На первый взгляд работа эта незаметна, ее словно нет. Читаю сейчас Стажеров. В кадре опять кто-то шутит, читает книги, охмуряет девушку или ловит ворон, ничего явного, но все время пятками, мышцами, всем телом ощущается вибрация, настолько гулкая, что отдается в кость. Эта вибрация живет в тебе. В каждой частичке твоего тела.

Ты и есть эта вибрация.

Словно все люди находятся на палубах огромного космического лайнера, и где-то далеко за стеной и переборками работает мощный тысячереакторный двигатель. Это идет работа будущего. Наш космолет вперед летит. Время — вперед. 

Интересно. В детстве у меня тоже было такое ощущение. Только не в книге, а наяву. Я ощущал эту работу, эту палубу пятками и всей душой. Сейчас — нет.

Шли восьмидесятые годы. Мое детство.

Кто-то тогда жил в "совке". Мучился от дефицита и мечтал свалить в Америку. Я нет.

Я жил в корабле, летящем в будущее.

Я не дергался и не торопился.

Я рос и умнел. Читал книги и занимался спортом. Играл с друзьями и один. Ел манную кашу с комками, мандарины раз в год, холодные макароны в школьной столовой, больше похожие на трубопрокат, чем на еду. Я знал: все трудности временны.

Однажды придет мое время встать в ряды экипажа. Занять свое место по штатному расписанию. Перенять рычаги и штурвалы из умирающих рук.

И когда придет это время, я буду достоин великой чести.

О, капитан, мой капитан.

Я как-то даже в этом и не сомневался...

Наш звездолет вперед летит.

Иногда этого ощущения мне очень сильно не хватает.

Сирано (о листьях):

Как медленно летят!

Смотрите, падая на землю сиротливо,

Они последний путь хотят свершить красиво

И, зная, что в конце их гибель ждет,

Паденье претворить пытаются в полет.

Надоело, что из «Сирано» делают костюмную мелодраму или как тот спектакль в театре Вахтангова – где нужно говорить то тонким голосом, то толстым.

Может быть, хватит?

«Сирано де Бержерак» – это античная трагедия. У Ростана определение пьесы звучит как «героическая комедия». Правильно. Внешне это действительно выглядит забавным – комичные ситуации, смешные персонажи, шутки, остроты. Но ключевое слово здесь – «героическая».

Сирано – герой.

Стихия героя – трагедия.

Если задуматься, в пьесе нет ни одного отрицательного персонажа. Тот же самый де Гиш в итоге оказывается человеком, вполне достойным уважения. И это правильно – настоящим соперником для героя может быть только Судьба.

Основная линия пьесы – борьба героя с Судьбой. С Роком.

Сценическое решение

Первое: вырвать сюжетный костяк из привычных бытовых подробностей – чтобы сосредоточить зрителей на самой истории. Сбросить груз камзолов, шляп и прочей кружевной дребедени, которая мертвым грузом висит на пьесе Ростана. Даже шпаги – и те лишние.

Вместо них – мясницкие ножи, к примеру.

Намеренная грубость.

Гасконцы будут в коричневых кожаных куртках, как авиаторы Первой Мировой войны. Круглые очки, белые шелковые шарфы. То была первая абсолютно не романтическая война. Мины, пулеметы, отравляющие газы, вши, трупы на колючей проволоке. И только по-настоящему сильный человек мог остаться романтиком в такой обстановке.

И вот в руке у такого романтика в шелковом шарфе – широкий мясницкий тесак. Всплеск крови – и красные пятна на белом шелке.

Жутковатая эклектика.

Фехтование на мясницких ножах – не изящное искусство «ангард-выпад-отвод-туше», а жестокая скоростная рубка (пример: Стивен Сигал и Томми Ли Джонс, фильм «В осаде», финальный бой на ножах).

Действие 1. Представление в Бургундском отеле. Дуэль Сирано и виконта. «Я вас убью в конце посылки». Насмешливость, почти условность, игривость до определенного момента – а затем следует страшная молниеносная расправа. Сирано – шут, фанфарон, самоуверенный и нелепый на первый взгляд – и ужасающе эффективный убийца.

Настоящее убийство.

Всплеск крови. Сделать слегка гротескный выплеск крови из виконта – багровой крови, почти черной. Чтобы капли попали на белый шарф и на лицо Сирано.

Сирано – не идеален. Он человек, сделанный из плоти и крови, из достоинств и недостатков. Нужно лишить его романтического флера, чтобы зритель сначала даже почувствовал к Сирано отвращение. Это убийство говорит – вы думали, что знаете, кто Сирано такой? Ничего подобного. Это незнакомец. Узнайте его.

Как играть. Нельзя играть спокойно, расслабленно, не торопясь – в пьесе заложена особая, яростная энергетика.

«Жизнь – это история, рассказанная безумцем, брызгая слюной, с шумом и яростью», Шекспир.

Сирано на сцене – это природное явление. Ураган. Сгусток любви, гнева, боли, клубок обнаженных нервов, нарастивший такие иглы, что дикобразу впору. По-настоящему плачет, по-настоящему рычит от боли.

У героя все предельно.

Жестокий и трагический миф о герое Сирано.

Зрителю не должно быть комфортно. Он должен сидеть, как на иголках, с бьющимся сердцем.

Все первое действие Сирано «играет» – эдакого задиру, супер-гасконца. И только оставшись наедине с Лебре, ближайшим другом, он приоткрывает свое истинное лицо – усталый и очень ранимый человек. Поэт. Влюбленный.

И в нем сидит, как заноза, огромная неполноценность.

Если ты родился поэтом, с этим ничего не поделаешь.

Это как родимое пятно. Как…

Как нос.

Из-за твоей внешности каждый норовит тебя высмеять или ударить? Будь резче, накричи, задави насмешками, ответь прежде, чем тебя успеют обидеть – сначала врежь, как следует, потом разберемся, за что.

В детстве Сирано был маленьким и слабым. Да еще с огромным носом. Гигантским просто носом! Наверное, он легко плакал. Чувствительный. Эмоциональный. И – не очень храбрый.

Робкий, боится всего, вздрагивает от любого шороха. Идеальный объект для издевательств.

И, конечно, над ним издевались.

Пока в один прекрасный день это не закончилось. Мальчик, который до того плакал и пытался убежать, теперь дерется до конца, не взирая на число противников. Молча, яростно. Псих, одно слово. Весь в крови, глаза бешеные. Ничего не боится, потому что боится всего.

Сирано теперь страшен. Трус, который наводит ужас. «Мой нос вам кажется огромным?»

Задира, с которым никто не рискует связываться.

В психологии для этого есть специальное слово:

«ГИПЕРКОМПЕНСАЦИЯ – форма компенсации, с помощью которой достигается нечто большее, чем просто избавление от чувства недостаточности: Г ведет к превосходству или выдающемуся достижению».

Добавлю – да, выдающееся достижение, но комплекс неполноценности никуда не делся.

Нос – это символ достижений, таланта, ума и гордости Сирано.

И в тоже время – физическое воплощение его изъянов.

В постановке спектакля намеренно работать на снижение романтического флера вокруг Сирано, разрушить его. Потому что Сирано – не образ, а живой человек.

Голос Сирано – хриплый, яростный, в надрыве, иногда переходящий в шепот. Временами, когда он говорит с Лебре – голос спокойный, низкий, усталый. Насмешливый, преувеличенно бодрый – когда он говорит с Роксаной. Рык зверя и затаенная нежность.

Битва у Нельской башни – в пьесе она не показана, только упоминается. Нужна. Работаем на обострение.

Со зрителя надо снять привычную корку, сломать заложенный чуть ли не с детства шаблон. «Сирано де Бержерак»? Конечно. Кто не знает, какой должна быть эта пьеса?

Комедийной, остроумной, с изящным фехтованием на шпагах.

Эдакие киношные «Три мушкетера» с поправкой на нос.

Нужно сломать стереотип.

Проход Сирано сквозь строй – жестокий, «мясной». Его сбивают с ног (и не раз), он падает, его топчут ногами, бьют палками, крики и гул толпы – он встает, расшвыривает противников, бьет кулаком (потеряв нож), пинает ногами. В ярости кричит на друзей, которые пытаются вступить в бой и помочь Сирано. Отталкивает их руками. Ему не нужна помощь. Всклокоченный, усталый, сипло дышит и возвращается. Бьется на износ. Его противники тоже еле дышат, едва стоят, кто еще может стоять – это битва на изнеможение. Бойня. Геракл против кентавров.

Сирано иногда останавливается отдышаться, упирается руками в колени – враги подступают, снова отступают, не решаясь напасть. Сирано перехватил инициативу, он ведет этот бой. Бьет и бьет их – кулаками, ногами, палкой. В итоге остается на ногах он один – и то с трудом.

Еще хороший момент, когда Сирано попадают по носу – и он воет от боли. Слезы текут.

В постановке боев – никакой сценической условности. Боксерские удары, прямолинейность, грубые пинки.

Сирано побеждает только за счет упрямства. На сцене хорошо бы поставить умывальник с зеркалом – выразительный момент, когда после схватки окровавленный, избитый Сирано пьет из крана воду над замызганной раковиной в общественном туалете.

В этом весь герой – бескомпромиссность.

Нет жалости – к себе.

Упрямство. Гордость.

Снижая романтический образ, добиваемся того, что в глазах зрителя сам Сирано растет. Противоречие, верно? На самом деле нет.

Нельзя сочувствовать идеалу, это мелодрама, а вот живому человеку...

Сирано наклоняется, подставляет под струю затылок. Трет шею. Ладонью смывает с лица кровь и пот. Осторожно, потому что очень больно.

Ладонь задевает нос... задерживается, двигается дальше.

Пальцами берется за свой нос у переносицы – проверяет, не сломан ли? Не сломан. Жаль.

Потом Сирано выпрямляется и смотрит в зеркало. Долго смотрит. Тот же отвратительный уродливый насест. Ничего не изменилось.

Возле умывальника поставить стол, грубый, деревянный, весь в царапинах и стул из скрипучего дерева. Это будет квартира Сирано. Остальная сцена пуста. Над столом висит единственная лампа, освещает кусок сцены. В ночь перед встречей с Роксаной – Сирано вернется и сядет за стол. У него есть маленький заводной самолетик – который едет, и там специальная штука, чтобы самолетик переворачивался и опять вставал на колеса. И продолжал движение.

И вот Сирано отходит от умывальника и очень аккуратно снимает куртку. Ему больно. Ему настолько больно, что только в этой жуткой аккуратности это проскальзывает. . Перед другими он не мог этого показать, а сейчас его никто не видит. Поэтому он садится на стул, прижимает к себе раненую руку (кисть замотана тряпкой) и начинает качаться, баюкая её. Сирано на несколько секунд позволяет себе почувствовать слабость – сначала он баюкает руку, потом зажмуривается и беззвучно плачет. По крайней мере, это похоже на плач.

Потом Сирано вдруг резко выпрямляется.

Лицо спокойное. Всё. Момент жалости к себе закончен.

Сирано осторожно берет самолетик раненой рукой, здоровой заводит. Опускает самолетик на стол. Сидит, молча смотрит, как самолетик жужжит и переворачивается. Потом завод кончается.

Сирано заводит самолетик снова.

Смотрит, как тот ездит.

И опять заводит.

И вдруг Сирано внезапно улыбается. Улыбка озаряет лицо. Он вспомнил про завтрашнюю встречу с Роксаной.

Роксана!

Он энергично встает и подходит к зеркалу. Боль забыта. И смотрит на себя уже совсем по-другому. Критически-доброжелательно. Оскаливается в улыбке, рассматривает зубы.

Поправляет волосы.

Даже щегольское что-то в этом.

Действие 2, «Харчевня поэтов»

Раннее утро. Белый дым на сцене, розовая подсветка (ностальгическая дымка), цвета как на старых фотографиях. Сепия. Рагно и повара в желтых, оттенка папируса, колпаках и фартуках. Сирано нет на сцене, остался только его стул. Поварята выносят еще два стола (на них составлены табуреты ножками вверх), один поваренок подходит к столу Сирано и ставит стул ножками вверх на столешницу. Начинает мыть пол щеткой. С возвышения свисают бело-голубые тенты, как в летних кафе. Отдаленно слышен шум прибоя.

По ощущениям должно быть летнее кафе у моря.

Сирано и гасконцы в лётных кожаных куртках, некоторые в лётных шлемах. Кожа не блестящая, а коричневая, желтоватая, старая, уютная, заношенная, вытертая. Круглые очки авиатора.

Кисть Сирано, забинтованная грязной тряпкой (в фильме Тарантино-Родригеса «От заката до рассвета» прекрасен скотч, которым заматывают дыру в ладони. Может, черная изолента? Нет, именно тряпка).

Дальше. Роксана берет эту руку в свою и начинает разматывать тряпку. Осматривает рану.

Говорит при этом что-то.

А Сирано смотрит на нее и замер, боится вздохнуть. Ему больно, но это момент счастья. У него все ещё впереди.

В пьесе Ростана очень много текста – так много, что без сокращений она практически нигде не идет. И все равно события следуют сплошняком, наползая друг на друга.

И теряются вот эти моменты – когда Сирано очень плохо. Или когда очень хорошо.

Роксана – живая, яркая, тоненькая. Белая юбочка, матроска? Девчонка. Смешливая. В нее нельзя не влюбится – когда она держит руку Сирано, он смотрит на неё, улыбаясь – как большой дворовый пес на маленького котенка.

Текст по переводу Елены Баевой. Не нужны словесные кружева Щепкиной-Куперник, а вариант Соловьева хороший, театральный, но слишком «от себя», отрезана важнейшая финальная сцена, где умирающий Сирано сражается со своими вечными врагами – страхом, ложью, подлостью.

Перевод Баевой близок к тексту оригинала и при этом лаконичен.

"...что и в моей судьбе был тоже шелест платья".

Музыкальная тема спектакля – тема из фильма «Трюкач», композитор Доминик Фронтьер, «Film caravan» – издевательский и прекрасный марш.

Марш гасконцев.

Марш неудачников.

Впервые он звучит, когда Сирано собирается идти к Нельской башне. Его окружают гасконцы, Лебре, актеры, актрисы, случайные зеваки, уличные музыканты. Пестрое собрание. Идут колонной под этот марш.

В третьем действии Сирано стоит под балконом и говорит Роксане о своей любви – вместо Кристиана.

Хриплым сорванным голосом.

Ладонь все еще забинтована, словно и не прошло столько времени, на лице – след кровавой ссадины. И свет в глазах – неземной. Словно он давно на войне, а это – отпуск домой, в мирное время.

Вообще, очень интересный момент: как Кристиан учит стихи, написанные Сирано. С голоса учит? Или сам?

С голоса. Конечно, с голоса.

Вообще, как так получилось? Сирано, не терпящий ложь, вдруг соглашается на обман – и кого? Роксаны!

Ошибка Сирано. Разговор с Роксаной стоил ему больше крови, чем любая драка.

Момент слабости.

После ухода Роксаны Сирано сидит за столом и заводит самолетик. Смотрит, как тот жужжит и переворачивается. Но не помогает. Раньше помогало, удавалось взять себя в руки, а сейчас нет. И хоть вой. Он смахивает самолетик со стола, тот летит по полу и кувыркается. Разбившийся пилот. Никто не спасся.

Самая большая ошибка Сирано. Которая повлекла за собой обвал и крушение.

Не хватило смелости признаться. И он находит обходной маневр – спрятаться за красивой наружностью Кристиана. Так проще.

Проклятый нос. Угу, нос.

Действие 4-е «Гасконские гвардейцы». Начало.

Дым. Лучи прожекторов – скрещивающиеся, как в ночном небе во время авианалета. Приглушенный свет ламп. Далекий шум авиационных моторов. Кажется, вдалеке что-то глухо взорвалось.

Часовой ходит по башенке. Она обложена мешками с песком.

Звук дыхания, кашель, сопение, начинается храп – вскрик, сонное чертыхание, кого-то ткнули под ребра, храп умолкает.

Широкий, болезненно-белый луч прожектора ползет по сцене, ослепляет, вырезает из темноты лежащие тела, похожие на груды тряпья. Спящие гасконцы и мешки с песком – легко перепутать.

Луч уходит. Дым подсвечивается розовым. Рассвет.

Появляется Сирано, возвращающийся через вражеские позиции…

Отточить до остроты эпические моменты, выкинуть все лишнее. Может быть, даже выбросить куски текста, которые все давно знают – и вставить сцены, которых в пьесе нет: Битва у Нельской башни. Сирано учит Кристиана читать стихи. Спящие перед боем гасконцы.

Но даже сокращая текст, обязательно оставить Лебре и Карбона. Первый – лучший друг, второй – капитан гасконцев, командир, гибнущий в бою.

Последний бой гасконцев. Высокий трагизм момента (в спектакле театра Моссовета это было смешно, если честно). Белый прожекторный луч подсвечивает испанский строй.

Раздолбайский строй гасконцев. Замерли, молчат. Белые шарфы развевает ветер – они летят в одну сторону.

Независимые. Нищие. Гордые, как черти.

Карбон де Кастель-Жалу выбегает из глубины сцены – на бегу нахлобучивает шлем, останавливается перед строем, нарочито медленно достает, набивает и закуривает изогнутую пижонскую трубку. Выпускает дым колечками. Оглядывается. Хмыкает.

Треск выстрелов. Словно пулемет бьет (именно резкий, бьющий по ушам звук). Сделать моргание прожектора – частое, в такт звукам. И в этом моргании падают гасконцы – пронзенные пулями.

Финал 4-го действия – Сирано действует как самурай. Движение с клинком – простое, гармоничное, ничего лишнего, остановка. Сирано замирает в стойке с опущенным мечом (с мясницким ножом, конечно. Но по тому, как он его держит и как двигается – это уже самурайский меч) Испанцы застыли – и вдруг опадают, как листья. Он убил их одним взмахом меча. Эта драка – в контрапункт с битвой у Нельской башни – Сирано здесь спокоен и готов к смерти. Он все потерял. Любовь, друга, своих обожаемых гасконцев.

Обреченность.

Герой должен сражаться с Роком, иначе какой же он герой?

Действие 5.

Письмо. Объяснение. Смерть.

В финальной сцене Сирано повторяет фактически один в один сцену боя у Нельской башни, только это уже бой с тенью. Сирано так же нападает, так же падает, встает, только теперь он умирает (нож в спине – что-то, наглядное до смешного). У смерти (у Рока, у Судьбы) выиграть невозможно. Но Сирано будет драться до конца.

И, зная, что в конце их гибель ждет,

Паденье претворить пытаются в полет.

Декорации

В оформлении ретро-стиль без жесткой привязки к определенному времени. Приблизительно от конца 19-го века по 20-е годы, но размыты границы. Зато определенная, четко дозированная эклектика. Скажем, современные технологии, но оформление из прошлого.

Например, лампы дневного света, но в кованых решетках.

Центр сцены с поворотным кругом – пустой.

У дальней стены – возвышение, на него ведет металлическая лесенка. Весь металл на сцене (лестница, оковка ламп, котлы и чайники) – красная медь.

Справа у края сцены – возвышение, что-то вроде башенки. Это балкон Роксаны, башня часового и прочее.

У левого края сцены – медный умывальник с зеркалом. Когда отворачиваешь вентиль, из крана течет жидкая струйка воды.

Свет

Лампы дневного света, забранные решетками, на тросах. Выстраиваем низкий коридор, опуская лампы до уровня трех метров (или даже ниже). Поднимаем и наклоняем, намечая купол (Бургундский отель). Выстраиваем.

Прожекторы. Несколько маленьких, с мощными лучами (нужен дым на сцене, чтобы лучи были видимыми и четкими), розовый светофильтр в моменты рассвета. И один большой прожектор (на самом деле это не прожектор, а скорее муляж – отражатель из фольги, обычная лампа), чтобы не резал глаза.

Битва у Нельской башни. Зеленовато-голубые лампы дневного света свисают на тросах по одной линии, зрительно образуя коридор с низким потолком. Лампы горят неравномерно: одна то вспыхивает, то снова гаснет, другая помаргивает и искрит. Мы видим бой в «профиль». Динамика создается светом. Определенный световой ритм. Никакого музыкального сопровождения не предполагается, только звуки дыхания, возгласы, звуки ударов, падений, крики ярости, топот ног и прочее. Гудение ламп и запах озона. Искры сыплются на пол и на головы дерущихся.

«Экстатик – "человек, который слишком бурно на все реагирует"»

Тут, конечно, это слово в другом смысле. Экстатик – автор, склонный к экстатическому подходу в творчестве. Порвать нерв в клочки, заставить "выйти из себя" не только героя, но и зрителя, что за героем наблюдает, – вот задача экстатического автора. Его цель.

Тарковский, например, совсем не экстатик. Но в "Зеркале" были моменты экстатические.

Конечно! Сон с водой и матерью, моющей волосы. Горящий дом.

В «Солярисе» финальный аккорд, кстати, не сработал (как раз экстатический ход – с возвращением блудного сына… но к фальшивому дому и фальшивому отцу). А вот промежуточные были очень крутые.

Момент, когда Банионис отправляет девушку в космос. Жутковато мучительный эпизод, когда герой, пытаясь остаться в здравом уме, убивает именно то, что больше всего любит.

Вообще, в Цветной волне экстатиков хватает. Стоп, да их большинство!

Я и Ляля Брынза прежде всего – как «чистые» экстатики. Катарсис прежде всего. Все заточено под катарсис.

Наташа Федина, пожалуй. Шуреман ищет и иногда находит (он слишком эмоционален, для экстатика нужно быть в определенный момент холодным, как лед, иначе прием не сработает. Мощно переживать и при этом быть где-то в стороне, не теряя контроля над текстом. Отстранение как часть экстатического метода). Очень редко Колодан (в "Призраках", например. Или в "Бармаглоте". Но Димина фишка в другом). Иногда Каринка (Лой Кратонг).

Ваня Наумов (Баклавский, Сан-Конг – удачные примеры. В «Мальчике с саблей», имхо, экстатический ход не совсем удался, хотя явно был задуман. Но повесть все равно хорошая).

Зонис странный экстатик, хотя и пытается им быть. Иногда (Семеро из одного стручка, Говорящий с ветром). Но тут опять же, фишка в другом.

Батхен, Живетьева.

Данихнов – без сомнения. И очень мощный экстатик, совершенно беспощадный к зрителю/читателю. Мощный – возможно, именно из-за огромного противоречия между внутренней болью («воодушевлением автора», как говорит Эйзенштейн) и нарочито отстраненной, издевательской, безэмоциональной внешней формой.

К.А.Терина – точно да!

Примеры не из «цветных». И даже не все из литературы…

Сержио Леоне прежде всего. Экстатичен.

Стругацкие

Олди — старые («Герой должен быть один» -- идеальный пример). Дяченки — тоже старые (Ведьмин век, Скрут, Пещера, Магам можно все)

Гоголь

Андрей Геласимов.

«Форрест Гамп». «Алатристе».

Майкл Джексон, без сомнения.

Жак Брель.

Фрэнк Миллер (300, серия «Город грехов», «Возращение темного рыцаря»)

Зак Снайдер (300, Запрещенный прием, Хранители, БпС)

Надо все-таки досмотреть «Ивана Грозного». А то читаю — понимаю, а смотрю фильм — и нифига. Хотя по рабочим заметкам Эйзенштейна – должен быть катарсис. Но его нет.

И надо бы почитать заново Лескова. Мне он не кажется особо экстатичным, но черт его знает. Именно Лескова Эйзенштейн приводит в пример как самого экстатичного из русских писателей. Интересно. Впрочем, есть же «Левша» с его жесточайшим финалом! Экстатик.

Шукшин в некоторых рассказах (Раскас, Мой зять украл машину дров и т.д.). Чехов в некоторых рассказах (Горе, Устрицы, Спать, Черный монах и т.д.) и в пьесах точно (Три сестры в первую очередь).

Гюго — да, экстатик. Хотя болезнь антитез — верно замечено.

Шекспир – да!!

Теннесси Уильямс

Майкл Джексон — экстатичен.

Queen

Высоцкий (почти везде)

Кстати. Чем плохи даже хорошие сериалы — затянутый подход к катарсису, причем иногда почти шедевральный подход... а самого катарсиса нет.

Сериал не может кончить, простите за грубость.

Испарятся, словно дым или туман после сырой ночи солнечным ярким утром.

Лучше всего это делать перед сном.

У Хэмингуэя есть рассказ о человеке, который страдает бессонницей, и вот, пытаясь заснуть, он вспоминает имена всех своих друзей и близких, но нужно не просто вспомнить их имена, а помолиться за них, за каждого из них, и тогда все будет хорошо, и у них все будет хорошо, и этот человек, герой рассказа, спокойно уснет. Теперь я вспоминаю этот рассказ и понимаю, что для того человека было главное не уснуть, а побороть беспокойство, которое есть у каждого хорошего честного человека, который беспокоится за других и боится их потерять. Потому это и есть его способ борьбы с бессонницей. Когда герой загадывает, что нужно успеть вспомнить имя каждого из дорогих ему людей и помолиться за их здоровье. И тогда все будет хорошо. И успокоенный, герой засыпает перед самым рассветом.

На самом деле я не помню этот рассказ, даже если читал его. Но зато я помню, как несколько раз читал об этом рассказе в книжке одного очень хорошего режиссера и человека, Анатолия Эфроса, и он там, пытаясь уснуть, вспоминает рассказ другого очень хорошего человека и великого писателя об одном хорошем человеке, что пытается уснуть.

И теперь я понимаю.

Они где-то рядом. Те люди, которых я хочу помнить. И я вспоминаю их имена. Тут, главное, все делать последовательно, по определенному ритуалу. И все получится. Сначала нужно вспомнить имена. Потом лица. Потом улыбки и смех. Потом — как они сидели за столом, смеялись и пили кофе и чай. Какой рукой держали кружку. У деда была синяя татуировка с половинкой солнца над морем и еще одна с якорем. Сколько они клали сахара. Кажется, это ерунда, мелочь, но это важно помнить.

Отец всегда клал одну ложку растворимого кофе и одну ложку сахара. Дед пил чай из маленьких кружек, потому что состарился и не мог уже выпить большую, как раньше, а сахара клал две ложки и еще брал шоколадное печенье вприкуску. Это печенье он прятал по всему дому, словно белка, делающая запасы на зиму, только он делал это на случай непредвиденной смерти. После того, как деда не стало, бабушка находила это печенье то тут, то там, и даже несколько штук нашла в туалетном шкафчике, над умывальником, словно привет от человека, который когда-то полюбил ее за белые косы. Я хочу думать, что бабушка улыбалась, когда нашла эти печенья, но, боюсь, на самом деле она заплакала.

Я помню, как дядя Юра заваривал чифирь на кухне, в маленьком эмалированном желтом ковшике и потом пил черный густой отвар. Он был когда-то в тюрьме, дядя Юра, и там пристрастился к чифирю, и пил его по ночам, чтобы не спать и работать ювелиром. Мне было десять, я тоже тогда хотел стать ювелиром, и сидел с ним ночами и смотрел, как он составляет из крошечных серебряных шариков узор, который называется скань, и прокатывает кусочки золота и серебра через маленький пресс, чтобы получились золотые и серебряные блинчики.

Я помню, как он смеялся. Я помню, как белели его ровные белые зубы, похожие на жемчужины. Он был красивым, мой дядя Юра, и знал это, а еще он был жутко талантливым, рисовал, лепил, делал украшения и занимал чужие деньги, и я хочу помнить все хорошее о нем и забыть все плохое, но не могу, потому что все хорошее и все плохое составляет человека, и если выбросить из памяти все плохое, то от человека останется только половина, а то и меньше, и скоро он сам начнет испаряться, таять, словно дым или туман после сырой ночи солнечным ярким утром.

Поэтому я буду повторять все. Главное, не терять порядок, очередность, не сбиться. Сначала имена, потом лица, потом улыбки, как люди сидят и смеются, как пьют кофе или чай, сколько кладут ложек сахара... и где прячут шоколадное печенье. Я буду помнить, как отец после бани сидел во дворе своего дома, который построил Джек, голый по пояс, с коричневой выдубленной кожей, и курил, глядя на красные розы, что посадил сам, и на деревянных медведей, которых привез с Урала, чтобы украсить двор. Я вспоминаю, как дядя Юра показывал мне, как вырезать резцом на серебре и болтал со мной, как со взрослым, а за окном молочно белел рассвет, в доме все спали, и я думал, что скоро вырасту и стану ювелиром. И еще я помню, как молодой дед шагает мне навстречу в синем замасленном комбинезоне, как у танкиста, на голове у него шерстяной берет, и он идет на завод в огромном потоке таких же людей в синих замасленных комбинезонах и беретах, потому что обед закончился и все возвращаются на работу.

Я буду вспоминать их каждый день, обещаю я себе. И однажды напишу одну книжку про деда, одну про отца и еще одну про дядю Юру. А может, это будет одна, общая книжка, про людей, которых я люблю. Там у них будут имена, лица, улыбки и смех, там они будут вместе сидеть на кухне, отец не уйдет от мамы, дядя Юра не станет занимать чужих денег, а дед будет посмеиваться, глядя на вазочку с шоколадным печеньем. Там у них все будет хорошо. И я, наконец, перестану за них бояться.

Может быть, именно поэтому я не стал ювелиром.