Мария Галина. Автохтоны: Роман. — М.: АСТ, 2015. — 352 с. — ISBN: 978-5-17-090692-5
А там – Город.
Вера Линькова
Ведь у нас в Киеве все бабы, которые
сидят на базаре, – все ведьмы.
Гоголь
Нелегко приезжему в незнакомом городе. Того и гляди обдерут как липку, или хуже того – заманят в темный переулок, и поминай как звали. Откуда гостю знать, в какой ресторации рыбу лучше не заказывать и где запеканка всегда свежая? Вот и мается, горемыка, и платит втридорога, и верит всему, что рассказывают друг про друга местные доброхоты. А ведь вроде бы культурный человек, должен понимать, что все это – «легкие разговоры», призванные скрасить скуку провинциальной жизни. «Ведь мы играем не из денег, а лишь бы вечность проводить», – как сказал поэт.
В город приезжает инкогнито из Петербурга. Правда, город совсем не тот, да и герой не чета гоголевскому. Историк занимается Серебряным веком, собирает сведения о загадочной группе «Алмазный витязь» и никому не известной опере «Смерть Петрония». Он по крупицам выуживает информацию, сводит знакомства с коллекционерами, не забывая весьма обстоятельно отдавать должное местной кухне. Изыскатель и не подозревает, что вокруг него уже сплетена сеть заговора, в котором участвуют буквально все его респонденты. Жестоко подшутить над приезжим, а заодно выведать его подноготную – это ли не в духе всех старожилов?
В бесконечной праздничной сарабанде мельтешат, сменяя одна другую, сорок сороков кофеен, харчевен, закусочных и прочая, и прочая, и прочая. Кажется, что кроме них здесь и нет ничего. В этих тавернах и остериях не только с аппетитом закусывают и взахлеб обсуждают рецепты блюд, но и знакомятся, назначают встречи, делятся новостями. В сущности, именно в этом царстве чревоугодия вольготно расположилась чуть ли не половина эпизодов романа. «Умеешь ты жить, Амвросий!» В таких декорациях овеществленность и даже какая-то липкость быта, в который как в одеяло укутан герой, кажутся вполне уместными. Еще немного и почувствуешь вкус той самой чечевичной похлебки, повеет ароматом духов оперной дивы, услышишь, как хлюпает под ногами слякоть на мощеной мостовой.
Такая осязаемость прозы – не редкость для творений Марии Галиной. Потрясающая точность мазка позволяет создать красочное полотно с полным эффектом присутствия. Читатель погружается в море любовно выписанных деталей быта. Пожалуй, неподготовленный пловец может и захлебнуться в них. Благодаря этому авторскому приему (условно его можно обозначить как «овеществление») достигается важная цель – повествование обретает еще одно измерение, временнóе. Вещи – это материализованная история, обломки того прекрасного погибшего мира, который никогда не вернется. Прошлое, как известно, никуда не уходит, оно оседает в виде письма в семейном архиве, афиши в коллекции антиквара, любимой салфетки на комоде. Мир маленьких вещей милосерден, он жалеет человека, защищает своим тихим уютом от ужасов большого мира. Однако есть опасность, что эта минивселенная с солнышком в виде мейсенской тарелки подменит собой весь остальной универсум. Впрочем, в «Автохтонах» до этого не дошло, хотя в фигуре главного героя проглядывает образ завсегдатая барахолок Семена Блюмкина из предыдущего романа Галиной.
Обитатели под стать городу. Разве может в таком месте жить какой-нибудь прозаичный бухгалтер или, скажем, сапожник? В моде представители артистической богемы, мистики всех мастей, собиратели вещей, рестораторы и, прежде всего, «культурные люди». Они сложны, интеллектуальны и, встретившись впервые и заговорив, например, об «Иоланте» Чайковского, обычно понимают друг друга с полуслова. Кажется, любой официант в бессчетных кафе запросто поддержит разговор если не о Парацельсе, то хотя бы о средневековом бестиарии, а первый встречный нищий свободно владеет двумя-тремя европейскими языками. А если бы и затесался меж этими «культурными» простой человек, то, кажется, спросишь его: «а вы правда доктор наук?» и в ответ услышишь не прогнозируемое «чаво?», а неожиданно интеллигентное «что?» Хотя въедливый поклонник творчества Марии Галиной поправит: в небольшой повести из того же цикла «Город» нашлось место и сапожнику, и пирожнику («В поисках Анастасии», 2014), а вдохновитель тонкого блефа в «Автохтонах» как раз счетовод.
Декорации нарисованы, персонажи представлены, самое время начаться действу. Но зачем? Живая картина, созданная автором, и без того прекрасна, пусть и статична. Она продумана до мелочей. Персонажи расставлены в нужных точках литературного пентакля. Любое перемещение – и музыка сфер не зазвучит. Полотно совершенно и потому не нуждается в улучшении. Сюжет просто не нужен.
В какой-то момент кажется неизбежным развитие событий à la Умберто Эко – а не создаст ли Христофоров свою неуловимую оперу из ничего? Но автор лишь тонко улыбается в ответ на догадки читателя: «было бы… весьма элегантно в сюжетном плане, но вторично». Сын в конце концов нашел отца, и в этот миг навьи чары развеялись. Хотя нет, все было наоборот. Волшебство оказалось затянувшимся розыгрышем, и обыденная реальность вступила в свои права.
Хотя что такое реальность? Автор постоянно напоминает читателю: каждый видит вокруг лишь то, что хочет видеть. «Чудо всегда робко стоит на пороге, ожидая, когда ты его заметишь». Открой дверь, впусти его в дом, и увидишь, как байкеры превращаются в чету оборотней, гопники – в псоглавцев, красавец альфонс – в сильфа. Да и сам герой понимает, что он – такая же иллюзия, как и все остальное здесь, ведь он совсем, совсем не историк… Что-то гоголевское мерещится в этой повседневности чудесного. Пропала с неба луна? Черт украл. Сгорел уникальный архив с заветной афишей? Саламандра постаралась. Первоэлементы вообще сложно приручить. Да и сама концепция «герметичного чуда» в отдельно взятом городе сродни украинской прозе Гоголя.
Обычно считается, что историческая память необходима обществу, что без нее социум просто потеряет себя. Но если история – это «грязь и кровь», «позор и предательство», если это не только ошибки, которые не хочется повторять, но и старые обиды, которые давно пора бы забыть, память превращается в обузу, гнущую к земле. Ведь все уже давным-давно кончилось. Вот тут-то на смену истории приходит миф. Выползают из щелей сознания древние существа, наконец-то дождавшиеся своего часа. Чудо с порога радостно вплывает в дом.
Неопостмодернизм почти вернулся к реализму. Ирония над иронией, пародия на пародию. Минус на минус должен дать плюс. Почти, да не совсем. Совершенно в духе постмодерна читатель может сам выбрать, какая же из двух историй нравится ему больше – вполне реалистичная, про то, как повзрослевший сын отправился на поиски отца, или страшная сказка про саламандр и сильфов.
На фоне этих оптических иллюзий и игр с реальностью почти теряется важный авторской монолог об отношениях порядочного человека и власти. До какой степени ему, умному, яркому, талантливому притворяться? Или лучше забиться в нору и просто попытаться быть счастливым? Однако эта линия – маленькая изящная табакерка в недрах большого чемодана – слабо резонирует с основным сюжетом и остается вещью в себе. Сцены из несуществующего либретто и судьба самого Петрония становятся просто еще одной фреской на стенах этой истории про Город.
Затейливо вплетены в сюжет размышления о театре, об искусстве как инструменте познания и, возможно, даже исправления жизни. Кто такой художник – создатель пустых миражей, мешающих разглядеть страшный лик мира, или мессия, заставляющий людей сбросить звериные личины? Провозвестник новой эпохи и обновленного человечества? Непростые вопросы без ответа. Еще несколько шестеренок в механизме музыкальной шкатулки.
Чуть тронешь пружинку завода, и волшебная шкатулка размером с город оживет. Но «чудо впускает в себя только детей и безумцев». Для кого-то оно так и останется набором диковинных колокольцев и молотков. Перед Марией Галиной ворота этого города всегда открыты. Впрочем, если верить Делезу, писатель по определению слегка не в себе.
Рецензия принимала участие в конкурсе Фанткритик — 2016 и вошла в короткий список.