Очень удачный год, особенно в сравнении с 2002-м: сразу два превосходных романа, один из которых прогремел среди «мейнстримовской» публики, а другой – среди публики фэндомной. Что ж, каждому свое, а я обе эти книги прочитал с большим удовольствием.
Итак, премию «Мраморный фавн» за лучший роман 2003 получает «Орфография» Дмитрия Быкова (премия братьев Стругацких), альтернативная история о судьбе русской интеллигенции после отмены большевиками русской орфографии. Несмотря на некоторую рыхлость, книга Быкова – пример прекрасной работы со словом (и мыслью!), какую нечасто, ох как нечасто встретишь в нашем «гетто».
Если бы меня спросили: «Что такое настоящая современная фантастика?» – то я бы предложил прочитать роман Марины и Сергея Дяченко «Пандем» («Эксмо»; премия «Золотой Роскон», мемориальная премия Кира Булычева). К этой книге я имел честь написать послесловие от имени своего альтер-эго, Петра Ордынца, поэтому опять же повторяться не буду. Лишь несколько замечаний, в послесловие не вошедших. Конечно же, «Пандем» – это не столько роман, сколько беллетризированная социальная модель: именно так его и нужно рассматривать. Но зато какая модель! (Да и держится она всё же на людях.)
Вот мир; вот человек; вот условия воздействия. И что получится в итоге?..
«Пандем» доказал, что Дяченко – единственные авторы в нашей фантастике последних лет, которые умеют задавать правильные вопросы и давать на них четкие, бескомпромиссные ответы. (А как же другие лауреаты «Фавна»? – Прекрасные писатели, но работают они, за исключением Латыниной, не с проблемами. И, кстати сказать, главное ощущение от нового романа С.Витицкого «Бессильные мира сего» («Вагриус») – написан он не о том, да к тому же чрезмерно фантастичен.)
Один из смысловых уровней «Пандема» прочитывается только теми читателями, которые хорошо помнят творчество Стругацких. «Полдень, XXII век», «Гадкие лебеди», «Волны гасят ветер», «Второе нашествие марсиан» – все эти повести так или иначе обыгрываются в тексте. Дяченко принимают антропологию АБС, их взгляд на человека, – и выворачивают утопию «Мира Полудня» наизнанку (то, что пытались сделать многие ученики – в свое время, – но безуспешно).
«Пандем» – очень умный и красиво исполненный роман-трактат; «Орфография» – достойное продолжение традиций классической русской литературы (и, кстати, гораздо менее актуальный текст, чем это представляется самому Быкову: в этом роман уступает «Пандему»). И всё же... Надеюсь, что на одной из полок какой-нибудь райской/вавилонской библиотеки они стоят рядом: «Орфография», избавившаяся от балласта в пару сотен страниц, и «Пандем» – цикл законченных новелл в духе «Марсианских хроник», а не монтаж сократических диалогов.
...Нет в мире совершенства, вздохнул Лис.
«Сердце Пармы» Алексея Иванова (изд-во «Пальмира»; пермское первоиздание называлось «Чердынь – княгиня гор») – один из самых нашумевших романов прошлого года, позорно пролетевший мимо всех премий, кроме двух наград за лучший дебют («Старт» и премия Совета по фантастической и приключенческой литературе). [Позднейшее примечание: в 2006 г. роман наконец-то получил премию «Странник» как лучшая историческая фэнтези последних лет.] Позор, конечно, не для автора, а для жюри. Всё, казалось бы, в этой книге есть для того, чтобы она пришлась мне по сердцу: экзотическая (для меня) история завоевания Перми в XV веке; взгляд на мир не из «сейчас», а из «тогда»; предельная достоверность; безумно странный язык – автор оставляет необъясненными большинство пермских слов, и местами текст напоминает то ли поэмы Хлебникова, то ли «Бармаглота».
Всё есть в этой книге. По сравнению с ней все прочие «славеноросские фэнтези» (во главе с «Волкодавом») просто исчезают. Настоятельно рекомендую к прочтению.
Но оставляет она меня равнодушным. «Картинка» перед глазами возникает (и яркая!), а живого ощущения нет. Сцена штурма города полна сюрреалистическими – для современного человека – подробностями, но не производит и малой доли того впечатления, что взятие Владимира в «Андрее Рублеве». Книга, на мой взгляд, не настолько живая, чтобы затягивать в себя полностью, и не настолько лубочная, чтобы это ощущалось как эстетический прием.
Но поскольку всё это субъективные впечатления, а объективно роман очень талантлив, – читайте сами и делайте выводы.
«Вслед за войском князя под сугробами, подо льдами Вишеры упорно бежали подземные человечки сиртя – Чудь Белоглазая. От стужи в чамьях на курьих ножках гулко лопались деревянные куклы-иттармы, выпуская на волю заключенную в себе птицу-тень лилли хеллехолас, злую душу. За дальними горами протяжно дули в многоствольные дудки-чипсаны великаны капаи, и бегал, звеня ледяными колокольцами, по бубну Койпу, что бросили окаменевшие от ужаса Маньпупынёры, крылатый пес смерти Паскуч. На капищах, на гибидеях, скрипя суставами, танцевали почерневшие идолы. Деревянными зубами грызли лёд над своей головой людоеды менгквы с болот Янкалма, пытаясь выбраться на волю. Тяжело и печально вздыхал окованный зимою святой дед Ялпынг и стонала под тяжестью земли, переполненной злом, держащая её бабушка Минисей».
Книги Быкова и Дяченко настолько сильно воздействовали на мои «эмоцио» и «рацио» (соответственно), что, признаюсь, я некоторое время колебался, не поделить ли премию между ними. А вот во второй номинации всё оказалось проще: мне встретились две яркие повести, но одна из них показалась куда более оригинальной. Я говорю о «Белом мамонте» Геннадия Прашкевича (премии «Бронзовая Улитка» и «Странник»). Да, «неандертальский сюр»; да, «Моби Дик каменного века»; но и более того. Как отметил в послесловии к повести Владимир Борисов, это – история о рождении искусства. Поэзии. А значит – и человеческого духа. (Кстати, хороший тест для любителей словесности: сколько цитат вы опознаете? Я этот тест позорно завалил...) Странная история, и странный у нее финал: Белый мамонт тысячи лет истреблял первобытных людей, те создали некое супероружие – копье с парусом, – ан мамонты и вымерли. Сами вымерли. И вот тут-то окончательно понимаешь, что не о мамонте речь...
Вторая же повесть – «Чушь собачья» Евгения Лукина (премии «Интерпресскон», «Портал», премия Совета по фантастической и приключенческой литературе) – неожиданно серьезная для этого автора вещь. Пожалуй что и мрачная. Мир «Алой ауры протопарторга», но «не тот это город, и полночь не та»: в граде Суслове престижным считается водить на поводке собаку – голого человека, который отыгрывает роль дога или, скажем, спаниеля. И не просто «отыгрывает», а – следуя заветам Станиславского – вживается в образ. Если в «Ахероне», «Тружениках Зазеркалья» и многих других работах 90-х годов Лукин не идет дальше создания яркого антуража, то в «Чуши собачьей» он, вопреки названию, заглядывает глубже. Человек-«собака» оказывается лучше многих обычных людей... да и себя самого, когда он ходит на двух ногах, а не четырех. (Поразительно, что почти одновременно вышел роман «Шутиха», в котором речь идет, по сути дела, о том же самом... самый неудачный роман Олди).
А вот рассказов-то хороших... Самый яркий – это, пожалуй, «Хомка» Леонида Каганова (перепечатанный к началу 2004-го года уже по крайней мере четыре раза и завоевавший премии «Интерпресскон», «Бронзовая Улитка», «Странник»). В самом деле, хорошая вещь. Лапидарная история о бессмысленной детской жестокости. Но никаких «колебаний внутренних струн» во мне не вызвавшая. Вероятно, потому, что слишком уж заметно, как автор за эти самые струны пытается дергать.
Поэтому лучшей короткой прозой прошлого года я считаю миниатюры Линор Горалик, которые наконец-то вышли отдельной книгой под заглавием «Не местные» («Бездомные в этом городе – мы. Укутанные милиционеры – мы. Старушки с кислой капустой, ворона на станции метро «Преображенская», прямоногая лошадь под Жуковым, жених и невеста, фотографирующиеся на нулевом километре, матерящийся водитель над раззявившимся капотом, целующиеся девочки на эскалаторе, человек-бутерброд перед «Пирамидой» – это все мы. А сами мы не местные»).
Это, конечно, не совсем фантастика. Это притчи, если угодно. Метафоры. Просто хорошая проза. (В отличие от не вполне удобочитаемого романа Горалик и Кузнецова «Нет», изданного в этом же году.)
Два отрывка:
«Соседская собака у лифта разговаривает с утра со своими блохами. Я делаю вид, что поудобнее устраиваю ключи в сумке, а сама слушаю. «Не знаю я, – говорит собака, – вроде раньше он такого не делал. Но ведь серьезно, я вот буквально стою, ем, а он подходит, и так лапой, лапой! Ужасно все это. Даже, понимаете, не больно, а... Вот обидно, ужасно обидно. Ведь сколько лет, мне же никогда жалко не было, он бы сказал, я б отдала, – пожалуйста, кушай, я, что ли, раньше не голодала? Голодала, всякое бывало, и мне еду отдавали, и делились, и все... Ох, ладно, – говорит собака и вздыхает, – не буду, а то расплачусь сейчас, ну его...» Одна блоха гладит собаку лапкой, а другая вздыхает и говорит: «Да, у нас с этим как-то...» Это я уже из лифта слышу».
«Где? – нет, это ничего, не болит, потрогай, не бойся, это у меня тут один человек был, но я его сломала, он сросся неправильно, и его ломали еще раз, еще раз, а потом пришлось ампутировать, я тогда лежала долго, но, видишь, ничего, всё прошло, – это ничего, тебе не противно? Где? – нет, это фигня совершенная, здесь был дом один, его пришлось снести, он не так болел, понимаешь, как скрипел по ночам, врач сказал – вам без него будет лучше, вы не спешите, конечно, всё обдумайте, если хотите посоветоваться – мой коллега... – нет, сказала я, доктор, спасибо, давайте, ежу всё равно же ясно, чем всё это кончится, чего тянуть-то? Амбулаторно даже сделали, я еще пару ночей просыпалась потом в новом, – мы сразу купили, конечно, – было странно, что не скрипит, а тихо, тихо, – но я привыкла. Где? – нет, можешь провести пальцем, если тебе не противно, я не чувствую ничего там вообще, – это мне в детстве делали операцию, там внутри была бабушка, она умерла, ее надо было удалить быстро, считалось, что она сама выйдет, ну, растворится, но всё не получалось и не получалось, и пришлось удалять, конечно, это было опасно оставлять так, мне было 10, что ли, я не помню деталей, но помню, натурально, что стало легче, а то я всё плакала, плакала. Где? – нет, у меня несколько таких пятнышек, еще под коленом и в сгибе локтя, они не беспокоят совершенно, я их раньше стеснялась, теперь перестала, это я обгорела однажды, продиралась, знаешь, через одну девочку, а она вспыхнула, но я продралась, конечно, а девочка потом оказалась каменной, вообще непонятно, врачи дивились, но вот как вышло, – но тебе противно, наверное, нет? Где? – нет, вот это не смотри и не трогай, пожалуйста, нет, не больно, я не люблю просто, я же не виновата, что родилась им наружу, да, можно было спрятать, но мама не захотела, тогда это было опасно, а сейчас уже поздно, поздно, – а если каждый пальцами будет трогать, куда ж годится? и вообще остаются пятна, отчищать, натурально, больно, я и сама стараюсь прикасаться пореже, всё-таки сердце».
Небольшой рекорд среди лауреатов «Мраморного фавна»: премию получает уже третье произведение из «Лангедокского цикла» Елены Хаецкой. После «Добрых людей» и «Арнаута Каталана» пришел черед эссе «Дорога в Монсегюр». Женщина, не знающая французского, едет в «земли языка Ок», чтобы увидеть ту самую Гору, о которой столько говорилось в ее романах. Апология Симона де Монфора и путевые заметки, быт и мистика Монсегюра – на пятидесяти страницах (сильно порезанных стараниями издательства «АСТ»).
Через пятнадцать лет после американского издания и через два года после смерти автора в России наконец опубликована книга Александра Зеркалова (псевдоним Александра Мирера) «Евангелие Михаила Булгакова». (В сети я нашел всего лишь две статьи этого талантливого и почти не реализовавшегося автора, посвященные Булгакову: одну и другую). «Евангелие...» – одна из самых замечательных книг о «Мастере и Маргарите», и, как справедливо написано в рекламной цитате, ее интересно читать, даже если не согласен с автором. Множество тонких и неожиданных наблюдений: например, согласно Зеркалову, евангельский Христос у Булгакова разделен на Га-Ноцри и – Пилата! Но вот когда автор переходит к первоисточнику, то есть к Библии, сразу становится заметно, что книга написана тридцать лет назад. Советский атеизм ужасен не тем, что он атеизм, а тем, что советский. И представления Зеркалова о евангельских событиях, библейской этике, теологии – как у среднего советского интеллигента 70-х годов. То есть, мягко говоря, упрощенные. Сейчас-то, конечно, все мы умные и начитанные, и осуждать Мирера за его взгляды (какими бы они теперь ни казались) было бы попросту глупо. Отметим как факт и отсеем зерна от плевел.
Еще в 2001-м году Андрей Шмалько (Валентинов тож) прочитал на «Звездном мосту» доклад «Четвертый Рейх» – и со свойственной ему обстоятельностью втоптал в землю эстетов, вздыхающих по великому и славному будущему, которое принесла бы победа Гитлера в войне. Читать обязательно! – это во-первых. И во-вторых: два года Шмалько нигде не мог напечатать это доклад. Нигде. Вплоть до журнала «Полдень, XXII век». Неплохо, да? Шестидесяти лет после победы не прошло... Прав был Честертон, прав был Оруэлл: цивилизацию и здравый смысл первыми предадут УМНИКИ (= «интеллектуалы», не путать с интеллигенцией).
Кир Булычев, к сожалению, не дожил до публикации последнего фрагмента своей книги «Падчерица эпохи» – очерка истории советской фантастики 1920-30-х годов (премии «Интерпресскон», «Бронзовая Улитка», «Странник», «Портал», премия Совета по фантастической и приключенческой литературе, диплом журнала «Если»). Двоякий памятник эпохе; вернее, памятник двум прошедшим эпохам. Той, давней, о которой и написана книга; и ближайшей, перестроечной, следы которой заметны прежде всего в манере подачи материала. Насыщенный обзор время от времени прерывается напоминаниями о том, какой ужасной была советская власть вообще и какими чудовищами были Ленин и Сталин в частности. Очень правильные слова, но – совсем не обязательные теперь. Хотя, кто знает, – может быть, лет через пять россиянам будет полезно об этом напомнить? Или я не прав, и уже?..
«Записки фантастоведа» Евгения Харитонова – собрание курьезных и поучительных сведений из истории фантастики. Не больше – но и не меньше.
Издательства наконец-то стали нас баловать неординарной, ярко-индивидуальной фантастикой. «Страна смеха» Джонатана Кэрролла (премия «Аполло»; «Домино»-«Эксмо»), «Словарь Ламприера» Лоуренса Норфолка (премия Сомерсета Моэма; «Домино»-«Эксмо»), «Львы Аль-Рассана» Гая Гэвриэла Кея («Эксмо»), «Престиж» Кристофера Приста (Всемирная премия фэнтези, мемориальная премия Джеймса Тейта; «Домино»-«Эксмо», премия «Странник» за лучший перевод, премия «Сигма-Ф»), «Северное сияние» Филипа Пуллмана (премия «Guardian» по детской литературе, медаль Карнеги, Британская литературная премия за лучшую детскую книгу года; «Росмэн»), «Американские боги» Нила Геймана («Хьюго», «Небьюла», «Локус», премия Брэма Стокера; «АСТ», премия «Сигма-Ф»). Увы, ни одна из этих книг мне не понравилась: все они хороши на уровне замысла, но не исполнения. Как мне кажется.
Безусловное лидерство среди переводных романов принадлежит «Эгипту», первому тому одноименного квартета Джона Краули (заслугу приобрели «Домино» и «Эксмо»), — одному из шедевров современной интеллектуальной прозы.
«Симпозиум» издал два тома трилогии Мервина Пика о Тите Стоне... ах, пардон, о Титусе Гроане, потому что перевод выполнил Сергей Ильин. Говорить об этой книге смысла нет. Ее нужно читать. Подчеркиваю: нужно.
Соединение Диккенса и Кафки на фоне готического романа? Да — и много больше. Атмосфера распада, безбрежные крыши и темные закоулки Замка нависают надо всем и все подавляют. Удивительно медленный, завораживающий ритм, но немало и причудливых сюжетных поворотов. Описания тянутся страницами, но оторваться от них невозможно: сразу видно, что Пик — профессиональный художник, мастер красок, света и тени. «Поле каменных плит», гнездовье цапель среди черепицы, зал, где когда-то хранилась коллекция бабочек, а теперь только пыль от опавших листьев устилает пол, задымленная профессорская комната, чердак Фуксии, Горница Кореньев, где извиваются раскрашенные корни сухого дерева... Безмерно гротескные, совершенно неправдоподобные существа, мономаны с жутковатыми именами. Заплесневелые Ритуалы, полные священного смысла, забытого всеми сотни лет назад. Мервин Пик — помимо прочего — рассказывает притчу о бессмысленном косном Порядке и двух обличьях бунта против него. Тит, 77-й герцог дома Стонов, и поваренок Щуквол, ставший при помощи недюжинного ума, хитрости и коварства Хранителем Ритуала: оба ни во что не ставят Традицию, но если первый жаждет избавиться от ее, то второй — использовать в своих целях.
Горменгаст настолько увлек Мервина Пика, что люди, населяющие замок, сперва кажутся яркими, но исключительно одномерными, будто в красивом, хотя и зловещем мультфильме. Но постепенно — уже к концу «Тита Стона» — Пик понял (или дал понять читателю), что его герои заслуживают самого пристального внимания. Они ведь тоже люди, пусть искаженные и придавленные Горменгастом, но люди! Они чувствуют, страдают, умирают. Живут.
«Горменгаст» можно счесть всего лишь затянутым упражнением на готические темы. Им можно восхищаться как длинным, невероятно красивым сновидением (кошмаром). Но если бы не сочувствие автора его странным героям, эту книгу нельзя было бы полюбить.
Несколько слов о переводе. Киевское издание 1995 года было далеко не так плохо, как о нем говорят. Идеальным перевод я бы не назвал (да и сокращен он изрядно), однако представление о манере Пика он вполне дает. Самое же главное: и я, и все мои знакомые, кто полюбил Пика, обязаны именно этому переводу.
Если А.Панасьев не смог передать всю вычурность стиля Пика, то Ильин (переводчик талантливый, но неровный) превратил ее в манерность. Всего один пример.
«Торопливо пав на колени, Роткодд приник правым глазом к замочной скважине и, умерив привычное мотание головы и блуждания левого глаза (продолжавшего рыскать по отвесу двери), сумел, благодаря этому подвигу сосредоточения, углядеть, в трех дюймах от своего вникающего в скважину ока, око определенно чужое, ибо оно не только разнилось цветом от его железного шарика, но и находилось, что убеждало в его чужести гораздо сильнее, по другую сторону двери».
А вот то же самое – в оригинале:
«Lowering himself suddenly to his knees he placed his right eye at the keyhole, and controlling the oscillation of his head and the vagaries of his left eye (which was for ever trying to dash up and down the vertical surface of the door), he was able by dint of concentration to observe, within three inches of his keyholded eye, an eye which was not his, being not only the different colour to his own iron marble but being, which is more convincing, on the other side of the door».
Смысл передан точно. Стиль – никоим образом. Где сдержанность и наукообразие? Где сочетание причудливости и простоты? Разве «which is more convincing» – это «что убеждало в его чужести гораздо сильнее»?
Последний пункт обвинения и, так сказать, филологическое исповедание веры. Значимые имена нужно переводить. «Титус Гроан» – на каком это языке? «Тит Стон», как справедливо было сказано в киевском переводе, «77-й герцог дома Стонов». А Саурдуст? Стирпайк? Прюнскваллор? Сепулькгравий? «И не уговаривайте, и не уговаривайте».
А еще среди новопереведенных романов есть один, почти гениальный по замыслу и совершенно провальный по воплощению: «Аш: Тайная история» Мэри Джентл (Британская премия НФ и премия «Sidewise» в области альтернативной истории; «АСТ»). Безумная, вдохновенная смесь альтернативной истории, криптоистории, фэнтези, псевдонауки (квантовой физики) и Бог весть чего еще. XV век. Империя Карфагена, над которой не светит солнце; боевые големы; генетически выведенные полководцы, которым дает советы тактический компьютер; охота на бургундского геральдического оленя (кто читал – помнит; не читавшим еще предстоит изумиться...); Война Чудес. Историк рубежа XX-XXI веков переводит на английский язык жизнеописание Аш, предводительницы отряда наемников (переписка с издателем прилагается), – и обнаруживает, что реальность вокруг него начинает меняться...
Но если бы всё это не было растянуто на полторы тысячи страниц! Если бы автор наделила героев хоть какой-то психологией, а не только извращениями и комплексами! Если бы не прилепила совершенно ненужный хэппи-энд!..
Несостоявшийся шедевр.
Схожим образом дела обстоят с долгожданным романом Умберто Эко «Баудолино» («Симпозиум»; перевод Елены Костюкович). Такая богатая изначальная посылка – бесстыдный враль Баудолино, по сути, создает своими байками современную европейскую культуру, – и так скучно об этом читать, особенно, когда дело доходит до царства пресвитера Иоанна. Слабее даже «Острова Накануне». (Поразительно, до чего «Баудолино» напоминает «Голодного грека» Хаецкой, который написан одновременно с ним и даже чуть раньше!)
И напоследок – две переводные книги о фантастике.
Двухтомная «Фантастика и футурология» Станислава Лема («АСТ») обязательна для прочтения – хотя и не со всеми положениями и оценками этого громадного труда я могу согласиться.
«Дорога в Средземелье» («Средиземье») Тома Шиппи (Мифопоэтическая премия фэнтези; «Лимбус-Пресс») – лучшая в мире книга о Толкине. Не о мифологии, но о филологии «Хоббита» и «Властелина Колец». Работа настолько глубокая и влиятельная, что ее просто растащили на цитаты (далеко не всегда ссылаясь на автора). Шиппи рассуждает о двойной природе зла у Толкина, о «северной теории мужества», воплощенной во «Властелине», о христианском подтексте эпопеи, – словом, обо всем том, без чего книги Толкина просто нельзя адекватно понять.
Урожайный был год, не так ли?
