Для родной газеты.
Последний фильм Алексея Германа (1938-2013) «Трудно быть богом» по повести Аркадия и Бориса Стругацких наверняка войдет в историю кинематографа – но не как триумф, а скорее как экспонат кинокунсткамеры.
Фильм этот отнюдь не для массового зрителя, хотя тут ничего неожиданного нет, – когда Герман снимал для массового зрителя? Все его фильмы, даже популярные в СССР «Двадцать дней без войны» и «Мой друг Иван Лапшин», смотреть тяжело, иногда – физически тяжело. Но надо. Правда, в «Трудно быть богом» концентрация тяжести вышла за всякие рамки – и тем самым парадоксально самоуничтожилась. Грубо говоря, если в фильме, длящемся три часа, мы видим шокирующую сцену один раз (взять финал «Ивана Лапшина»), эта сцена нас шокирует по контрасту с прочим. Если же нас шокируют беспрерывно, ежесекундно, на всех планах, всеми доступными киношнику способами, если от нашего восприятия в первые же минуты живого места не оставляют, – что тогда происходит? А ничего. Либо человек выбегает из кинозала (и это зритель, потерянный окончательно), либо отключает часть сознания (и это зритель, потерянный с большой вероятностью), чтобы не тошнило. Как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца, но только ужаса без конца не бывает – кошмар приедается, притупляет восприятие, ты зеваешь, скучаешь, поглядываешь на часы: когда уже закончится-то все это, а?
Трудно быть зрителем
У картины Германа есть один враг – она сама. По идее, более всего она должна впечатлить зрителя, который хорошо «включается» в фильм, но плохо из него «выключается»: каждая сцена въедается в твой мозг, ты выходишь из кинотеатра, озираешься, наблюдаешь действительность, еще пару часов назад казавшуюся постылой и гнусной, – и невольно появляется мысль: господи, какая же вокруг благодать!.. Да-с, господа, все познается в сравнении! Но только Герман сделал все, чтобы зритель очень плохо «включался» – и, наоборот, максимально быстро выключался. В московском зале, где я смотрел «Трудно быть богом», на сеанс пришло человек двадцать. Треть не досидела до финала, поспешив «выключиться» самым простым способом. Поклонники Стругацких покидали зал с матерным словом на устах.
Их можно понять. «Трудно быть богом» – одна из самых известных, читаемых и, при всей жути происходящего, смешных повестей братского тандема. Условно средневековое общество Арканара, куда заслан землянин Антон, он же дон Румата Эсторский, благодаря королевскому министру дону Рэбе стремительно скатывается в совсем уже темное время. Румата – прогрессор, иначе говоря, его (и его коллег) задача – содействовать прогрессу Арканара, превращению отсталой (по меркам коммунаров XXII века) цивилизации в более развитую технологически, санитарно, а главное, морально. Румата со товарищи спасают от смерти поэтов и изобретателей, вручают местным донам носовые платки, пытаются как-то сократить «кровавые века истории», которые только и могут превратить кого-то жадного, пассивного, эгоистичного, невежественного в «настоящего гордого и свободного человека». (Это не про Средние века – это почти про нас с вами. Стругацкие написали «Трудно быть богом» в оттепель «по мотивам» сталинской эпохи, и дона Рэбу в первом варианте звали куда прозрачнее – Рэбия.)
Румата бросает вызов истории, но только перевоспитать людей в одночасье нельзя. Даже прогрессор, по меркам Арканара – настоящий бог, «опустит слабые руки, не зная, где сердце спрута и есть ли у спрута сердце». Даже бог, чье сердце полно жалости, не выдержит и решит, что проще стереть всех этих убийц с лица земли.
Отсутствующее искусство
Обо всем этом Герман помнит, и какие-то реплики, диалоги, сцены из текста Стругацких просачиваются в фильм, следующий все-таки сюжету повести. Но текст «Трудно быть богом» проходит сквозь призму режиссерского восприятия и теряет самую суть. В повести Арканар не был образцом ни чистоты, ни гуманизма, но в фильме он превращается в сплошную клоаку, где ужасно всё. Грязь, кровь, гной, сопли, дерьмо, все вещества, порождаемые человеческим организмом, в кадре присутствуют постоянно. Герои как один беспрерывно нюхают, лижут, чешутся, сморкаются и плюются.
Эта человеческая грязюка совершенно нелогична – так не живут даже животные, и уж точно так не могут жить все люди (не говоря о том, что при эдакой антисанитарии они давно перемерли бы). Ладно арканарцы, но почему сам Румата обитает в свинарнике, по недоразумению именуемом домом благородного дона? Что толку мыться раз в день, если грязные тряпки взамен полотенец тебе подают руками, черными от слипшейся грязи? В таких условиях носовые платки, которыми разбрасывается благородный дон, теряют смысл, и это как раз режиссерский замысел: Румате бороться с таким Арканаром просто не под силу.
Собственно, он особо и не пытается. В отличие от героя Стругацких, Румата в исполнении Леонида Ярмольника – человек, который давным-давно миновал стадию отчаяния и пришел к равнодушию. Ему все равно. Он никакой уже не прогрессор, да и без всяких «уже» он не прогрессор – голос за кадром сообщает нам, что Земля прислала сюда «ученых», потому что «серые замки навели землян на мысль о скором Возрождении». А Ренессанса все нет и нет, вместо него – все то же абсолютно искусственное Средневековье, целиком и полностью выдуманное Германом. Наиболее искусственная его черта – не грязь даже, а тотальное отсутствие искусства. В самые темные эпохи вроде сталинской искусство очень даже было, просто не любое, а идеологически выверенное, и у Стругацких оно есть: «Артисты ставили теперь одну и ту же пьесу – «Гибель варваров, или Маршал Тоц, король Пиц Первый Арканарский»... Двое или трое художников ухитрились остаться при дворе и рисовали портреты короля с доном Рэбой...» В мире Германа искусства нет в принципе, если не считать какофонии вместо музыки. Дон Румата вяло пытается насаждать это самое искусство, наигрывая на страшной дудке дивной красоты мелодии, и к этому, да к бесконечным белым платкам, сводится все его прогрессорство. Германовскому Арканару все это – как слону дробинка.
Каким ты был...
Мир Германа страшнее описанного Стругацкими еще и потому, что у режиссера начисто отсутствует чувство юмора и чувство меры. Он не показывает нам, как грамотея топят в нужнике (что в повести упоминается) или как лоно проститутки пронзают железным членом с шипами (чего в повести нет), но только потому не показывает, что актеров калечить нельзя. Если бы техника позволяла – нам бы показали всё. И зритель скорее выбегал бы из кинозала. Как уже говорилось, подобная концентрация жестокости – ровная, густым зловонным слоем намазанная на тонкий хлеб сюжета, без какого-либо нагнетания и прочего хичкоковского саспенса, – в конечном итоге оставляет зрителя скорее равнодушным. То, что густопсовая жестокость имеет место на фоне изумительных, абсолютно брейгелевских пейзажей, увы, дела не меняет.
Среди приемов Германа есть и очень удачные – скажем, полная невнятность подавляющего большинства героев, которые бросают в пространство малоразборчивые реплики: то же ощущение бессмысленности возникает, если почитать, например, выборку комментариев в Интернете. Невнятность гомо сапиенсов Герман подметил очень точно – однако он не первый, кто ее подметил и даже воспроизвел, а главное, на смешную и страшную многоголосицу в повести Стругацких результат не похож совсем.
Стругацкие у Германа вообще очень, как сказал бы литературовед, снижены. Ключевой в повести диалог Руматы и лекаря Будаха («Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными... или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой». – «Сердце мое полно жалости, – медленно сказал Румата. – Я не могу этого сделать») в фильме решен так: Будах, которому в застенках Веселой башни не давали ходить в туалет, пытается помочиться у столба, не может, Румата бьет Будаха по почкам, тот испускает щедрую струю, и слова про жалость бога тонут в ее журчании. Зачем это сделано? Что и кому это дает? Надо ли вообще смотреть такую промежностно-гнилостную экранизацию «Трудно быть богом»? Стругацкие написали грустную повесть о том, что даже лучшие из нас, отчаявшись, способны сорваться и перестать любить людей. Герман снял на тот же сюжет гимн отвращению к людям, грязным физически и духовно, фактически – гимн нелюбви. Его Румата, конечно, остается в Арканаре, чтобы что-то как-то все-таки изменить, но кто кого переборет – еще неизвестно. Какими люди были, такими они и остаются. Надежды, выхода, просвета тут нет. Есть только серая, как смерть, беспросветность.
Бонус из интервью Леонида Ярмольника (вновь для родной газеты, взято прошлым летом):
– С какими чувствами вы спустя столько лет ждете выхода этого фильма в прокат?
– Мне, честно сказать, все равно, как отреагируют зрители и критики. Я знаю цену этому кино, знаю, что у меня в жизни было большое счастье – хоть мы и ссорились с Германом, все было по делу, по существу, это как семья – родственники тоже ругаются... Иногда побеждал он, иногда я. Чаще побеждал он. «Трудно быть богом», как и «Ку! Кин-дза-дза» – это тоже кино другого разряда. Не стоит рассчитывать на громадные сборы, на то, что зритель будет ломиться в двери кинотеатров. Этого не будет. Но любой человек, которому небезразлично, что было вчера и что нас ждет завтра, это кино посмотрит.
– Можно сказать, что роль Руматы Эсторского – это ваш «опус магнум»?
– Черт его знает. Не мне судить. По затрате сил, времен и энергии – это, конечно, ни с чем не сравнимая роль. Насколько Алексей Юрьевич не похож на других режиссеров, настолько непозволительно сравнивать эту роль с какой-либо другой. Герман – это другая планета. Он действительно другой, многие по этому поводу от бессилия и злости иронизируют, мол, он выпендривается, чтобы быть не похожим на остальных... Если ты считаешь, что он так все придумывает, пойди и придумай так же.
– Вы согласны с германовской трактовкой романа Стругацких? Судя по отзывам на черновой вариант, фильм очень тяжелый, между тем книга полна юмора...
– Я был противником того, чтобы показывать такой широкой аудитории черновой вариант – без музыки, без звуков, без шумов. Это была затея «Новой газеты» и Дмитрия Муратова, которого я люблю бесконечно, но тут проявился какой-то его эгоизм – фильм использовали, чтобы отметить юбилей издания. И, мне кажется, перегнули палку. Нельзя показывать такие фильмы незаконченными. Недопустимо. Есть какие-то нюансы, которые могут решать все, а сейчас этих нюансов нет – ни шума дождя, ничего. Невозможно смотреть три часа рабочего материала. Поверьте, в «Трудно быть богом» достаточно юмора, иронии, сарказма, глубины, всего остального, но судить об этом можно, когда картина будет готова целиком.
цитировать
свернуть ветку
