Страницы: [1] 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 44 45 46 | Статья написана 7 июля 18:32 |
Прошла церемония прощания с Аланом Кубатиевым, и я мыслями и сердцем был там, и — я знаю точно — не только я. Вася Владимирский очень точно написал на "Годе литературы": "Однако самим своим присутствием в нашей жизни этот удивительный «человек не отсюда» сделал больше, чем иные – сотнями опубликованных томов". Это чистая правда. У Алана вышло всего две книги — "Ветер и пустота" лет двадцать назад и "Только там, где движутся светила..." за несколько месяцев до смерти. Пока две, потому что написал он куда больше — и рассказов, и даже романов, он говорил о "трилогии плюс сиквел" под общим названием "Адский сад", например. Как я понимаю, счастье и трагедия Алана были в том, что он хотел очень многого. У него было множество задумок по части фантастики (и нефантастики, если я верно помню интервью). Он хотел писать биографии — и далеко не только Джойса, но и Свифта (она так и не вышла, не знаю, была ли дописана), и иных титанов. Он хотел переводить — и вышло немало его переводов; но тут уже начинается область долженствования — переводы ему, как и многим из нас, нужны были ради хлеба насущного. Переводил он до последнего, еще в прошлом декабре писал о последнем проекте. Я рассматривал тут фото с нашей последней встречи, так он и в грузинском ресторане читал "Finnegans Wake", примериваясь к "Анне Ливии"; и от него вполне можно было услышать, что сейчас, когда ты занят очередной фантастикой, он занят "Беовульфом". Впрочем, вынужден он был заниматься и переводами фантастики — Блейлоком, Брином, эссеистикой Ле Гуин (которую обожал страшно, причем "Малафрену", отсюда — любовь к Австро-Венгрии; я до сих пор не прочел "Малафрену", дорогой Алан, но я прочту, и что мы не поговорили про Австро-Венгрию — тоже упущение). Он хотел и должен был преподавать, это была основная его работа. Вместе с тем он постоянно проводил мастер-классы (я имел честь участвовать в одном — и, скажу как на духу, никому больше не доверился бы в принципе, не в обиду будет сказано) и выступал на конвентах с докладами по самым разным темам, и мы говорили с уважением: "Алан воркует!" — потому что его было не остановить, как хрестоматийного бегущего бизона. А читал он столько, сколько разве что Быков читает. Обожал бросать камушки в обширные пруды нашего невежества, чтобы цитаты, названия и авторы расходились кругами по мутной воде. Причем читал он, как верно сказала Катя Бачило, и молодых, и вообще всякое-разное, "лопатил эти навозные кучи" в поисках жемчуга. В этом он чуть походил на Агасфера Лукича из "Отягощенных злом" — тот, помните, тоже искал своего рода жемчужины. Алан интересовался, кажется, всем и мог сходу рассказать о чем угодно — опять же, как Агасфер Лукич с его бесконечными историческими познаниями ("Америка, шестой век... тут я несколько поверхностен..."). Как-то на Фантассамблее мы с Аланом и Машей Акимовой за десять минут на коленке (реально, на скамейке, на коленке) соорудили ток-шоу про викторианство. Я прочел тут, что он с кем-то обсуждал сумо; жаль, я не знал, мы бы поговорили про сумо тоже. И он был гурман ("я патриот шашлыка из печени в ягнячьем сальнике"), и разбирался в алкоголе — и, кстати, надо будет мне взять подаренную им бутылку киргизского коньяка (со словом "кубаты" на наклейке — так я узнал, что это "крепость" или "мощность" по-киргизски). И в ножах, и в языках, и в капусте, и в королях, и во всем остальном, о чем бы практически ни зашел разговор. И он любил общаться. Со всеми. И вот он хотел делать многое, и должен был делать многое, и не всегда эти множества пересекались правильным образом, и жил так, как если бы впереди была вечность. Я понимаю все минусы такого подхода, и тут, в том, что Алан не сделал и не успел сделать, кроется, как написал Саша Бачило, "трагедия нашей литературы", но и трагедия самого Алана тоже. Вместе с тем это и счастье — настолько интересоваться миром во всех его проявлениях. Я это слишком хорошо понимаю. Как это сладко — и как это горько. Простите меня, Алан, если что было не так. И поскольку всё, что вы успели сказать. а я успел услышать, теперь часть меня, простите еще раз — но я не прощаюсь. Спасибо, что вы были — и остаетесь здесь, рядом, как если бы впереди — вечность. 
|
| | |
| Статья написана 7 июля 18:31 |
А.К. Смерть — карта: тайной тропкой, смертным сном, оставив тело злой земной чащобе, на волю воль в божественную Гоби уходит тот, кто тела был рабом. Смерть — пьеса: без героя, в сне чужом, среди вещей, забытых в гардеробе, осознаёшь, что ты — остаток дроби, седьмая сноска к записи в альбом. Смерть — зеркало: приходит ночь, и в нем себя ты видишь бьющимся в ознобе, скулящим, распластавшимся на гробе осиротевшим бесприютным псом. Но кто-то покидает тьму-тюрьму И входит в свет — не должен никому. 
|
| | |
| Статья написана 7 июля 18:30 |
Разбирал старые фотографии: конвенты, Дублин, Котлин. Алан Кубатиев жил в Кронштадте, и мне посчастливилось быть у него в гостях трижды. В первый раз я еще застал Цуцу. Цуцу, он же Цуцулькевич, он же еще много ласковых и не очень имен — это собака. Французский бульдожка. Алан его обожал, и все его обожали, и, скажем, Игорь Алимов вывел его в третьей части своего "двуллера" в качестве героини — мадам Цуцулькевич. Я увидел Цуцу, когда он был уже стар и слеп — но бодр как никогда. Он пришел под накрытый стол, уселся мне на ноги и по-старчески, весьма трогательно пукнул в носок. Теперь-то по Честеру я вижу, какие эти сабаки очаровательные чудовища. Только в декабре писал Алану о наших планах взять щенка — и признался, что вообще-то прохладен к собакам. Алан ответил: "И я был, но любовь меня не пощадила". А в 2019 году я написал одно довольно странное стихотворение под названием "Тинтин на том свете". Съездив в очередной раз в Брюссель, где у них культ комиксиста Эрже, Тинтина и прочих его героев, включая фокстерьера Милу, я повертел в голове названия комиксов — и старую пародию на них из французской "Агриппины", "Хайдеггер в Конго", — и придумал, что Тинтин может кроме разных стран отправиться на тот свет. Но именно как Тинтин — то есть не в качестве тени. И приключения на том свете будут, ясно, сюрреалистическими, но. Получилось вот что: "Тинтин на том свете" в посмертие Тинтин отправился один по рыбам Стикса и по звездам асфоделя вставал в пол-неба бледный блинский блин с билбордом близблудящего борделя и Цербер делал кусь, а Вейдер делал хрясь и расставалось человечество смеясь Тинтин спешил вперед, не отвлекаясь на нудение теней в подземном кьяроскуро от станции "Труба" до станции "Стена" он ехал на горбу кочующего гуру разносчика наук о сладости вины чья морда вечно просит кирпича Стены от скучных злых болот у замка Франца К. отбившись насилу похабною частушкой Тинтин сыграл с чужим безумьем в дурака уж горы близятся, и няня машет кружкой у космонавта на крылах по двадцать же и ими машет он Создателю Эрже пожалуй, что бы ни, а также как бы ни откуда б он ни шел и что б его ни ждало Тинтин не станет тенью и ни в чьей тени не будет прятаться уныло и устало поскольку мир велик, и мелочиться грех и кто здесь плавает всегда быстрее всех? а как-нибудь потом, наприключавшись в очередной стране без карты и с приветом нечаянно мелькнув в космическом ТВ кармическим ТТ (не путать с пистолетом) вернется он туда, где средь мирских химер ждет верный вечный белый фокстерьер Я опубликовал стихи в ЖЖ. И туда пришел Алан, и сказал: "Не фокстерьер, а французский бульдог. И не белый, а белый с чёрным..." Вот такая история. Я очень надеюсь, что в посмертии Алана встретил прекрасный Цуцу. И они отправились вместе туда, где приключения. И всё будет продолжаться до бесконечности. Потому что только так правильно. Как говорил Алан: шутки шутками, но. Любовь всех нас не пощадила, но лучше так, чем наоборот. 
|
| | |
| Статья написана 7 июля 18:29 |
От страха, веры, страсти Свободны на века, Мы благодарны власти Богов, чья тень зыбка, За то, что жизнь прервется, И мертвый не проснется, И с морем вновь сольется Уставшая река. 
Наше с Аланом Кубатиевым знакомство началось очень давно, почти двадцать лет назад, когда я только начал ездить в Питер на конвенты "Интерпресскон" и "Странник", а Оля Трофимова после них собирала компании фантастов и сочувствующих — и Алан там тоже был. Думаю, познакомились мы на "Страннике". По крайней мере, я помню, как на банкете Алан рассказывал, как он спас жизнь Борису Штерну (который все равно умер очень молодым, но там была конкретная причина — пьянство). Кажется, это был тот самый "Странник", на котором был гостем Роберт Шекли. И итальянский фантаст Роберто Квалья. Фото, где мы вчетвером — Алан, Александр Корженевский, Роберто и я — тому порукой. Потом Шекли умер — это было в декабре 2005 года. И вот Алан на каком-то очередном конвенте озадачил меня участием в антологии памяти Шекли. В итоге я написал туда два рассказа (антология ими открывалась и закрывалась — не знаю,что Алан хотел этим сказать, никогда не спрашивал, однако гордился страшно), но Алану этого было мало — он попросил меня сделать новый перевод "Сада Прозерпины" Суинберна, потому что именно это стихотворение читала над могилой Шекли его дочь Аня. Судьба любит странные параллели. На том "Страннике" я взял у Шекли интервью, но последний раз, когда мне удалось поговорить с безусловно любимым писателем, был чуть позже. Летом я по работе оказался в Италии, в Римини, а поскольку у меня был телефон Роберто Квалья, я просто пошел в телефон-автомат и ему позвонил. А Роберто сказал, что у него как раз гостит Боб. И я стоял посреди Римини и говорил с Шекли по телефону. И эта история повторилась через несколько лет, когда я за какой-то надобностью, будучи в Москве, позвонил Дмитрию Львовичу, а трубку взял Алан Кайсанбекович. Он гостил у Дмитрия Львовича — случайно так вышло. Я остолбенел совершенно, и Алан потом обожал рассказывать (и вдобавок показывать), как именно я остолбенел, когда в ответ на "Это Дмитрий Львович?" такой знакомый голос насмешливо-грозно сказал: "Нет, Николай Николаевич, это не Дмитрий Львович. Это... Алан... Кайсанбекович!.." Алан и потом иногда — не то что просил, нет, озадачивал меня переводами: а вот "Кракен" Теннисона слабо? И я что-то делал, и Алан говорил: вот эти строки надо переделать, вы что, сами не видите? И я переделывал; у Суинберна переделано, кажись, аж три строфы. Теперь никто ничего не пришлет уже, ничем не озадачит и, главное, не скажет: вы что, сами не видите? Теперь придется учиться видеть самому. Спасибо, Алан. В послесловии к "Академии Шекли" Алан процитировал в итоге три строфы Суинберна. А вот этот перевод целиком. Еще одна — такая печальная — параллель. "Сад Прозерпины" Элджернон Чарльз Суинберн Здесь мир покоем длится; Здесь вся напасть извне Умолкшей бурей мнится В безбрежном смутном сне; Я вижу: колос зреет Для тех, кто жнет и сеет, Коса над полем реет В дремотной тишине. Постыло все, что в счастье Иль в горести живет; Грядущее ненастье, Что сеющий пожнет; Приелась жизни проза, Цветов бесплодных поза, Стихия, жажда, греза, И только сон — не в счет. Здесь жизнь живет со смертью; Далече, неслышны, Волна и ветер вертят И души, и челны; Они дрейфуют всуе, Земли отвне не чуя, Но здесь ветра не дуют: Ни всплеска, ни волны, Ни рощицы, ни тины, Ни вереска цветов - В саду у Прозерпины Лишь мак бесплотных снов, И в цвет багряно-медный Окрасится победно Напиток заповедный - Вино для мертвецов. Неплодных пашен маки Бессчетны и бледны, К земле припав, во мраке Они рождают сны; И как душа, что бродит, Ни в ад, ни в рай не входит, В туман одет, нисходит Зачахший свет из тьмы. Кто был сильнее сильных, Познает смерти плен Без пыток замогильных Иль райских крыл взамен; Как роза будь прекрасна - Краса твоя напрасна, В любви почиешь ясно, Но эта ясность — тлен. Бледна, в безмолвье сада Она царит окрест - Сгоняет смертных в стадо Бессмертный хладный перст; Ее лобзанья слаще Любви, пред ней дрожащей, Для тварей, с нею спящих, Любых эпох и мест. В ее объятьях будет Любой, рожденный здесь; Он землю-мать забудет И хлеб, что дан нам днесь; Зерну, ростку и птице Туда прибыть случится, Где рок цветов — глумиться, Где тщетна лета песнь. Любовь, объята хладом, В увядший сад спешит; И мора год, и глада Туда же путь вершит; Мираж, тщетой сраженный, Бутон, тепла лишенный, И мертвый лист червленый, Что на ветру дрожит. Печаль, мы знаем, минет, А счастье прочь бежит, "Теперь" назавтра сгинет, Нас время победит; Любовь — слаба, ранима, - Вздохнет с укором мнимым, Всплакнет, тоской томима: Ничто любовь не длит. От страха, веры, страсти Свободны на века, Мы благодарны власти Богов, чья тень зыбка, За то, что жизнь прервется, И мертвый не проснется, И с морем вновь сольется Уставшая река. Нас не смутят светила Иль проблеск в темноте, Ни вод взбурливших сила, Ни звук, ни вид, ни тень, Ни ветхий лист, ни вешний, Ни дым напрасный здешний; Нам вечность — сон кромешный В кромешной пустоте.
|
| | |
| Статья написана 7 июля 18:28 |
У меня отрубили ток. Алан был одним из горстки живых — помимо непосредственной семьи, — с которыми мы друг друга понимали, мне кажется, с полуслова. И с которыми я хотел бы общаться всегда. 
И теперь всё. Мы общались не так уж часто. Но была Фантассамблея — каждый год, много-много лет подряд. И был — пять лет назад — Дублин, где мы с fair lady и Алан с супругой, прекрасной, Мариной как-то встретились и пошли по театрам, музеям и барам. Два дня, но какие два дня. Алану страшно понравилась библиотека Честера Битти, мы там зависли на несколько часов. Я так надеялся, что всё это как-нибудь повторится. Мы встречались у него дома в Кронштадте и в Питере. В самый последний раз — я только теперь понимаю, как это было правильно, — мы абсолютно случайно столкнулись на Нон/фикшн в Москве в декабре 2019 года. И вечером пошли все в грузинский ресторан рядом с Тверской. В последний раз. Хотя тогда казалось, что просто встреча в ряду встреч, и их будет еще много. Но потом была пандемия, потом нельзя было сделать визу, потом началась война. Последнее письмо — 2 июня. И теперь можно корить себя за то, что я, свинья, порой месяцами не отвечал на письма. И что не расспрашивал, когда надо было. Потому что Алан — ходячая энциклопедия, он мог выдать много информации о чем угодно, он побывал словно всюду и читал всё. Поэт, фантаст, боксер, издатель, учитель. When a friend dies and the tears rise From that deep well that never runs dry And the women break their bracelets And the men take their whisky outside Я бы сейчас напился, правда. Если бы у меня был виски "Слезы писателя", который Алан уважал, — точно напился бы. Только чтобы стало не так жутко. По ссылке в ФБ — фотографии. Много фотографий. Я долго изображал на конвентах и всюду фотографа-вредителя, и Алану доставалось чаще всего. Он реагировал соответственно, принимая игру. 69 фотографий. В августе Алану исполнилось бы 70 лет. Туда уже не вернуться. До следующей жизни, Алан, пожалуйста.
|
|
Страницы: [1] 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 44 45 46 |