III
Рождён в каком источнике и на какой гробнице городской?
Чья та рука, что тронула тебя, и для кого ты сорван был?
Висишь ты там теперь; способно ли души чутьё
Поведать аромат любви и обречённости её?
— Суинберн, «Реликвии»
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Симон пребывал в глубоком покое, однако не спал. Его тело было полностью расслаблено, лёжа на толстых коврах среди подушек, глаза закрыты, дыхание медленно и ровно.
Он мог видеть себя лежащим там.
Его восприятие возымело странную ясность, хотя это не испугало его. Это было нечто, что он испытывал, однако в то же время делал это по собственной воле. В этом не было противоречия.
Для его видения детали были отчётливы – ковры и подушки, стол с фруктами и чашами, каменные стены, его собственное отдыхающее тело; всё было освещено единственной масляной лампой на пьедестале. И всё-таки он знал, что это не было зрение, так как к нему было добавлено ещё одно измерение – измерение времени. Его видение будто бы пульсировало, текло, расширялось и сжималось, и Симон знал, что эти сдвиги означали его осознание того, как эта комната выглядела раньше или будет выглядеть позже. Он видел себя самого, наслаждающегося недавней трапезой с Туэрис; также видел и своё тело, лежащее в подлинном сне спустя часы после настоящего момента…
Временные пульсации становились больше, и в то же время он понимал, что может ощущать то, что происходит снаружи этих стен, в прочих комнатах и коридорах этого древнего храма. Это не означало, что он мог видеть сквозь стены; это было просто так, что его чувства «здесь» и «сейчас» значительно расширились, и процесс этот продолжался. Теперь Симон уже осознавал, что происходит в пустыне снаружи. Солнце только что зашло, скалы и дюны мягко темнели в вечерних сумерках; звёзды начали показываться в углубляющейся синеве востока.
«Такой древний храм…» — подумал он. – «Такая старая земля…»
Внезапно вернулось его видение отдалённого прошлого, живое и непринуждённое. Вновь он созерцал дворцы и храмы, парки и сады, а за ними — мерцающую реку. Темнокожие люди, одетые в странные мантии, ходили по дорогам и тропинкам, в то время как вечерние факелы начинали зажигаться рядом с портиками и на открытых площадях. Это было прошлое, он знал об этом… и, странным образом, это всё было частью его расширенного «сейчас».
«Стигия. Такая древняя – намного древнее Египта или Вавилона…»
Однако храм этот выглядел новым для его расширенного видения. Молодым. Он видел, как его вырезали из цельного скального выступа тысячи ремесленников и рабочих; видел, как странные пре-хемитские иероглифы высекались на его стенах, как был сформирован чёрный помост. Он был завершён, и Симон увидел большой образ из тёмного камня, что внесли в храм и поместили на возвышение – образ, напоминающий толстого свернувшегося червя с гроздью щупалец с одного конца.
«Какому богу здесь поклонялись?»
Перед ним возникло лицо Туэрис, в его видении оно было крупным, обрамленным двумя каскадами буйных тёмных волос. Её иссиня-зелёные глаза были спокойны; губы приоткрыты и двигались.
— Время рассвета – это странное время. – сказала она. – Знай, что это было изначально святилище Шаддам-Эля, Пожирателя Земли, который эоны тому назад пришёл со своими червями-миньонами в этот мир из мира Ураху. Могучим и ужасным был Шаддам-Эль, ибо он был одним из тех Древних, что воевали с Первичными Богами на заре времён, когда судьба миров висела на волоске. Однако, хотя Первобытные Боги и заточили Шаддам-Эля и его служителей под его же великим подземным градом Ка-Харнэ, человечество всё же не забыло прежнюю мощь Древних, как и пророчество о том, что Они однажды восстанут вновь. И в Стигии было много храмов, построенных в их честь.
Он знал, что Туэрис к нему не обращалась, ибо ощущал, что она находится во сне в другой комнате, столь мало затронутая лотосовой пылью, которую она принимала постоянно, что ощущала свои видения весьма тускло. Нет, скорее, глубинная часть его ума использовала её образ и голос, чтобы рассказать другой его части, именуемой Симоном из Гитты, о вещах, которые на каком-то первичном уровне он уже знал…
— Но затем Стигия была отдана во власть чужеземных захватчиков, — продолжал голос Туэрис, — красноволосых пришельцев из северных земель, чьи наследники однажды положат начало династиям Кема. Они изничтожили стигийцев, не считая тех немногих, что сбежали, дабы основать царство на востоке; они низвергли религии Стигии и разрушили их храмы, превратив образы Сета, Ньярлата и Шаддам-Эля в пыль с помощью молотов. Лишь святилище Шаддам-Эля уцелело, хотя и было разграблено и осквернено профанами, ибо оно было вырезано в этом утёсе из цельного камня и потому оказалось слишком массивным, чтобы его можно было так просто разрушить.
Затем пришло Великое Потрясение, уничтожившее и Стигию, и северные народы. Земли тонули, горы вырастали, а моря текли там, где никогда ранее не текли. Стикс прекратила своё существование, её воды были смещены на восток, чтобы стать Нилом. Изменился климат, дожди уже больше не шли здесь, и с запада сюда приползла пустыня.
Симон мог видеть всё это, пока она говорила. Обширные, сменяющиеся панорамы вторгающихся орд захватчиков и чудовищные катаклизмы – землетрясения, молнии, тучи, что бурлили и громыхали, подобно божествам, разрушающим мир. Колоссальная стена воды прорвалась через расколотый горный хребет, чтобы образовать новое море…
— Тёмное тысячелетие миновало. Цивилизация Кема поднялась вдоль Нила, и на протяжении многих веков боги Стигии были забыты. Затем пришёл Нэфрен-Ка, Тёмный Фараон, который заново открыл древние формы поклонения, воздвиг храмы и эйдолоны в честь Ньярлата, Безликого. Древние практики были возрождены; Ньярлат почитался более всех других богов и его чёрные алтари сделались багровыми от человеческой крови. Именно в это время к его имени было добавлено египетское «хотэп», так что впредь он стал известен уже как «Ньярлат Удовлетворённый».
Симон видел тёмные храмы и безликих, похожих на сфинксы идолов; одетые в чёрные мантии жрецы заносили изогнутые кинжалы и опускали их вниз в тела вопящих жертв.
— Но в конце концов люди восстали против этого и опрокинули Нэфрен-Ка. Они уничтожили святилища и образы Ньярлата, сбили их вместе с Тёмным Фараоном имена со всех монументов, гробниц и храмов. Затем Кем вновь стал возносить хвалу своим собственным божествам, и на короткое время земля познала мир.
Однако излишества Нэфрен-Ка ослабили нацию, так что вскоре страна Кем оказалась во власти иноземных захватчиков – стигийцев, чьи выжившие остатки ныне выросли в могущественное царство к востоку. Они захватили Кем, учинив великую резню, и основали свою собственную династию, которая позже стала известна как гиксосская, или династия царей-пастухов. Их величайшим богом был Сет, кому они поклонялись под именем Ах-Сет-Ура, Бога пастухов.
И вновь возродились ритуалы Стигии, в этот раз ещё шире и интенсивнее, чем при Нэфрен-Ка. Великие храмы воздвигались в честь Сета и Ньярлата; даже культ Шаддам-Эля Пожирателя был заново установлен в этом самом месте. Храм был отремонтирован и очищен, и мой предок Сэмати был назначен его первым жрецом. И вновь стали петься молитвы, посвящённые великому Червю с Ураху, внутри этих стен, и одетые в плащи паломники пересекали пески в больших количествах, чтобы принести жертвы его восстановленному изваянию.
Симон видел и это: странники в песочно-коричневого оттенка плащах с капюшонами… ряды брадатых, темноглазых стражей в чёрных доспехах и умасленной коже, обнажённые бронзовые мечи, зажатые в их руках… драпированные в эбонитово-чёрные мантии жрецы, чьи жертвенные лезвия были странно изогнуты… связанные жертвы, что боролись и кричали перед образом Червя…
— Именно Апоп, первый фараон гиксосов, послал экспедицию далеко на юго-запад, чтобы отыскать на целые столетия утерянный Ка-Харнэ, город, выстроенный самим Шаддам-Элем и его служителями, когда на заре времён они спустились в этот мир с Ураху. С поддержкой древнестигийских хроник руины этого града были найдены, и гиксосские солдаты рыскали среди камней, в итоге возвратившись в Кем с великим сокровищем – тремя Жемчужинами Земли, что были дающие жизнь яйца Шаддам-Эля и его миньонов.
Симон наблюдал множество бородатых, одетых в чёрную броню солдат; те производили раскопки посреди оплетённых джунглями руин из гигантских стен и башен тёмного камня. Они находили сияющие белые сферы из вещества, схожего с полированным мрамором; каждая сфера была немногим меньше длины мужской руки в диаметре…
— Жемчужины были принесены в этот самый храм и одна из них помещена глубоко в песок, где из неё вылупился и пошёл в рост Червь; ибо этот край очень похож на мир его предков – сухой, заброшенный мир необъятных пустынь. И пока он рос, то производил вещество-удобрение, которое одно способно поддерживать Жёлтый Лотос, чья пыльца продлевает жизнь и расширяет видение в тех, кто применяет её. Многие столетия никто, помимо жрецов этого храма, не принимали Лотосовую пыль и не знали о её секрете.
Странное беспокойство вкралось в видение Симона. В утверждении Туэрис имелась некая тёмная подоплёка. Тревожность рассеялась, когда её голос продолжил речь, вызывая новые видения.
— Более века Червь жил рядом с храмом, принимая участие в его церемониях. Жрецы называли его Шаи-урэт-аб, зная о том, что это была Судьба, которая однажды успокоит сердце мира. Когда звёзды расположатся в правильном порядке, Червь совершит ещё одно путешествие к Ка-Харнэ и разобьёт печати, которые Первобытные Боги поместили там, чтобы заточить Шаддам-Эля и его служителей.
Симон ощутил краткую дрожь страха. У него возникло мимолётное видение, в котором горы извергали огонь, оползни стирали с лица земли целые города, а земная кора трескалась, когда невообразимо огромные червеобразные твари, извиваясь, вырывались наружу из-под неё…
— Однако, по мере того, как Червь становился всё больше, он уже не мог оставаться в храме. – продолжал ровный голос Туэрис. – Он ушёл в пустыню и глубже закопался в пески, становясь всё громаднее и возвращаясь лишь для того, чтобы принять участие в наиболее важных церемониях. Паломники созерцали Шаи-урэт-аба с ужасом и говорили о нём в своих землях с благоговением, а также упоминали великий алтарный барабан, который сконструировали жрецы, чтобы призывать его из пустыни.
Однако два столетия после иноземного владычества хемиты поднялись и свергли своих правителей-гиксосов, выдворив их ещё раз на восток. И опять были восстановлены культы нильских богов, и Яхмос стал фараоном в Кеме. В потомках его династии был Эхнатон, что установил поклонение Свету, как реакцию на Нэфрен-Ка, что поклонялся Тьме. И вновь храмы стигийских богов были разрушены, за исключением одного, к которому люди боялись приближаться из-за присутствия Шаи-урэт-аба.
Со временем храм Шаддам-Эля был забыт людьми, не считая нескольких жрецов из места, ныне известного как Оракул Амона в северном оазисе. Паломники прекратили приходить сюда, и жречество, поддерживаемое запасами провизии, что посылали в тайне служители оракула, сократилось в числе. Но Шаи-урэт-аб достиг уже непомерной величины, вяло кормясь глубоко под песками и ожидая Времени Звёзд.
Прошла тысяча лет, и затем пришёл персидский царь Камбис со своими могучими полчищами, грабя и разоряя Кем от Авариса до южных катаракт. Будучи в Фивах, он слышал, что в Оракуле Амона хранятся несметные богатства, и потому отправил армию из пятидесяти солдат в пустыню, чтобы завоевать западный оазис.
«Армия, что пропала.» — подумал Симон. И вновь беспокойство слегка окрасило его видение. Тень страха, подтачивающая его, подобно червю…
— Персы нашли этот храм и осадили его. Они выбили дверь и поубивали всех жрецов, кроме одного, который навещал Оракул на севере. Затем они грабили и бесчинствовали, разбив образ Шаддам-Эля и осквернив его алтарь. Также они обнаружили Жемчужины Земли и, вообразив, что те имеют великую ценность, приготовились сделать ноги вместе с ними. Однако умирающий жрец смог ударить в алтарный барабан, и так Шаи-урэт-аб был призван из пустыни. Таким ужасным образом целая армия Камбиса была уничтожена, не считая нескольких солдат, оставшихся внутри храма, и те не решались выходить наружу, боясь Червя. Когда от Оракула вернулся жрец, лишь трое персов были живы внутри этих стен, и все они бормотали что-то, впав в безумие. Они умерли вскоре, вскрикивая в ужасе при воспоминании о том, чему они стали свидетелями.
Симон мог видеть громадное войско персов, раскинувшееся по восточной пустыне; люди были будто муравьи, что кишели, копошились и бессмысленно махали своими копьями и штандартами. Беззвучная волна ужаса, кажется, исходила от этой грандиозной бурлящей толпы. Пыльно-коричневые тучи, полные ветра и молний, надвигались с юга, и в их основании приближалось нечто вроде огромного движущегося холма, волны песка… Внезапно видение Симона прервалось; где-то глубоко в своём уме он решил, что не желает видеть больше.
— Единственного выжившего жреца звали Сэмати, — продолжал голос Туэрис, — в честь первого одноимённого жреца этого храма. Он взял в жёны женщину по имени Туэрис из амонийцев, и у них родилась дочь, которую они также назвали Туэрис. С этой поры жречество здесь стало наследственным, у каждой пары рождалось только одно дитя, и каждые жрец или жрица этого храма носили имена Сэмати или Туэрис. В каждом поколении самой Судьбой для хранителя храма находился супруг, и эта личность проходила посвящение в культ посредством Ритуала Пыли, к которому допускались лишь служители. Так память и надежда продолжают жить, до самого того дня, когда Шаи-урэт-аб не будет призван и послан, чтобы устранить охранительные печати, чтобы Древние могли подняться ещё раз и очистить землю от всего зла.
Вновь возникла тревожность. Симон видел себя и Туэрис, одетых в белые юбки и тёмные мантии, стоящих перед помостом и кубом из чёрного камня. С ними был ребёнок – девочка, чьи черты имели схожесть с ними обоими. Они полюбили друг друга, и их дочь хранила торжественное молчание в своём понимании великой ответственности, что ложилась на неё. Её наставляли в поклонении Жемчужинам, обучали их предназначению… Вот она уже стала прекрасной женщиной, и её тёмные глаза были окрашены сине-зелёным оттенком, как у её матери. Родители её ушли из храма и жили теперь в оазисе Амона или Александрии; она же, новая жрица, жила в храме одна, ожидая времени, когда Судьбой ей будет послан супруг…
Беспокойство возрастало по мере того, как он видел проходящие мимо поколение за поколением, и это происходило слишком быстро, чтобы можно было сосчитать их. Наконец, Симон узрел, как земная кора начала раскалываться, когда монструозные твари стали пробиваться на поверхность!
Видение пропало, не считая того, что он по-прежнему ясно видел комнату через закрытые веки – ровное пламя лампады, его блики, отражающиеся от золотых кубков и окрашенной стеклянной посуды…
«Нет! Нельзя позволить, чтобы подобное будущее наступило.»
С этой мыслью пришло понимание – восприятие – что оно и не обязано свершиться. Будущее, в отличие от прошлого, множественно и неопределённо. Симон видел два пути, две последовательности возможностей, что лежали перед ним. Один путь вёл к девочке и, в конце концов, к Червям, которые пожрут землю, а другой вёл через пески к северному оазису и затем – к туманным странствиям вовне. Оба этих пути ветвились из точки в недалёком будущем, находившейся в большом зале с помостом и кубом. Он не мог ясно видеть эту точку, либо не хотел этого. Его видение было заблокировано ужасом, подобному тому, который он ощущал, пока созерцал мятущиеся персидские полчища.
И вот вещество исчерпало себя, видения стали меркнуть…
— Теперь тебе надо поспать, чтобы проснуться освежённым… муж мой.
Голос Туэрис затих. Он больше не видел её лица, как и комнаты вокруг себя. Его разум соединился с телом в релаксации, погружаясь во тьму подлинного и лишённого видений сна…
* * *
Равенний Каска с удовлетворением обозревал свою когорту. Все были наготове для марша. Солнце скрылось за дюнами на западе, и воздух быстро терял свой жар в собирающихся сумерках.
— Уже прошёл час, как они вышли за самаритянином. – сказал один из его товарищей-центурионов.
Каска кивнул.
— Мы в самом скором времени отправимся им вслед. Но сперва приведите ко мне этого проводника, Ангвикула.
Центурион отсалютовал, ударив себя в нагрудник, после чего удалился. Несколько минут спустя он вернулся с маленьким бородатым кочевником. Проводник выглядел растерянным, даже несколько испуганным.
— Что происходит? – спросил он. – Я слышал, что Рабдос и несколько других солдат с ним ушли на поиски самаритянина.
— Именно так, змеёныш. Они решили, что им более не нужна твоя помощь.
Ангвикул испытал внезапный приступ ужаса. Ему не понравилось выражение на шрамированном лице этого Равенния Каски – как и истории, которые он слышал о его брутальной жестокости.
— Что… что вы имеете в виду?
Каска ухмыльнулся. Его глаза от этого сузились, а черты лица сделались более плоскими.
— Не смотри так огорчённо. Командир Скутула сказал, что тебе нужно заплатить твою долю.
Он отвязал от пояса большой кошель и небрежно кинул его наземь. Кошель звякнул.
— Мои… мои благодарности, благородный Каска. – Ангвикул сделал быстрый, нервный поклон, затем ссутулился и схватил мешочек. – Я рад, что имел возможность услужить вам. Vale!
— Обожди. Ты что, даже не хочешь пересчитать свои деньги? Мы ведь можем обмануть тебя, насколько тебе должно быть известно.
— Я знаю, что вы не будете этого делать, сир.
Каска хихикнул.
— Мне нравится такая степень доверия. Ты оказал нам великую помощь в переходе через эту пустыню, Ангвикул. Ты и эта счастливая звезда там наверху.
— Звезда?
— Ага. – Каска указал на юго-восток, где звёзды Южных Рыб начинали мерцать на фоне углубляющейся синевы небосвода. – Яркая такая, вон там.
Ангвикул поглядел вверх.
— Счастливая? Но это же Фум-аль-Хут, Пасть Рыбы-чудовища…
Каска вонзил свой кинжал под челюсть Ангвикула, минуя нёбо, глубоко в его мозг. Мгновение мускулистая рука центуриона удерживала тело в вертикальном положении, подобно насаженной на вертел кефали, затем позволила ему упасть на песок.
— Итак, это была не твоя счастливая звезда, э, Ангвикул? Что ж, сиё демонстрирует, что ты никогда не знаешь, что Судьба тебе преподнесёт в дальнейшем. – Каска поднял кошель и привязал его обратно к поясу. – Но мы присмотрим за тем, чтобы твои деньги были потрачены как следует, когда вернёмся назад в Александрию, клянусь Бахусом! А теперь, — он повернулся к упорядоченной когорте, поднял руку и указал на запал, — теперь, парни, мы маршируем – ради золота императора Гая!
* * *
Когда Симон рывком проснулся, то уже знал, что проспал многие часы. Лампада догорела, однако свет от факела в коридоре просачивался сквозь занавешенный дверной проём. Он встал и стал пробираться через комнату в освещённый проход. Его голова была ясной, все его чувства обострены. Наркотик не оставил после себя никаких пост-эффектов.
Он прошёл в комнату с водой и омылся. Затем, когда он вернулся в комнаты Туэрис, то обнаружил, что она ждёт его там, высокая, стройная и прекрасная в своей простой белой тунике и тёмной мантии. Чёрная голубка уже опять восседала на её плече.
— Подойди ко мне, Симон.
Он сглотнул, онемев на мгновение при виде её красоты. Она улыбнулась.
— Туэрис, — наконец произнёс он, — ты говорила со мной в моих видениях?
Она покачала головой.
— Это был твой собственный ум, расширенный Пылью, что говорил с тобой. Но я разделала это с тобой, Симон, в своих видениях. Всё это, прошлое и… будущее…
— Это не должно случиться. – твёрдо сказал он. – Туэрис, я не могу позволить этому произойти!
— И всё же это случится, ибо Судьба послала тебя и не может быть отменена. Тем не менее, я могу понять, почему ты колеблешься и отступаешь. Это изменится, и уже скоро. Ты избавишься от страха и познаешь чудо. Разве не было такого момента в нашем общем сне, Симон, когда ты чувствовал поток любви, текущий между нами?
«И ребёнок», — подумал он. – «Прекрасная темноглазая девочка, которая не будет существовать до тех пор, пока…»
— Идём, Симон, надевай свой плащ и следуй за мной.
Он подчинился; Туэрис взяла его за руку и увлекла за собой по коридору, затем они свернули в более узкий боковой проход. Наконец они поднялись по крутой лестнице, что заканчивалась платформой перед голой стеной. Из коридора сюда проникало немного света, однако он услышал тихий лязг металла об камень, означавший, что Туэрис сдвинула пустой крепёж от факела на стене. Часть глухой стены отворилась наружу, и Симон увидел звёзды, мерцающие в ночном небе. Туэрис вышла из проёма, и Симон последовал за ней. Песок и галька зашуршали у него под ногами булыжники громоздились чёрными тенями тут и там; и Симон осознал, что стоит на верхушке скальной формации, внутри которой был вырезан храм. Выпуклая луна клонилась к западу, купая пустыню в призрачном свете, а на востоке уже показался первый бледный намёк на рассвет.
— Итак, Куру, — сказала Туэрис, — лети же скорее к Оракулу Амона. Передай нашим братьям радостные новости, что у нашего святилища отныне есть жрец.
Чёрная голубка мягко проворковала, затем взмыла в воздух и полетела на север, быстро исчезнув в сумерках. Симон слегка содрогнулся.
— Теперь же смотри туда, Симон.
Он повернулся и вгляделся в южную часть неба. Звёзды Карины сместились к западу, Канопа перекрывала остальные, подобно сверкающему алмазу на фоне глубокой индиговой синевы ночи. Однако Туэрис указала на юго-восток, где восходили тусклые звёзды Головы Гидры.
— Почему ты показываешь мне эти звёзды, Туэрис?
— Та звезда – Глаз Гидры. Вполне уместно, что мы должны созерцать их во время первого рассвета нашего союза, ибо это звезда нашей судьбы. Это солнце, чьи лучи омывают песчаные пустоши Ураху, мира, откуда пришли те, кому мы ныне служим.
«Я не могу служить им.» — подумал Симон. – «Она хочет сделать меня частью разрушения мира. Почему же я не могу испытывать к ней ненависть?»
Туэрис протянула руки навстречу звезде, словно бы в мольбе. Тёмная накидка упала с её плеч, оставив её стройным бледным отблеском под луной. Симон не ощущал никакого зла в её грациозной осанке, её спокойных, огранённых луной чертах лица.
«Шаддам, икрис ко Урах, нэ мабэлэ котумус талай…»
Он не понял ни одного пропетого ею слова, однако осознал, что это была какая-то молитва, восхваления. Вне сомнений, она говорила на древнем наречии Стигии, известном лишь нескольким посвящённым жрецам и учёным. Внезапное стремление сбежать из этого места овладело им. Он повернулся лицом к светлеющему востоку; солнце вскоре взойдёт над теми далёкими, окрашенными румянцем дюнами, чтобы вновь запечь пески…
Вдруг он издал возглас удивления. Там, на гребнях тех дюн, были люди, отдалённые чёрные фигуры на фоне утреннего света. Солдаты, доспехи и оружие которых блестели по мере того, как приближались их ряды целыми десятками; нет – целыми сотнями!
to be continious...
