В этот знаменательный день мы вспоминаем двух великих литераторов, которые жили и творили в разное время и в разных концах земного шара, но оказались объединены интересом к запредельному. Свой уникальный опыт соприкосновения с ним они транслировали в самой разной манере — это и трагическое повествование о ничтожности человека, и проза гротеска, и манифестация свободы и силы отдельной личности и человечества в целом.
Программный текст Густава Майринка «Голем» (его нет нужды пересказывать) в переводе Давида Выгодского — это практически идеальный пример предельной напряженности языка, при которой читатель наполняется восторгом от осознания: вот как можно рассказать о сне или о мимолетной встрече, не оставивших связных воспоминаний, но повлекших тревожную перемену настроения, а следом — и понимания своего места в мире.
Напряженные, хулиганские и трагичные гротески, притчи и иносказания Эдгара Аллана По, объединенные в сборник «Маска Красной Смерти», представлены в привычных отечественному читателю переводах Константина Бальмонта и Михаила Энгельгардта. И хотя советские переводы местами более точны и рельефны, именно язык и интонация нашего Серебряного Века лучше всего передают настроение XIX столетия, предчувствующего свой грядущий упадок, и романтика-одиночки, чьи грезы порой не столько поддерживают, сколько расщепляют его личность...
Переводы частично заново отредактированы.
Сборник замыкает статья К. Д. Бальмонта о жизни и творчестве великого американца.
Каждое издание серии снабжено приятным бонусом — вступительной статьей доктора филологических наук, профессора РГГУ Александра Викторовича Маркова. Предисловия Маркова и других специалистов к книгам серии Horror Story как бы образуют единое растянутое во времени исследование, посвященное наиболее интересным аспектам классической «литературы ужасов». Александр Викторович пытается ответить на интереснейшие вопросы: насколько массовая литература конца XIX — начала ХХ века отражала или предвосхищала социокультурные перемены своей поры? насколько она отзывалась на достижения научно-технического прогресса? насколько оставалась при этом верной традициям Радклиф и Гофмана? насколько — и в каком ключе — повлиял на нее немой, а затем и звуковой кинематограф? какие специфические образы пришли в язык кино именно из «страшной прозы»?
Редакция надеется, что читателям вечной классики будет интересно искать ответы на эти вопросы вместе с нами!
Приятного прикосновения к запредельному!
Автор статьи от души благодарит переводчика Евгению Крутову за инфоповод.
