В 1993 году одного из самых известных медиевистов России Арона Гуревича постигло страшное для историка несчастье – слепота. Фактически, на этом жизнь его должна была закончится. – она вся была связана с наукой, с научным поиском. Однако историк выжил – и продолжил работу. Альманах «Одиссей» продолжался им редактироваться, статьи он надиктовывал в большом количестве, осмысляя пройденные годы. Однако Гуревич был лишён полноценной исследовательской работы, болезнь навсегда оторвала его от диалога с прошлым. Удар судьбы не мог повлиять на историка – и так не подарок в жизни, он ожесточился окончательно, стал более резок и груб. И его жёсткий ответ Лидии Мильской в «войне мемуаров» (см. сб. «Средние века» в 2002 году) говорит сам за себя… Впрочем, его оппонент в выражениях была ещё несдержаннее.
В 1999 году сектор, которым руководил Гуревич, попросил своего патрона рассказать о своей жизни в рамках семинара, и он не отказал в этой просьбе. История жизни известного историка прозвучала в аудиторных залах МГУ, и была любезно записана на плёнку, а позже – немного отредактирована Гуревичем с помощниками, с добавлением более старых черновиков 1973 года, и отдана в печать. «История историка» увидела свет в 2004 году, сделав определённый резонанс в научном сообществе.
«Пережитое» Евгении Гутновой шокировало многих в те годы просто неприличным приукрашиванием действительности, иногда – прямой ложью в отношении многих сомнительных фактов и событий. Наоборот, мемуары Гуревича удивили всех своим весьма несдержанным и резким тоном. Главной задачей своих воспоминаний почтенный медиевист считал описание маразма академической жизни, рассказывая историю именно негативных явлений в ней. Конечно, можно поверить в реальность существования этой кунсткамеры, в конце концов, её традиции живы и поныне – например, сразу вспоминается жуткая грызня на истфаке Саратова, случившаяся всего несколько лет назад.
Гуревич старается не преувеличивать уровень давления на себя. Он сам пишет, что считает себя, в общем-то, счастливчиком, поскольку всегда был при работе, при деле, и книжки никто не запрещал печатать. Претензии у Гуревича вовсе не к государству – хотя его демократическая натура весьма холодно относилась к советской действительности, однако не был он ни диссидентом, ни правозащитником, обходил все группировки стороной, и вообще не вёл политически активной жизни. Однако доставалось ему крепко, прежде всего – от коллег-медиевистов. Неприязнь к Гуревичу понятна – он был великий спорщик, и постоянно жаждал дискуссии, постоянно сталкивался с кем-нибудь головами. И мало того – он ещё был и талантлив, что отдельные личности и вовсе простить не могли. Именно поэтому статьи и монографии Гуревича постоянно становились объектом критики, «проработок» и осуждения.
Наш историк вынес из прошлого обиду за своё непризнание коллегами. Это одна из причин жёсткости оценок.. Пик деятельности Гуревича пришёлся как раз на время, когда, «середняк пошел в докторантуру», и, оттеснив старую профессуру, наводил порядок в науке, устраняя «немарксистские элементы». Картина нарисована предельно блёклыми и серыми тонами загнивания и затхлости в исторической науке, травли «еретиков», неакадемических способов борьбы с оппонентами и всеобщей, пронизывающей всё лживости и приспособленчества. Это читать, конечно, тяжеловато, и сложно поверить, если не знаешь эту жизнь изнутри, многие элементы которой, как уже говорилось, живы до сих пор.
Конечно, этим дело не ограничивается. Кроме сомнительных «прелестей» академической жизни, учёный описывает и свой научный путь. О том, как он, открыв рот, слушал «властителей умов» Косминского, Неусыхина и Сказкина, как делал первые шаги как историк-аграрник, как постепенно совершался переход к культурологи, под сильным влиянием скандинавских штудий. Не нужно преувеличивать влияние школы «Анналов», как это делает даже Гуревич. Она пришла позже. Арон Яковлевич сложился как советский историк, историк социальных процессов, им он оставался до конца жизни, найдя себе соратника в виде Марка Блока. Гуревич описывает свои научные контакты, штудии, наиболее ярких учёных, оказавших на него влияние. Историк пытается осознать пройденный путь – и подводит итоги. Гуревич не собирается раскаиваться в своих возможных ошибках, не особо хвалит себя и за удачи – просто говорит о том, как из своей мрачной, заполненной буквальной тьмой старости он видит «путь прямой, как Невский проспект».
В общем-то, и всё. Мемуары Гуревича – источник очень специфический, он рассказывал о разных явлениях, суть которых неоднозначна и спорна, как то – специфика советской науки истории. Нужно отнестись с осторожностью – ведь, как написал сам Арон Яковлевич, «это мои представление о том, что происходило… они не могут не быть субъективными и лишёнными полноты…». Стоит ли добавлять к этому хоть что-то?
цитировать
свернуть ветку
