После некоторого перерыва нашёл себе очередной большой проект. Ричард Тирни мне и так нравился — достойный последователь Роберта Говарда, отлично уловивший его дух и, разумеется, обладающий собственным стилем и характером. А тут ещё ludwig_bozloff занялся переводами его цикла о Симоне Маге, три рассказа уже сделал, в его колонке по тэгам Симон из Гитты и Тирни можно ознакомиться с уже готовыми.
В итоге договорились, что Илья будет переводить египетские рассказы Симона, а я все остальные. На фото содержания сборника подчёркнутые — те, что он выбрал себе в работу, три, как уже сказано, готовы. Сборник большой, надолго хватит. Пока же для начала и понимания что нас ждёт, публикую вводную статью Прайса из него. Чистый язык, много стихов, приятно работать.
Об авторе
Ричард Л. Тирни (1936 — 2022) — поэт, автор и редактор приключенческой фантастики, работающий преимущественно в жанре темного фэнтези. С юных лет он был поклонником и исследователем творчества Г. Ф. Лавкрафта, Роберта Э. Говарда, Кларка Эштона Смита и других великих представителей эпохи pulp fiction. В 2010 году он был номинирован на премию Ассоциации поэзии научной фантастики Grandmaster Award.
В 1961 году Тирни получил степень по энтомологии (колледж штата Айова) и много лет служил в Лесной службе США в нескольких западных штатах и на Аляске. Будучи изрядным охотником до археологических руин, он много путешествовал, особенно в Мексике, Центральной и Южной Америке. Многие из идей и образов, которые он использовал в своих рассказах, были навеяны его обширными путешествиями. Его основные произведения и стихи входят в сборники "Собрание стихов" (Collected Poems 1981, Arkham House), «Дом жабы» (The House of the Toad, 1993, Fedogan and Bremer), "Барабаны Хаоса" ("The Drums of Chaos" 2008, Mythos Books), и "Дикая угроза и другие поэмы ужаса" (Savage Menace and Other Poems of Horror 2010, переиздание 2021, P'rea Press). В последние годы жил в своем «отшельническом» доме среди кукурузных степей на севере Айовы.
Тирни не слишком хорошо известен русскоязычному читателю, и лишь немногие его произведения переводились на русский язык, а тем более издавались большими тиражами. Однако его вклад в Мифы Ктулху велик — отдавая предпочтение фэнтезийному сеттингу, он написал несколько произведений в мирах Роберта Говарда, а также дополнил Гиперборейский цикл множеством стихотворений и монументальным «посмертным соавторством» с Кларком Эштоном Смитом — рассказом о приключениях молодого чародея Эйбона «Утрессор». Помимо прочего, Тирни являлся автором нескольких романов по Мифосу — «Ветры Зарра», «Дом жабы» и «Барабаны Хаоса». Важной частью его творчества является цикл рассказов о Симоне из Гитты, представляющий собой качественную смесь Мифов Ктулху и гностической традиции.
Но настоящей «бомбой» для своего времени стало эссе Тирни «Мифы Дерлета», в котором он раскритиковал использованный Дерлетом подход к концепциям Лавкрафта. Именно на это эссе так яростно ссылается Джоши в своих критических работах, повергая несчастного Дерлета в прах. Что до самого Тирни, то, отругав Дерлета за привнесение христианских мотивов в Мифос, он не побоялся привнести мотивы Мифоса в христианство уже в своих работах.
Введение:
Меч Аватара
К горе Синай
Суровая гора, взошёл я на твой склон,
Громов раскатами на небе устрашён,
Под туч короной тёмной, землю скрывшей
И разум жуткими догадками смутившей
Громов раскатами на небе устрашён,
Я чую под тобой чудовищных творений,
Чей сонм однажды будет возрождён
И прекратит поток безумных сих видений!
Я чую под тобой чудовищных творений,
Они мрачны и полны ненавистью злой,
Хотят темницы разнести до оснований
И вознестись, и уничтожить род людской.
Они мрачны и полны ненавистью злой,
Когда-нибудь они очнутся и восстанут,
Чтоб сокрушить сей мир гигантской булавой
И в тёмных небесах его осколки разбросают.
— Ричард Л. Тирни
Мифос Тирни
Ричард Л. Тирни наиболее известен своими рассказами героического фэнтези о Симоне из Гитты и романами, написанными в соавторстве с Дэвидом К. Смитом о Рыжей Соне — персонаже Роберта Говарда и Роя Томаса, а также умелой стилизацией говардовского героя Брана Мак Морна, «Ведьмы туманов», написанной в соавторстве с Д. Смитом. Он едва ли не уникален в своём умении воплощать красочное действо, лежащее в основе фантастики Говарда, и в характерной для неё трагической, кроваво-закатной величественности.
Однако в кругах исследователей Лавкрафта Тирни больше всего запомнился своим эпохальным эссе 1972 года «Мифос Дерлета» (впервые опубликовано в книге Мида и Пенни Фриерсон «ГФЛ», а теперь доступное и в моем сборнике «Ужас этого всего», а также в книге Даррелла Швайцера «Открывая для себя Лавкрафта»). В этом эссе он делает четкое различие между структурой мифоса, привнесенной Августом Дерлетом, и весьма отличающимся от него изначальным видением Лавкрафта. Лавкрафт рисовал повествовательную вселенную, в которой человечество было шуткой или ошибкой, кусочком мусора, который неизбежно будет растоптан великими космическими силами, безразличными к нашему ничтожному существованию. Дерлет ввел более традиционную схему борьбы добра со злом. Лавкрафт явил свой нигилизм в образе Великих Старцев, но Дерлет добавил к ним пантеон Старших Богов, дружественных человеку, и сделал Старцев их мятежными слугами, проводя явные параллели с христианской драмой спасения. Ктулху и Азатот были Сатаной и Вельзевулом, Ноденс был Иеговой. Дерлет также скомпрометировал абсолютную чужеродность лавкрафтовских Старцев, ассоциируя их не только с христианскими, но и с другими мифами, особенно полинезийскими. Противостоя этим нововведениям, Тирни стремился восстановить устрашающий нигилизм Лавкрафта и совершенно иной характер его Старцев. Дирк У. Мозиг развил идеи Тирни в другой знаковой статье «Г. Ф. Лавкрафт: Мифотворец» (в книге С. Т. Джоши «Г. Ф. Лавкрафт: Четыре десятилетия критики», 1980). Результатом стало целое движение критики, в основу которого легли исследования творчества Лавкрафта.
Даже у величайших первооткрывателей часто есть свои предвосхитители, и многие поклонники мифоса и лавкрафтоведы, похоже, не заметили, что первым, кто вбил клин между Лавкрафтом и Дерлетом, был Лин Картер в своей книге «Лавкрафт: Взгляд за пределы мифов Ктулху». Но похоже, что это дерево упало в глухом лесу, и никто этого не услышал, потому что Картер в своих собственных произведениях точно так же игнорировал различия, которые сам так тщательно очерчивал. Он признавал Дерлета как новатора, но ему нравились эти новации! Картер не был зациклен на убеждении, что только Лавкрафт ортодоксален. Когда Тирни рубил дерево топором, все могли это слышать, но на самом деле то был выстрел Мозига, который услышал весь мир (по крайней мере, мир лавкрафтианства). Возможно, это было связано с тем, что Тирни, расчистив пропасть между Лавкрафтом и Дерлетом, решил её преодолеть!
Как и Лин Картер, Ричард Тирни считал, что при правильном подходе новые элементы, введённые Дерлетом, могли бы сработать лучше, чем это удалось самому Дерлету в его рассказах, которые, по его собственному признанию, он небрежно выдавал на-гора в качестве наполнения для «Weird Tales». Например, возьмем предполагаемую преемственность между мифосом Ктулху и христианским мифом. Проблема в рассказах Дерлета заключалась в его склонности уподоблять миф Ктулху христианским мифам, со спасениями «богом из машины» ангельскими «звездными воинами» и Старшими Богами в форме библейских огненных столпов. Так почему же, рассуждает Тирни, не поступить наоборот? Почему бы не уподобить христианскую мифологию мифосу Ктулху? Будучи скептиком-рационалистом и вольнодумцем, Тирни уже тогда полагал раннее христианство просто еще одной древней мистической религией, возросшей на той же богатой почве античных мифов и суеверий, так что такой переход был вполне естественен. В рассказах, представленных в данном сборнике, вы найдете множество примеров лавкрафтианского взгляда на христианство и Библию, но, пожалуй, самые драматичные и шокирующие примеры можно встретить в романах Тирни «Ветры Зарра» и «Барабаны Хаоса», где библейский Яхве отождествляется с Йог-Сототом, а Иисус становится аватаром Великих Древних, подобно Уилбуру Уэйтли*.
*Персонаж рассказа Лавкрафта «Ужас Данвича», также упоминающийся в произведениях его последователей.
Рамки добра и зла, навязанные Дерлетом? Тирни понял, что все, что нужно сделать — это перенести акцент с христианского детерминизма, при котором победа Света предрешена, в сторону манихейского дуализма, в котором происходит подлинная борьба между Светом и Тьмой, без уверенного исхода. Это возвращает зверю зубы — больше нет никакой подстраховки. Даже дерлетовское ассоциирование лавкрафтовских Старцев с традиционной схемой духов стихий (особенность, заимствованная у Фрэнсиса Т. Лэйни) не кажется таким банальным, если рассматривать его так, как это сделал Тирни, с точки зрения зороастризма, который наделял эти элементы теологическим значением, и гностицизма, где стихии, стойхейя**, воспринимались как злобные приспешники Демиурга, силы, угнетающие избранных. Короче говоря, Тирни удалось трансмутировать Дерлета обратно в Лавкрафта!
**Στοιχεῖα – стихии, первоначала в древнегреческой метафизике.
Жизнеописатель Симона
Помнится, много лет назад я читал, что когда местный калифорнийский телеканал объявил, что будет показывать ранний фильм Пола Ньюмана «Серебряная чаша», Ньюман выпустил объявление на всю страницу с просьбой к публике не смотреть эту чертову штуку. Ньюман, похоже, стыдился старого фильма, который, по сути, был не более чем прославленный фильм-пеплум, отражающий всё тот же сентиментальный религиозный бум 1950-х годов, который также подарил нам «Рабыню из Вавилона» и «Деметрия и гладиаторов». Черт возьми, «Серебряная чаша» была не так уж плоха. И уж тем более не настолько плоха, как «План 9» религиозных фильмов — «Саломея», абсолютное днище среди всех библейских блокбастеров.
Хорошо, что Ричард Тирни успел посмотреть «Серебряную чашу» за несколько лет до того, как Ньюман попытался прикрыть свой зад, потому что Тирни был заинтригован и впечатлен, но только не Ньюманом, а Джеком Пэлансом, изобразившим вдохновенного шарлатана Симона Мага, Симона Чародея, который в конце концов пал жертвой собственной аферы и погиб с гордыней Икара, когда попытался впечатлить императора Нерона, пролетев по воздуху. Когда в один прекрасный день Тирни решил использовать таинственного Симона в качестве основы для серии приключений в стиле меча и колдовства, Симон Пэланса все еще казался ему настолько масштабным, что Тирни не мог думать о нем никаким иным образом. Поэтому Симон, с которым вы познакомитесь на последующих страницах, описывается в терминах, призванных тонко намекнуть на угловатого, с крепким костяком и почти азиатскими чертами лица молодого Джека Пэланса.
Следующие два раздела вводной части посвящены довольно подробным деталям исторического прошлого персонажа Симона, а также гностическим доктринам, которые он, по преданию, исповедовал. Вы можете пропустить эти разделы, поскольку рассказы Тирни сами по себе достаточно понятны, но тем, кого заинтересовали намеки на нечто большее, разбросанные автором тут и там, стоит прочесть последующее.
I.
Исторический Симон Маг
Легенда
Вожди арабов в страхе предостерегли
О месте том, что я искал – там бастион
Великой сущности, чьим домом был огонь,
Горящий на вершине, тварь, чей лик
Невыносим для взглядов всех живых,
Тварь ночью лезет из расплавленных трясин,
Чтобы воссесть на черный пик среди вершин
Или голодная, сочится вниз, на чей-то вскрик.
Рекли арабы, что та сущность не с Земли
И не с миров, известных людям испокон,
Древней Аллаха тварь, на свет произвели
Её чудовища, за гранью всех времён.
В былые времена её сюда привлёк
И бросил всем на страх какой-то чёрный рок.
— Ричард Л. Тирни
Симон Самаритянин
Кто он, кем он был, Симон Маг? Он является выдающейся фигурой в западной эзотерической традиции или, по крайней мере, в западных эзотерических легендах. Он появляется внезапно, как уже хорошо известная фигура, в ряде документов второго века нашей эры, таких как «Деяния апостолов», труды Юстина Мученика, а также Климентиновы Гомилии и Признания. Позднейшие ересиологи полагают его отцом гностической ереси.
Симон изображается как самаритянин. Самаритяне являлись потомками древних племен северного еврейского царства Израиля и были названы так по имени своей столицы, Самарии. После смерти тирана Соломона северные племена отделились от Давидовой конфедерации Израиля (на севере), Иудеи (на юге) и Иерусалима (на границе). Им надоела династия Давида и Соломона, и в дальнейшем израильтяне/самаритяне не особо нуждались в традициях Иудеи (или иудаизма). Это означало, что их форма иеговистской религии развивалась параллельно с иудаизмом на юге, по мере того, как последний развивался под руководством Ездры, сектой фарисеев и их преемников, раввинов. Таким образом, и самаритяне, и иудеи осуждали друг друга как еретиков. Хасмонейские цари, получив столетнюю свободу от селевкидской империи Антиоха IV Эпифана, направили своё внимание внутрь страны, обратив мечами «Галилею язычников» в иудаизм и разрушив самаритянский храм на вершине горы Гаризим.
Евреи утверждали, что после того, как Израиль был поглощен Ассирийской империей в седьмом веке до нашей эры, завоеватели завезли в страну множество иноземных колонистов, которые вступали в браки с израильтянами и смешали свой политеизм с поклонением Яхве. Это дало повод отвергнуть самаритян как неевреев, точно так же, как ортодоксальные раввины в современном Израиле отрицают, что реформистские евреи являются евреями. Было ли что-то в этом выискивании поводов для придирок? Скорее всего, нет. Это всего лишь ретроспективный взгляд на историю, поскольку, несомненно, в седьмом веке и Израиль и Иудея были преимущественно политеистическими. Еврейский монотеизм представлял собой форму позднего развития, впервые появившись в Книге пророка Иеремии и Второй книге Исайи в шестом и пятом веках. После этого он долгое время оставался уделом меньшинства (см. Маргарет Баркер, «Великий ангел: Изучение второго бога Израиля», 1992). Таким образом, самаритянское многобожие не имело какого-то особого значения. Обе враждующие сестринские религии в конце концов стали по-настоящему монотеистическими, вероятно, примерно в одно и то же время, к концу первого века нашей эры, хотя и тогда все еще можно было бы найти остатки приверженцев этой старой политеистической религии.
Чем самаритянство отличалось от зарождающегося иудаизма? Одним из главных моментов было представление о грядущем избавителе. Хоть и не все евреи ожидали, что царь (Мессия, или «помазанник», т. е. царственный) возобновит династию Давида (Джеймс Х. Чарльзворт, «Мессия», 1992), но самаритяне не задумывались об этом вовсе. Они отреклись от дома Давида, так к чему же им мечтать о его восстановлении? Вместо этого они ожидали появления Тахеба, «восстановителя» (см. Иоанн 4:25), пророка, подобного Моисею, которого они видели предсказанным во Второзаконии 18:15. В последующие века это ожидание трансформировалось в надежду на второе пришествие первоначального Моисея (Джон Макдональд, «Теология самаритян», 1964).
Эти две веры различались также по части того, что из Священного Писания следует считать каноничным. Иудейский перечень официально одобренных писаний со временем вырос до большого списка, который также является протестантским Ветхим Заветом (католический и православный Ветхий Завет длиннее, поскольку учитывает содержание Септуагинты, греческого перевода еврейских писаний, которым пользовались эллинизированные евреи за пределами Палестины). С другой стороны, самаритяне признавали только Пятикнижие, так называемые Книги Моисея (Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие). Иисус Навин был для них почти так же важен. Однако если отвлечься от Иисуса Навина, то почти всё в Ветхом Завете так или иначе связано с царским двором и храмовой иерархией Иерусалима, следовательно, все эти южные вещи не представляли интереса для северных самаритян. Протестанты тоже не тратят много времени на изучение папских энциклик, если вы ещё этого не заметили.
В своей версии Симона Ричард Тирни дважды дистанциирует его от иудаизма, сделав его не только самаритянином, но и родом из Гитты, древнего Гата, одного из пяти великих филистимских городов-государств, которые ранее породили другого великого эпического героя, могучего Голиафа. (По иронии судьбы, лишь в пошлых фильмах-пеплумах Голиаф вновь в какой-то мере вернул себе добиблейский статус героя!)
Секта самаритян до сих пор существует в современном государстве Израиль, хотя это всего лишь крошечная группа, насчитывающая несколько сотен человек, этакий доживший до наших дней живой реликт.
Святой Симон
В Новом Завете самаритяне упоминаются всего в нескольких местах, и только поэтому большинство из нас вообще хоть что-то слышали о них. Матфей 10:5 предупреждает миссионеров не ступать на территорию самаритян, а Лука сочинил великолепную притчу о добром самаритянине (10:29-37) и приписал ее Иисусу (так же как и эпизод о благодарном самаритянине, Лука 17:11-19), являющий однозначно положительный образ, который в одиночку оказался ответственен за то, что слово «самаритянин» стало синонимом человека, лезущего из кожи вон, чтобы помочь другому в беде. В Евангелии от Иоанна 4.7-9, 20-24 упоминается и высмеивается детская неприязнь, которая разделяла иудеев и самаритян до такой степени, что они считали столовую посуду друг друга ритуально нечистой!
В продолжении Евангелия от Луки, «Деяниях апостолов», Филипп, один из семи лидеров эллинистических христиан, проповедует в Самарии и обращает всю столицу в веру в Иисуса (Деян. 8:5-8 и далее). Вот тут-то и появляется Симон. Лука, создатель Книги Деяний, рассказывает, что когда Филипп пришел в город, он обнаружил, что религиозное пробуждение уже началось. Весь город был полностью очарован неким Симоном, магом, который утверждал, что он – Великая Сила, то есть Божество, явленное во плоти, и это утверждение он подтвердил, сотворив удивительные чудеса (Деян. 8:9-11). Похоже, что Лука начинает переписывать традиционную историю именно с этого момента.
Другие христианские источники в большей степени сохранили первоначальную форму легенды. Различные ересиологи рассказывают, что Симон путешествовал с женщиной по имени Елена, которую он спас из борделя. Она была его вечной родственной душой, существовавшей в божественной Плероме, небесном мире Света и Духа, как Энноя или Эпиноя, Первомысль, (практически та же идея, что и персонифицированная Госпожа Мудрость в Притчах 8, Книге Премудрости Сираха 1 и Мудростях Соломона 7). Таким образом, она и Великая Сила составляли сизигий («связанную» пару). Она с самого начала была затеряна в болоте материального мира (зловещего творения пагубных архонтов, «Правителей»), и только ее духовная мудрость поддерживала жизнь в этом мире. Именно ради ее спасения Великая Сила снизошла до того, чтобы войти в темный мир материи.
Этот миф о спасении, весьма характерный для гностицизма в целом, подразумевал, что те, кто последовал за Симоном и усвоил его тайное знание (гнозис), будут спасены после смерти. Так, душа Елены символизировала божественный Свет Мудрости, который рассыпался на миллионы искр и разлетелся по всему материальному миру. Можно предположить, что бывшая блудница Елена воплощала в себе наибольшую концентрацию этой Мудрости, но вокруг существовало множество других, оцепеневших и обеспамятевших искр, таившихся в душах избранных, тех, кто имел уши, чтобы услышать гнозис Симона. Благочестивые люди знают, что в них сокрыта искра божественной славы, и они стремятся освободить ее от плотского перевоплощения с помощью медитативных упражнений, аскетизма и отказа от телесных удовольствий. Некоторые редкие гностики избирали путь левой руки и искали освобождения в либертинском антиномизме: «Делай, что хочешь — вот весь закон***». В любом случае, суть заключалась в том, чтобы провозгласить свою независимость от мирских законов правительства и религии, поскольку они были всего лишь творениями неизвестных правителей этого мира, злых архонтов, одним из которых был ветхозаветный Яхве (Иегова).
***Любимая цитата британского мага-хаосита А. Кроули, кстати, считавшего себя реинкарнацией Симона-волхва
Любовь сильнее смерти
Почему же Великая Сила воплощалась неоднократно? В конце концов, божественные искры просто были вынуждены перевоплощаться, ибо были погружены в неведение о своем истинном небесном происхождении и предназначении. Будучи божественными по своей природе, они не могли по-настоящему умереть, но до тех пор, пока не обрели просветления, они также не могли избавиться от скверны плоти и вернуться в Плерому. Однако Симон, разумеется, не разделял этого невежества. По примеру бодхисаттв Махаяны буддизма, он добровольно принял на себя бесчисленные перерождения в этом мире, чтобы найти и спасти то, что было утрачено: Елену, Энною, символ души Избранных.
Должно быть, это был намек знающему читателю, но, кроме того, подобно прочим ересиологам второго века, Лука решил опуститься до уровня оскорбительного поливания грязью вместо рационального опровержения. Автор Евангелия Иоанна 4:16-18 также, похоже, намеренно допускает ошибку, когда изображает самаритянку, как женщину, у которой было пять мужей, а теперь она живет с тем, кто вообще не является её мужем. По-видимому, тут имеется в виду Елена Симонитянка, ее сексуальная эксплуатация по меньшей мере в пяти предыдущих воплощениях и ее связь с Симоном Магом в настоящем. Инсинуации о том, что Елена все еще остаётся шлюхой, а Симон открыто живет с ней во грехе, легко распознаются как типичное полемическое поношение. Именно по той же причине ранние отцы церкви изображали Марию Магдалину как одержимую демонами и проститутку, считая ее еретичкой (см. мою статью «Мария Магдалина: Гностический апостол?», «Грааль», выпуск 6, № 2, июнь 1990 г.).
Вы увидите, что Ричард Тирни взялся за эту тему поиска Симоном своей истинной пары в образе Елены через реинкарнации, беспорядочного, как погоня за болотным огоньком, и сделал ее центральной в своей эпопее о Симоне.
Грешный Симон
Говоря об очернительстве, мы можем сделать паузу и отметить, что само прозвище Симона — Маг, Волхв, является еще одним примером. Как показали антропологи, «магия» ничем существенным не отличается от «чуда» в культурах, которые верят и в то, и в другое. Разница заключается скорее в оценке: «Мой сверхъестественный подвиг — чудо; твой сверхъестественный подвиг — магия». Таким образом, называние Симона магом просто означает, что у него была репутация чудотворца, и что кто-то хотел представить эту репутацию в неприглядном свете. Точно так же Иисус изображается как магический фокусник в различных памфлетах вроде «Толедот Йешу», посвящённых еврейской антихристианской полемике. Как вы увидите, Тирни делает Симона беглым гладиатором, который выучился некоторым сценическим умениям и фокусам наподобие Гудини, но при этом также и впрямь взаимодействует с Великими Силами.
Если слово «волхв» было позорящим термином, то и эпитет «самаритянин» стал синонимом «еретика», как в случае с Иоанном, когда противники Иисуса оскорбляли его: «Разве мы не правы, говоря, что ты самаритянин и что в твоём распоряжении есть бес [то есть, ты еще и маг]?» (Иоанн 8:48).
Аналогичным образом то, что Симона называли самаритянином, скорее всего, означает просто «Симон еретик». Что это за ересь? Мы уже видели, что различные авторы второго века приписывают ему притязания на воплощение Великой Силы. Майкл Гоулдер соглашается с этим и даже утверждает, что само понятие воплощённого Бога было заимствовано христианами у симониан.
II. Гностицизм
Яхве
«То место — смерть!» — арабский вождь остерегал,
Но я, презрев его слова, всё шёл дивясь,
К вершине мрачной, туч и грома не страшась,
Крутой гранит её пред мною восставал,
Здесь, где исток легенд седой горы Хорив,
Я шёл всё ввысь, без отдыха, как ломовик,
Пока пред мной, за гребнем, не возник
Шипящей серы кратер, путь мне преградив.
Я на кипенье облаков над головой взирал,
Подобных змеям, что решили разползтись,
И вдруг раздался глас, гремящий как обвал:
«Разуйся, ниц пади, и предо Мной склонись!»
Я развернулся убегать, но вдруг застыл, едва
Из ямы серной поднялась чудовищная голова.
— Ричард Л. Тирни
Чужаки в чужой стране
Гностицизм был пессимистическим мировоззрением, которого придерживались те, кто ощущали себя чужаками в чужой стране, изолированными и превосходящими окружающих их лентяев и глупцов (об этом см. Йонас, «Гностическая религия», эпилог в издании 1963 года, и Э. Р. Доддс, «Язычники и христиане в беспокойную эпоху», 1970). Это было также изобретательным ответом на извечную проблему теодицеи – снять с Бога ответственность за все зло в мире. Как может мир быть творением праведного Бога и как может Бог быть ему судьей? Откуда столько трагедий и зла? Гностики решили разрешить эту дилемму, утверждая, что истинный Бог, неведомый, скрытый в полноте (плероме) непостижимого света (1 к Тимофею 6:16), не создавал мир. Вместо этого он испустил из себя целую серию парных божественных сущностей (сизигий). В конце этого процесса возникла единая божественность, София (Мудрость). Она чувствовала себя отчужденной от Божества, от которого из всех божественных сущностей (айонов) она была наиболее далека. Она также была разочарована тем, что у нее не было партнера, с которым она могла бы породить новых айонов.
К этому моменту божественная сущность заканчивалась, как видеокассета десятого поколения, поэтому, когда Софии удалось самостоятельно произвести на свет потомство, путём непорочного зачатия и рождения, результатом этого события стало грубое и злобное существо, названное Демиургом, то есть Творцом, Плотником или Ремесленником. Этот персонаж был заимствован у Платона, который постулировал его как мифическое связующее звено между философскими категориями вечной материи и вечного духа. Небесные боги были слишком отстраненными, чтобы участвовать в творении, оставляя это Демиургу, чья работа заключалась в том, чтобы беспрестанно придавать подобия вечных Форм, духовных прообразов всего сущего, кускам неустойчивой изменчивой материи до тех пор, пока они не смогут ее удерживать.
Гностики, находившиеся под сильным влиянием аллегорического эллинистического александрийского иудаизма, интерпретировали повествования из Книги Бытия о творении и грехопадении в платоновских категориях, как и Филон Александрийский. Их шокирующим результатом стало отождествление Демиурга со злом и одновременно с еврейским Богом Яхве/Иеговой!
Шизоидный Творец
Демиург, подражая высшему Божеству, о котором он, однако, ничего не знал, приступил к созданию материи и ряда материальных существ, своего рода имитаций, вроде куличиков из песка, долженствующих стать эквивалентом Плеромы Света. Он создал мир, но тот был инертным и хаотичным («безвидным и пустым»). Чтобы начать действовать, он сумел украсть часть духовного света из Плеромы. В зависимости от того, какой гностический текст вы возьмёте, это могло быть сделано путем подстережения и расчленения другого айона, Человека Света, Сына Человеческого или Первочеловека (= зороастрийский Гайомар, упанишадский Пуруша, Первочеловек из IV Книги Ездры 13:1-4). Или же, возможно, свет исходил от отражённого образа Софии, которая наклонилась, чтобы заглянуть в темный омут новосотворённой бездны материи. В любом случае, Демиург и его злые помощники, архонты (основой коих послужили падшие Сыны Божьи или ангелы из еврейских апокрифических версий Бытия 6:1-6) использовали эти искры иномирного света как нечто вроде ДНК, чтобы запрограммировать самовоспроизводящийся порядок в мертворожденном космосе материи.
Трюк сработал. Как поется в одной из старых песен группы Carpenters – «Demiurges», известной также как «Close to You»: «В тот день, когда ты родился, ангелы собрались вместе и решили воплотить мечту в жизнь, поэтому они насыпали лунную пыль в твои золотые волосы и звездный свет в твои голубые глаза». Но они так и не смогли заставить эту чертову штуку двигаться. Вот тут-то и пригодился похищенный свет. Свет, украденный у небесной Евы (Ева уже была богиней в Иерусалиме, Греции, Фригии и у хеттов задолго до того, как Книга Бытия низвела ее до первобытной Люси Рикардо****) оживил инертного Пиноккио. Затем архонты возжелали Еву и попытались совершить групповое изнасилование. Они действительно изнасиловали ее теневой физический аналог, земную Еву, а затем преподнесли ее проснувшемуся Адаму, только в слегка потрёпанном состоянии. Все это отражает очень древние альтернативные версии истории об Эдеме, которые люди продолжали помнить и передавать вопреки официальной канонической версии, изложенной во 2 и 3 главах Книги Бытия.
****Героиня американского ситкома «Я люблю Люси» 1951-57 гг.
Из числа последующих детей Адама и Евы потомки Сифа обладали божественной искрой света, унаследованной от Небесной Евы, в то время как потомки Каина были незаконнорожденными отпрысками архонтов-насильников. Такова, по крайней мере, версия событий, выдвинутая сектой сифиан, которая считала Сифа мессианским пророком, открывателем тайн и искупителем, а позже, после ассимиляции в христианство, переосмыслили Сифа как предыдущее воплощение Христа (или, точнее, Христа как второе пришествие Сифа). Другие, такие как офиты или наасены***** , справедливо понимали Адама и Еву как местный вариант мифа об Аттисе и Кибеле, и таким образом сделали Иисуса более поздним воплощением убитого и воскресшего Аттиса. Какое бы имя они ни использовали, различные гностические секты верили, что их доктрина, их гнозис, пришла к ним от небесного открывателя тайн, который прибыл на землю в человеческой плоти или, по крайней мере, в её подобии, чтобы пробудить в обладателях божественной искры понимание их истинного происхождения и предназначения. Это позволило бы им вырваться из порочного круга перерождений и раз и навсегда вознестись в Плерому, чтобы воссоединиться с Божеством.
*****Гностические секты, почитавшие змею как символ высшего знания, Софию.
Познай себя
По мнению Вальтера Шмитальса («Гностицизм в Коринфе», пер. с англ., 1971) «чистый» гностицизм должен был понимать сам факт самопознания как достаточный для посмертного освобождения. Поздние, более искаженные, суеверные формы учения изображали Иисуса, Сифа или Мельхиседека, предлагающими не только самопознание, но и набор магических формул, паролей, которые позволят избранной душе проскользнуть незамеченной через космические контрольно-пропускные пункты в каждой из кристаллических сфер, концентрически окружающих наш мир. В каждой из сфер находился свой правящий архонт (играющий роль одного из древневавилонских планетарных богов), готовый вернуть назад любую ускользающую душу, подобно снайперам, расставленным вдоль старой Берлинской стены. Вымышленная история этого варианта восхождения на небеса через посты архонтов, а также драматизированная версия мифа о падении Софии, представлены в рассказе «Трон Ахамота».
Часто этот открыватель таинств сам оказывался одним из аспектов Первочеловека Света, чьи искры были рассеяны среди избранных. Его миссией было спасение самого себя! Поэтому его называют Искупленным Искупителем. Симонианский гнозис на этом этапе был несколько иным, поскольку искупитель Симон спасал не себя, а свою пару, Энною. Но поскольку она была его собственной сизигией, частью его самого, в чем же разница?
Что случилось с гностицизмом? Большинство ранних гностиков-христиан были членами церквей зарождающегося католицизма, но они знали, что их доктрины могут навлечь на них неприятности, и поэтому говорили о них только с собратьями-гностиками (= «теми, кто в курсе») или с кандидатами в новообращенные. Начиная с середины второго столетия маркиониты (своего рода теологические кузены гностиков) были организованы в быстро растущие общины по всей Римской империи и за ее пределами. Столетие спустя манихейский гностицизм сформировал собственные общины и быстро превратился в настоящую мировую религию. Тяжелые времена наступили, когда к власти пришел Константин, сам католик-христианин, позволив своим епископам преследовать другие формы христианства, убивая приверженцев и сжигая их писания. Имперская церковь убила гораздо больше собратьев-христиан, чем их когда-либо убивали язычники-римляне. Маркионизм и манихейство продолжали существовать еще в течение нескольких веков на Востоке, но смертельный удар был уже нанесен. В конце концов, они исчезли, хотя манихейство просуществовало до одиннадцатого века в Китае. В Средние века произошло либо возрождение гностицизма (как считает Стивен Рансиман в книге «Средневековые манихеи»), либо спонтанное переоткрытие тех же тем (точка зрения Иоанна Кулиано в книге «Древо гнозиса») в виде движения катаров и богомилов. Они тоже были кроваво уничтожены христианскими авторитетами. Альбигойский крестовый поход был направлен на то, чтобы уничтожить катаров.
Но не умирает то, что может простираться в вечность, и интерес к гностицизму вновь разгорелся в наше время, благодаря обнаружению в Наг-Хаммади, Египет, библиотеки гностических евангелий, посланий, откровений и деяний. Оказалось, что монахи из монастыря святого Пахомия заранее получили известие о том, что епископ, знаменитый святой Афанасий, пришлет инквизиторов для изучения содержимого их библиотеки, и они знали, что многие из их самых ценнейших рукописей не выдержат проверки. Они поспешили закопать их, и книги пролежали шестнадцать столетий, пока их случайно не обнаружили в 1945 году, всего лишь за год или около того до открытия свитков Мертвого моря неподалеку в Палестине. Перевод и публикация этих писаний вызвали большой интерес к гностицизму. Карл Юнг изучил первый из ставших доступными текстов и высказал мнение, что гностики были первыми великими психоаналитиками, что они описали процесс психической индивидуализации лучше, чем кто-либо другой в истории. Сегодня мы наблюдаем возрождение гностической духовности и психологии, часто интерпретируемых через юнгианские категории (см. Стефан С. Хеллер, «Юнг и утраченные евангелия», 1989).
Г. Ф. Лавкрафт знал о гностицизме, и поэтому я думаю, что несколько выдающихся гностических тем вовсе не случайно появляются в его рассказах. Я изложил эту версию во введении к «Циклу Азатота». Впервые я познакомился с Ричардом Тирни после того, как он прочитал мое эссе «Обещание вечной жизни, данное Великими Древними» (переизданное в «Цикле Азатота»). Он тоже увидел гностическую связь и, можно сказать, признал во мне собрата-иллюмината. Есть одно важное различие между моим и его подходами к гностицизму и Мифосу – моё представление страдает от упрощения гностических мифем до сухой системы абстракций (типичная проблема академизма), в то время как Тирни следует старым проверенным путём изложения гнозиса в живой форме мифа и рассказа. Это различие хорошо иллюстрируется сравнением теософских романов Тэлбота Манди (включая «Ом: Секрет долины Ахбор», «Врата громового дракона» и «Старое уродливое лицо») и его единственной нехудожественной книги «Я говорю «Восход», в которой он излагает свои убеждения в дидактической манере. Первые вводят читателя во внутреннее святилище Непостижимого в приглушённых благоговейных тонах, в то время как вторая выглядит столь же банально как руководство по ремонту автомобиля. Тирни пошел первым путём и в результате получилось подлинное кольцо мистерий.
— Роберт М. Прайс
Перевод В. Спринский, Е. Миронова
цитировать
свернуть ветку