К. Э. Смит «Клинок Загана», главы I-VII

Пролог

Это случилось в Бенаресе, в 1897 году — именно там я встретил Раму Калиндру Даса. Меня направили из Калькутты по делу, в котором вышеупомянутый Рама должен был принять участие. Неважно, что это было за дело, поскольку оно не имеет никакого отношения к этой истории.

Поскольку сделка носила достаточно важный характер и другие лица были заинтересованы в том, чтобы её предотвратить, было решено, что мы встретимся тайно. Местом встречи был выбран храм тиртханкаров*.

Поэтому на следующий день я оказался в храме, переодетый богатым заминдаром** из сельской местности, высматривая другого заминдара из центральных областей, предположительно из Аллахабада, который являлся моим богатым дядей. По крайней мере, так мой доверенный слуга Махбул сообщил джайнским священникам в храме и собравшимся там людям.

В результате пыхтящий бенгальский бабу*** из Калькутты, который был близок к тому, чтобы напасть на мой след, упустил свою добычу и вернулся к себе в гостиницу, ругаясь на плохом английском и спрашивая всех, кого он встречал, не видели ли они где-нибудь сахиба по имени Лансинг. Пока вышеупомянутый бабу возвращался домой, пребывая в сильном раздражении, я находился наедине с Рамой Калиндрой Дасом. Примерно через два часа сделка была завершена, и всё, что бабу мог бы сделать в будущем, стало бесполезным. Немного позже мы вышли из храма и отправились прогуляться по берегу реки.

*)Тиртханкар — человек, достигший просветления благодаря аскезе и ставший примером и учителем для всех тех, кто стремится к духовному наставничеству (джайн.).

**) Землевладельцем.

***) Бабу (baboo): пренебр. индиец, получивший образование в английской школе; англизированный туземец.

Я был довольно хорошо знаком с улицами Бенареса, как и мой друг, игравший роль сельского заминдара. Мы вышли на один из гхатов* и понаблюдали за купающимися людьми. Они постоянно ходили вверх и вниз, болтая на ходу. Рядом с тем местом, где мы сидели, появилось несколько больших зонтиков браминов, и жрецы приступили к своему ремеслу. Каждый верующий, выходя из реки, платил деньги и получал мазок краски на лоб. Неподалёку одетый в белое пандит толковал священные писания группе людей, состоявшей в основном из женщин. К кромке воды спустили паланкин, и из него вышел сверкающий драгоценностями раджа в богатых одеждах. Рядом с ним шёл садху**, слепой и голый, если не считать набедренной повязки.

Они проходили мимо нас рядом, бок о бок — богатые и бедные, слепые и зрячие.

Смеющиеся девушки поднимались по ступенькам, неся лотасы*** со святой водой. Это были девушки-наутч****, вероятно, пристроенные к одному из индуистских храмов. Одна из них, более красивая, чем остальные, привлекла внимание Рамы.

*) Каменное ступенчатое сооружение на берегу реки для ритуального омовения и/или место кремации.

**) Аскет.

***) Маленький сферический бронзовый или медный сосуд.

****) Танцовщицы, исполняющие эротические танцы.

[Остальная часть пролога отсутствует. Нижеследующий текст добавлен редактором на основе его понимания авторского замысла]

Он обратил моё внимание на это божественное создание, и мы оба наблюдали за ней несколько мгновений. Рама поинтересовался вслух, существовала ли когда-либо такая красавица, и заявил, что это большой позор, если в столь изысканных девушках не всегда можно отыскать добродетель.

Я заверил его, что подобная красота обязательно подразумевает добродетель и чистое сердце. Затем мы вступили в бурную дискуссию, обсуждая этот вопрос. В конце концов ему пришлось раскрыть секретные сведения, которые могли бы помочь ему выиграть спор.

Он рассказал мне о существовании некой рукописи, которую дал ему мой английский друг и соратник по имени Мэннинг. Рама провёл меня в свою комнату, где мы удивили Мэннинга своим прибытием. После объяснения причины нашего визита, Мэннинг подошёл к запертому шкафу, где, хорошо спрятанная среди его вещей, завёрнутая в потёртый чехол из овечьей шкуры, лежала потрёпанная рукопись. Мэннинг развернул старинные документы и отдал их мне, предупредив об их огромной исторической ценности и посоветовав мне взять их к себе, чтобы прочесть на досуге. Эта самая рукопись сейчас находится перед вами в расшифрованном виде; что же касается ответа на наш спор, вы можете найти его сами.

Глава I

Это было в 1636 году, когда я, Али Заган, сын Альзима Загана, паши провинции Рум-Эли, простился со своим отцом и отправился в Стамбул.

С собой в сумке я нёс рекомендательное письмо к султану, которое передал мне мой отец. В этом письме он просил султана дать мне должность капитана янычар, так как я упросил своего отца разрешить мне присоединиться к этому знаменитому и привилегированному корпусу.

Поскольку мой отец был в большом фаворе у Нарада IV, я не боялся, что он откажется удовлетворить эту просьбу. О Аллах, хотел бы я, чтобы всё было не так! Тем не менее, мне почти не на что жаловаться. Всё случившееся было делом моих собственных рук, и я получил по заслугам. Но я не был единственным. Многих мужчин постигла та же участь. Всем нам скоро суждено умереть, но смерть перестала меня пугать после всего, что я видел и сделал. В Раю, на небесах или в Аль-Арафе* я встречу [часть текста отсутствует]. Я знаю. На то воля Аллаха, чтобы я поскорее умер за него, и кто скажет Ему «нет»?

*) Пространство между адом и раем, судьба обитателей которого может перемениться как к лучшему, так и к худшему.

Как я уже говорил, я отправился в Стамбул с вышеупомянутым письмом при себе. Я путешествовал один, потому что не хотел брать с собой сопровождающих. Но путь был недолгим, мне оставалось всего пятьдесят миль. Я сидел верхом на быстром арабском скакуне и не сомневался, что доберусь до места назначения к ночи.

А теперь, похоже, мне лучше рассказать кое-что о себе. Сейчас мне двадцать восемь лет, но в то время, о котором говорится в начале этого повествования, мне было двадцать три. Во мне пять футов десять дюймов роста, и я довольно худощав. Мои волосы и глаза чёрные как уголь, а лицо необычно смуглое для турка. Многие приняли бы меня за араба, но, разумеется, я им не являюсь. Мои отец и мать, а также их родители были чистокровными турками. Одним из моих предков был тот самый знаменитый Заган, который заставил султана Мухаммеда II отдать приказ о немедленном нападении на Константинополь. Результат известен всем.

Многие люди называют меня красивым, и хотя я не хочу, чтобы читатель считал меня тщеславным, должен сказать, что по моему личному мнению они правы. Я был хорошо, но скромно одет, и со мной мне был скимитар, которым пользовался Заган при осаде Константинополя или Стамбула, как мы его сейчас называем.

Этот клинок передавался в нашей семье из поколения в поколение, пока не перешёл во владение моего отца. На прощание он подарил его мне, сказав, чтобы я пользовался им как следует и только для защиты моей страны или её правителя. Во имя Аллаха, лучше бы я послушался его! Правда, меня бы сейчас не было в живых, но смерть за повелителя или страну — это славная смерть, и её нельзя сравнивать со смертью предателя.

Возможно, это и хорошо, что мои родители мертвы, потому что они никогда бы не вынесли того великого позора, который обрушился на меня. И чья вина в том, что я так опозорен? Должен сказать, отчасти она и моя, но у меня есть приятная привилегия перекладывать свои заботы на плечи других людей. Чьи плечи вы скоро узнаете.

Около часа дня я поднялся на вершину высокого холма и увидел на севере сверкающие крыши и мечети Стамбула. Между мной и ними лежала широкая равнина шириной в десять миль и Босфор, лист расплавленного серебра. К востоку от города, за Золотым Рогом, располагалась Пера, пусть и поменьше, но не менее красивая.

Сераль* и его окрестности были хорошо видны благодаря чистоте воздуха. Я подумал, что окажусь там ещё до захода солнца.

*) Дворец султана.

Я на несколько мгновений остановил своего коня, чтобы полюбоваться этой сценой, после чего продолжил свой путь. Внезапно до моего слуха донёсся стук копыт, и, обернувшись, я увидел всадника, поднимающегося на холм. Спустя мгновение он был рядом со мной, и мы обменялись приветствиями. Он был примерно моего возраста, но более светлокожим и несколько ниже ростом. Его конь был огромным чёрным арабским скакуном, в то время как мой был небольшим.

Несколько мгновений мы ехали в тишине, а затем он нарушил её, сказав:

— Я из Дамаска и являюсь племянником паши. Меня зовут Абдул Алькорез. Я еду в Стамбул.

— Я тоже, — ответил я. — Я сын паши Рум-Эли и племянник султана. Меня зовут Али Заган.

— Зачем ты едешь в Стамбул? — был его следующий вопрос.

— Чтобы присоединиться к янычарам. У меня рекомендательное письмо от моего отца к султану, с просьбой произвести меня в должность капитана. А зачем едешь ты, хочу я спросить?

— С той же целью. У меня тоже есть рекомендательное письмо. Если султан удовлетворит просьбу моего дяди, я тоже стану капитаном.

— Надеюсь, что так и произойдёт, — был мой ответ.

Несколько мгновений никто из нас не произносил ни слова. Абдул сделал это первым.

— Ты когда-нибудь раньше бывал в Стамбуле? — спросил он.

— Да. Я ездил туда со своим отцом два года назад. А ты?

— Я никогда не был там раньше.

— Тогда ты получишь удовольствие, — ответил я.

— Будь добр, объясни эти слова.

— Это легко сделать, — сказал я. Поскольку ты никогда раньше не был в Стамбуле, новизна этого места доставит тебе удовольствие

— Да, полагаю, это так. Но скоро мы всё увидим сами. Если результат будет не таким, как ты сказал, я назову тебя лжецом.

— Я обещаю, что у тебя не будет причин для этого.

— Возможно, что и нет. Посмотрим. У меня должны быть доказательства, прежде чем я поверю.

— Если бы всем людям требовались доказательства, прежде чем они поверят, то верить было бы почти не во что.

— Ты говоришь правду. Впредь я не стану сомневаться в твоих словах.

— Это было бы лучше всего, Абдул. Уверяю, что я никогда в жизни не лгал. Я не женат.

Абдул разразился смехом.

— Я тоже, — сказал он. — Следовательно, ты можешь считать, что я не больший лжец, чем ты сам. Когда мужчина женат и супруга застаёт его за разговором с какой-нибудь незамужней женщиной через садовую ограду, он должен придумать ложь, чтобы развеять её подозрения. Одна ложь ведёт к другой, и когда человек говорит много, ты никогда не сможешь угадать, лжёт он или говорит правду. Поэтому, скажу я, лучше всего говорить правду, за исключением тех случаев, когда ложь необходима для сохранения жизни и не вредит ничему, кроме репутации лжеца.

— Согласен с тобой, — сказал я, — но если ты будешь говорить так и дальше, я поверю, что ты философ.

— Так и есть. Покажи мне человека, который не философ или не был им никогда, и я покажу тебе идиота.

— И этот идиот окажется тем же самым человеком?

— Разумеется. Я не знаю ни одного исключения из этого правила. Держу пари, с тобой всё обстоит точно так же.

— На самом деле я никогда не забивал себе этим голову. Так что ты не можешь сказать, что я проиграл или выиграл пари.

Теперь мы были у подножия холма, на низкой равнине или в долине. Вдоль дороги было много ферм, и на зелёных пастбищах паслось немало тучной скотины.

Время от времени мы двигались мимо виноградников, где мужчины и женщины в ярких одеждах собирали сочные гроздья винограда. Они пристально смотрели на нас, когда мы проезжали мимо, но быстро возвращались к своей работе, поскольку путешественники не были редкостью в этом густонаселённом регионе.

Абдул ехал молча, казалось, не слыша и не видя ничего из того, что происходило вокруг нас. Долгое время я не решался коснуться его внезапно накинутой вуали молчаливости. Возможно, я был слишком потрясён. Во всяком случае, я не пытался этого сделать.

Только после того, как мы оставили за собой много миль, он заговорил. Мы только что проехали через деревню и находились всего в нескольких милях от берегов Босфора. Внезапно он перевёл лошадь на шаг. Я сделал то же самое. Я скорее почувствовал, чем понял, что он собирается что-то сказать. Что именно, я не знал.

— Ты, несомненно, удивляешься, почему я молчал, — сказал он.

— Да, — ответил я. — Продолжай.

— Я размышлял над проблемой, которая сильно беспокоила меня в последнее время.

— И в чём же состоит эта проблема, если она должна занимать твой разум настолько сильно, что ты не представляешь, что происходит вокруг тебя? Держу пари, ты не знаешь, что мы только что проехали через город.

— Ты победил! — ответил он. — А теперь перейдём к моей проблеме.

— И какова же она? — нетерпеливо спросил я.

— Исключительно необычная, — ответил он.

— Но как её можно описать?

— Этого я не знаю. Но я изложу факты по ходу рассказа. История не очень длинная, и в некотором смысле поразительная.

— Как зовут эту женщину? — внезапно спросил я.

Он был явственно поражён.

— Откуда ты знаешь, что в ней замешана женщина? — спросил он.

— О, обычно так и бывает. В основе всего находится женщина, и если ты будешь искать достаточно долго, то найдёшь её. Это одно из правил, откуда не может быть исключений.

— Так ты тоже философ, не так ли? — спросил Абдул. — Я мог бы догадаться об этом, поскольку ясно вижу, что ты не идиот.

— Слава Аллаху, это единственное, чем я не являюсь, — сказал я.

— Теперь я расскажу тебе о своей проблеме, — сказал Абдул. — Как ты сказал, за всем этим стоит женщина. Это я признаю без утайки. Но есть кое-что ещё, хотя в чём тут дело, я не имею ни малейшего представления. Вот эта история.

Два года назад я отправился в Бейрут с письмом от моего дяди к богатому торговцу по имени Ильдерим Хан. И вот тут появляется женщина. Ильдерим пригласил меня погостить у него дома несколько дней, и я, конечно, согласился. На второй день, прогуливаясь по саду, я заметил девушку лет восемнадцати. Лицо её скрывалось под плотной вуалью, но я не обратил на это внимания, так как в этом не было ничего необычного. Но впоследствии мне было суждено найти в этом особое значение. Желая поближе рассмотреть девушку, я прошёл мимо неё, бросив небрежный взгляд в её сторону. Я заметил, что она была богато одета и очень красива. К моему великому удивлению, девушка шла быстро, как будто хотела обогнать меня. Проходя мимо, она сунула мне в руку листок бумаги и пошла дальше, как ни в чём не бывало. Когда она ушла, я развернул листок и взглянул на него. Но вступительные слова заставили меня сунуть его в карман и двинуться дальше с напускным безразличием, которого я не чувствовал. После, немного побродив по саду, я вернулся в дом. Я отметил факт, которого раньше не замечал, а именно тот, что в саду было несколько слуг. Только оказавшись в безопасности в своей комнате, я вынул бумагу из кармана. Тогда я развернул её и прочитал всё это. Вот это действительно была проблема! Письмо, если его можно так назвать, несло следующее содержание:

За мной постоянно наблюдают. Я знаю, что сильно рискую, пытаясь передать вам это послание. По вашему лицу я поняла, что вам можно доверять. Я племянница султана, который заточил меня здесь, потому что я отказываюсь выходить замуж за Бикри Мустафу, его друга. Встретимся сегодня вечером, если это возможно, под большим ливанским кипарисом у ворот. Есть много деталей, которые я в настоящее время не могу объяснить.

Фатима, племянница Мурада.

В тот день в караван-сарай прибыл гонец с посланием от моего дяди-паши, приказывающим мне немедленно возвращаться в Дамаск. Мой дядя предполагал, что заболел лихорадкой и, думая, что вот-вот умрёт, послал за мной. Разумеется, я должен был отправиться в Дамаск в тот же момент. Но дядя оправился от лихорадки, вопреки предсказаниям нескольких арабских врачей, которые будто бы сказали ему, что он умрёт.

— С тех пор, — продолжал Абдул, — я ничего не слышал о племяннице султана Фатиме и не видел её, хотя часто задаюсь вопросом, что с ней стало. Вполне вероятно, что её заставили выйти замуж за Бикри Мустафу.

— Разумеется, — сказал я, — ты влюблён в неё, и проблема, о которой ты говорил, заключается в том, что с ней стало. Твой ответ, как ты говоришь, выглядит наиболее вероятным, но из её попытки заставить тебя помочь ей сбежать, становится очевидным, что она девушка с сильным духом. Поэтому, если она проявила такое большое отвращение к браку с Бикри Мустафой, то, возможно, покончила с собой, чтобы не стать его женой.

К этому времени мы приблизились к берегам Босфора. Он с обеих сторон от края до края был усеян кораблями и лодками, и его пересекали несколько мостов*.

*) Так в оригинале. На самом деле первый мост через Босфор был построен только в 1973 г. Вероятно, вместо «Босфор» следует читать «бухта Золотой Рог», первый мост через которую был построен при Юстиниане.

Когда мы проезжали через один из них, солнце склонилось к западу и скрылось из виду. Некоторое время золотой свет мерцал на мечетях, а затем, под крик муэдзина, возвещавшего час вечерней молитвы, погас, и его место занял тусклый сумрак.

Абдул и я прошли сквозь толпу и, когда стемнело, проехали через Высокую Порту к воротам Сераля.

Начали загораться огни, и дворец султана сиял со всех сторон.

Евнух забрал наших лошадей и осведомился, какое у нас дело к султану.

Абдул ответил, и нам разрешили войти в Сераль. Другой раб встретил нас и, узнав, чего мы хотим, вышел из комнаты.

Через несколько минут он вернулся с известием, что падишах даст нам аудиенцию.

Нас провели через множество анфилад и комнат, обставленных с такой роскошью, какой я никогда раньше не видел. Их великолепие и сверкающие бесценные сокровища слепили мне глаза, и я не представлял, куда иду. В одной из комнат, мимо которых мы проходили, я услышал смех, звуки музыки и танцев и на одно мимолётное мгновение увидел через открытую дверь видение рая. Секунду спустя оно исчезло, и мы вошли в другие апартаменты. Затем мы остановились, и я понял, что нахожусь в присутствии султана.

Глава II

По меньшей мере десять секунд мой разум был в смятении. Великолепие зала, в который мы вошли, превосходило все остальные. Трон султана, сделанный из чистого золота и серебра, усыпанный тысячами бесценных драгоценных камней, превосходил по великолепию все троны, о которых я когда-либо слышал или читал.

Он был установлен на возвышении, примерно в футе от пола. Это возвышение, а также весь пол вокруг были устланы бесценными коврами, стоимость которых намного превышала их вес в золоте. Все они были расшиты великолепными изысканными картинами, изображающими сцены из жизни умерших султанов. На одном была изображена осада Константинополя, а на другом — разгром Баязета Тамерланом.

Увидев это, я пришёл в ужас, ибо, как всем известно, наша религия запрещает изображение человеческого облика. В конце концов я списал это на какой-то пьяный каприз султана или на влияние Бикри Мустафы.

Но продолжим рассказ.

Справа от султана стоял Бикри Мустафа, убранный во всё великолепие, которое только можно было купить за деньги, а слева от него великий визирь, одетый немного скромнее.

Зал был освещён бесчисленными светильниками из золота и серебра, подвешенными к потолку на длинных цепях из тех же металлов.

Неописуемо сладкий и тонкий аромат наполнял комнату, оказывая странное воздействие на мои чувства. Вначале зал и все кто в нём были, казалось, раскачивались взад-вперёд как при землетрясении. Затем пришло ощущение лёгкости, парения в воздухе, после чего я, похоже, пришёл в себя, и всё оказалось таким же нормальным, как всегда.

На стенах были развешаны гобелены с вышитыми деревьями и цветами, придавая им мягкость и красоту, скрывая находящиеся под ними дерево и камень. По обе стороны возвышения стояли шесть стражников, вооружённых до зубов и великолепно одетых. Ещё двое стояли перед ним.

Мурад велел нам пройти вперёд, и Абдул, стоявший первым, подошёл к нему и, опустившись на колени, вручил своё письмо. Падишах прочитал его в тишине, а затем сделал мне знак выйти вперёд. Я так и сделал и вручил ему своё письмо. Прочитав это, он сказал нам:

— Неделю назад среди янычар произошёл мятеж, который нам пришлось подавить решительными мерами. В результате три капитана сейчас находятся в аду, и их места ещё вакантны. Вы можете занять два из них. Отнесите это кольцо аге, которого вы найдёте в казармах, и скажите ему, что мы желаем, чтобы каждому из вас была предоставлена рота для командования.

Мурад снял с пальца тяжёлое кольцо с печаткой и отдал его мне. Мы немедля покинули тронный зал и направились к выходу из дворца, ведомые весьма предупредительным евнухом.

Моё сердце пело от радости, когда я проезжал через Высокую Порту, и не сомневаюсь, что Абдул чувствовал себя так же.

Я стал капитаном янычар через пять минут после того как вручил султану письмо моего отца. Неудивительно, что я был так рад.

И всё же, как я уже отмечал, для меня было бы гораздо лучше, если бы это прошение не было так легко удовлетворено. Если бы я знал, что ждёт меня в ближайшем будущем, я не чувствовал бы себя таким счастливым. Хорошо, что мы, ничтожные смертные, не можем сказать, что случится с нами завтра. Если бы это было возможным, мы бы беспрестанно ощущали себя несчастными.

Уже совсем стемнело, и нам нелегко было найти дорогу к казармам. Наконец мы добрались до них и, показав печатку падишаха недоверчивому часовому, въехали через ворота на территорию, окружающую казармы. Взошла луна, и я впервые увидел свой будущий дом в мерцании лунного света. В то время это произвело на меня крайне необычное впечатление.

Представьте себе ряд высоких зданий, поднимающихся из земли и стоящих кругом посреди большого голого пустынного двора. Представьте эти здания призрачно тихими, в ярком лунном свете, с вашей собственной чёрной тенью и тенью вашей лошади на земле перед вами; и вы, возможно, получите какое-то смутное представление о том, что предстало перед моим взором.

Абдул смело подъехал к двери здания, которое, как сообщил нам часовой, занимали ага и капитаны.

Спешившись, он громко постучал в дверь — раз, другой, третий. Через несколько мгновений её открыл полуодетый капитан, который резко спросил, какого дьявола нам нужно.

Абдул ответил на его вопрос так вежливо, как только мог в данных обстоятельствах. Офицер издал громкий призывный рёв, на который словно из ниоткуда появился солдат и увёл наших лошадей.

Затем капитан велел нам следовать за ним и повёл нас вверх по узкой винтовой лестнице на второй, самый высокий этаж дома.

Он постучал в дверь, и ему ответил голос, приглашающий войти. Капитан быстро подчинился, открыв дверь и зайдя внутрь. Мы последовали его примеру и оказались в большой, но довольно просто обставленной комнате. Она освещалась двумя латунными лампами, подвешенными к потолку на цепях из того же металла.

За столом сидел мужчина средних лет с седыми волосами и бородой, занятый написанием письма или чего-то подобного. Он резко поднял голову, когда мы вошли, а затем снова склонился к своей работе. Но в тот момент я хорошо рассмотрел его лицо и навсегда запечатлел его в своей памяти. Оно было суровым, но добрым, однако при этом на нём не было никаких признаков слабости. Нос был выдающийся и слегка орлиный, глаза тёмно-серого цвета. Подбородок выглядел твёрдым и волевым, рот несколько крупноватым, а лицо в целом несколько бледным для турка. Таков был Исмаил-паша, ага янычар.

Закончив писать, он поднял глаза и заговорил:

— Чего ты хочешь? — был его вопрос.

Абдул подал ему перстень с печаткой падишаха и рассказал нашу историю. Исмаил слушал молча.

— Ваши имена? — спросил он, когда тот закончил.

— Абдул Алькорез, — ответил мой товарищ.

— Али Заган, — произнёс я.

— Ты случаем не потомок того Загана, известного тем, что посоветовал Мухаммеду II напасть на Стамбул? — спросил ага.

— Да, — ответил я.

— Абеука, сказал Исмаил, — отведи этих людей в их комнаты. Утром я сообщу им подробности относительно их рот, которыми в настоящее время командуют люди, служащие в них. Али и Абдул пройдут необходимое обучение, и когда это будет сделано, примут командование. А теперь все вон!

Глава III

На следующее утро я проснулся, чувствуя себя полностью отдохнувшим после сна. Он был глубоким, спокойным и совершенно лишённым каких-либо грёз о будущем. Сначала это показалось мне странным, но после небольшого размышления я пришёл к выводу, что это связано с тем, что накануне я много и долго ехал верхом.

Впоследствии мне казалось странным, что мои мысли утром новой эпохи моей жизни были заняты такими мелочами, и всё же это было так. Я не могу как следует объяснить это, поэтому вынужден списать всё на некоторую эксцентричность своего характера или темперамента.

Но не буду утомлять читателя, приводя ещё какие-либо примеры подобного рода, поскольку сообщил об этом уже достаточно. Я продолжу рассказ и оставлю его нить неразорванной, если только можно сказать, что я ещё не разорвал её. Я сам не уверен в этом вопросе и оставлю окончательное решение на усмотрение читателя.

Едва я встал и оделся, как вошли Абдул и Абеука. Впервые я хорошенько рассмотрел этого парня. Он был невысокого роста, плотный, но не толстый, и очень приятный на вид. Я прикинул, что ему было около двадцати пяти лет. У него были короткие чёрные волосы, а лицо такое же тёмное, как и у меня. Уши у него были большие и довольно рельефные, немного прижатые к голове огромным красным тюрбаном.

— Ты хорошо спал? — был первый вопрос Абдула.

— Очень крепко, — ответил я. — Где мы будем есть?

— В офицерской столовой, конечно, тупица, — сказал Абеука. — Но я забыл, что ты здесь новичок, — продолжил он, словно бы извиняясь.

Мы вышли из комнаты и спустились вниз в столовую, где уже сидели ага и капитаны.

Трапеза была довольно приятной, и после того как она закончилась, некоторые из капитанов проинструктировали Абдула и меня в плане строевой подготовки. Обучение было очень простым, и в тот же день мы приняли командование переданными нам ротами. Они были сформированы из хорошо одетых, сытых и хорошо оплачиваемых мужчин, большинство из которых вступили в корпус из-за привилегий, которые он предоставлял. В каждой роте было около пятисот человек, а все воинские силы в Константинополе составляли около пятнадцати тысяч. Остальная часть корпуса была разбросана по всей Османской империи. Все силы состояли из ста тысяч янычар и около четырёхсот тысяч иррегулярных войск, называемых джамаками, которые были прикреплены к корпусу и сражались бок о бок с ними в строю.

Казармы янычар в Стамбуле были отделены от казарм других войск, состоящих из кавалерии, пехоты и башибузуков. В то время с нами было только две роты или полка джамаков, и они находились под контролем аги.

Воинские учения заняли у нас около двух часов, и когда они закончились, Абдул и я обнаружили, что мы вольны делать всё что нам заблагорассудится до конца дня.

Поэтому мы покинули казармы и в наших ярких мундирах капитанов янычар прогуливались по улицам Константинополя, праздно обсуждая всё, что привлекало наше внимание.

— Ты заметил, — спросил я, когда темы для разговора начали иссякать, — недовольные выражения на лицах людей?

— Да, — ответил Абдул. — Это довольно странно. Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что, скорее всего, будет ещё один мятеж, — заметил я. — Не так давно уже был один.

— Если это так, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы остановить это, — последовал ответ.

— Но это, вероятно, будет очень серьёзным. Я заметил недовольство во всех ротах, включая два полка джамаков.

— Но его можно легко подавить.

— Я так не думаю. У многих капитанов тоже угрюмые лица. Я также отметил множество подмигиваний и подталкиваний, которыми они обменивались за завтраком этим утром.

— Это серьёзно, — сказал Абдул. — Ты подсчитал, сколько из них выглядели недовольными?

— Здесь сорок три офицера, включая агу и нас самих. Из этих сорока трёх я насчитал тридцать шесть, которые выглядели недовольными. Многие из них, я думаю, принимали какое-то участие в последнем восстании, хотя и не были настолько заметны, чтобы привлечь внимание султана. Наказаны были только зачинщики.

— Нам лучше поговорить об этом сегодня вечером с агой, — сказал Абдул. — Вероятно, это в самом деле настолько серьёзно, как ты говорил с самого начала.

— Нам лучше подождать, пока у нас не появится что-то более существенное, чем наши подозрения, — сказал я. — Мятеж не начнётся прямо сейчас.

— Пожалуй, нет. Мы можем только наблюдать и ждать. Можно быть уверенными, что вскоре мы узнаем что-то ещё.

Мгновение спустя наше внимание что-то отвлекло, и мы напрочь забыли о предполагаемом мятеже, который только что обсуждали.

Когда мы проходили мимо лавки продавца мечей, чтобы посмотреть на выставленное им оружие, человек в форме бостанджи*, или садовников султана, быстро подошёл к Абдулу и что-то прошептал ему на ухо. Мужчина был высоким и крепким и задыхался после долгого бега.

*) Бостанджи (от тур. bostancı «садовник») — лейб-гвардия султана, охранявшая султана и дворец и выполнявшая ряд других функций.

Абдул немного поговорил с ним, и по взглядам, брошенным в мою сторону, я понял, что они говорили обо мне. Наконец Абдул обратился ко мне:

— У этого парня есть новости о принцессе Фатиме, — сказал он. — Этот человек пойдёт с нами, и всё расскажет.

Мы пошли по улице, совершенно не обращая внимания на гримасы продавца мечей, который кричал нам вслед, вопрошая, не хотим ли мы оружие.

Едва посланник произнёс дюжину слов, как мы услышали шум и крики позади нас и, оглянувшись, увидели полдюжины человек в форме бостанджи, бегущих к нам, с криками:

— Стоять! Вор!

— Нас преследуют, — крикнул посланник, переходя на бег. Абдул и я без промедления последовали за ним. Хорошо, что мы так поступили, потому что если бы мы остановились, бостанджи схватили бы нас быстрее, чем можно об этом рассказать!

В бешеном темпе мы пересекали улицу за улицей, постоянно подвергаясь опасности быть остановленными в любой момент людьми, мимо которых пробегали.

Крики: «Держи вора!» становились всё слабее по мере того, как мы уносились дальше, и, наконец, перестали долетать до нашего слуха. Совершенно обессиленные, мы опустились на ступеньки большого здания.

Когда мы отдышались, посланник продолжил свой рассказ. Суть его заключалась примерно в следующем: принцесса Фатима, которую султан держал в заточении во дворце, подкупила его, чтобы он передал послание молодому капитану янычар по имени Абдул Алькорез. Посланник покинул дворец, преследуемый по пятам, и направился в казармы. Там он узнал, что капитан отсутствует, и отправился на его поиски.

Сообщение было следующим:

«Проберись на территорию дворца сегодня вечером. Перелезь через стену. Приходи на восточную сторону Сераля и жди меня под большими ливанскими кедрами, которые ты там найдёшь. Я приду встретить тебя ровно в двенадцать, если только мне не помешает какое-нибудь непредвиденное событие. Возьми с собой моего двоюродного брата Али Загана. Мой дядя-султан всё больше приходит в ярость из-за моего отказа жениться на Бикри Мустафе. Он слишком сильно любит меня, чтобы принуждать к этому силой, поэтому старается утомить меня заточением. Это дело окажется для него более трудным, чем он думает. Ты можешь полностью доверять посланнику».

— Ну, — сказал мне Абдул, — что ты об этом думаешь, Али? Должны ли мы попытаться это сделать?

— Конечно, — ответил я. — Я думал, ты был влюблён в эту госпожу.

— Я и влюблён, — сказал Абдул. Его лицо покраснело.

— А я её двоюродный брат, — произнёс я.

— В таком случае мы попытаемся это сделать. Мы сможем отлично перебраться через стену по верёвочной лестнице и забрать её с собой.

В этот момент мы услышали топот множества ног, и мгновение спустя наши отставшие преследователи появились из-за ближайшего угла. Они заметили нас и, рассредоточившись тонкой линией, чтобы помешать нашему побегу, бросились на нас с обнажёнными мечами.

— Тут нам не спастись, — сказал Абдул, взбегая на верхнюю ступеньку. Здесь наши ноги оказались на уровне голов бостанджи на улице. Раздалось несколько пистолетных выстрелов, и мы увидели, что драка нам не поможет. Тогда мы направили наши объединённые усилия на дверь дома. Она была прочной и, очевидно, хорошо заперта изнутри. Наконец она начала трещать.

Бостанджи с мечами в руках были на полпути к нам, поднимаясь по ступенькам. Мы нажали сильнее, и дверь начала подаваться. Мгновение спустя она упала внутрь, и мы втроём свалились прямо на нее. Один из преследователей уже добрался до верха лестницы.

Мы, все трое, быстро поднялись на ноги, направив на них взведённые пистолеты. Преследователи выстрелили первыми, но из-за сильного возбуждения промахнулись.

Абдул и я выпалили одновременно, и двое врагов упали.

Затем выстрелил наш приятель бостанджи, и ещё один преследователь повалился назад, увлекая за собой одного из своих товарищей. Число наших противников теперь сократилось до восьми. Нам необычайно повезло, и сами мы остались невредимыми.

После этого каждый из нас достал по второму пистолету и, когда враги приблизились, выстрелили в их гущу. Двое из них упали, поражённые в голову, а ещё один, пошатываясь, спустился по ступенькам с перебитой рукой. Теперь нам оставалось сразиться лишь с пятью.

Обезумев от ярости, оставшиеся пятеро бросились на нас. Мы встретили их обнажёнными скимитарами, и один упал под нашими ударами.

Волна битвы наконец начала спадать. Бостанджи, который принёс нам послание принцессы, пал, клинок врага пронзил ему сердце. Прежде чем нападающий смог вытащить его, я нанёс ему удар. Он упал с разрубленным плечом.

Теперь наши шансы были три к двум. Мы оба получили лёгкие ранения, но нам удалось вывести из боя ещё одного нашего противника.

Двое, которые теперь остались сражаться с нами, начали падать духом, и мы, несомненно, убили бы их, если бы не прибытие подкрепления. Я услышал дикий крик с улицы и, взглянув поверх оружия моего противника, увидел два десятка бостанджи, приближающихся к нам. Первый из них уже достиг подножия лестницы.

— Сопротивление бесполезно, — крикнул я Абдулу. Вместо ответа он сделал дикий выпад в сторону своего противника и отсёк ему руку с мечом между запястьем и локтем. Воин упал, точно подстреленный, и кровь потоком хлынула из его раны.

Мгновение спустя мы вдвоём добрались до последнего оставшегося. Он не стал дожидаться нашего натиска и с дикой скоростью помчался вниз по лестнице к своим товарищам, потеряв свой меч при бегстве.

Быстрым движением Абдул поднял оружие и, выйдя перед собравшимися бостанджи, швырнул меч в них, остриём вперёд и вниз. Один из преследователей упал с лезвием, наполовину пронзившим его правое плечо. Крик ярости вырвался из грудей всей двадцатки, и дюжина пуль пролетела мимо Абдула, при этом одна вырвала кусочек из его уха. Остальные пули впились в деревянную панель над дверью.

Мой друг насмешливым жестом поднёс пальцы к носу, а затем спокойно повернулся ко мне.

— Пойдём, — сказал он, — надо выбираться отсюда.

Мы побежали в другой конец комнаты. Там мы нашли открытую дверь и, пройдя через неё, столкнулись с изумлённым слугой, который, несомненно, пришёл посмотреть, из-за чего поднялся шум. Абдул вытащил один из своих разряженных пистолетов и, направив его в голову мужчины, сказал:

— Одно твоё слово, и я застрелю тебя насмерть. Выведи нас из этого места и ничего не говори тем, кто преследует нас. Если ты это сделаешь, я когда-нибудь вернусь и вышибу тебе мозги. Думаю, ты понимаешь это.

Было совершенно очевидно, что слуга всё понял, ибо он заметно дрожал, а на его лбу выступили капли пота. Он первым вышел из комнаты, и мы без всяких вопросов последовали за ним, ничего не зная о том, что произойдёт дальше.

Глава IV

Пройдя через несколько богато обставленных комнат, мы оказались перед большой массивной железной дверью. Дрожащий слуга отодвинул засовы, и мы втроём вышли в обширный сад, где столкнулись с дюжиной разъярённых бостанджи.

Удивление было взаимным. Солдаты отступили, изумлённые нашим неожиданным появлением. Прежде чем они успели оправиться от удивления, мы с Абдулом и слугой бросились обратно в дом, захлопнули большую дверь и заперли её на засов.

Мгновение спустя мы услышали, как бостанджи с дикими криками бросились на него своими телами. Однако это было бесполезно. Дверь не сдвинулась ни на дюйм, как бы они ни колотили по ней. Через несколько мгновений град ударов прекратился, и наши враги, по-видимому, отступили. До нас донеслись их гневные возгласы, и мы поняли, что оказались между двух огней: бостанджи, собравшимися перед домом и теми, что в саду.

Мы уже могли слышать крики первых, когда они обыскивали комнату за комнатой, и вопли разочарования, когда обнаруживалось, что предметов их поиска там нет. Мы услышали топот ног над головой и поняли, что если в ближайшее время ничего не предпримем, всякая надежда на спасение исчезнет.

— Спрячь нас! Спрячь нас! — прошептал Абдул слуге страдальческим тоном. Тот быстро выбежал из комнаты, и мы последовали за ним с обнажёнными мечами. В соседнем помещении мы наткнулись на двух врагов. Я зарубил одного из них, и прежде чем другой успел вскрикнуть, мы повалили его на пол, заткнули рот кляпом и связали. Мы заставили его встать на ноги и пойти перед нами и слугой.

Наконец мы вошли в комнату, во всех отношениях похожую на другие, за исключением того, что в ней имелось несколько больших картин. На них были изображены животные и цветы. Раб подошёл к одной из них и, отодвинув её в сторону, открыл большую полость или стенной шкаф. Мы втолкнули нашего пленника внутрь и последовали за ним. Полость была достаточно большой, чтобы в ней можно было стоять, и составляла около десяти футов в длину и шести в ширину.

— Если ты скажешь им про нас, мы выйдем и застрелим тебя, — таково было напутствие Абдула слуге. Этот человек, который всё ещё был очень сильно напуган, опустил картину, оставив нас в полной темноте.

Мы услышали топот его шагов, когда он выбегал из комнаты. О том, что он полностью поверил в то, что мы способны выполнить наши угрозы, свидетельствовал испуг, в котором он находился. Мы почти не боялись, что он предаст нас, разве что под страхом смерти. Итак, мы сели по обе стороны от нашего пленника, смирившись с долгим периодом тревожного ожидания. Абдул прорезал в картине щель, чтобы проходил свет, и мы впервые рассмотрели, как выглядел наш пленник.

Он был среднего роста и очень невзрачный на вид. Практически во всём это был самый обычный человек. Единственным исключением были его большие чёрные глаза. Они смотрели на нас со злобой, яростью и коварством, скрывающимися в их глубине. Мы сразу увидели, что это опасный тип.

— Ты умрёшь первым, если твои товарищи найдут нас, — шёпотом сказал ему Абдул. Воин кивнул, и на его лице появилось презрительное выражение. Чёрные глаза уставились на нас с удвоенной ненавистью. Напряжение этого выражения испугало меня. Я сразу отметил, что он обладал месмерической силой. Тихим шёпотом я сообщил об этом Абдулу. Тот презрительно пожал плечами, как бы говоря: «Он не сможет заставить меня уснуть».

Мы спокойно перезарядили наши пистолеты, а затем избавили нашего пленника от всего его оружия. Оно состояло из исключительно острого скимитара, длинного ятагана, кинжала и пары больших пистолетов. Они, как мы обнаружили, были заряжены. Каждый из нас взял по одному и сунул себе за пояс. Мы решили, что, по крайней мере, шестеро бостанджи умрут прежде, чем они убьют нас.

Прошло пять долгих минут, пять очень долгих минут, до краёв наполненных мучительными терзаниями и неизвестностью. Наконец мы услышали топот ног и поняли, что в комнату вошло несколько человек.

Мы слышали, как они обыскивали её из конца в конец, различали их восклицания разочарования, когда они обнаружили, что она пуста.

— Это последняя комната в доме, — сказал один из них. — Куда, дьявол побери, могли подеваться эти два его подручных?

— Вероятно, они сгинули, — сказал другой. — Один из них — дьявол, а другой — один из его главных помощников. Ты, несомненно, слышал, что дьявол обладает способностью исчезать, когда пожелает. Не исключено, что его подручные тоже обладают такими же способностями.

— Тогда нет смысла пытаться убить или пленить дьявола, — сказал третий. — Я за то, чтобы мы отказались от этого

— Похоже, дьявол, когда он спускался в ад, был не один, а с приятелями! — шутливо сказал первый, несомненно, имея в виду мёртвых бостанджи.

— Пошли, — сказал второй, — нам лучше убраться отсюда, пока он не вернулся за добавкой.

Все посмеялись над этим, но, тем не менее, не ушли. Они задержались на несколько минут, обмениваясь друг с другом репликами, которые были крайне нелестны по отношению к Абдулу и мне.

Очень маловероятно, что нас сумели бы обнаружить, если бы один из трёх бостанджи не метнул свой кинжал в картину, за которой мы прятались.

Оружие прошло сквозь ткань и задело мою щёку, оставив на ней порез длиной в три дюйма, шрам от которого я ношу по сей день.

У бостанджи вырвался крик изумления, и раздались два выстрела. Пули пролетели насквозь, как и кинжал.

Одна прошла через верхушку моего тюрбана, а другая проделала аккуратную дырочку точно посередине лба нашего пленника. Он упал без звука.

Мы с Абдулом выхватили пистолеты и выпалили одновременно. Два выстрела произвели звук, похожий на гром мушкета.

Один из наших противников издал крик ярости, и мы поняли, что наша стрельба возымела действие. С пистолетом в каждой руке мы прорвались сквозь картину и напали на наших врагов.

Мы оба выстрелили одновременно из четырёх пистолетов. Бостанджи со стоном упал на пол. Это был тот, которого мы ранили незадолго до этого. Двое других убежали, но мы не пытались преследовать их. Мы перезарядили пистолеты, и подошли к окну у края комнаты. Я стоял начеку с оружием в каждой руке, пока Абдул рубил декоративную решётку своим клинком.

Как только она выпала, в комнату вошли с полдюжины наших преследователей, привлечённых сюда звуками выстрелов.

Обнаружив, что на них направлены два пистолета, они заколебались и отступили. Преследователи не осмеливались напасть на меня, поскольку каждый думал, что его застрелят.

Эта задержка дала нам возможность сбежать. Абдул вложил свой скимитар в ножны и выпрыгнул в окно. Я выстрелил из своего пистолета в гущу бостанджи, засунул его за пояс и последовал за своим другом. Я видел, что выстрелы возымели действие, но был ли кто-нибудь убит, я по сей день не знаю.

Достаточно сказать, что, когда я вылезал через окно, мои противники выпалили в меня. Их выстрелы не остались без эффекта. Один из них задел мою шею, оставив длинную царапину, другой пробил дыру в тюрбане, задев голову и содрав клок волос, а третий расколол подоконник.

Абдул и я приземлились на верхушку кипариса примерно в десяти футах под окном. Там мы пробыли несколько мгновений, пока выпутывались из ветвей, превращаясь в мишени для многочисленных пуль из окна наверху. Однако ни одна из них не причинила нам никакого вреда, чего нельзя было сказать насчёт дерева. Несколько небольших веток, находившихся в опасной близости от моей головы, были почти срезаны. Я всегда буду считать чудом то, что ни один из нас не пострадал.

Тем временем мы привлекли внимание нескольких бостанджи в саду внизу. Они начали звать своих товарищей и стрелять в нас. После небольшого раздумья мы решили, что поскольку до земли было всего около пятнадцати футов, нам лучше всего спрыгнуть между ними.

Вышеупомянутое действие было должным образом осуществлено, и мы вдвоём приземлились прямо на одного из врагов. Этот человек с криком резко согнулся пополам и упал на землю, а мы вдвоём оказались сверху, так что у него вышибло дух.

Он больше не поднялся, но мы смогли встать на ноги и, должен сказать, сделали это очень быстро.

Мы прорвались сквозь толпу бостанджи, ранив нескольких из них и, оказавшись мишенью для множества пуль, на максимальной скорости помчались к садовой стене. К счастью для нас, она была всего около семи футов высотой, и нам удалось достичь её вершины прежде, чем наши преследователи оказались в пределах досягаемости удара клинком.

Мгновение спустя мы были на улице и бежали, спасая свои жизни. К сожалению, мы понятия не имели о нужном нам направлении и, разумеется, выбрали неправильное.

Мы оказались возле дома, прямо перед десятком врагов. Мы развернулись и побежали в другом направлении, но были встречены не меньшим количеством людей, которые перекрыли улицу, так что мы никак не могли пройти. Таким образом, мы оказались между двух огней, и нам ничего не оставалось, как сражаться насмерть.

Преследователи окружили нас с обеих сторон, и мы попятились к стене с заряженными пистолетами в руках. Они бросились вперёд с дикими воплями, полные решимости закончить бой здесь и сейчас.

Мы стреляли по ним, пока они приближались, и несколько человек упали. Битва разгорелась с удвоенной яростью. Когда они были в десяти футах от нас, мы выпалили по ним в последний раз и швырнули пистолеты им в лица. Выстрелы достигли цели, но на этот раз никто не упал.

Мы обнажили мечи, и мгновение спустя враги навалились на нас. Почти две минуты нам удавалось сдерживать их. Я думаю, что мы убили нескольких, но не представляю, сколько именно. Абдул упал после удара клинком в левое плечо, а мгновение спустя я тоже был сражён. Я увидел вспышку лезвия меча надо мной, почувствовал острую боль, когда оно опустилось, а затем весь мир стал красным. Я дико дёрнулся и услышал крик. Потом всё погрузилось во тьму, я пошатнулся и упал. До меня смутно доносился звук множества голосов, а потом всё стихло, и я ничего не чувствовал.

Я пришёл в себя с ужасной болью в голове. Открыл глаза и увидел, где нахожусь. Я лежал на улице, и Абдул склонялся надо мной. Неяркий лунный свет озарил черты его лица, и я увидел, что он очень бледен. Его одежда была красной от крови.

Я сел, чувствуя себя совершенно одеревеневшим. Абдул с тревогой посмотрел на меня.

— Они оставили нас здесь умирать, — сказал он. — Я бы сказал, что ты был без сознания около пяти часов. Бостанджи могут вернуться за нашими телами в любой момент. Ты можешь идти?

Вместо ответа я медленно поднялся на ноги. Я всё ещё был очень слаб, сознание плыло. Я едва мог стоять на ногах.

— Ты получил ужасный удар по голове, — сказал Абдул. — Просто чудо, что тебя не убили. Ты потерял много крови.

— Как твоё плечо? — спросил я очень слабым голосом.

— Очень болит, Али. Но это не самая страшная рана, которую я получил. Эти бостанджи не удовлетворились тем, что чуть не отрезали мне руку. Посмотри на это.

Он откинул плащ и расстегнул куртку, обнажив ужасную рану в правом боку, прямо под плечом.

— Не было задето ни одного жизненно важного органа, — сказал он. — Но наши покойные друзья, очевидно, думали, что дело обстояло именно так. Пошли, нам лучше убраться отсюда, пока они не вернулись.

Мы медленно пошли по улице, постепенно восстанавливая силы. К тому времени, когда мы достигли берегов Босфора, я чувствовал себя намного лучше, и не сомневаюсь, что Абдул тоже. Холодный ночной воздух был для нас подобен глотку вина, и его действие, безусловно, оказалось для нас живительным.

Затем мы направились к Сералю. Полчаса ходьбы привели нас к высокой стене, окружавшей его. Она имела около двадцати футов в высоту.

Мы с Абдулом, решив по возможности встретиться с Фатимой, хоть и считали крайне маловероятным, что она сможет выбраться из дворца султана в ту ночь после всего, что произошло, начали придумывать какой-нибудь способ перелезть через стену. Если бы Фатима решила, что мы были убиты, маловероятно, что она ждала бы нас под тремя кипарисами. Но мы решили выполнить свою часть дела и выполнили это немедленно.

Мы шли вдоль стены, пока не подошли к дереву, растущему рядом с ней. Мы взобрались на это дерево, хотя оно было очень толстым и лишённым ветвей на протяжении первых пятнадцати футов.

Запыхавшиеся и ослабевшие от усилий, мы наконец добрались до первой ветки. Там отдохнули несколько мгновений, а затем полезли дальше. Несколько секунд спустя мы оказались на одном уровне с вершиной стены, но она была примерно в шести футах от нас, и в её сторону не тянулась ни одна ветка. Первая, которая выглядела подходящей, находилась примерно в десяти футах над нашими головами, и это, конечно, было слишком высоко, чтобы с неё падать.

Единственное, что можно было сделать в такой ситуации, — это прыгнуть, и мы прыгнули. Мы благополучно приземлились на вершине стены, толщина которой составляла около пяти футов. Немного отдохнув, мы соскочили вниз и побежали к восточной стороне Сераля.

Глава V

В саду было очень темно. Высокие деревья перекрывали лунный свет, и он падал на нас лишь полосками или пятнами. То тут, то там мы натыкались на открытые места, где всё очень хорошо просматривалось. Небо не закрывало ни облачка, а луна была большой и полной.

По пути мы время от времени замечали огни во дворце, но это случалось редко. Деревья были по большей части кипарисами и дубами, нам встретились также несколько сосен и тутовых деревьев.

Многим кипарисам было лет по двести. Корявые и искривлённые стволы придавали окружающей местности странный вид, и при первом взгляде на них в лунном свете волосы у человека встали бы дыбом.

В самом деле, мне не стыдно в этом признаться, мы с Абдулом не удивились бы, если бы перед нами внезапно появился призрак.

Двести ярдов кипарисов, дубов, сосен и других деревьев, окружённых множеством густых кустарников различных видов, привели нас к восточной стороне Сераля. Там, неподалёку от его стен, всего в десяти футах от них, росли три кипариса, которые были самыми большими и старыми в этом саду. Наиболее высокий из них возвышался на пятьдесят футов над землёй и имел, по меньшей мере, восемь футов в диаметре. Ствол был прямым и цельным до высоты пятнадцати футов, а затем разветвлялся на пять отдельных стволов, каждый из которых был размером с обычное дерево.

В двадцати футах над нашими головами было зарешечённое окно. Это окно, как решил Абдул, было окном комнаты принцессы.

— Зачем бы ещё, — вопросил он, — его перекрыли решёткой? Не думаю, что она в гареме, с жёнами и дочерьми султана, — заключил он.

— Я вскоре узнаю, кто находится в этой комнате, — продолжал он шёпотом. — Думаю, я смогу взобраться на это дерево. Если я встану тебе на плечи, то смогу дотянуться до этой маленькой ветки. Оказавшись на ней, я смогу забраться в развилку. Остальное будет легко.

Мы приступили к осуществлению этого плана.

Вскоре Абдул оказался в кроне дерева и, выбрав ближайшую к Сералю ветку, взобрался на неё. Пять минут спустя он снова стоял рядом со мной.

— Была ли там принцесса? — спросил я.

— Да, — ответил он. — Она не видела меня, хотя я не осмелился окликнуть её, опасаясь, что в комнате могут находиться другие люди.

— Что же нам делать? — спросил я.

— Подождём до полуночи, а потом залезем на дерево. Маловероятно, что к тому времени с ней будет кто-то ещё.

— Но как мы оба сможем залезть на дерево?

— Нам придётся найти верёвку. Где-то в этом саду должно найтись нечто подобное. Она пригодилась бы садовникам для лазания по деревьям.

Мы продолжили обыскивать территорию в радиусе ста ярдов. Никаких верёвок нам не попадалось. Я уже собирался отказаться от тщетных поисков, когда тихий зов Абдула заставил меня побежать туда, где он был.

— Это удача, — сказал он. — Вот пятнадцатифутовая лестница. Теперь нам не нужно будет карабкаться на тот кипарис.

Пять минут спустя лестница была прислонена к стене Сераля прямо под окном Фатимы, и мы поздравили друг друга с тем, что при её установке не произвели никакого шума.

Теперь ничего не оставалось делать, кроме как ждать, когда пробьёт двенадцать. На тот момент было около восьми часов вечера.

— Я собираюсь поспать пару часов, — прошептал Абдул. — Разбуди меня в десять, а потом можешь спать до двенадцати.

Он улёгся на газон и мгновение спустя крепко спал. Как тянулись минуты! Каждая из них казался мне целой вечностью. Я отчаянно устал и всё ещё чувствовал лёгкую слабость. Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не заснуть. Временами я шатался, и мне казалось, что я падаю с края мира. Всё внезапно погружалось во тьму, и я обнаруживал, что падаю. Это движение в сочетании с силой воли вновь и вновь будило меня только для того, чтобы повторить то же самое представление ещё раз.

Наконец, когда мне казалось, что я прожил миллион лет, пробило десять часов. Я поспешно разбудил Абдула, а затем погрузился в глубокий сон без сновидений. Кажется, я проспал всего несколько минут, когда Абдул рывком поднял меня за ухо.

— В чём дело? — тупо спросил я, ещё не полностью проснувшись. — Ещё нет двенадцати, не так ли?

— Да, это так, — ответил он, — и я пытался разбудить тебя последние пять минут.

Он подошёл к лестнице и поднялся по ней как кошка. Я последовал за ним, и вскоре мы оказались под окном принцессы. Мы стояли бок о бок, поскольку лестница имела около трёх футов в ширину.

Луна зашла, и стало совсем темно. Остатки света в саду полностью перекрывали кипарисы. Их ветви были почти в пределах досягаемости. Мы оба заглянули в комнату, но ничего не увидели. Однако мы могли слышать чьё-то тихое дыхание, предположительно самой принцессы Фатимы.

Абдул тихонько свистнул. Ответа не последовало. Он достал из кармана маленький камешек и бросил его в комнату. В ответ раздалось удивлённое женское восклицание, за которым последовал звук, как будто кто-то встал с дивана.

Мы услышали шаги и негромкий вскрик, когда принцесса заметила нас. Затем она подошла к окну. Она была полностью одета, но без вуали.

— Ты призрак Абдула Алькореза? — спросила она мелодичным голосом.

— Принцесса, — сказал мой товарищ, — я настоящий Абдул во плоти, а не его призрак. Этот человек со мной — твой двоюродный брат Али Заган. Он не больший призрак, чем я.

— Я слышала, что вас обоих убили бостанджи, — сказала Фатима.

— Бостанджи думали, что они убили нас, — сказал Абдул. — Но если они встретятся с нами снова, то узнают нечто противоположное. Мне кажется, что убийства в основном совершала другая сторона.

— Так я слышала, — сказала Фатима. — Я думаю, ты поступил совершенно правильно, убивая их. Я также слышала, что они убили моего посланника. Но давайте перейдём к делу. Я вызвала вас сюда, как вы, несомненно, уже догадались, чтобы вы помогли мне сбежать, если пожелаете. Я знала, что подвергаю вас обоих большой опасности, но была уверена, что вы пойдёте на риск.

— Конечно, мы поможем тебе, если ты покажете нам, как это сделать, — сказал Абдул.

Принцесса исчезла и вскоре вернулась с большим увесистым напильником.

— Моему посыльному удалось тайно доставить это мне, — сказала она. — Я собиралась сама распилить эти прутья, но услышала, что ты мёртв, и это полностью нарушило мои планы. У меня также есть здесь верёвка, с помощью которой я должна была спуститься на землю. Я не думала, что смогу сбежать из сада без вашей помощи, и не могла подкупить бостанджи, чтобы они помогли мне.

Абдул был занят тем, что перепиливал прутья.

— Тише, — сказала принцесса. Двое бостанджи спят прямо за дверью. Вы можете услышать, как они храпят.

Храп, о котором шла речь, был довольно громким, и я хорошо его слышал, хотя мы были отделены от него комнатой и тяжёлой толстой дверью.

Через полчаса три прута валялись на земле, а мы с Абдулом находились в комнате Фатимы, разговаривая с ней вполголоса. Она зажгла свечу, и я впервые хорошо разглядел её.

У неё было очень красивое лицо, намного красивее, чем описывал мне Абдул. Цвет кожи был светло-коричневым и, безусловно, приятный взгляду. Глаза, большие и чёрные как крылья ночи (как говорят поэты), были глубокими и серьёзными.

Любой, кто заглядывал в них, мог видеть там отражённые как в зеркале души мысли, таящиеся в мозгу за ними. Её подбородок, маленький, с ямочкой, придавал всему лицу пикантное выражение в сочетании с малиновыми дугообразными губами. Уши были маленькими, как морские раковины, и плотно прилегали к голове. Волосы больше всего напоминали крыло ворона и были собраны под сеткой.

Фигура Фатимы, на мой взгляд, была идеальной. Она была невысокой, чуть выше пяти футов, и несколько худощавой. Идеалы Востока требуют от женщин полноты, но мои собственные идеалы обходятся без этого. В этом отношении, и ни в чём другом, я отличаюсь от среднестатистического азиата.

Мы уже собирались уходить. Внезапно раздался громкий стук в дверь, и кто-то резким голосом крикнул, чтобы его впустили. Я узнал голос Бикри Мустафы, влюблённого в принцессу. Чего он хотел в это время ночи, я не знал и мог лишь догадываться об этом.

Мы втроём подскочили к окну, но не могли выбраться через него все одновременно.

Услышав звуки внутри, и обнаружив, что принцесса не собирается впускать его, он пинком распахнул дверь и с мечом в руке вошёл в комнату, сопровождаемый двумя стражниками, которые лишь наполовину пришли в себя после сна.

Они остановились при виде нас, очевидно, весьма удивлённые. Поскольку сбежать мы не могли, то вернулись в комнату, готовые встретить свою судьбу. Мы с Абдулом вытащили свои скимитары и двинулись к Бикри и его спутникам.

Бикри, очевидно, был в пьяном угаре и очень зол. Двое бостанджи выглядели скорее изумлёнными. Они едва ли представляли, что им следует делать.

Бикри Мустафа, пьяница, верный спутник короля, был дородным мужчиной, очень толстым и краснолицым, типичным выпивохой. Я знал его как распутного человека, и падишах потакал всем его низменным страстям. Очевидно, он был очень сильно пьян, потому что при ходьбе пошатывался, а когда заговорил, голос его был хриплым.

— Что это значит? — взревел он, бросаясь на нас. — Разве ты не знаешь, что я женюсь на принцессе? И вообще, что ты здесь делаешь? Я убью тебя!

Он подчеркнул свои последние слова, неуклюже бросившись на Абдула.

Воодушевлённые его примером, двое бостанджи напали на меня. Но они ещё не совсем очнулись, и их фехтование было даже более неуклюжим, чем у Бикри Мустафы.

И всё же мне было трудно отбиваться от них. Я отчаянно устал и чувствовал слабость, мои руки жаждали отдыха. Но сейчас не оставалось ничего, кроме как биться.

Сражаясь, я пришёл в отчаяние и с большой яростью атаковал одного из своих врагов. Его нога скользнула по полу, и он упал с расколотым черепом. Ни звука не сорвалось с его уст.

Тогда я обратил всё своё внимание на оставшегося бостанджи. Этот человек фехтовал получше, чем его товарищ, и доставил мне больше хлопот, чем я ожидал. Но, в конце концов, он тоже пал.

Опираясь на свой окровавленный меч, я обернулся, чтобы посмотреть, как дела у Абдула. Ему определённо больше везло в сражении, потому что пьяный Бикри, хоть и был прекрасным фехтовальщиком, мало что мог противопоставить вспыльчивому янычару. Но то, что он мог сделать, он делал, собрав всю свою волю.

Клинки этих двоих скрещивались снова и снова, и ни один из противников не получил ни одной раны. Прошло пять минут и, в конце концов, пьяница почти выдохся. Он задыхался от усталости и ярости и бросился на Абдула, полный решимости закончить бой немедленно, но перестарался и споткнулся о стул. Меч вылетел у него из руки и со звоном упал на пол. Он очнулся от своей слепой ярости и предпринял безумную попытку вернуть его.

Абдул отбросил в сторону своё собственное оружие и бросился на Бикри со сжатыми кулаками. Его правая рука рванулась вперёд, и пьяница со стоном рухнул на пол, оставшись лежать без чувств.

Мой друг схватил тюрбан этого типа, развернул его и привязал ему руки к бокам. Затем он подошёл к телам погибших бостанджи и присвоил их головные уборы. В то время они носили тюрбаны вместо шляп, которые являются их отличительной чертой. Затем Абдул заткнул Бикри рот кляпом и связал ему ноги. Затем он усадил его на полу и подошёл к тому месту, где ждали мы с Фатимой.

— Он не придёт в себя в течение нескольких минут, — сказал он нам. — Его не найдут до утра.

— Что ваше высочество намеревается делать, когда вы сбежите отсюда? — спросил я у принцессы.

— В Пере живёт один портной, которому покровительствовал мой отец, — сказала она. — К нему я и пойду. Не сомневаюсь, что он спрячет меня.

— Тогда пошли, нам пора, — заметил Абдул, вылезая из окна.

Мы последовали за ним, причём принцесса двигалась впереди меня, и через несколько мгновений мы стояли на твёрдой земле. Мы с Абдулом взяли лестницу и с идущей позади принцессой направились к садовой стене. Мы приставили к ней лестницу и вскоре оказались на самой стене.

Поднять лестницу и опустить её с другой стороны было несложной задачей. Затем мы спустились вниз и направились в сторону Золотого Рога. Несколько минут ходьбы привели нас к главному мосту. Прошло совсем немного времени, прежде чем мы въехали в Перу и под руководством Фатимы направились к дому портного.

Абдул постучал, и портной впустил нас. Мы рассказали ему нашу историю и спросили, не спрячет ли он принцессу. После некоторого раздумья он ответил утвердительно. Фатиму должным образом приняли в его семью, и было решено, что её следует выдать за дочь портного.

— Я должна сильно поблагодарить вас за вашу помощь, — сказала Фатима на прощание. — Без тебя я никогда не смогла бы вырваться из лап моего дяди. Ты должен будешь навещать меня, когда сможешь.

Было уже около двух часов. Мы с Абдулом сделали всё возможное, чтобы вернуться в казарму, и нас впустил очень подозрительный часовой. Мы немедленно вернулись в свои комнаты и крепко проспали остаток ночи.

Глава VI

На следующее утро я проснулся с чувством сильной усталости. У меня хватило сил лишь на то, чтобы подняться с кровати и одеться. Пошатываясь, я спустился по лестнице в столовую, больше похожий на бродягу, чем на офицера янычар. Моё лицо было перевязано носовым платком, и остальные мои раны были обработаны таким же образом. Моя униформа, или, скорее, одежда, поскольку её едва ли можно было назвать униформой, во многих местах была пропитана кровью.

Моя шея, куда я получил пулевое ранение накануне, всё ещё была одеревеневшей. Мне стоило больших усилий поворачивать голову из стороны в сторону. С замиранием сердца я встречал любопытные взгляды моих собратьев-офицеров и предвкушал шквал вопросов, который должен был последовать.

Ага ничего не сказал. Он просто бросил на меня быстрый взгляд, а затем вернулся к еде. Я был не первым человеком, который вернулся домой в таком же состоянии, если казарму можно называть домом.

Взгляды офицеров в этот момент были направлены на Абдула, который, пошатываясь, вошёл в комнату в ещё более плачевном состоянии, чем я, и молча опустился на стул.

Ага ничего не сказал и ему. Он не был удивлён. Не в его характере было чему-то удивляться. Один взгляд на бесстрастное лицо аги подтвердил бы это самому глубокому невежде.

— Так что с вами обоими случилось? — спросил Абеука, откусывая большой кусок хлеба. — Ты выглядишь так, будто побывал в кошачьей драке. В чём проблема? Вы поссорились из-за девушки?

Абдул нахмурился на него и подмигнул мне через стол. Спрашивающему он ничего не ответил.

— Должно быть, я прав, — сказал Абеука. — Абдул и Али поссорились. Как её зовут, Али?

Я свирепо посмотрел на него и подмигнул Абдулу в ответ.

— У тебя что, языка во рту нет? — спросил наш мучитель.

— Да, — ответил Абдул. — Но кроме того у меня есть меч в ножнах. — Он многозначительно постучал по рукояти, и Абеука на время затих.

Несколько мгновений никто ничего не говорил. В комнате не было слышно ничего кроме звуков еды. Офицеры всё ещё продолжали бросать на нас любопытные взгляды, но больше ничего не было сказано или сделано.

Наконец Абеука заговорил.

— Ты очень вспыльчивый, Абдул, — заметил он.

— Совершенно ненужное наблюдение, — усмехнулся Абдул.

— Может и ненужное, но не совсем.

— В смысле?

— О, нам, не стоит нам беспокоиться о таких мелочах. Они вполне могут сами о себе позаботиться.

— Я должен попросить у тебя прощения за мои глупые слова.

— Как бы то ни было, я не могу не согласиться с этим. Однако это совершенно излишне.

Абдул и Абеука пожали друг другу руки.

— В таком случае мои извинения принимаются, — сказал Абеука. Повернувшись ко мне, он спросил:

— А ты, Али, прощаешь меня?

— Легко и просто — сказал я. — Мы все трое вели себя несколько глупо.

— А теперь, я умоляю вас, назовите мне истинный источник этих ран!

Абдул взглянул на меня. Он торжественно подмигнул три раза, очень медленно и отчётливо. Абеуке он не сказал ни слова.

Абеука повторил свой вопрос.

— Наше благоразумие и здравый смысл велят нам держать это при себе, — сказал наконец Абдул, видя, что из этой ситуации есть только один выход — категорический отказ от ответа. Этот отказ, однако, он сформулировал в выражениях, которые никак не могли быть оскорбительными.

— Значит, вы отказываетесь удовлетворить наше любопытство, — сказал Абеука.

— Да, ответил Абдул, — в этом вся суть. Умоляю, если у тебя есть хоть капля вежливости, не спрашивай нас снова.

— Не буду, — сказал Абеука, снова погружаясь в молчание. Он глубоко задумался.

Взглянув на его лицо, я увидел, что у него возникли подозрения. Из отказа Абдула рассказать ему историю о том, как мы получили свои раны, он сделал вывод, что нам известно что-то важное, и если это будет раскрыто, то нанесёт кому-то большой вред. В чём заключался секрет, вот что его озадачивало.

Я внимательно посмотрел на Абдула, чтобы привлечь его внимание. Заполучив его, я поднял средний и указательный пальцы в воздух, разведя их так далеко, как только мог, в форме вилки.

После некоторого раздумья Абдул кивком головы заверил меня, что он понял, что я имел в виду. Никто за столом не заметил этой маленькой игры, мы старались выполнять эти наши действия в те моменты, когда все взгляды были отвёрнуты от нас.

Поскольку мои читатели могут не понять, что означал жест в виде вилки, то я сообщу им, что таким образом я намекнул Абдулу, чтобы он солгал Абеуке, дабы отвести его подозрения от истинной сути нашей тайны. Знак раздвоенного языка, обозначаемый двумя растопыренными пальцами, использовался среди дикарей с незапамятных времён. Нет ничего удивительного в том, что пантомима, вероятно, была первым языком человеческих народов.

А теперь продолжу наш рассказ. Показав мне, что он понял, что я имел в виду, Абдул повернулся к Абеуке.

— Я старался быть сдержанным, рассказывая вам, как мы получили эти травмы, — сказал он извиняющимся тоном. — С согласия Али сейчас я расскажу вам правдивую историю.

При этом объявлении все за столом, в том числе и ага, оживились и в ожидании уставились на говорившего.

Я дал Абдулу своё согласие, и он продолжил. Как образец вранья, всё, изложенное им, по моему мнению, было просто шедевром. Не подумай ни на мгновение, мой дорогой читатель, что я одобряю ложь. Но я считаю, что лучше рассказать одну такую ложь, чем поставить в опасность две жизни, и честь и свободу принцессы. У других могут быть иные мнения, но я убеждён, что моё является единственно рациональным. Эта ложь также подтвердит, что необходимость — мать изобретения, и дословно докажет эти слова самым доказательным образом (Это не каламбур ).*

*) В оригинале фраза выглядит следующим образом: «This falsehood will also prove that necessity is the mother of invention, and also prove it in a most literal way. (This is not intended for a pun.) ». Точный перевод невозможен. «Literal» на английском одновременно означает «буквальный, точный» и «буквенный, литературный»).

История, которую поведал Абдул, была следующей:

— Вчера мы с Али познакомились с дочерью трактирщика. Поскольку она была очень хорошенькой и не носила паранджи, мы влюбились в неё. Её отец был греческим христианином по имени Алексис Констанций. Как мы выяснили, девушку звали Ольга.

Итак, друзья мои, как вы все знаете, мы с Али лучшие друзья, поэтому я сказал ему: «Али, мы не будем ревновать друг друга, но пойдём к отцу девушки и позволим ему выбрать, кого он изберёт в мужья своей дочери. Возможно, он отвергнет нас обоих. Во всяком случае, шансы одинаковы».

Разумеется, Али согласился на это, и мы последовали за девушкой домой. Вскоре мы встретились с её отцом и изложили ему суть дела в весьма красноречивых выражениях. На него произвели большое впечатление истории, которые мы поведали ему о наших богатствах и доходах, но, положа руку на сердце, он не мог сказать, который из нас ему больше по нраву. Итак, он отвёл нас к девушке и предложил ей выбирать.

— Я не хочу ни того, ни другого, — сказала она, презрительно вскидывая голову.

— Но, Ольга, ты должна выбрать, — произнёс старый Алексис. — Они оба богатые люди, и один из них племянник султана.

— Я не выйду замуж за магометанина, — ответила Ольга. — И, кроме того, откуда ты знаешь, что они говорят правду?

— Да ты посмотри на их униформу. Это достаточное доказательство того, что они капитаны.

— Человеку не обязательно быть капитаном, чтобы носить капитанскую форму, — отозвалась девушка.

Это напугало Алексиса. Он сказал нам, что мы должны представить доказательства наших заявлений.

Тогда мы достали кольцо с печаткой султана, которое у нас всё ещё было, и показали ему. Это убедило его в том, что мы не лжём.

— Приходите завтра, — произнёс он, — и я скажу вам, что я об этом думаю. Я пока не знаю, кто из вас будет лучшим мужем для моей дочери.

Мы восприняли это как разрешение уйти, и ушли, чувствуя себя вполне удовлетворёнными. Мы справились лучше, чем предполагали

— Молодец, Абдул, — сказал Абеука. — Ты вполне убедил его. Итак, что же произошло дальше?

— Что ж, — произнёс Абдул, продолжая. — Был поздний вечер, когда мы отправились домой, я бы сказал, около девяти часов. На полпути к казармам нас подстерёг некий Александр Пуффски с группой молодых греков. Похоже, судя по тому, что этот парень сообщил нам позже, он был отвергнутым претендентом на руку Ольги и, прослышав о нашем успехе, решил покончить с нами, прежде чем кто-либо из нас получит девушку.

Они напали на нас, и мы отступили к стене, обнажив мечи. Мы сдерживали их некоторое время, но, в конце концов, нам пришлось сдаться. Мы упали на землю, тяжело дыша, пока Александр говорил нам, что он о нас думает. Он проклинал нас весьма умело, но я не смею повторять богохульства, которые он использовал, из страха, что Аллах поразит меня насмерть. Он проклинал пророка, Алькоран и всё, что имеет отношение к истинной религии. Да, братья мои, этот неверный осмелился на такое. Если бы он упал замертво на месте, я бы не удивился. Его слова, казалось, поразили меня точно гром. И Али сказал мне, что с ним было то же самое.

Мы не слышали всех его слов, поскольку надолго лишились чувств, что отчасти было вызвано потерей крови, а отчасти богохульствами этого неверного.

Приняв нас за мертвецов, вся группа ушла, а когда мы пришли в себя, улица была пустынна. Мы сделали всё возможное, чтобы добраться до казарм, и мгновенно уснули.

— И это всё? — спросил Абеука.

— Да, — сказал Абдул. — Ты хочешь услышать ещё чего-нибудь?

В этот момент вмешался ага:

— Ваша история была бы очень правдоподобной, если бы не одна маленькая деталь, — сказал он. — Кольцо с печаткой султана было оставлено вами у меня в ту ночь, когда вы пришли сюда. Я не думаю, что он дал вам ещё и дубликат!

Глава VII

Молния, внезапно влетевшая в комнату, не могла бы поразить нас больше. Мы откинулись на спинки стульев, являя собой само воплощение замешательства.

Все, за исключением Абдула и меня, безудержно расхохотались, включая агу. Прежде чем они закончили смеяться, мы вдвоём встали из-за стола и вышли. Я заметил, что щёки Абдула пылали от стыда, и впоследствии он сказал мне, что мои были ничем не лучше.

Как бы то ни было, мы были очень рассержены — Абдул на себя за свою топорную ложь, а я на всё в целом и ни на что в частности, кроме самого себя.

— Все надежды пропали, — сказал Абдул, — Абеука будет более подозрительным, чем когда-либо. Будь уверен, он ни за что не остановится, пока не раскроет наш секрет. Я прочёл это на его лице. Он услышит о битве с бостанджи и исчезновении принцессы и свяжет нас со всем этим. И что ещё хуже, у них есть довольно хорошее описание нас обоих. Я не думаю, что Бикри Мустафа узнал бы нас, если бы увидел, но бостанджи уж точно узнают. Если нас сегодня не арестуют, я не знаю, что и сказать!

— Но что мы можем сделать? — спросил я.

— Можно убежать, — ответил Абдул.

— Никогда! — сказал я. — Не забывай, что мы солдаты.

Абдул вздохнул.

— И это самое худшее, — сказал он. — Мы потеряем нашу честь, если дезертируем. Мы поклялись сражаться за его величество. И всё же, если б не мой дядя, я не пробыл бы в Стамбуле и десяти минут. Мысль о бесчестии, которое падёт на него, удерживает меня от такого поступка. И всё же, если нас не арестуют до полудня, нам лучше отправиться в Перу и остаться там на ночь. Но это крайне маловероятно. Что это?

В этот момент мы увидели, как на территорию казармы въехали два всадника, а за ними шли несколько человек. Когда они подошли ближе, я увидел, что одним из них был Бикри Мустафа, а другим сам султан. Позади стояли бостанджи, среди которых я узнал одного из своих недавних противников. Всего их было пятеро.

— Как я и думал, — прошептал Абдул, — они пришли за нами, приведя людей, которые нас опознают.

— Не выказывай беспокойства, — ответил я, — но постарайся выглядеть как можно более беззаботным. Изобрази удивление, если они обратятся к нам. В конце концов, возможно, они нас не узнают. Здесь есть и другие офицеры, похожие на нас.

— Вероятность ошибки невелика, — с горечью ответил мой спутник, глядя на мою забинтованную шею и окровавленную форму.

— Но всё же шанс есть. Давай мы сейчас медленно направимся к казармам. Мы можем войти туда и добраться до моей комнаты, прежде чем они нас поймают.

— Что хорошего это даст?

— Это была бы передышка.

— Ну нет, я хочу досмотреть всё до конца. Беги, если хочешь. Я собираюсь смело взглянуть на них и опровергнуть все обвинения, которые они могут выдвинуть.

— Я тоже, — ответил я.

Мы беззаботно направились к всадникам и выказали большое удивление, когда они подошли к нам. Это было красиво исполнено и хорошо разыграно, но без всякого толка.

Бостанджи быстро окружили нас, чтобы предотвратить все попытки к бегству. Султан и Бикри Мустафа, после того как последний свирепо посмотрел на Абдула, поехали дальше в казармы.

— Вы вообще думаете, что творите? — сказал Абдул, глядя одному из бостанджи в глаза. — Мне бы хотелось знать, какое вы имеете право так обращаться с нами. Клянусь, если ты нас не отпустишь, я отрублю тебе голову!

— Наш господин падишах приказал нам арестовать вас, — сказал человек, к которому он обратился. — Что же касается причин, то вы знаете о них так же хорошо, как и я

— Вообще-то я понятия о них не имею, — беспечно сказал Абдул. — Мне бы хотелось, чтобы ты их объяснил.

Бостанджи не удостоил нас ответом, и по данному им знаку его товарищи схватили нас и связали верёвками. Несмотря на всё это, мы сохраняли оскорблённый и удивлённый вид, как люди, подвергшиеся произволу, о причине которого они ничего не знают.

Я не был напуган, лишь взволнован в высочайшей степени. Я знал, какая судьба нас ждёт, и всё же к собственному удивлению ничего не боялся. Не знаю, что было тому причиной. Скромность не позволяет мне сказать, будто я был столь храбрым, так что, полагаю… Но впрочем, всё это не имеет никакого значения, так что просто закончим на этом.

Что касается душевного состояния Абдула, то о нём я ничего не могу сказать, поэтому мне следует продолжить рассказ.

Через несколько мгновений после нашего задержания султан и Бикри Мустафа вернулись, приведя с собой агу. Они подошли к тому месту, где мы были, и ага заговорил:

— Молодые люди, — сказал он, — я искренне сожалею о том, что вы сделали. У меня сложилось о вас очень хорошее мнение, а теперь я обнаруживаю, что ваши действия разбили его на тысячу осколков. Я думаю, что вы должны понести любое наказание, к которому его величество сочтёт нужным вас приговорить.

Речь султана была примерно такой же, хотя и более короткой. Бикри Мустафа ничего не сказал, но выражение его лица было красноречивее слов.

— Теперь я должен попросить отдать ваши мечи, — сказал падишах.

Мы вытащили их и вручили его величеству. Этот человек передал их Бикри Мустафе. Состроив нам ужасную гримасу, он положил оружие Абдула себе на колено, плюнул на него, разломил пополам и отшвырнул прочь.

Затем он приготовился таким же образом поступить с моим. Я стоял и смотрел на это в безмолвной агонии, в то время как грубые бостанджи и некоторые из янычар, которых привлекли необычные звуки, стояли и смотрели, смеясь над нашим позором. Больше всего среди них выделялся Абеука, и я бросил на него взгляд, от которого скисло бы молоко. Он снова рассмеялся, и его товарищи присоединились к нему.

— Молчать! — сердито взревел ага. Абеука и его развеселившиеся спутники немедленно утихли. Тогда я повернулся, чтобы посмотреть на Бикри Мустафу, который пытался сломать мой меч. Прочная дамасская сталь, закалённая с помощью процесса, забытого человечеством в эти дни всеобщего вырождения, даже не согнулась. Бикри яростно выругался. Я смеялся от радости, а падишах, ага и бостанджи стояли и смотрели на это в явном смущении.

Это было очень комично. Слова не в состоянии передать действия Бикри, или, скорее, его ужимки. Сначала он крутился то так, то эдак, всё время богохульствуя, проклиная меч, сталь, из которой он был сделан, его создателя и день, в который он родился, всех его родственников и предков вплоть до Адама, и каждого из его потомков. Он также включил в эту категорию и меня, а заодно всех моих родственников и предков, день, в который я родился, день, в который я должен был умереть, и каждый отдельный день моей жизни. Он проклинал меня за то, что я спал, бодрствовал, дрался, сидел неподвижно, хмурился, улыбался и ел. Короче говоря, он проклял почти всё.

Закончил он тем, что проклял меня живого и мёртвого, обрекая на вечную погибель. С последними словами он отшвырнул скимитар и, подойдя ко мне, всё ещё ругаясь, схватил меня за усы и плюнул на них.

Мои руки были связаны, и я мог только пнуть его, что и сделал весьма результативно, и он сел на землю, безумно завывая. Бостанджи оттащили меня, и он встал, ругаясь ещё более многословно, чем прежде. Затем он подошёл к падишаху, которого очень позабавило то, что произошло, и попросил разрешения убить меня на месте.

На эту просьбу Мурад ответил отказом, сказав, что он может сделать это позже, когда закончится суд, и что он также может получить удовольствие от обезглавливания Абдула.

Бикри охотно согласился с этим предложением и, преклонив колени перед султаном, поцеловал его ногу. Все глаза были устремлены на него, и никто не наблюдал за мной. Я поднял ногу и со всей своей добротой пнул Бикри так сильно, как только мог. Он упал ниц, с огромной силой ударив своей макушкой по голеням Мурада.

Они оба завопили так, что могли бы разбудить семерых спящих*, и немедленно уставились на меня как на причину своего замешательства.

*) Коран, сура 18, "Пещера".

Оба яростно набросились на меня, но султан в последний момент вспомнил о своём достоинстве и отступил, нахмурившись. Не то было с Бикри Мустафой. Он пошёл прямо на меня, намереваясь прикончить тут же. Всё это было очень забавно. Один из капитанов янычар, который наблюдал за происходящим, бесшумно подошёл ко мне сзади, не будучи замеченным стражниками, и в решающий момент перерезал путы, которыми были связаны мои руки. Затем он отступил назад к своим товарищам, которые давились от хохота, глядя на его смелый подвиг, и приготовился наблюдать, что за этим последует.

В решающий момент, как я уже отмечал, верёвки упали с моего тела. Я поднял руку как раз вовремя, чтобы отразить кулак Бикри, и в следующее мгновение сшиб его с ног. Он поднялся, рыча от ярости, и снова бросился на меня. Бикри потерял всякий самоконтроль и наносил удары дико и быстро. В результате он снова был сбит с ног. Султан невольно расхохотался, и аге с великим визирем пришлось его увести.

Великий визирь вернулся в тот самый момент, когда Бикри снова поднялся на ноги, и приказал бостанджи схватить меня. Они, однако, затаили на Бикри и великого визиря немало обид и попросту отказались повиноваться, но образовали вокруг нас кольцо, чтобы помешать нам сбежать.

Абдул, который всё это время лишь наблюдал за происходящим, не принимал никакого участия в свалке, разве что шептал мне слова ободрения.

Бикри Мустафе определённо досталось больше всех в этом бою. Шесть раз я сбивал его с ног, а на седьмой он больше не поднялся. Бикри тихо лежал на спине, его лицо было покрыто синяками, и он дышал как морская свинья. Он был в полуобморочном состоянии.

В этот момент вернулись Исмаил-паша и падишах.

— Схватить Загана! — взревел Мурад. — Мятежные негодяи, разве вы не видите, что он не связан?

Бостанджи набросились на меня и снова связали мне руки, на этот раз более надёжно. Они взяли мои пистолеты и скимитар и отдали их на попечение аги.

Бикри к этому времени поднялся на ноги и, предприняв безуспешную попытку превратить меня в пепел своим свирепым взглядом, вернулся к падишаху. Я заметил, что он пошатывался и, вероятно, мог упасть в любой момент.

Поддерживаемый великим визирем, он пошёл более уверенно и заявил о своём намерении вернуться в Сераль.

Процессия немедленно двинулась с территории казарм по направлению к дворцу. Абдул и я находились под пристальной охраной и не предпринимали попыток сбежать.

Мы привлекли к себе немалое внимание, и за нами последовала огромная толпа. Среди них было несколько янычар. Примерно на полпути к Сералю они напали на наших охранников и изрубили нескольких из них на куски. Затем они немедленно освободили нас, и один из них сунул мне в руку меч. Присмотревшись к нему повнимательнее, я обнаружил, что это мой собственный клинок!

— Должны ли мы бежать? — прошептал мне на ухо Абдул.

Янычары стояли вокруг, умоляя нас уйти, пока ещё есть время. Мы уже слышали топот копыт и знали, что скоро прибудет подкрепление, привлечённое необычным переполохом.

— Пойдём, — ответил я и, в сопровождении полудюжины наших друзей мы быстро пробрались сквозь толпу, которая, узнав нас, раздалась перед нами и сразу же сомкнулась позади, чтобы помешать проходу любых врагов.

Наконец мы выбрались и, поспешно поблагодарив наших спасителей, отправились сами не зная куда.

Пока мы шли, наша кровь, возбуждённая бунтом, начала остывать. Вернулось чувство чести, а вместе с ним и осознание позора, который обрушится на нас.

— Я иду в Сераль, — сказал я. — Не хочу быть дезертиром, скрывающимся от правосудия!

— И я с тобой, — решительно сказал Абдул с каменным лицом.

Я предпочёл бы встретить любую смерть, чем носить клеймо дезертира, прилипшее к моему имени. Поэтому мы тотчас же направились к дворцу, хорошо понимая, что суём головы в пасть смерти.

Но мы думали не об этом, а о нашей чести, которая была ещё относительно незапятнанной. Часовая прогулка привела нас к воротам. Мы успели как раз вовремя, чтобы увидеть, как в них входят султан, великий визирь, Бикри Мустафа и то, что осталось от нашей охраны.

Мы вдвоём решительно подошли к часовому и попросили впустить нас. Этот парень хорошо знал нас и с готовностью впустил, когда мы заявили, что у нас важное дело к падишаху.

Мы догнали султана и его сопровождающих как раз в тот момент, когда они добрались до Сераля. Бикри, услышав быстрые шаги, обернулся и увидел нас. Моё перо не в силах выразить его изумление.

Мы прошли мимо него, обнажили наши мечи и, преклонив колени перед султаном, вручили ему их рукоятями вперёд.

На его лице была смесь восхищения и удивления.

— Вы очень храбрые люди, — пылко воскликнул он, очевидно, не в силах придумать, что ещё сказать.

— Ваше величество, — произнёс я, — мы смиренно просим у вас прощения за побег. Наши друзья поторопили нас уйти, охваченные волнением момента, и мы едва понимали, что делаем. Когда к нам вернулось осознание, мы пришли сюда вместе с ними.

— Ты хорошо поработал, — сказал султан. — Такие люди, как вы, — это те, в ком нуждается Турция. Если бы у всех моих солдат было ваше мужество, они были бы непобедимы.

— Ваше величество, — ответил я, — мы делали только то, что считали своим долгом.

— Ваше величество, — сказал Бикри, подходя к султану, — эти люди сдались сами только для того, чтобы произвести на вас благоприятное впечатление, дабы тем самым подготовить себе помилование

— Молчать! — взревел Мурад. — Негодяй, иди в свои покои! Не появляйся сегодня передо мной, чтобы твой вид не оскорбил меня, и я не отвечал за свои поступки!

Бикри ускользнул, бросив на ходу злобный взгляд в нашу сторону. Я знал, что он не стал бы относиться к нам лучше после того, как мы навлекли на него немилость султана.

— Если вы расскажете мне всю правду об исчезновении моей племянницы, о вашей собственной роли в этом и о её местонахождении, я дарую вам полное прощение, — сказал его величество, поворачиваясь к нам.

— Если ваше величество пообещает, что принцессу не заставят выйти замуж за Бикри Мустафу, — ответил я.

— Клянусь в этом на Коране! — сказал Мурад, кладя руку на книгу, которую достал великий визирь.

Поэтому, не колеблясь, мы с Абдулом рассказали правдивую историю обо всём, что произошло после того как бостанджи передал нам послание Фатимы, вплоть до момента нашего ареста.

— Ты сделал много плохого, — сказал султан, когда мы закончили, — но любовь, — он улыбнулся, — ответственна за многое.

Мы с Абдулом покраснели от этого и открыто признали, что любим принцессу.

— Вы можете прийти навестить её в любое время, когда пожелаете, — сказал он. — Я гордился бы, стань любой из вас её мужем. Но принцесса сама должна сделать выбор в этом отношении. Я ещё раз обещаю тебе, что Бикри не женится на ней.

Затем он попросил ручку, чернила и бумагу, и написал записку аге, в которой кратко сообщал, что мы прощены.

Всё дальнейшее он препоручил нашим заботам и велел нам удалиться, сказав, что пошлёт гонца к принцессе с её прощением и просьбой вернуться ко двору.

Мы выразили падишаху нашу самую сердечную благодарность и весёлым шагом покинули Сераль.

Наконец мы добрались до казарм, и наши товарищи встретили нас радостными криками. Подойдя к самому аге, мы вручили ему записку султана.

— Я рад, что это так, — тепло сказал он, когда мы выходили из комнаты. — Мы не можем позволить себе терять таких людей, как вы.

За дверью нас встретили офицеры, которым очень хотелось услышать правдивую историю наших приключений.

В тот вечер мы рассказали им всё, и каждый эпизод вызывал бурные аплодисменты. Был такой кутёж, что простые солдаты решили, будто их офицеры сошли с ума, и некоторые из них побежали посмотреть, в чём дело.

Как только они заглянули внутрь, то тут же увидели, что мы с Абдулом сидим на пустых винных бочках, рассказывая нашу историю бурно аплодирующей аудитории.

И офицеры их не прогнали. Солдат встретили радостными криками и разрешили оставаться столько, сколько им заблагорассудится.

Около полуночи большинство из нас были так пьяны, что заснули на месте, а те, у кого оставалось достаточно сил, чтобы дотащиться до своих комнат, постарались это сделать. Абдул и я были в числе последних.

*

Продолжение следует

*

Перевод В. Спринский, Е. Миронова