Отрывок из романа Ф.Гилмана «The Half-Made World»

Дурной пример, как вы знаете, заразителен: вчера на ФантЛабе появился отрывок из романа Тони Баллантайна «Dream London» в переводе Николая Караева, и я вдруг вспомнила о переведённом мною ещё в далёком 2011 году прологе романа Феликса Гилмана «The Half-Made World». Некоторые лаборанты помнят, что эта книга числится у меня среди любимых (хотя со стыдом признаюсь, что непрямое продолжение, вышедшее год назад, я ещё не прочитала). В общем, я решила — зачем прологу пропадать? Как говорится, я просто оставлю это здесь.

Прошу считать это пиаром хорошей книги хорошего писателя.

Феликс Гилман

«The Half-Made World» / «Мир-без-края»

Пролог

Как умер Генерал

-1878-

Генерал лежал на спине, раскинув руки, и смотрел на звезды.

Камень впивался ему в поясницу. При падении Генерал ударился головой и подвернул щиколотку, однако боль от камня была хуже всего. Чувства покидали его, но камень давил с неизменным упорством; и всё же он не находил в себе сил, чтобы сдвинуться. Он не мог приказать себе сдвинуться. Шум отделил его волю от тела.

Темное облако закрыло звезды, и их свет померк, а потом вернулся – такой же холодный, как раньше. Он смотрел, как в ночном небе над вершинами гор что-то горело и кружилось, шипело и танцевало, дрожало и падало.

Генерал терял рассудок.

Вокруг ничего не росло – не было даже какой-нибудь одинокой сосенки. Он лежал посреди голой лощины, на плоской каменистой возвышенности. Генерал и двадцать два его соратника – последние из тех, кто сохранил ему верность – были застигнуты во время отчаянной попытки прорыва между Путём, который был позади, и горной грядой, простиравшейся перед ними.

Если бы Генерал сумел овладеть собой в достаточной степени, чтобы повернуть голову, он бы увидел вершину горы. Тёмная и раздвоенная, она напоминала жест благословения. Это и был его пункт назначения, теперь недосягаемый из-за столь неудачного стечения обстоятельств. Было бы лучше, думал он, умирать с видом на горную вершину, а не на звёзды, в которых не было никакого толка.

Всё случилось без единого выстрела. Ни окликов, ни предупреждений. Чудовищный снаряд путейцев камнем рухнул с ночного неба, прямо к ногам лейтенанта Дирфильда, и бедный юный Дирфильд побледнел, широко распахнул глаза, повернулся к Генералу, чтобы что-то сказать; потом начался шум, страшный безумный шум, и большие глаза Дирфильда наполнились страхом, налились кровью; он повалился в одну сторону, а Генерал – в другую, и теперь оба лежали там же, где упали.

Топливо в снаряде быстро выгорело, и он замолчал, но жуткий шум всё ещё звучал в голове Генерала, словно эхо. Шум разбил его разум на две части, затем на четыре, а потом расколошматил на множество осколков. Многоголосое эхо размололо его в тончайшую пыль. Процесс был пугающий и болезненный.

* * *

Генерал был человеком незаурядным. Республику Красной долины он создал из пустоты, не так ли? Он оберегал её от всех врагов и всех напастей, он выковал её по образцу, который до того существовал лишь в речах политиков и философов. Вероятно, гордость замедляла процесс распада его разума под действием грохочущего неритмичного шума, но и она не могла совсем это остановить.

В течение двадцати лет Республика процветала, и в истории Запада не было времени прекраснее; действительно, то было время, чудеснейшее из всех возможных, потому что в основе Республики лежали наилучшие теории о политических добродетелях. Стволы и Путь с их бесконечной войной были объявлены вне закона, и Республика стала островом мира и благоразумия. Она погибла, исчезла десять лет назад, ослабленная шпионами и шантажистами Стволов, раздробленная колёсами Пути, пропала навсегда. Но она продержалась достаточно долго, чтобы по своим правилам взрастить поколение молодых мужчин и женщин, и ради этих юных личностей Генерал желал бы каким-то образом произнести и записать благородные и воодушевляющие последние слова; но в его разрушенном разуме остались только обрывки старых сказок, проклятия, непристойности, бессмысленный лепет. Он подумал, что, наверное, плачет. Он не был в этом уверен.

* * *

Он смутно ощущал, как путейцы бродят среди тел, лежащих вокруг. Он мог видеть их краем глаза. Приземистые коротышки в серой и чёрной одежде пренебрежительно ступали по трупам героев! Иногда они останавливались и опускались на колени, чтобы с помощью тускло поблёскивающих засапожных ножей утихомирить бормочущие рты. Они передвигались деловито, словно доктора, осматривающие пациентов. Соратники Генерала были беспомощны. Дурной им выпал финал. Дурной финал всего, что с ними приключилось.

Могли путейцы заметить, что Генерал ещё дышит? Возможно. А, быть может, и нет. Он всё равно не мог ничего сделать, чтобы остановить их.

Ещё одна часть архитектуры его разума рассыпалась в пыль, на мгновение он позабыл о себе всё, что только можно, и погрузился в воспоминания. Он был кем-то вроде командира? Существовал какой-то великий последний долг, приведший его в эти проклятые, холодные, уродливые горы; он забыл, в чём заключался этот долг. Взамен он почему-то вспомнил сказку, которую рассказывала няня много лет назад в зелёной Долине Лилий, в графстве Улвер: в сказке был принц, который покинул красный замок своего отца, захватив лишь один меч и ещё, ещё сову, он отправился на поиски принцессы, которая… нет, он должен был передать послание принцессе, которая… принцесса, пленница, заточённая в башне, кожа цвета эбенового дерева, прекрасные чёрные волосы до талии, нагое тело…

Путеец перешагнул через него – чёрные ботинки ненадолго заслонили звёзды. Поношенные чёрные штаны путейца посерели от пропитавшей их пыли. Путеец что-то прокричал – Генерал ни слова не понял – и пошёл дальше, не глядя под ноги.

Генерал вцепился в рассыпающиеся остатки своего «я» и осознал, что это был не первый раз, когда ему довелось лежать на открытом воздухе, под звёздным небом, среди мертвецов, умирая от потери крови. Именно такой же была ночь, когда он стал самим собой. Он был молодым солдатом, когда его ранило в плечо чьим-то удачным выстрелом в битве при А… в битве при… на поле битвы, посреди зарослей дрока и шиповника, у каменного моста. Его бросили во время отступления, и он провёл ночь среди трупов; у него не было сил, чтобы встать и уйти, он мог лишь зажимать рану в плече, молиться, чтобы медленное кровотечение остановилось, и смотреть на холодные звёзды. Он был тогда совсем юным. Там он научился посвящать все силы тела и души блестящей далёкой цели, прокладывать свой курс по свету далёкой звезды. Он узнал, что значить быть героем, и перестал бояться смерти. Так он говорил многим и многим поколениям свеженабранных юных рекрутов.

В последние годы новых рекрутов было мало, и не всегда они оказывались юными – так повелось после ужасов долины Блэк Кэп. После того, как всё пропало. После того, как Путь загнал их в холмы, леса и трущобы, как бандитов; после того, как армия Республики, жалкий яростный огрызок былой славы, перешла к секретным встречам, маскировкам, тайникам, полуночным взрывам, кодовым словам и сигналам. Он вспомнил! Нет – он вспомнил только шифр, но не то, что было зашифровано. Важнейшие сведения прятались между строк обычных каждодневных писем, адресованных родственникам – «Дети выросли высокими и сильными» означало «Оружие готово к отправке», — и он боролся, хватая каждый шифр, каждый символ…

Он вспомнил, что некоторые сообщения были зашифрованы, помимо прочих способов, языком сказок, и прятались в письмах, предположительно адресованных любимым детям, пребывающим дома, в безопасности. Он вспомнил, как писал: «Однажды Князь Птиц с высокой горы оглядел свои владения, и его охватила печаль». В этих словах пряталась тайна; возможно, она означала что-то хорошее, но, скорее всего, плохое, потому что вот уже десять лет он не слышал хороших новостей; он не мог ничего вспомнить об этой тайне.

Он попытался вспомнить имена некоторых своих соратников – многие из них, точнее, все они лежали на склоне горы поблизости от него, и их разумы, как и его собственный, рушились, рассыпались на части. Имена к нему не вернулись. Взамен перед ним возникли три Президента, три его хозяина: бородатый Бэллоу, некогда мэр Моргана, сочинивший Хартию; Айрдэлл, жилистый коротышка с блестящим умом, первым подписавший её в Красной Долине; отважный, но простодушный Киллбак, который, как стало ясно позднее, вполне мог быть одним из тех знаков, что предвещали быстрое падение Республики.

В его воспоминаниях бородатое лицо Бэллоу выглядело до странности похожим на лицо короля с иллюстрации в книге сказок, которую ему читала няня.

Шум по-прежнему звучал в его голове, и он забыл Бэллоу навсегда. Шум рикошетом носился туда-сюда под сводами его черепа, словно обезумевшая пуля. Хуже всего прочего была бессмысленность шума. Он забыл свои боевые знамёна. Он вспомнил, а потом забыл конюшню в Долине Лилий, где он в первый раз проехался верхом, где он учился читать и владеть мечом. Ту конюшню давным-давно захватил Путь. Он вдруг вспомнил с болезненной ясностью о своей собственной дочери, с которой они не виделись долгие годы – годы, на протяжении которых он вёл свою непростую войну, прятался в холмах и терзал Путь набегами. Он писал письма; она неустанно ждала его возвращения. Теперь он уже не сумеет вернуться.

Он отправил ей последнее письмо, когда они стояли в предгорьях, всего лишь пару дней назад; что-то важное было в этом письме, но он не мог вспомнить. Что-то связанное с этими горами и камнями, на которых он сейчас терял последние капли разума. Он вспомнил, как поставил подпись и печать с внезапной безрассудной решимостью. Он доверил бумаге вещи, которые опасно было произносить вслух. Он отбросил годы секретности и осторожности. Он вспомнил свою мысль: «Секретность осталась в прошлом. Если мы победим, земля содрогнётся». Он забыл, почему.

Он вспомнил ужасающую вонь, стоявшую над долиной Блэк Кэп после сражения, вспомнил грязь и отвратительные чёрные цветы, покрытые блестящей плёнкой запёкшейся крови. Один из его сыновей погиб там. Он не мог вспомнить, где погиб второй.

Путеец вновь перешагнул через него, задел его голову, и она повернулась – теперь он больше не мог видеть звёзды. Взамен он видел мельтешение путейцев и тело лейтенанта Дирфильда. Дирфильд! Хороший человек. Он был одет в охотничьи меха, не в свою старую красную униформу, потому что время красивых красных униформ давно миновало. Он был бледен. Он был мёртв.

За Дирфильдом Генерал увидел тело Кан-Кука, гадальщика на камешках, холмовника, его холмовника. Его союзника из Первого народа. В последнем письме было множество важнейших секретов, связанных с Кан-Куком. Генерал позабыл их все.

Серовато-белое обнаженное тело Кан-Кука дёргалось и вздрагивало, словно рыба, вытащенная из воды. Тощие длинные руки Кан-Кука мотались, как лишенные листьев ветви во время бури. Кан-Кук запускал пальцы в свою буйную гриву и пучками вырывал сальные чёрные волосы. Это поразило Генерала, он был уверен, что сам лежит тихо, очень тихо. Возможно, психобомбы по-разному действовали на разные виды существ. Или, быть может, Генерал не осознавал, как он мечется, дёргается и кричит. Он пребывал в оцепенении; он ни в чём не был уверен.

Генерал задумался над тем, встанет ли Кан-Кук опять. Говорили, что холмовники – но это, наверное, была просто сказка, как та история о принцессе, принце и горной вершине… Говорили, что холмовники, будучи мёртвыми и закопанными в землю, в свой черёд воскресали, бессмертные, как песни или мечты – или как хозяева Стволов и Пути. Если Кан-Кук будет похоронен, а потом восстанет вновь, поднимется из красной земли, вернётся ли к нему рассудок, или же он безвозвратно потерян? Его блестящий, странный ум – потерян, разрушен.

Именно по просьбе Кан-Кука Генерал затеял эту последнюю, безумную миссию. Таковы были условия их сделки. Люди годами твердили, что Генерал сошел с ума, раз держит при себе холмовника, и они, наверное, были правы. Теперь Генерал вспомнил, что пообещал ему Кан-Кук: секрет, хранимый его народом. Песня, так называл его Кан-Кук, а Генерал думал о другом – об оружии. Оружии, которое принесёт мир. Альянс между решительностью и искуплением, ради мира и доброй воли, как в его старой мечте. Генерал заведёт себе сад, как пристало человеку его возраста, и займётся, наверное, выращиванием роз. Народ Кан-Кука наконец-то решил поделиться секретом, наконец-то согласился вновь простить былые обиды. Существовала пещера, пуп на красном теле мира, и там били в барабаны, там был город Первого народа, который тоже узнал горечь падения. Они канули во тьму и остались там. Будут испытания, шептал Кан-Кук, будет проверка его мужества и добродетели, и ещё…

* * *

Теперь в голове Генерала звучала песня – ужасная, беспокойная, предназначенная не для исцеления души или тела, а для того, чтобы собрать весь безумный шум в один стремительный поток. Кан-Кук! Генерал вспомнил Кан-Кука и вновь забыл, уже навсегда. Кан-Кук и Дирфильд. Ему попались имена Патнэма и Холмса. Эхо в его разуме росло и ритмично громыхало – вновь и вновь, как будто приближался табун лошадей. Имена Хэлли и Оранджа всплыли из затопленных глубин его рассудка, и он вспомнил, что Орандж некогда служил в тридцать третьем полку третьей армии Республики, до того, как третья армия полегла в битве при Блэк Кэп. Эхо лошадиного топота разрывало его на части; на мгновение, однако, он подумал о спасении – он вообразил, что в грохочущем топоте копыт неслось спасение, неслась новая надежда. Он мог вновь спастись, он мог собраться. Собрать что? Он забыл. Чёрные ботинки путейца остановились перед его лицом. Эхо было неритмичным – лошади, мчавшиеся галопом сквозь его разум, хромали, падали, кричали. Если что-то разрушало его душу, заставляло деликатную структуру его рассудка кровоточить и рассыпаться, так это была именно чудовищная, бессмысленная неритмичность. Генерал вспомнил и забыл имена Холмса, Мейсона и Дарка. Какой-то путеец наклонился, схватил Кан-Кука за подбородок, оттянул его голову, обнажив длинную белую шею, и успокоил его с помощью засапожного ножа. (Восстанет ли он снова?) Ритм путейного генератора шума не имел, разумеется, никакой связи с чем-то столь естественным, как лошадиный топот; это был звук Движителей. Путейцы все были сумасшедшими, они к нему привыкли, но для Генерала этот звук означал безумие, худшее, чем смерть. Он вспомнил боевое знамя своего первого полка, то самое, которое стало знаменем жалкого охвостья Республики после битвы при Блэк Кэп, — на нём были два орла. Орёл – благородная птица. Он вспомнил историю о принце, который отправился из расположенного на красной скале замка своего отца в горы, в сопровождении орла, чьи чёрные крылья в голубом небе указывали ему единственно верный путь. Он не мог вспомнить, почему, и это его расстраивало. Начнём сначала: однажды, давным-давно, когда я в последний раз отправился в горы, чтобы найти…

* * *

— Вон тот.

— Где?

— Там.

— Точно. Вижу его.

Рядовой третьего класса Портер, солдат Пути из первой армии Движителя Глорианы, пнул тело, лежавшее перед ним. Пожилой мужчина, с обветренным загорелым лицом и поразительной серебристо-белой бородой. Его глаза, чей безучастный взгляд был устремлён на Портера, оказались глубокого зелёного цвета, который Портеру не нравился. Зрачки сократились почти до размеров булавочного острия. Такое случалось из-за психобомб. Старик никак не отреагировал, когда Портер пнул его в рёбра и подтолкнул окровавленной подошвой ботинка его голову так, что она качнулась из стороны в сторону.

Он всё ещё дышал, но рассудок его покинул. У Портера болела спина после долгой погони в горах, и ему не хотелось наклоняться, чтобы прикончить старика.

— Уже мёртв, — солгал Портер.

Рядовой первого класса Коппер огляделся. Лощина была усеяна трупами.

— Хорошо. С ними покончено. Со всеми. И дикаря тоже заткните. Соуп!

Рядовой второго класса Соуп вытащил нож, дёрнул бьющегося в конвульсиях холмовника за космы и исполнил приказ.

Портер ещё раз пнул старика.

— Кто они такие, как думаете?

Коппер пожал плечами.

— Никто. Какая разница? Они всё равно мертвы.

— Интересно, что им тут понадобилось.

— Они нарушили границу, — сказал Коппер. – Явились туда, где им быть не следовало.

— По-моему, они странная компания.

— Заткнись, — сказал Коппер. – Это не наше дело.

— Да, сэр. Простите, сэр.

— Ночь была длинная, — сказал Коппер. – Я хочу назад, в постель. Этими идиотами пусть займутся стервятники.