В середине 60-х годов я и однокурсница по факультету журналистка Галя (будущая жена) отправились в Латвию на поиски могилы моего отца.
Со мной была похоронка — четвертушка серой бумаги, где указывалось место погребения техника-интенданта I ранга Полещука Александра Ильича: Латвийская ССР, Либавский уезд, МЗ Орданга, фруктовый сад.
В Лиепае, прежней Либаве, мы легко разыскали военкомат. Пожилой майор, которому, видимо, было поручено заниматься розысками погибших, принёс несколько толстых книг в самодельном переплете. С замиранием сердца отыскал я том с буквой «П». Ближе и ближе нужное сочетание первых букв — и вот первые Полещуки предстали моим глазам. «Первые», потому что в этом мартирологе значилось больше десятка однофамильцев отца — а ведь фамилия наша не из распространённых. Встречались среди них и тёзки, но не было того, кто значился в похоронке.
Майор не удивился:
— Считается, что на территории района погибло больше десяти тысяч наших военнослужащих. Известны фамилии шести тысяч... Здесь страшная мясорубка была, Курляндский котел — может, слышали? Немцев прижали к морю и блокировали. Основные силы наших ушли на Кенигсберг, а здесь был приказ: жёсткая оборона. Что это значит? Сегодня продвинулись на километр, взяли высотку, завтра немец ее отвоевал, послезавтра опять всё повторяется... И так больше года: туда-сюда, бои местного значения, а жертв — масса. Кого-то не успевали похоронить, документы пропадали... Потому вот и завели дополнительную книгу: когда люди сообщают — заносим новую фамилию...
И майор вписал чётким командирским почерком Полещука Александра Ильича, 1912 года рождения, в дополнительный список. Но что такое Орданга, не знал и посоветовал отправиться в городок Приекуле, возле которого несколько лет назад организовали большое воинское кладбище. Туда свезли все захоронения военного времени, обнаруженные в районе.
— Так что ваш отец там, — подытожил майор.
Кладбище в Приекуле поразило масштабами. Обрамлённые камнем вытянутые прямоугольники братских могил уходили далеко к лесу. Над рядами могил возвышалась гранитная скульптура: воин, опираясь на меч, склонил голову над вечным упокоением своих товарищей. Было столько цветов, что кладбище издали казалось огромным пёстрым ковром.
И всё-таки я хотел отыскать место, указанное в похоронке, хотел ступить в пределы того земного пространства, где мой отец сделал свои последние шаги, где отлетела в небо его душа...
Местные люди указали нам направление, и мы отправились на поиски Орданги. Пустынный просёлок, начавшийся за городом, нырял с увала на увал, и в том же ритме показывались и пропадали из поля зрения хутора с громадными крытыми дворами, перелески, клочки полей и новые увалы. С удивлением разглядывали мы снопы, составленные в суслоны, конную жнейку, стрекотавшую и махавшую крыльями в отдалении — реликты, неизвестные в наших краях. Хозяева хуторов, с трудом понимая нас, не знали никакой Орданги. Дело шло к вечеру, и становилось ясно, что наш поход не удался, и что завтра надо будет снова возобновлять поиски. Но тут, как в сказке, возник перед нами добрый вожатый, мужчина лет пятидесяти, вывернувший откуда-то сбоку на дорогу.
— Тут жил раньше немецкий баран, — сообщил он в ответ на наш вопрос. — Подумал и поправил себя: — Немецкий барон. У него было имение Орданга. Дом большой, вокруг фруктовый сад. Дом в войну разбили и сожгли, сад тоже не сохранился. Осталось несколько братских могил и каменный знак.
Случайный попутчик, оказавшийся, впрочем, литовцем, хорошо знал здешние края и скоро привёл нас на место, сам же отправился дальше.
Мы осмотрелись. Впечатление было, надо признать, жутковатое. Кривые яблони, словно в отчаянии, вскинули к небу искорёженные ветки с редкими жалкими плодами. В пруду неподвижно стояла вода, покрытая толстым слоем ряски. Повсюду в беспорядке лежали каменные блоки, уже начавшие врастать в землю. Ни один звук не нарушал гнетущую тишину, окутавшую этот некогда благословенный, а теперь заброшенный угол.
В смятенном молчании мы бродили между камней по обширной поляне, опасаясь попасть ногой в затянутые высокой травой ямы, гадая, что это — остатки окопов, воронки или следы могил?
Никогда раньше я не ощущал присутствия отца так близко. Теперь он стал для меня не фотографией со стены, не туманным образом из рассказов родных, а живым человеком, скошенным пулемётной очередью или осколком снаряда. И кровь его пролилась в эту скорбную землю – быть может, именно здесь, на том самом месте, где я стоял. Я пытался представить, как это могло произойти, но что способно подсказать воображение, не опирающееся на опыт? Разве что размытые картины из каких-то военных фильмов…
На обратной дороге Галя деликатно вздохнула:
– А мой отец пропал без вести где-то под Ленинградом. Осталось несколько писем, которые он подписывал: «Известный вам Первушин». Но на самом деле ничего о нём не известно.
На следующий день мы покинули Приекуле и больше не были там никогда...
Что сейчас на месте Орданги, мне неведомо. Может быть, имение вернули потомкам прежних владельцев. А может, кто-то купил эту землю и развёл там сад, нисколько не напоминающий фруктовый сад военного времени.
2007
Послесловие автора
У меня хранится пачка писем, открыток и телеграмм отца, адресованных матери в город Ялуторовск Тюменской области и жене на станцию Петухово Омской железной дороги (теперь это город того же названия в Курганской области). Сохранились фотографии и некоторые документы. Словом, небольшой домашний архив. Самым ценным в нём долгие годы была «похоронка». В этом документе, датированном 6 апреля 1945 года, сообщалось о гибели отца 21 февраля 1945 года на территории Латвии и указывалось место захоронения – таинственная Орданга. Но последнее его письмо было отправлено из-под Вязьмы 29 сентября 1941 года. Между двумя этими датами – необъяснимое молчание — ни письма, ни даже коротенькой открытки.
На мои неоднократные запросы, начиная с 1960-х годов, Центральный архив Министерства обороны отвечал одинаково: по одним данным Полещук А.И. пропал без вести в 1941 году, по другим – погиб в 1945-м. Но вот в ответ на один из моих запросов, уже в период «перестройки», Курганский областной военкомат прислал ветхую, с неровными краями, бумажку. Так у меня в руках оказалось подлинное извещение о гибели отца, которое в своё время пришло из воинской части в Ялуторовск, по месту призыва отца в армию. В левом верхнем углу подлинника стоял фиолетовый штамп 28-го Отдельного штурмового стрелкового батальона, в правом имелась надпись СЕКРЕТНО. Это означало, что жене погибшего не положено было знать, откуда пришло извещение. Поэтому Ялуторовский военкомат изготовил и послал вдове копию, а оригинал направил в Курган, и «похоронка» пребывала в секретном архиве облвоенкомата, пока не наступили в нашей стране перемены. К сожалению, до этих перемен мать не дожила…
Итак, 28-й штурмовой батальон. Я жил уже в Москве, и поехать в Подольск, где находится Центральный архив Министерства обороны, не составляло труда. Но я всё не решался. Для меня было всё едино — что штурмовой батальон, что штрафная рота — нечто позорное, предназначенное для дезертиров и изменников. Вот отправлюсь с этим документом в архив, думал я, и там вдруг выяснятся такие подробности военной биографии отца, которых я потом стану стыдиться, и облик его, чистый и притягательный благодаря рассказам старших, потускнеет и покроется несмываемыми пятнами. Мне этого не хотелось.
И только неожиданное известие из Тюмени подтолкнуло меня к розыскам. Готовя к выпуску очередную книгу о тюменцах, прошедших плен, мой и жены однокурсник Рафаэль Гольдберг наткнулся на учётную карточку Полещука Александра Ильича и позвонил мне. А через несколько дней я получил из Тюмени пакет с копией протокола допроса старшего лейтенанта Полещука А.И. оперуполномоченным контрразведки СМЕРШ спецлагеря № 283 лейтенантом Ткачёвым.
Сопоставив протокол допроса и обе «похоронки», я получил ответ на загадку, над которой раздумывал долгие годы. Ответ оказался прост: в октябре 1941-го под Вязьмой отец попал в плен, находился в немецких лагерях, а в июле 1944 года бежал. После этого – советский лагерь, штурмовой батальон и гибель в феврале 1945-го.
Так объяснилось долгое молчание отца, восстановилась «времён связующая нить». И возникло острое чувство несправедливости судьбы: к тому времени на свете уже не осталось ни его матери, ни сестёр, ни жены — никого, кто его любил и знал. Остался только я – единственный его сын, родившийся 12 мая 1941 года, которого он никогда не видел. И я должен был восстановить из небытия судьбу отца.
За то время, что прошло после получения конверта из Тюмени, я многое узнал и многое понял. Историю своих поисков и обретений я изложил в книге «Котелок по кругу» , изданной в 2008 году. Послал её в Новую Заимку, Ялуторовск и Петухово, подарил друзьям и знакомым.
От отца у меня остались три вещи: лёгкая, почти прозрачная, чайная чашка с блюдцем, ажурная, каслинского литья, подставка для карманных часов и алюминиевый котелок с процарапанной на крышке фамилией ПОЛЕЩУК.
Чашку с блюдцем преподнесли в дар его матери (стало быть, моей бабушке) Евдокии Кузьминичне в 1912 году родственники в честь рождения сына. Преподнесли с наказом передавать чашку дальше по мужской линии.
Подставка (так называемый подчасник), предназначенная для хранения карманных часов, стоит на полке без применения.
А котелок с некоторых пор стал атрибутом нашего семейного застолья в День Победы. Иногда он просто присутствует на столе как память, а иногда, налив в крышку котелка водки, мы пускаем её по кругу, по очереди отпивая поминальный глоток.
Непременно исполним этот семейный ритуал и в наступающий 71-й День Победы.
2016
Электронная публикация очерка «Фруктовый сад военного времени» согласована с автором.
Александр Александрович Полещук — журналист, редактор журнала «Вокруг света» с 1983 по 2000 год и приложения «Искатель» с 1983 по 1998 год.
Книги и журналы с публикациями Александра Александровича Полещука на сайте Фантлаб.
цитировать