковском континууме никогда не было недостатка, но сама по себе она его вряд ли так уж интересовала. Если и было у Сирина какое-то отношение -то скорее в духе амбивалентности имени героя — да есть, такие/такое, и во множестве, и мнят себя значительными персонами, по внутренней своей сути будучи никем.

Мне кажется «Прозрачные вещи» (а в варианте Сергея Ильина, лучшего из возможных переводчиков Набокова,), наверно все-таки не о пошлости. а о желании человека по имени «никто», не наделенного особыми талантами, неяркого незаметного стать кем-то значительным «персоной», утвердиться в мире. Желании столь же страстном, сколь бесплодном, ибо Никто, вопреки «Интернационалу» не станет всем. Не помогут этому ни деньги, ни вхожесть в привилегированные слои, ни присутствие рядом яркого интересного партнера.

То, что Хью с внезапной смертью отца, не заставившей страдать, обретает финансовую независимость — дает ему краткий миг эйфории, но не делает интересным или популярным. Работа редактора в издательстве, позволяющая запросто общаться со знаменитыми писателями (а мы говорим о первой трети прошлого века. когда влияние литераторов было колоссальным) позволяет козырнуть при случае интересными знакомствами, но не прибавляет собственной значимости. Брак с красавицей приносит не семейное счастье, но лишь статус нелюбимого и рогатого мужа.

Это о кажимости и действительности, о пугающем экзистенциальном, что проступает сквозь просвечивающую реальность данную в ощущениях. О слабости сдерживающих факторов культуры и воспитания против звериной сущности инстинктов.

О том. что вещи, люди, события часто оказываются не тем, чем представлялись.

Ход конем

«Любая душа может стать твоей, если ты уловишь ее извивы и последуешь им. И может быть, потусторонность и состоит в способности сознательно жить в любой облюбованной тобою душе – в любом количестве душ, – и ни одна из них не сознает своего переменяемого бремени»

А осознав, не расстроится. Что ж плохого, если с тобой, в тебе кто-то, кто не мешает жить, но иногда дарит свежий взгляд на вещи, вкладывает в твою голову оригинальные мысли. В чьем присутствии твоя жизнь интереснее и ярче?

«Подлинная жизнь Себастьяна Найта» литературоведческий детектив: некто, рассказчик пишет историю своего сводного брата по отцу, знаменитого писателя, после его ранней скоропостижной смерти. Отчасти движимый желанием рассказать, каким тот был на самом деле, в противовес дурацким бредням, которые насочинял о патроне в скороспелой книжонке секретарь покойного. Но главным образом чтобы объяснить, его принятые, но непонятые широкой публикой книги.

Будучи братьями по отцу с разницей в годах самой неудобной: дружба равных уже невозможна, наставничество невозможно еще — в детстве они не были близки. Мать Себастьяна, экстравагантная англичанка (сын взял ее фамилию) оставила отца и мальчика, когда тому едва исполнилось четыре года. Мачеха, мать рассказчика, была добра к пасынку, но большой нежности между ними не случилось.

Смерть отца в результате дуэли, на которой защищал честь первой жены, революция и бегство из страны не сплотили братьев, но и не отторгли друг от друга вовсе. Они переписывались, старший материально поддерживал младшего (он унаследовал от матери кое-какие деньги) и обрел в его лице, сам того не зная, лучшего из возможных читателей.

В редкие, порой случайные, встречи, В бывал свидетелем его любви с хорошей девушкой Клэр. Набоковская ономастика не случайна, ее имя означает «чистая, светлая», а фамилия Бишоп (епископ) — в шахматах слон или офицер. Вот не могу поймать, с кем соотносится Себастьян (со св.Себастьяном, истекающим кровью от множества ран?) Зато фамилия его Knight — совершенно точно отсылает к рыцарю или шахматному коню.

Набоков нередко встраивал в сюжеты своих книг фрагменты шахматные этюдов. И очень любил разного рода словесные игры, шарады, анаграммы. Исходя из той же, шахматной, логики, любовница Себастьяна, Нина Лесерф — ферзь (королева), самая могущественная фигура на доске, которая ходит, как хочет. Хотя созвучие имени с серв — раб, дает понять, что делает она это, находясь в рабстве у своих низменных страстей.

Одни критики интерпретируют роман как последнюю книгу Найта. Стало быть, рассказчик В. — порождение его фантазии, а действие замыкается в себе самом, подобно уроборосу, кусающему себя за хвост.. Другие считают. что хотя Себастьян реально существовал в романном пространстве (убей — не пойму, как можно счесть реально существовавшим придуманного писателя), но с момента неудачной попытки получить список постояльцев и до конца, В. все выдумал. Третьи вовсе считают книгу полностью сочиненной В., стало быть, никакого брата-писателя у него никогда не было.

А мне кажется, «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» — это о симбиозе. Об идеальном читателе, о каком мечтает всякий пишущий. Том. который прочтет, умея извлечь из книги все, что в нее положил автор, и даже больше. Насытит собственными смыслами и такой, обогащенной, передаст другим. О том, как сочиненный герой подселяется в души живых людей, и с ним продолжает жить автор.

О том, как, читая, мы подселяемся в души персонажей и как взаимно влияем друг на друга, продолжаясь в мире. где перестаем существовать физически. Я читала роман в переводе Сергея Ильина, моего любимого переводчика на все времена. Для Набокова он был таким идеальным читателем.

Стилистически превосходная книга, полная абсолютно прекрасных исторических зарисовок и случайных мыслей и чувств автора. Благо жанр автобиографии оставляет за писателем возможность скакать с события на событие без особой цели, связности и правил. Просто прочитайте и получите удовольствие.

Интересно то, что книга воспоминаний никакой эмпатической связи не оставила. То ли Владимир Владимирович осознанно оставил между собой и читателем некоторый зазор, то ли капелька самолюбования и высокомерия оставила свой след. Впрочем, возможно это просто личное ощущение, не разделяемое другими людьми.

Ух, сильно. Понравилось, что автор обратил внимание на такие вещи, которые всегда казались мне странными: как непривычно выглядят поначалу хорошо знакомые люди после долгой разлуки, как теряет смысл многократно произнесенное вслух слово, как не узнаешь собственное отражение в зеркале если долго в него всматриваешься.

События рассказа происходят в Берлине среди русских эмигрантов. И в какое время бы человек не жил и кем бы он не был, благородным ли интеллигентом, бывшим ли белым офицером или мелким буржуа — никто абсолютно не застрахован от участия в сцене «возвращение мужа из командировки...». Вот и Набоков не обошел данную ситуацию и описал как это бывает у интеллигентов, когда посуду и, извините, морды не бьют, а непременно стреляются и пишут письма женам, что не желают их больше видеть, но обещают содержать.

В целом все понятно и ясно. И история казалась бы обыденной и скучной, если бы автор не погружал читателя в мысли обманутого мужа. И вот его терзания, его мысли о том, что он может быть живет последние дни, его метания от того, что как бы ему не опозориться и вообще выглядеть достойно на дуэли и в обществе, до того, что гори все синим пламенем, а он хочет жить и готов бежать и подальше и о том, что все знакомые ему в тягость и просто хочется всего нового, в новом месте и с новыми людьми, ну и потом неожиданное облегчение в конце, когда дуэль таки не состоялась — все это изюминка рассказа, которая и выделяет историю на фоне других. И кстати по поводу Подлеца, если для 20-х годов прошлого века ответ был наверно понятен сразу кто есть Подлец, то в настоящее время, как мне кажется, оценка действующих лиц в подобных любовных треугольниках несколько смещена и лично я не столь категорична в оценках. Вот.

А еще, мне, как барышне, ближе всеж иное произведение на эту тему, так сказать взгляд с другой стороны, а именно рассказ А. Грина «Измена». Там тоже все близко по психологизму к тому, что случается в реале и я испытала настоящую горечь от поступков тамошнего главного героя и вот его, главного героя «Измены» , я считаю, что точно можно назвать Подлецом.

В рассказе показан момент когда два брата потеряли общую нить за которую они держались до этого. Один находится в СССР, а другой уехал за границу. Общего уже нет.

Вот и дошёл я до понимания того, что надо бы прочесть набоковскую «Лолиту». Дорос, так сказать. Или докатился — как могут подумать сторонники мнений в стиле «не читал, но осуждаю» (как можно такое читать, это же педофильская порнография, а главный герой — извращенец). С одной стороны, неоднозначность произведения долгое время отталкивала от него; с другой — всё же интересно узнать, что такого супернепристойного кроется в этом романе, который между прочим причислен к мировой классике литературы.

Начну с, возможно, уже надоевшего всем утверждения, которое повторяют многие читатели. Тем не менее, оно будет не лишним — ибо не до всех ещё дошло. В «Лолите» нет порнографии. Прям совсем. Если вы её тут заметили, то, по всей видимости, вы мало читаете современной литературы. Вот там этого «добра» навалом — подробно описывают, кто, с кем, сколько раз, куда; и это даже не в литературе прямого жанра, а в разных детективах, триллерах и фантастике. А что мы видим у Набокова? Согласен, там есть непристойности, но они не расписываются досконально, проходят как бы за кадром. Сами по себе отношения взрослого мужчины с несовершеннолетней (так называемой «нимфеткой») не являются запретной темой — смотря, как их подать. Здесь мы наблюдаем подачу в виде дневника, «исповеди» главного героя. Понятно, что такая форма предполагает некие элементы оправдания поступков (даже если ты не прав, себя всё-таки ругать не особо хочется). Однако это не значит, что сам Набоков также стоит на стороне героя, особенно если учесть, как он относится ко всем видам исповедальных элементов в литературе (почитайте разбор романа от Александра Долинина, он есть в некоторых изданиях). В конце концов, есть множество книг про маньяков-садистов, но мы же не оправдываем их действия.

И даже при дневниковой форме, лично я не испытывал к главному герою, Гумберту, какого-то сострадания или понимания. Все его самооправдания, попытки доказать собственную нормальность — часто кажутся просто бреднями жалкого самовлюблённого человека с психическими отклонениями. Знаю, что некоторые видят в их отношениях с Лолитой своеобразную любовь, но тут ей и не пахнет. Девчонку лишили детства, она частенько плачет и скандалит, а её похититель пытается откупиться тряпками, журналами и развлекательными поездками. Хороша любовь, ничего не скажешь. Также смешно слушать читателей, которые говорят, что Гумберт не виноват — это Ло его соблазнила, чуть ли не домогалась. Но если посмотреть с другой стороны: 12-летяя нимфетка, начитавшись и насмотревшись разных романтичных историй, замечает некий интерес к себе со стороны мужчины, который живёт с ней в одном доме. Учитывая, что в этом возрасте мозгов у людей не особо много (никого не хочется обижать, но, как правило, так и есть), ей может стать как минимум любопытно подыграть ему. Не забываем и некую долю гордости — «такой большой дядя обратил на меня внимание«! Несомненно, бывает, что девочки «влюбляются» во взрослых; но объекты их любви на то и взрослые, что должны думать своей головой, аккуратно поговорить с ней (лучше с родителями) и как-то решить проблему. В нашем же случае на это накладываются психосексуальные отклонения Гумберта, и происходит трагедия.

Да, несмотря на довольно лёгкий стиль примерно первой трети романа, я всё-таки склонен отнести книгу к трагичным. Отчасти по уже названным причинам — лишение детства из-за недальновидных поступков и стечения обстоятельств, тема психической нестабильности в целом. Сюда же добавим некоторые сюжетные события, не буду пересказывать. Условно-счастливая концовка с

И, раз уж упомянул про стиль. Роман написан довольно витиеватым языком, который фанаты Набокова постоянно восхваляют. Но мне показалось, что в «Лолите» с этим уже перебор. Раньше я читал более компактные произведения Набокова, и язык не успевал надоесть. Здесь же примешалась некоторая монотонность и затянутость в середине, и иногда я прорывался через слог — казалось, автор просто выделывается, показывает: «вот, смотри как могу». С другой стороны, это не нечитаемый пост-мета-гипер-модернизм с превосходством формы над содержанием, а книга с внятным сюжетом; спасибо и на этом. А языковые предпочтения — это довольно субъективный критерий. Возможно, сказывается и «самоперевод», я где-то краем уха слышал не самые лестные отзывы об этой части работы над романом.

Что имеем в итоге. Это непростой и неоднозначный роман, но я не жалею, что его прочитал. Чрезмерного восторга не вызвал, но и плохим не назову. После изучения некоторых теорий и скрытых смыслов захотелось даже перечитать, чтобы улавливать детали, исходя из новых данных. Но это позже. Всё-таки не развлекательное чтиво, нужно передохнуть. Советую любителям литературы прочесть и составить собственное мнение, но только не в слишком раннем возрасте.

Понятно, что уже за один набоковский стиль уже можно рассыпаться дифирамбами, но здесь он незаметно растворяется в психологических и философских проблемах.

Так как диссертацию по роману писали другие, ограничусь двумя пунктами. Каждый, кто маломальски серьезно играл в шахматы, начинал ловить свое сознание, которое начинало закручиваться куда-то не туда. Ибо шахматы — это чистая абстракция, сумма взаимодействия сил, постоянно изменяющаяся. А там, где приходит абстракция, там уходит реальность. Хороший шахматист — это ненормальный человек. По-другому быть не может. И иллюзию адаптации к жизни, в котором шахматист будет читать фельетон, а сам видеть свои жизнь как защиту и атаку на иррациональные силы, сильнее, чем в «Защите Лужина» я ещё нигде не видел.

А из философских проблем сразу же выскакивает вопрос, что это за общество, в котором почитают человека, двигающего по замысловатым правилам фигурки, но не понимающего, откуда берется масло в бутерброде. Вы с ходу назовете с десяток шахматистов (Карпов, Каспаров, Таль...), даже, если вообще не имеете представление ооб этой игре, но ничего не знаете о лучших в мире стоматологах, сталеварах, машинистах и тысячах других людей, которые реально приносят пользу обществу и индивидууму, а польза Роберта Фишера — величина дутая и иллюзорная.

В чем Лужин лучше Обломова? Кто виноват? Что делать?

А. есть ли минусы у столь неординарного произведения? Скажите, а кто в романе, кроме Лужина. раскрыт чуть больше, чем человек-функция? Да и самого Лужина подали описательно, но малоисследованно, откуда всё зародилось, почему оно убило в человеке все остальное и есть ли против этого пилюля?

Очень-очень сильный рассказ! Действительно, соединительная ткань между «Приглашением на казнь» и «Бенд синистер». Еще одна вариация на заветную идею Набокова о том, что мещанская серость захватывает и подчиняет себе человечество. Это, конечно, увлечение внешними проявлениями фашизма, но хорошо описанные.

Зато портрет диктатора блистателен! Точное попадание в образ, портрет легко узнаваем (даже плохие зубы. Откуда он мог знать эту подробность? Вряд ли нацистская пропаганда об этом распространялась).

Причем рассказ написан и опубликован в пору наивысшего могущества гитлеризма — от аншлюса Австрии и до начала Второй мировой. В период «замирения агрессора» и заигрывания западных демократий с Фюрером создание таких произведений требовало мужества и душевной стойкости. (Как мы сейчас это прекрасно понимаем!)

Обидно, что в своей заметке 1976 года Набоков зачем-то приплел Ленина и Сталина. В портрете тирана этих вождей мирового пролетариата нет ни на гран. А вот Гитлер узнается сразу. Даже возраст точно указан, чтобы не было путаницы. Его идеи — возврат к архаике, ложная народность, открытый террор среди населения... Очень сильное антифашистское произведение, которое сейчас, когда фашизм только ширит ряды своего пошлого бравурного марша по всей планете, остается, к сожалению, весьма актуальным.

И тут есть проблема. Набоков считает, что смех, «фига в кармане» и внутренний протест может победить в борьбе с «коричневой чумой». К сожалению, практика показала, что победить в борьбе с этой заразой можно только физически уничтожая ее носителей, а потом еще лет тридцать потратить на перепромывку мозгов у потомков инфицированных. Адская работенка, но ее приходится делать, если хотим, чтобы жизнь на планете продолжалась.

Оценить эту книгу я могу, в основном, только по ощущениям, эмоциям. Как минимум, по двум причинам.

Первой причиной, почему я в полной мере не могу понять эту книгу это, конечно, шахматы. Для простого ознакомления с текстом о них можно не знать ничего вообще, но полное понимание и наслаждение получит только маленький процент тех, у кого за плечами большие познания в шахматах и непосредственно в литературе.

Вот и приблизились ко второй причине, почему я могу представить, но не осознать величие этого романа — она литературная в смысле техники. В этой книге бесчисленное множество технических приемов — несобственно прямая речь, аллиретации и прочее и прочее. Но лично мне огромное удовольствие доставило понимание даже тех крох, которые я заметил.

Ещё очень нравится манера Набокова, зачастую, не подавать историю прямо в лоб. Намеки и подмигивания превращают тебя немного в соучастника, а не безликого статиста.

Если отбросить сложности с пониманием шахматных тонкостей, не видеть прекрасных литературных приемов, не пугаться того, что диалогов, грубо говоря, нет, то это привлекательный роман о непривлекательно-привлекательном человеке с даром-проклятием — само по себе интересно.

֍֍ ДЬЯВОЛЬСКАЯ ПОРОЧНОСТЬ ֍֍

ЦИТАТЫ: «Лолита» должна бы заставить нас всех – родителей, социальных работников, педагогов – с вящей бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более надежном мире».

(Джон Рэй, д-р философии)

«Все дело в том, что старое звено, соединявшее взрослый мир с миром детским, теперь оказалось разъятым новыми обычаями и законами».

(В.В. Набоков. «Лолита»)

ПЕРЕЧИТАННОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ

Давно хотела перечитать «Лолиту» Набокова (год написания 1953): знала, что должна увидеть то, что не увидела раньше, много лет назад.

Наверно, о психическом отклонении – педофилии написаны компетентные трактаты и прочая литература специалистами в этой области. Не читала. Знаю только, что это психическое отклонение … Не сомневаюсь, что В.В. Набоков знал об этом и в художественной форме исследовал данный «парадокс» человеческой психики.

Год написания – 1953-й. В ту пору его роман должен был наделать много шума, но быть особенно актуальным? Вряд ли. Да и автор вовсе не стремился к этому. Свой роман он называл порнографическим и его больше интересовала эстетическая и развлекательная сторона произведения.

Переведённая у нас на русский «Лолита» в 1967 году тоже наделала много шума. Из-за него и читали все, кто мог достать. Я тоже прочла, как все, чтобы знать … Потом было какое-то ощущение лёгкой брезгливости. Мало что тогда смогла понять из прочитанного…

***

Повествование «Лолиты» линейное. Это позволяет вдумчивому читателю шаг за шагом от истоков до конца проследить историю Эдгара Гумберта Гумберта (Эдгар Г. Гумберт, Эд Гумберт, Г.Г.) и Лолиты. Вот и я хочу пройти этот путь, отмечая ключевые моменты драмы. Корни всего искать надо в детстве (если не в генах).

Весь роман читатель слышит только голос рассказчика – Г.Г. В этом я вижу некоторую сложность для объективного восприятия рассказанной истории. Так всегда бывает, когда мы слышим только одну версию. Поэтому, как говорится, слушай и дели на два: делай свои выводы.

Начало. Происхождение, родословная: состоятельное и влиятельное семейство; достаток. Заласканный, изнеженный мальчик, в раннем возрасте (3 года), лишившийся матери: «тёплый тупик в темнейшем прошлом» и «веселое безматеринство». Любви к маме («большой» женщине), возникающей, как отражение материнской любви, он не знал.

Воспитание. «Роковая суровость» тётки Сибиллы (старшей сестры матери), взявшей на себя обязанности воспитания Г.Г. в «младенчестве» – жёсткость зрелой женщины, влюблённой в его отца, который пренебрёг её любовью. И тут щелчок пальцами: «больших» женщин не любят!

Отсутствие отца в период полового созревания, когда юноше Гумберту не с кем было посоветоваться, также сыграло немаловажную роль в его воспитании и развитии, становлении личности.

И в этот же период появляется «изначальная девочка» – Аннабелла – ровесница Г.Г. (13 лет), и её внезапная смерть от тифа – это не просто психическая травма. И тут снова щелчок пальцами: образ невероятной любви типа «а вам и не снилось» врезался в подсознание, там и остался.

«Я уверен все же, что волшебным и роковым образом Лолита началась с Аннабеллы».

Первая юношеская страсть, оставшись неутолённой («отрава осталась в ране»), даже спустя многие годы, искала утоления, пока не переросла в извращение.

Развитие. «Нимфолепт». Наверно, только мужской извращённый ум педофила в преломлении изысканной лексики В. Набокова мог изобрести такие понятия, как «нимфетки» и «нимфолепты». Хотя женщина, будучи осведомлённой о том, что представляют собой набоковские нимфетки, и имея достаточно наглядного «материала», как у персонажа Г.Г. (детские воспитательные учреждения различных видов и типов) тоже сможет определить, так называемую, нимфетку: девочку с чертовщинкой – «маленького смертоносного демона».

«Нимфетка». Рифмуется с «конфеткой». Не всякую конфетку хочется съесть. Оказывается, не всякий педофил западает на любую отроковицу 9-14 лет. Речь не идёт о насильниках: полных дебилах-отморозках.

Наш Г.Г. – педофил изысканный, утончённый: он не бросается на любую детскую плоть. Он – гурман с неопределённой половой ориентацией («Я чуял присутствие не одного, а двух полов, из коих ни тот, ни другой не был моим …»). Ему нимфетку подавай, которая сама своим поведением как бы предлагает: «попробуй – съешь меня», наивно полагая, что с ней ничего плохого не случится, как с бабочкой, летящей на фонарь с открытым огнём …

Нимфетка знает, что играет в опасные игры, но играет! Подчинить своей власти взрослого, который тебе в отцы годится, – это же круто! Девочки так хотят поскорее стать взрослыми! Но отрезвление приходит скоро… Тогда они вспоминают, что они ещё дети. Понимают, что игра идёт на чужом поле, не по их правилам, и со взрослым игроком ребёнку не совладать…

Читатель может подробно и обстоятельно познакомиться с эволюцией нимфеток на страницах романа и уяснить суть девочек, которые вовсе не являются девочками-ангелами. Многие из них, повзрослев, оказываются в публичных домах. Набоков описывает встречу Г.Г. с такой «старой» – 17-летней нимфеткой.

Если есть порок, то должно быть и то, что этот порок подогревает: на голых камнях трава не растёт. Я бы не стала идеализировать Лолиту. Конечно, виноват взрослый, тем более с мозгами набекрень. Конечно, у ребёнка должно быть детство. Но…

Почему мне не симпатична Лолита? А почему её не любила мать, Шарлотта? Давала ей нелестную характеристику, отмечая в анкете характер ребёнка:

«агрессивный, буйный, вялый, негативистический (подчеркнуто дважды!), недоверчивый, нетерпеливый, привередливый, пронырливый, раздражительный, угрюмый».

Да разве это не Гумбертовский набор личностных характеристик нимфетки – девочки с чертовщинкой – «маленького смертоносного демона»? И это тоже Лолита: «ни дать

ни взять банальнейшая шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки – пока мы стонем и умираем».

Лолита (Долорес Гейз, Долли) первая начала совращать Гумберта; продолжила совращение, зная, что они поженились с Шарлоттой – её матерью. В конце концов она его совратила в гостинице. Какая уж тут целомудренность? «…ни следа целомудрия»! 12 лет и такая дьявольская порочность и предательство. Если бы не предприимчивость девчоночки, то Гумберт так бы «стонал и умирал» до сих пор… Педофилы насилуют детей. Гумберт впоследствии будет деньгами удерживать Лолиту, когда ей надоест играть с ним.

Девочка – это маленькая женщина и коварство у нас в крови. Лолита – не жертва: она ведёт свою игру.

Гумберт с самого начала знал, что Долли его бросит: дети не играют долго в одни и те же игры, тем более, когда они заходят слишком далеко.

Детям в мире взрослых не место. Вернее, дети должны быть на своём месте до тех пор, пока не придёт их время. Это закон природы. Немыслимо выживание зелёного ростка, который вдруг проклюнется среди снегов в январский мороз… Даже если каким-то чудесным образом выживет, то будет увечным, больным.

Лолита – не «нормальный ребёнок». Извращенец Гумберт не ставил целью сорвать и убить этот «цветок». Если бы дитя оставалась дитём, он бы так и благоговел над этой первозданной чистотой, изнывая от влажных фантазий. Но. Он же знал, что Лоло – нимфетка! Другая ему была не нужна. Так что, слушаем, что рассказывает Г.Г. и делим на два. «…никогда не был и никогда не мог быть брутальным мерзавцем». Делим на два: мерзавцем был.

Даже взрослую женщину принуждать к соитию три раза в сутки выглядит чудовищным, поскольку доводит женщину до истощения и нервного срыва даже меньшее «употребление», а 13-летнего ребёнка, который это называет гадостью? И это ещё, не считая «целого ассортимента сверхурочных ласок…», «заставив ее постепенно зарабатывать трудным и рвотным для нее способом» …

«Ее недельное жалование, выплачиваемое ей при условии, что она будет исполнять трижды в сутки основные свои обязанности…»

Если бы «эта бедная девочка со злыми глазами», «девочка-рабыня» могла написать свою повесть о Гумберте … О коварстве и нелюбви. Этот рассказ был бы гораздо интереснее. О тайной жизни подростков.

А «Лолита» – о любви? Думаю, да. Но сначала мне так не казалось, пока не дочитала книгу до конца. О любви одержимого пороком человека, которую никак не могла разделить маленькая девочка. О любви – несоответствии. Логичнее в этой истории психически нездоровому Г.Г. было убить себя, чтобы не причинять боль ребёнку.

Именно так и поступил прототип Гумберта. Об этом автор пишет в одном из послесловий к роману. Но. Набоковская Долли – иная девочка, нежели та, из-за которой реальный прототип Г.Г. бросился на мостовой под колёса грузовика …

***

Вообще, читая Набокова (и в частности его «Лолиту») очень отчётливо понимаешь, что в художественном произведении гораздо важнее то, КАК пишет автор, чем то, о чём он пишет. Слог Набокова, образность и эмоциональность его текста просто завораживают. Он, казалось бы, волшебным образом, не прилагая к тому никаких усилий, играет на всех эмоциональных струнах души чуткого читателя, создавая неслышную мелодию. Музыка и поэзия прозы… истинное эстетическое наслаждение.

А «комедийные блестки» ?..

Вот описание неудачной первой женитьбы Гумберта. (Надо признаться, что чтение «Лолиты» я чередовала с прослушиванием одноимённой аудиокниги в исполнении Алексея Багдасарова). Истрию женитьбы я слушала, поэтому ничто не мешало хохотать от души над комической ситуацией разрыва отношений Г.Г. с Валечкой. Именно комизм происходящего усилил глубину несчастья своей природы Гумберта: разрыв – скорее облегчение, чем трагедия.

…

Ощущение, что писал американский писатель. Как следует из послесловия, Набоков к этому и стремился. Получилось.

Первое впечатление от творчества Владимира Набокова — кислое неприятие. Дело вовсе не в теме. На своем веку я читал много чернухи самого разного пошиба. История еще одного педофила не вызывает оторопи. В случае «Лолиты» сетовать на эту фабулу так же странно, как жаловаться на вонь в навозной яме. Репутация романа общеизвестна.

Неприятие вызвала форма повествования. «Лолита» — скучная книга самовлюбленного автора, почему-то уверовавшего в красоту собственного языка. Возможно у кого-то есть схожие фетиши, и эмоциональные размышления главного героя заставят их сопереживать. Если же фантазии героя не разжигают тебе кровь, то ты видишь лишь 700 электронных страниц монотонного нытья. Событий-то в романе не так уж и много.

Возможно, дело еще и в том, что роман, вышедший в 1955ом году, уже тогда технически устарел. Набоков вывалил сверху сюжета кучу пережеванных переживаний. По-прустовски надутый текст придушил само дыхание жизни. Тем смешнее в авторском послесловии встречать тычки в сторону Хемингуэя и Шолохова, популярных в тогдашней России.

Я готов допустить, что «Лолита» была игрой сразу на нескольких досках. Во-первых, сделать пощечину своим новым соотечественникам, написав книгу на совершенно запрещенную тему. Во-вторых, написать срамную историю так, чтобы к ней нельзя было прикопаться по формальному признаку. В третьих, сделать это с занудным и старомодным эстетством в пику дешевой послевоенной порнографии. Только кому это сейчас интересно?

Итого: Таких читательских обломов у меня не случалось давно. Шестьдесят пять лет репутации книги на выходе оказались пшиком, не затронувшим в душе ничего. Срок годности, видать, вышел.

Так как мы имеем дело с безусловным шедевром, одной из высочайших вершин русской литературы, то имеет смыл сказать о том, что в романе есть негативного. Точнее, что вызвало у меня отторжение, а ведь я страстный почитатель творчества Сирина!

Прежде всего, главный герой и отчасти рассказчик — Федор Константинович Годунов-Чердынцев. Одно помпезное имечко чего стоит! Такое впечатление, что Владим Владимыч собрал все негативные черты своего характера и слепил из него образ начинающего литератора. Снобизм, высокомерие, социальный шовинизм (Дартаньян среди быдла), лентяйство, финансовая безалаберность, привольное житье за счет своих ближних. Как будто автор хотел сделать чучело из собственной тени и сжечь ее огнем литературного дара. Да еще и мораль вывести — вот смотрите, дар может пробудиться даже в столь ничтожных людишках. Дух веет, где хочет. Весь негатив в отношении мира, людей, их идеалов и образа жизни отданы самому Ф.К. Все собственные творческие силы автор тратит на изображение его, любимого. Так что не подкопаешься, автор «выглянул и спрятался: а это был не я!»

Папаша Федора Годунова. Прям такой идеальный, что шлепнуть его было бы одно удовольствие. Просто, чтобы «уничтожить что-то прекрасное». Вся его идеальность, правда, зиждется на ограниченности мелкого лавочника. Вот моя конторка, вот моя семейка, а вы все горите синим пламенем. Как и все мелкие лавочники он не учел только, что пламя и на его лабаз может перекинуться. Так и пропал, что твой заяц (правда тут неувязочка вышла. Феде все мнятся, как обычно, «кровавые краснопузые бандиты», но если папаша его сложил голову в России, то произошло это на территории, занимаемой белыми на рубеже, в начале 1919 года. А нечего шляться среди белоказачьих банд со слитками серебра в котомке.)

Ну и уже отмеченное другими излишне пристальное любование крылатыми козявками. Из-за чего чтение Второй главы вылилось в сущее мучение. Правда и тут Сирин показал себя как блистательный писатель-натуралист.

В остальном, вся возможная критика в адрес Набокова-Сирина виртуозно отображена самим автором в романе. При чтении рецензий на «Жизнь Чернышевского» я едва ли не рыдал от хохота, так это было точно и справедливо, и с неподражаемым высокоинтеллектуальным юмором.

Роман шедевр из шедевров. Стиль, мысль, чувство, постижение самих основ мироздания! Чтение таких книг невероятно заряжает душу и ум.

Я согласен с теми, кто считает, что знакомиться с творчеством Набокова с этого романа не стоит. Но! Прочитать Набокова нужно всего в юности и молодости. Сам так сделал и ни минуты не жалею, только возвращаюсь периодически, и каждый раз с невероятной пользой. Его творчество — школа мастерства, вкуса, эстетической и моральной честности и чистоты. (Только русский период, с Америкой все сложно!)

Хочешь прочесть гениальную книжку — читай Набокова!

Вот что я прочитал в википедии — в начале 20 века первые же опыты по радиосвязи дали удивительный результат. Неожиданно оказалось что радиоволны отражаются от верхних слоев атмосферы, и обычный радиолюбитель может общаться с собеседником на противоположном конце земного шара.

В 1934 году стареющий и всеми забытый Тесла заявил что верхние слои атмосферы очень электропроводны, более того электрические разряды также могут от них отражаться, и достичь противоположного конца земного шара. На основании этого он обещал вскоре создать супероружие неограниченного радиуса действия, которое назвал TELEFORCE. Скорее всего он это сделал чтобы привлечь к себе внимание (говоря на интернет-сленге «хайпануть»), и ради бесплатной рекламы. Правда вскоре выяснилось что водяные пары очень сильно рассеивают это электричество, и Тесла так ничего и не создал.

Четыре года спустя, в 38 году, Набоков написал это произведение, как своего рода деконструкцию идей Теслы, а заодно и Аладдина. Главный герой, сорокалетний неудачник, волей счастливого случая становится обладателем ТЕЛЕМОРА, очень похожего на TELEFORCE. И решает воспользоваться им в личных целях — говоря по простому, захватить власть, и стать «благодетелем человечества». Он сам сравнивает себя с Аладдином, и мечтает о сказочном дворце и прекрасной принцессе.

Но дальше начинается то, чего не было ни в арабской сказке, ни уж тем более в слащавой диснеевской экранизации. Никакого административного опыта у него нету, и его первый же указ обрушивает экономику, делая безработными тысячи людей. Неожиданно оказывается что «завоевать» и «уничтожить» не одно и тоже, вести армию на завоевание наш Аладдин тоже не может. Не говоря о том что «завоевать» и уж тем более «уничтожить» совершенно не похоже на «благодетеля человечества». В интригах чиновников он также не разбирается, и от его попыток покончить с коррупцией становится только хуже. В этом моменте я вспомнил Александра Македонского, который был непобедимым полководцем, но и беспомощной игрушкой придворных интриганов.

Вскоре единственной его мечтой становится дворец на тропическом острове, и прекрасная принцесса. Но дворец стоит дорого, ради его строительства «благодетель» обдирает жителей страны как коза липку. А юной прекрасной принцессе (точнее дочери генерала) совершенно не нравится сорокалетний неудачник, натворивший столько дурного. В конце концов он так запутывается в том что натворил, что от него отворачивается даже журналист Сон, который ему подыгрывал...

Крайне любопытная, да просто на просто замечательная книга двух юных дарований. Сын купца 2-й гильдии и сын дворянина из высшего аристократического круга Российской империи, ученики наверно самого престижного среднего учебного заведения в стране и их поэтические экзерсисы.

Вышла книга в уникальное время. Январь 1918 года. После Октябрьского переворота и прихода к власти большевиков с левыми эсерами по краям объявленной главой свергнутого правительства Керенским Российской республики разгораются первые сполохи Гражданской войны, бывшая императорская армия прекратила свое существования и германские войска готовы к захвату столицы. Поэт Александр Блок пишет поэму «Двенадцать» и говорит: «Сегодня я — гений». Лозунг «Вся власть Учредительному Собранию!» — просто предвыборная агитация. В типографии инженера Персона (привет Хью Персону из «Просвечивающих вещей«!) выходит «Альманах Два пути».

Название очень точное и для авторов судьбоносное. Лирический герой Андрея Балашова гговорит о трагической судьбе России, о разрушенных жизнях, о голоде, угнетении, трагической любви. Герой Набокова нюхает цветочки и прыгает с сачком по лужайке. И даже тема смерти. У Балашова в его восьми стихотворениях из-за гор трупов — жертв войны, голода или различных жестокостей ближних своих почти ничего не видать, кроме робкой надежды. У Набокова в двенадцати стихотворениях умер... только кленовый лист, знаменуя приход осени. Человек и мировая трагедия у Балашова, человек на фоне цветущей природы у Набокова — вот центральные идеи этих зарождающихся поэтик.

Два пути — разделить жизнь народа и его тернистый путь или отсидеться в пресловутой «башне из слоновой кости». Два пути. Путь Набокова к всемирной славе великого классика, путь Балашова... о его судьбе после января 1918 года нам ничего не известно.

Тут прямо-таки есть о чем глубоко задуматься.

И хоть каждое отдельное стихотворение начинающих авторов я оценил на семерку из-за хромоты в стиле и некоторой неустойчивости метафор, то книга как целое — замечательный артефакт эпохи и истории нашей литературы. К сожалению, мало известный. Два-три издания последних лет и тысячи экземпляров ,похоже, не наберут.

Ох, как мы ленивы и не любопытны!

А вот это очень любопытно! Историософское стихотворение о происхождении человека. И начался человек с изготовления орудия убийства, которое тут же применил. И задумался об этом.

Поскольку это произведение считается одним из самых знаменитых случаев «ненадежного рассказчика», начну с эпиграфа от другого знаменитого «ненадежного рассказчика»:

«В моем рассказе будет много неправды. Во-первых, мне нравилось врать с самого раннего детства, вот уж не знаю почему. Дурная наследственность? Дурное воспитание? Во-вторых, некоторые части моего рассказа не пропустит никакая цензура. В третьих, некоторые части моего рассказа — лишь мечты, сладкие, но не сбывшиеся».

А теперь прибавьте к вышесказанному восторженное почитание рассказчиком Эдгара По, с его нервичной возбудимостью (рассказчику тоже пару раз пришлось серьезно лечить нервы), и патологическую тягу дурачить читателя головоломками (похоже По сладострастно упивался пониманием того, что не понимает читатель; мне же это напоминает ребенка, который зарыл стекляшку в саду и теперь упивается тем что у него свой собственный «пиратский клад»), и в сумме вы получите «Гумберта Гумберта».

Роман-обман, роман-загадка, роман-головоломка... Головоломки начинаются с первой же строки, в самом придуманном имени рассказчика — по-французски «Гумберт» омоним слова «тень», по-испански омоним слова «человек». Над решением загадки, предложенной этой Тенью Человека, бились тысячи людей, были написаны детективы и диссертации.

Одни из них увеличивают вину Тени. Например профессор Ашем в своей книге серьезно считал, что вся история с Анабель Ли придумана Тенью, чтобы оправдать свои дурные наклонности; а даже если и был искренен — это не оправдывает его поведения. Действительно ли он любит и заботится о Долорес, или она для него просто вещь? (Обратите внимание на прозвище «Dolly», «кукла»). Была ли эта «Кукла» на самом деле сексуально распущенной, и сама совратила Гумберта — или он спроецировал на нее свои собственные желания?

Другие же увеличивают положительные стороны Тени, ну или хотя бы — что он тоже был жертвой. Например, Беннингс в своих «Мемуарах полицейского» приходит к выводу, что замужество Лолиты с инвалидом — выдумка Гумберта. А на самом деле, «Кукла» со своим новым любовником были арестованы за некие дурные дела, и деньги + поручительство Гумберта им срочно понадобились для выхода под залог. И рассказ Лолиты о чудовищных издевательствах со стороны Куилти, по мнению старого полицейского тоже выдумка, чтобы Гумберт просто не избил ее за побег. Скорее всего, Куилти как и Гумберт, через некоторое время надоел Лолите, и она обзавелась новым любовником. А далее — либо она подцепила от него дурную болезнь, и Куилти ее за это выгнал; либо она вместе с любовником обокрала Куилти, после чего они бежали. Бенингсу в своей полицейской практике доводилось видеть и первое и второе. Если это предположение правильно — это свидетельствует о Гумберте с хорошей стороны.

Есть и экзотические версии. Три самые частые — все события книги бред больного человека или выдумка, в попытке привлечь к себе внимание; настоящий автор — не Гумберт, а Лолита, знавшая больше него (рассказчик знает такие вещи, которые Гумберт вряд ли знал); новомодная версия — «Лолита» была

Автор этих строк долго и безуспешно пытался разгадать загадку этой книги но так и не смог. По этой причине, я не имею права ставить оценку возможно неправильно непонятой книге.

Среди остальных рецензентов было много негатива в адрес пышно-витиеватой «пурпурной прозы» Набокова. В его защиту могу сказать что «пурпурная проза» была очень популярна среди авторов Серебряного Века, которых много читал и уважал Набоков.

Этот сборник не такой одиозный, как лекции по русской литературе — может, потому, что Набоков не покушается ни на каких школьных классиков, и никому из рассматриваемых авторов не отказывает в законном месте в первых рядах национальной и мировой литературы. Тем не менее, взгляды Набокова интересны, пусть в части иностранной классики и не слишком отличаются от общепринятых в плане оценок.

Сборник открывает лекция по «Мэнсфилд-парку» Остин, который я не читала, да и вообще я Остин почти не читала. Так что следить за сюжетом и оценивать могу только по пересказу Набокова, и на мой вкус, он тут многовато пересказывает и недостаточно анализирует в общем — уж не знаю, дело ли в его пристрастии к этому тексту или в том, что там нечего анализировать. Увы, как мне кажется скучной Остин и подобные, так и лекция эта скучна.

«Холодный дом» Диккенса не лучше. На этих двух английских классиков у меня стабильная аллергия, и концепт наслаждения стилем и слогом Диккенса, этим бальзаковским многословием, помноженным на островное морализаторство, мне совсем непонятен. Скорее от Набокова можно было бы ожидать, что он заклеймит эти бесконечные многоярусные конструкции, нагромождение персонажей и сомнительной художественности подробностей. Но нет, что странно, Набоков все это хвалит, и я не могу взять в толк, как ему может это так нравиться в Диккенсе и так не нравиться в Достоевском.

А вот лекция по «Госпоже Бовари» Флобера — однозначно лучшая из всего сборника и на мой вкус вообще блистательная. И дело не в том, что я так люблю этот роман (хотя он тоже блистательный), а в том, что Набоков наконец не пересказывает сюжет ленивым студентам, а именно дает анализ и общего плана, и деталей, подмечая много такого, на что я не обратила внимания при чтении романа. Это и интересно, и полезно, и очень точно суммирует все и про Эмму, и про ее окружение.

«Несмотря на экзотические мечтания, она — провинциальная буржуа до мозга костей, верная банальным идеям или нарушаюшая банальные условности тем или иным банальным способам, из которых адюльтер — банальнейший способ над банальностью возвыситься». Это прекрасно высказано и применительн к Эмме, и применительно ко всем остальным «банально пытающимся возвыситься над банальностью» девицам во все времена. Критерии банальности меняются, соотношение «невысокого прыжка» остается.

Лекция про Стивенсоновскую «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» мне во многом открыла глаза на эту вещь, которую я всегда искренне считала довольно банальной и проходной. Набоков обращает интересное внимание на пропущенные мной детали, например, других героев-статистов и на то, что настоящий человек во всей истории только один — сам Джекил/Хайд, а остальные — столь же эфемерные, как тюремщики Цинцинната, и он сам себе тюрьма и дверь из нее.

Лекция по Прусту тоже неожиданно оказалась открытием — точнее, не сама лекция, а взгляд на Пруста. Или может, я просто доросла. Когда я изрядно лет назад читала первые романы этой эпопеи, меня очень взволновала история любви Свана, а вот остальной концепт ностальгии по прошдему детству показался каким-то совершенно надуманным, высосанным из пальца и чрезмерно сопливым. Может, потому что не всякое детство вызывает ностальгию. Набокова с героем Пруста тут понятно что роднит: живые и ясные воспоминания о богатом, благополучном и счастливом детстве в любимой стране. Но с другой стороны, если взять чуть попозже и чуть иначе, то в любой юности найдется такое, о чем будешь до конца жизни с нежной тоской вспоминать, просто нужно прождать определенное количество лет. Кажется, теперь начало работать. Надо дочитать Пруста и посмотреть.

Очень интересно про «Превращение» Кафки: тоже на поверхности странный рассказ-пугалка, но по сути — то же самое, что «Приглашение на казнь», только без счастливого конца. «У Гоголя и Кафки абсурдный герой обитает в абсурдном мире, но трогательно и трагически бьется, пытаясь выбраться из него в мир человеческих существ, — и умирает в отчаянии». Кажется, только чтобы залечить эту гоголевскую боль, написано Набоковым все вплоть до слов «Цинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему». И вообще, я никогда не воспринимала «Превращение» кроме как жутковатого курьеза, но почитав анализ ВВН, вынуждена согласиться, что совершенно очевидный его смысл и проблематика — ясная и очень болезненная, и лежит на поверхности, и странно, что об этом не думала раньше. Имею в виду отношения Грегора и его семьи и кто их них на самом деле вредное насекомое.

И наконец, заключительная лекция об «Улиссе» Джойса тоже отличная — прямо видно, как Набокова прет от Джойса, еще бы не. Едва ли в мировой литературе есть еще такие случаи сходства не по стилю, а по духу, по отношению к писательству и тексту — притом, что и у Набокова, и у Джойса оно весьма специфическое. Набоков детально комментирует отдельные главы, и признаюсь честно, с его пояснениями мне многое стало понятно в плане деталей, чего я не уловила раньше. Я не фанат Джойса, он для меня слишком вычурный без той внезапной, редкой, но острой и болезненной человеческой составляющей, которая нет-нет, да менькнет среди набоковских арабесок (за что его больше всего не люблю). Но вслед за Набоковым не могу не признать, что это высокий класс, и копаться в тексте Джойса интереснее, чем в любом другом.

Я достаточно много слышал про данное произведение — никогда бы не подумал что оно НАСТОЛЬКО пошлое и откровенное. При этом конкретных долгих описаний половых актов нет: автор применяет намеки, полунамеки и эвфемизмы (про этот термин я узнал из романа), лишь приоткрывая завесу своей черной души, что даёт читателю простор для фантазии.

Извращенец-педофил по имени Гумберт описывает свои мысли и фантазии в отношении маленькой девочки («нимфетки»).

Он умен, начитан, обладает мощным интеллектом. Ненавидит обычных женщин, но тем не менее очень нравится им. Для достижения своих прихотей не останавливается ни перед чем.

Все выглядит очень грязно, мерзко и до тошноты отвратительно. По ходу романа с каждой страницей Гумберт будто все дальше и дальше скатывается к жалкому безумию.

Особо ничего литературно ценного в данной книге я не увидел — скандальность и внимание к ней, вероятно, обусловлено излишней смелостью для времени, в котором оно вышло в свет.

Наверное, самое страшное, что может случиться в жизни — это стать таким, как главный герой (антигерой?) романа.

Небольшое дополнение к моей рецензии, на этот раз о вкусном, стильном, «бохатом» языке Владимира Набокова в авторском переводе «Лолиты». Похоже, что те, кто хвалит этот стиль (этот язык), сами не слишком хорошо владеют русским языком. Иначе у них язык бы не повернулся хвалить писателя, в американском романе швыряющемся русизмами типа «иван-да-марья» и прочими балалайками, но вместо простого слова «завтрак» (как етто бьюдет по рюсски?) пишущего «брекфаст».

«О, йес, йес, я так давьно не бил на моя льюбимая родина, я бойюс болшевиков, они менья убьють в оврагэ, под черромухой».

В общем, и сам роман написан наспех, очень небрежно (поэтому для его прочтения, по мнению набоковедов, требуются «ключи», то есть, многостраничные пояснения, иначе средним умам «Лолиту» не понять), и перевод сварганен на коленке, по быстрому, без перечитывания и без редактирования. Перевод настолько туп и халтурен, что Набоков вообще упустил перевести несколько страниц — просто пролистнул ненароком — и роман от этого ничуть не пострадал. Никто, даже сам автор романа, не заметил пропуска.

Язык набоковского перевода «Лолиты» не просто плох, он чудовищно бездарен. Ни Иван Шевцов, ни Александр Проханов, ни даже сам Петр Паламарчук никогда не писали так коряво и одновременно вычурно. Однако... Знаете ли, какому образцу подражал Великий Стилист Набоков? Графоманским сенсационным романам своего отрочества, посвящённым «проблеме пола». Да, язык русского автоперевода «Лолиты» это язык ужасающе бездарного «Санина» Арцибашева и «Моего гарема» Каменского. Вот и всё. Поскольку ни «Санин» ни «Мой гарем» не восславлены в качестве литературных образцов, их, не обинуясь, именуют «косноязычной белибердой».

Кстати, сам-то Набоков был действительно талантливым стилистом. «Камера обскура» и «Отчаяние» тому свидетели. Так что, совершив великолепный трюк, выдав американским читателям наспех сляпаную кривую поделку в качестве шедевра, ехидный Набоков, презиравший (это ясно из его лекций и романа «Дар») русскую литературу не меньше, чем американскую поп-культуру, вполне мог совершенно сознательно стилизовать свой «перевод» под слюнявую русскую недолитературу начала ХХ века. И смеяться над простаками, боящимися сказать, что «король-то голый» и потому пафосно восклицающими «роман-загадка!», «роман-лабиринт!».

И ещё небольшое дополнение.

Есть две экранизации «Лолиты». Одну сделал великий Стэнли Кубрик, и это его худший фильм, другую сделал крепкий профессионал софтпорно Эдриан Лайн, и это его лучший фильм. Для фильма Кубрика сценарий писал сам Набоков, поэтому фильм представляет собой авторскую интепретацию романа, более точную, чем корявый «рюсский» перевод. Фильм Кубрика — что-то поразительное. Когда я посмотрел его, я решил, что Джеймс Мэйсон, игравший Гумберта Гумберта, полная бездарность — его персонаж абсолютно бесцветен и удивительно скучен. Посмотрев другие фильмы с Мэйсоном, я понял, что это великий актёр, тонкий, умный, пластичный. Но в «Лолите» ему совершенно нечего играть: ГГ пуст. Вероятно, такая же актёрская неудача ждала и Питера Селлерса в роли Куилти, но хитрый Селлерс вывернулся, принявшись играть клоуна, кривляясь, корча рожи и махая руками. Таким образом, превратив свою роль в бессмыслицу, Селлерс перетянул фильм на себя, сделав Куильти главным персонажем всей истории. Ну, а актрисы, игравшие Лолиту... Без слёз о них ничего не скажешь. В обоих случаях они выглядят не двенадцатилетними девочками, лёгкими, как мотылёк, а здоровенными кобылами в половозрелом возрасте далеко за двадцать, осатаневшими от нехватки секса, так что рассказываемая история приобретает совсем иной смысл.

Рассказ от первого лица заключённого, приговорённого на смертную казнь, но не знающий даты своей казни. И от этого незнания его жизнь становится невыносимой.

Большая часть книги это монолог и размышления. Скучно и не интересно.

Прослушал четверть книги (восемь глав), решил больше себя не мучить.

Диктор Ярмолинец Семён читает отлично, хорошая игра голоса и интонация под каждого героя.

Книга состоит из двух частей. Первая часть просто великолепная. Очень интересная и насыщенная. Невозможно оторваться. Вторая часть скудная и по большей мере скучная. Сократить бы её раз в десять, было бы отлично. Может даже добавил бы книгу в список любимых.

А самое неожиданное — после завершения книги нужно заново прочитать предисловие. Там в открытом виде важная информация, логически заканчивающая книгу. Изначально я этого не знал, и лишь перечитав сюжет в Википедии, у меня пробежали мурашки.

Книга на любителя. В ней рассказывается про взрослого мужчину, которого сексуально возбуждают девочки от 9 до 14 лет, и который влюбляется в 12-летнюю Лолиту. Собственно, если этот факт вас отвращает, то книгу читать не следует. Порнографии, эротики и непристойностей в книге нет. Есть несколько завуалированных сцен, несколько завуалированных фраз. Но всё очень аккуратно и красиво.

По итогу мне очень понравилось как пишет автор (Владимир Набоков). Он написал книгу очень приятно читаемым текстом. С момента первой публикации прошло 65 лет, но текст выглядит также, как и у современников. Нет ощущения старины и другого мира. Как будто бы всё происходит сейчас. Только лишь два старых слова: клозет и макинтош.

Лично я очень проникся к главному герою, сопереживал и сострадал ему. Очень жалко его.

Дикторы Багдасаров Алексей и Пинскер Максим читают отлично.

Но Багдасаров Алексей читает лучше, с интонацией, с чувствами, читает француские слова вместе с переводом, коих в тексте не мало (а Пинскер Максим читает только перевод).

Совершенно неожиданный роман для Набокова! В какие то моменты казалось, что читаешь незнакомого автора,а в какие то — что читаешь о себе.. Эмоции которые вызывают роман не просто близки и понятны, это то что сидит внутри и не в силах вырваться и гнев,и ревность,и страх смерти,отчаянье безысходности. Читая,понимал,что это я заключен в такую тюрьму, из которой нет спасения ,потому что там,на свободе нет тех,настоящих,что поймут,что мыслят свободно ,с кем будет светло и интересно....Порою я удивлялся как же главный герой терпит все эти издевательства,как же возможно так жить ,словно не видя всей этой фальшивости и мишуры и вдруг ловишь себя на мысли,а ведь я тоже терплю как он,а ведь вокруг действительно непролазное равнодушие и миражное общество,и я в нем чужой,лишний и непонятный...Равнодушие окружающего мира творит с нами постоянные казни ,которые порою страшнее смерти: экзамены,публичные выступления,проверки,измены,дефолты,испытательные сроки,публичные порки,пропаганда,увольнения, ипотеки,очереди,российские новости,предательства и прочая дрянь.Страх смерти в книге кажется не таким страшным,чем равнодушие близких матери и жены главного героя. И в жизни, наши палачи это равнодушие,пустота и лицемерие.Очень понравился мерзавец садист месье Пьер, мертвая пустышка жена главного героя,директор тюрьмы конечно же. Получил массу удовольствия при прочтении! Очень рекомендую роман.

Набоковские лекции разношерстные и довольно личные: сразу видно, кто у него в любимцах, а кто — напротив. Хотя они тем и хороши: Набоков не скрывает инструментария, с которым подходит к каждому автору, и не пытается заявить свои оценки в качестве абсолютной истины. У него очень четко оформленные взгляды и вкусы и даже если бы, положим, мы ничего не знали о Гоголе или Достоевском, ориентируясь на заявленные вкусы и оценку автора можно было бы прикинуть на себя — понравится или нет (только с Толстым этот инструментарий дает какой-то совершенно загадочный промах). Симпатично по крайней мере то, что Набоков не повторяет школьных прописных истин и стандартизированных оценок (хотя не уверена, что в его время и в Америке они существовали как класс).

Гоголь — самая интересная часть из всех лекций. Набоков готовил книгу о Гоголе, и потому неудивительно, что и глубина анализа, и качество собственно текста разительно отличаются от всех остальных лекций, которые писались для себя, не для публикации, и, естественно, гораздо проще по языку и стилю, чем все остальное, что выходило из под пера Набокова. Я лично узнала о Гоголе вообще и «Мертвых душах» в частности много нового, и взгляд Набокова в этом плане интересен, особенно разбор деталей, анализ отдельных пассажей в части именно стилистической. Тут и понятно, какая у ВВН система оценок: стиль и эстетика на первом плане, а этим Гоголь даст фору любому нашему автору. «Гоголь был странным созданием, но гений всегда странен: только здоровая посредственность кажется благородному читателю мудрым старым другом, любезно обогашающем его, читателя, представления о жизни».

Интересна также и история создания «Мертвых душ», а точнее — судьба пресловутого второго тома и рассуждения ВВН о том, как же он создавался и почему в итоге был сожжен.

Совершенно отличный разбор «Шинели», которую я смутно помню скорее по ноосфере, чем со школы, но которую будто увидела тут впервые во всей ее прелести.

Определенно, часть про Гоголя — наиболее достойная данного издания, наиболее ценная с точки зрения информации и анализа, вне зависимости от отношения ко вкусам Набокова.

Тургенев — изрядно поскучней. По сути, оценки ВВН сводятся к тому, что у Тургенева прекрасные описания природы, а все остальное нудновато и слабовато. «Он не великий писатель, хотя и очень милый». Я не стану с этим спорить. Часть про «Отцов и детей», в которой ВВН просто пересказывает сюжет романа с небольшими комментариями — возможно, была полезна для американской публике, но мало чем поможет русскому человеку, который проходил этот роман в школе целый семестр и хоть одно сочинение про него, да написал.

Достоевский — конечно, самая одиозная из лекций, просто потому, что ВВН не только не признает за ФМ право называться великим писателем, но и вообще ругает его напропалую. Хотя к чести ВВН, в самом начале лекций он открыто рассказывает свою систему оценки: «В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный».

Увы, дело не в отсутствии таланта у ФМ и не в том, что называется «социальной темой», что Набоков не ценит. Но у Достоевского есть то, чего сам Набоков отродясь не писал и, наверное, даже не видит, а именно этический конфликт между персонажами. Это не «социалка», это область психологии и отношений. «Своих героев Достоевский характеризует с помощью ситуаций, этических конфликтов, психологических и душевных дрязг». Это верно, но как вообще иначе характеризовать героя?))

Вспомним Набокова, где у него подобные конфликты? Нет их. Максимум — герой оказывается в этическо неоднозначной ситуации, но это даже не осмысливается ни им, ни автором. И уж тем более в такой неоднозначной ситуации он не взаимодействует непосредственно с другими людьми по факту конфликта, он всегда сам по себе, внутри себя, отгорожен от других. Какую драму изобразил бы ФМ из истории Цинцинната и его Марфушенки! А у Набокова ничего подобоного быть не может, потому что все другие люди в романе вообще оказываются в итоге ненастоящими, какой уж тут конфликт. Он этого и не ценит. «Возвращение Чорба» — «одиночный» конфликт, хлопок одной ладонью, история заканчивается тем, что герой от конфликта просто улизнул.

А вот оценивать ФМ с точки зрения эстетики и наслаждения стилем бессмысленно, потому оценка Набокова и близка к нулю в его системе координат. Думаю, Набокову было изрядно неловко писать про великие романы Достоевского, все равно что дальтонику рассуждать о живописи.

Толстой — самая длинная, занудная и удивительная часть. Не объясняя толком, почему, Набоков удивительным образом крайне высоко оценивает Толстого, в том числе признавая в качестве его заслуг то, что он так отчаянно ругал у других, у того же Достоевского. Почему-то стиль Толстого его не смущает ничуть. Социальный компонент его не смущает. Он видит какую-то «великую правду» там, где я вижу отчаянную скуку. Лекция по «Анне Карениной» очень большая и очень детальная, Набоков анализирует все, включая сны Стивы Облонского, красный мешочек Анны, еще бог весть какие мелочи. Я не люблю Толстого и через это продралась с тоской.

Уж не знаю, может, в любви к Толстому в Набокове проявляется старостветский барин, русский аристократ, и эта фамильная ностальгия по утраченному красивому веку, балам и социальному неравенству.

К лекции о «Карениной» прилагаются еще и детальные комментарии, рассчитанные, впрочем, именно на иностранного читателя в большей мере.

Чехов заслужил удивительное порицание-похвалу от ВВН. По сути, весь его взгляд сводится к формуле «серенько, но очень мило». Чеховский юмор в представлении Набокова — это юмор беспомощного и нелепого интеллигента, существа неприспособленного к жизни, не способного сделать зло или постоять за себя, но, повторюсь, очень милого. Вероятно, часть творчества Чехова и укладывается в это определение, но на мой взгляд, Набоков принимает на веру то, что на деле было очень изящной, но довольно злой издевкой, и юмор Чехова куда как часто отдает жесткой иронией. Вероятно, это тоже издержки «заграничного» взгляда.

Горький при всем своим ужасном стиле мог бы получить от Набокова куда больше, но чему-то ВВН отзывается о нем в целом вполне уважительно (не отрицая, конечно, что стиль ужасен, да и все остальное тоже). Он довольно детально пересказывает биографию Горького, и это наиболее интересная часть из всей лекции. Когда же заходит речь о творчество — тут довольно аккуратные упреки сменяются какими-то невообразимыми штампами. «В своей суровой прозе он подчеркнуто обнажал горькую правду современной русской жизни» (!!!) Увольте, я отказываюсь верить, что эту мерзотно пошлую и слащавую фразу из школьных учебников написал Набоков. Впрочем, он быстро съезжает на театр Станиславского, и никакого разбора творчества Горького вообще особо не дает.

Следуя советам одной книжной блогерши Полины Пирс, которая очень любит Набокова — я начал своё знакомство с Владимира Владимировичем с нескольких рассказов и уже подошёл к первому роману автора. 

Психологический триллер о любви и измене, богемной жизни людей искусства и артистов. 

Перед нами Бруно Кречмар, берлинский искусствовед, женат, имеет дочь 8 лет. Идёт разговор о модном художнике Роберте Горне, который раскрутил мем Морскую свинку Чипи, сделал с ним различный мерч и хорошо на этом заработал! Сразу вспоминается Берни Сандерс со своими варежками, который уже через пару дней своего обмемасивания решил продавать толстовки с изображением себя. Кстати, ещё описывается суд между Горном и другим художником, изобразившем Дореанну Каренину на портрете для рекламы с этой самой свинкой, не запросив права воспользоваться в своих целях этим символом.

Так вот, наш Бруно, не очень то доволен собой, с женой вроде бы всё ровно, но огня и страсти там явно не хватает, и он увлекается другой девушкой. Это отнюдь не спойлер — вы можете прочитать это в аннотации романа. Как и о том, что героине этой, подобно набоковской же Лолите — тоже нет 18 лет. 

Откуда эти педофильские образы у человека, столь тонкого и чувственного? Не ужели за ширмой романтика, пусть, возможно, не чуждого к философии Ницше, прячется истинный зверь и охотник за малолетками?

Как мне кажется, всё не так однозначно. По крайней мере здесь, Лолиту я ещё не читал и думаю, что приступлю к ней в следующий подход, а этот небольшой роман будет завершением моего первичного знакомства с автором. 

Кого мы видим в Кречмаре? Мы видим стереотипного мужчину 30-35 лет, со сложившейся карьерой, семьёй, жизнью, но у которого банально ничего особенного в жизни этой не происходит. Таких людей множество вокруг нас. Благо, что наше поколение меллиниалов и центиниалов после нас — в какой-то мере преодолевает все эти вещи — мы не живём в одном месте всю жизнь, не выбираем одной карьеры, можем получить больше одного образования, заводим детей тогда, когда более к этому готовы, а не тогда, когда этого хотят наши родители и окружение. Но и у нас трансформация ещё в процессе, а уж сто лет назад всё было гораздо хуже в этом плане. 

А значит, что люди в этом возрасте сталкивались с дилеммой, как же добавить в свою жизнь энергии и страсти и решали её самым простым способом — изменами. 

Мой бытовой взгляд на проблему говорит о том, что измена это всегда выбор двоих людей и здесь мы видим, как Магда и Бруно делают совместные шаги к измене второго. 

Имя Магда — не случайно, оно отсылает нас к Марии Магдалине из Библии, которую некоторые называют раскаявшейся грешницей и блудницей, то есть бывшей проституткой. Правда это или нет — оставим это на изучение религиоведам. Но вот наша Магда та ещё штучка с амбициями киноактрисы. Хотя, её предыстория печальна, тяжёлое детство, сложная семья, брат хулиган. Недолюбленная и недополучившая внимания — рано оказалась вне дома, подрабатывала натурщицей, рано познала мужчину. В итоге, впрочем, она стала помощницей в кинотеатре, где Кречмар её и встречает. 

Она не оставляет своей главной цели — оказаться по ту сторону экрана и кажется, будто Бруно в этом может ей помочь. 

Он в свою очередь, показывает несколько он нерешительный, трусоватый и мягкий — чем Магда нещадно пользуется. 

Автор пытается заигрывать с плотскими чувствами мужской аудитории, но на меня, не питающего какой-то особой страсти к 16-леткам — это действует не особо.

В этой истории сложно сопереживать кому-то из героев — потому что все они — личности не очень приятные, вне зависимости от причин, таковыми их сделавшими. Герои мне неприятны, ни с кем из них я не могу сопоставить себя, хотя во все эти образы я очень даже верю.

Чуть позже мы ближе знакомимся с господином Горном, как вы могли прочесть в аннотации — Магда успела побывать в отношениях и с ним тоже. Перед нами любовный треугольник (а если учитывать жену Бруно — то и вовсе четырёхугольник) — в котором каждый может похвастаться своей порочностью и кто из троих худший человек — надо ещё посмотреть.

Главной проблемой Бруно остаётся его это вот малодушие и нерешительность, неспособность пойти до конца, этот какой-то пораженческий конформизм, это наше русское: «итак сойдёт»... Всё это делает его образ ещё более меня раздражающим. Причём, если антагонисты в книгах порой вызывают раздражение и ненависть, но при этом их есть за что уважать, то здесь персонаж просто бесит! 

Видимо Владимир Владимирович именно это чувство рассчитывал вызвать у читателя. Быть может даже, он ставил целью то, чтобы мы, в особенности мужчины, читающие эти строки — разглядели Кречмара внутри себя, нашли у себя эти страхи, ужимки, малодушие и неуверенность и поборолись с этим. Пожалуй, что это и вправду так — ведь мы мним себя благородными и сильными, умными и справедливыми, но часто не замечаем скрытых страхов, мелких подлостей, приспособленчества и прочего. 

Автор же выворачивает наизнанку всё это и тыкает нам в лицо. В этом пожалуй суть романа. Он не об изменах и страстях между, он о внутреннем человеческом несовершенстве. 

И так хочется, чтоб герой перестал быть размазнёй и тряпкой и взял себя в руки наконец! И он возьмёт, ещё как возьмёт! В конце становится немного жаль его, но в общем-то суть не в том, как эта история заканчивается. 

Она в том, как история проходит. Она поучительна, пусть и весьма мерзка. Этот роман очень силён и прочитав его — я могу сказать, что Набоков  — это мой автор и я обязательно продолжу знакомство с ним. 

Этот рассказ, гораздо более конкретен и прям, в отличие от Богов и Слова. Здесь есть чёткая история человека, потерявшего любимую женщину и некого художника Фальтера.

Фальтер гениален как художник и ещё обладает неким пророческим даром. Главный герой рассказывает о Фальтере, вскользь упоминают другого известного художника с альтернативным даром — Адольфа Гитлера. Да-да, все наверное слышали, о том, что юный австриец не смог поступить в Академию искусств Вены и это стало одной из точек бифуркации во всей истории 20 века.

Наш герой лиричен, а Фальтер в противоположность ему чёрств к людям, агрессивен и зол.

Говорят, что этот рассказ раскрывает ницшеанские воззрения Набокова — это противопоставление рабов и господ, имеющих права и не имеющих...

О том, может ли человек стать сверхчеловеком? Можно ли победить смерть или хотя бы преодолеть её границы? Познаваем ли мир в полной мере?

Этот рассказ в диалогах. Рассказ между строк этих диалогов — там прячутся такие вещи, которые можно очень долго высматривать и ещё дольше о них думать. Кажется, в суете нашей жизни для таких вещей мало места, но я уверяю вас, что если вы найдёте его — то после прочтения этого рассказа — мыслей в вашей голове может остаться больше, чем после прочтения иного романа.

Благо, если вы, как и я — плохо умеете нырять в заполненную водой бездну, а привыкли входить в море постепенно шагая по дну и лишь потом отталкиваясь ногами начинать плыть — то для вас есть море источников — различных статей, очерков, научных работ — который расскажут вам о том, что же имелось виду в этом рассказе на самом деле.

Но независимо от вашего бэкграунда — вы точно оцените эту мрачноватую и вязкую атмосферу рассказа, написанную красивым русским языком!

Этот рассказ написан был на русском языке, в отличие от Богов, но читая его, я понимаю, что авторская манера — достаточно хорошо была передана переводчиком Богов.

Написанный в том же году — этот рассказ тоже посвящён тоске о Родине и боли за то, что на ней творится. Но в этом случае более прямо, наш герой хочет попросить у ангела о помощи, чтоб спасти старую Россию из красного плена.

Но есть в этом рассказе и смирение — ведь ангел не даёт герою какого-то инструмента — он дарует Слово! Слово дарует Счастье. Но Счастье мимолётное, за которым следует забвение, даже я бы сказал забытье... И герой, не запомнив Слово, остаётся там же где начал — в своём настоящем, с болью о потерянном прошлом...

Я никогда не был любителем малой прозы, словно вместо купания в море, озере или хотя бы бассейне — мне предлагают полежать в ванной. А иной раз от некоторых рассказов бывало, что будто даже и не лёг в ванну, а максимум помочил ноги в какой-то луже... но классики умели делать такие ванны, что в них и утонуть можно!

Этот рассказ мне понравился больше, чем Боги и я благодарен за совет начать знакомство с Набоковым именно с него. Если вы, как и я, вдруг решили в этом году начать читать данного автора — то рекомендую.

В этом году, я решил постараться соблюдать план и читать классику по максималке — каждый квартал. Первый уже на середине и пришло время для знакомства с новым для меня автором — Владимиром Набоковым.

Автор с необычной судьбой, эмигрант, писавший не только на русском, но и на английском. Но полно рассуждать обо мне или об авторе — лучше уже о произведении.

Этот рассказ похож на лоскутное одеяло — ярок и красив, но каждый лоскуток разного цвета. Ты словно ребёнок водишь по нему машинкой и проезжаешь по этим кусочкам разных цветов и размеров.

И это прекрасно само по себе, независимо от того — понимаем ли мы смысл или нет.

Я вижу здесь круговорот событий, отражение дороги из России заграницу, преодолённой им, события русской революции, гражданской войны, новая жизнь в Берлине, убийство отца... Всё это будто разрезали на кусочки, перемешали и сшили вновь, но фрагменты были не полны, а лишь отражали по часть события, какие-то были побольше, а какие-то и вовсе содержали, словно бы пару мгновений.

Может быть, дело ещё и в переводе, но мне кажется, что такое нельзя придумать за автора — всё это идёт от него и хочется лишь восторгаться этому необычайному таланту!

Хотя, мне немного не хватило целостности в этом лоскутном одеяле, опять же — возможно, вина перевода.

Рассказ необходимо прочитать хотя бы уже только потому, что Иосиф Бродский высказывался о нём как о гениальном произведении. А это — человек мира, поэт, величина, властитель дум, наконец. Интересно и то, что сам Набоков был на редкость парадоксален в своих литературных предпочтениях и ни во что не ставил многих признанных гениев литературы, как современников, так и классиков, считая их банальными и недалёкими… Язык, стиль, манера изложения этого маленького рассказа, как всегда у Набокова, на высоте и не требуют рекламы. В центре повествования — человек, находящийся на грани отчаяния и безумия, к тому же попадающий при этом в дикую нелепую ситуацию. Внешняя комичность конечной сцены словно окутана во внутренний психологический кошмар главного героя и, несмотря на свою обыденность, больше напоминает абсурдность сновидения. Напоследок стоит заметить: так передать ощущение трагической потерянности и невозврата — считалось в эмигрантских кругах первой половины XX века — удалось только Набокову.

Те, кто считают, что это книга только про секс между 35-летним мужчиной и 12-летней девочкой, просто не дочитали книгу до конца. Или вовсе не читали. Или пропустили, что

Это книга про любовь. Эгоистичную и сжигающую внутри любовь, когда хочется полностью обладать человеком и ни с кем его не делить. Гумберт любил Долли, когда ей было 12, 14, 17 лет и готов был жить с ней и любить ее до конца жизни. Готов был ради нее совершить преступления и сесть в тюрьму. Так что разница в возрасте тут не причем.

А еще это книга про манипулирование, про обман, про разочарование, про потерю, про месть.

Великая книга.

Давно собиралась перечитать все рассказы ВВК кучей, а то от большинства у меня остались какие-то совсем обрывочные воспоминания более чем 20-летней давности. Я очень люблю Набокова, но тут даже сама удивилась, насколько хороши его рассказы и насколько они отличаются и от простеньких стихов, и от вычурных романов, в которых не всегда читатель может точно показать пальцем, что вот сейчас происходит. Придется даже признать, при всей любви к романам, что именно в малой форме Набоков с моей точки зрения безупречен и достигает гармонии стиля и сюжета (в романах все переваливается в стиль, конечно). Причем практически везде, и сюжет практически везде настолько необычен, строен и вообще хорош. И все это — с непривычным таки для Набокова человеческим измерением, психологизмом не показушным, без специального концентрирования на нем, но настолько отчетливым и важным для целого, что он перекрывает собой все стилистические упражнения. Это очень удивительно, но правда. Чего стоит мое любимое «Облако, озеро, башня» с ужасной, просто ужасной человеческой трагедией, которую не завуалировать никакими художественными приемами, никаким кажущимся фантастическим в своей жестокости поворотом сюжета. В этом весь Набоков как автор короткой прозы: слегка усыпив внимание читателя привычным плетением фраз и неторопливым развитием истории с многочисленными художественными, мало относящимися к делу подробностями, он подкладывает бомбу там, где ее, в общем, не ждешь. Как в «Весне в Фиальте», как в «Картофельном эльфе».

Впрочем, есть и прекрасные рассказы вполне «классического» толка, без финального пуанта жути, даже скорее комические. «Венецианка», по-моему, вообще образец идеального рассказа с т.зр. гармонии всех частей и аспектов. Также и «Удар крыла» — совсем другой, странный, жутковатый, но как-то ровно жутковатый, и при этом все равно необычайно интересный.

Что удивительно — в сборнике, который в принципе охватывает все рассказы Набокова, нет ни одного слабого, и при этом более ранние рассказы в целом ничуть не хуже более поздних (хотя сборник «Весна в Фиальте», конечно, вне конкуренции). А еще — очень жаль, что «Solus Rex» остался недописанным, судя по двум главам, это был бы страшно интересный роман.

«Лолита» — одна из самых скандальных книг XX века. Владимир Набоков был одновременно и российским и американским писателем, творил на двух языках. В его произведениях сочетаются сложная техника написания, глубокий эмоциональный анализ персонажей и непредсказуемый сюжет. В «Лолите», принёсшей мировую известность, Набоков попытался сочетать эротику, любовную линию и социально-критическое нравоописание.

Одной из центральных проблем романа становится проблема эгоизма, разрушающего силу любви. Повествование ведётся от лица писателя из Европы Гумберта Гумберта, страдающего патологической тягой к нимфеткам. Так главный герой называет девочек 8-12 лет. Зародилась эта порочная любовь ещё в далёком детстве, после интимной связи со знакомой девочкой-ровесницей.

Изначально книга была написана на английском языке и впервые вышла в свет в 1955 году в парижском издательстве «Олимпия-пресс». В 60-е годы Набоков перевел книгу на русский. По понятным причинам роман был запрещён в ряде стран, т.к. многие считали её порнографической и пропагандирующей педофилию. Тема взрослого человека, учёного Гумберта Гумберта, увлёкшегося двенадцатилетней девочкой, была просто немыслимой для того времени. По словам Набокова, он сам боялся темы собственного произведения и даже намеревался сжечь рукопись, но в последствие решил опубликовать его анонимно. Однако в итоге книга вышла под настоящим именем автора, и на карьере писателя это никак не сказалось.

На меня книга произвела неоднозначное впечатление. С одной стороны, язык написания романа очень красив и изыскан. В то же время благодаря ему через слог автора приходится буквально продираться. Витиеватость и метафоричность порой превосходили разумные пределы. Вначале, тем не менее, читалось относительно быстро, но вот описываемые события вызывали недоумение и отторжение. Затем подобных действий стало чуть меньше, но темп чтения снизился ещё больше, т.к. динамика практически исчезла, события топчутся на месте, и лишь самый финал вносит хоть какое-то разнообразие.

Сюжет заключается в том, что Гумберт Гумберт поначалу рассуждает о своей жизни, о собственных отношениях с женщинами и объясняет свою болезненную любовь к меленьким девочкам. На мой взгляд, перед нами человек с явными психическими отклонениями, которого нужно лечить. Он не был опасен для окружающих: его страсть никогда не выходила за пределы мечтаний до тех пор, пока Лолита сама не проявила активное участие в их физической близости. Свою юную спутницу Гумберт встречает в доме, который решает снять на некоторое время для работы. После же встречи он напрочь теряет голову от переполнявших его любви, страсти и желания. Цепь событий приводит к тому, что Лолита с Гумбертом, в роли её опекуна, отправляются в путешествие по Америке, в ходе которого становятся любовниками. Если поведение Гумберта ещё как-то можно списать на психическое заболевание, то для Лолиты подобного оправдания нет. Она сама раз за разом провоцировала взрослого мужчину и манипулировала его манией, используя в своих целях. По правде говоря, меня она раздражала не меньше, чем сам её взрослый любовник. Гумберт на публике играет роль заботливого отца, который пытается хорошо воспитать довольно проблемную приёмную дочь. Постепенно он замечает странное поведение Лолиты и ожидает её побега, который в конце концов и происходит.

На мой взгляд, финал вышел максимально удачным для подобной истории. Любовная линия Гумберта была заранее обречена на провал, хороший исход был просто невозможен. У Лолиты после всего пережитого шансов начать нормальную счастливую жизнь также практически не было.

Итог: Я не жалею о прочтении данного романа. Подобные скандальные книги нужно читать хотя бы для того, чтобы составить о них собственное мнение, а не уподобляться «серой массе», которая «не читала, но осуждает». Порадовали витиеватый слог автора и яркая речь, оттолкнули главные герои. Набоков поступил смело, взявшись за такую сложную и неоднозначную тему. Ближе к концу нам показан эгоизм Гумберта, который в угоду своей больной страсти безвозвратно поломал жизнь девочки. Однако и сама эта девочка являет собой вместилище множества пороков. Кто же из них в итоге жертва? Ответ каждый найдёт для себя сам.

Мне захотелось отметить этот рассказ, потому что в нем мы видим весьма редкий у Набокова срез социальной действительности. Конечно, срез этот своеобразный, «набоковский», и всё-таки он есть.

Итак, здесь перед нами два мира. Первый – чистый и благородный мир господской усадьбы, мир героев «Дара» — Годуновых-Чердынцевых. Второй – мир «грядущих хамов», воплощенный в образе главного героя рассказа — Иннокентия. Автор дискредитирует своего героя, как говорится, по полной программе, со всей силой своего писательского таланта. Здесь просто классический случай плебейской психологии. Иннокентий и презирает господский мир, и страстно желает быть принятым там. Едва же он действительно соприкасается с этим миром, хотя бы частично, как уже начинает стыдиться своих прежних деревенских знакомых. При этом автор как будто бы даже «сочувствует» своему герою – чувствительный и замкнутый юноша, мол, остро реагировал на явления социальной несправедливости. Он был недурен собой, пишет автор, добавляя тут же, что только слишком губаст. В каком это интересно смысле он слишком губаст? Похоже, что в переносном более, чем в прямом. Иннокентий даже учился в гимназии, правда с огромнейшим, нечеловеческим трудом, мечтая о тройке, и кончил эту гимназию, тоже, правда, к всеобщему удивлению. Но дело не в одном только Иннокентии. Его отец, школьный учитель обрисован снисходительно ироничным тоном, почти как Н.Г. Чернышевский в «Даре». А приятель, с которым Иннокентий удил рыбу, вообще выведен в виде кретина, который и сам не знает, сколько ему лет, пятнадцать или двадцать.

Особенно хороша концовка рассказа. Иннокентий, через много лет встретившись с Таней Годуновой-Чердынцевой и её матерью, недоумевает, почему они ничего не говорят ему о трагической смерти главы семейства. Бедному «дурачку» и невдомек, что уж к этим-то интимным подробностям господской жизни он не был бы допущен никогда и ни при каких обстоятельствах. Далее Набоков находит очень и очень удачное слово – «неуязвимость». Иннокентий почувствовал, что Таня также неуязвима, как и в прошлом. Вот оно что. Судя по тому, что Иннокентий уже успел мысленно позлорадствовать по поводу того, что теперь господам не на что нанимать учителей для своих детей, можно подумать, что все эти годы он подсознательно и бессознательно только и мечтал о том чтобы «уязвить» девочку, в которую был влюблен в юности, и которая, в некотором смысле, даже отвечала ему взаимностью. Кажется, это уж слишком даже для Иннокентия. Впрочем, вернее, что речь идет о неуязвимости в том смысле, что истинные аристократы «неуязвимы» по отношению к любым жизненным невзгодам. В то время как сам Иннокентий остается всего лишь «сыном нашего(!) деревенского учителя». Таня, со своей стороны, говорит кому-то об Иннокентии: «Regarde ses mains» — Посмотри на его руки – так, как говорят, указывая на достоинства какого-нибудь животного. Весь сюжет чем-то напоминает пьесу Н. Гумилева «Дон Жуан в Египте».

Несмотря на то, что рассказ, по моему мнению, просто сочится снобизмом, снобизм это искусно завуалирован, «на грани», и в литературном отношении рассказ написан великолепно. Да и чисто формально Набокова нельзя упрекнуть в каком-то социальном расизме, ведь все персонажи рассказа художественно абсолютно достоверны. Тем и ценен этот набоковский «срез действительности». Ну, а своего крайне отрицательного отношения к «октябрьскому перевороту» Набоков никогда не скрывал. К чему привел, в том числе, и этот снобизм à la Nabokov (хотя не будем и преувеличивать) показала история. В самом деле, если судить по произведениям самого Набокова, немецкие-то хамы оказались куда как похуже своих, доморощенных. Тут уж в пору иронизировать над самим Владимиром Владимировичем. Но мы не будем уподобляться ему в этом отношении.

Сказанным всё содержание рассказа не исчерпывается. Рассказ глубок и, повторюсь, очень хорош.

Книга оставила весьма странные впечатления, причём скорее негативные, но не в том аспекте, что у большинства читающих. В то время как подавляющее большинство отзывов обвиняют книгу в том, что она поднимает больную тему, я её обвинять в этом не буду. Более того, я уже читал несколько произведений, разной степени качества, но схожей тематики. Правда, там преимущественно было про похищение и насилие (причём и от лица жертв и от лица похитителей), а не про развращение. Однако у всех этих произведений много схожих черт, включая некоторые черты и элементы поведения преступника, а также способы манипуляции жертвой. В общем и целом, я с самого начала не относился к книге предвзято из-за поднимаемой темы, потому смог читать её без предрассудков. Так в чём же дело?

Начну с того, что книга не оправдала моих ожиданий в рамках своего жанра. Чего я ожидал? Может быть, драмы или мелодрамы. Может быть, некоего глубокого психологического анализа преступника и жертвы, взрослого больного человека и совращённого подростка. В конце концов, может, даже, эротического романа. Но никак не ожидал исповеди формата «дорогой дневник», в которой крайне многословный главный герой сбивчиво объясняется в своём презрительном отношении ко всему роду человеческому. Ей богу, главный герой вызывает отвращение вовсе не из-за совершаемых им поступков, а из-за своего неоправданного цинизма и высокомерия. Гумбрет Гумберт считает себя едва ли не божеством в окружении плебеев, которые не стоят и грязи под его ногами. Всех окружающих людей он описывает огромным множеством уничижительных эпитетов, в общей сумме сводящихся к тому, что все они глупые, завистливые, уродливые и неопрятные. Сам герой, при этом, не то, чтобы обладает какими-то выдающимися талантами, кроме привлекательной внешности (которой он регулярно кичится). Тем не менее, на мой взгляд, Гумберт автору удался очень хорошо. Настолько отталкивающего персонажа я не встречал уже много лет. А вот про Лолиту я того же сказать, к сожалению, не могу. Её характер вышел слишком простым и поверхностным. По большей части, она персонаж-функция для реализации всех желаний героя. Лично я так и не смог поверить в неё.

И тут мы подходим к следующему шагу — достоверности. И с этим в романе всё плохо. Если говорить очень грубо, автор поставил главного героя в идеальные условия для его деятельности. Собственно, в какой-то момент об этом даже прямо говорится в тексте. Одинокая вдова с дочерью, живущая в частном доме в американской глубинке, у которой нет ни близких друзей, ни каких-либо родственников. Чего ещё желать? Ах, да, множества свободного времени. Судя по тому, как Гумберт сорит деньгами направо и налево, складывается впечатление, что он миллионер. При этом не замечено признаков того, что он как-то эти деньги зарабатывает. Кажется, они генерируются у него сами. Однако, оказавшись в зарослях роялей, щедро насаженных автором, главный герой теряется и начинает совершать глупости одну за другой, совершенно не обдумывая свои действия, и не понимая, что ему делать с Лолитой (кроме как использовать её в постели), и придумывая многочисленные оправдания своей некомпетентности. Монологи и диалоги — это отдельная тема для разговора. Порой от их неправдоподобности в голове громко кричал «Не верю!» какой-то редко поминаемый человек.

Как я уже упоминал, книга формата «мой дневник». Герой описывает огромное множество вещей, большая часть из которых вообще никак не относится к основному сюжету. Он регулярно ударяется то в философствования уровня «что появилось первым, курица или яйцо», то в воспоминания о юности и произошедших в те времена событиях (и это при том, что роман и так написан в прошедшем времени), а то и вовсе начинает перепись афоризмов. Очень любит герой так же описывать каждое место, которое они посетили, и каждого увиденного человека, который не играет абсолютно никакой роли в книге. Текст изложения, при этом, достаточно сложно воспринимать из-за огромного количества иностранных слов посреди русского текста. Даже приведу пару цитат:

И подобными предложениями роман пестрит как дикий луг не покошенной травой! К сожалению, тут я уже не могу списать, на мой взгляд, весьма неудачные решения к личным придиркам.

В большей степени именно из-за огромного количества пустословия и воды в тексте, а также достаточно спорного художественного стиля, вторая половина произведения шла через силу. И несмотря на то, что местами разнообразие эпитетов и точность метафор, которые использует Набоков, мне понравились, язык описания я ставлю ему в минус, равно как и безвкусно растянутый сюжет, который вполне мог быть вдвое короче. На мой взгляд, лучше бы автор больше внимания уделил раскрытию непосредственно эмоциональной составляющей во всех происходящих событиях. А заодно поработал над мотивацией персонажей, без оправданий формата «кровь в голову ударила», которыми потом Гумберт прикрывает свои вспышки гиперактивности. Потому что лично я так и не смог поверить после прочтения в реальность этой истории. Не смог посочувствовать Лолите, не смотря на её действительно непростую судьбу и множество неприятностей, что она пережила. И не смогу без зазрения совести порекомендовать этот роман к прочтению.

Признаться, я с некоторым предубеждением отношусь к англоязычному творчеству Набокова, возможно, несправедливо. Но в данном случае по мере чтения (а я его чуть было не бросил) этот «бэкграунд» русскоязычного Сирина постепенно исчез и не повлиял, я думаю, на окончательное суждение о «Пнине».

Я прочел этот роман в переводе Г. Барабтарло и В. Набоковой (СПб.: Азбука-классика, 2007 г., «Белая» серия (мини)) с предисловием и послесловием переводчика. Похоже, в целом перевод оказался удачным, хотя меня несколько раздражает манера писать русские слова как «безспорно», «безконечно», «фамилья», «плэд» и т.д. Но это мелочь, которую, мне кажется, можно «оправдать» стилистикой рассказа о русском профессоре, совершающем не меньшие прегрешения в отношении английского языка. А вот что касается предисловия и послесловия, озаглавленного «Разрешенный диссонанс», то опять возникает впечатление, что Набоков и «набоковеды» образуют прочный симбиоз и что не только последних не было бы без писателя, но даже и сам писатель как будто не существует без развернутой интерпретации своего творчества. Сами по себе эти интерпретации важны и небезынтересны. Но проблема в том, что они весьма заметно влияют на восприятие авторского (именно набоковского) текста.

Г. Барабтарло пишет, что ни в каком другом аспекте Набоков не ушел так далеко от других писателей, как в выстраивании композиции романа. Пусть так, но в моих глазах ценность романа отнюдь не повышается от того, что он превращается в «рекбус», «кроксворд» (сам Набоков будто бы называл кроссворды крестословицами) и головоломку. Как тут не вспомнить С. Моэма, который отмечал, что роман должен прежде всего доставлять интеллектуальное удовольствие (удовольствие, а не работу для ума). И в конечном счете именно это удовольствие, а не совершенство композиции или чего-либо еще определяют читательскую оценку любого произведения беллетристики. К счастью Набоков, по-видимому, писал романы не только для своих профессиональных интерпретаторов, но и для «простых» читателей. (Хотя его собственный «Комментарий к «Евгению Онегину»» чем-то напоминает комментарии, подобные опусам Г. Барабтарло и пр.)

Я бы не отнес «Пнина» к лучшим произведения Набокова, но и неудачным назвать его не могу. Это история из которой можно, например, почерпнуть что-то о жизни русских и не только эмигрантов в США в середине двадцатого века, о том как там была устроена университетская жизнь и т.п. Разумеется, «почерпнуть» в данном случае вовсе не означает получить документальные сведения. В этом небольшом романе довольно много персонажей со своими характерами и своими историями и взаимоотношениями, и это тоже интересно. Начало романа, посвященное исключительно «злоключениям» героя мне показалось скучноватым. Дело, может быть, в том, что я сразу почувствовал, что ни «курьезная» внешность Пнина, ни его «курьезные» ошибки в английском языке, ни его неловкость и т.п. не имеют на самом деле никакого значения для сути романа, всё это только фон. В целом же и самом общем суждении я вижу здесь еще одну вариацию на тему тщеты и бессмысленности человеческого существования и одновременно отрицания такой бессмысленности (что очень «по-человечески»). В определенном смысле «Пнин» — более философская книга, чем другие романы Набокова. Стареющий Пнин трогательно ищет (и в каждой главе и в романе в целом) свое место в жизни, свою точку опоры, свой дом, наконец. В итоге все его надежды рушатся, он не находит ничего (что очень «по-набоковски»), но(!) продолжает жить, уходит не в небытие, но в неизвестность. Роман действительно кажется логически и композиционно завершенным. Впечатление остается несколько «по-чеховски» беспросветным, но всё же не таким мрачным как, например, от «Ады». Переводчик настойчиво советует перечитывать и пере-перечитывать роман. Возможно, он прав...

Роман Владимира Набокова «Бледное пламя» очередной раз демонстрирует высочайший уровень владения словом. Композиционно книга представляет собой поэму Джона Шейда и комментарии к поэме, составленные его коллегой по колледжу Кинботом. Поэмы занимает примерно четверть книги, основной сюжет разворачивается в комментариях. Чтобы понять смысл событий, нужно прочитать книгу не один раз, так что кто боится спойлеров, тому здесь делать нечего.

Поэма Шейда – автобиографическая. Само по себе великолепно мастерство поэта, который создает невероятные стихи о спокойной жизни провинциального преподавателя. Вот, например, взятое наугад описание природы:

В тетрадях школьных радостным лубком

Живописал я нашу клетку: ком

Кровавый солнца, радуга, муар

Колец вокруг луны и дивный дар

Природы – «радужка»: над пиком дальним

Вдруг отразится в облаке овальном,

Его в молочный претворив опал,

Блеск радуги, растянутой меж скал

В дали долин разыгранным дождем.

В какой изящной клетке мы живем!

Но самое интересное разворачивается в комментариях. Комментатор уверен, что в своей поэме Шейд зашифровал историю короля Земблы, который был свергнут экстремистами, сидел под арестом во дворце, бежал по подземному ходу и скрылся в другой стране. Также в поэме есть мистический план, поскольку в ней предугадан маршрут убийцы короля, посланного в погоню экстремистами.

Посмотрим, каким методом пользуется комментатор, чтобы найти все эти удивительные вещи в поэме о житейских перипетиях скромного американцы. Первые несколько строк второй песни выглядят следующим образом:

Был час в безумной юности моей,

Когда я думал: каждый из людей

Загробной жизни таинству причастен,

Лишь я один – в неведеньи злосчастном:

Великий заговор людей и книг

Скрыл истину, чтоб я в нее не вник.

Комментарии к этим строкам таковы:

Был час – комментатор устанавливает, в какой именно день и час поэт написал эти строки;

Загробной жизни – длинные рассуждения о христианских и атеистических взглядах на посмертие;

Великий заговор – подробное описание операций роялистского подполья Земблы по спасению короля, а также биография убийцы, посланного экстремистами;

Людей и книг – перечисление мнений поэта Шейда о разных авторах и учениях, включая марксизм и фрейдизм.

Таким образом, в шести строках скрывается множество отсылок к самым разным происшествиям, временам, идеям, и в конце концов оказывается закодирован огромный объем информации.

Таким методом Кинбот комментирует всю тысячу строк поэмы. Комментарии постоянно ссылаются друг на друга, комментатор признается, что кое-где он приврал и подделал текст, одним и тем же событиям дается несколько объяснений, и в целом вся эта грандиозная система ссылок, отсылок и кодов охватывает всю жизнь короля и тех, кто его знает, и содержит ответы на любые вопросы о современном мире.

Борхес описал принцип, по которому работал Набоков, в эссе «По поводу классиков»:

«Классической является та книга, которую некий народ или группа народов на протяжении долгого времени решают читать так, как если бы на ее страницах все было продуманно, неизбежно, глубоко, как космос, и допускало бесчисленные толкования».

Набоков показал нам, как это делается на практике, выступив сам и как автор текста, и как множество читателей, создающих бесчисленные толкования. Вселенная в миниатюре, модель культурного космоса.

В эпоху постмодерна считается, что классическим может быть любое произведение. Если уделить достаточно внимания звену «народ решает», и применить современные методы управления сознанием, то можно сделать классикой и Шевченко, и кто там на этой роли в несчастной Белоруссии. Набоков честно показывает, что будет, если пытаться впихнуть в текст невпихуемое: безумный мир рушащегося сознания.

Книга очень сложная, но читать стоит. В конце концов, это не «Критика чистого разума», прорваться к смыслу можно за обозримое время. А раз можно, то значит, нужно.

Почему решил прочитать: спасибо mr_logika за наводку!

В итоге: потрясающий, старомодный и вязкий, но такой точный и образный язык! С каждой страницей думал, с кем бы из современных авторов можно сравнить позднего Набокова... если только с Шишкиным. Слог чем-то напомнил «Мелкого беса» Сологуба.

Суть и смысл. Mr_logika считает, и пространно это аргументирует, что в Фальтера вселилась демоническая сущность. То есть всё сводится к расхожему тропу одержимости.

На мой взгляд, все события, произошедшие с Фальтером, служат прекрасной иллюстрацией даосского Просветления. Фальтер поймал Большое У.

Этим объясняется всё его пренебрежение правилами приличия. Он ведёт себя непосредственно, как блаженный, просветлённый, ребёнок или примат.

Весь диалог, занимающий вторую половину текста – эмигрантский вариант парадоксальных диалогов Чжуан-цзы, чуть ли не построчно. Отрицание бытовой логики, присутствие всего во всём, подход к вопросам существования Бога и загробной жизни, притчевая образность ответов Фальтера на все вопросы.

Загадка разгадана!

Удивительно то, насколько далеко Набоков зашёл по Пути-Дао! Интересно, сам или читал мудрецов?

Рассказ отличный, очень рекомендую!

9(ОТЛИЧНО)

Двадцатого июля был всемирный день шахмат. Не зная этого, именно двадцатого июля я решила перечитать «Защиту Лужина», причем художественные книги Набокова я не открывала лет двадцать. Что ж, как говорит собкор «Одуванчика» в Индии Ольга Бодрухина, этим летом все планеты в ретрограде, то есть будут возвращаться старые знакомые, идеи, мысли. Так внезапно и очень символично вернулся Набоков.

В студенческие годы я много читала Набокова. Читала, испытывая на себе его неприятную магию. Мне сразу было понятно, что это Мастер, способный росчерком пера творить миры, что его легендарная заносчивость более чем оправдана его несомненным талантом. Но в то же время его книги вызывали у меня столь же сильные и неприятные эмоции, как картины Люсьена Фрейда. Это был данный изнутри настолько чуждый взгляд на мир, что какой-то эмоциональный контакт полностью исключался. Сильная и опасная тварь, Чужой и Хищник в одном лице. Дай Бог, чтоб не заметил.

Проверка впечатления через двадцать лет полностью подтвердила старое восприятие. Насколько возрос интеллектуальный восторг перед тем, что автор может, настолько усилилось ощущение чужеродности и невозможности существовать в одном пространстве. Набоков пишет, что по единогласному мнению критиков и читателей, Лужин – самый симпатичный его герой, и отлично, что в набоковский мир я снова вошла именно с этой стороны. Так еще можно выжить.

Замечание кстати. Лужин воспринимает жизнь на языке шахмат. Он не может разговаривать с людьми, почти ничего не читал, не знает музыки и искусства. Получается очень странное и редкое мировосприятие, которое показано мастерски. Подобного персонажа изобразил Анатолий Ким в книге «Сбор грибов под музыку Баха», где главный герой не научился говорить, что познает мир и общается с людьми, играя Баха. Попытка создать инопланетный мир нашими земными средствами. У Набокова получается безупречно.

«Леди Макбет Мценского уезда», смягчённая антуражем бюргерского быта. Набоков конечно мастер.

Два чувства

- С возрастом, читая шекспировские сюжеты, начинаешь сочувствовать не героям-любовникам, а жертве — обманутому мужу.

- Время и место событий, в районе и незадолго до Гитлера. Встал вопрос, «какого хрена этим дойчам не хватало?»

Но это так, лирика. В целом, роман прекрасен. Не смотря на обывательский антураж “жестокого романса”, скучать автор не позволяет. Не смотря на банальную сюжетную интригу, сам сюжет полон внезапных и драматических поворотов. Большинство из этих поворотов в бытовых мелочах, но мастерство сцен таково, что хлопнувшая от ветра форточка воспринимается драматичнее иного выстрела. Герои колоритны, динамичны и живы. Их чувства не книжные, а вполне реальные.

В общем, огромное удовольствие.

Шахматы здесь не главное. «Защита Лужина» — это история болезни.

Вот коротко самое важное для понимания произошедшего с героем, по пунктам:

1.Холодная семья, без любви между родителями. Отец лжет и изменяет матери — и они друг друга не терпят, а маленький Лужин это чувствует. Лужина родители тоже не любят, он им неинтересен, они не знают как его воспитывать. Ему ближе тётя и даже гувернантка. Все в этой семье не близки и не доверяют друг другу.

2.Отец Лужина — гуманитарий, не заметил и не развивал математических способностей мальчика. Хуже того, отец все время мечтал о каком-то воображаемом сыне, сочинял о нем книги для детей — над которыми дети смеялись — и при этом совершенно упустил сына настоящего.

3.Попытка его социализации (отдали в школу) состоялась поздно, с детьми сойтись он не умел и боялся их, потому что не привык к доверию и близости в своей семье. Отдача в школу стала для Лужина травмой брошенности. Хороших учителей он не встретил, общество сверстников его отвергло, и это усилило травму.

4.Единственным человеком, от которого мальчик получил мимолетное внимание и ласку, была тетя. Именно такого отношения ему не хватало для эмоционального развития. Тетя научила Лужина игре в шахматы и таким образом оказала на него самое сильное влияние в жизни. Тетя стала для него альтернативной матерью, но ненадолго.

5.Альтернативным отцом для Лужина стал Валентинов, который легко руководил им, развивая в нем единственное, в чем видел для себя выгоду — шахматный талант. У замкнутого, погруженного в себя подростка развивался только один участок мозга, зато развивался бешено. Влияние Валентинова на Лужина было огромно. Даже самоубийство в финале он совершил, увидев фотографию готового упасть с небоскреба человека у того в офисе — этот образ стал инструкцией. Никакой мистики — только директивное влияние родителей и альтернативных родительских фигур.

6.Подлинным шахматным гением Лужин не стал, лишь очень сильным игроком. В тексте постоянно упоминаются его призовые, но не первые места на турнирах. Мастерски он решал шахматные задачи в уме, да обыгрывал любителей. Для триумфа ему не хватало эмоционального развития, интуиции, понимания противника. Встретив невесту, он вдохновился и стал играть хорошо как никогда. Поединок с Турати должен был стать триумфом, но не стал — из-за нервного срыва. Самая важная партия в жизни осталась недоигранной.

7.Невеста в его судьбе появилась поздно и не любила его по-настоящему. Она любила в нем свое благородство и милосердие. Она не поняла его и не помогла излечиться. Эмоционально Лужины были не близки — так же, как не были по-настоящему близки между собой родители каждого из них. Неслучайно имя жены мы до конца так и не узнаем: мы не видим ее подлинного лица, как не видим до последних строк подлинного лица Лужина. Имя открывает его, делает персонажа живым, а не шахматной фигурой на доске.

8.Лужин был обречен с самого начала, вопрос был только в том, сойдет он с ума или погибнет. В итоге он сошел с ума и погиб. Врожденная потребность в любви — самая мощная сила в человеке, а герой Набокова умел стремиться к любви только через решение шахматных задач. Это сублимация, вечный бег за недостижимым — ибо бежать надо в другую сторону. Появление невесты ненадолго подарило надежду, но вскоре стало ясно, что она не спасет. Не помог и доктор, хотя и верно направлял Лужина по пути исследования его детства.

9.Вместо шахмат могла быть наука. Например, та же математика. Или литература (по наследству). Или что-то еще. Шахматы — только красивый образ логической игры с несуществующим противником, ловушки судьбы, от которой нельзя защититься без посторонней помощи.

10.Некоторые играющие в романе символы: шахматная доска и фигуры; подвал имения, в котором мечтает спрятаться маленький Лужин и взрослый Лужин после боя с Турати; холодные геометрические фигуры, которые он рисует, пытаясь стать художником; игрушки-марионетки, статуи и восковые фигуры в магазинах моды; недоигранная партия с Турати; образ вундеркинда (отсылка к Моцарту); тропинки, заросли и аллеи среди деревьев (пути разума); музыка и музыкальные инструменты как метафора шахмат; сон — как восприятие Лужиным реальной жизни вне шахматной игры.

Бывают шутки не смешные, но уж у Набокова с чувством юмора все в порядке, поэтому его шутка кажется мне просто неуместной.

Пьеса написана прямо в ходе Мюнхенского сговора, а опубликована сразу после оного. В Германии вовсю «работают» концлагеря, в СССР завершается волна Большого Террора (но об этом еще никто не знает).

И вот в это время создавать гротеск и балаган на тему бессильного полоумного диктатора ,который чисто случайно вместо психушки попал в «высокий кабинет»... несколько это неуклюже...

Написано блестяще, остроумно и умно. Другого, впрочем, от великого классика ждать трудно. Но в пьесе мне опять-таки не хватило характеров, подлинной драмы, пусть бы она и была бы обернута в форму буффа. Сумасшедший у Набокова получился не страшный, а жалкий, впрочем, возможно таков и был замысел автора.

При всем при том пьеса не утратила ,к сожалению, своей актуальности. Она ни в коем случае не антисоветская. Скорее, даже напротив. Хорошо показывает уродливую и гротескную суть капитализма в его высшей империалистической стадии, так легко скатывающийся к фашизму и диктатуре (Достаточно посмотреть выпуски блогеров и других независимых СМИ о том ,что прямо в эти дни творится в США, а Россия тоже в тренде). Но на эту тему мне кажется, все же значительнее (столь же актуальные и не хуже написанные) «Властелин мира» Беляева и «Гиперболоид...» Толстого.

История, конечно, жуткая. Неудачливый художник Трощейкин и его жена Люба узнают, что человек, который из ревности когда-то стрелял в них и едва не убил, досрочно освобожден из тюрьмы и собирается нанести к ним роковой визит. Когда-то, потерпев неудачу, это Барбашкин обещал возвратиться и доделать свое страшное дело. При этом одна из главных сюжетных линий в пьесе — постоянная больная тема Набокова: измена жены и беспомощность мужа, который вынужден смотреть на ее выкрутасы сквозь пальцы.

Однако пьеса очень смешная, на грани и за гранью абсурда и гротеска. В ней множество интереснейших и характерных персонажей. Есть даже, как оказалось, то ли пародия, то ли шарж на Бунина.

Все рецензенты и критики дружно относят пьесу прежде всего к гоголевской школе («Ревизор»). Однако мне там большей увиделось чеховских мотивов. Которые автор совсем не скрывает, а даже выпячивает. «Чайка», «Дядя Ваня» и «Три сестры» КМК главные пра-тексты для этой истории. Но если у Чехова драма в том, как справедливо заметил Бродский, что «никто никому не дает», то у Набокова обратная картина — взбалмошная дамочка «с дымком» надавала кому ни попадя, а теперь расхлебывай.

Возможно, пьеса действительно рассчитана на неоднократное чтение и просмотр на театре, но по первости мне показалось, что в ней нет баланса между драмой и комедией. То есть все, что касается комической стороны действия — безусловный шедевр и форма с удивительными набоковскими обнажениями приема просто блестящие, но драматический конфликт между мужем и женой, который вроде как должен быть становым хребтом истории не развернут. Характеры не прописаны, оттого все несколько повисает в воздухе после внезапного обрыва действия. Хотя кто их знает, этих постмодернистов, возможно недосказанность и однобокость пьесы так и входила в творческий замысел)

Вера Набокова об этом особенно не распространялась, но у ее мужа была очень сильная фиксация на теме измены любимой жены или просто любимой. Из рассказа в рассказ, из романа в роман повторяется одна и та же история — он ей верил безгранично, любил, как безумный, а она растоптала все его лучшие и глубочайшие чувства. И полная мужская беспомощность. И без всякой литературной игры. На тему женской измены Набоков не шутит никогда, ни в каком регистре.

То ли он был патологически ревнивым человеком, то ли имел для своих переживаний крайне веские основания. Не зря же Берберова говорила, что Набокову все завидовали из-за его жены.

Но в этом рассказе интересный ход. Посмотреть на болезненную тему глазами женщины. С безусловной опорой на Чехова, конечно. Результат великолепный. Жаль Набоков не сподобился целый роман написать таким образом.

А вот тут наш Владим Владимыч опять расшалился! Еще одна едкая, но крайне тонкая пародия на Бунина. Опубликованная при том, за десять лет до оригинала, то есть сборника «Темные аллеи». Впрочем, Бунин о нелепых и трагических любовях писал еще, когда Набоков в ползунки одевался. И вот ну никакого у него почтения к старшим товарищам по цеху! Конструкции их раскручены, приемы вытащены на поверхность, драгоценные находки ума и сердца высокомерно высмеяны.

Может быть, и поделом. Неужели же у Ивана Алексеевича ничего не ёкнуло по ложечкой, когда он писал свой рассказ «Натали», и он «на серьезных щах», как принято сейчас выражаться изваял свой шедевр любовной прозы.

Рассказ очень мрачный и жестокий, но совсем не холодно-эстетский. Глубокие нравственные принципы и правильное воспитание не позволили бы Набокову играть с подобной темой — извещение матери о смерти единственного сына.

Но в мелочах — и это сильно работает на контрасте — в тексте много легкого юмора и мягкой иронии. Набоков нигде об этом не говорит, но, судя по именам персонажей и их поведению, речь идет о берлинской диаспоре российских евреев. Всемирно-открытый автор, да еще с женой-еврейкой чрезвычайно точно в нескольких чертах изобразил быт и нравы этой этнической группы.

И вот почему рассказ такой мрачный, на страшную тему. Он написан весной 1934 года в Германии, через год после начала ее нацификации. Умному и чуткому Набокову, в отличие от всяких там Чемберленов и Деладье, уже тогда было понятно, что ничего хорошего людей и их мир, им описанный, в ближайшем будущем не ждет.

Рассказ о нищем эмигранте — репетиторе и о его мучительном существовании. Очень грустная история. Сколько возможностей упущено, сколько дел никогда не будет сделано... Кажется, что рассказ назван просто издевательски, но нет! Финал, показывающий мир с трансцендентной точки обзора, рисует картину совершенство целого мира, составленного из мельчайших драматических и часто крайне скверных деталей.

Рассказ на популярную после Первой мировой тему «победитель не получает ничего» (написано практически синхронно с Хемингуэем). Но так-то сам Набоков всю жизнь скептически и с подозрением относился к успешным людям, вечным чемпионам. Если у вас все так гладко и ладно, значит в вас самих есть некий суровый изъян. Сноб Набоков, всегда призывавший милость к падшим, «звездящим» господам и дамам спуску не давал. И последняя фраза рассказа жестока, как меч палача.

Тот случай, когда мастер литературной игры становится на пуанты тонкого лирика. Горечь от осознания совершенных непоправимых ошибок — очень сильное чувство, человека всколыхнуть или перевернуть целиком может. Интересный образец рассказа, просто повествующего об остром психологическом переживании. История эта близка может быть любому сколько-то пожившему человеку.

Правда, Набоков не был бы самим собой, если бы в последней строке не упомянул «Крейцерову сонату». Историю, как известно, о музыке и женской измене. Игрок — игрок до конца, даже при гибели всерьез.

Вот как страдали дети из-за жестоких порядков при царизме! А дуэль — это варварский обычай.

Но если говорить серьезно — детство не тема Набокова. Он хотел быть самым оригинальным и своеобразным художником на свете, а что оригинального можно написать о детях. Они все одинаковые, слишком мал индивидуальный запас впечатлений, из которых личность складывается.

Вот и не удивительно, что Набоков не продолжил цикл рассказов о мальчике Путе. Зачем ему писать чужие книжки (одной шутки над Буниным достаточно, дальше будет не смешно), у него собственных замыслов хватало. А о похождениях и исканиях взрослого Пути можно прочесть в любой достойной биографии самого Набокова.

Вот за что люблю Набокова, так это за кристальную творческую честность. Он великий выдумщик, а не враль.

Все последние десятилетия после буржуазной контрреволюции, власть предержащие и подтявкивающие им идеологи призывают нас, тягловое население, потомков запоротых крепостных, примириться с царебожниками, хрустобулочниками и прочей золотопогонной сволочью, отправленной нашими предками на свалку и кладбище истории.

А вот добровольный эмигрант и ярый антибольшевик Набоков в своем прелестном рассказе убедительно показывает, что нам, людям будущей великой России, не зачем примиряться со всякими нищими духом отбросами истории, нам даже не о чем с ними говорить. Имя давно издохшего пуделя и то не вспомнить, да и не нужно.

Беспомощность и близорукость реакционных сил Набоков показывает не только через своего нелепого персонажа с издевательским именем Лев, но и собственным примером. Вот он цитирует речь другого брата — коммуниста Серафима о том, что индустриализация в СССР возможна только после модернизации сельского хозяйства. Тема для тех лет крайне актуальная. Но возразить автору на это нечего, разве что по-детски передразнить первую Пятилетку лошадью. А ведь речь шла, как потом оказалось, просто о будущем выживании русского народа.

Так что Набоков прав — примирение со старой Россией всего лишь жалкая бессмыслица.

Человеческое сознание — настоящая неизведанная земля. Даже его природа и происхождение неизвестны нашей довольно продвинутой науке. Нужны новые прорывы в неизведанные области знания, чтобы понять, что же у человека на самом деле в голове творится.

А пока — бесконечное поле для выдумок и спекуляций. На тему пограничных и прочих состояний сознания много за последние десятилетия понаписано и художественного, и псевдонаучного, но для начала 1930-х текст у Набокова получился крайне оригинальный и любопытный. Плюс его волшебная работа над языком и композицией.

И финальный блестящий парадокс — смерть, оказывающаяся жизнью.

Хрестоматийный для Набокова текст о парадоксах судьбы и сквозняках из Потустороннего, на которых трепещет одинокая человеческая душа. Рассказ с обнажением приемов, словесными выкрутасами и изящными стилистическими сцепками.

В одном месте Набоков пытается поддразнить известную марксистскую максиму, и, как обычно, мимо. Для тех, кто читает Набокова, но слабо знаком с учением МЭЛС, уточню: ОБЩЕСТВЕННОЕ бытие определяет ОБЩЕСТВЕННОЕ сознание. То есть нашу социальную мысль образует экономическая структура общества, в котором мы живем. А раздувать собственное ЧСВ, как это упоительно делает Граф Ит, и эгоистично трястись над собственной душонкой можно, конечно, при любом строе. Еще раз убедился, что Набокову нечего было сказать против учения о социальной справедливости. И в этом он правдив и честен, честное заблуждение.

У меня была точно такая же загонка, только по поводу тридцати семи лет. Так что я прекрасно понимаю Графа. Действительно было очень страшно. Хороший все-таки психолог Набоков.

Вспоминается ленинская формулировка: по форме верно, а по сути издевательство.

С одной стороны, это лирична я история о несчастливом дне одинокого мальчика, с другой — тонкая и смешная (из-за своей точности) пародия на Бунина с посвящением ему же. Только что вышла восхитившая весь мир «Жизнь Арсеньева», а молодой гений Набоков заяляет, что никакой сакральной тайны в творениях литературных «стариков» эмиграции для него нет. Он так тоже может километрами писать. И все эти рассказы о мирной усадебной жизни и прочих «хрустобулочных» восторгах — всего лишь натюрморты исчезнувшей реальности, оживление трупа истории. А для самого Набокова это просто упражнение в стиле, он пошел совсем другим путем.

А финал рассказа, с параллелизмом Пути и совенка, прекрасен. Маленькое литературное чудо.

Это рассказ характер и рассказ судьба. Еще одна одна филигранная игра артиса на банальную в общем-то тему, что даже в самой черствой и темной душе может гореть творческий, созидательный огонек, существовать тяга к прекрасному. Удивителен дар Набокова превращать обычные вещи в волшебные артефакты. В самой скучной жизни разглядеть драму трагического героя.

И в этом рассказе Набоков — великолепный мастер детали. Подход к ней у автора модернистский. Деталь может работать (физическое состояние Пильграма, коллекции) или нет (кабачок и его завсегдатаи). Хаос и абсурд вещей зачастую смертельно опасен, разбившаяся копилка может как помочь с билетом на трамвай, так и на тот свет отправить.

Рассказ замечателен также и тем, что это остродраматическое произведение без единого диалога.

И вот автора таких лиричных, грустных и светлых историй называли холодным литературным игроком, бездушным мастером-виртуозом. И называли так люди с вроде как безошибочным литературным вкусом. Возможно, поэтому Набоков и опубликовал этот рассказ только через четверть века(!) после написания, чтобы не разрушать репутацию высокомерного эстета.

Потому что сколько же нежности и любви к Человеку в этом рассказе. Даже над циниками-журналюгами, беспринципными хватами автор тут иронизирует очень по-доброму. Их тоже жалко — жизнь у них тяжелая и голодная. И сам главный герой Илья Борисович просто великолепен! Нельзя не восхищаться его писательским мужеством, упорством. Ужасно сопереживаешь его мукам творчества, надеждам на сердечный отклик доброжелательного читателя, авторскому тщеславию. Это еще один извод «маленького человека», который оказался на поверку большой и сильной личностью.

Однако, рассказ насколько душевный и лиричный, настолько же и смешной. Несколько раз смеялся в голос, не в силах удержаться. Но в пустом вагоне электрички это никого не смутило.

Шедевр! Читать все ценителям русского рассказа.

Был тут у меня давеча диспут на Фантлабе по поводу романа В. Сорокина «Роман». Похоронил, значит, Владимир Георгиевич классическую русскую литературу в своей книжонке. Вообще, в конце прошлого века много таких могильщиков было, которые собственную мимолетность и суетность пытались объяснить глобальными процессами.

А вот Владимир Владимирович еще за шестьдесят лет до этого был таким лютым постмодернистом (когда еще и сам модернизм-то был в зените возможностей), что смотрел намного глубже и глобальней. Он написал роман о том, как умирает сам мир.

То, что «жизнь коротка, искусство долго» тоже мысль не новая. Но Набоков свои «вечные темы» всегда раскрывает уникально. Например, с точки зрения квантовой механики. Ведь он был всегда остро современен в темах и идеях, а почти век назад споры физиков-ядерщиков о структуре мироздания были самым передовым краем науки. Гуманитарий Набоков и тут вставил пару своих веских слов.

Все в книге устроено по законам квантового мира. Принцип неопределенности: непонятно кто есть кто из персонажей и в каком направлении движется его сюжетная арка; парная связанность кукол-квантов (прокурор-адвокат, директор-тюремщик, Марфинька-Эммочка, палач-жертва), телепортация, разделение на параллельные реальности прямо по Хью Эверетту. И доходя до последней глубины — одна из самых безумных квантовых гипотез гласит, что сама Реальность существует только покуда существует Наблюдатель. И да — Бог играет в кости со Вселенной, тут Эйнштейн ошибся, а Набоков нет.

При этом роман для него классический, на две его главные темы: Потусторонность и художник и его место в этом мире. Инструменты стандартные — обнажение приема, шарады, аллюзии, опора на великую классику. Язык как пластичный хрусталь, как эманация духа живого (поэтому-то читая столь великолепную прозу и веришь Набокову, что искусство вечно. Ему декларации об этом не нужны).

Кстати, с Кафкой ничего общего. Ни по темам (за что осужден Цинциннат всем известно), ни по идеям. Тогда было целое поветрие писать книги о неких сюрреальных мирах, вспомнить хоть романы Буццати, Грака, Домаля. Художники не желали смиряться с «восстанием масс» и ужасами «мирового кризиса» вот и сбегали иногда в собственные виртуальные миры. К счастью, для Набокова (в отличие от его маски-Цинцинната) это стало лишь эпизодом. Он остался с нами, прозрачненькими, и продолжил ваять не тряпичных кукол — классиков, а шедевры изящной словесности.

Во второй четверти 20 века, как впрочем и позже, Набоков находился в эпицентре мирового культурного процесса, прежде всего литературы. В силу своего Дара, своей судьбы он не мог просто пописывать, чтобы читатель почитывал, поэтому даже сюжет для бульварной газетенки превращается у него в эпическое философское сказание о месте личности в наличном бытии.

Он так старательно открещивался от каких бы то ни было социально-политических контекстов своего творчества, что приходится прилагать усилия, чтобы вспомнить: Набоков творил свою русскую прозу в период Великой депрессии, в эпоху «мирового кризиса» между двумя мировыми же войнами. И в это время сюжет о бессмысленном насилии, немотивированном или случайном убийстве был бродячим и популярным. Одновременно с «Отчаянием» выходит «Почтальон всегда звонит дважды» Дж. М. Кейна, чуть позже Камю напишет и не опубликует «Счастливую смерть», а потом напишет «Постороннего» и обессмертит свое имя. Сартр напишет«Герострата» и заставит своего Антуана Рокантена изливать на бумагу целые потоки тошноты в одноименном романе. А вот рассказчик «Отчаяния» приходит в отчаяние.

У этого страшного чувства, у этого провала в экзистенции есть два уровня. В первую голову, социально-политический, якобы нелюбимый господином автором. В империалистический период развития мирового капитализма (совсем не случайно рассказчик мелкий коммерсант, дело которого терпит крах) тонко чувствующие, нервные, больные натуры приходят в экзистенциальный ужас, отчаяние, осознав бессмысленность своего существования, которое единственно и конечно, ведь никакого иного мира и бессмертия души не существует (от размышлений рассказчика о Рае волосы на голове шевелятся и сердце трепещет!). Бессмысленная жизнь в круговороте мелкобуржуазных забот, без выхода из этого круга, приводит естественно к вспышкам бесконтрольного насилия и гибели невинных. Кажется, выхода нет... Но опять же не случайно в нескольких узловых центрах романа рассказчик, как будто бы без причины, начинает расхваливать СССР и рисовать его светлое будущее. Делает он это в своей манере паясничанья и кривляния, делает это негодяй и мерзавец, ну уж извините: других типов и протагонистов в современном буржуазном мире у Набокова для нас нет. Так что выход есть, но автор его только едва намечает.

Другой пласт чувства отчаяния — эстетический. «Германн был сын обрусевшего немца»... С самого имени рассказчика начинается набоковская игра в классику. Роман буквально написан сплошными аллюзиями на русскую литературу Золотого века. Даже беглое, торопливое чтение немедленно считывает палимпсесты Пушкина (не дай мне бог сойти с ума, нет, лучше посох и сума), Гоголя (Ардалиоша — младший брат Ноздрева) и Достоевского (о последнем и сам рассказчик всласть рассуждает, ругмя ругая и не забывая обдирать как липку). Начиная за здравие со своего невероятного литературного мастерства, рассказчик, а на самом деле и сам автор, прикрывшийся им, как маской (также точно свихнувшийся Герман прикрывается маской глубокого и тонкого аналитика), приходит в отчаяние от того простого факта, что он не способен написать идеальное, безупречное произведение, от которого было бы в безусловном восторге все нынешнее и будущее человечество. Изъян есть в самом Бытие, в самой основе основ Вселенной материя распределена неравномерно, это необходимое условие ее существования, а значит идеал не достижим и так легко впасть в отчаяние от заведомо неудачных попыток. До того дойти, что взять за основу своей новой книги самую примитивную и тупую бульварную фабулу. Оказывается, даже великие художники могут отчаянно вопить в форме романа.

Таким образом, пусть «Отчаяние» и не стоит на самом ярком месте витрины творчества Набокова (говорю как промоутер шоколадной продукции), он является одним из краеугольных камней его литературного наследия. Главные мотивы творчества, идеи, художественные приемы, сделавшие его одним из трех главных русских писателей 20 века, здесь представлены в чистейшем концентрированном виде. Ограничивать знакомство с Набоковым этим романом, конечно, не следует, но все самое нужное и важное об этом писателе из этой единственной книги узнать можно.

1924 год, в моде психоанализ школы Фрейда. У них там есть такая вещь, как «влечение к смерти» (обычно ссылаются на ученицу Фрейда Сабину Шпильрейн, кстати, провёдшую даже практическое занятие по теме в 1942-м… но монолог уже уходит в сторону). Ну вот Набоков из этого самого влечения (причём _своего_, а отнюдь не героя своего несчастного) высасывает рассказ… впрочем, а вы ожидали от дальнейшего Набокова чего-то иного?

Но зато задолго до всяких полуживущих Ф. К. Дика имеем тему

Могу только рукоплескать отзыву Ночной Совы. Очень точный, верный и справедливый анализ романа ею проделан. У меня были предельно похожие ощущения при чтении книги, впечатления несколько иные, о чем ниже. В одном только позволю себе не согласиться с предыдущим отзывом: сюжет в романе есть, и он очень серьезный и важный. Фабула размыта, интрига — по большей части история любви — тоже имеет вспомогательный и второстепенный смысл (хотя от финальной сцены в доме Зилановых, когда туда пришел Дарвин со страшной вестью, сердце не защемит только у очень черствого человека). Но сюжет в романе — вещь важнейшая, только он и оправдывает этот роман. И сюжет этот — поиск смысла существования русского эмигранта.

Перед нами первый идеологический роман Набокова (привет Достоевскому!))

Он самого начала и до конца творческого пути экспериментировал в романном жанре, просто рассказывать истории ему не хотелось категорически. И вот он пишет мемуар (Машенька), пасьянс и вальс (Король, дама, валет), шахматную задачу (Защита Лужина), сценарий (Камера обскура), литературоведческое исследование (Дар) и так далее, и так далее. А Подвиг — достоевский роман-идеология.

В отзыве на «Защиту Лужина» я написал, что идеологические ошибки может допустить даже великий писатель. И через несколько дней я принялся за роман оказавшийся лютой антисоветской книжонкой! Практически все время чтения у меня волосы дыбом стояли, я пылал праведным гневом, я презирал и ненавидел этого высокомерного великосветского болвана ,который ни черта не понимал ни в истории России, ни в планах ее развития и эволюции российского народа. Можно тезисно пробежать по нескольким из десятков просто вопиющих фактов, коими переполнен роман.

После нескольких изумительных страниц, посвященных путешествиям маленького Мартына, Набоков начинает лупить по главным идеям и смыслам.

- Подросток Мартын в Крыму мечтает о том, как первым на коне, с шашкой наголо ворвется в «мятежную Москву». (Замнем для ясности всенародную суть советской власти и предельной легитимности большевиков. Допустим, они мятежники. И против кого же они восстали? Уж не против ли тех путчистов и узурпаторов власти ,что в результате многоуровневого заговора в феврале 1917 года скинули с трона Николашку Кровавого и прикрыли лавочку тысячелетней российской монархии? И какого отношения к себе они после этого хотели? Но, конечно, мальчика Мартына такие тонкости не интересуют).

- Мартын с матерью эвакуируются из Крыма на канадском пароходе (причины панического бегства не ясны, ну да ладно). Мартын видит спасшегося на этом пароходе спекулянта, в поясе которого зашиты алмазы. И Мартын этим доволен. (То есть подонок и мерзавец спекулянт, который наживался на человеческом страдании и горе, — хороший, а красноармейцы, которые его могли убить и пресечь преступную деятельность злодея — плохие?)

- Еще одна «жертва» новой власти — поэтесса Алла Черносвитова, коя открыла Мартыну «радости страсти». Эта полусветская блядь, подстилка высокородных упырей из императорской фамилии, привыкшая сладко жрать и спать, транжиря высосанные из податного населения денежки, оказывается теперь несчастной гонимой изгнанницей. Как жаль столь милого нежного глупыша...

- Великолепный дядя Генрих из Швейцарии, приютивший Мартына с матерью и щедро их одаривший благами, взамен утраченных, «усадьба сожжена сволочью» (это он о замордованном, запоротом и тысячу лет угнетаемом русском крестьянстве). Легко ему и приятно делиться такими благами. Только что дружки и коллеги по опасному бизнесу дяди Генриха развязали и провели чудовищную по своим задачам и несправедливости мировую бойню, закопав в глину 10 миллионов здоровых молодых мужиков, разрушив государства и принеся неисчислимые страдания десяткам миллионов по всей планете. После подбития барышей можно и помочь с легкой руки любимому племяннику!

- Поступив в Кембридж, Мартын высокомерно не интересуется политикой, и знакомые англичане (!), как раз в это самое время развязавшие в России Гражданскую войну и вторгшиеся на ее территорию интервентами, ему рукоплещут и всячески его позицию одобряют! Еще бы! (Набоков, правда, тут не удержался и написал, что от Мартына ждали еще большей податливости и покладистости, но тот как-то застеснялся и таки не уступил, не стал за мылом нагибаться))

- Приятель Мартына по колледжу — фальшивка Дарвин. Описывается эпоха «потерянного поколения». Дарвин провел три года в окопах, воевал в Месопотамии, и все, что может об этом вспомнить, как он издавал там юмористическую газетку, веселя товарищей. О том, как десятки тысяч этих товарищей были убиты или сгнили заживо в турецком плену, он не вспоминает. Похоже Дарвин — единственный молодой человек, которому понравилось на Первой мировой, и он с нее вернулся только окрепшим.

- Политик Зиланов из Лондона, в семье которого Мартын проводит выходные и в младшую дочь которого влюбляется. Этот Зиланов спасся от большевиков по водосточной трубе (зачем спасался? Участвовал в одном из десятков антиправительственных заговоров 1918 года?). Чуть позже он в польско-петлюровском обозе побывает в Киеве, после возвращения не солоно хлебавши соратники ждут от него статью-мемуар. Видимо о том, сколько он с дружками русских людей успел повесить за месяц польской оккупации Украины.

И подобного добра в этом романе море разливанное! Каждую страницу можно подробно откомментировать в политико-экономическом ключе, разбивая в пух и прах все натяжки, подтасовки, фальшивки и элементарную интеллектуальную близорукость Набокова.

Но помимо фактуры романа ведь есть еще и сюжет! Сквозь весь этот феодально-буржуйский пафосный мирок движется юноша Мартын, ищет свое место в нем. Учеба, спорт, любовь, жизнь простого труженика — нигде он не чувствует себя своим, органической частью социума. И тогда он приходит к идее индивидуального подвига — перейти нелегально границу СССР и через сутки вернуться. Кроме того, что все предприятие не имеет ни малейшего практического смысла, затея просто дурацкая. Ведь никто Мартыну в визе не отказывает, и он может посетить Союз, когда ему заблагорассудится. Похоже, что нарушение советских законов — единственная его цель, все, что может удовлетворить его амбиции. Это клокочущая нравственная и духовная пустота.

И это сама мякотка! Ради чего книга написана. Набоков — высокоразвитый интеллектуал, а не агитатор, пропагандист и дидактик. Его роман — антисоветский пасквиль только на уровне поверхностного натяжения, но в глубине! О, эта великая набоковская глубина, делающая его одним из сложнейших писателей 20 века при всем блеске и легкости его стиля! То, что делает его писателем-классиком...

Он написал великую трагедию о русском изгнаннике, пусть добровольном, эмигранте, который больше всего взыскует смысла своего существования и не находит его! Потому что его попросту нет! Оторванный от своей родины, от своего народа, одинокий и ненужный все прочей Вселенной, он может только отправиться в тартарары и без следа сгинуть! Так, что даже могилки не останется...

Вся идея и судьба русской эмиграции, любой волны, — это мертвые идея и судьба. Набоков это показывает не только своим блистательным романом (десятки страниц написаны таким невероятно прекрасным языком, такую бурю чувств и воспоминания пробуждают, что сердце заходится в трепете!), но и всем творчеством и своей судьбой. Исчерпав до донышка тему гибели дореволюционной России и носителей ее сознания, он отправился за океан и стал великим американским писателем.

Ненавидя и озлобляясь на Набкова все время чтения, я закрыл книгу с восторгом и пиететом перед его могучим творчеством. В чем-то он ошибался ,что-то не готов был принять ни в коем случае из-за воспитания, происхождения и тп., но в главном и сути он оказался навсегда прав! И потому дорог и нужен своей Родине и своему народу во все времена.

П.С. Интересно, что одновременно с Набоковым точно к такому же выводу по поводу судьбы и смысла эмиграции пришел один из его главных литературных врагов — поэт Георгий Иванов (вчера, параллельно с Подвигом, я прочитал сборник стихов Иванова «Розы» 1931 года):

Хорошо — что никого,

Хорошо — что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может,

И чернее не бывать,

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

1930

Когда читал, вспомнил прейскурант из публичного дома, в котором наблюдение за наблюдающим оценивается в два раза дороже, чем простое наблюдение...

Возможно, жизнь в Германии так повлияла на Набокова, ведь это страна Гегеля («все действительное разумно»), но вопрос о реальности Реальности чрезвычайно его волновал. Абсурдность, нелепость и случайность происходящего вокруг сбивала с толку, нужно было разобраться с помощью тех средств, коими он располагал. Например, литературным даром. В «Защите Лужина» вопрос поднят глобально, но повесть, компактный и очень личный жанр, потребовала конкретики.

И вот Соглядатай пытается понять, жив ли он? И если жив, то до какой степени? И кто такой, наконец, этот Смуров, что вечно крутится под ногами и мешает серьезным романтическим планам?

Да, в повести поднята тема двойничества (привет противному Достоевскому!), но, думаю, главное тут следование Набоковым гоголевским традициям. Со времен Павла Ивановича Чичикова такого обаятельного подлеца русская литература не знала. Мошенников и подонков было пруд пруди, но вот чтобы хитроумный пакостник взялся за дело засучив рукава... При этом и жалеешь его, и сострадаешь ему и переживаешь за него, как за близкого человека. Даже когда он начинает рассуждать о вещах, понимания которых у него нет ни на грош, о «Капитале» и марксизме, я, убежденный коммунист, смотрел на это сквозь пальцы. Потому что жалкий он, милый и почти безвредный (фашистом он точно не станет, ведь подлец, а не подонок!).

Обычно я защищаю персонажей Набокова, отстаивая их правдоподобие и жизненность, но тут у него другая задача стояла. Ему были нужны зеркала, для отражения конкретной персоны, в том числе кривые, поэтому повесть населяют либо карикатуры (Роман Богданович), либо отражающие плоскости. Ваня — просто пустоголовая самка, которая только две связных фразы и смогла произнести, ее лепший друг Мухин и вовсе ничтожество. Исключение, конечно, Смуров, над разгадкой которого бьется наш несносный наблюдатель, проявляя поистине удивительные детективные навыки.

Наверно Набоков, выходец из англоманской семьи, еще в детстве читал о приключениях Шерлока Холмса в оригинале. И сильно впечатлился. Потому что в произведениях его чувствуется вкус к детективной интриге и тонкое ее понимание. «Соглядатай» не исключение. Фабула развертывается виртуозно, и до самого финала-перевертыша читатель не догадывается, куда все это вырулит.

Но книга много глубже и шире детектива, она вообще одна из лучших повестей, написанных на русском языке, и перечитывать ее в который раз — сплошное удовольствие. И для знакомства с бессмертным классиком самое то!

Величие классики заключается в том числе и в бесконечной вариативности ее прочтения. Близорукие историки литературы, жившие в конце 20 века, называли Набокова одним из первых постмодернистов. Но вот постмодернизм опал, как омертвевшая шелуха, и нет его как не было, а проза Набокова свежа и цветуща, как и девяносто лет назад! Только ярче сияет, скинув очередной ярлык.

Сейчас Набокова хорошо читать, как пионера в исследовании одного из важнейших вопросов современности. Насколько реальна реальность? Над вопросом этим ныне бьются многие физики, математики, философы, духовные практики. Насущная реальность такова объективно или она такая потому, что наши органы чувств ее так воспринимают? Вселенная — это развернутая во времени и пространстве программа или наличное Бытие истины? Существует ли Создатель?

Шахматы в третьем романе Набокова выступают как метафора, модель, инструмент. Все в неразрывном единстве. Что не может позволить себе наука, с блеском использует искусство. Но помимо особого художественного мира, в своем микрокосме пытающегося смоделировать Макрокосм, нужен был и особый герой, ведь без наблюдателя, «мыслящего тростника», невозможно само наблюдение, анализ и итоговый синтез идей.

Погруженное в текущий момент обыденное сознание плохо воспринимает противоречия и диалектическую динамику развертывающегося континуума. Требуется отстранение, остранение. Мозг изучают по его органическим поражениям. Подоплеки реальности иной раз лучше вскрываются искаженным восприятием. И вот у нас сумасшедший шахматист. Набоков в очередной раз разыгрывает свою любимую, злую и опасную, игру. Шахматы в романе — дело десятое, как в рассказе о цирковом клоуне (Картофельный Эльф) десятым делом оказывается цирк. Это только отправная точка для начала изучения высших контекстов бытия. Искаженная, смещенная работа сознания Лужина позволяет ему отстраниться и увидеть Механизм, скрытые пружины, двигающие Сущее. Он шахматист и для него естественно свои наблюдения и открытия понимать и отражать в шахматных терминах, что Набоков специально много раз подчеркивает. Языковой инструмент (тут писатель обогнал на полвека структуралистов), а не подмена одной системы координат другой.

Несколько раз близкие к Лужину люди пытаются вернуть его в профанную обыденность. Родители, жена, Валентинов, но величие и трагическая судьба Лужина в том, что он слишком ясно видит (со своей шахматной точки сборки) Неправильности бытия, пытается найти выход и обрести высшую защиту сразу в духовном мире, считая физический мир (возможно, справедливо) обманом и ненадежной опорой и терпит крах.

Конечно, Набоков, будучи очень умным и талантливым человеком, осознает ограниченность своих возможностей (где-то когда-то он так и сказал: «мои слабые силы»), поэтому в романе своем он только формулирует точные и страшные вопросы о действительности нас окружающей. Он дает ответ лишь на один вопрос.

В последних, чудовищных по своей жути, строках романа, когда уже ничего нельзя исправить Александр Иванович Лужин понимает, что смерть не выход. Неверный ход, ошибка в защите. На экзистенциальные вызовы реальности нужно отвечать собственным существованием, а не полным и окончательным нигилизмом. В этом великий пафос книги. И Набоков утверждал его всей своей долгой жизнью и обильным многогранным творчеством.

Несколько слов о еще двух аспектах. Набоков любил дурачить своих присяжных критиков. Когда те утверждали, что все его персонажи — заводные марионетки, он послушно соглашался. Возможно даже, с ехидством потирая руки. Большей чуши о подавляющем большинстве героев его книг сказать нельзя. В «Защите Лужина» мы встречаем целую галерею великолепных человеческих типов — Лужин-старший, Валентинов, невеста-жена, теща, тесть, нэпманша. Набоков — отличный портретист. Он даже массовку гостей молодоженов ухитряется превратить в галерею незабываемых персоналий. И, конечно, трагический Александр Иванович. Человек с больной головой и здоровым, чистым сердцем. Любишь его, как родного, сопереживаешь его нескладной жизни, ужасаешься страшному концу.

И еще. Одним из важных персонажей книги является гостья из СССР, мелкобуржуазный выкормыш короткой эпохи НЭПа. Она отвлекла внимание Лужиной и не дала ей вовремя усмотреть опасность. Лужина с нэпманшой пытается вести идеологические споры, даже соответствующую литературу и прессу начинает почитывать, чтобы быть вооруженной. И тут становится понятно, что противопоставить советской идее Набокову нечего. Царскую Россию он ни в грош не ставит (квартира родителей Лужиной), выкрутасы западной демократии в послевоенной Европе ему что нож в горле. Только и остается, что высокомерно поругивать Совдепию, ни в малейшей степени не конкретизируя критику. «А там свободу душат!». Каким образом, чью свободу? Не дает ответа. В этом и беда всех «непредрешенцев», в том числе незабвенного набоковского папаши — не было у них ответа, и у их идеологических потомков, кои правят бал сегодня на нашей бедствующей Родине, его тоже нет и не будет. У Набокова, к счастью, хватало высоты духа не предъявлять к Отечеству материальных претензий. Ну, а идеологически заблуждаться могут даже великие писатели.

Вот, к месту, и еще одна шарада Судьбы, которые так любил отмечать Набоков. Он родился в один день с Лениным, юбилей которого мы сегодня отмечаем, а не с Шекспиром, как он пытался всех уверить.

В нарушение непреклонной авторской воли (ах, как приятно насолить — даже посмертно — этому высокомерному снобу!) я прочитал эти рассказы по тексту Полного собрания в том порядке, в каком они были написаны и опубликованы впервые, а не в том, в каком их расположил под одной обложкой сам Набоков.

Не помню, что я там понял двадцать с лишком лет назад, когда совсем юнцом впервые прочитал эту книгу. но нынешнее чтение вызвало бурю чувств и половодье мыслей.

Как все это чертовски свежо, дерзко, талантливо! Какую глубину мысли и коварную изощренность литературных инструментов демонстрирует этот начинающий прозаик! В багаже его только два романа и горсть рассказов, а его уже можно ставить вровень с признанными классиками.

И это не случайно.

Уж не знаю, какими глазами читали его синхронные критики — «это все иностранщина, немецкие романы!» — все же прав тот историк литературы, чье имя мной накрепко позабыто, который написал, что Набоков в своем творчестве суммирует все достижения русской классической литературы Золотого века от Пушкина до Чехова. Эту тезу первый сборник рассказов с блеском доказывает. Тургеневские ноты, толстовские и — о, ужас! — достоевские с легкостью считываются в этих текстах любым мало мальски образованным читателем. Есть также рассказы, сработанные под Куприна и Бунина. Он также идет вровень со своими ровесниками из «южно-русской школы»: Катаевым, Бабелем, Олешей и тд. И при этом он великолепно оригинален.

Это уже тот подлинный Набоков, которым и останется на протяжении следующих пятидесяти лет. Явился готовый мастер, который пока только исследует границы и возможности своего «бесконечно послушного русского языка» (а ведь он потом сможет с блеском транслировать его в столь же послушную английскую речь!). Вот и резвится. Читая рассказы в последовательности создания, поражаешься, что «Благость» (1924 г.) и «Подлец» (1927 г.) написаны на одинаково высоком уровне. С точки зрения формы они практически безупречны. У них только содержание разное.

Потому что уже с первых шагов Набоков выкатывает орудия главных калибров. Сразу открывает свои две генеральные темы, одну из которых впервые отметила Вера Набокова сразу после его смерти, а другую выделил Ходасевич еще в начале 1930-х. Это Потусторонность и художник и его приемы. За первую тему отвечают в основном рассказы настроения вроде той же «Благости», «Порта», «Письма в Россию», в которых практически нет фабулы, и автор просто показывает эмоциональный отклик персонажей на восприятие самой текстуры бытия. За вторую — рассказы-анекдоты, в которых герои попадают в нелепые или страшные, или и те и другие вместе, ситуации выпутываются затем из них или покорно тонут в пучине — это волшебная «Сказка», титульное «Возвращение Чорба», обманчивый «Пассажир» и невероятный «Подлец».

И если бы автор не умер сорок с лишком лет назад, можно было бы смело заявить, что новый Гоголь таки явился, и пожелать ему дальнейших успехов. А так просто возблагодарим Судьбу, что в русской литературе есть такой великий и прекрасный писатель, читая которого постоянно развиваешь собственный ум, душу, вкус и тонкость восприятия бесконечного насущного Бытия.

Для тех представителей новых поколений читателей, кто хочет узнать, кто такой Набоков, но боится фрактальных сложностей словесных узоров прозы и заковыристых игрищ постмодернизма, можно смело советовать начинать знакомство именно с этой книги.

Ироничное стихотворение на излюбленную тему Набокова — Потусторонность — интересно и волнительно своей предсказательной силой. «Моя душа, за смертью дальней...» После написания этого текста Набоков прожил еще пятьдесят лет, так что тут все сбылось, но... Мыкаясь всю жизнь по половине земного шара, он еще в молодости предположил ,что и после смерти ему не будет ни душевного, ни бытового покоя... Даже в Раю...

И вот тут, надеюсь, он ошибся)) Несправедливо было бы, за все заслуги...

Может ли добрый, но трусливый человек прослыть подлецом? А судьи кто? Пьяные бездельники, пошляк-ловелас? Изменщица?

При всей виртуозной игривости и юмористичности рассказа вопросы в нем поставлены высоконравственные и крайне серьезные. как вообще адекватно должен реагировать человек на внезапно обрушевшееся на него несчастье? Есть ли тут стандарт, эталон поведения? Мы все периодически оказываемся перед экзистенциальным выбором ,и каждый делает его в меру отпущенных ему душевных сил. Я бы не стал осуждать решение Антона Петровича. Вреда-то он никому не причинил. До самого конца так и остался пострадавшим и жертвой. А вот мерзавца Берга можно только осудить. Набоков, кстати, так и делает. У него всегда уверенные в себе, успешные и самодовольные люди — отрицательные типы. С душком-с...

Социальные потрясения, ведущие к прогрессу или деградации общества неизбежны. И локомотив истории проезжается по судьбам людей. История из рассказа печальная, но закономерная, мы все за последние двадцать-тридцать лет и не такое пережили-перевидели. И очень легко понять и войти в положение Николая Степановича и его...

Ох и плут этот Набоков, ох и фокусник... Ведь и первые читатели рассказа уже прочли «Машеньку», так что его сюрприз удался!..

Кстати, этот Николай Степанович приехал из Африки, а ведь точно так же звали и другого «африканца» русской литературы — Гумилева, одного из главных учителей молодого Набокова. Дань памяти...

А вот тут вовсю работает другой известный прием Набокова — «обнажение приема». И в финале читателя поджидает двойная обманка, как в развязке, так и в обстоятельствах, при которых история была поведана. Ведь это

Но шутка Набокову, конечно, удалась!

Читая рассказ, подумалось: а не понюхивал ли Набоков эфир? Так ,ради писательского интереса? Потому что от кокаина такого прихода не бывает, а прочие психоактивные вещества вроде тогда и не употребляли.

Впрочем, ощущение измененного состояния сознания, когда оно превращается в чистое восприятие, передано великолепно. Разве что это не так страшно. Сильная долгая медитация приводит к такому же эффекту. Ну, ничего: повтыкаешь, повтыкаешь, да отпустит)

А вот трагическая развязка вызывает куда более сильный душевный трепет. И опять эти потрясающие чувства детали — крохотный шрам на виске...

Возможно, Набоков все-таки самый мистический русский писатель при всем своем реализме и атеизме. Куда там тому же Булгакову...

В этом рассказе, кажется, впервые Набоков применяет свой удивительный прием замедления или растяжения времени. Когда Эрвин в финале устраивает погоню за последней избранницей, этот бег страсти растягивается на две страницы плотного текста великолепной вязкости, который не перескочить, потому что ритм прозы держит. Читатель изнывает: «ну, скорее, кто же она, чем вызван этот невероятный трепет намерения?!» А потом — бац! — и внезапный финал только сильнее оглушает.

Очень сильный ход, мастерский!

Письмо — репортаж в будущее. Буквально нам, жителям двадцатых годов 21 века. И я лично благодарен рассказчику, что он не послушал своего приятеля, а поделился своими наблюдениями над бытовыми приметами времени. Ведь сила вещей очень могущественна, но часто они оставляют слабы след в прозе, будто и не определяют во многом русло течения жизни. К счастью, Набоков писатель не того пошиба, чтобы манкировать предметами, загромождающими действительность. И читая его первый сборник рассказов очень живо представляешь мир, в котором происходит их действие. Словно на «машине времени» прокатился.

Вот она подлинная смелость художника! Такой высокой пронзительной нотой открывать свой первый сборник. Схватить читателя за горло и как следует тряхануть, чтоб глаза на лоб вылезли. «А что ж там впереди меня ждет?!» — подумает ошарашенный читатель. Очень много всего.

Рассказ ситуационный. Характеров нет, так, мгновенно схваченные, но точные образы. Есть острая фаза человеческой трагедии. И еще — в самом начале творческого пути — Набоков открывает сразу две из нескольких своих главных тем: попытка открыть ходы в потусторонний мир, наладить связь и уступка искусу, потакание собственной страсти с целью преодоления.

Одинокая берлинская ночь описанная матовым петербургским стилем. Еще одно стихотворение в прозе Набокова. Как хорошо ему удается без напряжения и натуги, плавно передать тонкие переливы настроения — от усмешки до пронзительного вздоха — простым течением речи. Счастью его рассказчика веришь. Как камертон, она вызывает схожее колебание струн в собственной душе.

Жизнь! Набоков будто говорит своим будущим критикам, что он не отстраненный и холодный естествоиспытатель, и ему присущи теплые человеческие чувства. И острое ощущение счастья он переживает с тем же душевным трепетом, что и другие смертные. Внечеловеческая красота природы ничего не даст душе и страдающему сердцу без соприкосновения с чудом живой жизни.

И все это сказано в моей любимой манере динамического развертывание метафоры. Мальчик убивал бабочек, а после его смерти бабочка ожила.

Кажется, этот рассказ называют увертюрой к «Защите Лужина»... Талант и безумие, безумный талант... Любовь светской женщины, к художнику парвеню...

Набоков, используя технику классической русской литературы, умеет показать, что он не только оригинальный стилист, но и большой выдумщик по части сжетостроения... И как только такие нелепицы писателям в головы приходят?!. Да еще и оказываются виртуозно исполненными...

А эти детали — гульфик, хромота, скрученная фига!.. Блеск!..

Это большое стихотворение или даже короткая поэма в прозе. С прямым, что крайне редко у Набокова религиозным высказыванием. И хочется воскликнуть: Новый Гоголь явился!

Ан нет! Набоков чуть ли не с литературных пеленок был слишком своеобычен, чтобы послушно подражать классикам. Увлекши читателя на трансцендентную стезю, он совершает на глазах изумленной публики изящный пируэт, и рассказ оказывается поэмой о страстной и высокой любви, что преображает мир и движет светилами.

Печальная, но поучительная история. Очень внимательный и чуткий к деталям человек, прочитал нам урок о грехе беспечности и невнимательности. Счастье человека слишком хрупко, чтобы относится к нему легкомысленно.

Написано блестяще, хотя, возможно, со знаками и символами смерти имеется некий перебор. Но это все от молодецкой удали, осознания своих сильных сил.

Более полувека спустя ученик Набокова (и оппонент одновременно) Виктор Пелевин на эту же тему напишет отличный рассказ «Вести из Непала».

Великолепный фокус! Сам фокусник Шок его несомненно бы одобрил.

Написать рассказ про цирковых артистов, в котором цирка не будет практически вовсе. Только как отправная точка для совершенно чеховского по своему строю сюжета. И я это лишь приветствую. С раннего детства терпеть не могу цирк. Мне всегда казалось странным смеяться и радоваться грустным, печальным вещам. Цирковых было очень жалко, как не может не быть жалко несчастного Картофельного Эльфа.

В этом рассказе Набоков меньше внимания уделяет деталям, хотя и жонглирование ими прекрасно. Больший акцент делается на фрактальной сложности сцепку мелких и мельчайших событий, причинно-следственные связи тянутся друг за дружкой, как сплетенные разноцветные платочки из рукава фокусника. А последний из них будет черным.

Не боясь громких слов, это шедевр в малом эпическом жанре.

И, безусловно, звонкая звукопись фраз бесконечно прекрасна.

«О мир, мир утраченный!»

Напряжения в рассказе, конечно, нет — все растворено в солнечном свете и самой текучести бытия, но есть изгиб эмоции. И создается она в перепаде между тогда и теперь. Березовая роща и Индокитай, крымски косогор и негр с лицом словно мокрая галоша. Русская проститутка, притворяющаяся француженкой.

Судя по рассказу, и впрямь Набоков прожил на юге Франции счастливые месяцы. Никакой ностальгической боли, легкая улыбка над насмешками и превратностями бытия.

И такая потенция была в этом начинающем авторе. Остался бы в Советской России, мог бы стать одним из зачинателей «южно-русской школы» письма.Вместе с Бабелем, Катаевым и Ильфом с Петровым.

В каждой строчке этой изящной и тонкой миниатюры видно, как начинающий прозаик млеет от удовольствия, даруемого самим процессом письма. Он пытается создать настроение горя от любовного страдания, но текст слишком «вкусный» (иного термина и не подобрать, слова на языке таят), им невольно увлекаешься, забывая о переживаниях героя.

И какая хищная внимательность к деталям! Кажется даже, что их количество чрезмерно и они загромождают течение событий в рассказе. Но где-то к середине текста становится понятно, что не событийная канва цель авторского высказывания. Главное здесь — перемена — и кардинальная — настроения, и даже глубже, точки сборки в миросозерцании рассказчика. И совершается этот переворот в сознании именно через изменения отношения к деталям окружающего мира. Они — точки опоры, а не громоздкая помеха. Осмысляя деталь, проникая в суть ее существования, страдалец превращается в художника. В этом и есть ядро и смысл рассказа, а не в разбитом сердце и разочаровании в любви.

И еще. По тональности и строю фраз текст напоминает раннего Бунина.

Ни одной реплики в миниатюре. Блестящая увертюра ко всему корпусу прозы Набокова.

Жизнеутверждающий финал рассказа трогает именно своей недосказанностью. (Красота произведений Владимира Владимировича всегда в недосказанности, если так можно выразиться, в обрыве мысли в нужный момент. И дальше читателю ничего не остаётся, как ощутить красоту). Ведь автор ни словом не обмолвился о том, как же рождение (оно же рождество, тут двоякий смысл) бабочки повлияло на Слепцова. Но этим и интересен такой финал. Надо думать, что Рождество, которое для героя наступит завтра, не допустит самоубийства, которого он жаждет сегодня. Рождество — время чудес, оно подобно рождению огромного шелкопряда, расправляющего крылья и взлетающего. Рождество — время человеческого счастья.

Цирк!

В плохом смысле.

Героям Набокова сопереживать в принципе не нужно, этого в авторском замысле нет и не предполагалось. У него и героев-то, как правило, нет – так, манекены, ярко раскрашенные, попадающие в постановочные ситуации. Но тут нам подсунули героя-карлика, и мне сразу вспомнился Тирион Ланнистер. Точнее даже, актёр Питер Динклейдж, упоминавший в интервью, что ему всегда хотелось играть реальных людей, а не комических карликов.

Набоков вывел нам типичного, нелепого героя-карлика, настолько незамутнённого, что попахивает дебилизмом в медицинском смысле. Как будто умственно и психологически он тоже этакий «получеловек». Его трудно назвать даже сообразительным. Ничем нельзя объяснить его паталогический инфантилизм. Он не какой-то там изнеженный барчук, его психику никто не оберегал – и он ещё в раннем детстве должен был узнать, почём фунт лиха. И если не поумнеть, так озлобиться. Но волею автора герой чист и невинен, как в первый день творения; это такая бумажная, ненастоящая личность, клоун на подмостках – на протяжении всего рассказа мы будем наблюдать, как он попадает в глупые и нелепые ситуации и остаётся в дураках. Сопереживать этой фальшивке невозможно, наблюдать за этим всем со стороны, свысока – тоскливо. И это раскрытая психология? Набоков в принципе антипсихологичен, ему пофиг на людей – он просто наряжает свои куклы словесами, расставляет в причудливые жизненные коллизии, а потом описывает получившийся ландшафт, упоенно подбирая «изысканный декор» (фуу, какое мерзкое получилось определение) для абсолютно театральных, вымороченных чувств. Единственное, что по-прежнему интересно в Набокове – сам подбор слов: то, как он оформляет ими движение, рисует границы мира. (Иногда — то, как он строит сам рассказ. Но не в этом случае). Сто процентов техники при абсолютном нуле содержания.

Выстроен рассказ опереточно. Финальные эпизоды с набегающей толпой театральны до отвращения, финальный финт предугадывается задолго до, и вообще очень типичен для Набокова

В общем, ниже пятёрки рука не поднимается поставить – потому что развешивать слова автор мастер. Но по большому счёту весь этот рассказ – фальшивое, ненужное враньё.

»...выгляну и спрячусь, — а это был не я».

При чтении романа меня не покидало ощущение, что герой романа смотрит на мир через стекла грязных темных очков. Сложно смотреть сквозь стекла, которые вечность не протирали. Эти очки преломляют изображение окружающей его действительности в худшую сторону. Но и без них он существовать не в состоянии, слишком ранима и хрупка его сущность. Его пугает неприкрытая нагота окружающей действительности. Люди, с которыми он пересекается, представляются ему полными ничтожествами, пародиями на Человека. Герман предпочитает не вглядываться глубоко даже в самых близких, уверенный, что его ждет разочарование.

Взгляд его устремлен исключительно внутрь себя, в эту святая святых он не допускает даже жену. Вглядываясь в себя, он шлифует свой образ, доводит его до совершенства. А потом замечает в нем изъян. Ощущает бестолковость, пустоту и ужас своего бытия. Бытия непризнанного гения. Или уже безумца? Герману становится больно, скучно, взгляд его наконец обращается наружу. А что там увидит человек, который всю жизнь был только собственным зрителем? Собственные бесчисленные отражения. Он надевает на случайно встреченного бродягу свою личину и совершает преступление, которое должно было стать идеальным.

Сюжет книги увлекает. А потрясающий слог Набокова как всегда завораживает и восхищает. Рекомендую.

10 из 10.

Чтобы ни говорили, но даже не зная фамилии автора, читатель отметит текст, сильную и очень талантливую руку, которая по буквочке писала слова сплетая из них предложения, мысли, эмоции, переходящие в картины бытия и вполне ощутимые события, которые своими острыми краями царапали душу читателя, до крови, до полного проникновения в суть автора, в полное единение с его мыслями, желаниями и ненавистью к тиранам. И только тут начинаешь понимать, что тогда ему было легче, как ни странно звучит эта фраза, нам сегодня труднее, тиранов десятки, пример заразителен, а «кликухи» передаются по наследству: Первый, Хозяин, Сам, Отец... и метод открытый автором не работает, ибо хочет раб на свою шею хомут... И всё хорошо в рассказе, да только фантастики здесь практически нет, а потому и оценка много ниже той, что должна бы стоять, но рассказ прекрасен, ибо такие произведения на века, ибо тираны даны нам в наказание за идолопоклонство, вождизм и мечту о сильной руке, за мечту о том кто думает за нас, как мы живём, что жуём... Мы рабы... рабы мы!

Небольшой по объему, но достаточно сложный для восприятия текст. Сложность заключается в том, что помимо простого описания одного дня из жизни родителей больного мальчика рассказ содержит неимоверное количество зашифрованных посланий — с одной стороны, явно ничего не значащих для читателя, с другой стороны, словно намекающих на необходимость придания им бОльшего значения в целях получения разгадки.

Каждый из нас так или иначе сталкивался в своей жизни с тайными знаками. Другое дело, как вы на них реагируете. Кто-то просто может воскликнуть: «ведь все вокруг предвещало такой исход» либо «и почему я не придал значения тому-то, ведь оно явно указывало на то-то». Кто-то совсем не обратит внимания на них, а кто-то ударится в панику, и тогда чрезмерное увлечение знамениями может перерасти в фобию, как и случилось с ребенком героев рассказа.

Мать перебирает детские фотографии сына, сопоставляя изменение внешнего образа с динамикой развития болезни. Возможно, она корит себя за то, что сама не смогла остановить развивающуюся фобию сына. А может, она просто принимает случившееся за предначертанное свыше. Порыв родителей забрать сына из мед.учреждения наверняка не первый и не последний. Это спонтанный выброс совести и чувства родительской ответственности. Но и он утихнет под гнетом окружающих обстоятельств ровно до следующего дня рождения сына...

Мрачный текст. Ни единой нотки позитива. Обреченность и безысходность. Тоска и пессимизм. За одно это не могу рекомендовать к прочтению.

Некий Цинциннат Ц. ожидает исполнения смертного приговора. Дни в камере проходят в каком-то фантасмагорическом бреду, первое время кажется, что всё это лишь в воображении подсудимого.

Конечно же, первая ассоциация — с «Процессом» Кафки. Не по смыслу, а по абсурдности происходящего.

Двоякое впечатление: вообще мне подобные произведения нравятся, но вот Набоков почему-то «не зашёл». Заковыристый язык, многочисленные аллюзии — всё это я тоже люблю, но в данном случае оказалось как-то не к месту.

Если разбираться с множеством отзывов о книге, то можно видеть, что они в массе свое негативные. Читатели просто отмечают основные факты и делают очевидные выводы. Автор предисловия к моему изданию «Лолиты» (я не про авторское предисловие) называет такое отношение к тексту «прокурорским прочтением». Но хороший текст подразумевает несколько прочтений. А конкретный вид для случайного читателя вполне можно рассматривать как вероятностное событие. Особенность «Лолиты» в том, что с большой вероятностью случайный читатель остановится именно на «прокурорском». Такая вот своеобразная ловушка от автора. Но зная о ней можно читать так, чтобы умышленно в нее не попасть.

Я согласен, что далеко не все готовы искать смыслы на базе такого материала. Но если уж взялись читать, то, пардон, но вы знали, на что идете. Вас предупреждали. Аж в двух предисловиях.

На самом деле вопрос «про что книга?» очень интересный. Ощущение напонятки по окончанию чтения в голове было немалым. Решивши разобраться, я посмотрел на youtube лекцию Быкова по «Лолите». В результате чего ощущение непонятки усилилось. В конце концов я решил, что чужое понимание мне помощником не станет и нужно таки поискать свое. Что можно сказать по истечению некоторого времени…

Книга таки про любовь, а не про приключения педофила. Как пел Григорян: «Во всякой любви, кроме любви, есть еще много чего». Приключений как раз в книге особых нет, хотя приключений ума хватает. Просто здесь такая любовь. Главный герой на самом деле очень далек от абсолютного зла. Сложно даже сказать, был ли он в жизни Лолиты худшим мужиком. Да и по ее собственным словам все-таки был вполне приличным отцом. Казнить Гумберта особо не стоит. С ним и так автор разобрался.

Свой особый стиль изложения у Набокова безусловно есть. И он сложный. И он не для меня. Периодически приходится обращаться к толковому словарю, т.к. не все слова из текста известны. Кроме того рассказчик периодически вспоминает, что он европеец, и в стиле героев Толстого начинает доносить мысли на французском. Количество ссылок, цитат и прочих обращений к внешним источникам такое, что в конце книги впору размещать «перечень использованных источников», как в каком-нибудь научном труде. Короче, тут есть сложность. И эту сложность нельзя не уважать. Но как писал Довлатов: «Ты уж что-нибудь полегче... Типа — Сергей Есенин, армянское радио…» то чисто мое личное замечание по стилистике. Я люблю, когда о сложном говорят при помощи простого словарного запаса.

В том, что моя оценка меньше десятки, прошу винить набоковский стиль.

Думал написать негативный отзыв, но передумал. Потому что одно дело — моё личное восприятие, которое далеко не образец для понимания произведения, а другое — попытка бесстрастно проанализировать. Хоть оставаться бесстрастным тяжело — попробую.

«Камера обскура» кишит архетипами и символами. Даже в названии. Камера обскура — оптическое приспособление, дающее нечёткое и перевёрнутое изображение. В романе она не упоминается. Но происходящее в нём — не что иное как эффект камеры обскура. Кречмар упрямо не замечает очевидного в любовном треугольнике, рационализируя в свою пользу поведение Магды. Да и вообще манипуляции любовницы воспринимает в искажённом виде, оправдывая и боясь её. То есть налицо перевёрнутая, размытая картина отношений.

Архетипичен и сам сюжет. Измена, любовный треугольник, расплата за собственную подлость — классический пример падения героя. При этом персонажи в романе (из основных) ни положительные, ни отрицательные. Кречмер — просто слабовольная тряпка с болезненным самолюбием, что перерастает в навязчивое поведение. Магду можно понять. Девушка из бедной рабочей семьи, где царит гнетущая атмосфера, как-то должна была устраивать свою жизнь. Другое дело, что путь ею избранный, с точки зрения морали не самый правильный. Горн просто морально незрелый тип. Но ведь он прекрасно знает, что Магда с Кречмаром всего лишь из-за денег и возможности пробиться в мир кино. Поэтому его интригу с Магдой можно осуждать, лишь только симпатизируя бросившему семью из-за несовершеннолетней вертихвостки Кречмеру. То есть все омерзительны по-своему, но не всё так просто, как кажется. В общем, камера обскура, как не крути.

И всё же, несмотря на искусно прописанный сюжет, прекрасный язык, глубокий психологизм и напряжённую концовку (да, она — лучшее, что есть в романе) — поставлю роману невысокую оценку. Скучно было. Неинтересная мне тема, хоть и мастерски поданная.

Один из самых загадочных романов Владимира Набокова посвящён исследованию жизни английского литератора Себастьяна Найта, которое осуществляет некий господин В. , являющийся русским эмигрантом.

Идя по шагам Найта, объезжая страны и города, в которых он жил, господин В. буквально по крупицам собирает информацию.

Это написано по — набоковски подробно, с яркими деталями, и очень интересно, что временами напоминает запутанный интеллектуальный детектив, или сложную шахматную партию.

Перед нами не только клубок жизни Найта, но и увлекательный рассказ о написанных произведениях писателя, которые сами по себе оригинальны и увлекательны.

Так получается роман — исследование с вкраплением множества других сюжетов и микро — романов.

Временами кажется, что деятельность господина В. по изучению жизни и творчества Найта — это ещё один роман самого Себастьяна Найта.

Замечательный роман! Главный герой вызывал на протяжении всего чтения, глубокое отвращение и глубокое сопереживание, одновременно. Не всем так удается — Набокову же, по отношению к моему личному восприятию книги, это удалось. Последние главы

Книга В. Набокова о Николае Васильевиче Гоголе уводит от традиционных представлений о творчестве и личности писателя, которые преподавались нам в школе.

Набоков представляет Гоголя как личность талантливую, но мятущуюся, сомневающуюся, как человека очень религиозного, но в то же время мистифицирующего окружающих (приведены забавные письма Гоголя к матери, где он объясняет свои поездки за границу то придуманной страстью к женщине, то выдуманной болезнью).

Гоголь Набокова — это в первую очередь Гоголь «Носа» и «Шинели»,«Ревизора» и «Мёртвых душ».

Ранние произведения Гоголя, в том числе его сборники «Вечера» и «Миргород» Набоков оценивает, как произведения слабые, пробы пера, а о незаконченном романе «Гетьман» отмечает, что очень хорошо, что Гоголь его не завершил.

Разбирая «Ревизора» и «Мёртвые души» Набоков ни в коем случае не представляет их, как реалистические произведения. По его мнению это эпос, своеобразная сказка о России, написанная из «прекрасного далёка».

Очень любопытная, своеобразная и талантливая книга! Всем поклонникам Гоголя и Набокова рекомендую!

Поэзию Владимира Набокова я узнал и полюбил ещё до того, как в СССР его начали активно печатать.

В середине 80-х годов я послушал рок-сюиту Александра Градского «Ностальгия». Она была написана по стихам В. Набокова и те произведения поэта, которые стали на диске песнями были напечатаны на конверте пластинки.

Помню, я был ошарашен и очарован этими стихами, которые долго повторял про себя.

В начале 90-х был приобретён маленький сборник стихов Набокова, который потом часто перечитывался.

И вот теперь куплено более полное (авторское!) собрание его стихов, и я открываю каждый день для себя новые духовные сокровища, строки о красоте мира:

«В хрустальный шар...»

«Отрывок»

«Пир»

«От взгляда, лепета, улыбки...»

«Бабочка»

«Кто выйдет поутру...»

«К России»

«Ах, угонят их в степь...»

«Прощай же книга».

Это — далеко не полный перечень любимых стихов.

Книга красиво оформлена внешне и призываю всех погрузиться в поэтический океан творчества поэта.

С первых строк погружаешься в волшебную сказку: гость входит в дом, в прихожей пальто и шубки обоего пола, а узел галстука в зеркале поправляет отражение. А дальше отворяется дверь в залу, и всё вокруг заполняет музыка. Играет рояль. Гости слушают без интереса, не проникаясь красотой звучания. Но вдруг он видит ее, и начинает звучать музыка памяти — первые встречи, влюбленность, страсть, охлаждение, обида, расставание... Не произнесено ни слова, но музыка окутывает героя, отделяя его от других людей в зале, полностью замыкая в остро-трагических и таких прекрасных моментах не столь уж и давнего прошлого.

Я чувствовала музыку как нечто, бережно защищающее героя от внешнего. Потом появились ощущения героя: сначала музыка была для него, как клетка — он не умел ее слушать, не любил, не понимал, — потом вдруг нахлынула живая музыка и стала стеклянным кубом, заключившим в себе его и ее, хотя бы ненадолго вместе.

Потом всё закончилось. Что играли, осталось невыясненным. Просто был момент единения музыки, воспоминаний и острой тоски по ней и когда-то бывшему счастью.

Автор запечатлел момент наивысшего взрыва чувств в жизни вполне обычного, приземленного человека. Это было мучительно-прекрасно, пронзительно и ощутимо. На этот раз Набоков отказался от свойственного ему приема нагромождения красивых и неожиданных слов. История рассказана просто и лаконично. Так, что перехватывает дыхание.

«Лолиту» прочёл ещё 20 лет назад в 1998 году, с тех пор не перечитывал, но восприятие несколько изменилось. Понятно, что у Гумберта не всё в порядке с головой, да и у Лолиты, пожалуй, тоже. При чтении сложно кому либо сочувствовать. Скорее ощущаешь любознательное высокомерие, эк его корёжит и было бы из-за чего. Но вот конец истории, Куилти этот, заставляет многое переосмыслить — вот где настоящее чудовище, здоровое и циничное. Назвать «Лолиту» апологией педофилии можно с теми же основаниями как «Убийство Роджера Экройда» призывом к истреблению английской аристократии.

При этом с возрастом понимаешь, что основная беда Лолиты не в Гумберте, а в отсутствии рядом отца, мужчины, которого можно взять за образец и любовь которого в состоянии защитить уязвимую детскую натуру, дать тот стержень, что позволит стать хозяйкой своей судьбы на долгую и счастливую жизнь. Любите своих детей, занимайтесь ими! Мы только звено той цепи поколений из прошлого в будущее, но мало произвести на свет ребёнка. Чтобы цепь была надёжной и прочной, необходимо затратить массу усилий. А то ведь одни отцы даже алименты не платят, другие платят, но ребёнка не видят, оставляя без необходимого внимания, третьи, даже живя в семье, вечно заняты чем-то ещё.

Сам роман написан хорошо, довольно богатым языком, насыщен образами, при этом местами ощущаешь, что перевод, пусть и авторский. Однако, для книги об американских реалиях это нормально и даже в плюс. Понятно, что мало кто считает мощный пласт реминисценций и аллюзий, заложенный в текст романа. Так ведь для этого и существуют критики, с лупой разбирающие каждую строчку вот уже не одно десятилетие.

Что ж... Если это — история несчастного больного человека (а такая точка зрения популярна в отзывах), то, наверное ей место не на книжных полках, а в закрытых медицинских архивах. Если это детектив (а гг по законам многих стран, в т.ч. и нашей, является уголовным преступником, а повествование — не что иное, как история его преступления), то изложение книги совершенно неприемлемо, ибо попытка оправдать действия преступника , вызвать симпатию/сочувствие к его личности, совершенно аморальна, и сродни приравниванию жертвы и преступника. Так что не возьмусь обсуждать не сильно меня впечатлившую литературную составляющую, однако моральная сторона книги вызывает омерзение. Впрочем, неудивительна её относительная популярность : на западе со второй половины 20 в. как никогда сильно педофильное лобби во властных группировках, потому поддержка издания осуществлялась солидно и дорого. Фильм сняли качественный, с авторитетными артистами , тиражи огромные по всему миру (правда, уже спустя несколько лет после написания, во многом даже после смерти автора). Моё личное мнение : произведения, пропагандирующие (т.е.выставляющие в сколь либо выгодном, сочувственном ключе) сексуальные перверсии(т.е. извращения, по-русски) должны до массового читателя не допускаться законом. И ничего неоднозначного при оценке книге нет.

В далеком 1996 этот роман потряс меня. А сейчас, когда я отец и у меня растет дочь, да и годы как никак, ничего кроме омерзения это не вызывает. И уж тем более перечитать- не удалось ( не смог) и спустя несколько лет.

Пора обедать. А значит: отложить книгу, которую я сейчас читаю, и идти на кухню. С гримасой отвращения закрываю обложку и шепчу про себя: «какая мерзость»… Пытаюсь вспомнить: читала ли я в своей жизни что-то настолько же мерзкое. Да, читала. Бывало и хуже, правда, не часто. Но если те, другие книги, которые хуже, вызывали прям-таки бурю эмоций, то эта – лишь апатичную брезгливость. Наверное, именно поэтому и не хочется ставить книге единицу, хотя она, пожалуй, её и заслуживает.

Я читаю Лолиту.

Само имя героини стало синонимом слова «нимфетка», получившим широкое распространение опять же благодаря этому роману. И одного я не понимаю: почему нарицательным не стало имя героя? Ведь не будь таких, как он – сытых лысеющих мужчин среднего возраста, испытывающих нездоровую страсть к ещё не оформившимся девочкам – тогда не было бы и девочек, которые вполне естественно хотят повзрослеть как можно быстрее. А герой, хоть и понимает всю противоестественность своих влечений – всячески им потворствует. И презирает всё и вся вокруг себя, кроме объектов своего сексуального влечения.

Но как не прискорбно, а к этим разочарованиям (разве что в меньшей степени) я была готова. А к чему я была не готова – так это к качеству русского языка. Человек, научившийся читать, писать и думать по-американски, взялся переводить на уже утерянный собой язык самого себя. На выходе получаем орфографические ошибки, неуместный французский, совершенно нечитаемое для русского человека построение прямой речи. А при попытке фонетически перевести слово «girl», автор даёт целых три варианта транскрипции. Единственный плюс стиля автора – смелость с эпитетами.

И конец. Да, ещё одна причина, почему не ставлю единицу.

Неоднозначный роман. Честно говоря, не ожидал такой откровенности хотя я и не ханжа. Если коротко, то роман о мужчине по имени Гумберт Гумберт, который приезжает из Европы в США и знакомится с женщиной и ее дочкой Лолитой тринадцати лет в которую влюбляется и растлевает ее, а потом начинается «роуд муви» и предсказуемо не самый не счастливый конец.

Перед прочтением я посмотрел лекцию Дмитрия Быкова о смысле романа «Лолита» и понял, что в это произведении можно найти много смыслов. И кстати я рекомендую посмотреть данную лекцию. Кто-то говорит, что он о любви, кто-то кричит о педофилии, другие находят образы растления Америки Европой. Лично я увидел здесь жалкого, несчастного и больного человека, который изначально был обречен на ужасную судьбу и который постепенно сходит с ума. Это прослеживается по динамике и стилю повествования, которые из четкого изложения переходит в какой-то откровенный бессвязный бред к концу романа.

Хочу отметить одно, что роман не оставит равнодушным никого. И я думаю его стоить прочесть ради понимания жанрового феномена Лолиты.

Русь покинула даже всякая нечисть лесная и попёрла куда могла...

А кто-то прижился...

Опять и опять так и будет повторяться.

Новая нечисть и нежить и опять роща сгорела...

Цирк!

У одних он ассоциируется с чудом, ожиданием представления с фокусами, у других – с дурачеством клоунов, у третьих – с красотой гимнастов и эквилибристов. И многое многое другое. Только рассказ Набокова об изнанке, о тени жизни цирковых актёров.

В произведении есть место и юмору и любовной геометрии и магии да неожиданным поворотам, но более – раскрытой автором психологии, помноженной на красивый чувственный язык повествования. Дрессированные звери, ограниченные ареной, будут закрыты в клетках, а люди, в свою очередь, зажаты рамками малого роста, но не талантов, временем выступления сегодня здесь, завтра – там, а более чувствами и обязанностями. И вовсе не светла жизнь под шатром.

Вспоминаются рассказы “Гуттаперчевый мальчик”, “Девочка на шаре” и “Allez!” и даже клип Кристины Агилеры “Hurt”. Тонкий жизненный и яркий рассказ.

С позволения ценителей литературной классики 20 века, внесу и свои пять копеек. Которые, к сожалению, в моем субъективном валютном курсе, имеют отрицательный номинал. Да, я человек, которому не понравился набоковский роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта».

Почти как на исповеди или допросе, что бывает порой совмещенными процессами, говорю: к творчеству Владимира Набокова я прикоснулся впервые. С личностью писателя и примерным содержанием его биографии и библиографии знаком не так уж плохо, но и не шибко хорошо. Смотрел, как и многие, думаю, американскую экранизацию «Лолиты», читал несколько статей о его достижениях в литературном творчестве, слышал дифирамбы от друзей и все. Знаком с идеей Набокова заменой иностранщины в виде «кроссворда» на «крестословицу», забавное и даже красивое звучание которой вызывает у меня всемерную поддержку такого предложения. НО! Фраза, мысль некоего критика или иного деятеля культуры, имя которого я сейчас не вспомню, вызывает у меня определенное неумение после прочтения «Истинной жизни...». А именно в высказывании кроме воспевания похвал гению Набокова упоминалось, что если бы не все беды (конечно же большевики в первую очередь!), которые накинулись на Россию в 20 веке, то ее литература была именно набоковской по своей форме! Знаете, слава богу, что не стала. Но обо всем по порядку.

Не так давно я также прочитал великолепное пособие, даже катехизис истинного последователя Чистоты Русской Речи. А именно «Слово живое и мертвое» Норы Галь. И быть может отпечаток от мощных духовных и лингвистических посылов книги еще не сильно отразились на моем собственном творчестве, но на восприятии других литературных и не очень трудов точно сказались. Уже читая заглавную статью в сборнике двух романов Набокова под авторством Александра Долинина, я усомнился в дальнейшем чтении. Во-первых, спасибо блин за спойлеры! Что издательская аннотация, что эта поганая статья — ну зачем, зачем вы раскрыли содержание романов под обложкой? Какого черта. Но я подумал, быть может, содержание не важно, зато форма, форма-то все окупит! И это во-вторых. Что автор статьи, что Набоков и/или переводчики его, использую загроможденные, замусоренные и ни чуточки не простые языки. Нет, все читаемо, порой даже красиво, но редко. Иностранные слова ради щеголяния, заумь также всякая, многочисленные сложные предложения. Не знаю, стоит, наверное, винить в этом только переводчиков (и отдельно Долинина), и то, что писались произведения в сборнике (обозреваемая книга и «Просвечивающие предметы») на английском языке в период, когда Набоков только начинал литературничать на этой заморской мове. Но разве содержание столь грандиозно, как кричат об этом «фэны-фолловеры-знатоки» Владимира Владимировича (напоминаю, что не того самого!), имея в виду совокупное книжное наследство писателя? Поднимаются ли там относительно высокие, значимые темы, имеются ли там соответствующие глубинным смыслам герои? Эх, не сказал бы. Прослеживаются неизбежные антисоветские мотивы, о которых я лишь упомяну. Бросаются в глаза потуги тем о творческой деятельности, которая неизбежно сочетается с долей причудливости, лености и снобизмом, тягой и ощущением себя элитарной фигурой. Картины не бедной жизни, каких-то душевных метаний... В общем все то, что в моей жизни пролетария умственного труда (на полставки с физическим), который за собой имеет багаж прочитанных книжек, характеризуется как «сопли, размазанные на пустом месте». Грубовато, но то, что все тягости бытия главных героев гиперболизированы и возведены в довольно глупый ранг вездесущих. Пустой, выхолощенный эгоизм с песнями о «тяжелой жизни творца». Творца, лишившегося родины из-за гадких красных фашистов... Трудности масс, вопросы мирового масштаба, вечные проблемы бытия? Нет, в романе о таинственной сущности деятеля культуры, которого простому человеку не понять. Плачи Ярославны какие-то!

Конечно, я утрирую. Конечно, абсолютного отторжения идеи «Истинной жизни...», как и герои его, у меня не вызвали. Некоторые отрывки в плане сюжета и повествования очень хороши. Но не на том уровне, который я хотел увидеть. Очень худо, что издатели спалили мне развязку и раскрытие постмодернистскую игру. Наверное, вину стоит возложить и на переводчиков. И на сам факт того, что книжка переведена с английского, хоть и написана русскоязычным автором. В итоге, я скорее всего просто выбрал не правильную книгу для начала знакомства с Набоковым. Так что идею обретения любви к его книгам не оставляю, но откладываю на потом! )))

Блистательная, жалкая, заезженная и всякий раз сыгранная по-новому человеческая комедия. Будь я помладше, она бы меня возмутила. Будь я менее привычна к фортелям господина Сирина-Набокова (и еще многое множество странно искаженных имен, смутно знакомых лиц, едва уловимых отсылок и довольно жестоких игр с читателем и героями), она бы оставила меня в состоянии острого, болезненного недоумения — как в свое время «Защита Лужина». Теперь же я, слушая, наслаждалась тем, как виртуозно ведет автор свою партию в, казалось бы, нескольких отдельных музыкальных темах: здесь и патетическая вагнеровская ария, и тихий церковный псалом, и залихватский фокстрот, и немудреная песенка из пивной (недаром же главную героиню зовут Магдой, как великую Марлен Дитрих — и в этом чудится тонкая авторская насмешка), и вкрадчивый, безудержный в своем коварстве свинг, исподволь подчиняющий и заставляющий героев плясать под разнообразные дудки. На самом-то деле, накладываясь друг на друга, сливаясь, они образуют весьма гармоничную какофонию настоящей жизни, перед которой бессилен даже создатель. Кинороман, искусственный и визуальный до предела, оборачивается настоящей драмой, настоящими слезами, настоящими чувствами — а заодно довольно справедливым, хоть и почти случайным воздаянием. Причем не одним лишь Кречмару и Магде, не только заигравшемуся в мелкого беса Горну, но и наблюдательному, хотя не от мира сего Зегелькранцу, и совестливому, благородному Максу, и смиренной, достойной Аннелизе. Жить с широко открытыми глазами, вовсю идеализируя мир и окружающих, разумеется, можно. Только зачем? Рано или поздно жизнь покажет тебе всю глубину твоих заблуждений. А заодно — простую истину: анекдота или оперы из брака, может, и не сделаешь, но вот дешевый водевиль — в два счета.

Некое подобие «Процесса» Франца Кафки, но как по мне Набокову до него далеко.

Книга сложная и я ее не особо даже понял,с Кафкой было гораздо легче

Я читала «Камеру-обскуру», правда, очень давно, но в общих чертах все равно помню и совершенно не понимаю, чем эти две версии принципиально различаются. Может быть, Набоков и переработал какие-то детали, но весь основной ход сюжетной линии, фигуры основных персонажей и т.д. — те же самые. Получается, сюжет во всех его поворотах был мне известен заранее, поэтому не скажу, что читать было особо интересно.

С другой стороны, Набоков, конечно, прекрасный стилист и чтение его доставляет удовольствие как процесс, не сюжетом, а самим слогом.

Кстати, перечитывание того же романа лет десять спустя заставило задуматься по поводу его переоценки. Раньше мне казалось, что вот, два злодея обманули бедняжку Альбинуса, и он тут жертва. Но сейчас я начинаю верить, что Альбинус-то как раз получил по заслугам, и даже меньше, чем по заслугам. А Марго с ее любовником пусть и не слишком чистоплотные люди, но, в общем-то, не они причина его несчастий, а исключительно он сам. Потому что он единственный человек во всей этой ситуации, кто ни на секунду не задумывался головой вообще. Такой золотой мальчик, привыкший получать все, что захочет, за деньги, которые он не зарабатывал. Легко ему смотреть свысока на неумение Марго вести себя в обществе, когда она — из трущоб, а он — из высшего света. Это как провинциалы пробиваются в люди в большом городе, обходя «местных», потому что не расслабляются и не ждут, что все сложится за них само. Такая суровая житейская правда. Заработай Альбинус бы сам свое состояние — ни черта он не дал бы себя развести молоденькой потаскушке.

Для понимания и погружения в этот рассказ нужно учитывать тот факт, что Владимир Набоков был синестетом с рождения. Для него звуки имели форму и цвет, также как и цвета обладали созвучиями, поэтому любое произведение искусства воспринималось сразу на нескольких сенситивных уровнях, оказывая влияние гораздо большей силы и могущества, чем на обычного человека. Всех персонажей можно условно разделить на типажи в зависимости от их отношения к прекрасному: полковник — достаточно простой и тривиальный человек (в чём он сам признаётся), он ценит красоту в том чопорном смысле, когда живопись выполняет задачу скорее интерьерную, чем эстетическую, её цель в случае полковника — радовать его глаз и глаза гостей его замка; Симпсон — полная противоположность полковнику, человек настолько сенситивный, что окружающий мир ему порой представляется целой анфиладой красок и созвучий, гармонично смыкающихся в его сердце; Магор — когда-то он был точно таким же как Симпсон, но со временем утратил подобную чувственную созерцательность за ненадобностью (он посчитал это опасным) и посвятил себя реставрационному делу и продаже произведений искусства таким ценителям как полковник, красота для него перестала быть чем-то фантастическим и непознаваемым, уступив место практичности и умиротворению; Фрэнк, сын полковника — человек, который всю жизнь сопротивлялся своей природе, будучи одарённым художником, он считал, что занятие это недостойно благородных мужей, ибо ведёт к разладу человека с обществом, а значит и с нормальной жизнью, но, тем не менее, жажда прекрасного оказалась в нём сильнее, чем желание быть социально реализованным; Морийн, жена Магора — вот этот персонаж в рассказе и является физическим олицетворением красоты, символом всего прекрасного, что заставляет людей просыпаться среди ночи и всматриваться в полотно художника, а художников — запираться у себя на все выходные, чтобы творить.

Если назначить всем персонажам такие роли, то событийный ряд становится вполне логичным, точно выверенным сюжетом.

От себя могу сказать, что не встречал у Набокова слабых работ в принципе. Всё очень полифонично, насыщено и написано великолепным языком.

Весьма увлекательная вещь, написанная крепким языком, к которому однако нужно привыкнуть, с не картонными персонажами разной степени интересности, и простеньким, но хорошим сюжетом.

Немного о персонажах:

Гг (которым вроде бы, по началу, является Франц — юный провинциал, жаждущий любви, а точнее женщин) меня, если честно, разочаровал: сначала он казался многообещающим персонажем, с некоторым потенциалом, но потом стал какой-то марионеткой, бесчувственным механизмом.

Марта — яблоко раздора, так сказать, движущая сила романа, весьма примечательна. Пытающаяся сохранить красоту и молодость, и именно ради того чтоб доказать самой себе, что она так же хороша как и раньше, она заводит любовника, что служит толчком к развитию событий.

Драйер так вообще самый любопытный из участников треугольника. И не соглашусь с авторами отзывов, который утверждают мол все персонажи моральные уроды, ну да не распознал Драйер сразу, что его жена больна, но это лишь из-за невнимательности, и он её все-таки любил, по своему...

Но из всех персонажей, как главных — так и эпизодических, меня сильнее всего поразил безумный владелец квартиры, а его последняя фраза адресованная Францу(«Прочь, вас больше не существует!») вообще нечто!

Об остальном(жанровой классификации, идее, значении романа и проч.) в других отзывах сказано вполне.

Для знакомства с творчеством Сирина роман хорошо подходит.

Очень трогательный проникновенный рассказ о том, как здорово быть сыном министра и крупного политического деятеля в Российской Империи.

Для тех, кто в состоянии идентифицировать себя с детьми миллионеров и политической элиты, такое чтение, должно быть, доставляет массу удовольствия. Но мне лично было неприятно читать, поскольку я из простых, из кухаркиных детей, которых господа Набоковы за людей не считали.

В предисловии к роману сын писателя, на чьей совести выход этого творения в свет, расхваливает его как шедевр из шедевров, вершину творчества Набокова, вобравшую в себя все его лучшие черты. Наглая бессовестная самореклама, как она есть.

Книга представляет собой историю жизни беспутной женщины Лауры и её мужа. Лаура самим автором сравнивается с Лолитой и выставляется в весьма неблаговидном свете, будто автор под конец жизни воспылал отвращением к созданному им образу. Это интересный мотив, особенно для любителей копаться в его творчестве. Очень ярых любителей. Всем остальным читать сие на свой страх и риск.

Сюжет о Лауре и её мужчинах и так довольно скучный, так ещё и написан он невероятно ломано и мутно. Как бы не старался набоковский сын сделать повествование связным, книга явно недописана. Явно отсутствуют большие куски текста, отчего невнятное подобие сюжета то скачет галопом, то застревает на бессмысленных описаниях. Набоковский стиль прорывается в некоторых местах, но по большей части текст суховат – так что поклонники его языка вряд ли получат удовольствие от этого произведения.

Любители крепко сбитых сюжетов, внятного повествования, прописанных персонажей, постмодернизма и глубоких смыслов могут смело проходить мимо. Книга способна заинтересовать разве что литературоведов, да и как черновик, а не самостоятельных роман. Невнятный черновик, который наследник писателя по понятным причинам назвал романом и решил издать.

Признаться, я не ожидала от Набокова столь слабого произведения. Это пьеса, и в ней не может быть цветистого стиля, свойственного писателю – так что ему остаётся выражать свою мысль сюжетом и диалогами. И получается у него плохо. Диалоги выглядят так себе – чрезмерно пафосные и какие-то слишком обыкновенные. Подобные диалоги легко представить в какой-нибудь написанной на заказ пропагандистской вещице, над которой автор не особо задумывался, но не в произведении Набокова. Сюжет же и вовсе слаб. Если конечно можно назвать полноценным сюжетом трагичную, но весьма просто поставленную ситуацию, без сюжетных поворотов и выраженной кульминации. Если бы я увидела это на сцене, я была бы разочарованна потраченными впустую деньгами. Не то чтобы я любила Набокова, но даже от него я ждала чего-то более сложного в сюжетном плане.

Характерный для Набокова роман о природе одержимости. Описание детства героя крайне показательно и интересно в контексте развития его личности. Сквозит ностальгией по потерянному отечеству и воспоминаниями по покинутым усадьбам, стремлением вернуться в загадочный мир детства. Особенно понравилось размывание объективной реальности героя и сливание его с миром идеальных шахматных комбинаций. Важную роль играет любовная линия и попытка изменить внутренний мир человека, по сути, идиллия из жалости в духе Обломова.

Что могу сказать? Понравилось, но совершенно не ожидал, что роман будет совсем не эротического характера. Достаточно сложная драма, сложная ровно настолько, насколько необходимо, чтобы вызвать своего рода жалость не только к Лолите, но и к главному герою.

Язык прекрасен, описания богаты, передача чувств на высоте. Множество пикантных и метких замечаний касательно внешности, эмоций и отношений.

Концовка тут двойная — последняя встреча с Долорес и убийство Куильти. Последний понравился своей странной обреченно-нигилистической харизмой.

Надо сказать, что множественные пируэты, отсылки и анаграммы не играют для меня никакой роли. Считаю, что это самое легкое и последнее, на что надо обращать внимание.

Вечные странствия напомнили роман «В дороге» за авторством Керуака.

А Гумберт Гумберт был обречен с самого несчастного детства.

«Ада, или ад литературы»

Многие критики отмечали у Набокова одну забавную деталь: вскользь он весьма пренебрежительно высказывался о признанных гениях литературы, в частности, о Достоевском и Салтыкове-Щедрине. А говорю я это здесь потому, что, по моему мнению, самому Набокову так и не удалось из разряда талантов (и талантов первого уровня) перейти в разряд гениев. Для него эта самая «гениальность» оказалась асимптотой, к которой он подошел очень близко, но так и не коснулся. Роман «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника» представляется мне колоссальным, но тщетным усилием перейти заветную черту, прыгнуть, что называется, выше головы (да простится мне).

Мир, в котором, существуют персонажи романа, скучен — его черты ничем не обусловлены, кроме какой-то смутной внутренней логики автора. Это странным образом напоминает ранние романы М. Муркока о Джерри Корнелиусе (тоже, подобно Вану Вину, «супергерое»). Несмотря на то, что мы наблюдаем героев романа с отрочества до старости, в тексте абсолютно отсутствует какая-либо романная динамика, какие-либо «цели». Собственно говоря, не прослеживается даже т.н. «внутреннего мира» — мы словно читаем некий огромный «комикс», хотя бы и с предложениями в полстраницы. Герои, кажется, вообще не думают, точнее, не размышляют ни о чем. Может быть, это очередное достижение писательского мастерства? Если так, то ценность его сомнительна, так же как сомнительна ценность многих натуралистических подробностей. «Ада» — один из наиболее изощренных текстов Набокова, но меня не покидает ощущение, что всё это великолепие синтаксиса и полиглоссии растрачивается впустую. Автору особенно-то и нечего сказать своему читателю. Правда, он говорит сам с собой, и весьма прихотливо, показывая по всей видимости своё интеллектуальное превосходство над читателем, так что если кому-то хочется прикоснуться — попробуйте... Жизнеописание Вана и Ады – нарочито неторопливое смакование роскоши (особенно, в первой части) настойчиво ассоциируется у меня (естественно, без всяких прямых аналогий) с детством и юностью самого Набокова, проведенных под Петербургом в особняке размером с дворец, прислугой в количестве пятьдесят душ, простите, человек, двумя шоферами и «деньжатами» (как выразился один критик), и с каким-то бессмысленным животным бытием. Но и только. За всем этим как-будто «что-то стоит», но что?

У ряда критиков и у ряда читателей присутствует, на мой взгляд, стремление приписать Набокову некие «характерные» элитарные свойства и увидеть в его текстах то, чего в них на самом деле нет. Вот, например, подходящая цитата из аннотации: «История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти…. превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени». Одна из цветистых и «характерных» фраз ни о чем… Готов признать свою читательскую наивность и простодушие, но мне кажется, несмотря на всю «откровенность», ничего нового Набоков здесь не сказал – не обнажил, хотя отличился, как всегда, в форме изложения. Очередная попытка зафиксировать в языке ускользающее и утрачиваемое время, если она действительно была, не особенно удалась.

В своей монографии «Фантастика и футурология» С. Лем зачем-то стал разбирать произведения Де Сада, и пришел к выводу, что дальше маркиза в этом направлении продвинуться невозможно (да и зачем, интересно знать). Так же и в этом случае, нельзя продвинуться дальше Набокова по пути эклектичного описания порочной, свирепой и бессмысленной чувственности (не только сексуальной – Набоков, конечно, гораздо более всеобъемлющ по сравнению с Де Садом) и по пути доминирования разрастающейся и распадающейся формы над содержанием. Другой путь (как знать, может быть именно тот, что ведет к стану гениев) был намечен Набоковым в романе «Дар», но по нему он дальше не пошел, вероятно, в связи со сменой рабочего языка, окончательным отрывом от своих корней. Заслугу Набокова я вижу в том, что в своем романе «Ада» он талантливо (!) показал ужас (ад, если угодно) человеческого существования, в мире, полностью лишенном всяких ростков идеализма и нравственности, либо религиозного чувства. Это тоже, своего рода, «планетарная фантастика». Контраст между безудержным эросом юности и старческим уродливым бессилием в итоге выражен вполне отчетливо. Но без действительного, а не формального человеческого содержания все прочие сугубо литературные смыслы представляют, мне кажется, глубокий интерес для узкого круга… Тот же Лем писал, что человек может полностью поместиться в «Илиаде» или «Одиссее». Из «Ады» же хочется поскорее, так сказать, выйти. Парадокс: не смотря на то, что язык романа, в определенном смысле, совершенен, я не чувствую в нем никакого очарования искусства. Может быть поэтому столь удивительно мрачной книги мне, пожалуй, никогда не доводилось читать.

Романы Набокова часто (и даже, как правило) оставляют после прочтения тягостное ощущение. Вершиной в этом отношении является «Ада». Но и более ранний (и вообще из другой, русской жизни) роман «Отчаяние» также весьма примечателен.

Начать с того, что в романе не то чтобы нет т.н. «положительных героев», но и вообще «нормальных» людей. Здесь действуют только более или менее гротескные и малоприятные персонажи. Это можно объяснить тем, конечно, что все они видятся через призму искаженного сознания ГГ, от лица которого и ведется повествование. Но в нем самом тоже заключено противоречие. С одной стороны это человек весьма недалекий, ничем, по сути, кроме достаточно скромных обывательских радостей не интересующийся. Но с другой – это глубоко рефлексирующая натура, которая оказывается даже способной писать книги – психологические романы. Ведь его дневниковые записи и есть роман. Это, в свою очередь, можно объяснить тем, что на самом-то деле книгу пишет Набоков, а не берлинский коммерсант. Но тогда для чего, хочется мне спросить, он её пишет? Пожалуй, для того только, чтобы в очередной раз и весьма убедительно показать образцы и образчики человеческой подлости (как, например, это сделано в письме, полученном ГГ от брата своей жены). Ведь весь «детективный» сюжет достаточно примитивен и играет вспомогательную роль, а трость, забытая в машине вообще выглядит как нарочитый рояль в кустах. Да и совсем не верится, что этот коммерсант — эмигрант вообще способен на такие высокие чувства как отчаяние, скорее, только досаду и страх. Трагедийный пафос последних строк романа не способен, на мой взгляд, исправить это общее впечатление. По своей атмосфере «Отчаяние» напоминает другой берлинский роман Набокова – «Король, дама, валет». Последний, однако, смотрится гораздо более цельным, завершенным и убедительным психологически.

Что касается т.н. «внетекстового» содержания романа, аллюзий, «литературных игр» и т.п., то я не склонен его переоценивать, т.к. я убежден, что не оно определяет, в первую очередь, ценность того или иного писательского творения. Не так-то всё просто устроено в литературе… Разбираться в таких вещах (а может, и придумывать их) – занятие для профессиональных набоковедов, само по себе, впрочем, небезынтересное. Набоков — тонкий художник и знаток, но вовсе не «интеллектуал» и философ. За исключением таких книг как «Бледный огонь» и «Ада» все романы Набокова вполне доступны «рядовому» читателю или, во всяком случае, тому, кто смог прочитать их до конца.

Так есть ли в «Отчаянии» положительные стороны? Несомненно, да. Это то, в чем Набоков был всегда силен и, иногда, безупречен – отдельные мизансцены, удачные эпитеты, неожиданные сравнения, беспощадно точные и едкие характеристики. Жаль, что всему этому в данном случае не хватило столь же запоминающейся общей смыслообразующей идеи. Но, возможно, вся эта тяжелая атмосфера «отчаяния» каким-то образом воплотилась в следующем русском романе Набокова (действительном шедевре) – «Приглашении на казнь».

Что для меня «Большая литература»? Это множество пластов смысла и символизма. И Набоков в этом плане — мой автор.

Язык Набокова — это одно из основных действующих лиц в романе. Он завораживает, гипнотизирует. Им восхищаешься. Но именно он служит не притягивающим фактором, а охолаживающим. Из-за его нереальной красоты читать книгу довольно сложно. И ты не бежишь к ней в любую свободную минуту, а скорее прикидываешь — времени сейчас не много, поэтому читать не буду. О, эти легендарные абзацы на две-три страницы! Довольно изнуряющий марафон внимания, если честно. А какое хитрое своей фонетикой имя у главного героя? Лужин. Лужить. Лужа. Ложа. И нетипичное для русской литературы, но интересное название «Защита Лужина». Нет, в основном даже не шахматная. Психологическая.

Считается, что прототипом Лужина стали сразу два великих шахматиста. Один из них дал ему свое детство (Александр Алехин), второй — свой финал (Курт фон Барделебен). Но Набоков подмешал в эти истории мистики, добавил нерва, отодвинул турнирную рутину, и перед нами оказался сверх-человек, интеллект которого сам достоин называться миром, дорого поплатившийся за эту свою «одну, но пламенную страсть» пренебрежением к своим близким, трусостью, одиночеством. На самом деле — больше людей сведено к Лужинскому знаменателю. И дело даже не в гроссмейстерах (читала, что до четырех человек — плюс Акиба Рубинштейн, да и сам Набоков, что уж скрывать), дело вообще в потерянном революцией поколении неприкаянных мальчиков без имени, самоотверженных девочек, инфантильных родителей, брошеной прислуги.

Лужин — человек, живущий в мире шахмат. Остального мира для него не существует, как и не существует, в общем-то, для мира самого Лужина. Он, потеряв в детстве имя, приобрел великую страсть к черно-белому полю. И потерял жизнь, когда имя к нему вернулось. Лужин — это неприкаянный гражданин мира, человек без национальности. Старая родина исчезла, к новому месту не привязался.

В книге описаны три периода жизни шахматиста. Детство до 14 лет, отрочество от 14 и старость, внезапно наступившая в 40.

Нет имен собственных. Лужин, старший Лужин, мама, доктор с драгоценными глазами и бородкой, невеста со временем изменившаяся в Лужину, теща, тесть, девушка-прислуга... Имена названы либо у дальнего круга окружения этого «эпицентра несуразности», либо уж у совсем эпизодических лиц.

Хочу оставить немного впечатлений о героях.

Автор провел героя через все шахматное поле за 40 лет (а не отсылка ли это к Моисею?), чтобы, возведя в ранг дамки, провести обратно к истокам. А, может, это набоковское пророчество — сколько не бегай от монархии, все равно Россия к ней вернется? Да, у меня осталось много тем к размышлению, и я не спешу знакомиться с критикой, чтобы не портить впечатления от книги.

Не могу не поделиться своим самым сильным литературным впечатлением за последнее время. Мне очень по вкусу книги, допускающие различные истолкования и заставляющие поломать голову над смыслом прочитанного, и книг таких мне попадалось немало, но, опираясь на весь свой читательский опыт, с уверенностью могу заявить, что «Приглашение на казнь» выходит для меня на первое место по многовариантности интерпретаций. Перелистнув последнюю страницу, задаешься вопросом: что это было? Да, разумеется, я почитала отзывы в сети, с некоторыми из которых очень хочется не согласиться. Я не думаю, что весь этот фантасмагорический сюжет был создан только для выражения переживаний ГГ, чувствующего себя инородным телом в человеческом обществе. (Что, кстати, совсем не ново). Так же как не думаю, что все описанное в романе — бред пациента психиатрической клиники, вступившего в финале в стадию ремиссии. )) На мой взгляд, Набоков создал уникальную притчу об иллюзорности окружающего мира и о том, что только, осознав эту иллюзорность можно прийти к такому финалу, к какому в итоге пришел Цинциннат. А называть это «просветлением» или как-то иначе, не так уж и важно по сути...

Для меня удивительно, что Набоков прославился на весь мир «Лолитой», а не этим шедевром сюрреализма.

Камера-обскура— это оптический прибор, прадедушка фотоаппарата. В переводе с латыни— «темная комната».

Любое художественное произведение несет в себе частицу автора: его воспоминаний, мировоззрения, прочитанных им самим книг, наконец. Знакомясь с биографией автора понравившейся книги, можно буквально проследить, откуда тянутся корни идей и проблем художественного произведения. На тему творчества Набокова написано множество литературоведческих трудов. Я нахожу основным лейтмотивом произведений Набокова— любовь к юной девушке(иногда совсем уж юной), причем это может быть любовь между двумя молодыми людьми, или чувства взрослого, без пяти минут пожилого, человека к молодой девушке. (На самом деле нет, если капнуть поглубже). Как раз последний случай и описывается в «Камере обскура».

Художественный критик (по аналогии с литературным, не уверен, что таковой термин существует), лет сорока, живет спокойной размеренной жизнью в 12-комнатной квартире со своей женой и дочерью. Эта семейная идиллия длится девять лет, пока Кречмар (именно так зовут главного героя) не встречает в кино 16-летнюю Магду. Магда работает в кино, «помогает найти людям свои места в зале». По законам жанра, Кречмару она сразу же приглядывается. Кречмар— очень робкий и мягкий человек, которым Магда очень скоро научится манипулировать. В общем, у них завязывается роман, о дальнейшем стоит прочитать самому.

Эту книгу стоит посоветовать каждому, в ней всего 150 страниц, которые читаются буквально на одном дыхании. Не любимый автором Достоевский, в своих произведения обращался к разуму читателя, своими увесистыми трудами он пытался привести в движение механизмы человеческой души, с помощью шестерен и маховиков разума. Набоков использует более простую и короткую дорогу к душе читателя, через эмоции. Наверное, правы те, кто утверждают, что Набоков вовсе не гений. Ведь именно поэтому он так четко находит путь к сердцу простого читателя.

То, что начинается как простая история о любви и измене, в конце оборачивается настоящим психологическим триллером, способного, хоть раз, вызвать мурашки, даже у не слишком эмоционального человека.

«...Кажется, эта вещица самая отталкивающая из всего, что я до сих пор печатал, правда?»

В Набоков. Из письма М. Алданову. (1941 г.)

Этот фантастический рассказ содержит загадку, разгадать которую полностью едва ли возможно, но почему бы не попробовать... Художник рассказывает своей недавно умершей жене о необыкновенном происшествии случившемся с их общим знакомым, которого зовут Адам Ильич Фальтер. Этому человеку открылась какая-то истина, поставившая его вне человеческого рода и полностью его изменившая. Открылась эта истина ему неожиданно (ничего подобного он и предполагать не мог) и это произвело на него совершенно ошеломляющее воздействие, выразившееся в нечеловеческих воплях, издававшихся им непрерывно в течение, минимум, пяти минут. Даже от описания этих жутких криков мороз идёт по коже, а каково было слышать это находившимся поблизости людям, представить могут разве что врачи родильных домов. Автор никак не объясняет причину этих более чем душераздирающих нечеловеческих звуков, приводя только слова Фальтера, что тому открылась некая истина, «которая заключает в себе объяснение и доказательство всех возможных мысленных утверждений.» Он назвал это «ударом истины» и этот удар доставил ему крайне болезненные ощущения, отсюда и такая реакция. Что это за истина, так и остаётся загадкой. Итальянский психиатр, сумевший недавно выведать эту истину от Фальтера, сразу же умер, как показало вскрытие, от разрыва сердца. Фальтер выразил это проще, сказав, что его собеседник умер от удивления. Но художник, тяжело переживающий смерть жены, решил рискнуть и тоже попробовать узнать эту тайну. Ему это не удалось, т. к. Фальтер не желал повторения недавней истории и не хотел опять беседовать с полицией. В разговоре художника с Фальтером Автор даёт некоторые зацепки, позволяющие если и не сформулировать эту страшную истину точно, то хотя бы получить о ней довольно таки непротиворечивое представление.

При первом взгляде на Фальтера художнику показалось, что из него «вынули душу, но зато удесятерили в нём дух», а в его облике, «в неприятном сытом взгляде, даже в плоских ногах...[...]...чуялась какая-то сосредоточенная сила, и этой силе не было никакого дела до дряблости и явной тленности тела, которым она брезгливо руководила.» Уже здесь почти всё становится ясно, но проследим и за другими намёками Автора. В рассказе молчаливо предполагается, что у человека есть душа. Когда человек умирает, душа, как принято считать, покидает тело с последним выдохом, и в этот момент человек, умерший за мгновение до этого, ничего не чувствует. Можно ли себе представить ощущения живого и вполне здорового человека, душа которого расстаётся с его телом под действием какой-то неведомой силы? По моему представить это невозможно, но с той или иной степенью правдоподобия (а где здесь критерии правдоподобия?) такие попытки в литературе имели место. Изображение этого процесса Набоковым на мой взгляд одно из самых удачных. Итак, душу из Фальтера вынула и выбросила на просторы Вселенной (или попросту в Лимб) некая непредставимо могущественная сила, занявшая своей небольшой частью место этой души. Эта новая сущность (или её часть) сначала ничего не знает о мире, в который попала, и Набоков пишет об этом так, что истина представляется совсем уж лежащей на поверхности повествования. «Это был человек, как бы потерявший всё: уважение к жизни, всякий интерес к деньгам и делам, общепринятые или освящённые традицией чувства, житейские навыки, манеры, решительно всё.» Далее следует очень интересное описание поведения Фальтера, вроде бы и свидетельствующее о ненормальности, но это ненормальность человека набирающегося опыта, изучающего мелкие нюансы окружающей действительности; так ведёт себя годовалый ребёнок.

Что же это за сила? В разговоре с художником Фальтер «среди всякого вранья» и увёрток от ответа «нечаянно проговорился — всего два-три слова, но в них промелькнул краешек истины», прошедший мимо внимания собеседника, который ведь не стенографировал ответы Фальтера и вполне мог забыть этот момент. Но мы-то, читатели, легко можем заглянуть на несколько страниц назад, в то место рассказа, где художник напоминает жене о каком-то писателе, заказавшем ему серию иллюстраций к поэме «Ultima Thule», только что им написанной. Где в тексте первый раз встречается название рассказа, там и надо искать (мальчик-с-пальчик разбросал белые камешки). И находим. Художник напоминает жене, что в то время «ты уже не вставала с постели и не могла говорить, но писала мне цветным мелком на грифельной дощечке смешные вещи вроде того, что больше всего в жизни ты любишь «стихи, полевые цветы и иностранные деньги». Когда Фальтер рассказывает об ударе истиной, у него проскальзывает такая фраза: «Можно верить в поэзию полевого цветка или в силу денег, но ни то ни другое не предполагает веры в гомеопатию или в необходимость истреблять антилоп на островках озера Виктория Ньянджи*». Здесь то, что было написано умершей женщиной, ловко затмевается упоминаниями о таких очень далёких и от того, что она писала, и друг от друга предметах, как гомеопатия и антилопы; это можно назвать заметанием следа или, говоря языком, понятным любому инженеру, уменьшением соотношения сигнал-шум.

Вспомним, кто ещё обладал способностью знать всё, что происходило когда-либо (и даже, что произойдёт!) с любым случайно встреченным прохожим или, например, театральным зрителем и не только с ним, но с кем угодно из его знакомых; кто имел «ключ решительно ко всем дверям и шкатулкам в мире». Это герои завершённого М. Булгаковым в 1940-м году романа «Мастер и Маргарита»**. Каждый может перечитать главу о выступлении группы Воланда в Варьете. Правда, Коровьев и Бегемот умеют и многое другое, их возможности практически безграничны***, поэтому я и утверждаю, что в теле Фальтера находится только часть демонического духа.

Так что же, загадка Набокова разгадана? Похоже на то. Но почему я уверен, что никто не умрёт от удивления, прочитав всё написанное выше? Конечно, не потому, что на фантлабе уже давно никто ничему не удивляется. Просто у меня нет исчерпывающих и убедительных доказательств, а у Фальтера они были. Да и не верю я, как не верил художник из рассказа, в возможность разрыва сердца от удивления.

Некоторые второстепенные моменты в рассказе остались за пределами моего понимания. Какая, например, смысловая нагрузка у факта наличия у Фальтера двух сестёр, одна из которых полузабыта им и умерла где-то в другой стране, а другая ухаживает за «помешанным» братом? Зачем нужна первая из них, не имеющая для сюжета никакого значения? Что означают слова «повар ваш Илья на боку»? Какой-то каламбур? Всё это не нашло отражения в обширных комментариях в конце полного собрания рассказов (издание третье, уточнённое). Дело, вероятно, в том, что этот рассказ не самостоятельный, а глава из романа.

Можно только пожалеть о невозможности стать хотя бы на часок каким-нибудь Азазеллой — сделал бы операцию Пушкину, провёл бы эскадру Рожественского вокруг Цусимского пролива, не допустил бы убийства Столыпина, поговорил бы с Владимиром Владимировичем (даже и не с одним, а с тремя!)...смотришь — и жить стало бы лучше, в смысле веселее. Да только контора Мэнсфилда Эверарда не позволит.

*) Здесь ещё и сознательное запутывание читателя бессмыслицей, т. к. «ньянджи» это название языка одного из африканских народов.

**) Анализируемый рассказ написан в 1940-м году.

***) Как и у известного Набокову джинна, живущего в лампе Аладдина. Нужно только приказать.

«Бледное пламя» — антироман Владимира Набокова, прочно обосновавшийся в списках лучших произведений постмодернизма. Состоит из 3 частей: поэма Шейда, комментарий и указатель Кинбота. Номинальность сюжета позволяет причислить работу к метапрозе, т.е. группе сочинений, где важна организация текста, а не его прямое значение.

На русском языке книга издана в переводах Сергея Ильина и Веры Набоковой — у обоих текст неидеален. Сравним несколько отрывков:

Ильин: «Симпатичная выпухлость сообщила мне, что где-то на нем тепло укрыта фляжка коньяку».

Набокова: «По уютной отрыжке я понял, что на его тепло укутанной фигуре припрятана фляжка со спиртным».

Оригинал: «A comfortable burp told me he had a flask of brandy concealed about his warmly coated person»

Ильин выбросил из перевода отрыжку. Такие инициативы для него часты, но и Вера Евсеевна в долгу не осталась:

Ильин: «Он был в ботах, воротник вигоневой куртки поднят, густые седые волосы казались под солнцем заиндевелыми».

Набокова: «Он был в ботах, его викуний воротник был поднят, на солнце его обильная седая шевелюра, казалось, была покрыта инеем».

Оригинал: «He wore snowboots, his vicuña collar was up, his abundant gray hair looked berimed in the sun».

Откуда Набокова взяла эти три «был» в одном предложении? Пожалуй, её главный недостаток, как переводчика, — скудный, сухой язык и формализм при подходе к тексту. Проза Владимира Владимировича становится пресной, а иногда даже теряет смысл:

Ильин: «Я объяснил, что не смогу задержаться надолго, ибо вот-вот должен начаться своего рода маленький семинар, за которым мы немного поиграем в настольный теннис с двумя очаровательными близнецами и еще с одним, да, еще с одним молодым человеком»

Набокова: «Я объяснил, что не могу долго задерживаться, ибо мне предстоит своего рода небольшой семинар на дому и тур настольного тенниса с парой прелестных близнецов и еще одним другим мальчиком, другим мальчиком»

Оригинал: «I explained I could not stay long as I was about to have a kind of little seminar at home followed by some table tennis, with two charming identical twins and another boy, another boy».

Вставка Ильиным «да» даёт жизнь уточнению, позволяет понять смысл фразы, а вот Вера Евсеевна этим не озадачивается, уподобляясь автоматическому переводчику. Но всё познаётся в сравнении, и Сергей Борисович даёт маху:

Ильин: «Известив о благополучном возвращении гранок, которые мне высылали прямо сюда, Фрэнк попросил помянуть в моем Предисловии, — и я с охотой делаю это,— что только я один несу ответственность за какие бы то ни было ошибки в моих примечаниях. Вставить, пока не попало к профессионалу. Профессионал-считчик…»

Набокова: «Фрэнк подтвердил благополучное возвращение корректуры, которую он высылал мне сюда, и попросил упомянуть в моем предисловии — и я охотно это делаю, — что ответственность за все ошибки в комментариях лежит исключительно на мне. Вставить перед профессиональный. Профессиональный…»

Оригинал: «Frank has acknowledged the safe return of the galleys I had been sent here and has asked me to mention in my Preface — and this I willingly do — that I alone am responsible for any mistakes in my commentary. Insert before a professional. A professional proofreader»

Мы прекрасно понимаем, что рассказчик якобы случайно сохранил примечание для себя — сделать вставку перед словом «профессиональный», Ильин откуда-то взял какого-то «профессионала», которому, чёрт знает почему, нельзя увидеть сырой текст — в общем, оба перевода содержат немало перлов, иногда, например, даже не находя очевидного эквивалента «шаткое сердце» для столь простого варианта:

Ильин: «Несмотря на «хромое» сердце»

Набокова: «Несмотря на слабое сердце»

Оригинал: «Despite a wobbly heart»

Конечно, работа над «Бледным пламенем» требует колоссальной отдачи, так что, даже совершив сотню промахов, переводчики смогли избежать тысяч других — тоже вероятных, поэтому не стоит слишком критиковать их работу. Ильин создал текст литературный с большим количеством отсебятины (особенно в поэме), Набокова сделала перевод строгий, часто вступающий во вражду с синтаксисом русского языка. Идеальный вариант для того, кто не владеет английским, — обзавестись сразу двумя книгами, чтобы читать параллельно, сверяясь и проясняя невменяемые эпизоды, либо сомнительные формулировки. К слову, есть адаптация поэмы (без прозаической части), выполненная Александром Шарымовым, — очень продуманная и качественная работа.

Сюжет «Бледного пламени» внешне прост и формален. Король далёкого северного государства, спасаясь от революции, бежал в США (узнаётся тема эмиграции), где поселился рядом с поэтом Шейдом. Представившись неким Кинботом, бывший монарх, пытается навязать дружбу соседу, попутно, будто вскользь, но очень навязчиво делясь сведениями о своей стране и жизни, в надежде, что изложенный материал ляжет в основу грядущей поэмы. В это время по следам беглеца выезжает наёмник Градус, который в итоге застреливает не того — ни в чём неповинного литератора. Алчный до славы правитель обнаруживает, что произведение убитого являлось стихотворной автобиографией и ни слова не содержало о далёкой Зембле. Не желая смириться с истиной, его высочество берётся написать комментарий, в ходе чего «выявляет» отсылки, намёки и аллюзии на собственную задумку, тем самым предавая тексту совсем другой, не авторский смысл.

Практически сразу ясно, что никакого короля нет, а Кинбот — сумасшедший, донимавший старого поэта выдумками, а затем, перенёсший их в комментарий, состоящий по большей части из информации не об авторе, а о публикаторе, его взглядах, «биографии», отношениях, предпочтениях, желаниях и страхах.

Но всё сложнее, чем кажется. Изучая текст, можно прийти к ряду самых разных интерпретаций:

1. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, рассказав правду, — маловероятно.

2. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, исковеркав правду, — достоверно, это наиболее популярная трактовка.

3. Шейд написал поэму и придумал Кинбота, якобы сочинившего комментарий, — возможно, хотя в тексте для таких выводов мало оснований.

4. Кинбот придумал Шейда, написавшего поэму, и сочинил к ней комментарий — изящная трактовка, очень похожая на Набоковскую манеру закручивать произведение.

5. Есть некий Боткин, выдающий себя за Кинбота, уверенного в том, что он король, поэтому в комментарии изложена ложь в квадрате, но Шейд, тем не менее, реален, а на истинное положение вещей текст намекает множество раз — наиболее вероятная из трактовок, поскольку глубина и проработанность идеи больше всего соответствует Набоковской эстетике.

В пользу последней версии говорит указатель — завершающая часть антиромана, наполненная интересными играми с читателем. Вообще, «Бледное пламя» — это очень проработанное, переполненное отсылками произведение, где есть множество интересных приёмов переворачивания слов, зеркальных персонажей (к ним ещё вернёмся), отсылок, по количеству которых с ним в творчестве автора может поспорить лишь «Ада». Внимательный читатель столкнётся с профессором Пнином и с девочкой «во вздувающейся юбке», которая «неуклюже, но энергично гремела по тротуару коньками на роликах», явно укатившей со страниц «Волшебника». Примечательна и ироническая встреча с Лолитой, сменившей фамилию Гейз на Гарх, но сохранившей узнаваемые черты.

Десятки внутренних перекличек формируют общую интеллектуальную ткань «Бледного пламени». К примеру, садовник негр из поэмы — не только реальный персонаж, но ещё и игрушка. Но особое значение в книге отводится стеклу, а потому столь часто упоминается взрыв стекольного завода и так существенна роль свиристеля, расквасившегося об отражение в закрытом окне.

На свиристеле стоит остановиться подробнее, поскольку птицам уделено особое внимание в антиромане, и полёт навстречу смерти — это прямое соответствие движению убийцы к жертве, о чём говорит цитата: «Мы чувствуем, как рок в образе Градуса поглощает милю за милей “мнимой дали” между собой и бедным Шейдом. В его неуклонном слепом полёте он тоже встретит отражение, которое сокрушит его».

Отражения, подобия, копии — важный элемент в поэтике Набокова. Вот самые яркие из примеров: «Отчаяние» (Герман и Феликс), «Лолита» (Лолиты и Анабелла), «Бледное пламя» (Шейд и судья, но не только они), «Ада» (обитатели Антитерры и Терры), «Смотри на Арлекинов!» (двойники из реального и художественного миров). Кстати, с последним завершённым романом антироман также роднит тема нафантазированных воспоминаний: «Это слово здесь не годится, — сказал он. — Его нельзя прилагать к человеку, который по собственной воле стряхнул бесцветную шелуху невеселого прошлого и заменил ее блистательной выдумкой».

Немало и других образов. То же «Бледное пламя», постоянно меняясь, всплывает то фонтаном, то цитатой из Шекспира, а то и кружком света, будто бы явившимся героям из загробного царства.

С положительной точки зрения можно оценить и философию «Бледного пламени» — любопытную, но всё же уступающую рассуждениям в таких работах, как: «Ада», «Дар», «Solus Rex», «Отчаяние» и т.д.

Кстати, «Solus Rex» — это незавершённый предшественник «Бледного пламени», давший толчок данному произведению, а также другим, например, «Под знаком незаконнорождённых». Ещё одним источником, втекающим в антироман, является комментарий к «Евгению Онегину», написанный Набоковым, и здесь, пожалуй, кроется главная проблема.

Сочиняя книгу в форме комментария к поэме, Набоков пытался преподнести замечания Кинбота максимально абсурдно и отдалённо от исследуемого текста. Так и получилось: всё, что сообщает рассказчик, совершенно не вяжется с поэмой. Текст романа не исходит из неё, а служит грубым придатком. Он выполняет основную задачу — пародирует труды критиков, слишком зацикленных на себе, не способных объективно оценить чужие работы без призмы собственных заблуждений.

Но в погоне за единичной иронией Владимир Владимирович теряет главное — форму, ведь «Бледное пламя» в действительности не содержит комментарий к поэме, который можно было бы читать с любого места, раскрывая (пусть даже ошибочно) её суть и получая хотя бы приближённое впечатление соответствия.

Комментарий и поэма изолированы, не связаны, чужды. Мы не получаем той самой, ловкой формы, являющейся признаком метапрозы. Стремление к пародии заставляет Набокова пренебречь изящностью и слаженностью текста, из-за чего мы получаем простой линейный роман с поэмой и указателем в конвое. Для сравнения: Милорад Павич написал «Хазарский словарь» — произведение, действительно сохранившее и передавшее структуру настоящего словаря. Читать его можно с любого места, получая именно впечатление научного труда, лишь при помощи какой-то магии дарующего связную художественную реальность. Сербский автор тут наголову превзошёл Владимира Владимировича, идеально совместив условную и литературную задачи.

Но Набоков изобретательнее в мелочах, и если в качестве заявленного романа-комментария «Бледное пламя» немощно и неубедительно, то как головоломка оно имеет достаточный потенциал. Если же, вопреки логике, подойти к произведению как к обычной прозе, то получится нечто очень сумбурное, невыразительное и скучное, с шаржированным королевством, хотя кое-где повествование оживляется юмором, например, когда после замечания о заезженности синхронизации в литературе, она сразу же применяется в тексте. Но, к сожалению, Владимир Владимирович здесь, будто не в полную силу. Он выбрал себе неприятного персонажа, и сразу видно, что писать о гомосексуальных склонностях рассказчика к мальчикам, автору явно скучно, — это же не порхающие нимфетки, а мерзость, в конце концов.

«Бледное пламя» — яркая работа в библиографии Набокова. Она выделяется среди творений его современников, но тонет под грузом изобретательности успешных авторов метапрозы. Но при детальном рассмотрении данный антироман может противопоставить им ряд преимуществ. В качестве литературы для чтения эта работа не выдерживает конкуренции даже «средних» работ автора, но, тем не менее, заслуживает внимания за счёт необычной задумки.

«Прозрачные вещи» — один из незаметных романов Набокова, пропускаемый читателями наряду с «Отчаянием» или «Смотри на арлекинов!» и бесследно растворяющийся в памяти, едва книга закрыта. Даже почитатели творчества Владимира Владимировича отмечают, сколь неуловим и поверхностен сюжет, как скучно пробираться через эту снежную тоску по стопам недотёпы-протагониста.

Конечно, всё не так. Чтобы понять автора, всегда надо использовать простую формулу: отбросить первое впечатление о сюжете, выявить повторяющиеся мотивы и найти между ними общий знаменатель. Так, разбирая «Под знаком незаконнорождённых», легко догадаться, что главная мысль романа — о копиях, ненадолго наследивших на текучей реальности. Схожим образом стоит поступить и с «Прозрачными вещами».

Сперва о сюжете. Хью Персон, редактор, в разные годы четырежды посещает горнолыжный курорт в Швейцарии. Последний приезд проникнут трогательной ностальгией, для подпитки которой протагонист воспроизводит старые события, наведывается в те же места, охотится за утраченной атмосферой. Затея приводит к обострению лунатизма, из-за чего главный герой погибает, к слову, версия про пожар, наверняка, является заблуждением, игрой больного и расшатанного восприятия сомнамбулы.

Сразу стоит отметить язык произведения. — не того калибра, что в лучших Набоковских работах, но порой способный кристаллизоваться в настоящее чудо: «смеющиеся пальчики, отзывающиеся на щекотку льстивых губ». По-обыкновению, есть пара нимфеток — но для секундного антуража, не более.

Выявим основные мотивы «Прозрачных вещей». Естественно, обращает на себя внимание название. О чём оно? Автор даёт исчерпывающий ответ, объясняя, что предмет, в отличие от человека, статичен, способен пережить множество событий и в этой неизменности сосуществовать сразу в нескольких состояниях времени, связывая прошлое с настоящим. Простой карандаш служит безмолвным свидетелем и соучастником минувшего, протягиваясь во всю длину сквозь ушедшие годы. Всякий такой объект вбирает вчерашние дни, является их вестником, без конца копящим воспоминания. Тут есть нечто от Пруста с его вздымающимися от каждого акта восприятия ассоциативными рядами. Но в Набоковской интерпретации иначе, безрадостно, и если герой великого французского классика с наслаждением упивался прожитым, возможно, впервые до конца понимая узор судьбы, то персонаж Владимира Владимировича, как всегда, остаётся слепцом, не способным увидеть картину в целом, а значит, и предугадать трагичный исход.

Набоков вводит понятие «памяти вещей» — людской, по сути, но будто припрятавшей в местах, где мы бывали раньше, важные сведения, дабы их потом обнаружить. Это близкая и важная для автора тема, ведь Набоков не раз говорил о желании прикоснуться к прошлому, воскресить его, но объяснял, что уже поздно вернуться, например, в Европу, поскольку там не осталось и камня на камне, минувшее стёрто, разрушено вместе с безмолвными свидетелями — окружающими предметами.

Мотив возвращения к старому не нов для Набокова. Он зачат ещё в «Машеньке», если не раньше. Серьёзную выпуклость идея получила в «Подвиге», став с той поры одной из излюбленных тем автора, уступающая разве что утрате. «Лолита» и «Ада» — это тоже путешествия в прошлое, но в форме, перекликающейся с первым романом, эмоциональной, связанной с человеком. В более привычном выражении столкнёмся с рассматриваемой фабулой в «Смотри на арлекинов!», хотя здесь содержится скорее аллюзия на историю о Мартыне, чем то, чему так много внимания уделяют «Прозрачные вещи».

Итак, прозрачность — это свойство пропускать через себя, обнажать скрытое или даже отражать нечто, заложенное в самом созерцателе, ведь Хью Парсон видит именно свои, а не чужие воспоминания, когда сталкивается со знакомыми предметами. К слову, данное наблюдение очень важно, поскольку зеркала (двойники, копии, подобия) очень важны в символике Набокова. Они играют заметную роль в «Бледном огне», «Лолите», «Отчаянии», «Смотри на арлекинов!», «Под знаком незаконнорождённых», «Аде». Нет ничего удивительного в том, что такой же мотив встречается и в «Прозрачных вещах»: писатель мистер R, чей призрак является повествователем, — отражение буквы «Я», то есть представитель Владимира Владимировича в художественной реальности.

Это не первое проникновение автора в произведение. Так случалось и в «Под знаком незаконнорождённых», и в «Смотри на арлекинов!». Примечательно, что рассказчик здесь ещё и призрак, умерший. Такая тема перекликается с другим рядом работ: «Облако, озеро, башня», «Соглядатай», «Лилит», «Solus Rex» и отчасти может соотноситься с «Подлинной жизнью Себастьяна Найта», в случае её посмертной интерпретации. Мостов ко всему творчеству Набокова перекинуто немало.

Но тема просвечивания не исчерпана. Мы возвращаемся к ней в конце, когда, перед гибелью герой видит, как пригрезившаяся «добела раскаленная книга или коробка, становится совершенно прозрачной и совершенно пустой». В этот момент герой трансформируется в новое призрачное состояние, переходит из одного бытия в другое. Его новое, просвечивающее качество, перекликается с состоянием созданий, окружавших Цинцинната из «Приглашения на казнь». Если проводить параллель, кажется, будто тот мир сплошь населён такими призраками.

Однако прозрачность предметов слабо вяжется с прозрачностью душ: Набоков подчёркивает разные качества у просвечивающих вещей и призраков. Есть ли у этих состояний нечто, их роднящее? Вопрос открытый.

«Прозрачные предметы» — роман, за который не стоит браться не только новичкам, но даже ценителям Набокова, если те не готовы к штурму настоящей загадки. Свести все элементы и получить результат — вот она, главная цель чтения данного произведения. Время, воспоминания, утрата, возвращение, отражения, прозрачность — всё это затронуто здесь. Простая фабула сплетена паутиной почти со всей крупной прозой Владимира Владимировича, но провести общий знаменатель, не смотря на все наблюдения, сложно.

Творчество Набокова с самого начала активно освещалось и обсуждалось его современниками (см., например, «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии» / Под общей редакцией Н.Г. Мельникова. 2000). Крайне далеко оно от забвения и теперь. Поэтому кажется, что всё, что можно сказать существенного о нем, уже кем-то сказано, в том числе и о романе «Дар»… И всё же, немного субъективного…

На мой взгляд, всему литературному пути Набокова свойственна определенная «логичность», структурная завершенность, своего рода, перфекционизм. От романа к роману, от стихотворения к стихотворению он разрабатывал новые темы, словно ученый или инженер, который решает разнообразные, большие и малые, но вполне конкретные задачи, при этом совершенствуя своё мастерство, расширяя возможности. (К слову, стихи Набокова мне кажутся несколько «рассудочными», немного слишком логичными для той поэзии, которую я люблю. В его поэзии интеллект несколько превалирует над чувством. Стихи Годунова-Чердынцева в «Даре» не представляют, на мой взгляд, самостоятельного интереса, за исключением последнего.) И кажется закономерным, что «Дар» явился вершиной этого пути и его итогом. Ведь нет писателя без языка, на котором он пишет, а Набоков, пишущий по-английски, это уже некто иной, Nabokov, а не Набоков и уж, тем более, не Сирин. Откровенно говоря, до конца я не верю в полный писательский билингвизм. (Как следует из писем Набокова, он не всегда был полностью удовлетворен своим английским.) В любом случае, разные языки обладают разными средствами художественного выражения и накрепко связаны с культурой своих носителей. Для меня Набоков остается автором произведений, написанных, прежде всего, по-русски и, в этом смысле, носителем русской культуры. «Камеру-обскуру» Набоков перевел на английский, изменив название и существенно переработав текст. С другой стороны, трудно себе представить, чтобы «Лолита» — «звездный час» Набокова — была изначально написана по-русски.

Поэзия, по словам И. Бродского, это колоссальный ускоритель сознания. Думается, в прозе добиться эффекта такого «ускорителя» ещё сложнее, но тем ценнее может быть результат. Всех достоинств Набокова – прозаика, как говорится, не перечесть. Но я, прежде всего, ценю его как стилиста, художника формы, как писал В. Ходасевич. Оригинальный и совершенный стиль чувствуется уже в «Машеньке», первом романе писателя. Особенно выразителен и блестящ он в фантастическом «Приглашении на казнь». Но иной раз даже совершенство набоковского стиля кажется «слишком совершенным», чрезмерно, если так можно выразиться, ярким и эклектичным, оторванным от всякой традиции (это особенность, но не всегда недостаток). При чтении же «Дара» возникает ощущение некоей качественной новизны. Здесь Сирин, не отказавшись нисколько от своей неповторимой индивидуальности, словно бы вовлек в свой писательский арсенал лучшие достижения русской литературы. Логичность, «математичность» искусственных (и искусных) сюжетных построений наполняется «правдой жизни». При всегдашнем полном отсутствии сентиментальности набоковская проза здесь менее холодна (особенно в гротесковой главе о Чернышевском). А заканчивается роман вообще чем-то вроде happy-end’а, что Набокову абсолютно и диаметрально не свойственно. Могучая и беспощадная образность словно приглушена, но при этом всё пространство романа глубоко, основательно, зримо и вещественно. Какие-то строки, фразы, абзацы словно бы напоминают Бунина, Достоевского, Пушкина, ещё кого-то… (Гоголя? Газданова, ещё одного русского писателя-эмитгранта?, и т.д.) Однако речь идет о внутреннем и глубоком читательском ощущении, а никак не о какой-то внешней схожести, аллюзиях и реминисценциях.

Определить тему романа «Дар» на самом деле непросто. Считается, что это тема творчества, писательской профессии, тема всей литературы и даже искусства в целом. Несомненно, сюда можно отнести и темы русской эмиграции и, как это принято говорить, темы «взросления и становления героя». Всё это верно. Но несомненно также и то, что определения такого рода слишком общи, чтобы из них можно было извлечь что-либо ценное. Хотя, действительно, очертить содержание «Дара» только сюжетными рамками возможно менее, чем в каком-либо другом произведении писателя, и вряд ли этому роману можно приписать эпитет «увлекательный» — скорее, «увлекающий», но не многих. В «Даре» просматривается множество пересекающихся и перекликающихся друг с другом разнообразных тем и «темок», которые и составляют собственно саму ткань романа. Трудно соблюсти связность и плавность при такой манере изложения, но Набокову это удалось вполне. Каждая глава заканчивается как будто совершенно естественным финалом. Можно также подробно разбирать структуру романа, его, как это принято в рассуждениях о Набокове, «гипер-, мета- и интертекстуальность». Так, глава о Н.Г. Чернышевском интересна, помимо прочего (Не всем, наверное, известно, что Николай Гаврилович упорно пытался изобрести вечный двигатель. Правда это или выдумка Набокова в контексте романа не существенно.), и тем, что в ней романистика смыкается с эссеистикой и биографическим очерком – ещё один стилистический изыск. Похоже, набоковское изложение жизни Чернышевского сходно с жанром альтернативной истории. Само по себе любопытно, как Набоков изображает (представляет себе) эту историческую личность. Но вовсе не обязательно считать это изображение истинным. Чрезмерный и неуместный, по мнению некоторых критиков, натурализм в жизнеописании Чернышевского я склонен рассматривать как очередную литературную игру, свойственную Набокову пародийность (порой, весьма тонкую). В пользу этого говорит и то, что в следующей главе Набоков придумывает и рецензии на книгу Чердынцева. Есть, своего рода, парадокс в том, что художник слова Набоков разбирает роман Чернышевского «Что делать?» — вещь, по мнению многих (и уж точно, самого Набокова), антихудожественную. Однако автор «Дара» вынужден считаться и косвенно «полемизировать» с Чернышевским не как с писателем, но как с представителем тех сил, что повлияли на исторические судьбы России, а, значит, и на судьбу самого Набокова. По-видимому, невзирая на литературную беспомощность Чернышевского (весьма относительную, впрочем), его нельзя исключить из общего литературного процесса в России. Именно поэтому Набокову не удается выставить Чернышевского в карикатурном виде и именно поэтому, я думаю, вообще возникла эта грустная глава в романе, являющаяся, по моему мнению, его кульминацией. Прямо такая задача – окарикатуривание Чернышевского – конечно, и не ставилась. Она была бы слишком мелкой и мелочной для Набокова. Более того, слишком старательное осмеяние Чернышевского (а заодно и Добролюбова) у непредвзятого читателя может вызвать иронический отклик по отношению к самому автору романа. Набоков препарирует жизнь Чернышевского как энтомолог какую-то бабочку-мутанта – с некоторой брезгливостью, но оставаясь в рамках «научного метода» и он искренен в своих оценках. Описание т.н. «гражданской казни» Чернышевского, городовые с венками на голове (!) – одна из самых сильных сцен романа. Здесь я вижу одну, весьма вольную, правда, аналогию. Как Чернышевский «умер», исчерпал себя, по мнению Набокова, после своей гражданской казни, так и сам Набоков, повторюсь, после романа «Дар» «приказал долго жить» как русский писатель. Красиво ушёл...

А есть ли в романе недостатки? Ответ: разумеется. Ещё У.С. Моэм писал, что любой сколь угодно хороший роман будет иметь недостатки в силу несовершенства самой романной формы. В «Даре» я бы отметил некоторую многословность, а также чрезмерное увлечение темой бабочек во второй главе. Тот же Моэм справедливо заметил, что романисту всегда следует помнить о том, что его собственные интересы, если они не помогают развитию сюжета, далеко не всегда столь же привлекательны для читателя. Возможно, Набоков об этом и помнил, но в русском романе данной рекомендацией пренебрег.

Думается, всякое конечное суждение о «Даре» будет неполным, и это ещё один признак совершенства текста. При всех разборах неизбежно теряется впечатление от произведения искусства в его завершенности, целостности, самоценности. (Поэтому, может быть, некоторые читатели не заглядывают в примечания и послесловия.) Здесь, как мне кажется, будет снова уместно сравнение с поэзией, когда имманентное единство формы и содержания служит источником всё новых и новых смыслов. Всякий действительно ценный текст что-то добавляет к личности читателя, «волшебная сила искусства» воплощается в реальности. Не об этом ли писал сам Набоков, заканчивая свой последний русский роман, возможно, вообще свой лучший роман:

Прощай же, книга! Для видений

отсрочки смертной тоже нет.

С колен поднимется Евгений,

но удаляется поэт.

И всё же слух не может сразу

расстаться с музыкой, рассказу

дать замереть... судьба сама

еще звенит, и для ума

внимательного нет границы

там, где поставил точку я:

продленный призрак бытия

синеет за чертой страницы,

как завтрашние облака,

и не кончается строка.

Отличная вещь о женском коварстве и мужской глупости. Про прекрасный стиль Набокова, думаю, говорить не стоит – время уже это сказало за меня.

Прочитать этот рассказ стоит хотя бы ради потрясающей концовки. Ну и еще тут главный герой женщина, да и написано от первого лица. Главная героиня, правда, чем-то похожа на Машу из Чайки Чехова — такая же готичная, но излагает она прекрасным русским языком.

Безумно смешной рассказ для любителей черного юмора и изысканного языка. Он очень короткий, но обладает довольно хитро сложенным сюжетом. Написать что-либо еще о нем означает создать спойлер.

«Смотри на арлекинов!» — последний завершённый роман Набокова, увы, многими непонятый, а потому воспринятый как громада самоиронии и ностальгии. Расхоже мнение, что это произведение — пародия на автобиографию, но такая характеристика неверна, ибо она подразумевает высмеивание традиций и законов жанра, а у нас имеется нечто иное — деконструкция. Автор создаёт очередного литературного гибрида, в коем вымышленные мемуары — лишь обрамление куда более глубоких идей.

Фабула романа, как и в предшествующей «Аде», вводит невнимательных читателей в заблуждение: со слов рассказчика кажется, что ключевая тема «Смотри на арлекинов!» — это история о том, как он последовательно женится на трёх женщинах (трёх, господа слепые, узревшие там четвёртую!), сочиняет произведения, страдает от некого недуга и в конце обретает истинную, но безымянную возлюбленную, к коей обращается по ходу текста на «ты». Увы, часто люди глубже не копают, думая, будто это и есть чистейшее содержание. Но нет.

На самом деле мы легко можем установить, что имеем дело с недостоверным рассказчиком, если обратим внимание на мелочи. Из разбросанных по произведению намёков выясняется любопытный факт — все три супруги главного героя являются ему сёстрами, хотя тот не подозревает об этом. Одна из самых туманных подсказок — общее сочетание букв в фамилиях — «bl» (ясно — «blood», кровь). И, казалось бы, только глубина начинает проясняться, а фабула усложняться, возникают нестыковки: где-то герой утверждает, якобы, родившись, уже не застал отца живым, но в другом месте себе противоречит.

Гений не совершает ошибок, как сказал Джойс, и Набоков здесь следует этому правилу, ибо путается в фактах не автор «Смотри на арлекинов!», а рассказчик, уверяющий, будто сия история — его подлинная биография. Но всё больше фактов-шурупов вывинчиваются из общей конструкции, диссонируют с нею, отчего та расшатывается, и становится ясно — мы имеем дело не с правдой, а с миражом, напоминающим «Истинную жизнь Себастьяна Найта». Как и в случае первого англоязычного романа, возможны несколько трактовок:

а) рассказчик психически болен и путает вымысел с действительностью. Изложенные события местами реальны, но кое-где описаны галлюцинации. В пользу версии говорит реакция людей, постоянно уверяющих протагониста в фактах, которые тот отметает (например, когда возмущается «неправильными» названиями своих романов). Вполне возможно, что окружающие — люди адекватные, пытающиеся донести до безумца истинное положение вещей;

б) рассказчик описывает до какой-то меры выдуманное прошлое, поскольку насытил воспоминания «арлекинами» — объектами, событиями или явлениями, реально не существовавшими, но вымышленными и занявшими твёрдую позицию в жизни главного героя. Он настолько тесно переплетает судьбу с этими фантазиями и так даёт им утвердиться, что в итоге даже заявляет, будто данной игре научен бабушкой — первым, кстати, призраком в цепочке взращённых фантазией мыслеформ. Важную роль играет недуг протагониста: Вадим Вадимович не способен мысленно обернуться на уже пройденную дорогу, и, как мы узнаём к концу романа, этот проделанный путь — не объект в пространстве, а аллегория минувших событий. Повествователь воссоздаёт и мистифицирует биографию потому, что подлинное содержание прожитых дней оказывается недоступным, а значит, и болезнь намного серьёзнее, чем могло показаться беглому читателю. Собственно, при желании, описанную интерпретацию можно изящно привить к первой;

в) рассказчик Вадим Вадимович является двойником некого Владимира Владимировича — жителя другой реальности, либо планеты, чьи чувства и воспоминания порой вклиниваются в разум повествователя. В пользу версии говорит содержание романа «Ада», где описывалось, что инопланетные сумасшедшие временами могут получать информацию с Земли. Вероятно, недуг главного героя способствует его восприимчивости, и факты путаются под влиянием этой метафизической причины.

Кстати, протагонист часто размышляет, будто он — лишь искажённое подобие некого оригинала. Это также добавляет весу данной версии, а ещё перекликается с аналогичной идеей из «Под знаком незаконнорождённых», где на копиях концентрируется фокус произведения. Есть мнение, что по замыслу Набокова роман «Лаура и её оригинал» должен был развить тему подлинников и повторений, чего не случилось, так что её финальный аккорд — безымянная возлюбленная главного героя, врывающаяся в палату и внезапно оказавшаяся «Реальностью», — некое просветление, подобное озарению несчастного Круга.

Чтобы прояснить развязку, следует упомянуть, что ещё со времён «Ады» Набоков интересовался взглядами Мартина Гарднера на пространство и время, а потому не упускал возможности вступить в полемику, облачая свои доводы в литературные кружева. Наиболее актуальный вопрос на момент написания «Смотри на арлекинов!» — проблема симметрии во Вселенной, соотношение левого и правого, относительность этих понятий. Таким образом, недуг главного героя, не дающий ему выполнить мысленную перестановку двух направлений, регулярно всплывающий мотив зеркал и описание парных точек на теле неподвижного Вадима Вадимовича — дань всепроникающему дуализму.

Причём же здесь возлюбленная рассказчика? Всё просто: его сознание разделёно на два несогласованных полушария, правое и левое, о коих так много твердят духовные гуру, учёные и любители-эзотерики. Безымянная «она» — объект противоположного мира, и только при объединении двух полярностей обретается истинная реальность. Как здесь не вспомнить Майринка, во всех романах высшей идеей ставящего соединение мужского и женского начал, — ведь именно они являют лучшую из антитез, придуманных природой, но лишь вместе составляют единое целое, гармонию и истину.

Как же космически далеки от этих выводов рецензенты, не способные узреть ни проблемы самоидентификации протагониста, ни явной нереальности его жён, ведущих себя до невозможности утрированно, ни авторские модуляции литературного разноголосья середины XX века. Всё, о чём пишут, — пародия, хотя ни о какой пародийности, как уже говорилось, речь не идёт. Просто Набоков, по обыкновению, избирает сырьём для романа свою жизнь, опыт и впечатления, из коих лепит нечто созвучное душе, близкое по настроению, но другое. Вопрос фабулы вторичен, а сама она — лишь чреда капканов для невнимательных читателей. Куда важнее красота и мысли (и, конечно, красота мысли), свозящие в произведении. Проживая в Европе, Набоков подвёл черту под творчеством с помощью «Дара» — работы, куда фактически проецировал себя. «Смотри на арлекинов!» несёт аналогичную функцию, подытоживая творческий путь, развивая старые темы, издеваясь над законами формы и сплетая жанровую химеру, у коей не сразу понять, где пасть, где хвост.

От вдумчивости читателя, как и в «Аде», зависит тон книги. Внешне радужные и весёлые арлекины, при близком с ними знакомстве, могут обернуться оскалившимся нагромождением чёрных с кровавыми пятен. Львиная доля информации будет понятна лишь тем, кто знаком с прочей прозой Набокова. Вадим Вадимович — упрощённая копия Владимира Владимировича, который, если и не настоящий, а литературный, то, как минимум, очень похож на оригинал. Рассказчик не только именем короче, но и библиография у него скромнее: 6 и 6 книг на двух языках у копии против 8 и 8 у подлинного — вроде бы именно такое соотношение можно высчитать в романе. К примеру, практически не найти отсылок к «Отчаянию» — кажется, в реальности повествователя этого произведения не существует, хотя, впрочем, не исключено, что есть и оно, но как-то хитро завуалировано.

Человек, прочитавший «Дар», «Приглашение на казнь» и «Истинную жизнь Себастьяна Найта», найдёт в «Смотри на арлекинов!» любопытнейшие факты о подробностях написания этих книг. Видимо, Набоков, уставший от недалёких критиков и поверхностных читателей, решил дать разъяснения о настоящей природе этих романов. Но Владимир Владимирович не был бы собой, если бы оставил нас без загадки, и, раскрывая карты из старой партии, он уже вынул запечатанную колоду — головоломку нового произведения.

В сущности, литературные рассуждения Набокова о романах, вопросах их написания, функции художника — всё это и многое другое будет интересно даже не столько читателям, сколько писателям, понимающим, о чём говорит автор, — что ещё больше роднит «Смотри на Арлекинов!» с «Даром».

Стилистически роман уступает лучшим творениям автора — «Лолите», «Защите Лужина» и «Приглашению на казнь», но ряд интересных находок имеется и здесь. Фабула строится на перечислении обстоятельств знакомств рассказчика с тремя жёнами, описания его отношений с дочерью, поездки в Россию и последней, но настоящей любви — чем произведение более всего напоминает «Подвиг», «Дар» и «Истинную жизнь Себастьяна Найта». Есть отсылки помельче, например, к «Лолите», кою не заметил бы только читатель рецензии на оглавление.

«Смотри на арлекинов!» — одно из самых сложных и многоуровневых произведений Набокова. Читать следует только после всех остальных романов, обзаведясь блокнотом и ручкой. Глубина романа потрясает, но различить её смогут немногие.

«Под знаком незаконнорождённых» — первый роман Набокова, написанный в Америке. Кто-то возразит, что чуть ранее там вышла «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» — но родилась она ещё в Европе и вместе с автором благополучно пересекла Атлантику, завоёвывать сердца ковбойских внуков и правнуков.

Книгу о Себастьяне Найте ждали отнюдь не признание и слава, а безмолвие калифорнийских пустынь и равнодушный взгляд четырёх тёсанных сиамских президентов, ибо публику тех лет уже веселил телевизор, пичкал макулатурой Хемингуэй и пугала надвигающаяся война, так что заезжему эмигранту-снобу светила лишь должность преподавателя в колледже, где по стечению обстоятельств сыскался перевод Набоковым «Ани» — той, которая в оригинале «Алиса», а на самом деле тоже Алиса, но настоящая — Лидделл.

Не сдавшись, Владимир Владимирович извлёк старый труд «Solus Rex» и тщательно его переработал в нечто другое, в тон времени, поскольку наступала Вторая мировая, созвучная диктаторской тематике нового романа. И всё же «Под знаком незаконнорождённых» — это не о Германии и не о СССР, поскольку мысль о глупом режиме бездарного правительства возникала в творчестве Набокова давно, чему отличный пример — пьеса «Изобретение Вальса», откуда заимствовано немало мотивов. Любой же, кто попытается уловить критику социализма, национализма, фашизма, дарвинизма, оккультизма и всяческой некромантии, обязательно найдёт её в произведении, хотя автор ни о чём таком не писал, пусть даже какие-то переклички присутствуют, ибо любой строй или мировоззрение имеют общие черты.

В романе речь об абстрактном режиме в вымышленной стране, но фокус на другом — на жизни некого Круга, интеллектуала, равнодушного к политике, верящего в дружбу, любовь, семью и прочие истинные ценности. Но, как это бывает, стадо массовиков-затейников и прочих активистов не даёт человеку покоя, вылезая из каждой щели, чтобы привлечь его к шествиям, лозунгам и другим лизоблюдствам. Собственно, фабула и сводится к попыткам героя сохранить себя, близких, герметичность своего существования, а в конце — бежать, как некогда семья Набоковых. Много внимания уделено отношениям отца и сына, о чём сам автор заявил в предисловии.

Кстати, о предисловии. Видимо, поняв, что янки обладают стойким иммунитетом к интеллектуальной прозе, Владимир Владимирович дал перед очередным изданием романа подробные разъяснения о затронутых мотивах, аллюзиях и иных литературных фокусах. Рассказал не обо всём, но американцы лишь зевнули, почёсывая под шляпой револьвером, прикупили гамбургеров и патриотично поскакали назад к Хемингуэю, читать о том, как был дождь, был день, был стол и снова был дождь, который был тёкшим по столу, который был днём, — дождливым днём!

Многие читатели полагают, что внутренние смыслы «Под знаком незаконнорождённых» исчерпываются темами, указанными самим автором. Но это заблуждение. Есть немало других трюков, замолчанных хитрым факиром. Например, центральный лейтмотив произведения — воспроизведение одного предмета другим, подражание. Он возникает раз за разом, показывая, как вещи дублируются, причём чаще всего неудачно. Яркая иллюстрация такого явления — аппарат, принесённый в школу антагонистом романа. Устройство способно воспроизводить почерк, хотя машинальность исполнения может смутить внимательного наблюдателя. Так происходит и далее, копии возникают в ходе романа, подобно тому, как вновь и вновь возвращается инфузория-лужа, становясь то пятном, то следом, то меловым силуэтом, то пятном света — тоже, кстати, цепочка двойников.

Копии трактуются как отпечатки, следы — эхо некого прототипа, оставившего их, чтобы на какое-то время зафиксировать сигнал о своём бытие. Но время сгладит их, от человека не останется ничего, и Круг, временный, как круг на воде, куда автор окунул абстрактную руку, под конец понимает бессмысленность и ирреальность своего вымышленного мира, приходит к подобию божественного озарения, просветления и гибнет в духе неустрашимого мессии, перед смертью узревшего Создателя.

В «Под знаком незаконнорождённых» есть масса литературных отсылок. Пример особенно яркой — перефразирование «Ревизора». Но самая выпуклая — любопытная трактовка «Гамлета», с коим обязательно стоит ознакомиться до романа Набокова.

Как почти всегда, не обошлось без очередного пролога к «Лолите». Снова появляется юная искусительница, Мариэтта, по-обыкновению, с именем на «М…» — образ, уже почти созревший, оформившийся, взошедший на порог и нетерпеливо стучащийся на Набоковские страницы.

Стилистически роман неоднороден, и если первые главы щеголяют подобного рода находками: «Посреди площади Скотомы (бывшей — Свободы, бывшей — Имперской) машину остановили трое солдат, двое полицейских и поднятая рука бедняги Теодора Третьего, который вечно нуждался в попутной машине или — выйти в одно местечко, учитель; но д-р Александер указал им на красный с черным флажок, вследствие чего они откозыряли и отступили во тьму», то ближе к середине встречаются затянутые и лишённые изящества рассуждения, такие же, как те, что отпугивают читателей от «Ады». Часть этих пассажей выглядит инородно — но терпимо, а если вчитаться, даже здорово, не так, как в «Подвиге».

Нельзя пройти мимо смешивания языков — ещё один приём, чьё развитие достигнет апогея в «Аде», но за который сам Набоков раскритикует последний роман Джойса. Этот подход к тексту в состоянии оценить лишь полиглоты, либо заядлые любители штурмовать справочники. Владимир Владимирович — из таких, безумных учёных, взращивающих лингвистических химер. Пара из них даже акклиматизировалась в толковых словарях, иногда встречается в устной речи, а отдельные экземпляры сгорают от стыда в кунсткамерах работ начинающих авторов.

«Под знаком незаконнорождённых» — любопытный роман, чьей лучшей чертой является непередаваемая, пленительная атмосфера, красивые образные находки, искромётный юмор. Из всей библиографии автора произведение более всего напоминает «Приглашение на казнь». Вдумчивый читатель найдёт интересные мысли и может увлекательно провести время, анализируя художественную структуру. Сюжет условен и часто прерывается отступлениями — нетерпеливого человека текст утомит. Большинство мотивов здесь ещё в зачатке и окончательно оформятся они в «Лолите», «Бледном огне» и «Аде». Браться за произведение лучше вторым или третьим в творчестве писателя.

«Лолита» — менее всего роман о прискорбном и частном клиническом случае с криминальной окраской. Это лишь самый поверхностный пласт произведения. И даже не только история болезненной, греховной, извращенной, а потому обреченной, но настоящей любви. Прежде всего, это и роман об искусстве и художнике.

Любовь и вожделение утонченного европейца Гумберта Гумберта к американской девочке-подростку Долорес Гейз — это метафорическое изображение «романа автора с английским языком» и его метаморфозы в американского писателя. И в данном плане Лолита, чьей душой герой тщится завладеть, колеся сначала с ней, а потом в погоне за ней по американским городам и весям, выступает воплощением самой современной Америки.

Отношения Лолиты и Гумберта закончились неизбежным крахом. Гумберт так и не обрел своего рая, потому что искал его не там. Его роковое заблуждение ломает не только жизнь героя, но отнимает детство у Лолиты. Парадокс налицо. Ведь педофилией как таковой в романе Набокова и не пахнет. Главный герой, он же главный «злодей и совратитель», Гумберт Гумберт в финале романа приезжает к Лолите. Ей 17 лет, она беременна. И при встрече этому самому «совратителю» становится ясно: никакие нимфетки-малолетки ему не нужны и не больно-то интересны. А нужна только она одна. Пусть даже носящая под сердцем чужого ребёнка.

Зрелая набоковская проза. Изысканный стиль, тонкий психологизм. Миллион бесценных мелочей, щедро рассыпанных по всем страницам. Плюс криминальный сюжет. Здесь в полной мере проявилась любовь писателя к литературным играм. Набоков играет с идеями, с формой, с героем, но больше всего с читателем. И счастье тому читателю, который поймет правила игры и сможет в ней полноценно участвовать.

В свое время я поверил аннотации, сообщавшей, что это роман о Чернышевском. Меня интересовал Набоков, но не Чернышевский, и я отложил Дар на потом. Лет на 20, как выяснилось. Заодно выяснилось, что Чернышевскому в романе отведена одна глава из пяти. Можно считать, что эта книга о Ч., но с тем же успехом можно утверждать, что это книга о русской эмиграции или о бабочках. Обо всем этом написано много и интересно, но для меня Дар – прежде всего, это роман о писательском ремесле, о том, как рождается поэзия и проза. Это скорее автобиография, чем биография. Но так ли нужно знать, о чем книга, в которой «как» еще важнее, чем «что». Это проза поэта с изысканным подбором искусно расставленных слов. Мелкая выделка этой прозы приравнивает ее к хорошим стихам, в которые она неоднократно без стыков и переходит. Это бесценный дар, но не для всех.

В этом романе Набоков довольно неожиданно для себя (хотя, кто его знает, насколько неожиданно) вступил в соревнование с признанным виртуозом фразы, гениальным поэтом Андреем Белым — и неожиданно выиграл.

Другие стилистически напряжённые романы Набокова (например, вязкая невразумительная «Защита Лужина») просто плохи, потому что синтаксические выверты никак не мотивированы. А здесь манера выражаться героя-повествователя оказывается сюжетом и комментарием к сюжету. Напыщенность и глупость формулировок, в других книгах выглядящие напыщенностью и глупостью самого Набокова, в «Отчаянии» переданы персонажу, постепенно загоняющему себя в тупик. Это очень хорошо и убедительно сделано.

Что касается того, что главный герой немец — тут Набоков в очередной раз сел в лужу со своей германофобией, зачем-то пытаясь изобразить именно немца. Немцы, в том числе очень нехорошие, так себя не ведут и выражаться в такой форме, в какой это предполагает Набоков, неспособны: этому сопротивляется сам немецкий язык. Неслучайно Р.В.Фассбиндер, экранизировавший роман в 1978 году, на главную роль пригласил англичанина Дирка Богарта.

Чувствуется, что долго живший в Германии Набоков Германию и немцев так и не узнал, вращаясь всё время в кругу соотечественников, мечтая о любимой, недоступной Британии. Герои первого полноценного романа Набокова, конечно, никакие не немцы, а самые что ни на есть русские, просто принаряженные в немецкие имена. Немцы так себя не ведут и вести не могут, а вот русские (реальные и литературные) — сколько угодно.

Но если бы Набоков назвал своих героев русскими, читатели (а роман написан по-русски и предназначен для эмигрантского круга) моментально обвинили бы его в русофобии и прочих нехороших вещах. Так что, переименовывая Андрея и Ксению во Франца и Магду, Набоков проявил предусмотрительность и тактическую мудрость, позже доведённые им до совершенства.

В «Король, дама, валет» Набоков стоит на развилке своего творчества. Одно направление — парадоксальный причудливый психотриллер, беспощадно расправляющийся с персонажами. Второе — надутое спесью витиеватое повествование ни о чём. В свой русский период Набоков несколько раз вступал на первое направление, однако не сыскал себе славы на этом поприще и сконцентрировался на пустопорожних текстах, изобилующих нелепыми синтаксическими ухищрениями, принимаемыми многими читателями за «изысканность».

Мне жаль, что так всё получилось. Судя по этому роману и по некоторым другим «русским» триллерам, Набоков мог стать замечательным писателем, более значительным, чем Патрисия Хайсмит, Себастьян Жапризо и Патрик Модиано вместе взятые. Но увы, он соблазнился банальной карьерой «литературного гения».

Плохой претенциозный роман с бедным сюжетом, с бледными персонажами, которым, по сути, в сюжете и делать-то нечего, с вывороченным, корявым, мёртвым стилем, претендующим на изысканность. Путанные предложения, нелогичные повороты интриги, полная неубедительность героев.

Набоков пыжится изо-всех сил, стараясь представить своего Лужина гениальным шахматистом, но художественно передать гениальность героя оказалось невозможно. Вероятно, убедительно описать гения может только писатель, сам не лишённый гениальности, потому у Набокова ничего и не получилось. Описание шахматных партий тоже не впечатляет. Витееватые пассажи в стиле декадентской литературы, нечто среднее между Габриэлем д´Aннуцио и Мережковским, плохо вяжутся с логичной ясностью шахмат.

В общем, очень скучно. Набоков предлагает нам заинтересоваться внутренним миром Лужина, но делает это посредством синтаксических кружавчиков, а не сюжетной интригой или яркими образами.

Но, поскольку Набоков занимает очень высокое место в иерархии русских писателей, уже сама скука, вызываемая плохо написанной унылой книгой, оказывается достоинством. Душа, как сказал поэт, обязана трудиться (и день и ночь, и день и ночь), поэтому несчастный читатель с кряхтением дотащившийся до конца романа, испытывает законное чувство гордости: он приобщился к Высокому, к Большой Литературе! Лёгкость, внятность и занимательность, понимаете ли, не есть качества Настоящего Великого Искусства (то, что книги А.С.Пушкина легки и занимательны, роли не играет), ибо Настоящая Великая Книга должна оставлять ощущение, будто писатель накорябывал её, мучаясь запором. Ну, вот так примерно, как Набоков пыхтел и тужился, выпекая своего Лужина.

Лучший русскоязычный роман Набокова. Очень качественный психотриллер, опередивший своё время лет эдак на десять.

Позже, с середины сороковых годов, такие книги начнут писать Буало-Нарсежак и Патриция Хайсмит.. Да, и Джим Томпсон, конечно. Но первым был всё-таки Владимир Набоков. Позже Набоков написал не столь бескомпромиссное (но столь же стильное) «Отчаяние» и на этом его опыты в жанре «черного психотриллера» были завершены, как я понимаю, по причине отсутствия интереса у русскоязычных читателей и неправильного позиционирования английского перевода. В общем, Набоков ушёл в напыщенную «профессорскую» литературу и снискал себе бессмертную славу именно на поприще надувания щёк и многозначительного задирания бровей. Жаль. Он был отличным сочинителем криминальных историй, поданных с точки зрения жертвы преступления — и преступника. Цинизм, жестокость, холодное чувство юмора и стильность у Набокова были в безупречной пропорции. Увы, увы... Не сложилось.

Но, по крайней мере, двумя отличными психотриллерами он нас одарил. Спасибо ему за это.

Я тут выскажу своё мнение, только своё, не претендующее на абсолютную истину.

С моей точки зрения, с субъективной точки зрения, с кучи книг, прочитанных мной в течение жизни, «Лолита» — одна из самых переоценённых книг мировой литературы.

Прежде всего, написано плохо. Не только стилистически коряво, на каком-то мёртвом, никогда не существовавшем «русском» языке, но и в повествовательном смысле — плохо. Тему я не касаюсь. Педофилия — тема для книги ничуть не хуже всякой другой темы. И на таком сюжете можно создать великое произведение. В конце концов, Джульетта из гениальной трагедии Шекспира всего на год старше Лолиты Набокова. Однако «Лолита», увы, не великий роман.

Но сначала о стиле. Я не читал английский оригинал, знаком только с авторским переводом на русский язык — и что сказать? — напыщенные, тяжеловесные пассажи, стилистический выпендрёж на пустом месте. А как же иначе? Автор-то позиционирует себя, как непревзойдённого стилиста и исключительного знатока русского языка, тут уж, конечно, нельзя писать просто, надо пританцовывать и подвывать, плавно помахивая руками над головой. Иначе никто не поверит, что стиль — есть. Есть ли «стиль» у Пушкина? Есть ли «стиль» у А.Н.Толстого? И тот и другой писали книги, чтобы рассказать некую историю, а стиль появлялся, как смазка сюжета, как приятное добавление к интересной истории. Поэтому, чтобы увидеть стиль Пушкина, надо напрячься. А «набоковский стиль» буквально в глаза бросается. Очень сложно его не заметить, напрягаться не надо. Только это дурной стиль. Так не говорят, да и читать «набоковские» пассажи трудно, они не звучат при произнесении вслух, в них нет музыки русского языка, зато есть напряжение унылой лекции, излагаемой с профессорской кафедры засыпающим студентам.

Кроме того, неинтересный сюжет. Вся история Гумберта Гумберта, Куильти Куильти и Лолиты Лолиты умещается на паре страничек. Для того, чтобы из двухстраничного рассказика получился роман, Набоков вставляет туда ненужные эпизоды (русский офицер, не смывший воду в унитазе — зачем это? какое отношение это имеет к педофилии ГГ или его любовной истории?), вставные главы (длиннейшее описание дурацкой поездки к эскимосам — какие эскимосы? при чём здесь эскимосы? — ни один из поклонников романа не смог мне объяснить, для чего нужна эта глава), утомительные перечисления (список учениц класса Лолиты — просто передранная страница телефонного справочника). В общем, в текст «для атмосферности» и издательского листажа влито несколько вёдер воды.

Вдобавок, роман настолько старательно по-ученически иллюстрирует популярные фрейдистские брошюрки, что Набоков специально в пердисловии предупреждает, что к роману с фрейдистскими критериями приближаиться НЕЛЬЗЯ. А то исчезнет «волшебство очарования». Ибо писалась «Лолита» откровенно по статейкам фрейдистов (не самого Фрейда, а его примитивных коммерческих подражателей) и слишком заметно, как мало в строении романа собственно творчества. Просто раскрашенная фрейдистская схема, иллюстрация к популярному изложению фрейдизма, и всё. Например, история с сорвавшимся любовным свиданием в детстве Гумберта Гумберта — пересказ главы из учебника психоанализа о формировании невроза.

Наконец, в романе банально нет образов. Как выглядит Гумберт Гумберт, что он за человек? Что он любит, кроме двенадцатилетних девочек? А мы не знаем. Он не человек, а сюжетная функция. Мама Лолиты? Пустое место, картонная фигура. Сама Лолита? И о ней мы не узнаём ничего, так что все сюжетные повороты, типа потери Лолитой девственности в лагере для скаутов и бегства с Куильти Куильти оказываются полной неожиданностью для читателя. Ничего не вытекает из характера Лолиты, потому что никакого характера у неё нет. Чуть лучше обстоит дело с Куильти Куильти, но этот вроде бы эффектный персонаж механически составлен из разнородных деталей, плохо пригнанных друг к другу и, вдобавок, не имеет никакого прошлого: подобного литературного героя можно придумать, но нельзя выстроить ему биографию, он появляется из ниоткуда, по сюжетной надобности, не имея генезиса. И так весь роман. Пустота. Болтовня. Картонные персонажи. Высокопарные, напыщенные рассуждения, не стоящие выеденного яйца.

Роман писался явно на скорую руку, может, за пару недель, для денег и для скандала. То, что книжка задумывалась и выписывалась годами, это, конечно, рекламная легенда.

Ну, скандал разразился, да. И прославил скандалиста. Отличный коммерческий рассчёт. Набоков с тех пор был признан мэтром, пишущим профессором и вообще сделал карьеру. Был риск, что скандал его уничтожит. Но Набоков рискнул и выиграл. К моменту написания «Лолиты» он понял, что его карьера русского писателя провалилась, потому что нет людей, которые могли бы и хотели бы читать хорошие книги по русски — уже сверстники Набокова предпочитали французский и английский, а более молодое поколение эмигрантов русский язык вообще не знало. Попытка стать англоязычным писателем тоже провалилась — два романа, очень старательно написанных, не вызвали ни малейшего интереса у читателей. Поэтому Набоков пошёл ва-банк, выбрал наиболее скандальную, как ему казалось, тему и украсил её множеством ссылок на престижную Большую Литературу. Плюс сам сюжет является развёрткой довольно пошлой метафоры: «пресыщенная извращённая Европа соблазняет и развращает юную и свежую Америку» или, если хотите, наоборот — «юная и хищная Америка соблазняет и бросает старую извращённую Европу». Метафора эта неточная и ничего не объясняющая, но привлекательная своей кажущейся интеллектуальностью. При чтении «Лолиты» можно почувствовать себя умным без малейшего напряжения умственных способностей. Это ценно!

Такой трюк принёс профессору филологии Владимиру Набокову большой успех как у читателей, так и у литератроведов.

Кстати, если бы сам Набоков не настаивал так упорно на скандальности темы — никто бы не заметил, что «Лолита» «ужасная», «порнографичная» и «скандальная». Эротики в «Лолите» нет, точно также, как нет психологии. И то и другое заменено рассуждениями. Патологичность? Она тоже громогласно заявлена самим автором, но сам роман спокойно укладывается в длинный ряд книг с похожим сюжетом. Романов о любви взрослого мужчины к девочке-«нимфетке» более чем достаточно, от Федора Достоевского до Колетт, и читателей это никогда не шокировало. Сам Набоков тому пример — в «Камере Обскура» (кстати, этот его роман на две головы выше «Лолиты» и много лучше написан) развратная героиня тоже девочка-подросток, и ничего, никто не ахает в ужасе. Набокову пришлось буквально изо-всех сил выпячивать «извращённость» и «непристойность» выбранного им в «Лолите» сюжета, чтобы вызвать скандал.

Набоков молодец. Он ловок и умён, как жулики-портняжки из сказки Андерсена «Новое платье императора», которые поставили умников в такое положение, что все были вынуждены врать и притворяться, находя несуществующие достоинства в пустоте.

Когда-то давно, в конце 90-х, после выхода на экраны «Лолиты», все считающие себя более или менее читающими людьми бросились читать одноименный роман, чтобы иметь полное право в разговоре поумничать, а я мол не только смотрел, но и читал. Я в том числе. Мусолила долго, но до конца так и не домусолила. Осадок и от книги, и от автора остался премерзкий – ну какой, скажите, нормальный человек будет писать про педофила, да еще так обстоятельно и подробно? Юношеский максимализм сразу записал этого автора в разряд дешевых графоманов, не брезгующих никакими грязными шокирующими приемами, ради одной лишь цели – удерживать внимание читателя. И за всеми этими приемами не увидела я ни какой-то особенной красоты стиля, ни филигранности фраз, ни органики текста.

Знакомясь с Набоковым сейчас, когда мне не двадцать, а гм… немножко больше, испытываю состояние тихого шока. Какое вопиющее заблуждение! Как могла я быть настолько слепа и ограничена во взглядах, чтобы не понимать, что передо мной гениальная работа?

Если говорить конкретно о «Защите Лужина». Разве может не обладающий талантом писатель дать нам возможность прочувствовать состояние человека, медленно, но неотвратимо скатывающегося в пропасть безумия, со всеми вытекающими страхами и фобиями, его мировосприятие, в котором путаются сон с реальностью, жизнь с шахматной партией? Безусловно, нет.

Роман, несомненно, впечатление производит сильнейшее. Интересная особенность – практически полное (за исключением некоторых фамилий) отсутствие имен. Как-то так и без них все органично, будто и не нужны они вовсе. Второй момент, на который обращаешь внимание при чтении, — немногочисленность диалогов. Казалось бы, можно заспотыкаться, увязнуть в каких-нибудь особенно громоздких описаниях, но это абсолютно не так – весь текст от первого слова до самого последнего читается просто на одном дыхании.

Пару слов о финале. Несмотря на трагизм, не остается ощущения горького разочарования или сожаления – концовка очень правильная, логичная, едва ли не единственно возможная.

Итог: роман замечательный, автор – гений, настоящий художник слова.

«Лолита» — самый популярный роман Владимира Набокова. Этот труд более полувека исследуется литераторами и поклонниками, до сих пор преподнося ошеломляющие открытия. Самая известная аналитическая работа — «Ключи к “Лолите”», где Карл Проффер продемонстрировал, что смысловая насыщенность произведения числом этажей глубже любой подземки из наиболее фантастических диггерских небылиц.

Выдающийся мировой классик не просто вплёл в это творение бесчисленные отсылки, языковые игры, цитаты, подсмыслы и аллюзии, а буквально соткал из них самостоятельное интеллектуальное пространство, насытив его потрясающей гаммой оттенков, чьи тончайшие нити связаны хитрейшими хирургическими узлами. Роман напоминает прозрачный лабиринт с множеством ходов, лестниц и лифтов, невидимых для глаз слабого калибра: сколько ими не стреляй — всё вхолостую, если нет убойного заряда эрудиции.

Для начитанного читателя всё тоже не просто: Набоков расставил изощрённые капканы, выстроив вдоль них узнаваемые сюжетные конструкции, как бы намекающие на знакомый исход, играющие на узнавании, ввергающие в искушение предугадать дальнейшие события, но неизбежно уводящие прочь от истины.

На одном из смысловых этажей «Лолита» — это произведение о тексте, его возможностях, недоступных рядовому писателю, силе слова, понятии литературы, как магического акта и метода постижения красоты. Также данный роман — история искусства, но избирательная, вычленяющая любимые Набоковым работы, обыгрывающая, переиначивающая, но отдающая им дань уважения летопись художественных узоров — ход, ранее использованный в «Подлинной жизни Себастьяна Найта».

Есть в произведении черты и других работ Владимира Владимировича. Не смотря на разнообразие тем, он оставался верным себе — писал о том, что ценил более всего, о вещах, вызывавших восхищение, содрогание, трепет: женщинах, доме, детстве, бабочках, литературе, любви — эти элементы наследуются работами Набокова, как гены, мутируя, но сохраняя узнаваемость, и сосредотачиваясь в главном мотиве автора — утрате. Из книги в книгу она представляется смертью («Соглядатай»), предательством («Камера обскура»), иммиграцией («Дар»), разлукой с возлюбленной («Машенька»), арестом («Приглашение на казнь»), ностальгией («Подвиг»), безумием («Защита Лужина»), но всегда сохраняются главные акценты: нечто осталось в прошлом, безвозвратно.

Сама Лолита — такой же наследуемый вектор Набоковского творчества. Нимфетка прошла долгий путь становления и развития образа, плавно перетекшего из реальной утерянной любви в недостижимый художественный призрак Машеньки («Машенька»), а затем в — неверную Марту («Король, дама, валет»), предающую влюблённого в неё мужчину, что обрело ещё большую рельефность в персонаже Магды («Камера обскура»). Юная соблазнительница по кусочкам вбирала в себя черты героинь не только Набоковских, но и мировых произведений. Её черты восходят к Матильде — соблазнительнице из «Монаха» М.Г. Льюиса, но ещё более ранний, вероятно, старейший, источник подсказывает стихотворение Владимира Владимировича — «Лилит», рассматривающее первородную женщину, как молодую искусительницу — это найдёт отражение в сочетании детской наивности и дьявольского расчёта объекта обожания Гумберта Гумберта, хотя и оставит открытым вопрос, была ли девочка такой сама по себе или сформировала эти качества с подачи Куильти.

В Лолите слилось несколько литературных потоков, и выше приведён лишь один. Неоспоримо, что героиня и сама фабула романа взяты из двух редакций повести «Волшебник». В «Даре» также фигурирует краткое отступление, описывающее сюжет грядущего произведения. Та же наивная девочка присутствует и в «Приглашении на казнь», где ей отведено не так уж много внимания.

Лолита — уникальный персонаж, живой, энергичный, достоверный. Её характер, повадки, привычки, фразы, трансформации психологии — всё создано с ювелирной тщательностью, заставляющей восхищаться гениальностью автора. В литературе с большим трудом можно разыскать сопоставимых по уровню проработки героев — и это притом, что нимфетка даже не является протагонистом произведения. Фактически, получить представление о девочке можно ещё до первой встречи, при помощи бытовых мелочей, да и сами мелочи в романе живут своей жизнью, иногда предвосхищая события, — незримо для первого прочтения.

Нимфетка вернётся в творчество Набокова ещё несколько раз. Её отголосок промелькнёт в «Прозрачных вещах», ну а «Ада» отведёт девочке центральную роль, существенно дополнив образ — однако, это уже будут новые истории, не имеющие достаточно общих признаков с тем вектором, чья цель и апогей — «Лолита».

Помимо самой героини, в романе достаточно ярких персонажей с индивидуальными чертами, двумя-трёмя штрихами обрисовывающими всю жизнь человека. Идеальный пример — парикмахер, исчерпывающие сведения о котором сообщаются в двух предложениях: «В Касбиме очень старый парикмахер очень плохо постриг меня: он всё болтал о каком-то своём сыне-бейсболисте и при каждой губной согласной плевал мне в шею. Время от времени он вытирал очки об моё покрывало или прерывал работу дряхло-стрекотавших ножниц, чтобы демонстрировать пожелтевшие газетные вырезки; я обращал на это так мало внимания, что меня просто потрясло, когда он наконец указал на обрамлённую фотографию посреди старых посеревших бутылочек, и я понял, что изображённый на ней усатый молодой спортсмен вот уже тридцать лет как помер».

Отдельного рассмотрения заслуживает протагонист. К сожалению, современные писатели усердно демонстрируют, как трудно придумать интересного главного героя с индивидуальными чертами, но вот Набокову это удалось в вышей степени искусно. Гумберт Гумберт — харизматичная личность, имеющая прекрасное чувство юмора и поэтический взгляд на мир, а также ощущаемое при чтении обаяние. Многое здесь унаследовано от Германа Карловича — центрального персонажа «Отчаяния», — но в «Лолите» всё восходит на принципиально иной, несопоставимый ни с чем уровень.

Трагедия Гумберта Гумберта базируется на стихотворении Эдгара По «Аннабель Ли» и личных переживаниях Набокова, вызванных разлукой с первой любовью, а возможно, и некой Полинкой из далёкого прошлого, но не ограничивается ими. Литературный первоисточник и субъективный опыт используются для художественного оформления страданий, в то время как фактологическая база взята из трудов по психологии. Владимир Владимирович не пишет наобум, не пытается заполнить отсутствие знаний фантазией, а действительно исследует вопросы сексуальных девиаций с научной точки зрения. Жизнь главного героя иллюстрирует идеальную картину для формирования педофильских наклонностей, учитывая все стадии: от борьбы до оправдания, от отторжения до принятия порицаемых обществом склонностей.

Однако «Лолита» никогда не была, и быть не могла сухим изложением фактов: Набоков, как настоящий писатель, пропускал через себя все эмоции, наделял каждый пассаж ноткой понимания, прочувствовал переживание персонажа, потому роман получился настолько убедительным и искренним. Произведение психологически безупречно, поскольку написано с усердной, сосредоточенной работой над каждым словом.

Впору упомянуть о главном и часто не понимаемом мотиве романа. Лолита — не просто причина вожделения главного героя, не смотря на то, что и в этом есть доля правды. Для него она — объект воздыхания, та самая, отобранная болезнью первая возлюбленная, утрата которой не давала покою всю жизнь. В лице нимфетки Гумберт Гумберт обрёл шанс вернуться назад, подарить второй половинке всё тепло, некогда недоданное Аннабелле Ли, и протагонист искренен в своём порыве, как бы это не противоречило социальным условностям.

Любовь и страсть идут неразрывно. Было бы ханжеством обвинять Гумберта Гумберта в том, что в его случае не произошло иначе, и следует отметить — именно Лолита в итоге соблазнила воздыхателя. Он же боролся за её счастье, старался совместить в себе роль заботливого отца и очарованного поклонника, возносящего любимую на пьедестал, но, увы, такое стремление слишком сложно реализовать.

Набоков приводит читателя к потрясающей по глубине драме, где оба — жертвы, и они же — угнетатели друг друга. Все хотят счастья, но причиняют лишь боль. И как бы ни хотел Губмерт Гумберт обеспечить Лолите здоровое, радостное и полноценное существование — не выйдет. Она утратила детство, не нашла цель в жизни, лишилась рационального представления о действительности. Нимфетка — демон, но кем или чем созданный? Неправильным воспитанием? Ранним сексом? Куильти? Обстоятельствами? А может, это естественная склонность особой породы людей? Ответа нет, и каждый волен найти его самостоятельно.

Сложно и неправильно обвинять Гумберта Гумберта, сделавшего всё для Лолиты. Он — пострадавший не в меньшей степени. Его любовь, ради которой герой готов пожертвовать всем — свободой, временем, статусом, жизнью — достойна восхищения, и именно она — главная тема романа — чувство, не видящее перед собой никаких преград, управляющее человеком даже после смерти объекта воздыхания. Страсть, как таковая, уходит на второй план, и финальные главы произведения доказывают — дело не в похоти, девиациях или психологических расстройствах, а тех невероятной силы преданности, теплоте и нежности, что может испытать человек.

Сюжет в двух словах выстроен следующим образом: главный герой, страдающий от утраты первой любви, встречает в доме, где снимает жилплощадь, девочку, напоминающую ему ту самую, давно утерянную девушку. Обстоятельства приходят к тому, что протагонист становится единственным опекуном ребёнка, и они вдвоём отправляются странствовать по США, с целью начать всё сначала. За всем этим скрыты десятки побочных мотивов, значительно усложняющих историю и превращающих роман в настоящее детективное расследование.

Язык и стиль «Лолиты» — образцы высшего искусства, независимо, читаете Вы роман на английском или русском — автор у обоих текстов один — Набоков. Он проявил непревзойдённое мастерство, по праву создав работу, наголову превзошедшую практически всё, что есть в мировой литературе. Пожалуй, тягаться с данным произведением смогут лишь лучшие творения Джойса и главный труд Пруста — но все они слишком непохожи, чтобы выявить явного лидера.

Что выделяет «Лолиту» — это тщательный отбор каждого слова, так, чтобы оно уместнее всего смотрелось в предложении, благозвучно укладывалось в общий тембр, искрилось аллитерациями и языковыми играми. Весь роман необычайно музыкален, благодаря изумительному чутью автора. Образность просто зашкаливает. Красота метафор выходит на недостижимый для других писателей уровень, создавая действительно уникально произведение, заслуживающее верхних строчек всех литературных рейтингов.

Ну а всякому, кто не увидит хоть толики перечисленного и возопит, дескать, «Лолита» — грязь, остаётся лишь пожелать отправить в свою бесполезную голову поезд из красных колёс крысиного яда или чего-нибудь поубойнее, ибо, если человек делает столь бездумные заявления, не в состоянии прочесть и оценить роман, к жизни он явно не приспособлен.

Необходимо отметить, что у «Лолиты» есть две экранизации:

– Чёрно-белый фильм 1962 года, в основу которого лёг фоторобот обглоданных костей сценария, написанного Набоковым. От оригинального произведения — практически ничего, но картина получилась интересной и смешной. Хорошо воспринимается, как приложение к роману;

– «Лолита» 1997 года, едва ли не дословно воспроизводящая оригинальный сюжет. Кино во всех отношениях потрясающее и дающее правильное представление о романе, хотя, по объективным причинам, не способное продемонстрировать всю красоту языка.

«Лолита» — то редкое произведение, относительно которых действительно справедливо использовать характеристику «шедевр». Шедевр на всех уровнях: сюжета, персонажей, проработки текста, новизны для литературы и прочих аспектов, учитываемых в оценке художественной работы. Набоков лишний раз подтвердил свою гениальность, подарив миру один из лучших романов в истории человечества.

Я не очень люблю Набокова-эмигранта. Прежде всего за выражения «Проклятая Россия», иногда встречающиеся в его произведениях — как по мне, так допустимо писать «проклятый режим», «проклятые коммуняки» и прочие конкретные и адресные проклятия, только ведь вся страна обычно не причём.

Правда в своё время и Эренбург проклинал всех немцев и всю Германию (задумался...).

В общем, неважно, в любом случае я немного недолюбливаю Набокова-эмигранта. Однако как же мне нравится Набоков-писатель! Уж не знаю, где он его заполучил и на каком пальце носит, это своё Кольцо литературного всевластия, но только чтение набоковских строчек сродни долгожданному и полузабытому, и потому пьянящему и одуряющему свободному дыханию где-то далеко за городом после всей этой суетни и толкотни мегаполисов, метрополитенных часов пик и автострадно-кольцевых пробок. Два часа чтения = два часа чистого удовольствия!

А. да, про саму книгу-то чуть не позабыл. В общем, никогда не возвращайтесь туда, где вы однажды были счастливы — вы себя там не встретите (выражение не кавычу, ибо это не подлинная цитата).

Все люди, у которых хоть сколько-то развито воображение, любят иногда пофантазировать. Кто-то фантазирует от нечего делать, кто-то просто строит планы на будущее, но для людей одиноких и замкнутых фантазии занимают особое место в жизни. Они позволяют на время избавиться от чувства одиночества, сбежать в мир иллюзии от заурядной и безнадёжной реальности. Таким же фантазёром является и главный герой Эрвин. Каждый день он играет в особую игру: отправляет в свой воображаемый гарем замеченных им на улице красивых девушек. При этом он ни разу в жизни нормально не разговаривал с женщиной. Фантазия о гареме заменила ему необходимость близости и общения.

Впрочем, тут стоит заметить, что герой, как и многие нелюдимые личности, не отказывался от общения и близости с противоположным полом добровольно. У него просто не получается пойти на контакт и всё тут. И вот Эрвину выпадает шанс воплотить свою заветную фантазию в реальность — заполучить настоящий гарем из понравившихся ему девушек. Однако, фантазии хороши тем, что приютились в воображении человека, а в этой волшебной стране возможно всё. Далеко не всегда получится воплотить любую мечту в реальность и получить желаемое именно в запланированном виде. В итоге Эрвин получает то, что получает —

А помешал ему ещё один порок человеческой натуры — ненасытность. Именно она порой способна так помешать становлению человека, что никаким фантазёрствам не угнаться.

Одни говорят, что это величайший роман, другие, что откровенная, ничем не прикрытая порнография. Так кому же собственно верить?

Один из исследователей Набокова Карл Проффер пишет:«Тот, кто берется за чтение автора-садиста вроде Набокова, должен иметь под рукой энциклопедии, словари и записные книжки, если желает понять хотя бы половину из того, о чем идет речь Это немного досадно, поскольку произведения искусства могут потребовать умственных усилий, несоразмерных пользе, от них получаемой, — хотя литературные головоломки порой увлекательны. Читатель обязан быть исследователем. Мало кто из писателей требует от своей аудитории больше, чем Набоков. Исходные данные предполагают, что идеальный читатель «Лолиты» должен быть опытным литературоведом, свободно владеющим несколькими европейскими языками, Шерлоком Холмсом, первоклассным поэтом и, кроме того, обладать цепкой памятью.

Приведу всего лишь 3 примера.

1) В нескольких автомобильных номерах, которые Гумберту удается припомнить, тоже мелькают литературные аллюзии. (например, ВШ 1564 и ВШ 1616. Этот номер скрывает Вильяма Шекспира, родившегося в 1564-м и умершего в 1616-м.) Еще один автомобильный номер (КУ 6969 и КУКУ 9933) указывает на число 342.

«КУ» и «КУКУ», несомненно, обозначают «Куильти» и лагерь «Ку». Общим знаменателем для обоих номеров должно быть число 342 (возможно, из-за четырехзначных номеров с двумя повторяющимися цифрами, кратными трем)«По словам Гумберта, он регистрировался в 342 мотелях. Кроме этого, Лолиту он впервые увидел в доме Гейзов, находившемся на Лоун Стрит, 342, а впервые познал ее в комнате номер 342 «Привала Зачарованных Охотников».

2) Над кроватью в комнате, которую Гумберт снимает у Шарлотты Гейз, висит репродукция «Крейцеровой сонаты» Ренэ Принэ. Бетховен тут, конечно, ни при чем, а вот одноименную повесть Толстого также считали чрезмерно откровенной и она была запрещена цензурой.

3) Продолжим эту занятную и ловкую игру со смекалкой и памятью. «Странник, обладающий нимфеткой, — поясняет Гумберт — очарованный и порабощенный ею, находится как бы за пределом счастья». Здесь вспоминаем Очарованного странника Лескова. У главного героя в татарском плену была несколько жен. Первая ему не понравилась. Тогда « Ну, так они заметили, что я ею стал отягощаться, и сейчас другую мне привели, эта маленькая была девочка, не более как всего годов тринадцати... Сказали мне:

«Возьми, Иван, еще эту Наташу, эта будет утешнее».

Я и взял.

— И что же: эта точно была для вас утешнее? — спросили слушатели Ивана Северьяныча.

— Да, — отвечал он, — эта вышла поутешнее, только порою, бывало, веселит, а порою тем докучает, что балуется.

— Как же она баловалась?

— А разно... Как ей, бывало, вздумается; на колени, бывало, вскочит; либо спишь, а она с головы тюбетейку ногой скопнет да закинет куда попало, а сама смеется. Станешь на нее грозиться, а она хохочет, заливается, да, как русалка, бегать почнет, ну а мне ее на карачках не догнать — шлепнешься, да и сам рассмеешься.»

Это всего лишь 3 примера, а в романе таких завуалированных намеков на произведения других авторов сотни. И нужно действительно быть очень начитанным, чтобы увидеть их все и понять их смысл.Толпы разочарованных обывателей, которые прочтут «Лолиту» как грязную книжонку (и даже многие более интеллигентные люди), вообще не заметят литературных реминисценций Набокова. Перечитывая роман по второму-третьему разу, смиренный читатель будет заново прослеживать цепочку намеков, которые он пропустил при первом чтении. В некоторых случаях — наиболее очевидных — он будет поражаться собственной первоначальной слепоте, в других — более изощренных — восторгаться набоковским мастерством, интуицией и непомерными требованиями, которые предъявляет автор к читателю для полного понимания своего произведения.

Героиню романа Джойса «Поминки по Финнегану» , возлюбленную Хамфри, зовут Анна Ливия Плюрабель; отроческую «ривьерскую» любовь Гумберта Гумберта, пробудившую его нимфетоманию, зовут Аннабелла Ли (позднее она возродится в Лолите). Хамфри и Анна Плюрабель Джойса символизируют, в числе прочего, Адама и Еву. Гумберт и Аннабелла у Набокова варьируют ту же библейскую тему. После Аннабеллы «Гумберт был вполне способен иметь сношения с Евой, но Лилит (т. е. Лолита) была той, о ком он мечтал» . Перед фантастической перспективой обладания Лолитой Гумберт «был податлив, как Адам… в известном плодовом саду», и когда Лолита (то бишь Аннабелла, Аннабель Ли, Анна Ливия Плюрабель, Ева и Лилит) входит в гостиную Гейзов, дабы впервые неосознанно стать воплощенным инструментом гумбертовского оргазма, она держит «в пригоршне великолепное, банальное, эдемски-румяное яблоко». Как говорил поэт, «запретный плод вам подавай, а без того вам рай не рай». Она подбрасывает яблоко, Гумберт перехватывает его, но потом возвращает и, когда она жадно вгрызается в плод, начинает свои тайные манипуляции. При этом Гумберт отмечает, что она «была налита яблочной сладостью», и любуется ею, «пожирающей свой незапамятный плод, поющей сквозь его сок». Тема «Адам—Ева—яблоко» возникает вновь, когда Ло появляется в ярком ситцевом платье «с узором из красных яблочек»

Многие фразы и предложения в «Лолите» являются аллюзиями, это своеобразные ключи к книге. Ниже в алфавитном порядке перечисляется лишь часть авторов, аллюзии на которых присутствуют в книге:

Андерсен, Ханс Кристиан

Аристофан

Беллок, Хилари

Бичер-Стоу, Гарриет

Блейк, Уильям

Бодлер, Шарль

Браунинг, Роберт

Бэлло, Реми{

Бюргер, Август

Вергилий

Верлен, Поль

Гёте, Иоганн Вольфганг

Гоголь, Николай Васильевич

Голсуорси, Джон

Гольдони, Карло

Гюго, Виктор

Данте

Джойс, Джеймс

Дойль, Артур Конан

Достоевский, Ф. М.

Жид, Андре

Ибсен, Генрик

Катулл

Каупер, Уильям

Килмер, Джойс

Киплинг, Редьярд

Китс, Джон

Кокто, Жан

Кольридж, Сэмюэль Тэйлор

Кристи, Агата

Кэрролл, Льюис

Ленорман, Анри Рене

Марло, Кристофер

Мелвилл, Герман

Метерлинк, Морис

Милн, А. А.

Мэтьюрин, Чарльз Роберт

Овидий

Олкотт, Луиза Мэй

Петрарка

По, Эдгар А.

Поклей, Жан Батист

Пруст, Марсель

Пушкин, Александр

Рембо, Артюр

Роллан, Ромен

Ронсар, Пьер де

Ростан, Эдмон

Руссо, Жан Жак

Сад, Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де

Сервантес, Мигель де

Скотт, Вальтер

Софокл

Стивенсон, Роберт Льюис

Суинберн, Элджернон Чарльз

Тургенев, Иван Сергеевич

Флобер, Гюстав

Хопкинс, Джерард Мэнли

Чехов, Антон Павлович

Шатобриан, Франсуа Рене де

Шекспир, Уильям

Шеридан, Ричард

Шоу, Джордж Бернард

«The matrix has you...»

Однако начнём с более традиционных интерпретаций. Конечно, многим начитанным людям захочется сравнить этот роман с творчеством небезызвестного Франца Кафки. Безысходность, неопределённость, мотив маленького арестанта, обвинённого не пойми в чём... Нет, с Кафкой этот роман роднят только выше перечисленные словечки и ничего больше. Взять хотя бы язык — Набоков не оголяет страшную фабулу досужим, непритязательным языком, как это делает Кафка — наоборот, тысячу раз наоборот! Набоков, конечно, известен своей поэзией в прозе, но обычно знает меру. К примеру, в той же «Лолите» поэзия легко соскребается, и читатель знает, что под ней найдёт — да, то самое, за что «Лолиту» все так любят и ненавидят. Здесь же — всё равно что на Юпитер садиться. Язык романа — отдельная экосистема, коралловая поросль на остове корабля, бешеный фрактал, нарезающий мозг читателя на такие же бешеные снежинки и заставляющий свихнуться каждого, кто к этому официально готов... а тех, кто к этому совсем не готов, — предположить, что речь идёт не о тюрьме, а о психбольнице, где ГГ — больной синдромом деперсонализации-дереализации, или даже формой шизофрении (не зря же постоянно вылезает «второй Цинциннат»).

В общем да, роман читать тяжело. Особенно тем, кто не любит поэзию или рехнулся на боязни рехнуться. В какой-то момент хочется просто домучить это безобразие и запить какой-нибудь весёлой беллетристикой.

И поставил бы низкую оценку, если бы не конец. Честное слово, давно я не встречал такого великолепного конца!

А говорят, что Набоков старомоден...

Бывают такие встречи — казалось бы, обычные, одни из ряда подобных, пробуждающие воспоминания и тень сожаления о несостоявшемся, но только тень, потому что состоялось другое, а это всего лишь ускользающая возможность, одна из многих, но внезапно встреча оказывается особенной, последней. Так бывает. Это почти не больно, просто тень становится памятью...

Ощущение тени в весенней Фиальте в рассказе передано замечательно, с томлением, настороженностью, желанием быть и нежеланием знать. Но... на создание этого ощущение работал не столько рассказ, сколько активированный им личный архив памяти из лиц, слов, запахов, игры светотени, книг, других, не этой.

Причину столь странной отчужденности не нужно искать — она ясна с первой строки. У Владимира Набокова очень специфический литературный стиль: нагромождения прилагательных в каждом предложении, нарочитость определений и театральный финал, как ледяной компресс на голову.

Когда счастье называют системой, присутствующей на ясном севере естества, всегда плывущей рядом, даже сквозь и все-таки вне, когда шаги идущей рядом женщины прилаживаются к шагам мужчины путем прыжка и глиссады, когда ответный поцелуй обозначается как прилаживание к губам отзывчивых, исполнительных губ, я понимаю, что Автор текста — настоящий Мастер Литературного Слова и ни на грош не верю в его искренность. Владимир Владимирович легко, изящно, изобретательно играет словами, и сам любуется собой, и я любуюсь его умением, но не верю, ему не верю.

И дочитав до финальной сроки понимаю, что была права. Даже о последнем расставании он пишет изысканно и оригинально, без усилий жонглируя игровыми литературными построениями. Демонстрирует навык, снова и снова любуется собой, и я любуюсь его красивой холодной отстраненностью.

Очень хорошо, замечательно, увлекающе не напрямую, а посредством живых и намного более простых слов десятков других авторов, не таких известных, не таких умелых, но более искренних, и даже не авторов, а просто людей, прошедших по жизни из такой вот короткой весны в воспоминания...

У Набокова на родине сложилась репутация великого выдумщика и сюжетного эквилибриста. И мало кто обращает внимание на то, что большая часть его романов основана на впечатлениях от пережитого, а как минимум половина его крупных работ попросту автобиографична. Не является я исключением и Подлинная жизнь. Это рассмотрение как бы одного из возможных вариантов судьбы Набокова. С точки зрения квантовой механики его жизнь могла сложиться и так. Роман этот написан по-английски на рубеже 1938-1939 годов, за три месяца до сорокалетия и больше чем за год до отъезда в США. То есть это была не только попытка осмысления собственной судьбы, но и стратегия построения будущего. Обе ипостаси в романе блестяще удались. И мы получили один из шедевров англоязычной прозы 20 века, по любым ранжирам.

Две вещи хотелось бы отметить особо. Читая этот роман, я впервые обратил внимание на способность Набокова «замедлять» действие. Когда в финале рассказчик спешит к умирающему брату, Набоков блестяще показывает растяжение в восприятии времени, когда путь все длится и никак не возможно достичь финальной точки.

И еще. Как же прекрасно он описывает и препарирует творчество самого Найта. Как хочется прочитать эти четыре книжки, безвременно почившего автора!

Шедевр! Всем любителям гениальной англоязычной прозы рекомендуется.

Знаете, в Ботичелли есть какое-то совершенно неодолимое очарование — как очаровывает все красивое, что бы там ни было внутри. В общем, я не могла не купить книжку с фрагментом «Весны» на обложке, даже заранее вполне представляя, какой она окажется.

«Лаура и ее оригинал» Владимира Набокова — это, строго говоря, не «фрагменты романа» (как оно называется официально. «фрагменты романа» — так в школьных хрестоматиях пишут про отдельные главы вполне законченных произведенний), а скорее «наброски начала романа». В начале есть наброски линии некой Лауры-Флауры, молодой девицы странного происхождения и неопределенных занятий, вышедшей замуж на пожилого известного, но, увы, слишком старогот и толстого невролога. Отрывки чуть дальше посвящены ее мужу, имя немедленно запамятовала, но даже на полноценные фрагменты они не тянут. Так — внутренние зарисовки, которые автор делает для самого себя скорее. Как к большой картине создается серия из тысячи карандашных набросков. Если считать оконченную «Лауру» Набокова «Весной» Ботичелли, то текст, который мы видим, в первой части представляет собой карандашный набросок одной из фигур, а вторая половина состоит из набросок купидончика, рукоятки меча стоящего слева мальчика и цветов под ногами. Да, у Ботичелли красив и каждый цветок тоже, как и у Набокова — каждая фраза, удачный термин, игра слов, аллитерация и тд. Но один цветочек Ботичелли — еще не картина, и наброски Набокова в изданном варианте — еще не роман и даже не около этого.

Можно судить, например, по Кафке. Вот «Замок» — это действительно неоконченный роман, который имеет смысл читать, из которого можно понять сюжет, проникнуться атмосферой и тд. А «Лаура» — она повисает в воздухе, она вся насквозь карандашная, причем большую часть листа занимают еще белые пятна. Более, как в эмской депеше, не имею ничего сообщить вам по поводу самого текста.

«Лаура» и ее перевод» Геннадия Барабтарло впечатлил еще меньше. Во-1, переводчик «с высоты своей высокой культурности и рафинированной интеллигентности» пишет в переводе «разсвет», «безпутная жена» и «разстройство желудка», объясняя это своей ненавистью к советской языковой реформе и желанию вернуться к старой орфографии. По мне — либо уж возвращаться так возвращаться (а знаний-то хватит?), либо не выпендриваться и писать по нормам, потому что это исключительно выпендреж и более ничего, а впечатление портит сильно. Во-2, там есть некоторые довольно ценные пояснения насчет структуры романа, расстановки карточек и тд, параллели отдельных мест с другими произведениями Набокова и тд. Но в целом на сколь-нибудь приличный лит.анализ это все равно не тянет, про Набокова можно написать гораздо глубже и интереснее, если уж задаться такой целью.

«Предисловие» Дмитрия Набокова дает очень четкий ответ на вопрос о причинах классической пролетарской ненавистью к интеллигенции :-))) Проще говоря, оно жутко бесячее. Мало того, что сыночек паразитирует на своем отце, нарушает его последнюю волю, чтобы срубить бабла. Так он это еще и делает это с таким выражением лица, что тошно становится. Не берусь ткнуть пальцем, но какое-то жуткое впечатление фальши, наигранности и высокомерия от этакого великовозрастного мажора — очень неприятно, короче говоря

Начнем с традиционной пятиминутки ненависти про перевод: надо, действительно, быть Ильиным, чтобы вставить в название пресловутых незаконнорожденных, несмотря на пояснения самого Набокова на этот счет. В примечании Набоков пишет: «Термин «bend sinister» обозначает в геральдике полосу или черту, прочерченную слева (и по широко распространенному, но неверному убеждению обозначающую незаконность рождения). Выбор этого названия был попыткой создать представление о силуэте, изломанном отражением, об искажении в зеркале бытия, о сбившейся с пути жизни, о зловеще левеющем мире. Изъян же названия в том, что оно побуждает важного читателя, ищущего в книге «общие идеи» или «человеческое содержание» (что по преимуществу одно и то же), отыскивать их и в этом романе». Очень мило со стороны переводчика было не просто полениться покопаться в геральдике (незаконнорожденность обозначает схожий знак, называющийся baton sinister), но даже не послушать самого автора. Впрочем, как обычно

При этом роман действительно очень сложный, сложный по языку, потому что в нем игр со словами — как нигде. А еще и транслит с русского (нарочито не совсем точно переведенный), от вида которого у меня аж зубы сводит. Набоков в чем-то схож с Умберто Эко. У меня такое чувство, что Эко пишет свои романы, только чтобы создать себе своего рода «пространство для игры» со своими собственными знаниями об истории, скрытыми и явными цитатами и аллюзиями на исторические и культурные факты. Да, я знаю про «мне захотелось убить монаха», но ни на грош в это не верю :-D Эти тексты — вовсе не для того, чтобы просто рассказать читателю историю, и не для того, чтобы заставить читателя внутренне переживать, духовно совершенствоваться и тд. Если угодно, романная форма — это только предлог, формат, позволяющий выложить все, что автору есть сказать про историю и культуру в игривой и загадочной манере.

Набоков во многих своих вещах, и в «Bend sinister» прежде всего идет по тому же пути. Использует текст как пространство для своей «игры в бисер», только если у Эко основной игры является история и культура, то у Набокова — язык и литература. Он играет в слова и играет в художественные приемы. Явственно наслаждаясь этой игрой (которую оценит далеко не каждый читатель) и не скрывая этого. Отсюда многочисленные игры со словами, смешения языков, повторяющиеся и зеркалящиеся тропы, отсюда сложная система взаимоотношения автора и персонажа и появление автора-Набокова в самом тексте, отсюда бесконечные цитаты и отсылки к другим литературным произведениям, легкое заигрывание с читателем и критиком. Помните «Адам Н. Eпилинтер, Есноп, Иллиной» или что-то подобное, все дивные комментарии к «Pale fire», ржаки над Джойсом в «Приглашении на казнь»? :-)

Имхо-имхо, «Bend sinister» следует оценивать прежде всего как такую литературную игру, и уже потом как роман с сюжетом и психологией.

Но роман сложен и с точки зрения непосредственно содержания, сюжета и психологии. Казалось бы, имеем небольшое воображаемое государство, в котором недавно случилось революция и установился полицейский режим. Граждане государства, в том числе и наш герой, до сих пор не могут поверить, что вот эти жалкие придурки, которые еще вчера подавали им пальто, теперь ими правят и могут решать вопросы жизни и смерти. «Вот эти придурки» тоже, кажется, не до конца в это верят, учитывая, что периодически они возвращаются к своему раболепному тону и вообще выходят из роли. Но Набоков не был бы Набоковым, если бы история состояла именно в этом. Суть романа — вовсе не в соотношении государства и личности, не в «разоблачении тиранов», и новое государство вовсе не символизирует советскую Россию. Собственно, как и чудесная страна Зембла не символизирует никакую Россию. Все это — только декорации для внутренней очень личной и простой драмы героя и для игры автора на струнах языка. «Как и в случае моего «Приглашения на казнь», с которым эта книга имеет очевидное сходство — автоматическое сравнение Bend sinister с творениями Кафки или штамповками Оруэлла докажут лишь, что автомат не годится для чтения ни великого немецкого, ни посредственного английского авторов». Вот вам и приговор Набокова всем классическим трактовкам.

Но если брать за основу «Приглашение на казнь», то очевидно, что тема та же: независимость личности от всех этих довольно пошлых обстоятельств внешнего мира, таких как государство, власть, опасность и тд. Стоит только немного приподнять завесу текста и взглянуть на все с высоты автора — и сразу понятно, насколько это мелко. Это одна из тем, но не единственная. Вторая, как говорит сам Набоков — любовь к ребенку, простая, совершенно обыденная и естественная *всепоглощающая* любовь, про которую больше и сказать нечего. А еще — особый авторский взгляд, ощутимое присутствие автора в тексте как «бога из машины», в конце выступающего все громче. Я очень люблю грешным делом, когда Набоков-автор появляется в тексте: сразу становится не страшно. Здесь это тоже работает :-)

Читать Набокова — одно удовольствие, а читать Набокова после литературы откровенно плохого качества — другое. Уже перестаешь обращать внимание на сюжет, и получаешь удовольствие от того, как он это делает, господи! Иная классическая музыка производит такой же эффект, как набоковское письмо, и совершенно не важно, что этим хотел сказать автор. Видела карточки Набокова, наброски к «Лауре», но все равно сложно представить, что творится у автора в голове, когда он так использует слова. Про Грина можно сказать, что Грин подбирает самый точный термин для конкретной ситуации, пусть не общеупотребительный, а именно конкретно-точный. О Набокове такого не скажешь, потому что у Набокова никогда нет конкретной ситуации, существующей вне материи текста, все его ситуации, люди, сюжетные события суть — текст. Пафосно звучит, но, собственно говоря, не знаю, как еще это сформулировать. Поэтому содержание романов Набокова невозможно пересказать: будучи изложенным другими словами, оно утрачивает всю свою привлекательность, становясь странным, безумным, пошлым, никаким. «Дар», к примеру: ну, пишет человек свой роман, ну, написал. Как передать это цветение садов и пенье птиц — неясно.

С «Подлинной жизнью» та же история: безымянный рассказчик хочет написать биографию своего недавно умершего сводного брата, который был знаменитым писателем. И начинает, разумеется, с набора материала: встречается со знакомыми Себастьяна, пытается разыскать его последнюю роковую любовь. До написания, собственно, дело так и не доходит. Но Набоков так ловко поворачивает сюжет, что, с одной стороны, изначально зная, что герой-писатель уже мертв к «настоящему» читателя, проживаешь его жизнь от юности до самой смерти. Вроде бы и осознавая, что это история в истории, значит, вещь во второй степени эмоционально отдаленная от читателя. С другой стороны, фигура повествователя настолько зыбка и сомнительна, что непонятно, где на самом деле картина, а где — рама. И жизнь Себастьяна, показанная в небольших эпизодах, пересказом третьих лиц, кажется куда реальнее, чем жизнь рассказчика.

Судьбой рассказчика по-настоящему проникаешься только под конец, когда он (в воспоминаниях) спешит к умирающему брату, ночь, забыл деньги, зима, спальный вагон с непонятными и отвратительными телами, нервы, невозможность повлиять на скорость хода поезда, боязнь опоздать, усталость. Потрясающе описана вся гамма ощущений, которая бывает в таких ситуациях, когда внутренняя тревога умножается на крайне неприятное окружение. И если принять на веру, что героев не два, а один, и этот герой на пороге смерти — такой ужасный ночной зимний поезд отлично изображает этот порог.

Хотя трактовок романа, разумеется, сколько угодно. Есть, например, мнение, что это не безымянный герой пишет книгу, а сам Себастьян Найт, уже почти покойный, и это его последний, автобиографический роман. Объяснять Набокова, на мой взгляд, так же весело, как заниматься теологией, и так же бессмысленно с точки зрения уяснения конечной истины.

Какой-то очень ускользающий роман, что прекрасно оправдывает свое название. Герой-недотыкомка, проходящий по жизни, не оставляя толком следов, умудрившийся совершить единственный сколь-либо значимый свой поступок совершенно невольно, в сомнамбулическом состоянии. Такой же легчайший, удивительно не затягивающий, как обычно у Набокова бывает, слог. Сложно сказать, что на самом деле думаешь по этому поводу — получаешь удовольствие в процессе, как от разглядывания изморози на стекле или чего-то очень изящного и очень преходящего, и тут же забываешь.

Еще один из легких романов, почти иронических, где все герои чем-то неуловимо похожи, в общем списке «Себастьяна Найта», «Приглашения на казнь», даже «Пнина», пожалуй. Эмиграция, скитания по Европе, какая-то мимо проходящая жизнь, легко и бестолково, но на самом деле без ощущения легкости, а в постоянной болезненной концентрации на каких-то незначительных мелочах, которые все отравляют. И взгляд автора — очень сильно сверху — который посмеивается и покровительственно улыбается.

Я уже забыла, как звали героя, Персен, Парсон, впрочем, никто из других героев тоже не запомнил, кажется. Традиционная связь с литературным миром, традиционная отчужденность от мира физического (выражается в общей неловкости, неряшливости, несмертельных, но скорее постыдных болячках). У меня смутное ощущение, что это легкая самопародия, в смысле, не на себя-человека, а на других героев. Потому что несмотря на трагичность ситуации, наш герой — персонаж, безусловно, комический. Но за счет общей «прозрачности» трагизм этот становится виден только под конец, да и ни у кого не вызывает сочувствия, и вообще не важен. Ну, придушил жену во сне, ну, с кем не бывает. Это чудно, на самом деле, что, следуя классическому приему, Набоков приберегает это откровение под конец, но при этом поворачивает все так, что оно не производит ни малейшего впечатления. Читатель уже заранее готов ко всем вероятным и невероятным поворотам. Сравнить с ужасающе тяжелой смертью — причем происходящей только в воображении героя — в «Найте».

Возможно, в общей прозрачности есть какой-то очень тайный смысл, которого я не разглядела (кто знает, поделитесь). Возможно, это просто шутка и «упражнение для пальцев». Набоков всегда хорош, впрочем.

Нет совершенно никакого смысла читать этот роман, если вы не считали все предыдущие. «СНА» — забавная и остроумная пародия ВВН на автобиографию, с полностью перевернутой как собственно человеческой биографией, так и творческой. Не вижу в нем особой глубины ряда других вещей, он скорее забавен, чем что-либо еще. С другой стороны, Набоков все еще Набоков, и здесь он так же прекрасен, как и везде. Искреннее удовольствие получила от самого процесса чтения, и, мне кажется, в отсутствие особых идей или жесткой привязки к сюжету авторский стиль проявляется особенно чисто, что ли. Очень точный, очень изящный, насмешливый и злобный, смотрящий на мир (включая себя самого) с оттенком понимающего презрения и усмешки. Вообще умение злобно посмеяться — одна из моих любимых черт у Набокова, чего уж там. Лучше, чем у него, ни у кого это не выходит.

В данном случае — аве авторскому чувствую юмора! — он смеется над самым ценным, что у него есть — своим жизненным путем и творчеством. По-разному, но в равной степени забавно.

Что касается жизненного пути, то тут переворачивается с ног на голову история, так сказать, личной жизни. Герой романа — русский писатель-эмигрант Вадим Вадимович, фамилия которого умалчивается (издевательские насмешки в самом конце, когда он после инсульта пытается ее вспомнить, не не преуспевает, не в счет). Он принадлежит к знатному русскому роду, в 19 лет сбегает из Советской России через границу и, пропутешествовав некоторое время по Европам, оседает в Америке. В этой части повторяется реальная биография самого ВВН, как и дальше — ее «внешняя», формальная сторона. Но вот по части личной жизни тут же идут фатальные расхождения, которые, собственно, и составляют основу сюжета «СНА». ВВН, как всем известно, был единожды и вполне счастливо женат и родил одного сына. Герой, Вадим Вадимович, женился раза четыре, не считая последней незавершенной истории, и имеет одну дочь (которая на конец действия, правда, вполне могла бы закончится). В отличие от Набокова, так никогда и не побывавшего в СССР после побега, Вадим Вадимович выбирается туда.

Параллельно с описанием обширных приключений и злоключений в личной жизни идет описание творчества, и это еще забавнее. Говорю, что нет смысла читать этот роман тем, кто не знаком с предыдущими, потому что иначе будет совершенно непонятно, где стеб, а где реальное сходство, и в чем, собственно, состоит стеб. В случае с творчеством ВВН не переворачивает все с ног на голову кардинально, но находит забавные похожие названия и сюжеты, будто из параллельной реальности. За этим интересно следить, как за детской игрой на внимательность, и даже не прилагая ни малейших усилий, можно обнаружить потерявшегося жирафика сходство воображаемых вещей с реальными:

Сирин — Ирисин

Машенька — Тамара

Камера обскура — Камера люцерна

Дар — The Dare (герой ваяет неприязненную биографию Достоевского)

Пнин — Dr Olga Repnin

Лаура и ее оригинал — Esmeralda and her parandrus (?)

Королевство за морем вызывает некоторые вопросы своим названием, хотя как стеб над Лолитой, рассказывающий про педофилию, завершившуюся счастливой семейной идиллией, и так неплохо.

Задумалась, кстати, пока писала, что же такое за таинственный «парандрус». Википедия сообщает нам, что это animal form of Medieval bestiaries, которое could change their shape at will.

В общем, получила исключительное удовольствие от процесса, хоть и не скажу, что меня впечатлил результат. И вообще многочисленные тягостные описания нервического недуга героя, абсолютно пустячного, но раздражающего своей навязчивостью, тоже напоминают издевку над другими, куда более существенными, тонкими и болезненными невротическими приступами других персонажей. В общем, все это — очаровательное, очень в Набоковском стиле баловство с явственно чувствуемой издевкой над предметом. Так хорошо, как даже не ожидала.

Самый удивительный роман Набокова, что я читала (а читала уже почти все, в последнее время закрываю остатки) и, возможно, самый лучший. Во всяком случае, судя по «Взгляни на арлекинов», сам Набоков считал его лучшим и важнейшим — хотя с его постоянным подсмеиванием над собой и над всем никогда нельзя был уверенной. В «Аде» слишком много всего, чтобы объяснить ее сходу: и любовная история, и параллельная реальность, и развитие личности, и традиционные чисто литературные игры.

Честно скажу, «великая любовь» между родными (фактически, но не формально — у родителей тоже все было не так просто) братом и сестрой оставили меня вполне равнодушной — кроме легких ассоциаций с «Избранником» мне нечего сказать на эту тему. Начало их истории, когда девочке 12, а мальчику 14, живо ассоциируется с классическими «нимфетками» и этой общей темой ВВН, хотя, надо сказать, за счет близости возрастов героев оно не воспринимается как нечто грязное. Тем не менее, из всей многолетней истории, которая продолжается, когда героям уже хорошо за 80, именно этот период — одно лето — остается в памяти как наиболее достоверный, живой и яркий. Оставим вопросы о допустимости подобной юношеской любви и о достоверности столь быстрого перехода в плотскую сферу — мне на эту тему сказать ну совершенно нечего. Другое дело, что именно в том возрасте и в тот период герои похожи на живых людей, а не на картонные копии идеальных себя. Особенно заметно это по преображению мальчика, Вана Вина. В детстве и юности он молодец и красавец, но лет после 20 начинает как-то неизбежно гаснуть, блекнуть, долгие десятилетия его жизни упоминаются в паре абзацев — как скучное и никчемушное преподавание в каком-то заштатном вузе. Герой, который возникает потом, чтобы вернуть свою Аду после десятилетий же скучного брака с этаким «Костей Левиным», не вызывает доверия или узнавания.

Аналогично и с Адой — и тут действует этот приемчик из «Лолиты», когда потрясающе привлекательная, живая и очень яркая девочка, стоит ей едва стать женщиной — тут же теряет всю свою прелесть, становится скучной, грубой, глупой. Юная Ада привлекательна и интересна в своей юности и неполном совершенстве. Годам к 25 она становится фарфоровой куклой, а потом и вовсе «сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела». Встреча любовников на заре их жизни всего этого не исправляет: в них уже не веришь, да и они изменились настолько, что стали неузнаваемыми.

Гораздо интереснее в мире «Ады» сам волшебный параллельный мир, Антитерра. Наш мир упоминается вскользь, как бы ненароком, то в виде шутки, то в качестве объекта нерегулярных научных исследований героя, и представляется неким аналогом рая, куда попадают после смерти. Время там течет примерно так же, и действие начинается с конца 19 века и продолжается до середины 20. Крайне забавны все выдумки Набокова и шутки на этот счет — а их по тексту рассеяно великое множество, очень жаль, что недостаток образования не позволяет все собрать. И альтернативная история: безмерно расширившаяся Британская Империя, одним из языков которой является русский, с тихо противостоящей ей Татарией, скрытой за Золотым Занавесом, какие-то военные действия на горизонте. И альтернативная культура: в одном из искренне восхитивших меня мест приводятся реальные стихи русских поэтов и вообще народные песни, очень качественно переведенные на английский, без потери звучания — будто в этом мире они так и написаны. И альтернативная техника и прочие детали — этого мало, но все равно забавно. ВВН балуется столько, сколько позволяет вместить текст, приятно смотреть просто!

Кстати, что до литературы: герой, Ван (то есть Иван) Вин периодически ведет вялую литературную деятельность, как философ и психиатр, прежде всего. Потому что отдельные больные грезят наяву о нашей Терре, ее истории и устройстве. По ходу действия к автору и привычкам автора неоднократно аппелируют (почти всегда в юмористическом ключе) как к ВВ, причем так ловко, что неясно, идет ли речь о Ване Вине либо о Владимире Владимировиче, да, в общем, и невелика разница.

Удивительно яркий текст и при этом удивительно легкий для чтения. В нем нет ничего болезненного, ничего неприятного, ничего об унижении человеческого достоинства (самый сильный из всех неприятных моментов, какие вообще есть у ВВН). Я могу понять, за что его так любил сам автор: «Ада» какой-то очень аккуратный и точный роман, в котором нет ничего лишнего, несмотря на обилие всего, и нет ничего, что вызывало бы неприятие, читательскую усталость или напряжение. Она веселит, но не задевает за живое. И при этом — с точки зрения вечности — это прекрасная литература, безусловно.

Один из лучших рассказов об одиночестве человека в современном мегаполисе. О фантазмах и фобиях типичного горожанина. По форме — шедевр новеллистического жанра!

«Ада» (оригинальное название «Ada or Ardor: A Family Chronicle», варианты перевода: «Ада, или Страсть», «Ада, или Эротиада», «Ада, или Радости страсти») — одна из двух масштабных, подытоживающих работ Набокова. Другое произведение, с подобной характеристикой — роман «Дар», подводящий черту под русскоязычным наследием автора. В обоих случаях за грандиозным творением имелись последующие, но ничего сопоставимого Владимир Владимирович уже не сочинил, оставив либо незавершённые, либо, неприметные вещи.

Если «Дар» уместно определить, как проекцию внутреннего мира автора, его интересов, взглядов, переложение жизненных событий и, в конечном итоге, личности писателя в ткань произведения, то «Ада» — кульминация творческого пути, уходящая корнями скорее в художественное наследие Набокова, нежели в биографию.

Прежде чем охарактеризовать роман, следует, изъять из самого текста подсказку, освещающую сверхзадачу произведения: «повествование в виде трактата о Ткани Времени, исследование его туманной субстанции, проиллюстрированное множащимися метафорами, что исподволь выстраивало бы логику любовного сюжета, от прошлого к настоящему, расцветая живым рассказом, исподволь же переворачивая аналогии, чтобы мягко кануть вновь в абстракцию». Иными словами, «Ада», как и многие работы Набокова, не просто голый сюжет, а сокрытая за его телом идея, воплощённая под видом традиционной литературной формы. Читателю следует делать на это скидку, сталкиваясь с кажущейся алогичностью некоторых сцен, а так же методов их исполнения, поскольку те вполне могут служить неочевидным, но возложенным на них функциям.

Итак, о чём «Ада»? Технически это семейная хроника с ярко выраженным главным героем Иваном Вином и его ещё более примечательной во всех отношениях возлюбленной Адой. Персонажи приходятся друг другу кузеном и кузиной (по крайней мере, такое впечатление стремится создать автор. В действительности всё намного интересней. Подробности в работе «Ада Набокова. Место сознания» Б. Бойда), что не мешает зародившемуся влечению, приводящему к инцесту в детском возрасте.

И здесь впору сделать отступление, сказав о первых двух слабых сторонах романа. Во-первых, любовная линия прописана неубедительно: из текста никак не формируется образ сколько-нибудь сильных чувств, а так же оснований для взаимности от сперва холодной Ады. То, что Набоков мог исполнить этот момент лучше и достоверней, неоспоримо: «Лолита», «Камера Обскура» и даже «Машенька» имеют куда более вескую романтическую завязку. Во-вторых, произведение не интригует. В нём нет стержня, психологического или сюжетного, подобного той притягательной целеустремлённости Гумберта, его настойчивости в достижении желанной и вожделенной Лолиты, или хотя бы напряжённой атмосферы «Приглашения на казнь», отсутствует минимальная сколько-нибудь любопытная деталь, вроде предвкушения ответа на вопрос, кто же написал рецензию, упомянутую на первых страницах «Дара».

В «Аде» всё намного прозаичней: отношения у главных героев складываются беспрепятственно, спонтанно и долгое время не встречают каких-либо сложностей. Однако роман не превращается в перечень эротических эпизодов, напротив, упоминая их вскользь, он движется по иной линии, делая ставку на аллюзии, шифры, отсылки и прочего разного рода игры, ориентированные на подкованного в литературе и истории, наблюдательного читателя. Справедливо мнение любого, кто предположит, что для того, чтобы в достаточной степени проникнуться данным произведением, необходимо прочесть то, что читал сам Набоков. В противном случае, остаются комментарии переводчиков, увы, далеко не исчерпывающие тайников текста и несопоставимые с радостью самостоятельного распознавания.

Прежде чем разобрать вопросы формы, ещё немного о сюжете. Что же происходит дальше? Чем заполнены страницы одного из самых объёмных романов Владимира Владимировича? Ровно до середины — сюжетно ничем, по крайней мере для ознакомительного чтения, не открывающего припрятанные хитросплетения. Мелькают имена, факты, эпизоды из рутины семьи, намёки, что «потом будет что-то неожиданное», но читателю придётся терпеливо наслаждаться слогом, образами и литературными играми, поскольку, в противном случае, есть вероятность зевать от скуки, путешествуя от одного эротического фрагмента к другому, вчитываясь в диалоги и истории о том, как очередной раз Ван и Ада заперли в шкаф или куда-то ещё спровадили докучливую младшую сестру.

В середине романа, после сцены, описывать которую нельзя, дабы не раскрывать один из немногих ярких поворотов истории, повествование обретает динамику, формируя действительно увлекательную, лишённую инертности часть. Любопытно, что, лишь стоит обременительной любовной линии уйти на второй план, роман оживает и буквально бежит компенсировать размеренность первой половины. В конечном итоге, всё возвращается туда же, откуда пришло: героев ждёт ряд расставаний и возобновлений отношений, не лишённых драматизма, но представляющих собой далеко не самое выдающееся звено в творчестве Набокова.

В четвёртой части книга прерывается уже ранее мелькавшим в ней внутренним произведением о времени — глубочайшим философским путешествием писателя. Здесь проглядывает и сюрреализм «Соглядатая» и размышления из «Дара», но всё намного размашистей, сильней, интересней. К слову, выбор темы не случаен, поскольку «Ада» во многом перекликается с циклом Пруста «В поисках утраченного времени», так что интерес протагониста к данной сфере закономерен.

К концу романа уже стареющие герои оглядываются на жизнь, дописывают работу о времени и внезапно, как бы невзначай, автор намекает, что в «Аде» не всё так просто, и произведение — грандиозная составная метафора, иллюстрирующая философскую линию о несопоставимости времени и пространства, а так же неприменимости к будущему термина «время».

Что касается персонажей, то, безусловно, примечательны главные герои, а так же их младшая сестра, чья сюжетная линия и образ к развязке становятся всё интересней.

Протагонист, Иван Вин импульсивен, храбр, эгоистичен, вместе с тем рассудителен и начитан. Безумно влюблён в Аду. Каких-либо индивидуализирующих черт, делающих его неповторимым, нет. Да: умён, ко всему прочему, физически хорошо развит, весьма похотлив, но как-либо охарактеризовать личность двумя-тремя выдающимися, исключительными качествами не выйдет.

Другое дело — Ада, персонаж, прошедший долгий творческий путь, бок о бок с писателем, кочуя между произведениями, набираясь составляющих своей многогранной самости. Наверняка, первые штрихи героини взяты из воспоминаний юности автора и позднее воплотились в утерянную возлюбленную из «Машеньки». Ещё лишённый самобытности, образ позже дополнился качествами коварной изменницы из романа «Король, Дама, Валет», получил новую жизнь и иной возраст в «Камере Обскура», слился с девочкой из сюжета «Волшебника», а своего апогея достиг в «Лолите». Безусловно, Лолита — взращенная путём долгих творческих поисков героиня, вобравшая в себя всё: коварность Магды, предприимчивость Марты, недосягаемость Машеньки, сюжетную линию безымянной девочки из «Волшебника». С этой точки зрения, Ада — продолжение трансформаций нимфетки, попытка компенсировать (или лишь сымитировать эту компенсацию) её былые злодеяния, приручить, приструнить, выстроить сказку, где Анабелла не умирает, и они с возлюбленным, могут в полной мере предаться излияниям страсти. Получается своего рода мужской роман о воплощённых подростковых фантазиях, но Набоков, в свойственной себе манере вновь обращается к неизменному мотиву ревности, кажущихся, а, быть может, реальных измен, отчего угадываются в Аде отголоски предшественниц. И как-то особенно странно и неуместно выглядит попытка сделать из неё интеллектуалку, зачастую использующую слишком вычурные и высокопарные выражения.

К слову, излишне возвышенный и литературный слог из уст не то, что детей, но даже повзрослевших героев, смотрится почти везде чуждо. Уже само по себе дико, что люди общаются подобным образом, будто читая с листа трижды переисправленную и много раз усложнённую фразу, но вдвойне нелепо смотрятся литературные выкрутасы в письме, извещающем о смерти близкого человека.

Уместно сказать о слоге «Ады». Стараясь стилизовать роман под Пруста, Набоков избрал громоздкие, переусложнённые предложения, трудные для восприятия и составляющие длинные абзацы с полстраницы или страницу в зависимости от шрифта. Нельзя исключать, что читается тяжело исключительно по вине переводчиков, но в то время как язык Пруста, при любом количестве слов от заглавной буквы до точки, лёгок и прозрачен, «Ада» вынуждает неизбежно возвращаться в начало фразы, с целью понять суть написанного. Например, типична ситуация, когда два, три, четыре причастных и деепричастных оборота предваряют подлежащие, так что сперва подробно описано «что сделал», а потом уже «кто». Остаётся либо вбирать сложную конструкцию в память до формирования картинки, либо, бегло пробежав текст до существительного, браться за предложение заново, дабы иметь в голове образ.

Говоря о переводах, необходимо их сравнить. Помимо старого, общепризнанного неудачным, существует два приемлемых:

1) «Ада, или Эротиада» О. Кириченко — лучший на сегодня

2) «Ада, или Радости страсти» С. Ильина — посредственный, с отсебятиной. (На текущий момент вышел в обновлённой версии)

Ильин, к примеру, оставил слово «Дарк» без перевода, а у Кириченко «Мрак» — вполне логичный, верный и даже созвучный аналог.

Далее, для иллюстрации, отрывок:

Ильин: «(“Зачем уже не Тофана?” – со сдержанным утробным смешком дивился добрейший, ветвисторогатый генерал – и тут же слегка откашливался с напускной отрешенностью, — страшился жениных вспышек)».

Кириченко: «(«Почему бы не Тофана? « — вопрошал с боязливо-утробным смешком милейший и щедрейше орогаченный генерал, завершая вопрос легким, выражавшим нарочитое безразличие, покашливанием, — из опасения навлечь со стороны супруги вспышку недовольства)».

У Кириченко явно Набоковский «Шедрейше орогачённый» — чувствуется вязкость прозы Владимира Владимировича. И тут у Ильина — неуклюжий гибрид «ветвирогастый», кочкообразное дёрганное выражение. «Боязливо-утробный» — снова таки у Кириченко звучит прямо по-Набоковски, а Ильин не в состоянии состыковать слова в одно гладкое выражение оставляет их обычным прозаическим текстом: «со сдержанным утробным смешком», где все слова стоят обособленно — конечно, это перевод, но это перевод без правильной стилизации. Опять-таки, слово «отрешённость» у Ильина неудачно, ведь «отрешённость» предполагает «не принадлежность к чему-то», «погружение в себя»; а по контексту именно безучастность, то есть созерцательное безразличие — человек здесь, но как бы не уделяет своему вопросу излишне важное значение. В противном случае, как бы он мог общаться, являясь «отрешённым»? В состоянии медитации или опьянения? Неудачный выбор слова. Ещё пример из той же фразы: «Зачем уже не Тофана» — что это? На вид, так либо фраза из XIX века, либо просто кривой слог, не идущий ни в какое сравнение с прямым и понятным «Почему бы не Тофана» у Кириченко.

Ещё отрывок для сравнения:

Ильин: «включавшее и эту обширную, странно прямоугольную, хоть и вполне натуральную водную пустошь (да собственно из нее и состоявшую), которую окунь (Дан как-то замерил время) перерезал наискось за полчаса и которой он владел на пару с...»

Кириченко: «естественного водоема, проплыть который по диагонали окуню, что было однажды захронометрировано Дэниелом, потребовалось полчаса».

Во-первых, как говорилось ранее, у Кириченко слог идёт яснее и глаже, во-вторых, он ближе к оригиналу. Что за нелепые скобочки у Ильина? В оригинале-то их нет:

«oddly rectangular though quite natural body of water which a perch he had once clocked took half an hour to cross diagonally and which he owned»

К чему вставлять в текст отсебятину, которая тормозит чтение, если можно гладко выстроить фразу по Набоковскому образцу? Дальнейшие тексты выдержаны в том же духе.

Возвращаясь к роману, следует так же упомянуть об иных качествах формы, помимо слога. Одна из главных задач автора в «Аде» — вкрапление аллюзий и обыгрывание мотивов других произведений: своего рода «Улисс» от Набокова, правда, поскоромнее, относительно источников материала, но зато с интереснейшими стихами и фразами, комбинирующими до трёх языков, причём, не только по написательной, но и по фонетической части. Однако это достоинство становится и недостатком, поскольку писатель весь роман сочетает английский, французский и русский. Читателям, знающим все три языка, безусловно, такой приём может показаться любопытным, но по сути, что это даёт? Раскритикованные Владимиром Владимировичем «Поминки по Финнегану» включали около 70 языков, что являлось действительно масштабной сверхзадачей романа. Трёхъязычие «Ады» на этом фоне меркнет, выглядит вторично и объективно смотрится немотивированным усложнением, интересным писателю, но непривлекательным для остальных.

Ещё о форме: произведение включает разного рода ремарки и примечания, будто бы вставленные в рукопись персонажами, что придаёт изложению оттенок достоверности.

Немаловажной, хоть и не первостепенной чертой романа является место разворачивающихся событий — своего рода иная планета, либо реальность, где наша привычная действительность известна как миф, а так же иногда проскальзывающая галлюцинация у людей с расстройством психики. При этом, различия затрагивают далеко не все сферы жизни: флора и фауна нисколько не изменены, зато достаточно отличий в истории, культуре, географических названиях. Видно, что автора интересовало построение исключительно информационной среды, а не альтернативного мира. Действие слегка запаздывает от земного времени, а окружающие предметы технического характера порой заменены вымышленными аналогами, ввиду запрета электричества, что приближает «Аду» к фантастике, но, по всей вероятности, служит составной частью одной из сверхзадач романа. К примеру, упомянутые телефоны, работающие на воде, вполне могут являться физическим проявлением иллюстрации времени, представленным, как течение этой самой воды по метафорическим часам.

Кроме того, «Ада» может похвастать красивыми образными сравнениями, интересными языковыми находками, искромётным юмором и ошеломляющей детализацией. К примеру, если характер главной героини не бесспорен, ввиду не сочетаемости образа зазнайки с её легкомыслием, то подробности повадок, движений, составляющих гардероба и прочего — образец потрясающей работы. Чего стоит один только внезапно примеченный след комариного укуса и прочие, всем знакомые, но редко вспоминаемые писателями штрихи.

Хотя «Ада» — труд внушительный, подводящий черту под английским и общемировым наследием Набокова, вбирающий, подобно «Дару», множество тем и интересов автора — тех же бабочек, литературу, шахматы — тем не менее, назвать этот роман лучшим сложно. Против этого — и слабый сюжет, даже при учёте припрятанных линий вроде «психологической дефлорации» младшей сестры, и значительный объём, не оправданный идейно-событийной насыщенностью(впрочем, здесь можно спорить, ибо не исключено, что даже каждое предложение оправданно и перегружено ещё не обнаруженными смыслами). Тем не менее, очевидны плюсы, присущие всем произведениям Набокова, возводящие роман на вершины литературного Олимпа, но на ступень ниже, чем, к примеру, можно отвести «Защите Лужина», «Лолите», «Приглашению на казнь».

Безусловно, с «Ады» не стоит начинать знакомство с Набоковым. Эту книгу следует открывать в числе последних, когда уже прочитаны не только известнейшие работы автора, но и «Лекции по зарубежной литературе», дабы, имея возможность оглядываться на наследие, интересы, воззрения писателя, в достаточной мере проникнуться столь многоуровневым произведением.

Происходящее в этом рассказе чудо позволяет прицепить к огромному эшелону фантастики и этот вагончик. Чудо величиной всего-то с «большой тёмный лимон с отпечатками на нём пяти пальцев», подобранный садовником на газоне под окном замка.* Самое главное в рассказе это его удивительная живописность, что полностью соответствует его теме. А тема рассказа — творчество живописца, воздействие его таланта на его жизнь, и, конечно, сама живопись. За строки, относящиеся собственно к живописи, не было бы стыдно и самым лучшим искусствоведам.**

Франк, талантливый, может быть даже гениальный художник, постепенно начинает понимать, что сопротивляться тяге к творчеству бесполезно. К тому же именно занятие живописью способствует знакомству с женщиной, которая становится его возлюбленной. У читателя появляется надежда на то, что судьба Франка будет благополучной. Ведь многие гениальные живописцы не имели оснований жаловаться на эту изменчивую особу. Ван Дейк, Вермеер, даже Веласкес, не говоря уже о Рубенсе или Фра Бастиано дель Пьомбо, о котором идёт речь в рассказе.

Не могу не привести здесь несколько строк, превращающих «Венецианку» в явление не только литературы, но и живописи.

«В солнечном блеске, на яблочной зелени удивительно прекрасна была яркая белизна трёх пар фланелевых штанов и одной короткой весёлой юбки...»

«...смуглый пирог в чёрной оспе изюма...»

«Влажный оранжевый закат задрожал между ветками, расширился, отразился во всех лужах сразу.»

«Чёрные кусты, словно облитые ртутью, блестели под звёздами.»

Это были пейзажи и скромный, но изысканный натюрморт. А вот портреты.

«Лицо у него было несколько обезьянье, с выпученным ртом, с длинным надгубием и с целой сложной системой морщин, так что, пожалуй, по лицу его можно было погадать, как по ладони.»

«...тощий, рыжеватый юноша с кроткими, но безумными глазами, бьющимися и блестящими за стёклами пенсне, как слабые голубые бабочки...»

Думаю, этого достаточно, чтобы определить то особое место этого рассказа, которое он занимает среди других рассказов Набокова. Этот рассказ концентрированно живописен, о чём я уже писал в начале этой заметки. На фоне таких достоинств не хочется придавать существенное значение мелкой ошибке автора, перепутавшего графологию с шарлатанской хиромантией. Дмитрий Владимирович, переводя рассказ на английский, остроумно эту ошибку исправил, заменив хироманта на гадалку, так что в переводе рассказ лишился своего единственного недостатка.

Невозможно пройти мимо одной замечательной фразы Набокова, которая стоит иных страниц. «...как прекрасно, как лучезарно порой прерывается мировое однообразие книгой гения, кометой, преступлением или даже просто одной ночью без сна.» Лучезарное преступление! Это написано мастером парадоксов. Конечно, не банальное убийство навело автора на эту мысль, а что-то подобное похищению Моны Лизы из Лувра в 1911 году. Не перекликается ли эта фраза с пушкинским «Есть упоение в бою / И бездны мрачной на краю... и в дуновении чумы»? Мне кажется, этот вопрос мог бы заинтересовать исследователей творчества Набокова.

*) Как же надо было вцепиться в него, чтобы пальцы отпечатались.

**) Лучшими я считаю тех искусствоведов, которые пишут понятно, как, например, Александр Степанов, Аркадий Ипполитов, Наталья Михайловна Гершензон-Чегодаева, Виталий Серафимович Манин...Ну, здесь не место для этого списка, хотя можно было бы назвать ещё довольно много фамилий.

P.S. Благодарю за помощь, оказанную мне при работе над этим отзывом, уважаемых фантлабовцев Вадимыча и Viktor(а)31.

Мне очень понравилось. Книги Набокова всегда нравятся, хотя бы наполовину, хотя бы изящность словесных кружев, которые он плетет. А эта книга похожа на красивую шкатулку с секретом. Такую в которой хранится что-нибудь красивое или вкусное, а в тайничке за подкладкой секретное письмецо.

«Король, дама, валет» как бы о любовном треугольнике, об адюльтере. Но вместе с тем не столько об этом, сколько о моральном уродстве главных героев. Слово «любовь» упоминается часто, даже слишком часто, но герои не только не любят друг друга, они даже не испытывают друг к другу никаких положительных эмоций.

Жена не убивает мужа не потому, что испугалась или пожалела, а потому, что не захотела терять будущую выгоду от его деловой сделки.

Муж прожил с женой 7 лет, наклоняется к ней и не распознает того, что она больна.

Любовник не приходит на помощь своей возлюбленной, бросает ее в тяжелую минуту и очень радуется, когда она умирает.

Книга о пустых людях, о пустых жизнях.

P.S. «Король, дама, валет» настолько немецкая книга, что при чтении не оставляет мысль будто держишь в руках томик Томаса Манна.

Одна из лучших книг о детстве, наряду с трилогией Даррелла, «Высоким замком» Лема и «Вином из одуванчиков» Брэдбери.

«Истинная жизнь Себастьяна Найта» — первый англоязычный роман Набокова. Созданию этого произведения предшествовал переезд из Европы в Америку, заброшенные работы над одним, а возможно двумя романами, среди которых предполагалось продолжение «Дара». Однако реалии времени внесли коррективы в литературную деятельность Владимира Владимировича, давно помышлявшего, что участь остаться писателем, известным в узкой среде живущих в Европе русских эмигрантов, — не самый благоприятный исход для амбиций набравшего опыт мастера.

Смена языка, хоть и рассматривалась как необходимость, всё же принесла Набокову не мало страданий, ведь так он лишился ещё одной нити, связывающей с утраченной Родиной, а потому не удивительно, что первый американский роман имеет множество перекличек с биографией Владимира Владимировича и вскользь освещает трудности внедрения русскоязычного писателя на поле англоязычной литературы.

Тем не менее, «Истинная жизнь Себастьяна Найта» — роман неожиданно сильный, насыщенный не менее интересными языковыми изысками и каламбурами, чем прежние произведения автора. В самом деле, английский язык открыл новые грани для аллюзий и экспериментов, ну а очевидный недостаток знания американских реалий и возможных языковых корявостей автор удачно компенсировал тем, что наделил рассказчика схожей судьбой, а, стало быть, любая погрешность, с художественной точки зрения, могла трактоваться как оправданная биографией и лексикой героя.

В завершении разговора о языке, нужно лишь отметить, что обвинить Набокова не в чем, а вот поводов похвалить — предостаточно. Роман насыщен красивейшими оборотами, яркими фразами, прекрасно переплетёнными лингвистическими изысками, затрагивающими не только русский и английский, но так же французский и даже персидский.

В центре истории — рассказчик, младший брат известного американского писателя-эмигранта, Себастьяна Найта. Оба родственника мало общались в детстве, а в более солидном возрасте и вовсе жили в разных странах. Однако, после смерти старшего, протагонист решается на ответственную миссию — написать биографию Найта. И тут сюжет начинает балансировать между детективом-расследованием и биографией, то и дело, перемежаясь цитатами из произведений умершего писателя и рассуждениями о его творчестве. На первый взгляд, кажется, будто бы наследие Найта намного глубже, продуманней и интересней робких попыток родственника состряпать цельную историю из воспоминаний о чужой жизни, однако, внимательный читатель, несомненно, отметит, что эпизоды и герои книг вымышленного писателя неизбежно возникают в реальности рассказчика Набоковского романа.

Иными словами, если выразиться совсем просто, то выходит так, точно в то время, как рассказчик изучает биографию и творчество Найта, сам он, непостижимым образом является героем его произведения — прямым текстом об этом не говорится, но намёки и параллели очевидны. Чем дальше, тем сложнее и запутанней, ну а финальное заявление протагониста о том, что он и есть Себастьян Найт, оставляет плодотворнейшую почву для размышлений. Какова же действительная фабула романа? Весь ли роман — творение Найта, либо же брат решил сменить его, или дело только в сумасшествии, а может ни тот, ни другой не существовали вовсе, притом, что писал о них кто-то третий? И каждая версия имеет аргументы за и против, благодаря чему получается сложнейшая художественная структура.

Казалось бы, куда ещё больше, но Набоков на этом не останавливается, и внедряет в текст шахматные фигуры таким образом, чтобы каждый персонаж именем, описанием или какой-то иной характеристикой намекал на то, кем именно: конём, ферзём, ладьёй и т.д. он является. По задумке, есть все фигуры, но опознать последнюю предназначено читателю — вот такая головоломка от автора.

Для ещё большей сложности, Набоков приводит список литературных первоисточников из библиотеки Найта, перекликающихся с романом. Их влияние настолько многопланово, что оценить и описать его масштаб невероятно сложно.

За всеми этими тонкостями формы предстаёт роман с прямым, как уже говорилось, детективным сюжетом, яркими героями, причём, любой второстепенный здесь нисколько не уступает кому-либо из основных персонажей, да и самих-то главных персонажей, если разобраться, в «Истинной жизни Себастьяна Найта» нет. Люди всё время сменяются, а неизменная пара, рассказчик и его брат, неуловимы: первый — ничего не говорит о себе, оставаясь скорее скромным созерцателем, невидимкой, второй — угрюм, скрытен, скользок — то бишь почти так же прозрачен для читательского фокуса.

Таким образом, «Истинная жизнь Себастьяна Найта» — роман сложный для понимания, но лёгкий для чтения. Нельзя однозначно сказать, подойдёт ли он для первого знакомства с Набоковым, поскольку представляет из себя нечто среднее между его самыми сюжетно-увлекательными вещами и бессюжетными интеллектуальными творениями. Пожалуй, при наличии других, более приветливых произведений, стоит обратиться к ним, за неимением оных, вполне подойдёт и это.

«Отчаяние» — один из лучших, незаслуженно редко вспоминаемых, романов Набокова. Данное произведение написано в столь исключительной форме, что выгодно выделяется среди прочих крупных творений Владимира Владимировича.

В чём же оригинальность текста? Для ответа на вопрос, необходимо обрисовать сюжет. Рассказчик описывает в форме мемуаров необычный эпизод из жизни — встречу с двойником, а так же последовавший за нею план убить этого нового знакомого с целью выдать его за себя, получить страховку, обогатиться и продолжить жить под чужим именем. Большая часть романа — изложение этих событий, а заключительные главы — уже дневниковые записи о последовавшей развязке.

Таким образом, на первый взгляд может показаться, что речь идёт о банальном сюжете с двумя-тремя авторскими новшествами, однако, Набоков на то и является выдающимся мастером, чтобы ввергать читателя в неожиданные и часто обескураживающие игры. Одна, самая поверхностная из этих игр — ломка стереотипов, когда вроде бы знакомая детективная фабула внезапно ломается в таком непредсказуемом месте, что все события произведения переворачиваются кверху головой, и чёрное становится не то, что белым, а даже красным или зелёным, поскольку ожидать такого поворота даже искушённым любителям литературы явно не приходилось.

К сюжетным плюсам следовало бы присовокупить и другие достоинства, вроде той самой улики, заприметить которую при первом чтении не просто, а, узнав о ней, останется лишь хлопать себя по лбу, сетуя на невнимательность.

Но это — верхушка. Дальше — игры более сложные, ибо у Набокова почти никогда не бывает просто и любой роман — глубокая, многоуровневая структура, каждый пласт которой ориентирован на публику разной степени сосредоточенности и эрудиции. Итак, следующий пласт — аллюзии и пародии, пересказывающие, переигрывающие, парадирующие популярные произведения: известные и не очень, классические и популярные в момент написания «Отчаяния». Тут уже всё зависит от читательского багажа — если он велик и перекликается с тем, что вложил в данное творение Владимир Владимирович, есть вероятность, как приятного узнавания, так и удивления от того, что автору удалось «поймать на крючок», всеми возможными намёками пообещав некий стандартный, до боли знакомый ход или образ, но в последний момент всё кардинально перечеркнув введением до сель нежданного приёма.

За всем этим — ещё более глубокая линия символизма, возможно, их даже несколько. Но, по крайней мере одну из них Набоков прямым текстом обрисовывает в тексте, когда зачинает разговор о политике, соотнося известные строи и страны с сюжетом романа. И в этот момент остаётся лишь удивляться, как произведению, по всей видимости, зависящему от диктующего фабулу прообраза, удаётся сохранить убедительность истории и непринуждённость рассказа.

К слову, когда речь заходит о непринуждённости, нельзя не упомянуть о языке и стиле «Отчаяния» — прекрасном, практически безупречном в этом отношении романе (однако есть повторы, особенно притяжательных местоимений — это портит общий эффект). Рассказчик не просто выдаёт красивые обороты, но и делает их самыми живыми из возможных интонаций, именно играет, паясничает перед читателем, и каждый акцент главного героя звучит поразительно красноречиво. Это игра — словами, мыслями, рассуждениями, шутками. И почти с первых строк ясно, что в произведении всё пойдёт не так, как в любом другом, известном истории литературы. Автор мгновенно даёт понять, что читателю попалась не просто книга, а настоящее сознание, причём хитрое, изворотливое, способное лгать, запутывать, шутить и даже наглейшим образом одурачивать его самого — держащего книгу, привыкшего оставаться в стороне от событий художественного мира всезнайку. Протагонист войдёт в диалог с любым, кто преследует его по округлостям и прямым букв, дабы ставить ловушки быстро трансформирующихся мотивов, менять траектории затронутых тем, оставлять тупики недосказанности. В каждой главе личность рассказчика будет довлеть над историей, подходить к ней избирательно, сознательно отказываться от передачи того или иного эпизода, дразнить, ускользать, врать, навязывать свою точку зрения — и если это приведёт к мысли о психическом расстройстве протагониста, то и такое предположение конечно не лишено оснований.

Совершив столь внушительное отступление, можно вернуться к началу, и ответить на вопрос: «в чём же оригинальность текста?» — в самой манере изложения. Примечательно, что рассказчик раз от раза рушит и рвёт в клочья литературные и жанровые шаблоны, выдавая разные концовки, отрицая морализаторство, насмехаясь над мотивами героев, избегая развязки — буквально ничто в книге не является банальностью, и вместе с тем «Отчаяние» внешне будто бы сохраняет облик обычной детективной истории.

Персонажи примечательны — каждый. Конечно, всех вытесняет на задний план протагонист, но и его жена, двойник, друг семьи — все заслуживают читательских оваций, ибо пропущенные через призму протагониста, они представляют собой блестящие комичные, а пророй и трагичные образы, при своей абсолютной убедительности, реализме и индивидуальной манерой разговора.

«Отчаяние» — один из самых удачных романов Набокова, наряду с «Лолитой», «Защитой Лужина», «Приглашением на казнь» и другими, прекрасно подходящий для первого знакомства с автором.

«Solus Rex» — недописанный роман Владимира Набокова, одно из его последних творений на русском языке.

Прежде чем охарактеризовать само произведение, следует уделить внимание примечательной во всех отношениях истории его создания. Время написания «Solus Rex» совпало с несколькими сложными периодами, как в судьбе писателя, так и в жизни Европейских государств. Вынужденное бегство в США, отсутствие читателей, перенос внимания горстки русских эмигрантов на тревожные предвоенные признаки — всё это, а так же многое другое, внесло сумбур в источники информации о творчестве упомянутых лет, ввиду чего восстановить хронологию, а так же количество задумок Владимира Владимировича на сегодняшний день затруднительно.

По перечисленным причинам роман заброшен автором — ведь для заграничной публики русскоязычное творение не представляло интереса, да и сам Набоков, по всей видимости, в определённый момент решил использовать зачатки новых идей в последующих работах.

Примечательней всего — вопрос, сколько именно крупных русскоязычных произведений забросил Владимир Владимирович. Исследователям известно, что примерно в один и тот же период автор работал над рукописью продолжения «Дара», о чём свидетельствуют найденные черновики и сохранённые письма, а так же сочинил несколько глав «Solus Rex». За исключением «Приглашения на казнь», за писателем не водилось привычки писать две объёмных вещи одновременно, а потому не безосновательно мнение, что «Дар 2» и «Solus Rex» — один и тот же роман. На эту мысль наталкивает так же и то, что оба включают персонажа Фальтера. Следовательно, намечалось что-то грандиозное, способное отзеркалить, перевернуть, углубить первую часть, разбавить её метафизическими внутренними текстами, организовать плотную, беспрецедентную для отечественной литературы книгу, затрагивающую десятки тем и включающую гармонично переплетённые смысловые и сюжетные уровни.

Однако существует и альтернативное мнение, согласно которому, «Solus Rex» писался немногим раньше, не получил продолжения, а «Дар 2», в свою очередь, должен перенять ряд идей и персонажей, как впоследствии случилось с англоязычными произведениями, например, та же «Лолита» заимствует линию смерти супруги под автомобилем, изначально сочинённую для последнего русскоязычного романа.

Так одно или два произведения имели место в предвоенные годы? На сегодняшний день, однозначного ответа нет, и каждый исследователь, оперируя сохранившимися фактами, логично обосновывает собственную версию. Масла в огонь поливают и заверения Набокова о том, что часть «Solus Rex» он сжёг, что глава, опубликованная первой, на самом деле идёт в романе — второй; тут — плодородная почва для спекуляций, а сама история последнего русскоязычного романа смахивает на мистическое предание, отсылающая к аналогичным эпизодам в литературе — как не вспомнить второй том «Мёртвых душ» или недописанную Пушкинскую «Русалку», которой в «Даре 2» предназначалось существенное место. К слову, вся окружающая данное творение Владимира Владимировича аура недосказанности наталкивает на ещё одну любопытную мысль — о преднамеренной или случайной мистификации, вплетающей текст в полотно легенды, ведь ничто не мешало уже впоследствии оставить пояснения, касательно недоработанных идей. Автор пренебрёг такой возможностью, и это даёт основания утверждать, что вдохновившая писателя своей оборванностью поэма Александра Сергеевича стала образцом для книги, чьи художественные достоинства неотрывны от читательских домыслов, составляющий здесь, как нигде более, единую взаимную художественную совокупность.

Что касается самого романа «Solus Rex», то он содержит всего две главы, чьё правильное расположение однозначно не установлено. Напрашивается перекличка с недописанным произведением «Лаура и её оригинал» — там схожая ситуация. Как бы ни было, порядок вторичен, поскольку никакой связи, кроме истории загадочного острова, нет. В начале читателя знакомят с героем, страдающим от потери возлюбленной — тема утраты, лейтмотивом проходящее через всё творчество Набокова. Как всегда уместно упомянуть, что так писатель выражал тоску по отнятой у него родине, что иногда сообщалось в тексте напрямую, а в других случаях — иносказательно, путём её персонификации в умершей или изменившей возлюбленной. И да: «Лолита» в этом случае не исключение.

Между делом сообщается, что герою поручили нарисовать ряд иллюстраций к произведению о далёком островном государстве. Фрагмент этого текста, по всей видимости, представлен во второй главе.

Самым примечательным местом произведения можно назвать беседу с Фальтером — человеком, утверждающим, что он познал саму суть всего. Данный диалог насыщен потрясающими софизмами и представлен в форме живого спора, что выгодно отличает «Solus Rex» от околоэзотерической художественной литературы, где один, умный, без конца наставляет, другой, глупый — безропотно соглашаясь, слушает. Как нельзя лучше подходит аналогия с произведениями Платона: атмосфера схожая, построение фраз, гибкость и глубина мысли — без сомнения, данный роман имел все шансы превратиться в самое яркое и сильное творение Набокова, если бы сохранил тот же уровень от начала до конца, при условии, что Владимир Владимирович его бы дописал.

Вторая глава носит более повествовательный характер, причём, повествование это не сиюминутное, а как бы скользящее, беглое, для представления о котором уместно сравнение с прозой Маркеса, в частности: «Сто лет одиночества» и «Осень патриарха». Остаётся открытым вопрос о размахе «островной» истории и её назначении. Что это: зачаток внутреннего романа, либо один крошечный эпизод, чьё назначение — перекличка и сочетание с другими составляющими всей работы? Тут остаются только догадки, а так же попытки анализа аналогичных произведений, так как некоторым исследователем удалось обнаружить творение другого автора, вдохновившее Набокова, и на основании найденного сюжета, разработаны предположении о развитии истории в «Solus Rex».

К сожалению, роман слишком мал, чтобы дать объективные оценки образам персонажей. На основании написанного интересным выглядит лишь Фальтер.

Отдельного внимания заслуживает стиль. На первых страницах Набоков добился высокого уровня сложности и структуры предложений, вместе с точностью слов и метафор, ввиду чего справедливо предположить о достижении новой вершины русскоязычной прозы, а так же пожалеть, что автору пришлось перейти на английский, тем самым остановив оттачивание искусства родного слога. Вместе с тем, есть и корявости: в «Solus Rex» можно обнаружить пару предложений, где встречаются сразу три однокоренных слова — чувствуется, что вводные страницы первой главы выглажены и проработаны лучше, чем последующие и особенно это заметно во второй главе, не идущей ни в какое сравнение с началом.

Таким образом, «Solus Rex» — роман интересный, с захватывающей, почти детективной судьбой, чья форма и замысел — объект для безграничной фантазии исследователей и читателей. Безусловно поклонникам Набокова это произведение прочитать стоит, а вот людям со стороны, конечно, данная затея покажется бессмысленной. Для них у автора есть завершённые и более лёгкие работы.

Книга не понравилась.

С трудом продирался через описания, диалогов очень мало. Набоковские «Защита Лужина» или «Приглашение на казнь» куда как веселее читались.

Видно, что переведено с английского на не очень хороший русский. Ех. крестословица — калька с Crossword. А как вам «делать постель» (make bed), носильные вещи — как я понимаю, это одежда, и т.д.

Орфография хромает. «чорт» и «шопот» — ни в какие ворота не лезут. Может быть так писали до реформы в СССР, а Набоков уже не жил в России после революции, не знаю.

4 из 10.

Рассказ о гносеологическом и, как следствие, психологическом парадоксе.

Если представить вселенную как оконченный аккорд, где любое движение и любое рассуждение возвращается к отправной точке, то имеет смысл рассуждать на не очень большие расстояния, отправлять только мысленные сообщения. При идеально последовательном продвижении мысли мы возвращаемся к отправной точке... с сознанием гениальной простоты, с приятнейшим чувством, что обняли истину, между тем как обняли лишь самого себя. Зачем же пускаться в путь?

Исходя из этого «знания заглавия вещей» теряет смысл знание как таковое, версии, гипотезы и прочее.

Вечно ли человек будет жить или же все вдруг исчезнет? Да или нет. Жизнь и смерть друг на друга похожи. При этом они движутся параллельно. Они движутся даже весьма быстро.

...все только путаное предисловие, а главное впереди; выходит, что если я так чувствую, Фальтер, можно жить, можно жить...

Речь здесь не о литературных достоинствах романа и всего творчества Набокова. Они неоспоримы. Тем неприятнее читать довольно поганую вещь великого писателя.

Часто говорят, что «Лолита» — роман о любви, пусть и несколько извращённой. Нет. На первых как минимум 300 страницах здесь нет никаких признаков любви. Только желание стареющего подонка завладеть малолеткой и использовать её как вещь, независимо от желаний девочки. В результате остаётся впечатление не просто извращения, а какого-то особо гнусного извращения.

Гумберт же, повторяю, именно подонок. Безусловно, можно быть хуже его, но опуститься ниже очень трудно. И его видение мира и людей соответствует видению мелкого поганого человечка, который почему-то считает себя выше других. По сути, это книга о том, во что может превратиться современный для Набокова раскрепощённый интеллектуал, если он так и не нашёл смысла жизни, зато обрёл значительную свободу действий. Правда, как показало время, фантазию свободомыслящих бездельников автор сильно недооценил.

А любовь всё-таки появляется. Когда до Гумберта доходит, что Лолиту он потерял, тут его пробивает по-настоящему. Тут он даже начинает вызывать некоторую симпатию.

Как известно, в Америке «Лолиту» поначалу запретили. Когда же всё-таки напечатали, Набоков покинул Штаты и больше туда не возвращался. Дело здесь не только в пропаганде извращений. Всё-таки «Лолита» нигде не переходит грани, отделяющей литературу от порнографии, даже по меркам пятидесятых. Думаю, американцы отреагировали ещё и на то, как эмигрант изобразил их страну. Их можно понять. Допустим, в Россию хлынули беженцы из Америки (ну, допустим), и вот один такой беженец, прожив с десяток лет в безопасности и относительном комфорте, написал книгу, где изобразил русских тупыми скотами. Всех поголовно. Что бы мы на это сказали? Вот это самое.

«Дар» — последний изначально написанный на русском языке роман Набокова. Уточнение «изначально» необходимо, так как впоследствии писатель занимался переводом с английского на русский как минимум одной работы — «Лолиты». Возможно, имеются и другие.

Технически «Дар» резюмирует русскоязычное наследие автора, подчёркивает свойственные Набокову мотивы, углубляя и расширяя привычные для него потоки мысли, вновь иллюстрируя представление классика о цикличности событий в мире в целом и в литературном произведении, как его отражении, в частности.

В первую очередь необходимо дать представление, о чём данный роман. Необычайное множество мотивов переливчатыми волнами отходит от центрального катализатора — истории главного героя, чей образ во многом биографичен для автора. Малоизвестный русский писатель, проживающий в Берлине, ищет способы вынести в мир свой талант, получить отдачу, оценку, быть может, признание. Его ожидания до определённого времени не оправдываются, пока протагонисту не приходит в голову написать биографию Чернышевского, что выходит уж очень своеобразно и делает до этого малоизвестного поэта фигурой заметной, увесистой и едва ли не вхожей в влиятельные круги писателей-эмигрантов.

Данная характеристика практически исчерпывает сюжет, с оговоркой, что в ней не раскрыта концовка, ряд косвенных историй, а так же внутреннего произведения. Основной объём романа набран на счёт экскурсов в прошлое, рассуждений, примечаний, замечаний, добавлений, справок, уточнений и прочего. Вся эта вереница ветвится всё дальше и гуще, что и придаёт толщину. В «Даре» Набоков как никогда напоминает Пруста, стремлением начинить текст побочными деталями, раскрывающими и формирующими целостную протяжённую в пространстве и времени реальность. И если в более ранней работе «Камера Обскура» имелась стилистическая пародия на Пруста, то здесь именно осознанное подражание не форме, а насыщенности текста.

Такой подход может оказаться утомительным для читателей начинающих, а потому «Дар» не рекомендуется для знакомства с писателем — тут лучше подойдёт «Лолита», «Приглашение на казнь» или «Защита Лужина». И всё же данный роман — своего рода метаморфоза интересов Набокова в литературную плоскость. Все его увлечения и ключевые творческие мысли — будь это энтомология, проблема русских эмигрантов, шахматы, анализ отечественных литературных традиций, взгляды на политику, суждения об устройстве вселенной, разграничение хорошей и плохой литературы, прочее — всё это нашло место в гостеприимном и гибком тексте произведения.

Как результат — очень инертное, затянутое и местами лишённое сюжета повествование, где уместны многостраничные экскурсы во внезапно выскочившую как бы между прочим тему, а эту манеру выдержит далеко не каждый. Особенно чуждой она окажется для людей с наследием Набокова незнакомых: скажем, понять, причём тут бабочки или линия отца, вряд ли удастся читателю со стороны. Разумеется, это не умаляет достоинств романа, но значительно сужает его потенциальную аудиторию.

Верно будет охарактеризовать «Дар» как произведение, предназначенное не столько для читателей, сколько для писателей, так как творческим переживаниям, мыслям о ремесле, о художественности, идейности, сочинительских нюансах, вопросах издания, актуальности и наследия каждой отдельной книги уделена немалая часть романа. Только люди, близко знакомые с процессом создания различных литературных форм, способны оценить и воспринять то, что хочет сказать автор, чем делится, о чём переживает. Причём, главный адресат данного труда — сам Набоков, поскольку по факту он создал грандиозное вместилище собственных измышлений, интересов, исследований, практически трансформировал в текст отпечаток своей личности, с размахом вложив туда всё. Это своего рода справочник самоанализа, перепросмотр и инвентаризация уже ушедшей в прошлое жизни.

Учитывая это, ничуть не удивительно, что «Дар» вновь выводит читателя на уже известные закоулки Набоковского творчества. Мелькают знакомые элементы его произведений: смерть от тифа, таксомотор, макинтош, многое другое. Неожиданное, но всё же логичное упоминание мотива «Лолиты», до этого уже зарисованное в «Волшебнике», отсылки к прежним работам, вроде вскользь вставленных знакомых фамилий — например, Лужин. Антология авторской мысли — характеристика, походящая этому роману, но вместе с тем вовсе не означающая, что данная работа является лучшей в творчестве.

Если оценивать и сравнивать, то кое в чём «Дар» действительно превосходит предыдущие романы — стилистически он очень и очень силён. Наконец автору удалось изжить прежние проблемы, выдав максимум, недостигнутый в работах вроде «Камера обскура» или «Король, дама, валет». Хотя, справедливости ради, те же «Защита Лужина» или же «Приглашение на казнь» вполне сопоставимы с этой книгой автора.

Нельзя пройти мимо линии о Чернышевском — ему отведена целая глава, а главы в «Даре» весьма объёмные. Вопросы оценки его личности Набоковым следует оставить людям, имеющим богатый багаж биографических и исторических знаний о соответствующей эпохе. Ясно одно: автор выбрал этого человека для насмешек потому, что Чернышевский — один из тех, кто стоял у истоков процесса, приведшего семью классика к вынужденной эмиграции. Наверняка, многие из фактов в книге, а быть может и все являются правдой, вряд ли бы Владимир Владимирович проделал бы столь колоссальный труд, не имея на то веских оснований. Как бы то ни было, но с литературной точки зрения персонаж вышел очень живой и убедительный, что вновь показывает непревзойденное мастерство писателя.

Если резюмировать сказанное, скомпоновав выводы о столь многоплановом труде, вырисовывается следующая картина: «Дар» — политематический роман, затрагивающий ряд вопросов от биологии, до социально-нравственных, и далее до пространственно-временных философствований. Стилистически — это очень сильная работа, фабульно она приближенна к почти бессюжетной истории, а объём наращивается за счёт экскурсов в прошлое, выстраивания побочных сюжетных линий и информативного наполнения произведения. Охарактеризовать работу можно как книгу для писателей, в первую очередь предназначенную для самоанализа Набокова Набоковым. Рекомендуется к прочтению поклонникам автора, исследователям его жизни и взглядам. Стороннему читателю крайне нежелательна, поскольку будет не интересно и не понятно.

Дошли руки и до этой классики. Название то давно стало именем нарицательным, но сюжет я представлял лишь в общих чертах. Произведение оказалось более откровенным, чем я предполагал, но и более сложным, нежели о нем часто думают те, кто не читал. Стиль написания прекрасен, описание Америки тоже, в очередной раз убеждаюсь, что не так и многое там поменялось.

«Король, дама, валет» — ранний роман Набокова. Возможно, даже первый, поскольку малый объём предыдущего, «Машеньки», формально приближает её к повести, хотя, гибкость литературных определений позволяет оставить последнее слово в этих вопросах за автором. Отбросив лишние рассуждения, следует рассказать о сюжете произведения.

Фабула необычайно проста — любовный треугольник, измена, нерадивая возлюбленная. Впоследствии данная форма, очевидно очень значимая для Набокова, имела развитие разной степени рельефности в произведениях «Соглядатай», «Камера обскура», «Лолита», «Пнин» и даже слегка была затронута в «Приглашении на казнь». Таким образом, «Король, дама, валет» заложил некий фундамент для последующих внутрисюжетных перипетий Набоковских персонажей. И всё же, даже этот факт не мешает трезво оценить историю, изложенную в этом романе, как тривиальную, примитивную и скучную. Единственное яркое пятно в ней — несколько нестандартная концовка, но даже она не является чем-то экстраординарным, делающим работу сколько-нибудь интересной.

Другое дело стиль. Он почти на высоте. На счёт «почти» — причина для него та же, что и в более позднем романе «Камера обскура», а именно — злоупотребление глаголом «был», который Набоков вставляет едва ли не через предложение, как только дело доходит до необходимости о чём-то рассказать или что-то описать. Благо, в будущем, автор смог изжить эту дурную привычку, но раннее его творчество сильно подпорчено этим сорняком. Если же забыть об этих неуклюжих фразах, в остальном всё — замечательно. Уровень метафор, наблюдательность, авторская самоотдача произведению потрясающи. Талант и старание автора ощущаются даже в каждом второстепенном персонаже, случайно мелькнувшем отражении в окне — во всём, что встретится на страницах.

Нельзя не упомянуть о параллели с карточной игрой. К сожалению, оценить её адекватно, без знакомства с правилами, затруднительно, но даже это не мешает точно сказать, что привязка здесь поверхностна, а вот воистину непревзойдённый уровень подобная идея получит в «Защите Лужина», где шахматный метафоризм растянется спектральной сеткой сквозь все главы романа.

Так же следует сказать, что зачаток линии о механических манекенах мог бы развиться в интересную сюжетную линию, однако, остался не оформившимся придатком.

Безусловно, «Король, дама, валет» — это не то произведение, с которого следует начинать знакомство с Набоковым. Оно — для ценителей, для уже прочитавших «Лолиту», «Защиту Лужина», «Приглашение на казнь», для тех, кто уже влюбился в слог писателя и может делать скидку его ранним произведениям. Остальным лучше данного романа избегать, поскольку он явно не отражает всей мощи и таланта великого классика.

«Пнин» — роман, написанный Набоковым на английском языке. Благо, мастерство переводчиков дало в полной мере насладиться неповторимым авторским стилем, благодаря чему можно смело утверждать, что смена кириллицы на латиницу не смогла умалить таланта великого классика.

Данное произведение рассказывает о жизни преподавателя по фамилии Пнин. В первую очередь, следует рассказать о персонаже. Он необычен в первую очередь своей заурядностью. Он не герой, не страдалец, не злодей, не псих, но всё же не совсем обычная личность. Прелесть его образа раскрывается автором в мелочах, точно подмеченных и тщательными мазками собранных в одну из самых ярчайших личностей в литературе. Этот пожилой мужчина чудаковат, у него есть своя история, привычки, уникальная манера общаться. Набоков здесь грамотно копирует жизнь: есть человек, и множество самых полярных мнений о нём у окружающих, чьи точки зрения разняться в зависимости от личной истории персонажа, степени их близости к протагонисту и многих других нюансов, формирующих общую картину. В итоге на страницах не столько протагонист, сколько реальный человек.

А почему собственно не протагонист? А потому, что в «Пнине» Набоков постарался показать жизнь, как она есть: чреда событий, иногда являющихся причинами и следствиями, иногда нет. Реализм в данном романе вытеснил типичную цепочку: «Цель — средства её достижения», сотворив из произведения своего рода биографию русского эмигранта. К слову, сама тема эмигранства, не единственная из регулярных и присущих здесь автору. Имеется и традиционный тиф, и измена — не менее частый гость на страницах классика.

Возвращаясь к сюжету: его, как чёткой событийной линии в романе нет. Нечто подобное было и в «Подвиге», но если в последнем такой подход придавал тексту невнятную аморфность, то в «Пнине» это выглядит более чем уместно. Автор не то, чтобы не знал, что хочет рассказать, а намеренно завязкой продемонстрировал читателю свою способность построить последовательную событийную историю, а потом резко её отчленил от общей линии событий, как нечто ненужное и неубедительное в реалистичном мире данного художественного произведения.

И хотя Пнин номинально является протагонистом и даже борется с некоторыми жизненными трудностями, его образ не обрисовывается как нечто центральное, аккумулирующее происходящее вокруг. Стареющий преподаватель ничего толком не совершает, а провоцирует действия побочно, своей неуёмной харизмой. Ему подражают, его передразнивают, о нём говорят. Сам того, не ведая, он никогда не обделён вниманием, и данные события играют с ним злую шутку: образ шута идёт впереди человека, самим Пнином, как личностью, никто не интересуется, а он, почти до самого конца остаётся в неведении относительно посредственности своей личности для окружающих.

Необходимо отметить, что помимо восхитительного стиля, убедительности и детализированности, произведение обладает ещё одним уникальным свойством: его звуковая направленность. В творчестве Набокова уже встречался «визуальный» роман «Камера обскура». «Пнин» продолжает намеченную линию работ о восприятии, концентрируясь на сей раз на звуках. Слышимое, недослышанное, услышанное и ещё не оформившееся в звуки — всё преломляется через авторскую метафорическую призму. Звукоподражания, исследования в акустике — всего это встретится в «Пнине», с присущей автору глубиной.

Таким образом, «Пнин» не сюжетный роман о жизни. Он оформлен как биография и обладает яркой стилистической формой. Особого внимания заслуживает главный герой, только одно присутствие которого в данном произведении, является отличным поводом рекомендовать его к прочтению.

«Лаура и её оригинал» — последний и вместе с тем незавершённый роман Набокова, где автору удалось реализовать ранее не задействованные стороны своего потенциала.

Звучит странно, ведь речь идёт о Набокове — человеке, чьё писательское мастерство не оспаривают даже люди, не проникающиеся его творчеством. Что же такое есть в «Лауре и её оригинале», чего не встречалось в предыдущих работах?

Объективно, ничего. В той или иной степени, данный роман наследует и развивает стандартные достоинства Набоковской прозы: тут и непревзойдённый стиль, и меткая художественная образность, и изящный неназойливый эротизм, и вместе с тем располагающая убедительность, проявленная как во внимании к деталям, так и в раскрытии подсознательной стороны героев. Но кое-какие намёки из прежних произведений в этой работе, наконец, сплетаются в ещё один прочный столб некого абстрактного музея сильных сторон творчества писателя.

Речь здесь о мистицизме, но не таком, как некогда обрисовывался в рассказе «Ужас», а ещё более глубоком, эзотерическом, причём выраженном в идеях далеко не тривиальных, а неких заоблачных, выходящих далеко за рамки того, что размещено в 9/10 оккультной литературы. В «Лауре и её оригинале» Набоков размышляет о смерти — но это не плачь умирающего, не построение грёз о загробной жизни, не последовательная фиксация болезненных симптомов. Перечисленное было бы слишком просто. Нет: роман повествует о сознательном умирании, осуществляемом постепенно при помощи ментальной деятельности испытуемого. О некой гипотетической возможности одной только верно направленной мыслью воздействовать на своё тело, скажем, чтобы удалить пальцы на ноге — и эта самая возможность используется для полного растворения себя под непроглядным покровом черноты обратной стороны век. Вопросы «Для чего?» здесь неуместны, равно как и оценки общей фабулы, персонажей и иных качеств произведения, ведь оно не дописано.

В этой связи, единственное, что можно отметить в «Лауре и её оригинале» — это уход Набокова в мир трансцендентного, некая очередная писательская эволюция, проявленная на коротком фрагменте романа с прежним талантом. Не стоит даже упоминать, как далеки от подобных размышлений и общей эстетики другие авторы. Безусловно, намечалось грандиозное произведение, и стоит порадоваться, что данный отрывок дошёл до читателей, не смотря на распоряжение классика его уничтожить.

«Защита Лужина» — один из лучших романов Набокова, несмотря на то, что сюжет здесь можно пересказать простым коротким предложением: «успешный шахматист помешался на шахматах». Но за этой скромной формулировкой открывается живописнейший мир произведения.

Кратко о стандартных литературных характеристиках: персонажи оригинальны, интересны, живы и неповторимы. Это личности, имеющие не только характеры, но и собственные способы выражаться, мыслить и действовать, в их описаниях не чувствуется присутствия автора — перед читателем самостоятельные подвижные сознания. Кроме того, отдельные герои прекрасно передают искромётный авторский юмор, органично смотрящийся в рамках произведения.

Не малую роль играет язык. И здесь Набоков демонстрирует вершины мастерства — придраться действительно не к чему. Все слова на причитающихся им местах, некоторые — на неожиданных, но оттого ещё более точных. Обороты и находки метафорического плана порой ошеломляющи. Видно, что к роману автор подошёл с особым прилежанием, создав произведение такого уровня, до которого далеко почти всем: и современным, и классическим авторам.

В этом писательском интеллектуальном пространстве восхитительным образом оживают шахматные фигуры и правила, влекущие за собой не только героя, но так же читательское внимание и сам сюжет произведения. Профессиональный игрок, Набоков смог спроецировать трёхмерную игру в многомерность художественного произведения, затронув все доступные и часто непредсказуемые ложбинки и выемки ассоциативного ряда, связанного с 64 квадратами. То богатство форм, мыслей и параллелей, которое воплощено в романе для другого автора оказалось бы недостижимым.

Набокову удаётся через призму только одного предмета рассмотреть весь мир, его законы, следствия, событийные циклы и даже людей. Это глубокое погружение в суть предмета, раскрывающее через него абсолютно всё, отражает не просто какую-то художественную фантазию, а реальные оттенки чувств человека, продолжительное время увлечённого какой-либо ментальной деятельностью.

«Защита Лужина» — не роман о безумии, как это может показаться на первый взгляд. Это описание мироощущения, выход за грань человеческого восприятия, его переоценка и построение ранее не существовавшей художественной призмы. Такой подход делает это произведение уникальным, что уже является достойной причиной его прочесть для любого, интересующегося литературой человека.

«Подвиг» — тот редкий случай, когда произведение Набокова слабо. И дело здесь не форме, художественности или персонажах — на этом плане в романе всё почти безупречно. Проблема здесь — в сюжете.

Повествование вращается вокруг жизни взрослеющего молодого человека, немного неуверенного, считающего необходимым доказать каждому, а в первую очередь себе, что он не трус, а храбрец, способный на поступок, героизм и, как следует из названия, подвиг. Впрочем, малодушным главного героя никто и не считает, но, тем не менее, это стремление является превалирующем в поведении протагониста.

Данной сюжетообразующей линии просвещенны периодические отступления, точнее истории о поиске героем своей роли в жизни — мотив, напрочь губящий фабулу, которая исчерпывается первой главой, несколькими вкраплениями в повествование и последним, заключительным эпизодом. Иными словами, самой идее, задумке «подвига» и его свершению уделено предельно мало времени романа, в то время как основной увесистый объём набран за счёт описания перипетий жизни героя, его попыток найти себя в спорте, в любви и прочих закоулках человеческой жизнедеятельности. Поскольку сами эти события в конечном итоге не имеют воздействия на общую картину, они остаются ненужным довеском, который мог бы быть и в два раза короче, а мог бы удлиниться и раз, скажем, в восемьдесят — общая картина не изменилась бы.

Описанный нюанс портит роман, делая его неконкурентоспособным с более «фабульными» историями автора, где отчётливо прослеживаются мотивы героев, а сюжет укладывается в формулу «цель — средства для её достижения». «Подвиг» идёт по иной схеме: «цель — 200 страниц воды — реализация цели». Из-за этого произведение не интригует и позволяет легко и без сожаления в любой момент отказаться от прочтения.

Сама история о подрастающем эмигранте, колесящем по городам Европы, подана талантливым Набоковским языком — как всегда красочным, почти лишённым огрехов. «Почти» — лишь потому, что автор, столь щепетильно относящийся к вычитке и правке своих произведений, к концу «Подвига» будто устал, и последние две главы написаны очень небрежно.

Герои ярки. Ситуации — комичны. Талант Набокова, как всегда, проявляется и в малом и крупном, ежеминутно предоставляя всё новые неожиданности: где-то точное, но удивляющее сравнение, в другой раз — персонажа, словно пришедшего в роман из реальной жизни, порой — шутку, разящую наповал. Интересны и параллели с «Гамлетом», а так же рыцарскими романами. Но для всех этих достоинств нет благодатной почвы, пригодной для укоренения на долгий срок в ней читательского интереса.

Для интересующихся: в двух словах, сам злополучный подвиг протагониста — это рискованная попытка забрести на территорию СССР, не имея на то визы. Эпизоду этому уделено не более, чем 1/100 произведения, причём концовка по-Набоковски туманна, точно с пера писателя на текст упала чёрная клякса.

«Подвиг» — это роман, наделённый массой достоинств, среди которых и стиль, и художественная глубина, и оригинальные авторские мысли, и красочные описания европейских городов, и интересные персонажи. Такое произведение могло бы поднять иного на вершину славы. Но для Набокова — это шаг назад. Сюжет слишком слаб, практически отсутствует интрига. Это не та работа, с которой следовало бы начинать знакомство с талантливым писателем. Рекомендуется исключительно тем, кто уже ознакомился с его лучшим творческим наследием.

«Камера обскура» — яркое произведение в творчестве Набокова, впрочем, не сильно жалуемое самим автором.

В центре повествования — история о состоятельном человеке, внезапно брошенном семьёй из-за сильного увлечения шестнадцатилетней искусительницей. Но жизнь героя с этими событиями только начинает разваливаться, и последующее развитие ситуации станет для него ещё большим всесокрушающим ужасом.

В первую очередь о языке: он, как всегда у Набокова, отточен до мелочей, слова укладываются в гладкий пёстрый поток, скользящий по самым неожиданным метафорическим руслам и избегающий попадания в неуклюжие заводи. Но всё же общее впечатление портит возвратившаяся к автору манера злоупотреблять глаголом «был», временно искоренившимся в предыдущих работах. Только закрыв на этот досадный факт глаза, можно признать стиль романа безупречным. Чего стоит только блестящее описание купания в море и яркая пародия на Пруста.

Отдельного обсуждения заслуживает название произведения. Трудно разыскать какую-либо достоверную информацию о нём из первоисточника — по всей видимости, таковой просто нет. Поразмыслив, можно прийти к ряду выводов, но у каждого они окажутся своими, а потому вопрос о причине такого заглавия останется неразрешённым. Вероятно, «Камера обскура» — намёк на какое-либо качество данного устройства: визуальность, способность переворачивать изображение и размытие.

Визуальная составляющая произведения нарочно подчёркнута автором: все герои так или иначе вращаются в сферах, поставляющих продукцию зрительного порядка: кинематограф, карикатуры, живопись. Да и метафорический ряд намеренно выстраивается вокруг зрительных образов. И тем яснее решение автора о внезапной слепоте героя — его полное выключение из условной художественной реальности.

Переворот — тоже не редко участвует в фабуле. Тут и рокировка, в которой герой, утратив жену, дочь и роскошный дом, уходит не в самое роскошное место — жилище любовницы. И аналогичная линия с самой девушкой, мечущейся между «официальным» любовником и утаиваемым. Логично заключить, что обе эти ситуации отражают друг друга, подобно тому, как камера обскура переворачивает изображение. Может, всё проще — жизнь перевернулась вверх дном. Так же вполне вероятно, что камера обскура — это гостиничная комната, точнее ванная, расположенная между двумя номерами, проход в которую, подобно узкой щели упомянутого устройства, перевоплощает верную любовницу в хищную изменницу. Но ещё вероятней, что Набоков не был бы собой, если бы не вложил в название комплексный смысл, включающий не только всё этого, но и много больше.

Возвращаясь к сюжету, нужно сказать, что он хоть и в целом прямолинеен и даже в некотором роде предсказуем, всё же драма в нём имеется, причём не малая. Участь главного героя достойна сострадания и ужасна при попытке её прочувствовать, если конечно читатель не займёт порицающее-выжидательную позицию, при которой любое горе в жизни протагониста будет расценено как долгожданное воздаяние.

Разумеется, нельзя не упомянуть об отголосках романа «Камера обскура» в «Лолите». Так или иначе, но сам мотив мужчины, одержимого молодой женщиной, пусть даже подростком, присутствует в обоих произведениях. Однако он уходит глубже, и идейным предшественником «Лолиты» следует считать повесть «Волшебник», в то время как «Камера обскура» дала самому известному роману Набокова исключительно образ коварной искусительницы, разрушающей жизнь мужчины, но никак не фабулу.

Но ошибкой было бы полагать, будто образ этот родился в одном романе Набокова и перекочевал в другой. Данный женский персонаж древнее, и его литературные истоки можно найти ещё у М.Г.Люьиса в «Монахе», где Матильда постепенно дробит в руины жизнь праведника Амбросио. Является ли Магда прямой наследницей Матильды? Даже если нет, то косвенной, безусловно, или, как минимум, вытекающей из одного и того же сюжета, например, истории впадения в язычество царя Соломона, где безымянной жене-язычнице, по всей видимости, перешло имя царицы Савской — Македа. Вполне возможно, что дальнейшая линия литературных сюжетов предполагала последовательное заимствование и преобразование легенды, а так же имени соблазнительницы: Македа — Матильда — Магда.

При этом взгляде на творчество Набокова, становится очевидна пропасть, разделяющая два романа. «Камера обскура» — идейный продолжатель архетипичного сюжета о разрушении жизни мужчины женщиной, за спиной которой стоит другой мужчина (Горн у Набокова, Люцифер у Люьиса, языческий бог в ветхозаветной истории). «Лолита» же предлагает деконструкцию мотива, где вместо коварной, изначально задумавшей зло обольстительницы, выступает жертва обстоятельств и чужой похоти, ребёнок, даже не пытающийся заведомо что-либо планировать. Она просто живёт и наслаждается этим, и лишь впоследствии поведение героя формирует у неё стойкую неприязнь и желание не столько навредить мучителю, сколько избавиться от него. Весь же крах Гумберта — в данном случае, исключительно эмоциональное угнетение — есть не столько коварство со стороны Лолиты, как это происходит, например, в случае Магды и Кречмара, а его бесконтрольное самобичевание.

Разграничив таким образом два романа, подчеркнув их непохожесть и революционность одного по отношению к другому, следует в двух словах охарактеризовать само произведение, не рассматривая его через призму схожести и наследственности.

«Камера обскура» — это мощный сгусток метафор, художественной образности, ярких персонажей и увлекательного сюжета. Он динамичен и увлекателен. Это произведение, хоть и не является лучшим у Набокова, но определённо заслуживает рекомендацию к прочтению, как роман очень высокого уровня.

«Приглашение на казнь» — произведение, нехарактерное для русской классической литературы. Если попытаться провести аналогию, то более всего данный роман похож на «Процесс» Франца Кафки, с одной оговоркой: если у пражского писателя в творчестве преобладает минорная интонация, то Набоков насыщает свою работу гораздо более богатым спектром эмоциональной окраски, допуская откровенно юмористические пассажи, разбавляющие общий депрессивный мотив истории.

Первое, что нужно отметить в данном произведении — атмосферу, настолько густую и вязкую, что ей будто пропитываются страницы, получающие таким образом возможность передавать холодок тюремной камеры в осторожно касающиеся бумаги пальцы. Каждый стук, шорох, вздох, мимолётные смены оттенков в зловещих декорациях — всё представлено с неповторимой, траурной торжественностью.

Особого внимания заслуживает внутренний мир героя — томимый неизвестностью, абсурдностью и зыбкостью своего заведомо обречённого на смерть существования, Цинциннат Ц., оказывается чужаком в странном, соновиденном мире, где как всегда сильно звучат присущие творчеству Набокова нотки утраты минувшего счастья. Размышления, грёзы и чаяния протагониста переданы с выразительнейшей искренностью, достигающей и охватывающей такие глубины и широты душевного состояния человека, что их можно сравнить с детализированным снимком, способным запечатлеть подобное абстрактное явление.

Персонажи интересны и ярки. Они, а равно и их поведенческие особенности, запоминаются мгновенно, в то время как абсурдные поступки, суждения и фразы дополняют впечатление ирреальности происходящего, что так же нагнетает ситуацию и без того напряжённую, благодаря убедительно обрисованному настроению замкнутости, безысходности, даже психоделии.

Глупо и странно пытаться найти в «Приглашении на казнь» символизм или аллюзивную ноту, а вот оценка с лирической точки зрения, напрашивается сама собой, ведь данное произведение часто приобретает нотки поэтической окраски, раскрывая живописные картины как внешнего, так и внутреннего естества.

Как всегда у Набокова, по части стиля нареканий практически нет — роман продуман, гармоничен, выровнен и огранён как алмаз. Что касается образно-метафорической линии, то она здесь находится на уровне не только сопоставимом с «Лолитой», но даже порой значительно превышает его, что даёт право для вопроса, какое же произведение данного автора можно считать лучшим по этому критерию.

Безусловно, «Приглашение на казнь» — сильная, яркая и глубокая работа, заслуживающая первостепенного читательского интереса.

«Машенька» — раннее произведение Набокова. Это ощущается на первых же страницах, в силу того, что писательский стиль здесь заметно слабее, чем в остальном творчестве автора. Непомерно растянутые абзацы сложносочинённых и сложноподчинённых предложений чередуются с изящными по форме вставками, что наглядно демонстрирует многообещающие задатки пока что ещё формирующегося писателя.

Особо необходимо отметить первые строки произведения. Многие неопытные авторы, не умеющие придумать сильное вводное предложение, избегают его, начиная историю с вступительной фразы и развивающегося за ней диалога. Так же поступил и Набоков, но «Машенька» при этом приобрела уникальную особенность: её диалоги — это не абстрактные висящие в воздухе возгласы, характерные для творчества дилетантов. Диалоги данного романа мастерски, практически каждым словом вырисовывают экспозицию, описывают действия, знакомят читателя с персонажами — и это всё притом, что реализован данный момент совершенно ненавязчиво, и вместе с тем искусно, ведь в литературе не часто можно встретить столь многофункциональную сцену, выстроенную при помощи диалога из нескольких фраз.

Далее произведение сбавляет уровень, открывая самую слабую на то время черту Набокова, как писателя: разъяснения. Здесь автор крайне слаб — заметно, что он не представляет, что делает, ввиду чего формирует просто циклопический абзац, где в каждом предложении пестрят повторы «был» и «стоял» — паразиты, которыми страдает всё произведение, что намного ухудшает общее впечатление. В последующем, повествовании возникнут и новые, замыливающие глаз слова, но эти — самые характерные и ненужные. К слову, сами описания, вроде скрупулёзного перечисления мебели и мест её расположения, появляющиеся, начиная с данного фрагмента, неоправданно избыточны и так же вредят роману.

Сюжетно «Машенька» не интригует, а примерно первую половину произведения и вовсе предоставляет читателю все основания задать вопрос, есть ли в ней хоть какая-то последовательная история. Затем ситуация проясняется: русский эмигрант Ганин узнал, что его сосед по Берлинскому пансиону, ждёт приезда жены, в чьей фотографии, к своему ужасу, главный герой узнаёт бывшую возлюбленную, с которой, как оказывается, до сих пор испытывает чувства. Он винит во всём обстоятельства, и понимает, что не может жить без неё. Эта, а так же интересные побочные сюжетные линии выдержаны в красивой минорной ноте, и тут, как всегда, следует отдать Набокову должное — с неподражаемым изяществом и убедительностью он раскрывает внутренний мир героев, совсем не похожий на те, что представлялись им в «Лолите» или «Волшебнике». Утрата и недосягаемость — пожалуй, так можно охарактеризовать настрой произведения, характерный для каждого из немногих персонажей, каждый из которых располагает к формированию к нему искреннего сочувствия.

Сами персонажи весьма интересны и разнообразны, тут и старик, мечтающий попасть к родным, и протагонист, страдающий от несбывшейся любви, да и сама Машенька, с настойчивым отчаянием отсылающая в никуда не получающие ответа письма. Но всё же самой сильной стороной «Машеньки» является эмоциональный фон, перекрывающий и диалоги, где автор даже несколько раз удачно шутит, и политическую критику, и короткие мысли о любви к родине.

Не смотря на то, что произведение раннее, а стиль шероховат и переменчив, образность выдержана с типичным для Набокова высоким уровнем: яркие метафоры, точно подмеченные соответствия, зорко выверенные оттенки чувств и явлений — всё мастерски перенесено на бумагу.

Можно сказать, что «Машенька» не лучшее произведение Набокова, которое скорее подойдёт читателям, желающим углубить знакомство с его творчеством, нежели тем, кто решил взяться за его книги впервые.

«Волшебник» — относительно раннее произведение Набокова. Оно часто и справедливо называется первым вариантом «Лолиты». Такая характеристика верна, так как, не издав изначальную повесть, автор действительно использовал старую фабулу в своём самом известном романе.

И всё же ошибочно полагать, что «Волшебник» является черновиком, либо незрелым плодом труда начинающего автора. Эта небольшая повесть зрела во всех отношениях. Набоков здесь сопоставим с собою более поздним: всё тот же изящный язык, сильные глубокие образы, мощный красочный поток точно найденных эпитетов. Слог автора настолько обтекаем и необычен, что трудно найти тождественную параллель его гению.

Метафоры — о них нужно сказать отдельно — идут намного дальше общеизвестных средств выразительности, вроде очевидных сравнений и зрительных ассоциаций, распространённых в литературе. У Набокова иначе: его приёмы неожиданны, они словно создают новое писательское измерение, куда уже вовлекаются синестезия и своеобразный леттризм, исследующие недоступные большинству писателей ювелирные ниши и вымки художественной палитры. В этих руслах движется только Набоков — другие тонут, либо просто не могут протиснуться в рамки игры, где действительно играючи проявляет мастерство автор «Волшебника».

Не смотря на то, что с точки зрения формы, повесть ничем не уступает поздним произведениям Набокова, сюжетно она проигрывает «Лолите», ведь автор с той поры нашёл достаточно новых решений для старой истории, чтобы сделать её захватывающей и неожиданной. Робкая и тихая девочка превратилась в чертовку Лолиту, да и умирающая больная мама обзавелась ярким характером и не менее ярким финалом своей, в общем-то, ничем не примечательной жизни. После «Волшебника» в «Лолите» Набоков сменил все полярности, сделав из неприятного героя, вдохновлённого влюблённого страдальца и романтика, практически жертву, а из несчастного ребёнка — расчётливую дьяволицу.

Но всё же провальными события и героев повести назвать нельзя. Они просто другие — иллюстрация ситуации, имеющей иные ответвления и перипетии. Она может оказаться интересной и как альтертанитва, и как дополнение к «Лолите» для уже знакомых с романом читателей, а так же как «разогрев» для тех, кто ещё решается к нему подступиться. В отрыве же от основного Набоковского произведения, повесть читается замечательно — ведь не с чем сравнивать, и кажется, что добавить даже нечего — ну кому в самом деле, кроме самого автора, могла прийти в голову идея полностью перетасовать добро и зло в произведении, основанном на столь щекотливой для многих теме?

«Волшебник» заслуживает высокой оценки и является отличным выбором для желающих начать знакомство с произведениями Набокова с чего-нибудь короткого, но характерного для основных веяний творчества автора.

Конечно, мудрые и глубокие аллегории, а сюжет настолько оригинален, что не похож ни на что. Серьёзным недостатком является, какой-то скомканый и противоречивый портрет ГГ. Вроде, его имя даёт нам кое-какие намёки на внутреннюю суть самого Цинцината, но в романе мы этой его характеристики не видим. Может в этом-то и был авторский замысел, так как вина ГГ и заключалась в своеобразной непознаваемости, говоря прямым языком, он не был никому понятен, так как просто отличался от общества. Но всёже это как-то не даёт проникнутья судьбой Цинцинната и начать ему сопереживать.

По сути «Приглашение на казнь» — это неплохая аллегория на тему интелигентного остракизма, которому человечество испокон веков подвергает тех, кто просто чем-то отличается от общей массы.

Сперва раздражает, что трудно понять, чем окончилась книга. Но именно таким приёмом автор показал, что для всех, кто не вписывается в наше хвалёное общество есть две альтернативы: можно всю жизнь молчать, терпеть и... А можно перестать быть «цинцинатно-смиренным», перестать молчать, но остаться собой самим. И тогда общество «уменьшиться» перед мужеством и величием отдельного своего представителя.

Не дочитал, хотя хотелось узнать, что будет дальше. Причина в очень витиеватом стиле, которым многие восторгаются. Не могу сказать, что стиль Набокова мне совсем не нравится. Если бы он использовался в небольшом рассказе, где сюжет особой роли не играет, например, какие-нибудь бытовые зарисовки или описание природы, то, я, возможно, прочитал бы его даже с удовольствием под настроение. Но в «Защите Лужина» рассказана очень интересная история, действуют очень интересные персонажи, сюжет играет важную роль, и здесь витиеватый стиль просто мешает следить за его развитием.

В древние времена, когда фантастика была большим дефицитом, мне пришлось читать «Возвращение со звезд» Лема на украинской мове, которую знаю плохо. Тогда я сдался, прочитав только одну треть. Вот почти такие же трудности я испытал и при чтении «Защиты Лужина». Вроде бы и по-русски написано, и книга интересная, а почти каждое предложение приходится в уме «переводить» на понятный язык. Поэтому я снова сдался, а чтобы узнать, чем все закончилось, прочитал в Википедии краткое содержание этого произведения. Еще, возможно, посмотрю экранизацию. Оценку не ставлю, чтобы не нарушать правила фантлаба.

Чудесный рассказ. Рассказ как маленькая пьеса. О легком адюльтере женатого мужчины и замужней женщины. Легком потому что они не позволили себе любить. И не могу удержаться от восклицания «ах, какие здесь вкусные слова и фразы!» — «сугроб произвел ампутацию валенка», «небольшая компания комаров занималась штопанием воздуха над мимозой», «парчовое слово: измена» и все другие.

Гумберт, любишь ли ты Лолиту?! Гумберт Гумберт. Неужели ты жалеешь себя? Или хочешь вызвать жалость у «уважаемых присяжных женского и мужского пола»? А чего ты боишься: быть разоблачённым или потерять её, Лолиту, «свет жизни твоей, огонь твоих чресел»? Или же ты болен? Но чем?!

Вопросы, сплошные вопросы, словно утренний туман, окутывали моё сознание во время прочтения и не смогли рассеяться до сих пор. Возможно, как раз-таки наличие большого количества именно вопросов не позволили мне закрыть книгу ещё на середине, когда главный герой только познакомился со своей жертвой (жертвой ли?).

Ещё в начале книги, когда перед тобой мелькают страницы, полные плотских терзаний мальчика, юноши, мужчины, ты всё ожидаешь встречи с загадочным существом, имя которому Лолита. И когда же это наконец происходит, то что ты испытываешь: разочарование, щедро приправленное отвращением? А в голове волчком крутится навязчивая мысль: «О, боже, что за бред сумасшедшего извращенца! Надо постараться срочно забыть!». Наверное, это и правильно; именно такой и должна быть реакция нормального человека. Но разве не будет ли подобное мнение излишне однобоким?

Сложно сказать, можно ли оценить «Лолиту» в десять баллов (я не писатель и не критик, осуждать не имею права). Но для себя отмечу сей роман твёрдой семёркой или восьмёркой. И наверняка когда-нибудь перечитаю вновь. Хотя бы для того, чтобы задать Гумберту те же вопросы.

Я наконец-то созрела для прочтения этого скандального романа. Даже в институте мне удалось избежать его прочтения. Как я и думала роман стоило читать только ради вкусного литературного русского языка Набокова. Мерзкая тема оказывается имеет еще более мерзкое сюжетное развитие. Герой , Гумберт Гумберт, отвратителен — похотливый, эгоистичный, высокомерный, садист. Его маленькая жертва — Лолита, вызывает искреннюю жалость. Многие читатели ругают девочку и называют ее развратной, эгоистичной. Но мне кажется она была всего лишь трудным подростком с ранним половым созреванием, эдакий беспризорник при живой матери. До Гумберта, даже с безразличной к ней мамашей, Лолита могла вырасти нормальной девушкой. Но появился маньяк и сломал ей психику, и саму жизнь. Какие же тяжелые два года прожил этот бедный ребенок под постоянным контролем своего мучителя, своего насильника. Гумберт особенно омерзителен не тогда, когда описывает сладострастные сцены, а тогда, когда рассказывает, что он прекрасно понимал, какой огромный вред приносит Лолите и вместо того, что избавить ее от ужаса, начинал испытывать возбуждение. Мне очень хочется забыть то, что я прочла.

Вообще говоря, это нелегкое чтение. Набоков выступает здесь как минимум в трех ипостасях: ученый-филолог-переводчик (не литературовед), русскоязычный читатель «Евгения Онегина» и ревнивый собрат Пушкина по цеху. Есть, пожалуй, и четвертая ипостась: историка-биографа. Она особенно проявляется в том, как скрупулезно Набоков восстанавливает историю жизни знаменитого предка Пушкина – Абрама Ганнибала. Так вот, все эти «ипостаси» очень своеобразно, можно сказать, «по-набоковски» переплетаются в тексте Комментария.

Следует иметь в виду, что данный Комментарий рассчитан, в первую очередь, все-таки на нерусского читателя, и при том не рядового, а весьма увлеченного русской словесностью. Набоков очень часто приводит издевательские примеры того, как искажали текст Пушкина (а, следовательно, и всю картину «русской жизни») прежние переводчики «Евгения Онегина». На основании неудачных (что вполне возможно) переводов развивается мысль о том, что единственно правильный подход в таком деле – это именно тот самый «буквальный перевод», предложенный Набоковым. В то время как более справедливо, на мой взгляд, было бы сказать, что это один из возможных вариантов перевода, имеющий, конечно, свои неоспоримые достоинства. С точки зрения же обычного читателя вполне приемлемым (не обязательно — единственным) может быть и традиционный перевод с сохранением стихотворного размера, насколько это возможно в английском языке. Как пример можно привести перевод Джеймса Фалена (James Falen), который появился позже набоковского Комментария. В подстрочных заметках к основному тексту Комментария Набоков мимоходом характеризует русских классиков Салтыкова-Щедрина и Достоевского одного как третьестепенного, другого — кажется, как истеричного и скучного, писателя. Подобные замечания по-разному, должно быть, воспринимаются русским и иноязычным читателем. Есть и более забавные высказывания. Так, Набоков называет кириллицу варварским алфавитом, и выражает надежду, что в будущем, она будет заменена латиницей и такие словосочетания как «в душе» будут писаться «v-dushe». Дефис здесь предусмотрен потому, что предлоги, состоящие из одной согласной буквы, Набоков предлагает, видимо, тоже упразднить. Всё это скорее из области курьезов. На мой взгляд, в таких деталях проявляется глубинное противоречие Набокова как личности. Он, будучи русским по культуре, всю жизнь старался быть кем-то иным (американцем). Это уже другая тема. Но я хочу сказать, что Комментарий к «Евгению Онегину» — это еще и «комментарий», в некотором роде, к самому Набокову.

Что касается содержательной части Комментария, то, безусловно, в ней много интересного. Например, существует вопрос (довольно праздный, конечно), о том, сколько было лет Татьяне при первой её встрече с Онегиным. Я выяснил для себя (из приводимого письма Пушкина П. Вяземскому), что семнадцать. Набоков не ограничивает себя никакими рамками и следует своим собственным курсом. Больше внимания он уделяет деталям разного рода, чем привычной по литературоведческим работам интерпретации текста. Точнее говоря, подобной интерпретации он старательно избегает, попутно осмеивая некоторых советских комментаторов «ЕО». В отдельных эпизодах жизнь Пушкина воспроизводится с невероятными подробностями. Из текста, к примеру, можно узнать сколько именно раз Пушкин был болен венерическими заболеваниями, кто и когда был его любовницей, каковы были правила проведения дуэлей в то время, какие деревья росли в саду у Лариных (здесь Набоков пускается в дебри ботанической классификации!). Хотя и нельзя сказать что на этих, в том числе и «пикантных», деталях акцентируется какое-то особое внимание. Вообще, анализу подвергается не столько Онегин, сколько сам Пушкин. Много приведено строк из переписки, различных свидетельств крупных и мелких событий и т.д. Стиль изложения при этом местами то сухой, то полемичный. И иногда возникает впечатление, что за деревьями не видно леса. С другой стороны замысел автора достаточно ясен – воссоздать насколько возможно полную картину жизни, имеющую хоть какое-то касательство к «ЕО» (а это, прежде всего, жизнь его автора), повлиять таким способом на восприятие читателя, а уж он сам пусть делает выводы. Разбирая каждую строфу «ЕО» с точки зрения стихосложения, Набоков может искренне и похвалить Пушкина за удачные строки (часто он использует слово «восхитительный» — восхитительная аллитерация и т.п.), и вынести порицание за слабые, с его точки зрения. Очень интересно наблюдать, как один поэт судит другого поэта, и не какого-то, а «самого Пушкина». Впрочем, в этом выборе он, как мне кажется, всегда безошибочен. Вот по отношению к другим поэтам пушкинской поры и его предшественникам Набоков гораздо более строг, так же как беспощаден он, в след за Пушкиным, к Ленскому — поэту.

В приложении, которое называется «Заметки о просодии», Набоков вкратце сравнивает русскую, французскую и английскую системы стихосложения. Это, по сути, отдельная и очень интересная работа. Косвенно Набоков в ней еще раз оправдывает свою точку зрения на поэтический перевод «EO». Читателю данной работы, да и всего Комментария неплохо бы было владеть английским и французским языками (это даже настоятельно рекомендуется для полноценного восприятия набоковского текста). Не помешают также немецкий и итальянский. Вообще, довольно много внимания Набоков уделил влиянию на Пушкина поэзии Байрона. А «ЕО» был переведен на английский язык более сорока раз. Такое вот взаимное влияние двух великих культур.

По прочтении Комментария остается впечатление чего-то очень значительного. Не стал бы рекомендовать данный опус всем и каждому. Но, несомненно, эта работа Набокова уникальна как по своему объему и глубине освещения некоторых вопросов, касающихся Пушкина и его главного произведения, так и по своеобразию авторской позиции.

По настоящему сильное произведение. Пожалуй литературный шедевр, наравне с самыми выдающимися произведениями всех времён и народов. Книжка конечно о любви и... о любви, и точка. Как одиноко это странное чувство, как неприемлемо оно окружающими, хоть и у них, окружающих, такие же одинокие «тайные погреба». Книжка о бесконечной индивидуальности этого не от мира сего явления, о его, этого явления «самости». Собравшись писать на такую избитую веками тему, Набокову пришла в голову уникальная идея. Для максимального, и сугубо художественного выражения этой одинокой «самости», которая в сущности и является глубинным смыслом всего происходящего, автор представил героя вообще не приемлемого для читателя, сделал его педофилом. Не в педофилии здесь конечно дело. Наши истинные чувства вообще таковы, на кого они бы не были направлены. Чувственность абсолютно индивидуальна, и потому чужда любым постороним. Педофилия в романе — это гипербола, и не более того. А гениальность этого хода ещё в добавок и в том, что такая гипербола сама по себе ещё и вызывает шум-переполох в читательском мире, что совершенно оправданно с точки зрения авторского честолюбия. «Лолита» рядом с «Ромео и Джульетой». Такое же всё страшное и непоправимое, всё та же костлявая госпожа прямо над плечём. Набоков это... Набоков.

Вы можете любить этот роман, можете ненавидеть, но Вам придется признать — это писал гений. Язык автора не просто хорош, порой кажется, что слова вот-вот и вырвутся со страниц книги и ударят потоком запахов и звуков. Известно, что Владимир Владимирович благодаря генетической предрасположенности обладал даром синестезии.

Этим романом ему удалось позволить нам хотя бы ненадолго, но начать воспринимать мир так, как чувствует его он. И это прекрасно.

Великолепное, неуловимо-набоковское повествование, отяжелённое, пожалуй, только переводческим переложением с языка ароматов на человекопонимаемый. И что это: безумный сон, утверждение автора в бесконечно-гранной возможности бытия, подбрасываемого бриллиантом, провидческий взор в мыльные пузыри мультиверсума? Ответить невозможно. Потому что нет ответа, ибо невозможно, сосредоточившись, пожелать утвердить, остановить игру бытием своих бесчисленных преломлений.

Набоков сложен, сложен невероятно, чудовищно, он метароманен — ибо цель его лишь текст, и внутри текста ещё один гипертекст, который, не уверен, но всё же имеет своим назначением затмить содержание — есть ли оно? — а если и есть, то какой в нём смысл, если всё в этой книге облекается в буквы, буквы складываются в слова, слова в безумной, нечеловеческой красоты предложения, и всё это вместе — в дар, дар, дар человека, создавшего это, даже Это, с большой буквы, ибо маленькой явно недостаточно.

Если же объективно, это переломный роман. В нём Набоков достигает совершенной и абсолютной сложности метатекста, идеального русского языка — и это последний роман на русском. Прочие произведения он пишет по-английски, и они — не умаляя набоковского изящества — много проще с точки зрения прочтения, в том числе даже «Лолита», которую Набоков перевёл на русский сам.

«Дар» — это такая же квинтэссенция Набокова, как «Трудно быть богом» — квинтэссенция Германа.

Несмотря на то, что рассказ написан под впечатлением от личности вполне конкретного тирана, он универсален. В результате оказывается, что тираны подобны. Средство, предложенное автором замечательно, но неожиданно. Рассказ — крик автора, но крик уверенный и сильный.

Книга впечатляющая. Во-первых, при чтении получаешь эстетическое удовольствие от слога автора. Во-вторых, история Лужина и его защиты заставляет оглянуться вокруг и вглядеться в людей: молчаливых, отстраненных, странных. В-третьих, хочется спросить себя: нужна ли защита мне? Или я уже защищаюсь от внешнего воздействия людей и обстоятельств. И, наконец, жаль героя. Ему, конечно, нужна защита. Но кому решать, в чем она заключается?

С благоговением подхожу к тому, что пишу, потому что творчество Набокова безмерно обожаю, но всё же ясный взгляд пытаюсь сохранить.

Для меня «Истинная жизнь Севастьяна Найта» (пер Г. Барабтарло) стал личным романом-зеркалом, — как многие в школьный годы узнавали себя в Печорине и Базарове, так и мне всё же пришлось столкнуться с отображением своего внутреннего мира, — книгой, вызывающей лестную для автора неприязнь со стороны практически расшифрованного им психотипа.

Отойдя от чрезмерных излияний, хочется подойти к самому произведению: ну что ж, подступаем, смеряем взглядом, понимаем, молчим... но недолго, потому что невозможно сдерживать поток осознанных эмоций; данный роман представляет собой псевдобиографическую книгу, содержащую в себе такое разнообразие как стилистических приёмов, так и сюжетных событий, которые постоянно дополняются тонкими наблюдениями и насмешками над «исследователями чужой жизни», что, взглянув на её тонкое ребро, в голове проносится лишь один вопрос: «Как такое возможно?» — любое дополнение к сказанному что-нибудь да раскроет, а я не хочу и не смею портить кому-либо удовольствие от первого прочтения.

Почему же тогда оценка не соответствует моим восхищениям? Отвечу кратко: спектрофобия и иногда пробивающееся сонномушье. Надеюсь, вы не страдаете подобными недугами, а страдаете лишь любовью к прекрасным представителям литературного мира.

Когда умер Алексей Балабанов, всплыло огромное количество интервью, воспоминаний о нем, каких-то передач. В одном из таких заклинаний, призванных хоть на секунду воскресить любимого мною режиссера, я наткнулся на фразу Алексея Октябриновича о том, что он всю жизнь мечтал экранизировать «Камеру обскура» Набокова.

Более-менее зная стилистику Балабанова, понимая, что именно его влечет — изнанка жизни, я чувствовал, что это будет, скорее всего, не самое жизнеутверждающее произведение Набокова. И потому не спешил с прочтением.

Но какое-то время спустя я наткнулся на ютубе на запись творческого вечера Леонида Ярмольника «Литература про меня», ведущим которого был Дмитрий Быков. Признаюсь, Ярмольника я всегда считал недалеким придворным шутом, эдаким двоюродным братом Верника. А вот перед Быковым испытывал и испытываю сильнейший, почти благоговейный трепет недалекого ученика с задней парты перед мудрым учителем – столько, сколько мне дали его лекции по литературе, мне не дала ни школа, ни университет, ни годы самообразования. Хотя, конечно, не все мне в Дмитрии Львовиче нравится. Поэтому кнопку «Play» я нажимал скорее из-за него, чем из-за Ярмольника.

История о том, как за час двадцать минут я открыл для себя в лице Леонида Ярмольника талантливого актера, интереснейшего человека и не раз перед ним мысленно извинился, достойна отдельного текста. Сейчас скажу лишь о том, что в ходе разговора с Быковым, Ярмольник признался, что многие годы пытался безуспешно экранизировать «Камеру обскура» – искал деньги, несколько раз заказывал написание сценария. Более того, несколько лет назад, на протяжении 12 месяцев, он записывал, и в итоге таки, после бесконечных правок и перечиток, записал аудиокнигу по этому произведению. Целый год! И с таким восхищением и жаром Леонид Исаакович проговаривал все, что касалось «Камеры...», что я не выдержал — тут же скачал с торрента книгу в его, как оказалось просто великолепнейшем, исполнении.

«Камеру обскура» необходимо воспринимать абсолютно бесстрастно. Ни на секунду не включая ни одно из чувств. Ибо малейшее проявление эмпатии к происходящему в произведении, тут же вызывает либо жгучую ненависть, либо сильнейшее, до слез, сопереживание и сострадание, либо физиологическое, почти до рвоты отвращение. Эту историю можно пережить, только сохраняя хирургическое хладнокровие.

Это великая книга. Пафосное, тяжелое слово, но у меня язык не поворачивается назвать ее хорошей. Потому что «Камера обскура», как говорил один мой знакомец, за гранью добра и зла. Она абсолютно серая, серединная, страшная, как пациент хосписа. В ней нет привычных типажей и моделей, на которые привык опираться читательский ум.

Меня разочаровала «Лолита» (жаль, что эта по сути пошлая и где-то даже нудная история затмила в массовом сознании другие произведения Набокова). Мне был противен жалкий Лужин. Я всем сердцем полюбил Цинцината Ц. Но история Кречмара, история Горна, история Магды — это, я даже не знаю как сказать... Это нож мясника в руках кондитера, которым он преспокойно отрезал одну аккуратную часть моей читательской плоти, и прирастил на ее место другую, более совершенную.

Воистину, смех в темноте.

Как всегда, хочется написать: Набоков есть Набоков, и нечего к этому добавлять. С другой стороны, очень странно читать откровенно кафкианский роман, написанный витиеватым набоковским языком, а не сухим стилем Кафки. Не исключено, что Владимир Владимирович подвергся в данном случае определённому влиянию Франца Германовича. А в остальном — красивый, странный, безысходно прекрасный и удивительно светлый — в конце, по итогам — роман мастера.

Как-то неловко ставить двойку этому роману, когда у нее столь высокий рейтинг, но я должен быть честен. Эта книга находится за гранью моего понимания – я это признаю и, не буду говорить, что Набоков написал плохую книгу. Слишком уж высокая оценка у этой книги, чтобы утверждать это. Просто сюрреализм, символизм и всякие там аллегории никогда не были моим коньком и я просто не понимаю это «фрейдовское» течение в литературе. Исключением являются Брэдбери и Майринк, их я еще могу спокойно читать и по мере моих умственных способностей воспринять. А вот с Набоковым не сложилось. Может, попробую прочитать какую-нибудь его другую книгу. А что хотел сказать автор в этой книге, для меня так и осталось загадкой. Понятно, что он осмеивает наше общество, но сугубо по моему личному мнению, можно это было сделать хлеще и прямее, но, как говорится, «на вкус и цвет, товарищей нет».

Удивительно, как по разному люди видят «Лолиту»: для кого-то это порнография, для кого-то история необычной, даже запретной любви. Для меня «Лолита» — это высокохудожественная история болезни. Одна из немногих, действительно немногих, хорошо написанных книг, в которых совершенно не чувствую близости, единения с героем. Да, написано мастерски, красиво, однако герою не сочувствуешь, он не вызывает симпатии, впрочем, как и героиня. Лолита, даже будучи показанной сквозь призму гумбертовского обожания лично меня отталкивает, жалости к ней я не чувствую – скорее, я её домысливаю; даже будучи описанной в таких высокопарных выражениях, Лолита остается вульгарной, отталкивающей особой.

И, пока читала книгу, никак не могла не сравнивать её с «Некрофилом» Витткоп. И она и Набоков, в сущности, пишут о девиациях, девиациях сексуальных, однако, читая Лолиту, я не чувствовала желания шокировать, нарочитого смакования отвратительных подробностей, которое, как мне кажется, есть у Витткоп.

«Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня…»

- Иван Бунин

Шахматная доска. Старт. Партия началась. Страсти постепенно разгораются, игра уже в самом разгаре. Какой же фигурой сходить? Конём? Нет, там стоит ферзь, он меня «съест». Ладьёй? Пожалуй, если бы не тот офицер... Что уже конец партии? Мы же только начали! Извините, месье, но уже ночь, завтра закончите, вы обязательно выиграете. Ну, раз так... Ночью снилась доска. Фигуры ходили сами, без чьей либо руки, а я был всего лишь наблюдателем. Вот, пал мой (или противника? нет, всё же мой, я всегда играю чёрными) конь, одним за другим белые рубят пешки и вот уже шах сделан королю. Нет, я не позволю! Дайте мне вмешаться, я спасу вас. Невозможно? Преувеличиваете! Так дайте же...

Сон слетел.

Лужин — известный гроссмейстер, победитель множества турниров, человек, покинувший свою родину после революции, нет, не человек, гораздо больше... Легенда. Улавливаете разницу? Но наш шахматный гений, хоть и весьма гордится своими титулами, однако ж, как ребёнок совсем ничего не знает о жизни. Для него фраза «работа — моё призвание жизни» не пустой звук, он живёт шахматами. В его наивном мозгу постоянно происходят сравнения шахматной доски с реальной жизнью. И всё было бы по-обычному, если бы не женщина, которая меняет всё...

Вот, как вы думаете, если человека лишить его хобби, призвания, увлечения — не суть, что будет? Что будет с человеком? Понятное дело ничего хорошего. И когда Лужина лишили его призвания, основы жизни, он ломается. Ему уже не переучиться, он немолод, да, с ним рядом женщина, которая поможет ему. Или же наоборот воспрепятствует его призванию? Тогда, как насчёт возвращения на старую дорожку? Нет смысла. Ведь этим тренерам, организаторам и прочим личностям ты, как человек не нужен, нужно только бабло, которое на тебе можно срубить.

Набоков — писатель очень «русский», вобравший в стилистику своего письма и подачи материала — всё лучшее, что наша литература наработала за время до его прихода. Наверное, именно поэтому создаётся ощущение, что роман написан в XIX веке с его трагедиями маленьких людей, у которых с удивлением обнаруживаешь — тоже есть чувства, страдания и радости, смотрящиеся намного ярче и живее, чем таковые у аристократии.

Помимо атмосферы традиционного русского романа в книге можно найти и безупречный авторский язык, тот редкий случай, когда удовольствие получаешь от самого процесса чтения, от красоты и грациозности, с которыми писатель с лёгкостью выписывает настолько живые полотна, достойные висеть разве что в музеях искусств. И, несмотря на практически полное отсутствие диалогов, а то, что есть, подано прямой речью — это не производит впечатление скуки, или утомления. Нет, здесь всё работает на автора.

И жаль, что книга коротка, и в то же время понятно, что ничего лишнего в ней не сказано, концовка очень правильная и жизненная.

Резюме: работа настоящего Мастера, к прочтению активно рекомендуется.

Вещь! Роман, который не легко пропустить через себя. Непонятность преступления тяготит. Хотя, на самом деле, совершенно не важно, что совершил Цинцинат Ц. и совершил ли? А ведь думаешь об этом, постоянно думаешь.

Каждый раз вместе с героем боязливо ждать очередного утра, будто он одинок по ту сторону, а я по эту. Словно и я вместе с ним должна взойти на плаху. А эти обманы? Зачем? Казалось бы, его жизнь уже и так прожита, и скоро, очень скоро, нить его судьбы перережет небесная нимфа. Так дайте собраться с мыслями, дайте хотя бы надежду...Не забирайте то, что и так будет вашим... В эти моменты понимаешь, что даже паук приятней человека

(оптимистическая «Немецкая трагедия», с трупом в финале)

В сознании большинства Набоков представляется либо как сочинитель «похабной» «Лолиты» (естественно, прочитать хотя бы пару страниц на пробу таким обычно и в голову не приходит), либо же как автор скучной и безмерно затянутой литературы, написанной непонятно о чём и непонятно для кого.

«Король, дама, валет» — не шахматное, а карточное название, обещает упрощённый, понятный даже неискушённым читателям материал, сразу показывает круг главных действующих лиц и расклад сил — выделяется в творчестве N. тем, что это не часть большого мета-романа, который Набоков писал всю свою жизнь, затем даже и переписывал по-английски, переселившись на другие берега — о стране, которую мы потеряли или, скорее, которой и не было никогда, поскольку эта самая Россия существовала только в воображении писателя, и преобразилась затем под флёром ненависти и ностальгии — далёкая, недостижимая, покрытая голубой дымкой далёка, и которую оставалось только придумать. Это не элитарная проза «ни о чём» и «не для всех» — а напротив, вполне массовая бульварная беллетристика, практически даже нуар-триллер о том, как двое — жена и её молодой любовник — надумали избавиться от третьего лишнего. Автор, тем не менее, обманул читателей, подсунув под оболочкой «чёрного» романа о преступлении не просто более ценный мексиканский мех, а классический психологический роман, драму взросления с не вполне типичным финалом. Если вы ожидаете, что — как в романах Чейза — что-нибудь непременно пойдёт не так, вы окажетесь правы. Но даже если, подобно мне, и угадаете финал, это не мешает получать удовольствие от чтения.

Касаемо жанрового (фантастического и триллерного) интереса хотелось бы отметить пару моментов:

Первый. Изобретение механических манекенов можно рассматривать почти как первый шаг на пути к созданию примитивных роботов. По ходу чтения у меня возникло (отметённое почти сразу и неоправдавшееся впоследствии) подозрение: не случится ли так, что когда любовники осуществят свой план, на сцене, помимо груды обломков механической копии-манекена, окажется живой и здоровый оригинал?

Второй. Аллюзии к еще не написанному «Психозу» — этот странный старичок-квартиросдатель, чем-то напоминающий подряхлевшего Нормана Бейтса. Возможно, это покажется притянутым и совершенно неубедительным, но на меня эти детали — на грани интуитивно-эмоционального — парик, кукла, голос чревовещателя, недомолвки и странности в поведении — произвели именно такое впечатление. Полагаю, толчком к появлению в романе этих неприятных для автора эпизодов послужили события из реальной жизни (интересующиеся этой стороной могут почитать «Недоподлинную жизнь Сергея Набокова», а здесь же — могу утешить — тема нетрадиционных отношений практически не затронута).

Не читавшим Набокова, для первого знакомства с творчеством, можно порекомендовать этот роман — «Король, дама, валет» написан мастерски и нетривиально, одновременно просто и увлекательно. Затем, если понравится, можно попробовать рассказы из сборника «Возвращение Чорба», среди которых имеется и несколько фантастических. И далее по нарастающей, вплоть до английской прозы, которая, по большому счёту, просто перерождение старой прозы Набокова-Сирина.

Отличный роман.

Удивительно, что в восемьдесят книжных страниц можно вместить столько всего!..

То, что иной автор расписал бы на три главы, Набоков умудряется передать в нескольких строчках.

Причём нет ощущения недосказанности. Перед глазами встаёт очень чёткая, детализованная картинка.

Пребывание Ганина в Константинополе описано буквально тремя штрихами.

Штрих: эвакуированные из Крыма белогвардейцы подплывают на пароходе к Константинополю, Ганин видит турка, спящего на груде апельсинов — и «только тогда он ощутил пронзительно и ясно, как далеко от него теплая громада родины и та Машенька, которую он полюбил навсегда».

Штрих: упомянут старый макинтош, который Ганин купил в Константинополе у английского лейтенанта за один фунт.

И — прочерчен вектор: вскользь упомянуто, что после Стамбула Ганин оказался в Польше, в повстанческом отряде непримиримых белогвардейцев, и только потом осел в Берлине.

Три штриха.

И — больше ничего.

И — ничего больше не надо. Портрет готов. Нам всё-всё-всё понятно про Ганина и про то, каким он был в двадцатом году.

Это большое мастерство. Целую лотосные стопы мастера.

Ну, это же Набоков. Что тут можно сказать. Даже переведённый с английского мастер прекрасен, тягуч, занимателен, ироничен и изящен. Профессор Пнин впитал, как мне показалось, черты самого Набокова, но при этом Пнин гораздо более прозаичен, более уныл, более шаблонен, нежели его автор; и всё же он сохраняет некое очарование, которое эмигранты обычно теряют в чужой стране. Пнин живёт прошлым и не хочет в настоящее — а если и хочет, то в какое-то другое, и это почему-то не раздражает, не удивляет, а по-доброму умиляет. Это грустная и по-своему смешная книга. Но что тут говорить. Это же Набоков...

Чего хотел сказать набоков в Лолите? Как то в голове не укладывается. Произведение — словно ода педофилии. Автор описывант Г., словно восхищаясь им. Мысли ГГ невероятно детально изложены, словно умоляя «пойми, посочуствуй!!!», но вызывают лишь омерзение. Во всем произведении нет и намека о любви: все вертиться либо вокруг слепой страсти и похоти, либо на расчете и жажде мести. Все образы в произведение словно живые куклы — марионетки дергающиеся в канвульсия примитивных эмоций и потребностей. Язык сухой, небрежный, ужасно много иностранных фраз, очень часто используемых не к месту. Странно, что произведение написанное в стиле «исповеди» или «спика подвигов», кому как нравится, не воспринемается таковым — начитанный ГГ в совершенно неуместных моментах кичится своей образованностью, в самый не подходящий момент становиться прастофилей. И еще, разительные перемены в характере Г. происходят лишь на последних страницах, им не предшествует ни каких знаков или же намеков на эти изменения — все происходит в секунду, словно свалившись с Луны.

Итог: как Станиславский хочется крикнуть: «Не верю!», а еще не впечатлило, разочаровало,не понравилось. Грязь жизни, пороки, преступные страсти намного лучше описаны у Паланика, Достоевского, Клевенджера.

Не так уж часто удается получить большое удовольствие непосредственно от самого процесса чтения, когда каждый абзац, каждая строка, подчас и отдельное слово предстают чем-то законченным и самоценным. «Приглашение на казнь» яркий пример того, каким, вообще говоря, и должно быть истинное творение литературы, именуемое «русским романом». (Мне кажется, что лучшие свои вещи Набоков написал всё-таки на русском. Да и выражения типа «Сократись, Сократик» возможны только в русском языке.) Это глубоко оригинальное, как по содержанию, так и по языку, произведение мастера, которое, само собой разумеется, не подлежит однозначной и легкой интерпретации. Пожалуй, оно так же «непрозрачно» для этой цели, как и его главный герой, Цинциннат Ц непрозрачен для обитателей его странного мира. Речь можно вести лишь об ассоциациях, которыми столь богато подобное чтение.

Тема мучительного ожидания героем казни встречается в творчестве многих выдающихся писателей. Достаточно вспомнить известные произведения В. Гюго и Л. Андреева. Формально она присутствует и у Набокова, но в виде, ослабленном, можно сказать, сюрреализмом, фантасмагорией и нарастающей атмосферой абсурда. Хотя, благодаря его писательскому таланту, этот абсурд приобретает, как говорится, пугающие черты реальности. Но может быть, более чем страхом смерти Цинциннат мучим сознанием своей изначальной беспомощности и обреченности. По сути, он сам есть одно страдающее сознание, абсолютно пассивная фигура, безропотно принимающая свою судьбу и лишь старающаяся сохранить достоинство. Пассивность Цинцинната как будто даже подчеркнута хрупкостью его фигуры. Полнейшее, запредельное и фантастическое одиночество, одиночество, которое трудно вообразить, довлеет над ним. Тоска, какая тоска, повторяет он то и дело. Все вокруг, начиная Марфинькой, и кончая «дружелюбным» палачом мсье Пьером, подвергают Цинцинната утонченным издевательствам, ни в малейшей степени сами того не сознавая, не имея никакого к тому целеполагания. Кстати говоря, этот мсье Пьер, этот «маэстро» и любимец женщин с вставной челюстью фигура настолько же отталкивающая, насколько и незабываемая в своей нелепой чудовищности. Удивительным образом персонажи романа, кроме Цинцинната, постоянно балансируют на ускользающей грани между реальностью и бутафорией. Бутафория в данном случае не физическая (как у оживающих кукол в рассказе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Игрушечных дел мастеровые»), хотя под конец возникает и она, но душевная. «А почему, собственно говоря, всё устроено так, а не иначе?» — хотелось бы спросить Цинциннату, но спросить некого, ведь даже Бог в его мире отсутствует. Его «гносеологическая гнусность» есть невысказанный и не осознаваемый до конца онтологический протест, направленный всему миру. Думается, что нелегко было изобрести и воссоздать (на бумаге) такое «инферно». И со странным чувством узнаешь в этой картине русские, российские черты. Интересно, что сходное ощущение острой тоски, «неправильности» жизни возникало у меня, в своё время, при чтении произведения совершенно иного плана. А именно, «Детей подземелья» В.Г. Короленко, где глазами полуребенка-полуподростка показаны угасание и смерть нищей девочки.

Текст с первой строки властно приковывает к себе внимание своим смысловым богатством, своим художественным совершенством. Раз ступив на тропу этого универсального по жанру и стилю романа, читатель просто вынужден пройти её до конца. Что касается финала, то он, вероятно, принципиально, как поэтический образ, не может быть подвергнут чисто рациональному истолкованию. Возможны многие интерпретации (см., к примеру, Н. Букс «Эшафот в «Хрустальном дворце»). К слову сказать, «набоковедение» по своему объему и богатству сродни «гомероведению». Но всесторонний и холодный анализ текстов, сколь бы он ни был интересен, лежит несколько в стороне от непосредственного, личного восприятия произведения искусства (литературы). Известны слова Набокова: «Великие романы это, прежде всего, великолепные сказки… Литература не говорит правду, а придумывает ее». У меня мелькала мысль о перерождении, подобном тому, которое испытывает Атанасиус Пернат в майринковском «Големе». Во всяком случае, даже самый тягостный и абсурдный кошмар имеет конец и это можно рассматривать как символ надежды.

Наконец, прочёл. Ну, гм. Неплохо. Но после «Защиты Лужина» не поднимается язык сказать «Хорошо или прекрасно». Нет в «Лолите» того набоковского богатства образов, как в «Защите», или в «Короле, валете, даме». Да, он сам перевёл этот роман на русский — но именно перевёл. Нет чувства, что он его написал. Что сказать о самом романе в отрыве от языка? Гумберт вызывает омерзение, педофил, чёрт побери. Лолита — тоже не сказать чтобы ангел, но при этом внушает уважение факт изменения Гумберта к концу, когда он осознаёт, что любит не только нимфетку-лолиту, но и человека-лолиту, даже беременную, даже 17-летнюю. Какие-то сумбурные мысли, право слово, у меня по поводу этого романа. Скажем так: неплохо, но раздули из него шедевр в первую очередь из-за скандальности, а не из-за его художественно-психологических достоинств, полагаю я.

Великолепный роман Владимира Набокова! Красивая идея антиутопии, изложение которой, по-хорошему, может вполне поместиться в небольшом рассказе. Но автор, видимо, воспринимает эту тему (сюжет пересказывать не буду) близко к сердцу и растягивает ее до размеров романа, за что я лично ему очень благодарен. :) Десять баллов от меня роман получает не столько за фантастическое содержание (смысл которого становится ясен практически сразу), но, в первую очередь, за невероятно художественно и содержательно точный, красивый язык автора! Как так можно писать? Это само по себе фантастика! Ну и концовка романа конечно же тоже хороша.

Удивительно все-таки насколько человек показывает себя в своем творчестве. Хотя, может быть, это логично. Говорят, что человеку важно разгадать одну загадку в жизни — себя. И...

Набоков — талантливый писатель. Подчас одно только слово — верное, совсем неслучайное ( чувствуется, что автор долго его искал, вынашивал и определял ему место в тексте) заставляет увидеть все своими глазами, ощутить именно тот запах, услышать те звуки, представить ту женщину.

Да, Набокова сложно читать. Потому что устаешь видеть мир его глазами. Яркий, насыщенный, человеческий мир, в котором и пороки и добродетели ходят так близко, что порой перемешиваются между собой. И не совсем ясно, где начинается предложение, а где заканчивается, где плохое, а где хорошее. В жизни все так. И грустно и страшно...По-крайней мере, в жизни Набоковских героев, которые все как один, немного циничны.

А читать о циничных людях и благодаря таланту автора видеть мир их глазами, крайне нелегко. Ведь тогда приходится хоть на минуту, а поверить в то, что ничего светлого в будущем не будет. Потому что герои, то есть мы все, давно перестали быть светлыми. И чуда нет... А если и есть, то мы не верим в него, отдавая его в руки пьяных, обрюзгших, чужих людей.

Что еще сказать о романе? Эмоционально он очень силен. Написан блестяще. Но... Остается «но» после его прочтения. Останется ли оно у вас?.. Может быть. Только вряд ли вместе с ним подарит вам этот роман тепло. Скорее разочарование.

У меня было так: прочла и поняла — все уехали. Простыни смяты, вещи разбросаны. А в мусорном ведре валяется сломанная безделушка. И вот ты смотришь на нее и понимаешь, что раньше она была талисманом. Просто потом кто-то решил, что глупо верить в ее силу. Но ведь и птица, если ее убить, станет лишь горсткой пуха, костей, плоти... А как пела раньше. Только кто это помнит?.. из циников.

В. В. Набоков едва ли не первым в русской литературе начал разрабатывать тему альтернативной биографии А. С. Пушкина. Вот и в романе «Дар» эта тема затронута: сначала как мистификация школярами своего вернувшегося в Россию из САСШ родственника. Пользуясь долгим его пребыванием на чужбине (действие происходит в 1860-х), юные мистификаторы, в ответ на вопрос «а как там Пушкин?» отвечают в том смысле, что-де жив-здоров и даже тиснул на днях новую поэму. А потом, на каком-то театральном спектакле, показывают похожего зрителя, — «да ведь это и есть Пушкин...» Один из героев до того увлечён розыгрышем, что ему и самому начинает грезиться великий поэт, «пощаженный пулей рокового хлыща» и «вступивший в роскошную осень своего гения».

Одно из волшебных свойств набоковского дара творчества — в успешных попытках опровергнуть «тройную формулу человеческого бытия», — со всей его несбыточностью и неизбежностью.

Набоков вновь и вновь возвращает ушедшее, казалось бы, навсегда. Время оказывается обратимо, а реальность — изменчива...

«Многослойный» роман классика, где есть игра с реальностью и культурой, альтистория (параистория), научная фантастика, философский трактат , заметки энтомолога — хотя на первом плане — сюжет «благополучного варианта» «Лолиты». Произведение-«ребус», коих немало у Набокова, и расшифровать этот «ребус» ещё только предстоит. Впрочем, писатель и сам был альтернативой (единственным, — по оценке А. Битова, — представителем русской литературы в её естественном развитии, — какой бы та стала, если б не катастрофы ХХ в.), — со свободным многоязычием и столь же свобоной игрой со смыслами.

(Интересно, читал ли Набоков «Человека в Высоком Замке»? Между «Адой» и шедевром Дика — всего каких-нибудь семь лет и — достаточно много общих приёмов: каллейдоскоп реальности, «роман в романе»...)

С удовольствием прочитал первый русский роман В. Набокова. При чтении меня постоянно не отпускала одна мысль: как зрело пишет автор, а ведь это его первая книга и ему было около 25 лет. Роман получился таким контрастным что ли: серые будни русской эмиграции и белые воспоминания о предреволюционной юности. Читая книгу, постоянно вспоминал уроки литературы в школе: лишние люди Онегин, Печорский. Набоковский Ганин, наверное, тоже из этой же породы.

Книга прочиталась с интересом. Будут ли Ганин с Машенькой вместе? Этот вопрос решится только на самой последней странице...

Лолиту прочитал еще в институтские годы, в середине 90-х. Книга произвела неизгладимое впечатление. Такого не читал никогда. Потом был фильм, благодаря которому образы Набокова стали еще ярче и запомнились на всю жизнь. Есть огромное желание перечитать сейчас и узнать — изменилось ли восприятие теперь, с высоты того что уже читанно за эти годы...

Очень красивый и емкий рассказ.

Двадцатилетний поэт приходит в себя на кушетке. В томительном полусне он обменивается парой реплик с сестрой, выполняет ее просьбу, а когда возвращается, его, наконец, настигает кульминация – бурный оргазм вдохновения. Можно было бы назвать рассказ «зарисовкой», но это, несколько поверхностное слово, тут не подходит, скорее миниатюрное исследование процесса творчества, самого сладостного момента, когда конвульсивные метания теней от слов складываются в строки и звенят, доводя своего автора до сладостных судорог и слез.

В своем полусне поэт то полностью растворяется в деталях окружающего мира, то вновь возвращается к себе. Набоков выстроил это, меняя точку повествования: то от первого лица, то от третьего, он словно переключает zoom in/zoom out. Но, следуя логике рассказа, это сам поэт ощущает себя «я», а потом выходит из себя и видит лишь некого «он». «Ни полосатая темнота в комнате, ни освещенное золотою зыбью ночное море, в которое преобразилось стекло дверей, не давали ему верного способа отмерить и отмежевать самого себя».

Объемными образами («И как сквозь медузу проходит свет воды и каждое ее колебание, так все проникало через него»), точными аллитерациями Набоков подчеркивает, как поэт пропускает окружающее и самого себя, бледного, с нечистой кожей, с зубами и застрявшими в них кусочками ужина, через некое добавочное, поэтическое «я», как сдвигаются тени, как настоящее воспоминание (о матери) рождает воспоминание будущее (об отце, который еще жив, но о котором он когда-нибудь будет воспоминать) и из всей этой мешанины каким-то образом возникает «громадная, живая, вытягивалась и загибалась стихотворная строка». И концовка рассказа смыкается с началом: вдохновение настигает поэта как отсвет вспышки фонарей осветивших Байришер Плац. Конечно, стихи будут более чем так себе («ничтожные, бренные стихи»), но главное — это сладострастие самого процесса, та радость, то, почти чувственное, содрогание, которое испытает поэт.

Используя приемы Пруста (также разрабатываемые Газдановым — на которого есть прямое указание в рассказе — в этом отношении есть определенные переклички между «Тяжелым дымом» и «Водяной тюрьмой»), Набоков весьма ловко их разрабатывает и обыгрывает, вплетая в свои собственные находки.

Хорошо весьма. И даже еще лучше.

Блестящий рассказ. Простота и даже очевидность темы отлично гармонируют со сложностью структуры повествования и удивительной красоты стилем.

Набоков начитался фантастических журналов. Ему как человеку считавшему, что литература – это всегда «фантастика», всегда выдумка и «сказка», какой бы она не пыталась быть реалистичной, видимо, особенно забавным казалось такое жанровое самоограничение. Конечно, он не отказал себе в удовольствии и немного прошелся по фантастическим штампам своего времени (курьезным ныне), впрочем, его обобщения до сих пор актуальны. И вот что получается, когда Набоков пишет «фантастику».

Ланс (Ланселот) отправляется в космос к какой-то неизвестной планете. Его престарелые родители мистер и миссис Боке переживают и ждут своего сына. Сын возвращается, упоминает о гибели в путешествии своего друга и коллеги, говорит, что скоро улетает назад. Все. Это ведь литература, и язык, стиль, структура текста тут куда важнее истории.

Фактически, способ «рассказывания» в данном случае важнее самого рассказа. Повествование ведется от некого третьего лица, некого неизвестного и классического наратора, с другой стороны, «Ланса» рассказывает двоюродный дед мистера Боке, который представляет будущее и своего потомка, с третьей стороны, в рассказе явно прослеживается и сам мистер Боке, который смотрит в прошлое и размышляет о путешествии своего сына в терминах сказочной героики рыцарских романов. Набоков организовал повествование из прошлого и из будущего и с некоей точки метаописания, из которой и видно, что “the future is but the obsolete in reverse” (Будущее – это прошлое, видимое с другого конца). Причем, – и это самое классное и самое сложное, – повествование не переходит от одного рассказчика к другому, а как бы «перетекает» без четких границ, иногда оно вроде как находится в руках сразу у всех троих.

Мистер Боке – медиевист, специалист по средневековому роману (и сын у него Ланселот), и поэтому приключения Ланса на другой планете в его представлении пронизаны образами из Кретьена де Труа и Мэлори. Супруги не могут увидеть, определить опасности, поджидающие их сына, поэтому они у них связываются с привычными страхами за Ланса, который увлекается альпинизмом, и представляются в виде страшных для них слов: “great glacier”, “schrundr”, “avalanche” (гигантский глетчер, шрундр (а тут, видимо, родители не до конца расслышали, что сказал им сын и просто представили это угрожающее слово), лавина). Набоков так и передает эмоции Боке – через очень сложное сплетение деталей, намеков, многослойных образов (так опасности для сына представляются еще и виде ледяного готического (медиевист же) собора, на который он взбирается). Очень подробно описаны домашние шиншиллы Ланса (подробней, чем он сам), которых он оставляет родителям, и забота об этих зверьках еще больше подчеркивает страдания «пьяного от горя» (drunk with grief) отца. То есть никаких заламываний рук и воя, никаких тыканий пальцем автора на эмоции его героев, Набоков изящно сплетает очень тонкую структуру и организует ее в «тройной» временной проекции.

Такая вот она – «фантастика» от Набокова.

Очень красивый рассказ.