Мой коллега и друг Юри Каллас по прозвищу Ульмегуру (что на эстонском означает "гуру фантастики", и Юри и правда таков) нашел первое издание Роберта Хайнлайна на эстонском. Роберт Хинлин, "Пикк вальвекорд" (Long Watch), с подзаголовком "Фантастическая история", — газета "Ныукогуде кюла" ("Советская деревня"), №№ 96—103, 14—30 августа 1958 года. Перевод с русского.
Это реально перевод с русского — "Долгая вахта" в переводе М. Ермашевой за полгода до того появилась в "Знание — сила", № 3 за 1958 год. Без указания переводчицы, впрочем, и с именем всё было в порядке — откуда в эстонском появился "Хинлин", неведомо. Это была, как я понимаю, аж вторая публикация РАХ в СССР, первая состоялась и вовсе в 1944 году, рассказ "Дом четырех измерений" в "Техника — молодежи".
У перевода Ермашевой, кстати, довольно богатая история перепечаток в союзных республиках (процитирую Фантлаб):
ну и вот "Советская деревня" на эстонском языке в 1958-м.
В пандан: само имя Хайнлайна впервые упоминается на эстонском в 1954 году — в газете "Койт" ("Заря"), партийном органе Лихулаского райкома КПСС: в тексте под названием "Гангстеры в межпланетном пространстве" обсуждается "Человек, который продал Луну" как повесть, "подходящая к теме межпланетного перелета в особо практическом, капиталистическом духе", и это тоже перевод с русского — перепечатка из "Литературной газеты" (но оригинала я не нашел, как и автора, впрочем).
Узнав всё это, я пошел смотреть иллюстрации из "Знание — сила" к "Долгой вахте", очень милые и очень советские:
И вот — о, сколько нам открытий чудных. Заглянул в файл того номера "Знание — сила", а там посреди Хайнлайна внезапно обнаружилось ни много ни мало открытое письмо "редакторам, издателям, журналистам и писателям" трех американских НФ-журналов. Типа — давайте дружить! Мы вот тут рассказ Саймака напечатали, и Хайнлайн еще вот, и, конечно, ничего никому не заплатили а у нас вот профессор Ефремов фантастику печатает, и профессор Студитский попечатывает, и еще Гуревич, Казанцев, Немцов, Томан и другие, и мы и дальше будем публиковать ваших — а вы публикуйте наших, да?..
Аж интересно, дошло ли письмо — и была ли реакция.
Галерея НФ-фотопортретов из американского НФ-журнала Galileo несчастливой судьбы, издавался в 1976—1980 годах, вышло 16 номеров. В каждом номере на предпоследней странице был фантаст с автографом. 16 номеров, 15 фантастов (один номер был сдвоенным).
знаешь, я ведь думал, что мы с тобой так и будем вместе ржать до самой старости. дружить семьями, ездить друг к другу в Вятку и Таллинн, встречаться в Москве и Питере, особенно на Фантассамблее, говорить о книжках, каждый день или почти каждый день, обсуждать, как лучше перевести вот это место из Муркока. представляешь, Эндрю, мы были бы двумя крутыми забавными стариканами. мы бы ставили все конвенты на уши. мы бы
Прошла церемония прощания с Аланом Кубатиевым, и я мыслями и сердцем был там, и — я знаю точно — не только я.
Вася Владимирский очень точно написал на "Годе литературы": "Однако самим своим присутствием в нашей жизни этот удивительный «человек не отсюда» сделал больше, чем иные – сотнями опубликованных томов".
Это чистая правда. У Алана вышло всего две книги — "Ветер и пустота" лет двадцать назад и "Только там, где движутся светила..." за несколько месяцев до смерти. Пока две, потому что написал он куда больше — и рассказов, и даже романов, он говорил о "трилогии плюс сиквел" под общим названием "Адский сад", например.
Как я понимаю, счастье и трагедия Алана были в том, что он хотел очень многого. У него было множество задумок по части фантастики (и нефантастики, если я верно помню интервью). Он хотел писать биографии — и далеко не только Джойса, но и Свифта (она так и не вышла, не знаю, была ли дописана), и иных титанов. Он хотел переводить — и вышло немало его переводов; но тут уже начинается область долженствования — переводы ему, как и многим из нас, нужны были ради хлеба насущного. Переводил он до последнего, еще в прошлом декабре писал о последнем проекте. Я рассматривал тут фото с нашей последней встречи, так он и в грузинском ресторане читал "Finnegans Wake", примериваясь к "Анне Ливии"; и от него вполне можно было услышать, что сейчас, когда ты занят очередной фантастикой, он занят "Беовульфом". Впрочем, вынужден он был заниматься и переводами фантастики — Блейлоком, Брином, эссеистикой Ле Гуин (которую обожал страшно, причем "Малафрену", отсюда — любовь к Австро-Венгрии; я до сих пор не прочел "Малафрену", дорогой Алан, но я прочту, и что мы не поговорили про Австро-Венгрию — тоже упущение). Он хотел и должен был преподавать, это была основная его работа. Вместе с тем он постоянно проводил мастер-классы (я имел честь участвовать в одном — и, скажу как на духу, никому больше не доверился бы в принципе, не в обиду будет сказано) и выступал на конвентах с докладами по самым разным темам, и мы говорили с уважением: "Алан воркует!" — потому что его было не остановить, как хрестоматийного бегущего бизона. А читал он столько, сколько разве что Быков читает. Обожал бросать камушки в обширные пруды нашего невежества, чтобы цитаты, названия и авторы расходились кругами по мутной воде. Причем читал он, как верно сказала Катя Бачило, и молодых, и вообще всякое-разное, "лопатил эти навозные кучи" в поисках жемчуга. В этом он чуть походил на Агасфера Лукича из "Отягощенных злом" — тот, помните, тоже искал своего рода жемчужины. Алан интересовался, кажется, всем и мог сходу рассказать о чем угодно — опять же, как Агасфер Лукич с его бесконечными историческими познаниями ("Америка, шестой век... тут я несколько поверхностен..."). Как-то на Фантассамблее мы с Аланом и Машей Акимовой за десять минут на коленке (реально, на скамейке, на коленке) соорудили ток-шоу про викторианство. Я прочел тут, что он с кем-то обсуждал сумо; жаль, я не знал, мы бы поговорили про сумо тоже. И он был гурман ("я патриот шашлыка из печени в ягнячьем сальнике"), и разбирался в алкоголе — и, кстати, надо будет мне взять подаренную им бутылку киргизского коньяка (со словом "кубаты" на наклейке — так я узнал, что это "крепость" или "мощность" по-киргизски). И в ножах, и в языках, и в капусте, и в королях, и во всем остальном, о чем бы практически ни зашел разговор. И он любил общаться. Со всеми.
И вот он хотел делать многое, и должен был делать многое, и не всегда эти множества пересекались правильным образом, и жил так, как если бы впереди была вечность. Я понимаю все минусы такого подхода, и тут, в том, что Алан не сделал и не успел сделать, кроется, как написал Саша Бачило, "трагедия нашей литературы", но и трагедия самого Алана тоже. Вместе с тем это и счастье — настолько интересоваться миром во всех его проявлениях. Я это слишком хорошо понимаю. Как это сладко — и как это горько.
Простите меня, Алан, если что было не так. И поскольку всё, что вы успели сказать. а я успел услышать, теперь часть меня, простите еще раз — но я не прощаюсь. Спасибо, что вы были — и остаетесь здесь, рядом, как если бы впереди — вечность.
облако тэгов
