Если бы Акунин был не Акунин, а, предположим, Лукьяненко... Действительно, что бы было? О! Разумеется, здесь бы не прошелся только ленивый, не обвинил бы Григория Шалвовича, тьфу, Сергея Васильевича в семи смертных грехах или сколько их там, у писателей. И был бы прав. Да, ничего нового в этическо-философском-моральном плане не появилось, темы все старые, давно уже поперек и вдоль хорошо знакомые. Но он, слава Богу, не Лукьяненко, и здесь не прозвучат строгие реплики и суровые приговоры. Между тем, повести сборника, хоть и написанные явно не на пике вдохновения, весьма добротны и ладно скроены... Впервые столкнувшись с незаурядным мастером, невольно ждешь похожего впечатления и от его последующих книг, но так, увы, не бывает. И каждое последующее произведение все больше и больше похоже на предыдущие, будь ты Григорий Шалвович, Сергей васильевич или Виктор Олегович... Да хоть Лев Николаевич, все равно. Как быть? Что отвечать въедливому читателю, ужасающемуся очевидному сходству родимых пятен литературных детищ! Какие же вы негодяи, господа классики! Федор Михалыча нипочем не спутаешь с Антон Палычем, одинаковые все. Пусть их.

«Звездуха» — повесть явно уступает по привлекательности чтения «Боху и шельме». Рискну предположить, одним из основных мотивов была ранее высказанная в ЖЖ мысль о роли лошади в мировой истории, мысль богатая, во всяком случае, самая оригинальная в сборнике. «Бох и Шельма» менее философична, вернее, более похожа на уже созданное, персонажи очень уж узнаваемы, Габриэль и Яков особенно. Яков — один в один попович Алексей из «Девятного Спаса», хе-хе, Габриэль — вылитый Тимо из «Смерти на брудершафт»... Впрочем, все персонажи Григория Шалвовича похожи между собой, не исключая самой Истории.

Рука тянется к пистолету, стоит прочитать имя «Макс» в каком-нибудь художественном тексте. Хм. Не стоит, право, профессионалу поминать Макса ни к ночи, ни, тем паче, в литературе — любой начинающий графоман начинает пусть не всегда, но очень часто с использования упомянутого Макса, нравится им он чем-то, привлекает... Ну да бог с ним. Роман заметно слабее «Заставы», хотя бы потому, что он второй. Третьему автору вообще не позавидуешь, разве что тот сумеет на пузе сплясать, может быть. В чем слабее? Не остается впечатления цельного произведения, как сказал бы Лукьяненко, все как в жизни, вразброс и вразнобой, но книга не жизнь, на то она и книга, каждая запятая должна дудеть в единую композиционную дуду . В «Реверсе» масса хороших, запоминающихся сцен, эпизодов, фраз, упрямо не желающих выстраивать единую линию, жаль. К чему весь роман напролет висело на стене пусть не ружье, а целый бронепоезд? То есть, висел, мужской род, да. К чему там вообще главный герой Сергей? Ничего ведь не сделал, за что ему главного героя давать. И уж вовсе ни при чем мелькнувшие бывшие герои «Заставы», и еще масса всяких штук, оставивших тяжелое чувство недоумения.

Весёлый роман, ничего не скажешь. Да простят меня авторы, но аналогия напрашивается сама собой, очень уж близко лежит: изрядно набравшись, Громов и Васильев решают писать книгу о переброске Антарктиды к экватору, не только решают, но и успевают убедить в замысле братьев по литературному разуму. Какая тема! Папуасов — к Южному полюсу, не к Северному же, в самом деле; полярников — на освободившееся, значит, место. Действительно, очень смешно. Протрезвев и ужаснувшись содеянному, авторы в изумлении обнаруживают, что идея имела успех и простодушные братья приняли трёп за чистую монету, требуя продолжения банкета. Надо сказать, авторы вывернулись из щекотливого положения достаточно ловко, роман получился занимательным. Относительно русских полярников и папуасов. Останься авторы на стезе трэша, было бы изумительно, но серьезные мысли совершенно сбивают с толку. Касательно естественнонаучной части никаких к ним претензий, молодцы. Но как быть с человеческими миллионами, беспечно смахнутыми прочь катаклизмом творческого куража? Невольно вздрагиваешь, вспоминая того же Жюль Верна с его человеколюбивым смещением земной оси и прочих беляевых, с лёгкостью стирающих континенты во имя мировой революции. Неполиткорректный роман, что и говорить. Идея повторного, неслучайного использования могущественного артефакта справедливости для по чьему-то персональному адресу, хоть бы и суверенной Антарктиды, сводит к нулю огромный научно-популярный потенциал художественного произведения, нет? Судя по всему (по отзывам), нет. Ну и правильно, не всерьёз же они писали, что это я. Шутка.

Хороша сказка, как ни посмотри. Определенно, внеконкурс живее, разнообразнее основного. Но не бывать рассказу в топе (хотелось бы ошибиться), в карете прошлого — далеко не уедешь; скучновато, приелся стиль, недостаточно хорошо забыт, да и идея хоть и мила, но мелковата. Не для конкурса, не для победы.

О чём «Креативщик»? Об авторе, прежде всего. Авторская попытка дать представление о феномене самого себя. Г.Ш. и есть, в некотором роде, демон креатива. Ага! Не может быть! Он такой же, как все! Не такой. Достаточно вспомнить, что успел Акунин за относительно малое время (один день в масштабе сегодняшней литературы). Каждый его роман пестрит оригинальными темами, сюжетами, характерами, приёмами — да чем угодно, тем и пестрит. На фоне нынешних бесконечных перепевов популярных тем ни одна его работа не является проходным повторением даже себя самого, в плане креатива, конечно. В человеческих ли силах придумать семилетнего вундеркинда, ведущего рассказ о средневековой жизни, к примеру. Сам Акунин вполне обычен, в меру литературен, увлекается политикой, зарабатывает деньги и так далее, всё как у людей, но... Феномен креатива не лезет ни в какие ворота. Надо полагать, сам автор удивляется, при всей его тихой интеллигентности, о чём и свидетельствует данная книга. В принципе, поразить читателя-собеседника не так уж сложно, достаточно угадать, увидеть его тайную думку, которая, к слову, и никакая не тайна вовсе. Бессознательное хотение исследуется и просчитывается, было бы желание. Дальше — сложнее, надобно столкнуть мысль с привычного круга, ошарашить новизной точки зрения, чем и занят главный герой. Почему же он демон? Потому что ему наплевать, верна ли внушаемая откровенность. Первостепенна оригинальность идеи. Акунинские фантомы искажают реальность, он это чувствует и ужасается сотворённым. Возможно, пытается оправдаться. Иллюзорная, «акунинская» история оказалась нам ближе тёмных академических истин, а кто знает, до каких пор позволительно шутить с мадам Клио. Не в одной истории дело. Нравственные или этические пассажи равно неоднозначны, фон Теофельс не обязательно так уж хорош, как нам хочется, о чём нам и пытается рассказать бес-демон в финале.

«История Российского государства», первый том, «Часть Европы». Первый вопрос, который невольно хочется задать Григорию Шалвовичу, и на который он сам часто и с удовольствием отвечает, такой — зачем написано? Послушаем автора.

Такова официальная авторская версия. Теперь о впечатлениях. Во-первых, посмотрим на оформление. Обложка цвета «джинс» (каждый том будут оформляться в индивидуальном цветовом решении) не просто удачна, а замечательно привлекательна. История-джинс, версия-джинс, трудно устоять от соблазна. Во-вторых, замечательные иллюстрации.

Книги сегодня, что греха таить, мало кто покупает. Разве что в оформительских целях, «для интерьера». «История» Акунина как раз такая, с учетом сегодняшних российских реалий, и это большой плюс (без иронии) автору и издателям.

Тем не менее, внутри — самая настоящая история, изложенная простым акунинским языком.

... Главным методом является пресловутая «бритва Оккама»: всё лишнее (и недостоверное) отсекается; остаются лишь факты, считающиеся у большинства историков проверенными или, по крайней мере, наиболее вероятными. Если остаются сомнения, это обязательно оговаривается...

Действительно, так. Большая часть книги посвящена именно изложению фактов, авторский взгляд и разъяснения даны в начале и конце, который взгляд легко можно и не читать вовсе, или наоборот, не читать середину, где вряд ли кто найдет нечто новое для себя как историка.

Допустимо ли непрофессионалу брать на себя исторический труд? Задача такого масштаба не должна решаться любителем, пусть даже Григорием Шалвовичем. С другой стороны, «Повесть временных лет» написал явно не историк, да и Карамзин больше тяготел к изящной словесности, где, как известно, велик соблазн ради красного словца не пожалеть мать и отца. Так уж получается, что во все времена больше верят писателям, занимающим вершину духовной пищевой цепочки.

Насколько книга политизирована? По-минимуму, следовательно, политизирована наиболее изощрённым и действенным способом, позволяющим беспрепятственно рушить барьеры националистические, либеральные, демократические, монархические, а также все, какие понадобятся впредь. Конечно, сегодня есть определённый спрос на историческую мотивацию, достаточно вспомнить «ЖД» Д.Быкова, где история возникновения государства изложена куда более занимательно. Вероятно, «ИРГ» является или контр-аргументом, или скрытым апрошем в ту же сторону логова общечеловеческих ценностей. Кто мы? Дети леса или дети степей? Такого рода вопросы не назовёшь нейтральными, как ни старайся.

Хотим мы этого или нет, но «История Российского государства» должна остаться заметным событием в отечественной культуре, чего, собственно, и добивается автор. Произведения подобного рода не было очень давно, никто из беллетристов даже не замахивался, в голову не приходило просто, да и не позволили бы. Акунин сегодня удачно уникален, кто бы ещё справился с подобной задачей? Кому-то не достаёт знаний, кому-то — популярности, кому-то — литературного таланта. Дай Бог, чтобы всё получилось, здоровья автору и всяческого благополучия.

Отменно сделано, месье знает толк в художественной литературе. Стиль хорош, одно-два предложения выпадают — можно не считать. Талантливо. Хотя, может, подражательство? Плохо, что фэнтази не читаю, не в курсе. Все равно — красиво. Семь баллов, пожалуй? Только потому, что фабулы-смыслы рассказа неинтересны, но это кому как.

Понравилось. Долго мучился, откуда стойкое дежавю, потом вспомнил — от Рыбакова. И целование руки, похоже, становится расхожим штампом... Всё равно понравилось.

Очень хорошо. Правда, фантастики ни на грош, но, опять же, как посмотреть. Пришитие инопланетянина настолько искусственно, что вполне может сойти за новацию; впрочем, вряд ли. Видимо, испоьзовались старые заготовки, слишком одно с другим не сочетается.

«Орфография» — оригинальный роман, что называется, из ряда вон. Выдающийся. Первое, самое недалёкое, впечатление примерно такое: это что ж? Их душили-душили, а они — вот они где, русская интеллигенция образца начала двадцать первого века от Р.Х. Во глубине столичных руд добывают изумрудные зёрна и прочий радий, как ни в чём ни бывало. Постепенно, по мере чтения, приходит понимание — автор не один, пишет не для себя, есть в России некая ненулевая прослойка эстетов с врождённой грамотностью и витиеватостью слога. Судя по тиражу книги, их несколько меньше, чем россиян в целом, но то, что они есть — вне всякого сомнения. Условием создания «Орфографии» могло быть только полное погружение в мир российской словесности, не с аквалангом личного образования, но с потомственными жабрами от пращуров-литераторов. Мне и даже ближайшим родственникам в книге мало что понятно, половина контекста прошла мимо, поэтому говорить придётся о внешних достоинствах. Книга гипнотизирует. Плавностью языка, плетением смыслов, сложносочинённостью предложений, многословностью, наконец, просто эрудицией, умом и осведомлённостью автора. Впадаешь в сладкий транс не без примеси интеллектуального мазохизма. Таков Быков: пишет, как говорит. Легко, непринуждённо льётся стилистически безупречная речь, при этом сам он, казалось бы, нимало не затрудняется словотворчеством, наоборот, выглядит хорошо и думает одновременно о чём-то другом. Было бы ошибкой считать, будто бы у нас нет писателей класса Л.Толстого. Они есть и пишут не хуже, да и всегда были; художественная орфография бысть пошла от Рюриковичей ещё, и не исключено совсем, что и на завтра останется. К сожалению или нет, но подобный уровень изящной словесности предполагает некоторую пресыщенность смысловым наполнением, человек, достигший определённого совершенства в построении фраз, перестаёт интересоваться их содержанием. Герои «Орфографии» как раз такие. Звучание — наше всё, либретто пусть остаётся на втором плане; вероятно, поэтому Быков назвал роман «оперой», а может, не поэтому. Монологи многочисленных действующих лиц и самого автора произносятся по любому поводу, а зачастую просто так. На прямой вопрос, подразумевающий в ответ либо «да», либо «нет», русский словесник предпочитает говорить куда более пространно; характерный пример из текста — допрос Ятя в плену у Свиницкого, он очень длинный и цитату приводить не хочу. Музыка слова доминирует по всему пространству романа, так ли уж важно, о чём идёт речь? Русский итальянец Маринелли очаровывает татар пением сур Корана по фонетической шпаргалке, нимало не вникая в понимание содержания. Луначарский делает то же самое на пролетарском митинге, не делая скидок на уровень подготовленности слушателей. Музыка слова! И что плохого в том, что автор кажется нам Луначарским, а мы себе — пролетариатом? От сумы да от тюрьмы отказываться не следует, тем более — от «Орфографии». То, чем мы так восхищены сегодня, а именно уровнем западной литературы, у нас уже было, было давно. Русский интеллигент начала века (двадцатого) писал, читал и говорил задолго до Уоттса и Роулинг так же, нисколько не хуже. Он и сейчас умеет, о чём Быков свидетельствует. Конечно, не один Быков. Мы судим об упадке по одному жанру фиф, ругая больше отечественных фантастов, кои, будем справедливы, погоду в российской словесности не делают. Главный герой, Ять, писатель-фантаст в первоисточнике, уехал, эмигрировал. Не любят у нас фантастов.

«Многорукого бога» впервые открыл что-то очень много лет назад, открыл, полистал и положил обратно. Зарябило в глазах от монгольских словечек, верный признак того, что не будет в книге ничего хорошего, раз уж автор сублимирует воображение сладким звучанием ненормативной лексики. Монгольские слова распространены в фантастике гораздо шире, чем кажется, все наши «орки», «гоблины», «эльфы» имеют точно такие же этническо-литературные корни, не говоря уже об именах собственных, там вообще полный беспредел. Однако, я ошибся. Продравшись недавно через минные поля первых страниц, нашёл остальную книгу вполне читабельной. Хороший художественный уровень, интеллигентный язык, к качеству текста нет замечаний. Можно было бы сказать, что книга малоотличима от иностранной, но есть особенности, поднимающие её классом выше. Отсутствие инфернальных злодеев, например. Магии нет, меченосцев тоже! Впрочем, не помню, была ли в девяносто пятом магия, может, тут не заслуга автора. Но всё равно, приятно. Незаметно, исподволь, втягиваешься в мир далайна, привыкаешь к туземному колориту — книга свою задачу выполняет. К недостаткам (личного восприятия) отнесу чрезмерный объём, пожалуй. Начиная со второй половины становится скучновато, олгой, конечно, хорхоем, но событий нет, а те что есть, развиваются предсказуемо вяло. Юмора практически отсутствует, а хороший автор без него не может долго терпеть. Итого, семь.

«Застава» заставила задуматься, а как же. Даже не после прочтения, а ещё до, сразу после авторских цитат в ЖЖ, с тех пор такой и хожу, задумчивый. Цитаты не понравились. Казалось бы, представляя работу, он должен был выбрать фразы позанимательней, однако нет. Обычные предложения, которые никуда не зовут. Они тут есть в отзывах, повторяться не буду. Между тем в книге достаточно мест более достойных, пусть не литературных изысков, но более свежих — это уж точно. Переезд через Разлом, железнодорожные скульпторы, чудовищный ацетиленовый движитель, встреча с мартышом, боевые единоборства и рукоприкладства, да мало ли? Странно. А может быть, Лукьяненко знал, что делал. Может быть, давал понять — не для вас роман, добрые люди. Уж извините.

Сознательно или по зову сердца, но последние книги Сергея Васильевича написаны тяжело, по одной в год, если не меньше. Собственно, так и должно быть — в веке девятнадцатом, а сейчас другие темпы. Гораздо более успешный и знаменитый Акунин пишет с удивительной скоростью, Дяченко не отстают, а про разных донцовых и вспоминать не хочется. Правда, приходит на ум Виктор Олегович, но, во-первых, он пишет неординарные вещи, а во-вторых вообще непонятно, есть ли такой и где живёт. Черновая литературная деятельность Лукьяненко не видна или глубоко сокрыта — посты в живом журнале её не отражают, статьи в сети случайны, рассказы практически не появляются. Встаёт вопрос, чем же он занят, не вычиткой же «Заставы»?

Скорее всего, ничем, кроме создания заставоподобных книг, писатель не занят. Скорее всего, профессионал его класса сегодня должен ориентироваться не на читателей, а на подростковую безалаберную аудиторию, отдающую родительские деньги книготорговцам бездумно, в соответствии с телевизором. Скорее всего, читателю проще скачать файл в один клик, чем начинать танцы с бубном в замороченных системах электронных денег. Скорее всего, писатель ничего нам не должен, в коммерческом масштабе мы ему малоинтересны.

«Застава» лишена обязательных лукьяненко-философских вставок. В романе практически нет главного взрослого героя — ребёнкоподростка, слегка обозначенный Дед нужен, по-видимому, для наибольшего контраста. Впервые для Лукьяненко начальная книга цикла подчёркнуто подобна прошлым, даже невнятные «Конкуренты» погружались в свою, индивидуальную вселенную. Вряд ли такое получилось случайно, видимо — осознанно, намеренно, целенаправленно.

Хотим мы этого или нет, существует тенденция к переориентировке на западного читателя. Более всего из наших продвинулись туда, наверное, те же Дяченко, очень похоже стало получаться. Дивов старается, менее успешны остальные Пехово-Пановы, но только оттого, что не всерьёз нацелены на тот рынок, а так, бескорыстно, по простоте больше. Выхолостить провинциальную словесность под мировые стандарты сложно, особенно для литератора уровня Лукьяненко. Талант не пускает. Впрочем, эпигонам ничуть не легче, уже по обратной причине. «Застава», помимо прочего, сделана с прицелом на перевод, см. выше на маловразумительные в европах отсутствующие её особенности.

О хорошем. Вызывают улыбку нападки критиков на всякие научно-технические термины книги. Есть такой закон, не обязательно для фантастики: чем выше талант автора, тем ему больше дозволено. Замечания уважаемых специалистов, бесспорно, справедливы, ну и что с того? У него свои методы достижения читательского оргазма, каждому своё. Волшебно красивы железнодорожные пейзажи. Паровозный мир — безусловно, притягивает внимание, куда там магическому. Отдельное спасибо за ацетиленовую дрезину, советника Гольма, морячка-контрабандиста, старушку-топтуна — перечисляю то, что врезалось в память. По-старому великолепно сделаны пространственные перемещения героев, у Лукьяненко путешествия и поездки всегда хороши, на чём бы не ездили. Как всегда, яркие, говорящие мелочи, их много. А мелочам обычно больше доверяешь, это вам не полимеры какие-нибудь. Они не обманут, то есть, как раз обманут — в нужном, разумеется, направлении.

«Астровитянка» увлекла с первых страниц. Динамика сюжета, живой язык, яркие околонаучные пассажи, остроумные аллюзии и реминисценции, что же ещё? Ещё там автор, получившийся, как живой. Бывают книги, подобные фильму, где отождествляешь себя с героем, переживаешь, сочувствуешь, при этом начисто забываешь о творце. Они так сделаны, качественно, на передовых технологиях и спецэффектах, безукоризненно точно и правдоподобно. Наверное, так и должно быть, если преследуешь цель достижения совершенства. Совершенство — оно такое, синоним безличия. Поэтому говорят, что настоящий мастер должен работать слегка тупым инструментом. Слегка. Ровно настолько, насколько необходимо для его, автора, собственного запечатления. Важно не переборщить до корявостей и не заполировать до равнодушного лоска. В чём шероховатости? Горькавый широко использует известные вдоль и поперёк литературные штампы, использует намеренно, не всегда удачно — иногда слишком прямо, порой почти дословно. Книга так построена — на противопоставлении содержания внешне похожих форм. Хогвардс версус Лунный Колледж, магия версус наука, деньги версус интеллект, интеллект версус эрудиция и так далее. И много, очень много увлекательных научных тайн, проблем и симпатичных скелетов из академического чулана. Впечатляет. В идеале автор должен бы остановиться на достигнутом, оставить вещь неповторимой и единственной, но это в идеале. В жизни обстоятельства вынуждают продолжать писать, и последующие книги трилогии уже не так ароматны, глаз замыливается, начинает видеть повторы, натужности сюжета, прорехи в композиции — в общем, все те мелочи, которые замечать совсем ни к чему. Как бы то ни было, «Астровитянка» — одна из лучших книг постстругацкого периода. Высший балл «Астровитянке».