Не говоря уже о том, что сама находка этого старого города — это, конечно, чистый "рояль в кустах". Иначе никак, deus ex machina — и всё тут. Это должно найти какое-то логическое объяснение. Или простое — что этих городов тут разбросано, блин, столько, что куды не плюнь — да попадёшь рано или поздно, ну, семь дней пропрёшься, на восьмой день доползёшь — но обязательно. Тогда — понятно. Иначе это чудо, которое не срабатывает, потому что оно статистически маловероятно, понимаете? Оно необъяснимо. Если б его что-то влекло именно в эту сторону, какую-то можно было б связь уловить. Нет. И поэтому, действительно, получается: шёл-шёл-шёл, ну всё, вот уже ноги по колени стёр — а! "мерседес" стоит! Впер-рёд, ребята!..

Из аудитории: Мне кажется, вот это как раз допущение работает, именно в силу того, что мир не прописан...

А. Балабуха: Да.

Из аудитории: ...благодаря тому, что мы не знаем, может быть на самом деле — неужели они только летают? А вдруг они, правда... эти мёртвые города падают у них, и уже набросано...

А. Балабуха: Да, но, понимаете, опять же то же самое, о чём мы только что говорили на крыльце (во время перекура): слишком много возникает вопросов именно в силу непрописанности мира. Можно предположить это, предположить то, предположить сё — и вот эти предположения, я сейчас могу перечислить 27, вы к ним добавите ещё 24... Слишком много вопросов к автору. Это на самом деле запретный путь, я бы сказал.

Написано, действительно, не просто гладко — написано хорошо, я согласен, и удачно применён "метод скрещённых лент" вот этот, всё верно. Хотя, правда, вы знаете, меня никак не оставляло одно ощущение, такое очень грустное: что я это уже где-то читал.

Из аудитории: Кстати, тоже.

А. Балабуха: Причём я даже примерно знаю, где: я читал у Хайнлайна, я читал у Кларка. Потому что сама по себе вот эта интонация — подчёркиваю: я не говорю о каком-то там плагиате, упаси боже, — это заимствование... вот, воздуха некоего, некой атмосферы.

С. Удалин: А это не есть плохо же.

А. Балабуха: Подожди, Серёжа, я не сказал, что "плохо". Хотя, конечно, свою лучше было бы нарисовать, чем чужую так, знаешь (громко втягивает воздух). (Смех в аудитории.)

С. Удалин: Спереть чужую атмосферу — это хорошо же, по-моему.

А. Балабуха: Да, в том случае, если ты пишешь нечто более-менее адекватное. Вот если бы это был написан роман, на свой лад, но в духе там, я не знаю, "Песков Марса" или в духе юношеских романов Хайнлайна — да, я бы согласился. Когда эта атмосфера закачивается в рассказ, чтобы этот рассказ ожил за счёт чужой атмосферы.

С. Удалин: Паразитизм.

А. Балабуха: Во-от.

С. Удалин: Но — умелый паразитизм.

А. Балабуха: Правильно, это значит, что автор — это очень хорошая породистая пиявка. (Смех в аудитории.) Понимаешь, вот в чём дело. Слово "паразит" сказал не я.

С. Удалин: Но вы говорили: молодец, хорошо всё сделал.

А. Балабуха: Да, так пиявками ж лечат, благородно, гирудотерапия.

А. Петров: Позвольте вступиться. Мне кажется, что автор на какой-то начальной или одной из начальных стадий имеет право посуществовать в виде вот такой вот "пиявки".

А. Балабуха: Имеет.

А. Петров: В конце концов... Я не помню, кто это сказал, но была фраза о том, что... (правда, она касалась поэзии) что лучше писать первые какие-то свои вещи, отчаянно подражая тем, кто нравится...

А. Балабуха: Да.

А. Петров: ...чем не писать ничего.

С. Удалин: Саш, если б была цель "подражать"...

А. Балабуха: Нет, возможно, это не цель, возможно, это единственный способ. Верю, верю в это, но... Простите, я признаю полностью правоту ваших слов, но возразить хочу следующее: если бы мне была дана установка: "вот это всё — дебютные рассказы авторов, которые в первый раз в жизни вообще клавиатуру увидели, ручку вообще в руках не держали и не прочли ни одной книжки" — я бы делал все эти скидки. Мы здесь разбираемся, как говорится, с позиции вечности. Я говорю с этой точки зрения. Да, начинающему автору это безусловно можно простить. Более того, возможно, для него это единственный путь нащупать собственную дорожку. И в это я верю. И, возможно, он пройдёт путь очень успешно — тоже, я согласен с этим. Но я это отмечаю как некий факт, без осуждения совершенно. Защищать не надо, это не нападение было на него.

А. Петров: "Пиявство" — оно не вечно.

А. Балабуха: У кого как. (Смех в аудитории.) Есть те, у кого не вечно, а есть те, кто пиявкой родился, пиявкой и помрёт.

С. Удалин: А есть кому понравилось просто.

А. Балабуха: И такие есть, совершенно верно. Но при этом некоторые, кому понравилось, всё равно они, даже пиявствуя, уже начинают как бы всё это пересотворять по-своему, на свой лад — тоже вариант. То есть здесь уже получается многовариантное развитие.

Теперь ещё по поводу этого рассказа. У него есть ещё одна деталь, которая мне показалась заимствованной, правда, заимствованной не из лучших образцов фантастики, а из худших образцов западного кинематографа. Вот вы обратите внимание: там какой-нибудь триллер, детектив смотришь — вот там, блин, террорист боньбу взорвал, пять тыш человек угробил, пока его ловили, ещё пятьсот перестреляли, но главное — полицейский жив, и террориста поймали. А остальных не жалко. Вот здесь происходит нечто (подобное). Да, этот герой спасся. У него хоть одна мыслишка была обо всех остальных, которые то ли спаслись, то ли гепнулись все там, и так далее? Да ни одной! И вообще намёка на это нету, у него другие заботы в жизни. В общем, это как-то, я бы сказал, психологически очень недобро. Это уже такой сверхэгоцентризм... Мне просто непонятно: потому что человек даже... Ну да, он всё равно сделать ничего не может, помочь им ничем не может, всё понятно — но какая-то мысль вот об этом ну должна быть!.. Но он думает только о себе.

Из аудитории: А в том-то и дело, что это очередное большое "белое пятно", которое явно просто как будто ножницами взяли — и вырезали.

А. Балабуха: Во-от! Я про что и говорю. Потому что в таком коротком рассказе действительно об этом было не сказать. То есть это действительно производит впечатление выстриженного фрагмента. Совершенно верно, я с вами полностью согласен. (К С. Удалину.) Да, Серёж?

С. Удалин: Есть маленькая проблема, и именно начинающие авторы с этим часто встречаются — не могут сопоставить объём своего замысла с объёмом рассказа, который...

А. Балабуха: О-о! Милчеловек, это есть вопрос великий. Я горжусь тем, что когда мне приходит замысел какой-то (неважно там, эссе исторического, или рассказа, или чего-то ещё), я заранее могу сказать его объём с точностью до пары сотен знаков. Причём это просто по ощущениям.

С. Удалин: Не, но бывает, что он разрастается. Не хотел — а вот...

А. Балабуха: Тогда меняется замысел. Тогда это уже приходит другая вещь. Это бывает, да, происходит. У меня был случай, когда у меня не получился рассказ, но из него выросла хорошая повесть. А рассказ просто не получился.

Из аудитории: А какой?

А. Балабуха: А он не был опубликован, так и остался рукописью. Но потом на его основе выросла повесть.

Из аудитории: Какая повесть?

А. Балабуха: Из него выросла первая часть "Нептуновой арфы" — "Майский день". Из совершенно неудавшегося, вдрызг неудавшегося рассказа.

С. Удалин: А может, потому и неудавшегося, что он был нарощен?

А. Балабуха: Совершенно верно. Но я этого не понял, а понял только через год. А через год потом поехало.

 

 

(Продолжение следует.)

Из аудитории: Вы знаете, с одной стороны он вызвал как раз ощущение безмерной гладкости. То, о чём говорили (когда обсуждали другой рассказ, "Наследство"): когда не к чему придраться, не за что зацепиться — и в то же время остаётся ощущение пустой комнаты. Да, хорошо, пространства много, чистенький ремонт. Ничего больше я не вижу.

А. Петров: Но при этом о нём говорили.

Из аудитории: Во-первых, мне понравилась очень структура текста. Да, очень часто используются вот эти приёмы "рваного текста", когда... пластами, смещены вот эти...

А. Балабуха: Это не "рваный текст", это так называемый "метод скрещённых лент".

Из аудитории: ...и выглядит это очень органично, очень хорошо это прописано, нисколько не режет глаз. Прекрасно... очень неплохо написан сам текст, не цепляется глаз ни за что. Очень органично выглядят все описания, само действие, повествование. Но вот ощущение того, что — а в чём же был конечный смысл? в чём была конечная мораль?.. Она здесь не прибита гвоздями, я не могу сказать, что она нарочито здесь выглядит. Но вот как раз вопросы к автору — остались. Что он хотел этим сказать? Ради чего? Вот именно ощущение того, что рассказ был написан под тему, на конкурс — это не наболевшее, это не что-то серьёзное, не что-то, что лично цепляет автора. Вот оно осталось, несмотря на всю эту гладь и приятность. Он действительно приятный, он оставляет после себя очень хорошие впечатления. Да, это важно, на мой взгляд. Читать его было приятно. Послевкусия — не было.

А. Балабуха: Понял.

(Из соседней аудитории доносится Святослав Логинов, крайне экспрессивно читающий свой рассказ. Возникает некое оживление.)

А. Петров: Логинов. Декламирует.

А. Балабуха: Извините, мне с Логиновым не тягаться. Он великий артист.

Хорошо. Так?.. (Обращаясь к Н. Витько.)

Н. Витько: Мне рассказ показался затянутым, причём затянутым именно... Очень долго была вот эта раскачка про мальчика, про вот эти рассуждения о полётах, могут летать — не могут летать, очень-очень-очень долго — и потом довольно кратко всё остальное: как вот он летит, как он попадает в этот город заброшенный и... В общем, концовка мне показалась даже более-менее ничего, притом что по-прежнему непонятно, что будет дальше. То есть полуоткрытый финал такой...

А. Балабуха: Почему "полу-"?

Н. Витько: Ну, с одной стороны вроде как город получил своего жителя, хотя бы одного, и такого, который этот город устроил, а с другой стороны — ну а дальше что? Вот. Но уж больно долго к этому подводилось.

А. Петров: А зато какое красивое название.

А. Балабуха: Любопытно другое: что, в сущности, рассказ небольшой, грубо говоря, пол-листа (авторского) всего-навсего...

А. Петров: Они все до полулиста. У нас просто ограничение было по объёму.

С. Удалин: Кроме внеконкурса.

А. Петров: Кроме внеконкурса, да, там до листа.

Из аудитории: Вот, кстати, поразило, что на таком небольшом объёме очень ёмко, очень красочно и очень живо прописан вот этот мир, о котором идёт речь. Настолько — как будто это действительно отрывок из очень большого серьёзного произведения. Вот это есть.

А. Балабуха: "Как будто" — что?

Из аудитории: Отрывок из очень серьёзного произведения...

А. Балабуха: (Аплодирует.)

Из аудитории: ...но взятый неудачно. Как будто это такой, знаете, кусочек, когда выбирали-выбирали — но взяли не то, что надо было, а взяли вот такой (слово неразборчиво).

Б. Богданов: Только солнце (в рассказе) заходит на востоке. (Смех в аудитории.)

А. Балабуха: А почему нет на той планете? У них всё может.

Б. Богданов: Солнце не может заходить на востоке. В принципе.

С. Удалин: Это слово будет другое.

А. Петров: Потому что восток — это там, где востекает, а запад — это там, где западает. (Смех в аудитории.)

А. Балабуха: Извините пожалуйста, тут таких ляпов — у всех, практически.

А. Петров: Встаёт на западе великий Царь Природы, / И изумлённые народы / Не знают, что им предпринять: / Ложиться спать или вставать.

А. Балабуха: Так, хорошо. (Обращаясь к С. Удалину.) Серёжа, читал?

С. Удалин: Я просматривал большинство рассказов. Там странно... То, что написано очень хорошим языком — да, но ничего не отложилось.

А. Балабуха: "Не отложилось". Понял. (Обращаясь к О. Николаевой.) Оль?

О. Николаева: Вот и я неоригинальна. Он такой обтекаемый показался, как рыбка — проскочил сквозь пальцы, и ничего. Просто красивый такой, но... настолько обтекаемый, что ничего даже не сказать.

С. Удалин: В принципе, Саша прав. Название красивое — и это, наверное...

А. Балабуха: Не, название хорошее, кто спорит.

С. Удалин: ...это главное достоинство рассказа.

А. Балабуха: Хотя на букву "П".

А. Петров: Вообще на самом деле рассказы со скучными названиями... Хочу сказать пару слов в защиту названий. Потому что когда перед человеком идёт список из сорока наименований, и ему нужно выбирать...

А. Балабуха: Да, на название падает глаз, конечно.

А. Петров: ...есть такие стоики, которые... Вот он сразу решил, что он прочтёт всё, начинает с буквы "А" — и до буквы "Я" он долбит последовательно все рассказы. Есть такие. А если только читатель разборчивый, если он не собирается прочитывать всё, что ему предоставили, то, конечно, он начинает выковыривать либо те рассказы, которые хорошо обсуждали, которые привлекли внимание дискуссией — ему посоветовали, грубо говоря, либо он смотрит по названиям. И в этом плане, конечно...

С. Удалин: В этом плане "Убийство девочки-оленя"...

А. Петров: ..."Убийство девочки-оленя" — хорошее название, хотя никакого отношения не имеет к происходящему в рассказе. (Смех в аудитории.)

Из аудитории: Это, по-моему, не самый лучший вариант, когда название делается ради того, чтобы его выхватили из списка.

А. Петров: Так нет, название — это часть текста. Вот точно так же, как то самое первое предложение или первый абзац в романе, который если не зацепил читателя — то он поставил книжку обратно на полку. Название — это ещё важнее.

А. Балабуха: Безусловно.

А. Петров: Вот оно стоит... Если оно называется как-то уныло совершенно и просто — никто читать его не будет. Вот.

Вообще на самом деле интересно будет — ну, это немножко не по теме нынешнего мастер-класса — но интересно будет как-нибудь потом... даже вам (обращаясь к Б. Богданову), наверное, будет интересно, вы любите всяческие конкурсные статистики, посмотреть, как коррелирует меткость названия с количеством прочтений.

Из аудитории: Кстати, да, это интересно, действительно.

А. Петров: Потому что у нас, в общем-то, цифры достаточно большие, читателей много, и просто посмотреть...

А. Балабуха: Но это ещё надо сочетать просто с анализом степени удачности названия, не только имея в виду привлечение внимания, но и имея в виду адекватность тексту. Нет, три пункта: адекватность тексту, способность обратить на себя внимание и суммарное влияние на популярность текста.

Из аудитории: Маркетинговый ход: чтобы оно продвигало текст (дальше неразборчиво).

А. Балабуха: Поскольку обращение внимания... Если бы не это, я бы не стал об этом говорить.

А. Петров: Конкуренция большая в любом сборнике... (Из соседней аудитории громкие продолжительные аплодисменты, практически ничего не слышно. Общий смысл такой: и сборники, и романы — приходишь в магазин, а там огромные стеллажи заставлены книгами, названия которых ничего не говорят, не привлекают внимания и не заставляют задуматься.) Удачное название — даже если содержание будет совершенно несоответствующее — ну вот я так считаю, — и, может, текст совершенно негодный — удачное название заставляет как минимум человека остановиться и присмотреться.

А. Балабуха: Об этом в своё время целая книжка была, называлась "Муки заголовка", есть у меня такая дома. Там очень любопытное исследование было.

А. Петров: Но это тоже талант надо иметь. Логинов, к примеру, тот же самый, говорил, что названия у него не получаются совершенно, и Кубатиев соглашался, говорил: "да, названия у тебя совершенно дрянные, все". (Смех в аудитории.)

С. Удалин: Не, ну чисто по конкурсу никакой зависимости я не увидел. Вещи, которые... под названием... ну, вот это должна быть вещь! — ан нет.

 

 

(Продолжение следует.)

Н. Витько: (Смеётся.)

А. Балабуха: А отрицательные?

А. Петров: Отрицательных не было.

Н. Витько: Ну-у... нет, читательские были, но такие уже...

А. Петров: Не, какие-то отдельные претензии были. То есть там не в восторге, да, но...

А. Балабуха: Но желающих потоптать ногами не было?

А. Петров: Желающих потоптать ногами — не было. В отличие от той же "Девочки-оленя" или, скажем, я не помню, присылали вам "Мёртвая голова" рассказ или не присылали на мастер-класс, но факт тот, что были рассказы, которые вызвали острую полемику. Этот рассказ не вызвал полемики никакой совершенно. То есть его прочли, похвалили и забыли. В нём я не нашёл, не почувствовал ни одного крючка, который бы меня зацепил и поволок бы дальше. То есть вот это... нечто такое... довольно вкусно приготовленное, но вот один раз можно его прочесть, и всё.

С. Удалин: И забыть.

А. Петров: И забыть, да. Наташ, извини, ничего личного. Ты спрашивала — я, вот, сказал.

Н. Витько: Всё нормально, не переживай (смеётся).

(Далее около полуминуты в аудитории шум, несколько человек разговаривают одновременно.)

А. Балабуха: (Обращаясь к Б. Богднову) Ну вот, давайте, сударь, давайте.

А. Петров: Рассказ про курьера.

Б. Богданов: Ну, он не курьер, он как бы... временно принимающий.

А. Балабуха: Он не курьер, он суррогатная матушка.

Н. Витько: (Смеётся.)

Б. Богданов: Мне в первую очередь что показалось странным: это то, что вот этот дар, переданный его бабкой, он настолько сильно его сразу переделал, что он начинает представлять себя женщиной, он начинает об этом как-то думать — вот это мне показалось странным, что это настолько сильнее его самого.

А. Балабуха: Ну так мужики-то, они все хилые, ведьмы — только дамы.

Б. Богданов: Ну и потом, мне не очень понравился конец, что вот это всё так... подведено. Появляется проблема — хоп! — есть рояль. Вот, картинка в зеркале, вот эта деревня. Приезжает в деревню — вот, значит, девушка, которая готова уже воспринять, забрать и так далее. То что вот эти — очень легко — переходы, это тоже как-то мне показалось...

А. Петров: Собственно, оно и не цепляет. Рассказ ровненько, ровненько так...

Из аудитории: Можно ли считать роялем то, что вообще-то идёт из детства воспоминание?

Б. Богданов: Это так воспринялось: когда у него проблема — он видит в зеркале это. Когда он приезжает в деревню — он сразу встречает человека, который ему нужен, сразу, которого не было в...

С. Удалин: А почему бы и нет?

Н. Витько: А зачем тогда приезжать? (...) Он-то и едет туда затем, чтобы встретить. Он же не на улице в большом городе её встречает!

Б. Богданов: А почему он увидел сразу её в зеркале?

С. Удалин: Нет, это нормальный ход сюжета, это нестрашно.

(Два последних оппонента принимаются спорить одновременно, к ним присоединяются сторонники и противники, некоторое время не слышно никого.)

А. Балабуха: Стоп, стоп. Несогласные, у вас есть возможность встать и... (Обращаясь к Б. Богданову.) Вы закончили?

(...)

А. Балабуха: А кто готов что-то сказать? (Обращаясь к М. Аркадовой.) Вы тут кидались грудью на защиту любимого отечества.

М. Аркадова: Конечно. Всегда любимого, поэтому и на защиту. Ну, поскольку я много хихикала ещё в процессе того, как он был написан, поэтому мне там кажется всё логичным, это я могу сказать.

(...)

О. Николаева: Мне в начале он понравился. Я когда начала читать, мне показалось, что, наверное, должно быть очень интересно. С середины он мне с такой же силой перестал нравиться. Концовка... там кроме того, что тоже была пришита мораль... но я, во-первых, не соглашусь, что... да, дар может ещё и не так поменять, подействовать. Мне просто показалось оправданным, что герой так... Мне не понравилось, что он не сам выпутывался из ситуации. Что его так (несколько слов неразборчиво), всё показали в зеркале, он поехал. Причём герой, он изначально казался даже живым. Не очень, но почти живым.

А. Балабуха: Так, в реанимашке (смеётся).

О. Николаева: (...) При том, что даже его умирающая бабушка, несмотря на то, что там мало написано про неё, она штрихами показана, она тоже показалась яркой. А вот эти отец с дочерью — они как с открытки, такие вот картонные совершенно. Они какие-то вот... совершенно не люди. И всё это... вдруг ему готовое решение дали в зеркале, ладно в зеркале ещё — он приехал, вот, готовое решение, сидит, ничего, выпутываться не надо, ничего самому делать не надо, никакого слома в общем-то и нету. Он ничего не делает.

Ещё мне не понравилось очень нарочитое "Настя" и "Настя". Очень нарочитое, одно и то же имя. Вроде и так можно понять, что автор хотел сказать, зачем так-то подсказывать? Ну а с другой стороны, эта девушка, которая встретила его, вроде бы она... Она сознаёт, с одной стороны, что у неё этот дар должен быть... Ну должна она быть хоть чуть-чуть поглубже и поумнее. Всё-таки ожидание какого-то дара — оно человека тоже немножко должно менять. Насколько оно Олега поменяло, получение дара, настолько эта девушка должна (несколько слов неразборчиво), даже семнадцатилетняя. Она описана как просто блондинка.

А. Петров: Это может быть семнадцатилетняя блондинка.

О. Николаева: Ну-у, она всё-таки ведьма, и она всё-таки сознаёт, что ей будет дано нечто сверх обычных возможностей, поэтому это должно как-то её изменить.

А. Петров: Был на конкурсе рассказ под названием "Магия для блондинки".

А. Балабуха: А, есть такой, да.

О. Николаева: (...) ...и плюс к тому ещё искусственная мораль в конце, опять же, приделана: вот, мол, как здорово, самое ценное обрёл, близких людей... (...) А начало — вот это понравилось. Как будто два разных человека написали.

Н. Витько: На самом деле это и писали два соавтора. Так что возможно, вы не мой читатель, а читатель моего соавтора.

А. Петров: Начало писала, соответственно, не ты?

Н. Витько: Нет, начало мы писали вместе.

А. Балабуха: (После некоторого молчания.) Бр-р... (Смех в аудитории.)

Н. Витько: Почему?

А. Балабуха: Никогда не мог понять, зачем нужен этот групповой секс. Ну ладно, кому-то нужен.

(Некоторое время шум, все обсуждают сексуальные аспекты соавторства, не слышно даже ведущего.)

А. Балабуха: (...) ...а кроме того это ещё и на коротком рассказе, я понимаю ещё — роман...

А. Петров: Хорошо, ну а Стругацкие как же?

А. Балабуха: А вот это — у нас вчера был на эту тему большой разговор. Стругацкие — это действительно очень редкое исключение полного — во время работы именно — полного творческого, духовного, интеллектуального симбиоза.

А. Петров: Ну хорошо, а Олди? Дяченко? Есть же такие постоянные соавторские дуэты.

А. Балабуха: Есть, есть. Так нет, я вам могу тоже их привести пачками, но, заметьте, в большинстве своём, в подавляющем большинстве это крупная форма. Там это как бы естественнее. А здесь, поскольку рассказ, тем более очень короткий рассказ, — это вообще ведь штука очень опасная, потому что в нём действительно должно работать абсолютно каждое слово. Это в романе вам простят и страницу, в крайнем случае пролистнут, и роман не очень-то пострадает. А в рассказе одно неточное слово уже убивает, в этом смысле рассказ предельно близок к стиху. И вот точно так же, как я соавторства в мире поэтов практически не встречал, так вот с короткими рассказами то же. Да, бывает, что авторы, которые написали в соавторстве десять романов, а тут согрешили — ещё и рассказик заделали, ну это бывает, это да. (Начало фразы неразборчиво) и стихотворение можно сочинить как буриме, по строчечке.

А. Петров: Там может быть взаимодействие на (том) уровне, что у одного рассудочная часть, а у другого...

А. Балабуха: Ну я понимаю, эмоциональная и так далее, да. Согласен, согласен.

Ну а по тексту... А что я могу сказать? Вот это тот самый случай, когда всё написано гладко, у меня даже пометки ни одной нет, ни одной запятой не исправил, даже как-то противно, вроде лишним себя чувствую.

А. Петров: А я знаю, я знаю, почему.

Н. Витько: (Смеётся.)

А. Балабуха: А с другой стороны — оно всё равно, я совершенно согласен, не цепляет. Тот самый случай, когда всё хорошо, всё правильно, но "тёпел ты еси". Потому что сам по себе даже сюжетный ход с даром этим — ну уже столько раз все кому не лень об этом писали: вот помирает старый ведун, и ему некому передать, вот помирает старая ведьма, и ей некому передать, вот помирает старый член ЦК, и ему некому передать... Ну... простите, уже — во (в смысле "во как надоело")!

Это с одной стороны. Можно использовать и это — но тогда обыграть так, как до тебя никто не обыгрывал. Здесь, увы, этого нету. Здесь вполне ожидаемое течение событий, и вдобавок — вот тут я с Олей совершенно согласен — ну всё уж больно гладко и просто. Единственный момент, у меня так взыграло ретивое, когда он себя начал девкой ощущать: ну, — думаю, — всё, ща будет транссексуал. Фиг вам! — не стало.

В защиту автора могу только одно сказать: ещё великое счастье, что он нашёл свою сестру, а не любимую женщину — тогда бы от этого вообще стошнило. Тут всё-таки это как-то не столь ожидаемо. Хотя намёк на это ещё был брошен в самом начале, и, опять же, при краткости рассказа ни одну фразу, ни одно слово не забываешь, и поэтому ты ждёшь, что там не договорено его матушкой вначале — оно должно обязательно повернуться и дать ему пинка. Дало.

Н. Витько: (Что-то говорит, неразборчиво.)

А. Балабуха: Нет. Понимаете, не хорошо, потому что вот ведь в чём весь фокус: когда пресловутое на стенке висевшее ружьё стреляет, то всегда ты думаешь: "А в кого выстрелит-то?" А здесь всё понятно: кому пинка и какого. И поэтому уже не интересно. Если на стенке висит ружьё, и там написан ярлык "Из него будет застрелен Иван Иваныч Пыров", то, прошу прощения, ужо не интересно, интриги уже нет.

Из аудитории: Тут всё так прорисовано...

А. Балабуха: Совершенно верно. (...) И хочется, чтобы мужик больше как-то к этому продирался, и чтобы его вот эта функция суррогатной матери в большей степени его как-то изменила, с одной стороны, и вообще — это представить себе... Сама вот эта идея "передачи через" — вот это единственное, что в рассказе есть ценного. Действительно, это то, чего не было — я, по крайней мере, не встречал. Может быть, где-то было, не знаю, но я не встречал — и мне это понравилось. Это хорошо, это оригинально, и достаточно убедительно, потому что действительно трудно себе представить, чтобы, если допустить эту модель о необходимости передачи дара, не было какого-то такого обходного пути на крайний случай, потому что таковые случаи за века должны были происходить неоднократно, само собой. Значит, что-то должно было существовать, предлагается вариант решения, очень интересно — но вот если бы рассказ был посвящён именно этому. А получается всё действительно очень просто и коротко. Поэтому, простите пожалуйста, я всю жизнь конфетки-леденцы не любил, мне бы то, чего разгрызть надо — а тут сосёшь, сосёшь, всё гладенько так, сладенько...

Н. Витько: Понятно.

А. Балабуха: Но при этом — я не знаю, кого из соавторов за это благодарить — текст сделан чисто. Причём к тексту у меня действительно, повторяю, нет претензий, он... ну, не могу сказать, что он сверхвыразительный, но в общем...

Н. Витько: За чистоту отвечаем (смеётся). (...) У меня работа такая — за чистоту текста отвечать.

 

 

(Продолжение следует.)

Б. Богданов: Озадачили.

А. Балабуха: Автор уже сказал всё.

Н. Витько: Автор сказал текстом.

Б. Богданов: Автор может только анекдот по поводу этого рассказа.

А. Балабуха: Анекдот — давайте.

Б. Богданов: Вообще-то рассказ должен был называться "Объектив". Но потом я подумал: нехорошо, из пяти рассказов ни одного на букву "П"... (Смех в аудитории.)

А. Петров: Логинов букву "П" в названиях своих рассказах принципиально не использует.

А. Балабуха: Ну так вот, значит, это "анти-Логиновский" рассказ. Или "ко-Логиновский".

Н. Витько: Знаете, мне кажется, название "Объектив" было бы лучше. Как-то вот "Приключение..."...

А. Петров: Название, не цепляющее совершенно.

С. Удалин: Подожди, хорошее название...

А. Петров: "Пенсионер..." — как-то сразу представляются какие-то такие пенсионеры, наиболее типовые, совершенно не склонные к приключениям... Если б этот рассказ попался мне в каком-нибудь сборнике, я б его, наверное, пролистнул, благо он небольшой. Совершенно не вдаваясь в подробности, пролистнул бы его только из-за названия.

Б. Богданов: Вот поэтому это и есть анекдот. Это только потому, что он назван так. Мне не хватало буквы "П" в моих рассказах.

А. Балабуха: Мда... А что, задача была сборник-алфавит составить?

Б. Богданов: Нет, это со второго конкурса идёт, когда мы там сильно считали, сколько каких рассказов на какую букву начинается, вероятность я выписывал. Для оживления обсуждения.

А. Балабуха: Понятно. (Смех в аудитории.)

А. Петров: Вот точно так же, как Логинов принципиально, по, в общем-то, совершенно необъяснимым причинам букву "П" не использует, — вот (кивает в сторону Б. Богданова) автор, который принципиально букву "П" использует.

С. Удалин: Имеет право.

А. Балабуха: Ради бога. Это вот те индивидуальные игры, которые никому не вредят. Так, хорошо. (Обращаясь к О. Николаевой.) Оля, вы что-нибудь хотите сказать по этому поводу?

О. Николаева: Я могу сказать, что он очень хорошо написан, но он меня не зацепил, потому что высказана чуждая мне идея. Но она хорошо описана.

А. Балабуха: Какая чуждая идея?

О. Николаева: О приоритетах.

А. Балабуха: А, понятно. (Обращаясь далее к Н. Витько.) Так, сударыня, вы созрели?

Н. Витько: Я не то чтобы вот так созрела, но я скажу вот что. По поводу "хорошо написано" — хорошо, но не без огрехов, опять же. Огрехи я, по-моему, даже отобразила в отзыве, которые мне таковыми показались.

А. Петров: (Ехидно.) Это редакторское, редакторское.

А. Балабуха: Простите, если автор — вот это очень принципиальный момент — если автор себе не редактор, значит, он ещё не совсем автор. В своё время, мне тогда очень повезло, мне было восемнадцать лет, когда мне попалась на Ленинградском радио редактриса (мы тогда делали там коллективную радиоповесть), которая сказала мне слова, кои я оценил только года через два-три, тогда я не очень в это врубился: "Андрей, вы поймите, вы писателем станете только тогда, когда править себя вам понравится больше, чем писать".

Н. Витько: (Смеётся.) Спорная концепция.

А. Балабуха: Нет, понимаете, в чём дело, — как и любая максима, она избыточна, это безусловно. Но рациональное зерно в этом очень большое есть, и не даром тот же Хемингуэй говорил, что он пишет, стоя на одной ноге, а вычёркивает, сидя в кресле, это справедливо. И действительно, то, что ты пишешь на первом прогоне, только потом постепенно начинает доводиться-доводиться-доводиться. Ну, скажем, мне повезло. Я в силу своей профессии (я по первой профессии топограф) работал в поле и весь день практически голова, даже когда работаешь там за теодолитом, за нивелиром, 90% времени голова свободна — пока реечник бежит с одной точки на другую, ты стоишь у теодолита и чешешь репу. И в это время я сочинял свои рассказы так, что я, возвращаясь домой, просто записывал наизусть уже сложившийся текст. Поэтому вся вот эта предварительная работа, правочная, проходила ещё в голове. И на бумаге мне приходилось править меньше, и этот рефлекс сохранился по сей день. Я себя на бумаге правлю меньше, но в голове правлю ой как избыточно, на совесть.

А. Петров: Логинов рассказывает то же самое, что он рассказ вынашивает в голове и крутит так и этак, пока он в окончательную чистовую форму не сложится — потом садится и начисто записывает.

А. Балабуха: Нет, у меня это всё-таки не настолько, я до Логинова не дотягиваю, у меня это в меньшей степени — но я Логинова очень хорошо понимаю, поскольку в общем... Рассказ, короткий, вот те рассказы, с которых Логинов начинал, дебютировал, это очень легко было сделать. Когда я писал короткие рассказы — да. Когда сейчас я пишу повесть, или роман, или какую-то научно-художественную свою штуковину — весь этот объём уже на таком уровне удержать в голове... Ну простите, моей головы... если Логиновской хватает — снимаю шляпу, моей не хватает.

С. Удалин: У каждого своё.

А. Петров: Логинов романов не так-то много и пишет. В основном у него микрорассказы и рассказы небольшого объёма.

А. Балабуха: У Логинова? Да. А рассказ так делается действительно хорошо, это святая правда.

Но здесь, конечно, огрехи — есть, причём огрехи разного рода, начиная от, прошу прощения, чисто школьных — потому что я первый раз в жизни увидел такой оригинальный знак препинания: многоточие, а после него восклицательный знак. (Смех в аудитории.) В русском языке вообще-то делается совсем иначе: ставится восклицательный знак, а потом две точки. Начиная с этого, а дальше есть стилистические — "сделав дела"... ну, прошу прощения, тоже красиво.

Н. Витько: "Пенсия подешевела", я вспомнила.

А. Балабуха: Да-да-да.

Б. Богданов: "Пенсия подешевела"?

Н. Витько: "Пенсия дешевела быстрее", чем что-то там.

Б. Богданов: Наоборот: "техника быстрее, чем пенсия".

Н. Витько: "Техника дешевела быстрее, чем пенсия". Короче, пенсия не может дешеветь. И цены не могут дешеветь.

А. Балабуха: Да.

С. Удалин: Цены могут дешеветь.

Н. Витько: Нет.

Из аудитории: Деньги могут, а пенсия нет.

А. Балабуха: Нет, деньги дешеветь могут, действительно.

Н. Витько: Деньги — да.

А. Балабуха: Просто неудачно, там словечко подобрать поточнее. Как раз сама по себе формулировка, идея этого представления — очень хороша, мне понравилась, но неточное слово одно. Действительно, я с вами согласен, не без огрехов, но — в целом да.

Н. Витько: По поводу собственно существа рассказа — в целом мне рассказ понравился, я его прочитала не без удовольствия, единственное, что всё-таки мне вывод показался недостаточно обоснованным. То есть: сначала нам долго показывают, как он, герой увлечён своим фотографическим делом, он собирает то, собирает сё, тратит кучу денег на этот самый объектив — и в конечном счёте мы в конце имеем перевёртыш, когда он делает выбор в пользу того, от чего он в принципе когда-то отказался. Почему он это делает — я так и не поняла.

Б. Богданов: (...) А ведь объектив-то у него никуда не делся, он остался.

Н. Витько: Это понятно.

Б. Богданов: Он просто испугался посмотреть вперёд, как его письмо будет воспринято.

Н. Витько: Мне показалось это неубедительным. Скажем так, с психологической точки зрения неубедительным.

А. Балабуха: У меня такое подозрение, что то, что вы сказали, это сформулированное, более развёрнутое и другими словами примерно то, о чём говорила Оля (Николаева) касательно приоритетов. Так?

Н. Витько: Оля сказала про то, что ей не близка идея такая, а мне она показалась (дальше неразборчиво).

А. Балабуха: Я согласен, просто в принципе вы с разных сторон, но нащупываете одно. Просто по-разному, вы разные люди и со своими разными приоритетами.

Н. Витько: В общем, у меня всё.

А. Балабуха: Так, кто-то ещё что-нибудь хочет сказать? Ну, хорошо... Так, Саш (к А. Петрову), вы хотите что-нибудь сказать?

А. Петров: Про этот рассказ я воздержусь что-либо говорить, потому что... честно скажу, над этим рассказом... я его читал, но я над ним особо не думал, не размышлял, не анализировал. Видимо, возможно, дело в том, что чем-то он меня не зацепил. Он добротен, он приятен, очень интересные в нём попадаются словесные конструкции, ай да автор...

А. Балабуха: Да, есть, есть.

А. Петров: ...ай да молодец, здорово — но как-то в целом меня эта история оставила равнодушным, потому что после этого рассказа я не размышлял. Где я размышлял — там я могу что-то сказать.

Из аудитории: Послевкусия нет, да?

А. Петров: Послемыслия, я бы сказал. (Смех в аудитории.) То есть я когда читал рассказ, думал о чём-то другом. Затрудняюсь. А вот так как-то импровизировать, говорить слова ради слов смысла нету. Вот. Поэтому давайте я вам лучше про другой рассказ скажу. (...)

А. Балабуха: Дойдём, дойдём. Ну, давайте по поводу этого рассказа я скажу. В общем, действительно обе дамы ударили в точку, причём, я бы даже сказал, в хронологической последовательности. Фокус в чём: сама по себе вот эта вот концепция, сами эти приоритеты, эта расстановка приоритетов — она действительно не вызывает доверия, потому что, мне кажется, здесь проступила некоторая искусственность, подчинение вот этому вот заданному условию — нужно было обеспечить некий слом, быстрый. А куда слом? — то идёт поначалу по восходящей описание увлечённости, но оказывается — ах. Но! — слом-то интересен тогда, когда он не возвращает назад, понимаете? А здесь слом возвращает назад. Это возможная вещь. Но тогда она нуждается в большей обоснованности. Если эта обоснованность будет — вы даже сможете принять такую систему приоритетов.

Поэтому на самом деле, с одной стороны, — я уже сказал, и я повторяю — я не удивился, что этот рассказ занял первое место, мне понравился он в целом; но я считаю, что если бы, скажем, ну вот так получилось бы, что делали бы какой-нибудь сборник, и я был бы, не дай господь, составителем и редактором, — я бы заставил автора его доработать. И получилось бы действительно хорошо. А сейчас это, так сказать... ну, не знаю, уж самое ли лучшее, мне трудно судить, не хочу говорить о критериях работы жюри и прочем — скажем так, это одно из лучших из того, что здесь есть, но может стать ещё лучше, и это факт. И это видно, за счёт чего сделать, на самом деле, вот в чём фокус.

А. Петров: Кстати, ещё есть один такой момент, некий такой внетекстовый фактор, который относится не только к этому рассказу, а, пожалуй, к большинству из этих рассказов: дело в том, что все эти рассказы — они писались на одну заданную тему, и так или иначе где-то она прослеживается, где-то она притянута за уши. Тема звучала следующим образом: "Резкая смена образа жизни" — то есть что-то резко меняется, и герой вынужден как-то либо адаптироваться, либо не адаптироваться. Поэтому где-то, в каких-то рассказах трактовка этой темы удачна...

А. Балабуха: У кого-то удачно, у кого-то не очень, да, конечно.

А. Петров: ...в других пристёгана белыми нитками. Поэтому пришитые к концу морали иногда...

А. Балабуха: Здесь, слава богу, как раз нет пришитой к концу морали, это плюс рассказа, а минус в чём, смотрите: что происходит: сперва идёт нерезкая, плавная, но тем не менее смена образа жизни, когда у него смещаются приоритеты, и вот эта самая фототехника становится на первом месте, и жену любимую — и ту вытесняет нафиг...

А. Петров: Мне вспоминается это... "Роковые яйца", профессор Персиков...

А. Балабуха: Тут можно и ещё двадцать примеров привести, но это хорошо здесь сделано. На таком простом, бытовом уровне сделано хорошо, действительном — причём без лишних как раз слов, без лишнего психологизма, без лишних соплей, извините. Вот это сделано нормально. Но когда потом вот этот слом происходит, то оказывается — одно из двух: либо получается, что вообще всё это зря, потому что главный приоритет — там; а если это было... но, между прочим, давайте разовьём идею: но если бы этого не было, то как бы он смог без оного объективу сам у себя выяснить, что же для него главное? То есть, понимаете, одно другому противоречит, на самом деле.

И, кроме того, вот эта вот резкая смена образа жизни его бросает обратно, то есть она его возвращает к прежнему образу жизни, а не вводит в новый. (Разводит руками.) Тоже. В принципе, можно и это — когда двойной слом, это даже очень интересно. Как бы дважды выполненное задание конкурса.

Б. Богданов: Но его надо обыграть.

А. Балабуха: Вот! — но это надо обыграть, это надо сделать. Вот и всё. А сделать это можно, и, на мой взгляд, простите, даже не шибко сложно. И вам это абсолютно по зубам, судя по этому тексту.

 

 

(Продолжение следует.)