«Матрица 4», или Как читать проповедь на базаре

(Николай Караев, опубликовано на Rus.Postimees.)

«Матрица: воскрешение», номер четыре в трилогии, был нужен Вачовски примерно как баян козе и пятая нога собаке, – и, видимо, стал первым кино в истории, которое его создатели отчаянно не желали снимать.

Настолько, что братья Энди и Ларри, ставшие за это время сестрами Ланой и Лилли, очень долго сопротивлялись напору киностудии Warner Bros., отрицая вероятность появления сиквела, а потом, когда стало ясно, что студия свое получит – не мытьем, так катаньем, то есть отделив франшизу от ее творцов, – согласились. Лилли при этом самоустранилась, и фильм стала в одиночку снимать Лана. Тут случился коронавирус, съемки застряли, Лана решила воспользоваться возможностью и оставить фильм неоконченным, но ее, так сказать, переубедили. И вот нелюбимое (вроде бы) детище Вачовски вышло на экраны, и закономерно заголосили критики: «Матрица» – уже не торт, драки не те, самоповторы, даже самоирония не спасает...

Даешь сиквел Евангелия!

Да, всё так, и «Матрица: воскрешение» могла стать огромной проблемой. Многим понравился самый первый фильм, 1999 года, но не очень понравились второй и третий, оба 2003 года; я отношусь к меньшинству, воспринимающему все три фильма как единое целое. Так или иначе, история завершена, и почти 20 лет все считали, что четвертой «Матрице» точно не бывать.

Дело осложняется тем, что «Матрица» – не обычная франшиза типа бондианы или «Форсажа», когда можно снять хоть пять фильмов, хоть двадцать пять. В таких франшизах есть своя брутальная фрактальная прелесть, но «Матрица» – из другого теста. Это цельная история мессии, который пытается спасти людей, погруженных в иллюзию, вывести их в истинный мир, освободить их от рабства, которое они в силу погруженности в иллюзию не воспринимают как рабство. Несмотря на киберпанковские декорации, главный герой «Матрицы» программист Томас Андерсон (Киану Ривз), он же мессия Нео, изначально соединял в себе фигуры Будды и Христа – и Вачовски усиленно на это намекали, разбросав по фильмам множество отсылок к обеим мировым религиям, вплоть до буквального распятия в финале третьей картины.

Нео (Киану Ривз) и Тринити (Кэрри-Энн Мосс) загружены в «Матрицу» и обожают пить кофе в заведении «Симулатте» – от слов «латте» и «симуляция».

Правда в том, что «Матрица» всегда была христианско-буддийской проповедью, которая только рядилась в одежды коммерческой фантастики. Вачовски вполне могли бы повторить слова, сказанные однажды Набоковым: «Я верю, что в один прекрасный день явится новый оценщик и объявит, что я был вовсе не фривольной птичкой в ярких перьях, а строгим моралистом, гонителем греха...» Однако – историю мессии, который разом и Гаутама из рода Шакьев, и Иисус из Назарета, можно рассказать один раз. Требовать сиквела к «Матрице» — в принципе то же самое, что требовать сиквела к Евангелию – потому что, видите ли, дорогие Вачовски, вы так классно рассказали свою историю, что собрали много-много денег, и теперь хорошо бы повторить.

Во времена Иисуса в иерусалимском Храме обосновались торговцы, ну а здесь ситуация противоположная: от Вачовски требовалось вновь развлекать публику проповедью на рынке – хотя свою проповедь они уже завершили. Только рынок этот – не буквальный базар, а наш родной всеобщий капиталистический рынок с невидимой рукой и иными атрибутами дешевого монстра из подростковых страшилок.

Подвох, однако, в том, что, как бы эта ситуация ни была противна Лане Вачовски, она слишком умна, чтобы не понимать: «Матрица», как и любое другое современное произведение искусства, изначально играло именно и только на этом поле. Ничего другого, кроме коммерциализации всего и вся, нынешний развлекательный кинематограф предложить не может. (В фестивальном сегменте ситуация иная, но тут приходится выбирать, проповедовать перед горсткой фанатов артхауса или перед сотнями миллионов по всему миру. Под первую опцию Вачовски, кажется, не заточены изначально – даже их дебют «Связь» отнести к артхаусу невозможно.) Внимание, вопрос: как в таких условиях добиться успеха проповеднику?

Сугубо коммерческое воскрешение

«Матрица: воскрешение» поражает и поначалу, пока не поймешь, в чем тут фишка, отталкивает самоповторами. Кое-что переснято буквально, посценно, даже покадрово. Мало того – нам постоянно тычут в лицо кадрами из трилогии, проводя навязчивые параллели. И, конечно, на уровне композиции четвертая «Матрица» в значительной степени повторяет ходы первой: она почти так же начинается (с погони агентов за Тринити, которую вновь сыграла Кэрри-Энн Мосс), почти так же продолжается (Морфей и его команда вызволяют Нео из Матрицы) и почти так же заканчивается (в ходе квеста, который протекает параллельно в Матрице и в реальности, Нео спасает Тринити – и оба они обещают спасти мир).

Это чисто маркетинговый прием, в основе которого – явление импринтинга, запечатления; считается, что если уж зрителю что-то понравилось, он, как собака Павлова, будет пускать слюну, если показать ему почти то же самое, и так ad nauseam, пока не стошнит. Применен этот прием был, скажем, в третьей трилогии «Звездных войн» – ее фильмы в значительной степени копировали сюжеты первой трилогии. Знаменательно, что и создатель того мира Джордж Лукас предпочел из процесса устраниться. О результатах можно спорить – но ясно, что они, эти результаты, могли бы быть и пооригинальнее.

С четвертой «Матрицей» вроде бы проделан тот же фокус. Разумеется, детали отличаются. Скажем, Морфей – тот, из первой трилогии, – давно мертв, все-таки после событий прошло 60 лет; новый Морфей (Яхья Абдул-Матин II) – всего лишь программа, созданная Томасом Андерсоном. Соответственно, Морфей – не капитан корабля, команда которого вызволяет Нео из матричного саркофага; капитан на сей раз – женщина по имени Багз (Джессика Хенвик) с тату в виде белого кролика на плече (в первом фильме тату было у эпизодического персонажа). Корабль тоже другой, хотя выглядит похоже, и называется не «Навуходоносор», а «Мнемозина». Сиона, города вышедших из Матрицы людей, больше нет, но есть его новая версия Ио, и главная там – старая знакомая Нео, престарелая Ниоба (Джада Пинкетт Смит).

Сама Матрица – живее всех живых, правда, водораздел проходит уже не между машинами и людьми, а между теми, кто признаёт свободу воли и почитает Нео как освободителя, и теми, кого заботит только повышение энергетических надоев на гектар людских посевов и прочий капитализм с машинным лицом. Таким образом, подвиг Нео не был напрасен – им с Тринити удалось кое-что изменить. Проблема в том, что самого Нео и его возлюбленную Матрица вновь взяла в оборот. И даже смерть их не спасла – воскресили как миленьких.

Потому что «при 300 процентах прибыли нет такого преступления, на которое капитал не рискнул бы пойти даже под страхом виселицы».

Стиль и оригинальность – куда, куда вы удалились?

Вот почему основная метаморфоза коснулась именно Нео (его играет, как встарь, Киану Ривз, только бородатый, будто сдернутый со съемочной площадки «Джона Уика») – он словно бы откатился к точке «ноль» и загружен в Матрицу по самые помидоры. Нет, совсем забыть себя он, понятно, не может. Но матричные менеджеры решили и эту проблему.

Просим любить и жаловать: Томас Андерсон – всемирно известный дизайнер компьютерных игр, создавший легендарные игры линейки «Матрица». Работает в компании Deus Machina – «Бог-Машина»; напомним, что в финале третьего фильма с Нео ведет переговоры мозг машинной цивилизации, называемый Deux ex Machina, «Бог из машины»; смещение акцентов жирно намекает на суть перемен. В настоящее время Андерсон разрабатывает новую игру, Binary – «Бинарность» или, на буддийском языке, «Двойственность»; это опять же констатация того, что навязываемая нам иллюзорная бинарность мышления – «черное и белое», «мы и они», «добро и зло» – есть корень всех зол (кстати, и это выражение, «Root of All Evil», мелькает в кадре).

У Томаса Андерсона есть босс Смит (Джонатан Грофф), то есть преобразившийся агент Смит, и психоаналитик (Нил Патрик Харрис) – странный человек с кошкой Дежавю, внушающий гейм-дизайнеру, что все его воспоминания – лишь симптомы психоза, что верить им нельзя, что надо стараться жить нормальной жизнью и вообще не париться. (Почти так – задачи и методы Аналитика чуть сложнее, но не будем спойлерить.) А что Тринити? Она теперь Тиффани («мама обожала Одри Хепберн»), замужем, двое детей. Тринити знать не знает, что всё это – услужливо внедренная в ее сознание Матрицей иллюзия, и освобождаться от нее не спешит. Такой вот грустный расклад.

Главные герои изрядно потрепаны жизнью, то есть Матрицей, – в рамках метафоры Вачовски это ведь одно и тоже: юдоль скорби, бренный мир на фундаменте страданий. Ощущение потрепанности, ветхости декораций, вторичности в фильме доминирует. Герои говорят и делают практически то же самое, но без прежнего огонька; есть и погони, и мордобитие, но куда тусклее и скучнее, чем раньше, – явно для галочки в отчетах киностудии Warner Bros. Есть даже жуткие проблемы с ритмом повествования – он то замедляется, то дико ускоряется, словно бы Матрица, совсем как Аналитик, манипулирует нашим субъективным временем.

Неужели Лана Вачовски умела-умела, а тут вдруг разучилась писать сценарии и снимать кино? Нет уж, тут, простите, видна рука профессионала. Это не баги – это фича, метод, техника. Пожалуй, кульминации она достигает в сцене, где Нео, Багз и команда ее «Мнемозины» дерутся с зловредными программами – слугами машинной сущности по имени Меровинг. Во второй «Матрице» Меровинг (Ламбер Вильсон) был стильным аристократом-бонвиваном, и его подручные – вампиры и прочая нечисть – тоже выглядели весьма прилично. Ныне они изгнаны из Города машин, ведут скотский образ жизни, опустились, обрюзгли, одеты в рвань, немыты и дерутся так себе. И вот Меровинг, выглядящий совсем как бомж, орет на Нео, брызжа слюной: «Это всё ты виноват! Раньше у нас был стиль! Была оригинальность! Мы вели светские беседы!.. А теперь что? Вот вам ваш сиквел-продолжение-спинофф!..»

«Много латыни, и мало баб, и куча богословия»

Но еще до этого ситуация с «сиквелом-спиноффом» прямым текстом проговаривается на совещании гейм-дизайнеров компании Deus Machina: нас купили «уорнеры», они хотят четвертую «Матрицу», если мы не согласимся, они ее сделают сами, без нашего согласия, вычеркнут нас из контрактов... Внутри фильма речь как бы об игре, но, согласитесь, это даже не подмигивание зрителю – это вопль отчаяния Ланы Вачовски, которой киностудия выкрутила руки. Проблема налицо: как прогнуться перед рынком так, чтобы на самом деле перед ним не прогнуться? Как снять кино против Матрицы, в том числе против коммерциализации, внутри Матрицы, то есть из коммерческих соображений?

Ответ лежит на поверхности: прогибаться и снимать чисто коммерческое кино – нельзя. Можно сделать вид, что ты это делаешь, и отрефлексировать коммерческий аспект в сюжете, выстебать ситуацию, да еще и с упоминанием киностудии, чтобы у самых недалеких зрителей и сомнений не осталось, как к этому всему надо относиться. Сделать коммерческие сцены – мордобитие с погонями – вполруки, снабдить их ехидными комментариями про сиквелы и стиль. В третьей части Нео ведь делал то же самое: залез внутрь агента Смита, дал ему поглотить себя – и преобразовал его изнутри. Вы хотите сиквел? Ладно, вот вам проповедь на рынке – с осмеянием и разоблачением этого рынка. Вы сами пустили проповедника на базар, сами воскресили мертвеца – теперь не жалуйтесь. Поборемся за души людей, посмотрим, кто кого...

Этот рецепт – не потакать аудитории, а попросту сотворить своего читателя/зрителя – не нов и проверен временем. Слово Умберто Эко (см. его роскошные «Заметки на полях "Имени розы"»):

«На какого идеального читателя ориентировался я в моей работе? На сообщника, разумеется. На того, кто готов играть в мою игру... Я всеми силами души хотел найти отклик в лице читателя, который, пройдя инициацию – первые главы, станет моей добычей. То есть добычей моего текста. И начнет думать, что ему и не нужно ничего, кроме того, что предлагается этим текстом. Текст должен стать устройством для преображения собственного читателя. Ты думаешь, что тебе нужен секс или криминальная интрига, где в конце концов виновного поймают? И как можно больше действия?.. Отлично. Так я тебе устрою много латыни, и мало баб, и кучу богословия, и литры крови... И тут-то ты уже будешь мой, и задрожишь, видя безграничное всемогущество Божие, выявляющее тщету миропорядка. А дальше будь умницей и постарайся понять, каким способом я заманил тебя в ловушку».

Более того, по этому рецепту сделана и матричная трилогия: много философии, христианско-буддийского символизма, отсылок к сказкам об Алисе Кэрролла, помогающих выстроить сюжет, и всё это – в киберпанковской обертке. Всячески отвлекая публику, Вачовски эффектно вытаскивали из шляпы мессианского зайца. В четвертой, непрошеной «Матрице» осталось только показать устройство фокуса и внутренности шляпы – а также то, что суть в зайце, а не в шляпе, нравится вам это или нет, и что заяц как был жив, так и будет жив, и ничего ваш базар с этим зайцем не сделает.

Спасибо за еще один шанс – и вперед

Это с одной стороны. А с другой – метафора ведь продолжается, более того, углубляется. «Воскрешения» вполне можно посмотреть как фильм о перевоплощении мессии. Идея реинкарнаций в «Матрице» уже была заявлена – во второй части создатель Матрицы, всемогущий Архитектор, демонстрировал Нео видеозаписи с его предшественниками, точно такими же Нео, точно так же дошедшими до заветной комнаты и столкнувшимися там с невозможным выбором, предложенным Матрицей, потому что Матрица манипулировала мессией (до известной степени).

Архитектор объяснял Нео, что он и все его предыдущие инкарнации – «аномалия», сумма накопившихся в коде ошибок; в новом фильме машины воскрешают Нео и Тринити физически, чтобы эти двое работали как генератор страданий; но как именно идея обоснована технически, внутри нарратива, – не столь и важно.

Важно другое – параллель с буддизмом, где бодхисаттвы, люди, сами вышедшие из круга перерождений сансары, дают слово вывести из Матрицы остальных – и для этого добровольно в сансару возвращаются. При этом они, само собой, не помнят, кто они и что они. Ну или их малое «я», их сознание, этого не помнит. А их большое «я» прекрасно всё понимает. И руководит малым «я», подавая ему сигналы, посылая сны и дежавю, понуждая его сделать что-то такое, что поможет большому «я» пробудиться. (Об этом – практически все книги Филипа Дика, фантаста и визионера, которого Вачовски прямо называли одним из источников мира «Матрицы».) Нео в четвертой «Матрице» так и поступает: мессианское «я» Томаса Андерсона понуждает его сотворить Морфея – якобы для новой игры, а на деле как раз для того, чтобы Морфей, пробудившись, освободил самого Нео от малого «я». Это только кажется, что у нас есть выбор, говорит Морфей Томасу Андерсону. На самом деле выбора нет; малое «я» может думать что угодно, но большое «я» знает, что нужно сделать, а чего делать нельзя.

Буддисты утверждают, что все мы изначально просветлены – и, значит, большое «я» пытается достучаться до каждого. История Нео – история каждого из нас: мы – больше, чище, лучше, чем нам кажется. И стоит только это понять...

Иными словами, проповедь продолжается. Судя по всему, Лана Вачовски, которой сначала идея коммерческого сиквела претила, впоследствии поняла, что ей и правда дали второй шанс. Примерно этой репликой фильм и заканчивается: «Мы пришли сказать спасибо – за то, что дали нам еще один шанс». Ведь если наш мир – Матрица, единственное, что можно сделать, – встать посреди этой Матрицы, посреди всего этого безобразного базара, и громко орать правду. В храме читать проповеди довольно бессмысленно – там и так собираются те, кто представляет себе положение вещей; обращаться надо к разбойникам, блудницам и тем, кому проповедь нужнее. Дальше всё зависит от проповедника и от того, насколько его слова – истина.