Для срочников нужна форма. Игорь взял в костюмерной старые советские гимнастерки, штаны, ремни, пилотки. Прапора одели, как положено прапору, фуражка, брюки с лампасами, даже ботинки нашли. А вот с сапогами -- засада.

Сапог на всех не хватило. Игорь обегал всю Щуку, но нашел еще пару сапог. Занял у курса Иванова, кажется. Только сапоги оказались бракованные. Внутри подошвы выгнуло как от пожара, ступни целиком не засунешь. Ходить в таких сапогах невозможно. Что делать? Я посмотрел на осунувшееся лицо Игоря и говорю: ладно, давай их мне. Я на носочках постою. Десять минут? Подумаешь, задача.

Генеральный прогон перед показом. Принимает ВВ, куратор курса.

И вот -- смена мизансцены, мы расставили выгородку, разбежались по местам. Я вынес сапоги в руках на сцену, поставил и сунул туда ноги. Стою на пальцах. Забавно, я так даже выше ростом кажусь. Я приосанился.

ВВ оглядел мизансцену, улыбнулся. Вроде доволен. Потом ко мне:

— Овчинников, что ты стоишь, как герой-любовник?!

— Ээ...

— Добавь смущения. Смущайся! Еще!

Я добавил. Зрители-режиссеры засмеялись.

— Вот! — одобрил ВВ. — Теперь хорошо. Зафиксируй.

Так я понял, что от меня ждут точно не героя-любовника.

* * *

Задолго до этого.

Военные сборы. Отдельная трубопроводная бригада под Нижним Новгородом.

Репетируем присягу.

Я беру автомат наизготовку, встаю по стойке смирно. Подбородок задран, лицо торжественное.

— Курсант Овчинников, для принятия воинской присяги, ко мне! — командует замком взвода.

— Есть!

Иду, печатая шаг. 

Слышу странный звук. Смотрю -- это замком взвода мучительно сдерживает смех. Его сгибает. Но меня не собьешь. Я репетирую присягу.

— Тарищ заместитель командира взвода, курсант Овчинников для принятия присяги прибыл! — чеканю я.

— Торжественно присягаю...

Замок опять сгибается. Красный.

— Блин, ты замучил, — говорю я шепотом. — Издеваешься?

— Овчинников! — говорит он. — Слушай, хватит. Я не могу, когда ты с таким лицом идешь.

Я потом посмотрел в зеркало, когда брился. А что не так? Лицо как лицо.

Красивое даже.

Можно героев-любовников играть. Точно.

* * *

— Думаете, я всегда играл героев? — говорит Порох. Он суров и мощен, как литая старинная мортира. Боксерская челюсть в седой щетине, лысина отливает патиной. — Э, нет. Это в кино вы привыкли, что я герой. А в театр Сатиры меня когда-то приняли как комика.

Александр Шалвович Пороховщиков, наш мастер. Порох. 

Когда я его увидел в Гитисе на поступлении, я подумал: "Это же тот актер, из "Свой среди чужих"!" Оказывается, он ниже ростом.

А теперь я учусь у него на актерском курсе.

— Завтра будет пересдача сценречи, — объявила преподавательница. — Тебя, Овчинников, это особенно касается. Что у тебя с упражнениями? Всем знать теорию и практику. Дома перед зеркалом потренируйтесь. Овчинников! Ты понял?

— Понял, — я вздохнул. Из всех предметов мне труднее всего давались сценречь и танец. Особенно с танцем беда. Временами я чувствовал себя как сороконожка, которую спросили, с какой ноги она обычно начинает движение. Вот как можно одновременно быть почти Траволтой на танцполе -- и таким бревном в учебном классе? Однажды в клубе "Кабана" негр-кубинец, подвижный как ртуть, пожал мне руку, признавая свое поражение. Я сделал его в латине, а на уроке не могу повторить три движения, не запутавшись в ногах. Чертовы шаги!

С речью лучше, но далеко до совершенства. Остальных на пересдачу оставили с акцентами и южным выговором, а нас с Пашкой -- за лень и глупость.

Порох вошел в зал -- седой, мощный -- вместе с вокалисткой и сел в первом ряду. Его темные глаза смотрели на нас отрешенно и задумчиво.

Пересдача началась. Нас было четверо. Две девчонки, Пашка (не тот, что с Танцором диско, другой) и я.

— Кто начнет? — спросила педагог по сценречи.

— Давайте я.

Я сделал шаг вперед. Рассказал теорию и принялся за практику.

Упражнение называется "Колокол". Оно в принципе простое -- встаешь, ноги чуть шире плеч, руки прижаты вдоль тела. Нужно качаться с ноги на ногу, изображая язык колокола и произносить при этом "БОМММ-БОМММ", начиная с низких нот и до самых верхних. Главное, чтобы звук шел из груди, а потом из головы. Это упражнение развивает резонаторы.

Я это упражнение делал дома, прекрасно знал. Даже перед зеркалом репетировал. Так что в себе я был уверен. Как настоящий адепт системы Станиславского, даже в учебное упражнение я вложил внутренний монолог и киноленту видений. Я представлял, что я не просто колокол, а колокол из фильма Тарковского "Андрей Рублев", который отливают в последней новелле, и что я духовное воплощение шута, которому вырвали в начале фильма язык за правду, а теперь меня отлили в бронзе и дали мне новый медный язык, и я звоню над всем миром, над этой юной возрождающейся Русью, которая скоро сбросит рабское монгольское иго, и я смотрю на всех с высоты полета воздушного шара, подо мной проплывают поля и реки, и рыбаки в лодках, и табун лошадей, и я звоню. И звон мой чист и ярок. И разносится далеко.

— Начали, — сказала педагог по сцен.речи.

И я начал.

— БОМММ, БОМММ, — очень низко.

— БОМММ, БОМММ, — чуть выше.

Я делаю -- и чувствую, что вокруг меня что-то происходит. 

Смех. Затем -- грохот горного обвала.

Порох стал багровый, как помидор. Никогда его таким не видел. И хохотал. По лицу катились слезы.

Что-то не так? — подумал я. И удвоил усилия.

Порох рубанул ладонью воздух, задыхаясь.

— Ты! — крикнул он своим мощным хриплым голосом. — Комик!!

И продолжил смеяться. Рядом с ним плакала от смеха преподавательница вокала, а педагог по сцен.речи -- стояла с красным лицом, она честно пыталась сдержаться.

— Овчинников, спасибо, — сказала она наконец сдавленно. — Все.

На этом экзамен благополучно завершился. Всем поставили "зачет" и отпустили.

После ко мне подошла Тамара и говорит со своим характерным гортанным акцентом:

— Спасибо, что рассмешил Пороха. 

Я рассеянно кивнул.

А я стою и не могу понять. Как я это сделал?

Я же герой. Не комик.

============

Александр Пороховщиков (Клавдий), Алла Демидова (Гертруда) и Владимир Высоцкий (Гамлет) в спектакле Юрия Любимова «Гамлет», Театр на Таганке

"Танцор диско" вышел в Советском Союзе в 1984 году и стал легендой. Его видели миллионы. Это сейчас на поклонников индийского кино смотрят примерно как на Свидетелей Иеговы, а тогда это было модно и современно. Мейнстрим и зарубеж. 

Мой друг Пашка обожал индийские фильмы. 

Пашка жил в деревяшке за магазином "Тысяча мелочей", с мамой, старшим братом и квартирантом. А еще у него был белый хомяк-партизан, сбежавший, кажется, уже в третий раз. По ночам хомяк проводил лихие ковпаковские рейды на кухню, прицельно бил по гречке и макаронам, опрокидывал банки с сахаром и оставлял отпечатки крошечных лап в пакетах с мукой. Возможно, хомяк боролся с системой. 

Пашкина мама ругалась на Пашку. Они с братом ставили ловушки (гуманные, Пашка настаивал), но хомяк был неуловим. Ночью партизан бродил между стен, шуршал обоями и громко перекатывал гильзы от охотничьих патронов и шарики дроби. 

Этого добра у Пашки было завались, его настоящий отец работал охотником. В общем, Пашка и тут оказался крайним. 

Когда хомяка чудом поймали (он случайно провалился в пустую трехлитровую банку и не смог вылезти), выяснилось, что это белое красноглазое чудо — еще и девочка. 

Ну, это как раз логично. 

Только женщина может так долго и последовательно портить кому-то жизнь... 

Но узнали мы это потому, что хомяк оказался беременным, с пузом. Откуда? Мы ехидно спрашивали у Пашки, не терял ли он до этого еще хомячков? Только уже самцов? Пашка вяло огрызался. Тогда мы с Андрюхой начали зубоскалить по поводу дерзкого серого мыша. Мол, тот устроил белой даме свидание за стенкой, а потом постоянно с нее соскальзывал в процессе. 

Ну что сказать? Дураки мы были. 

Пашка вспылил и обиделся. 

У него и без этого хватало проблем. Ему нужно было придумать хомяку имя и починить клетку. Вместо клетки у него была закрытая полка со сдвижным стеклом. У меня в такой на стене стояли книги. Пашкина полка была прогрызена во многих местах и залатана фанерой и кусками жести, словно простреленный танк. В такой стимпанк-обстановке Машке (так назвали хомяка) предстояло рожать потомство. 

В тот год наш "Б" класс превратили в математический, а остальных перевели в "В" и "Г". Пашка попал в "В", и мы стали реже видеться. Наша троица мушкетеров почувствовала первые удары судьбы. 

У нас с Андрюхой были телефоны, а в деревяшках телефоны не ставили. Мол, это временное жилье, скоро под снос (многие из деревяшек стоят до сих пор, и там живут люди). Поэтому когда Пашка хотел нам позвонить, он просто приходил в гости. 

Наступила осень, золото, бронза, медь под ногами, и запах прелой листвы вокруг. "Бабье лето". Приходит Пашка — родной, но все-таки немного другой. Непривычный. 

— Пойдем в кино, а? — сказал Пашка. — В Самотлоре сейчас "Танцор диско-2" показывают. 

— Ну не знаю, — я пожал плечами. После "Одиночного плавания" и "В зоне особого внимания" я охладел к Индии. — Чего-то мне не хочется. 

— Пошли! Я уже видел, клево. 

В общем, он меня убедил. Хотя я пошел туда скорее из-за Пашки, чем из-за фильма. Когда фильм начался, первые пятнадцать минут я пытался сообразить, как связан первый "Танцор диско" со вторым... Оказалось, никак. Даже название другое — "Танцуй, танцуй". Впрочем, я уже увлекся сюжетом. Через два с лишним часа, слегка ошалев от песен, страданий, драк и подергиваний Митхуна, мы вышли на воздух. 

— Ух! Крутое кино, — сказал я. Фильм мне понравился. — Ты сколько раз его видел? 

— Четыре, — сказал Пашка. 

— Сколько?! — я удивился. 

— Или пять. 

На следующий день Пашка уболтал Андрея сходить в шестой раз. Я уже ничему не удивлялся. 

Квартирант был крепкий, здоровый, весь такой налитой наглостью — молодой жлобина. Он был намного моложе Пашкиной мамы. Кажется, он нигде не работал, зато старательно питался и стрелял у нее деньги. Он или дрых в своей комнате или торчал на кухне с голым торсом, пялясь в телевизор. Пашка с братом его терпеть не могли, но молчали — ради матери. Я помню, что у них в холодильнике были разные полки — своя и отдельная для квартиранта. 

Но тот частенько залезал в чужие запасы. 

— Витька, ты опять сожрал нашу тушенку! — орал Пашка. 

— Ничего я не трогал, — бурчал квартирант, вытирая сальные губы. И улыбка скользила "а ничего ты не докажешь". Глаза мелкие и хитрые. — Своего хватает. 

Пашка его ненавидел. Но сделать ничего не мог. 

Наверное, многие встречались с ситуацией, когда родной тебе человек попадает во власть мелкого, жадного, глупого, недалекого человечка. Фальшь которого как на ладони для всех... кроме самого родного тебе человека. 

Настоящее зло — не умно. Но почти всесильно. 

Я думаю, поэтому Пашке нравились индийские фильмы. Там была надежда. 

Возможно, в определенный момент времени нам просто нужны истории, где просто добро побеждает просто зло. И никаких полутонов. 

Советские фильмы для этого слишком рефлексивны. На этот случай у детей были чешские сказки про девочку Майку и пластилиновых осьминогов, а у Пашки — индийские фильмы, Митхун Чакраборти, сверкание огней и танец диско. 

"Су-па дэн-са!" Давай, давай танцуй. 

Интересно, сидя в темноте кинотеатра, глядя на экран, что Пашка представлял? 

Вот он, в широких брюках, на высоких каблуках, танцует на сцене, как ударенный током. 

Вот лицо злодея крупным планом — у него толстое самодовольное лицо и сальные губы. Глаза злодея подведены черной краской. Он запрокидывает голову и хохочет, как хохочут злодеи в индийском кино... Злодей задумал нечто чудовищное. 

Вот седенькая, но красивая мать героя в скромном сари. Она переживает за сына, ведь ему грозит опасность. 

Вот приспешники злодея... Они уродливы и модно одеты. Они бьют Пашку кулаками и ногами, и все время смеются. Командует ими высокий мужчина со шрамом на красивом лице. Пашка падает на землю. Еще раз падет. И еще. Это мучительно, как в спагетти вестернах (за кадром звучит Эннио Морриконе "Профессионал"). По красивому смуглому лицу Пашки течет кровь... 

Вот избитого Пашку в последний момент спасает команда мальчишек-бродяг. Они забрасывают приспешников камнями. В мальчишках смутно угадывается нечто знакомое... Это банда "Хомяки", которой боятся все соседи и полиция... Командует бандой лихая атаманша по имени Mash-ka, это ее дети. Она выхаживает израненного Пашку. 

Пашка с трудом может ходить. Он поправился, но теперь много пьет. И еще, кажется, он потерял память. 

Однажды он хромает мимо бара и слышит знакомую музыку. Пашку пробивает ударом тока. Он заглядывает через решетку окна — и видит в телевизоре свое выступление на сцене. Это словно удар грома. 

В одно мгновение он вспоминает все. 

И маму, и себя, и диско на сцене, и смеющуюся рожу злодея. 

"Я снова буду танцевать, мама", — говорит Пашка. 

Пашка занимается день и ночь. Он кричит от боли, но продолжает тренироваться. Он бросает пить. 

И приходит день, когда он снова может выйти на сцену. 

Мелькание огней. Зрители в зале волнуются. Долгая пауза. И вдруг... 

Звучит музыка, выбегают мелкие танцовщицы в купальниках и что-то поют. А потом выходит он... 

Нет, не выходит. Выпрыгивает откуда-то сверху, в замедленном движении. 

И приземляется на сцену. 

— Пока во мне теплиться жизнь, я буду танцевать! — кричит Пашка. — А вы будете танцевать со мной?! 

И зрители отвечают "ДААААА!!!" 

И он начинает танцевать. 

Зрители беснуются, они в экстазе. В зале модные бандиты и неизвестно откуда взявшиеся там "хомяки". Танцуют все, и только Злодей не танцует. По его сальным губам скользит улыбка ненависти. Он ненавидит Пашку, и диско, и все хорошее, что есть на земле. 

"Убить его!" — кричит злодей. Бандиты пытаются пробиться к сцене, но зрители их не пускают. Сегодня Пашка король всех сердец. Зрители вместе с "хомяками" бьют приспешников и выкидывают их через черный ход на улицу... 

Вот появляется седенькая, но красивая мама Пашки и протягивает к нему руки. Злодей приставляет пистолет к ее виску. 

Пашка бросается на помощь. 

Злодей целится в Пашку и стреляет. 

Мама закрывает Пашку собой. 

Злодей трусливо убегает. Пашка держит маму за руку. "Ты поправишься, мама". "Сынок", говорит мама. "Я всегда любила только тебя". Пашка плачет. "Тебя и твоего брата", добавляет мама. Пашка вскидывает голову "У меня есть брат?" 

Вот мужчина со шрамом — Пашкин старший брат. Пашка узнал его по шраму. Старший брат раскаивается и переходит на сторону добра. Они с Пашкой догоняют злодея. А потом Пашка и злодей дерутся на кувалдах. Удары звучат в чудовищной реверберации. Пашка проигрывает, но в последний момент собирается с силами. И высказывает злодею все обиды между взмахами кувалды... 

Злодей умирает. 

Финал фильма. Пашка в костюме с блестками танцует на сцене. Зрители ликуют. 

Цветные огни. Музыка. Высокий Пашкин голос. 

В центре толпы стоит брат Пашки, он выкатил кресло, на котором сидит седенькая, но красивая мать и улыбается от счастья. 

Вокруг них стоят "хомяки" в диско одеждах, все из себя. Атаманша Mash-ka показывает ему издалека — ты крут, друг. 

И Пашка крут. 

Титры. "Роли дублировали... Фильм озвучен на киностудии "Ленфильм" при участии творческого объединения..." 

Загорается свет. Добро победило. 

Мы вышли из кинотеатра, щурясь от солнца. 

Осень, Нижневартовск. В Вартовске осень всегда была моим любимым временем года. 

— Как тебе? — спросил Пашка. 

— Ух, крутое кино, — сказал я. И это было правдой. 

В скором времени Пашка переехал в Уфу. И до сих пор живет там. У него своя автомастерская, дом, красавица жена, дети. 

Когда мы встречались несколько лет назад в Нижневартовске, он приходил в гости. И я удивился, насколько Пашка спокойный и уверенный в себе. И какие хорошие у него ребята — мальчишка и старшая девчонка. 

Мы гуляли по парку, где бегали еще детьми, и катались на колесе обозрения. 

Пашка выглядел счастливым. 

Потому что добро всегда побеждает зло. Я в это верю.

Возможно, поэтому любители индийского кино — это секта. 

"Есть у вас время поговорить о господе нашем, Митхуне Чакраборти?" 

— Папа, — сказала Злата. Я вернулся обратно, в Москву. — Поставь диска!

Я отложил зеленую "Графиню де Монсоро". Я эту книгу уже читал, конечно. Вообще, удобно. Бабушка подписалась на полное собрание сочинений Дюма, книга приходит раз в несколько месяцев. Летом я приезжал к деду с бабкой и перечитывал все зеленое собрание, начиная с первого тома -- и по последний пришедший. Так что "Королеву Марго" я мог цитировать с любого места наизусть, а "Графиню де Монсоро" -- пока только выборочно.

— Так чо насчет "Сладкоежки"? — не унимался Жданчик.

Вообще, заманчивая идея. Я на мгновение прикрыл глаза.

Кафе "Сладкоежка". Сияющий замок на склоне заката. За сто метров от него стоит запах толстых сладких оладий и меда. Мед я терпеть не мог, но остальное...

"Париж стоит мессы", как сказал бы Генрих Наваррский.

Белый крем и черный крем. На самом деле, конечно, "ванильный" и "Шоколадный". Еще можно было взять желе -- желтое и прозрачное. Оно смешно колыхалось на тарелке. Цены не помню, но копейки.

Но желе -- это ерунда. Желе можно и дома сделать, сварить из пакетиков. Потом разлить по формочкам -- и в холодильник. Правда, мне никогда не хватало терпения дождаться, пока желе полностью застынет. И я ел его полузастывшим, истекающим слезой. А вот "крем" -- другое дело. Особенно шоколадный. Такой дома точно не сделаешь. Он назывался у нас "черный крем".

На самом деле это было молочное желе с какао. Скорее всего на агаре, потому что у него не было специфического запаха и привкуса желатина.

Или, по современному, панна котта. Мы были гурманы и хипстеры, хотя ни фига об этом тогда не знали.

— Чо ты морозишься? — Жданчик уже рядом. На месте ему не сидится. — Ну?

— Ладно. Пошли, — вздохнул я.

— Баско!

— Да замучил ты со своим "баско".

Я был книжный человек и боролся за правильную речь. Вернувшись в конце лета в Нижневартовск, я потом этой "книжной речью" людей месяц пугал. Уральский говор неистребим. Особенно эта уральская интонация -- ласковая, напевная, с нежным наездом.

Мы собрались за Граалем. Я, Жданчик, Юрка, мой второй лучший друг, мой сродный брат Макся по прозвищу Симоныч. Еще с нами увязалась сродная сестра Юлька, крупная и бойкая девица двенадцати лет, и ее подружка Танька Бочкарева. Ну, та была вообще мелкая, младше Макси. Мелкая блондинка ради выхода в город накрутила яркие хвостики. "Начепурилась, фифа", фыркнул Макся. Он был женоненавистник восьми лет.

Мы скинулись. Собрали копейки в один кошелек. Кошелек вручили мне -- он был тяжелый, как камень. Мне же выпала честь возглавить сей поход.

Я оглядел свое воинство. Рыцари круглого стола и исцарапанных коленок. И в пятнах зеленки. У кого были замазаны локти и ноги, а у Макси -- даже лоб.

— Ну чо, почапали? — спросила Юлька. Ласково и напевно, с нежным наездом.

И мы почапали.

Автобус, рыжая "двойка", должен был ходить от остановки "Пещера" раз в час. Но как обычно в советское время, час прошел, а автобуса как не было. Сломался, решили мы. И пошли пешком.

Испытания закаляют рыцарей. Мы топали по дневной жаре в гору -- центр Кунгура располагается на возвышенности. Сандалии стучали и выбивали пыль.

Другой бы сломался и плюнул. Но мы были молоды и мотивированы.

В "Сладкоежке" всегда была огромная очередь. Труден путь к Граалю. Кафе битком набито -- родители с детьми, чада гомонили и бегали, измученные родители истекали потом в духоте и оре, юная парочка, стесняясь, смотрела в разные стороны -- словно пришли не вместе. Хотя все знали: кавалер привел даму на мороженое. После, наверное, будут целоваться липкими от сладкого губами, подумал я. "Тили-тили-тесто, жених да невеста!" — закричал кто-то из юных каннибалов. Остальные взревели. Парень насупился, а девчонка покраснела.

Я отправил девчонок занять столик, а пацаны встали в очередь. Дородная продавщица в халате и в белом колпаке обслуживала посетителей в советском стиле. "Клиент всегда неправ". Когда я через много лет увидел эту надпись в фильме Родригеса "Отчаянный", я очень порадовался. Времени на сантименты у тетки не было. Говори, плати, бери поднос и проваливай. Временами она рычала и выдыхала из ноздрей пламя. Ну, конечно, какой Грааль без охраняющих его драконов...

Наконец, мы вернулись к столику -- он был круглый и алюминиевый -- с горой подносов. Один черный крем, самый вкусный. Каждому по три порции. Мы не собирались размениваться на мелочи.

Крем исчез как по волшебству.

— Ничотак, — сказала Юлька, отдуваясь, и положила ложку. Мы помолчали, отдыхая от трудов. Хорошо. Но все-таки полного счастья не наступило. Такого, чтобы -- щелк, и благодать, и мягкий блаженный свет струится.

— Может, еще? — я оглядел рыцарей.

— Всяко, — сказал Макся.

"Конечно", по-уральски.

Мы повторили подвиг на бис. Теперь, кроме черного крема, я заказал еще несколько порций белого -- на пробу, и желе -- для эстетов. Гулять так гулять. Расплатился копейками. В кошельке оставалось еще много.

Больше всех съел Жданов.

Последние пару тарелок мы уже не доели. Наступил предел. В электротехнике, которую я изучал в Керосинке спустя много лет, это называется просто и четко: насыщение. Я бы даже сказал -- пресыщение. С трудом мы вышли из "Сладкоежки". От горячего запаха толстых оладий нас теперь мутило.

В наших поисках Грааля мы достигли всего. Желаний больше не осталось. Желудки были полны так, что казалось, лопнут.

— Пошли домой, — сказал я и икнул.

Солнце все еще палило. Мы медленно шли назад под белым раскаленным диском, как крестоносцы возвращались обратно из Палестины. Награбленное добро жгло диафрагму. Ноги заплетались, языки распухли.

Удивительно, но в гору спускаться оказалось намного тяжелее, чем до этого -- подниматься. Мы обливались потом. Мы умирали. Нам было так плохо, как до этого было хорошо. Альпинисты говорят, самое трудное -- не подняться в гору, а -- спуститься с нее.

Впрочем, через некоторое время нам стало получше. Всем, кроме Жданова.

— Меня сейчас вырвет, — сообщил Жданчик. Юрка кивнул. Он был рослый и добрый.

— Зря мы ели этот черный крем, — сказал Юрка.

— Нет! — закричал вдруг Жданчик. Мы от удивления остановились. Лицо Димки перекосилось, побагровело. — Не говори это слово...

— Черный крем? — Юрка озадаченно смотрел на муки Жданчика.

— Нет! Не надо!

Он с трудом справился с тошнотой и сел на обочину, держась за живот. Вокруг него вяло покачивались пыльные заросли лопухов и травы.

И тут мы начали смеяться. Я хохотал так, что у меня выступили слезы на глазах. От смеха нам становилось лучше.

— Черный крем! — кричал Макся внезапно. Жданчик спотыкался, убегал в кусты. Оттуда раздавались странные звуки. Жданчик мучительно пытался удержать в себе обретенное в походе богатство.

Через несколько минут он возвращался, и мы продолжали путь. Жданов ненавидел нас и ругался, но шел. Мы же развлекались. То один, то другой из нас кричал "белый крем" или "черный крем", или уж совсем садистки "черный крем с медом!".

— Белый крем! — закричал Юрка. Даже он не выдержал, а ведь он всегда был самым добрым из нас.

— Желе! Много желе! — радостно поддержали девчонки.

Жданов бросился к кустам, постоял, согнувшись. Он почти рыдал.

— Гады! — закричал Жданчик из кустов. — Ненавижу вас всех!

И неровной походкой, придерживая живот ладонями, убежал в сторону Лесозавода. Мы переглянулись.

— Дураки, — сказала Юлька. — Чо его мучать-то?

— Может, за ним? — сказал Макся. Даже его пробило.

— Да, ладно, — сказал я неуверенно. — Побегает и вернется. Жданчик отходчивый.

Хотя я уже не был в этом уверен. Грааль -- штука жестокая. Обладание им меняет человека. Мы убедились в этом на собственном опыте.

Молча и как-то понуро мы дошли до дома. Вечерело. Мы сидели во дворе на лавочке и уныло валяли дурака. Делать ничего не хотелось. Мы все чувствовали неясную, но отчетливую вину. "Да провались она, эта Сладкоежка", подумал я. "Зачем мы вообще туда ходили?"

— Димка! — позвал меня вдруг Макся. — Зырь, кто идет!

Я повернулся. Жданов вернулся. Он шел к лавочке -- спокойный и умиротворенный. Его лицо было лицом человека, который услышал небесный "щелк" и почувствовал себя счастливым.

Кажется, от него даже шло легкое сияние.

Мы оторопели. Переглянулись и начали подниматься.

— Жданчик, ты чего? — спросил я наконец.

Жданчик шел к нам, ступая легко, как Будда по лепесткам роз.

— Жданчик?

— Я был на речке, искупался, — кротко сказал Жданов. — Баско так.

Кажется, он обрел свой Грааль.

— Тебе нужно привыкать нести ответственность.

Родители (то есть мы) переглянулись. Фактически психолог сказала: "Теперь вы будете НАВСЕГДА прикованы к Москве, неудачники. Родственников у вас здесь нет, друзья далеко. Ха-ха-ха, забудьте об отпуске на море. Следующий сеанс в понедельник".

— Ээ... у нас же есть кошка. Фифа.

— Она со мной не играет!

— Она ни с кем не играет, — парировал я. Кажется, не очень удачно.

Мы попытались найти плюсы. Жена:

— С хомяком не нужно гулять.

— Зато они сбегают. У моего друга в детстве был хомяк, он прогрыз железную клетку, сбежал, а потом полгода партизанил. Полквартиры погрыз.

— Друг?

— Хомяк. И еще они пахнут.

— Морская свинка, — сказала жена, подумав. — Они хотя бы милые.

— Не вариант. Знаешь, какие они шумные? Колодан сказал, морские свинки любят свистеть.

— Свистеть?!

Писатель Колодан все знает о животных и экзотической кухне. Надеюсь, это никак не связано.

— Да! Зато свинку можно везде с собой возить. Раньше моряки морских свинок по всему свету возили.

— Зачем?

— Чтобы есть. Корабль плавает годами, а свинки свистят. И все тише, тише...

Представив себе хомяка, чайной ложкой роющего тоннель, как в "Побеге из Шоушенка" и морскую свинку, дающую рок-концерт (Энджи... о, Ээээнджи), жена сдалась. Почти.

— Может, тогда собаку? — спросила она в отчаянии. — Раз уж все равно.

— Нет.

У меня фобия на собак. В детстве, когда мне было лет пять, меня укусила собака -- в щеку. В тот день я храбро решил не бояться больше собак (а я боялся, у нас в Старом Вартовске их были стаи) и вышел играть. Мы играли, играли. У соседнего балка была песчаная насыпь. Мы строили там города, лепили куличики, рыли котлованы. А маленькая собака соседей за нами наблюдала. Вернее, наблюдала за мной. Я чувствовал взгляд ее темных глаз. Но я решил не бояться, и держался изо всех сил. Я смотрел страху в глаза. Я набил ведерко песком, наклонился перевернуть... Собачка бросилась. Резкая боль пронзила лицо.

Я пришел домой, рыдая и держась за щеку. Боль была невероятная.

С тех пор я собак вообще не люблю.

— Лучше тогда крысу. Говорят, они очень умные.

— Нет! — жену передернуло. У нее фобия на крыс. Возможно, она единственный человек, которого тошнит от мультика "Рататуй", а не от того факта, что крысы готовят еду.

— Шиншиллу?

— Они очень нежные. Их нельзя пугать, они от этого болеют и умирают.

— А ты откуда знаешь? — поразился я.

— Дочь нашего директора рассказывала. И ты знаешь, сколько они стоят?

— Ласку?

— Она хищник!

— Ладно, делать нечего, — я вздохнул. — Пойдем за хомяком.

Василиса запрыгала от счастья и села в машину. Мы поехали за бюджетным хомяком.

Зоомагазин был в торговом центре, отделен стеклянной стеной. За стеклом лежали котята и, обняв миску, счастливо спал щенок ротвейлера. Во сне он выглядел вполне безопасным. Маленькая Василиса, наморщив лоб, внимательно изучила каждого.

— Может, мы все-таки войдем?! — не выдержал наконец я.

Василиса вздохнула.

Внутри пахло сыростью, опилками и родительским отчаянием.

— Хомяки пахнут, — сообщила продавец первым делом. — Иногда кусаются.

— Я знаю, — мужественно ответил я. — Можно посмотреть всех?

Сирийский хомячок напоминал похмельного хипстера. Он расслабленно возлежал в опилках, словно после лечебной марихуаны. В соседнем аквариуме мелкие, с пятачок, джунгарские хомячки вели активную жизнь. Их было с десяток, все серенькие и бойкие. По крайней мере, подумал я, места они займут немного. Уже хорошо. От клеток шел сильный животных запах. Я поморщился.

— Джунгары агрессивные, — сообщила продавец. — Но вы ведь знаете? В руки их не взять.

Василиса отстранилась от клетки и быстро замотала головой.

— Не хочу, — сказала она.

— А этот? — я показал на хипстера. — Этот-то нормальный? Василиса, может этого возьмем?

— А это кто? — спросила жена. Она показала на другую клетку, побольше. — Тушканчики?

— Это мышки-песчанки.

В большой клетке три разноцветных создания грациозно суетились. Они были меньше сирийца, но крупнее джунгаров, с длинными хвостами с кисточками. Одно из созданий -- серое -- прыгнуло и оказалось на домике. Ничего себе. Василиса смотрела, как завороженная. Такие крошечные кенгуру. Мордочки симпатичные, как у мышек из мультика.

— Может, нам взять такую вместо хомяка?

— Прекрасная идея, — сказала продавец зоомагазина. — Песчанки чистоплотны, общительны, любят играть и приятно пахнут. Хотите подержать?

Василиса, конечно, хотела. Продавец поймала и посадила песчанку ей в ладони. Бежевая песчанка высунула голову и задвигала носом. Симпатичная.

— Видите в басейне песок? Они принимают тут ванну. Песчанки очень чистоплотны.

Действительно, от клетки совсем не пахло.

— Ничего себе, — сказала жена.

— Э, а что она делает? — спросил я. Мышь, похожая на бурундука, теперь быстро-быстро перебирала лапками на боку серого, словно делала ему "рельсы, рельсы, шпалы, шпалы".

— Массаж, — сказала продавец. — А вообще, они тут все мальчики.

— Хмм.

— Родные братья, — подтвердила продавец. — Ну, что вы решили?

— Спасибо, мы сейчас подумаем.

Мы отошли в отдел к рыбам и устроили семейный совет. Я хочу песчанку, сказала Василиса. А хомяка? Хомяка не хочу.

Ладно, решили мы. Песчанка всяко круче, чем хомяк. И практичнее. Продавец обрадовалась.

— Прекрасно! Сколько песчанок вы хотите взять?

И тут я что-то заподозрил.

— Ээ... вообще-то, одного.

Продавец покачала головой. Большая ошибка.

— Вы понимаете, это общественные животные. Им нужна компания. В одиночестве они чахнут и умирают.

— Черт.

Такого подвоха от песчанок я не ожидал.

— Тогда двух, — решил я.

— А третий останется один? Понимаете, — в голосе девушки прорезалась блюзовая хрипотца, — в одиночестве они чахнут и умирают...

Я против воли представил, как поседевший мышь в потертом плаще устало заходит в полутемный бар, садится у стойки. Залпом опрокинув двойной бурбон, говорит бармену "Они все мертвы, эти старые пилоты" и, уронив голову на руки, задремывает на стойке под серый унылый блюз. Ему снятся аэропланы, небо в дымных росчерках, пулеметный огонь и лица друзей. Я встряхнулся:

— Ладно! Возьмем всех. И вон ту клетку...

Продавец покачала головой.

— Что не так?

— Это клетка для одной песчанки. А у вас их трое.

— Черт!

В итоге мы купили большую клетку, в два этажа -- нижний стеклянный, верхний решетчатый. С нижнего на верхний вела съемная лестница. К клетке взяли поилку, кукурузный наполнитель, песок для бассейна, белый кальций для зубов, пачку корма и витамины, колесо, чтобы бегать, и мешок сена, чтобы песчанки строили из него гнездо. Я подумал, что на такие деньги можно завести в хозяйстве лошадь. Возможно, даже породистую.

Василиса, сидя в машине, крепко прижимала к груди банку с песчанками.

Мы вернулись домой, помыли и поставили клетку. Запустили песчанок. И сели всей семьей перед клеткой, вместо телевизора...

Песчанки были -- один серый, другой бежевый, третий похож на бурундука, даже с полоской на спине. Они ели, копались в наполнителе, выискивая зернышки кукурузы, смешно пили воду, чистили в песке шкурки и делали друг другу массаж. Лихо запрыгивали с нижнего этажа на верхний, без всякой лестницы, крутили колесо. Потом зачем-то уронили лестницу и закопали ее в опилки. Деловито начали строить гнездо. Они были смешные и дружные.

Василиса насыпала мышкам корма и дала им имена. Ее круглое личико светилось тройным счастьем. Видимо, она уже начала чувствовать ответственность, подумал я.

Несколько часов пролетело незаметно. Василису еле загнали спать. Перед сном она пожелала питомцам спокойной ночи и засопела, подложив ладошки под щеку.

Так в нашем доме появились песчанки. Три танкиста, три веселых брата.

Бублик, Джерри и Бурундучок.

В тот же вечер кто-то из них насрал в бассейн.

Ярик выглядел как молодой Серебряков из фильма "Фанат". Резкие скулы, светлый ежик. И стальная нить внутри.

Ярик тренировался семь дней в неделю.

Он был настоящая боевая машина.

Ярик был пробивным не только с ноги. Он договорился со школьным начальством, чтобы нам давали ключи от спортзала. Мы сначала ходили толпой, потом толпа поредела, остались только настоящие адепты. То есть, мы двое. После занятия нужно было сложить маты, а каждый мяч или скакалку вернуть на прежнее место.

В тот вечер мы тренировались. Ярик держал самодельную "лапу" на уровне своей головы, я бил ногами. Я был боец в весе пера, но техничный и с прекрасной растяжкой.

— Комбинацию работай, — говорил Ярик. — Резче! Ну!

И тут мы поняли, что в дверях спортивного зала давно кто-то стоит и смотрит на нас.

Незнакомец прошел в зал, мягко шлепая. Невысокого роста, лет сорока. В майке, в растянутых штанах-трико и в тапочках на босу ногу. Темные волосы у пришельца были до плеч, как у белорусских "Песняров". Лицо помятое, но доброе. Глаза стального цвета. Под мышкой свернутая в трубку газета.

Больше всего он напоминал актера Дэвида Кэррадайна из "Убить Билла". Это я сейчас понимаю. Такой советский ассасин Билл. Тогда я подумал, что он бичует или любит выпить.

— Вы что-то хотели? — спросил Ярик и выпрямился. В Ярике метр восемьдесят, пятнадцать лет, мышцы, рефлексы, скорость и ведро тестостерона. Ярик резкий, Ярик мог и с маваши зайти.

— Хорошо работаете, ребята, — сказал Билл мягко. — А как насчет акробатики?

Страха в нем не было. Совсем.

Так в нашу с Яриком жизнь, как в настоящем фильме кунг-фу, вошел мастер, сенсей или, как говорят истинные знатоки видеосалона и бледных фотокопий "36 стоек Шаолиня" — шифу.

Позже Ярик спросил, какой стиль практикует Билл, тот ответил, что стиль "вин-чунь" и "пьяницы". Ярик заявил — с юношеским максимализмом: я бы в твоем возрасте, Степаныч, практиковал классическое каратэ шотокан. Как Чак Норрис. Это красиво.

Билл мягко улыбнулся и ничего не ответил. Он давно выбрал свой путь.

Оказалось, Килл Билл — тренер по акробатике (тогда никто не говорил "спортивная", просто акробатика), теперь будет вести секцию в нашей школе. А еще он ночной сторож по совместительству, потому что сторожу положена комната. И фанатик боевых искусств.

Они с Яриком устроили легкий спарринг, причем Килл Билл даже тапочки не снял. Двигался он плавно и быстро. Странно, но его маваши в тапочках совсем не казалось смешным.

Когда Степаныч ушел, я спросил у Ярика:

— Ну что?

— Будем с тобой делать парный номер.

— По кунг-фу? — удивился я.

— По акробатике.

Так и получилось. Мы делали номер по вечерам, а по утрам три раза в неделю я ходил на секцию акробатики. И частенько просыпал начало. На вечерних занятиях мы с Яриком повторяли тао кунг-фу и каратэ-до, отжимались на кулаках и пальцах, бегали с утяжелителями и спарринговали до посинения, а потом приходил Килл Билл, и я прыгал заднее сальто с яриковых плеч и с камеры, вставал ему на руки, а Ярик поднимал меня под потолок на вытянутых руках. Он был зверски сильный, но мне все равно было страшно.

Я приходил домой и падал. Всю ночь мне снилось, как меня медленно и мучительно растягивают между слонами. Я просыпался от боли в спине и коленях. До слез. А утром вставал на секцию акробатики.

После разминки мы шли на дорожку. Разбегаешься и прыгаешь. После занятий с Яриком это было отдыхом.

— Дмитрий Овчинников, Советский Союз, — объявлял Билл торжественно. Такой чести удостаивался только я. Кажется, он видел во мне будущую гордость советского спорта. — Поехали!

Я поднимал руки, выпрямлялся.

Вперед!

На акробатике пацанов было только двое, я и один мальчишка. Девчонки иронично называли меня "Советский Союз" и завидовали моей растяжке. "Советский Союз", думал я. Вот это прозвище! Великий, могучий, добрый и всегда на страже справедливости и защиты природы.

А потом Советского Союза не стало.

У китайцев есть старинное проклятие. "Чтобы ты жил в эпоху перемен". Мы, подростки, жили в эпоху перемен и это было невероятно интересное время. Возможно, потому что мы менялись вместе с ним. Стремительно, бурно, яростно и необратимо. На разрыв.

Время было — как взрыв петарды в руках. Грохот, вспышка, искры в глазах, лужа крови и оторванные пальцы. А тебе все еще весело.

Прыгая заднее сальто, я разбил колено. И потом еще много лет хромал в сырую погоду. Номера не получилось. Ярик занимался в секции рукопашного боя и ездил на подпольные соревнования. Килл Билл ушел из школы, акробатику закрыли. Больше я его не видел.

Через два года Ярик ушел в армию и попал в морскую пехоту. Говорят, вырубил проверяльщика с одного удара. Разведка морской пехоты, Дальний Восток. Позже, вернувшись, рассказывал, как к ним приезжал сенсей "джиу-джитсу" из Японии и давал мастер-классы.

После ухода Ярика в армию я потерял интерес к кунг-фу и записался в секцию каратэ шотокан.

Просто это была классика.

Время кошачьих криков Брюса Ли сменилось временем прямого удара в нос.