Рассказ давнишний. Но здесь его не было. И зря!
Косая рама, перекошенный взгляд окна на восьмой этаж, на котором лишь закрытая дверь, запрещающая вход посторонним, и люк над головой, тоже украшенный массивным замком.
- Не выбраться, — сморщились губы, — ну и не очень надо. Куда рваться?..
Прижавшись спиной к стене, Гошка закрыл глаза. Здесь его никто не способен увидеть, и можно бездну времени, целых минут пять, не заталкивать вглубь себя слезы.
Нет, не плакать. Просто не прятать свое несчастье. Можно даже головой о стену побиться, правда, тихонечко, чтобы не услышали.
Почему-то за все два года, что Гошка прожил в этом огромном доме, он ни разу не поднимался сюда – не догадывался что ли.
И вот черно-белый многоквартирный мир раскинулся перед ним под звуки старого скрипичного ветра.
Въехала во двор машина. Елозя колесами по снегу, она оставляла после себя серые вмятины. Пролетела птица, черной точкой отбивая невидимые фразы. Прошла мимо бабушка с внучкой. Девочка в красной курточке издалека казалась неповоротливой яркой бабочкой. — Славная какая, — прошептал Гошка, прижавшись ко стеклу лбом. Осознание, что скоро его хватятся, давило. Секунды – пинками – убеждали вернуться туда, где они могли бы снова растягиваться и вмещать в себя целую вечность.
Седьмой, шестой и вот четвертый этаж –здесь налево по коридору. Ещё два кабинета, и он у себя.
Двое соседей – делают ту же работу, что и он. Только они роботы, а Гошка живой.
И трудится здесь лишь из милости. Правда, получает гроши. Но зато может жить тут, вовсе не покидая здания. А это очень много, когда тебе только шестнадцать лет, и ты один на свете.
- Го-шка, — раздельно проговорил Круглоглаз (вообще-то оба робота были одинаковыми, но Гошке казалось, что у того, который сидел по левую сторону, глаза были чуточку шире), — тебя не было лишних две минуты пятьдесят три секунды. Об этом я обязан доложить Старшему.
- Хорошо, — привычно ответил Гошка и сел за работу. Каждый день он должен был сочинять по две сказки. Так же, как и его соседи.
- Это легкая работа. Мальчик справится, — будто оправдывался социальный работник перед начальником отдела.
- Есть стандартные формулы. Нужно только каждый день подставлять разные значения – ну ерунда и только, — шептал он и все оглядывался на Гошку, сидящего неподалеку в ожидании своей участи. — Некуда деть пацана! Пусть зарабатывает на жизнь, трудясь вместе с роботами. А иначе куда его? Утилизировать по норме? За ним никого! Ну жалко ведь…
- Жалко, — подтверждал второй, но продолжал возражать, — не мы законы придумываем. Сказано – нельзя людям выполнять столь бессмысленную и легкую работу – значит нельзя. Решили, что сирот в нашем государстве не должно быть…значит… утилизировать. Был бы малышом – нашли бы ему родителей, и все дела. А он ведь уже совсем взрослый! Не-пе-ре-вос-пи-ту-е-мый, — понимаешь?.. Такие и становятся врагами, мстят всем за свое несчастливое детство, — убедительно внушал второй первому.
Гошка долго тогда их слушал и молчал. Можно было бы попробовать убежать, укрыться в подвалах, в которых он большую часть жизни прожил. Только сил не было. Замерев на стуле, Гошка смотрел, как выползают из-под его ботинок грязные лужицы. Как с оттаявшей куртки медленно стекают на пол мутные капли.
Здесь было тепло, а он так устал. И пусть ему всего лишь четырнадцать, и кому-то кажется, что это еще не срок. Только чувствует себя Гошка на все сто четырнадцать. И сейчас ему все равно, о чем говорят эти люди.
- Да, он умеет читать и писать. — Откуда? — Бабушка научила. — Где она? — Умерла. Давно.- Что он знает о роботах и законах?- И те и другие никогда не ломаются. И не умеют плакать.
Последнее Гошка добавил, отвечая на вопросы первого, заметив, с каким неудовольствием тот разглядывает закапанный грязью пол.
- Слабо развит, конечно. Да не в президиум же его сажаем. Эх, черт с тобой! Определяй в 4 сектор к роботам. Пускай сказки множит, — выдал, наконец, приговор второй.
_
Сказки…Гошка помнил, как их рассказывала бабушка. Она для этого никогда не отрывалась от дел.
Жили они в старом-престаром доме. Таких давно уже нет. Его долго не решались трогать. Когда-то очень давно он принадлежал какому-то известному писателю, прославившемуся на весь мир. Гошка ничего не знал о нем. Неоткуда было. Потому что его бабушку меньше всего на свете волновали люди. О них она и не говорила никогда. Вот и в сказках ее главными героями были хлеб и вода, старая настольная лампа и веник.
И в который раз Гошка невольно ушел головой в эти сказки: послышался сердитый, как надкусанное и брошенное яблоко, голос. Вспомнился привычный полумрак дома, в котором еще до рождения Гошки кто-то заколотил досками окна. Показалось, что даже запахло в кабинете отсыревшими досками – так пахнут детские тайны, заброшенные свалки и стройки.
… Жил себе — поживал молоденький кусок хлеба. Целехонький он был. С золотистой корочкой и коричневой крепкой горбушкой. Проснется, бывало, утром, вдохнет ясного ветра да и выдохнет обратно, отправив на поиски счастья. Уж очень счастливым хотел быть. И, страшно сказать, верил, что счастья достоин. Долго его поучала вода, живущая в кране, что не стоит расходовать себя.
- Нельзя выпускать ветер, не каждому дано им дышать. Берег бы, глупый.
Хлеб лишь смеялся в ответ. Весь ладный, крошечка к крошечке, он сомневаться не умел и своим мыслям цену большую давал.
Уж и веник его вразумлял:
- Не выделяйся, мальчишка! Знаешь, сколько я вымел на своем веку…
Тут он запинался и, недоговорив, вздыхал: Счастья он ищет… одно слово, дурак!..
Больно ладным был хлебушек, порой пусть невольно, а нравился.
И вот однажды все переменилось. Просыпается хлебушек, вдыхает ветер, а выдохнуть не может… И так силится, и эдак, но ничего у мальца не получается.
- Что же это случилось? – кричит на всю кухню так громко, что высовывается вода из крана, да и замечает, что откусил кто-то кусочек от искателя счастья.
- Радуйся, что не съели, — буркнул веник. – Поживешь еще. Тут вон всю хлебницу опустошили. Столько выметать пришлось крошек, пока ты спал, — сказал старик и даже не запнулся на слове, которое раньше с трудом давалось ему.
С тех пор понял хлеб, что надо таиться, чтобы не проснуться вновь укороченным. А счастье?.. Возможно ли оно, когда так много ему подобных на свете?.. Все ведь не могут в радости жить.
Со временем хлеб вовсе улыбаться разучился. Да и некогда ему было, все свои крошки пересчитывал, втягивал голову в плечи. Так и засох. И никто не съел бедолагу, выбросили в мусорку.
- Вот и подумай, Гошка, прежде чем откусывать от хлеба кусочек. Хорошенько подумай, — поучала бабушка. – Хлеб-то выкидывать грех большой. Раз надкусил, съедай его целиком!
Только вот Гошка после этой сказки хлеб вообще в рот брать перестал. Жалко было… за хлебушек тот из сказки обидно.
Что уж и говорить, часто вспоминал Гошка эту сказку. Вот и сегодня она сама собой всплыла в памяти, когда окно показало ему одинаковые коробки домов с жадными до надежды глазами. Как отмахнуться было от мысли, что в каждом доме – уйма квартир, в которых по несколько комнат, и во всех живут люди, которые мечтают о счастье? И та девочка в красной куртке, похожая на бабочку, тоже ведь достойна самого лучшего в мире. И как он, Гошка, может надеяться, что все у него будет хорошо?
Когда-то давно, слушая бабушку, он думал, что хлебушек был счастливым по-настоящему, когда выдыхал из себя ветер и ничего не боялся. Только не понимал этого. Может, вот и Гошка не осознает, что еще счастлив?.. Нет…скорее уж та девочка. А он боится за себя и даже в кабинете с двумя роботами не дает себе плакать.
- Эй, парень, чего ты?.. Тебе плохо? -
Гошка вздрогнул, когда кто-то тронул его за плечо. Отняв руки от зареванного лица, он увидел Круглоглаза, участливо смотрящего на него.
- Ты чего, парень?- повторил тот, и это было последнее, что услышал Гошка, прежде чем потерять сознание.
_
Очнулся Гошка уже вечером в помещении для роботов. Мертвели фонари за окнами, рассеивая призрачный свет. Негромко переговаривались люди.
- О чем были твои сказки сегодня? – посмеиваясь, спрашивал темноволосый очкарик одного из соседей Гошки.
- О-о… О пользе кошачьих консервов, дружище. Знаешь ли, кошка наелась мыльных пузырей и стала икать разноцветными мышками. Да такими красивыми и аппетитными, что, засмотревшись на них, захлебнулась слюной.
- Кошмар какой, — передернул плечами робот с пятого этажа, с которым Гошка часто сталкивался, когда слонялся по зданию в свободное время.
- Кажется, парнишка ваш проснулся, — сказал он, заметив на себе Гошкин взгляд.
- Наш маленький робот? – дружно, будто по команде, разулыбались сказочники.
- Я не робот, — прошептал Гошка. – Живой, — добавил он и аж зажмурился, когда все расхохотались.
- В 4 секторе нет ни одного робота, — доверительно сказал темный очкарик. И только такой маленький дурачок мог два года прожить рядом с людьми, принимая их за машины.
- Честно говоря, мы думали, что робот это ты. А сегодня вот ты нас в том разуверил. Роботы ведь не плачут, — сказал один из соседей Гошки, а потом добавил: да и в обморок не грохаются.
- Значит, вы близнецы? – спросил он, уже зная ответ.
- К счастью, да, — ответил Круглоглаз. – Так легче притворяться роботами. Для жизни в нормальном обществе мы непригодны. Я дальтоник, а это считается, если ты не знаешь, признаком ненормальности, ведущим к озлоблению индивида, наделенного таковым врожденным дефектом. Круто, правда? – он улыбнулся одними глазами – и Гошка увидел, что они очень теплые и добрые.
- Я эту формулировку с детства выучил наизусть. Так бы и утилизировали, да вот повезло… вовремя с братом сюда попали.
Весь вечер слушал Гошка истории обитателей 4 сектора и с горечью вспоминал, как бродил он ночами по зданию, трогал руками замки на дверях и не заглядывал лишь на первый этаж, куда после работы спускались все роботы. Тогда Гошка со страхом представлял, как они медленно, вереницей проходят в зал, встают в строй и замирают, ожидая нового дня и новой работы с открытыми и невидящими глазами.
- Завтра будет новый день, — пробормотал Гошка, засыпая. Впервые за долгое время он чувствовал себя счастливым. Рядом были живые люди.
- Роботов не бывает, есть только надкушенные люди, — проговорил он уже во сне, но его никто не услышал.
Лунный свет заглянув в окошки, высветил застывшие лица людей. Казалось, они спали. Только глаза их при этом были открытыми.