Муравьев В.А. Теории феодализма в России в русской историографии конца XIX — начала XX вв. Серия : Исторические исследования. М. Квадрига. 2016г. 404 с., портрет, твердый переплет, обычный формат.
В эпоху развития и смешения методологий, нового творческого поиска далеко не все исследователи могут искать новое и свежее в свое области науки, предпочтя из раза в раз повторять одни и те же мифы. Принцип человека, стоящего на плечах гиганта, не для всех актуален и очевиден, даже в такой сложной и древней науке, как история. Именно поэтому многие историки, прежде чем заниматься конкретным материалом, конкретными проблемами, проходит обязательный этап изучения историографии – истории исторической мысли и различных концепций. Ведь должен же он забраться на плечи гиганту, прорефлексировать созданное до него… Мне, конечно, не особенно понятно, как люди могут бороновать пашню историографии всю жизнь, как это делал наш сегодняшний герой, профессор Виктор Муравьёв (1941-2009), однако он оставил после себя ряд любопытных работ по истории исторической мысли, однако из которых соприкасается с моими непосредственными интересами.
Уже наличие всеобъемлющего феодализма в Европе ставится под сомнение. Юридический термин, введённый французскими юристами-февдистами неожиданно даже для них самих хлопком раздвинул своё семантическое поле, и стал синонимом столь любимого просвещенцами понятия «Moyen Age». Историки в течении XVIII-XIX вв. понимали под этим термином то запутанные вассально-ленные отношения между представителями правящих слоёв, то систему эксплуатации этими слоями нижних сегментов общества, осуществляемой через феодальное землевладение, серваж. Историки видели в окружающем мире, как им казалось, «пережитки» «Ancient Regime», в виде крупного землевладения или общинных крестьянских объединений, и экстраполировали свои выводы на Тёмные века.
В XX веке, однако, выяснилось, что вассально-ленные отношения вовсе не были всеохватными, и существовали не вместо и не параллельно с государством, а вместе с ним, что механизмы эксплуатации затрагивали далеко не всё население, что системы «феодов» и «сеньорий» не тождественны друг другу. Мало того, под внешним слоем властных отношений скрывались и корпорации, и союзные объединения, основой которых не всегда было принуждение, но – хозяйственная необходимость (хотя куда мы денемся без принуждения?), да и сама власть могла осуществляться самыми разными формами.
В общем, «феодализм» как таковой оказался понятием очень сложным, да и вообще правомерность его безоглядного употребления считается сомнительным. Однако в советское время, с лёгкой руки одного из сочинений нашего дорогого Карла Маркса, «феодализм» стал фундаментальным этапом в истории человеческого общества. Эпоха господства поземельной зависимости была и в России, что было доказано сочинениями Грекова, каждый раз видевшего чудесное просветление в голове после каждой речи товарища Сталина. Однако тема феодализма в России не была новой, и поднималась дореволюционными историками, многие из которых, сами того не зная, выложили немало кирпичей и раствора под фундамент будущих историографических идеологем… Именно этой эпохой и решил в своё время заняться молодой историк Виктор Муравьёв.
Работа предстояла тонкая, поскольку следовало остаться в рамках одновременно и псевдомарксистской идеологии с её критикой буржуазной историографии, не обидеть сторонников государственного подхода, что было совсем неочевидно и при отметить реальные достижения дореволюционных историков-медиевистов. Изначально Муравьёв занимался творчеством явно почитаемого им Николая Павлова-Сильванского, однако границы его исследований раздвинулись позже до историков и его собственного, и предшествующего поколения, а ещё позднее были перенесены вовсе ко времени Последнего Летописца. На чём же сосредоточился историограф? На достижениях, как ни странно, на достижениях откровенно «буржуазных» историков, которые во многом заготовили почву для будущих марксистов…
Прежде всего в глаза бросается, конечно, помещение трудов историков в контекст политики эпохи, ведь нередко их работы становились проводником идеологии. Можно вспомнить, скажем, пресловутый учебник Погодина, активно продвигавший государственную линию. Кем же были Николай Павлов-Сильванский, Борис Сыромятников и прочие певцы феодализма? Для этого стоит обратиться в прошлое, и понять суть споров. В XVIII в. зарождающаяся отечественная наука подняла вопрос о том, как же жилось русским на Восточноевропейской равнине без строгого отеческого взора Царя-Батюшки и Большого Начальства, что суть богопротивно и абсурдно? Нужно было решить принципиальный вопрос: каков был политический строй средневековой Руси? Либо он целиком основывался на господстве государства и центральной власти, либо являлся феодальным, то есть системой вассально-сервильных сеньорий? Либо вовсе Русь, по своей сути, образование родовое, посконное? Менялись концепции во франко-германской науке, и вслед за ними появлялись ответы и русской, всегда интересные и оригинальные – нут нужды перечислять их знаковые имена. В XVIII в. на переднем плане были споры о «единодержавном» и «анархическом» началах. Появилось историографическое понятие «вотчина», активно сравнивающееся с западным feodum, было написано немало по проблеме собственности в русском средневековье (например, И. Н. Болтин), были попытки найти иммунную систему в этом строе. Историки признавали понятие «феодальной раздробленности», и, само собой, противопоставили ей светлое время самодержавия, поскольку русское средневековье было переполнено насилием и усобицами (воины детей и внуков Дмитрия Донского говорили сами за себя). В XIX в. картина стала куда более разнообразной, хотя видные историки начала века – М. Н. Муравьёв и Н. М. Карамзин – продолжали повторять тезис о негативной «феодальной раздробленности» и позитивном «единодержавии». Не признавали наличие «феодализма» и социал-демократы – Белинский, Чернышевский, Герцен, Огарёв – как ещё объяснить отсутствие социальных движений в России? По версии Муравьёва, переломным моментом стало появление теории Франсуа Гизо, делающей упор на проблему феодальной собственности и иерархичности средневекового общества, его рыхлости и политической нестабильности, и уже означало смещение спора в сторону сравнения Запада и России, схожего или различного. Ведь рыхлости феодального строя ошмётков империи Шарлеманя можно было бы противопоставить русское единодержавие, не так ли? Сперанский, Кавелин, Чичерин и соловьёв признавали наличие зачатков феодализма на Руси, но считали, что они быстро были задавлены властными институтами. Лишь великий Василий Ключевский признал существование «параллельных» с западноевропейскими феодальных институтов, пусть даже и находя существенные отличия между ними.
Таким образом, Николай Павлов-Сильванский предстаёт перед нами как оппозиционер – он последовательно и чётко старается сокрушить все линии доказательств отрицания феодализма на Руси, чему и посвящает ряд своих сочинений. Он видит в истории Руси ряд сменяющихся правовых состояний – феодальный, удельный и вотчинный периоды, во всём схожие с западноевропейскими, и ведущими Россию на магистральный путь европейской же модернизации. Господство «боярщины» сменяется сословной монархией, которая, в свою очередь, постепенно эволюционирует в буржуазно-демократическое государство. То есть – историк выступает с крамольными даже ныне идеями коренной «европейскости» России, лишённой того самого пресловутого «особого пути», в которой крепкое подмороженное самодержавие является скорее отклонением от нормы. Не менее интересе оказался полузабытый Борис Сыромятников, ведущий свою линию от эпохи «непосредственной демократии» к Империи, между которыми были «Удельная» и «Московская» Руси, и параллельно с Павловым-Сильванским оценивал характеристики отечественного феодального строя.
Таким образом, буржуазные учёные оказались не просто реакционерами и классовыми врагами, а соратниками, без пяти минут марксистами – примерно схожим образом в своё время Александр Неусыхин пытался продвигать у нас творчество Макса Вебера. Хотя по тону, безусловно, это сильно отличается от классических историографических работ марксистов: вспомните хотя бы изданную в 1958 г. книгу будущего министра Просвещения Александра Данилова про немецкую историографию «общинной теории» в XIX в. – исключительно резкую и обличительную. Муравьёв же более тактичен и аккуратен, он говорит о плодотворности «буржуазных» историков даже вне рамок марксизма. Показательно, что небольшой очерк, посвящённый «легальным» марксистским историкам Михаилу Покровскому и Михаилу Ольминскому очень короток, и автор относится к ним далеко не так щадящее, как к их буржуазным коллегам, пройдясь артиллерийским огнём по их «заблуждениям» и «ошибкам», благо, конъюнктура позволяла.
Диссертация была защищена в 1970-м, и вызвала нескрываемый интерес у практикующих историков – в частности Александр Зимин и Владимир Кобрин дали свои положительные рецензии, отметив новизну взгляда и широту охвата. Однако книга так и не была издана вплоть до прошлого, 2017 года. Конечно, эта работа была известна, но до настоящего времени с ней ознакомится было непросто. Почему? Трудно сказать – я не встретил ответа. Сам Муравьёв так до конца жизни и занимался историографией, правда, в более поздние годы продвигая теорию вспомогательных исторических дисциплин, особенно источниковедения и исторической географии. Отчего-то он не стал возвращаться к поднятым им когда-то вопросам, и докторская уже была посвящена историографии революции 1905 года – тоже по своему любопытного среза культуры познания, но всё же совсем иного.
Муравьёв поднял вопрос об оценке места истории России в мире. «Государственная историография» дореволюционного периода, по сути, говорила об «особом пути» России, Павлов-Сильванский, Сыромятников и марксисты утверждали типичность её истории. Это принципиальный вопрос – либо мы идём по пути, размеченному западным миром, либо по своей уникальной стезе, и вопрос о феодализме здесь приобретает особое звучание. И недавняя книжка Антона Горского, «Русское средневековье» и порождённая ею дискуссия свидетельствует о том, что тема-то никуда не делась. Я не спец по истории средневековой Руси, к собственному большому сожалению, но пару замечаний могу сделать.
С моей точки зрения, любой социальный строй имеет свои уникальные и самобытные черты, в этом можно солидаризироваться с Марком Блоком и Ароном Гуревичем. Сам концепт феодализма с его сквозными институтами слишком уж узок, чтобы подгонять его под рамки гибких и динамичных укладов обществ, существующих на протяжении целых веков. Конечно, если мы дадим феодализму более узкое определение как стратифицированного общества, основанного на аграрном (ещё шире – просто «натуральном») хозяйстве, то результат будет иной. Однако в данном случае мы имеем значительно более конкретную проблему – эволюцию взаимоотношений различных страт и классов общества между собой и с государством, их конкретные формы и ритуалы.
Не буду особенно растекаться мыслью, скажу лишь, что всё-таки процессы, на мой взгляд, разные. Возможно (только возможно!), что эволюция шла по направлению подчинения и «охолопливания» страт и классов, находящихся под всё более плотно государственной юрисдикцией. На Руси просто не сложились условия для складывания городских объединений, и был прерван в более поздние века процесс саморегуляции крестьянских хозяйств. Вопрос в том, был ли здесь феодальный строй в более раннее время, когда государственные институты имели весьма расплывчатый облик? Это вопрос, кроящийся в недрах домонгольского и раннемонгольского периода истории нашей страны, и я на него не могу пока дать ответа.
Следовательно: это был действительно «особый путь»? Путь укрепления «порядка» и «державности», нашедший концентрированное выражение в эпохе Ивана IV? А вот это, кстати, не факт – всё зависит от того, какие процессы шли снизу, как складывались отношения между условно «правящими» классами, и более низкой ступенью общества, по горизонтали и вертикали. То есть – насколько уникальна история России с точки зрения динамики социального процесса вне государственной юрисдикции. Понимаю, что моя мысль не слишком чётко и убедительно звучит, но пока её стоит принять так.
Так был ли на Руси феодализм, как социально-политический строй сеньорий, или даже строй государственных пожалований и феодального вассалитета? В чистом виде – вряд ли. Был ли путь Руси исключительно в благостном государственном начале? Также не уверен. И произведения классиков, которые Муравьёв рассматривает в своей работе, лишний раз заставляют в этом убедится.
Проблема далека от завершения.
цитировать
свернуть ветку