Указующий перст автора изобличает преступника на первых же страницах книги, что весьма неожиданно для романа с детективным сюжетом. Но коль скоро ответ на вопрос «кто» известен, читателю предлагается расследовать не менее важные вопросы — «как» и «почему».
Обратимся же к материалам дела.
Роман начинается с наказания, которому подвергают главного героя. Вместе с коллегами по уголовной стезе он приговорен к заточению внутри астероида — причём сделать его пригодным для жизни и дальнейшего коммерческого использования им предстоит самостоятельно. Эксплуатация человеческих ресурсов, извлечение прибыли — таковы непреходящие (вечные?) ценности, которыми руководствуются гонгси. Эти коммерческие организации — основа мира будущего.
Однако астероидная тюрьма не способна удержать Стеклянного Джека. Оставив за собой несколько трупов, он совершает побег. Чтобы — уже в другом облике — появиться во второй части детективного триптиха.
Новое расследование открывает читателю следующий уровень иерархии власти в Солнечной системе, а в повествовании наконец-то появляется фигура сыщика.
Пятнадцатилетняя Диана любит разгадывать детективные загадки. Как и её старшая сестра Ева, чья сфера интересов — наука и далёкие сверхновые, Диана является наследницей клана Аржан, который специализируется на обработке информации и вместе с четырьмя другими кланами (транспорт, налоги, военное дело, полиция) обеспечивает господство Улановых.
Накануне дня рождения Дианы сёстры отправляются на дно гравитационного колодца, в колыбель человечества — на Землю. Там они сталкиваются с взаправдашним, а не _миртуальным_ (так у автора) убийством.
Диана Аржан, подобно Шерлоку Холмсу или Эркюлю Пуаро, легко вычисляет убийцу, даже двух, но оказывается вовлеченной в грандиозный заговор, от которого зависит будущее человечества.
Закон правит ойкуменой.
В результате Торговых войн власть в Солнечной системе перешла к семейству Улановых, Lex Ulanova устанавливает порядок торговли и прочих аспектов жизнедеятельности. Кодексу подчиняются все: и кланы, и гонгси, и тем более те, кого в мире Стеклянного Джека называют самполлой, а раньше звали — люмпенами, пролетариями, прекариатами. Триллионы обездоленных, униженных и оскорблённых, чьим домом стали хрупкие и перенаселённые «пузыри», болтающиеся в космосе.
В таких пузырях и разворачивается действие третьего, финального расследования. На сей раз жертвой Стеклянного Джека стал прославленный сыщик Бар-ле-дюк. И несмотря на то, что убийство совершено публично, на глазах свидетелей и очевидцев, способ, которым Бар-ле-дюк был лишён жизни, и даже орудие убийства остаются загадкой.
Убийство в запертой комнате — классическая детективная загадка, разрешать которую приходилось ещё героям Гастона Леру и Эдгара Уоллеса. Робертс предлагает свой вариант решения — нужно признать, довольно изощрённый и совершенно фантастический.
Стоит присмотреться к автору попристальнее.
Адам Робертс — британский профессор, специализирующийся на литературе XIX века. Его работы посвящены Браунингу, Кольриджу, Теннисону, Суинбёрну, а также нашему современнику Фредрику Джеймисону — влиятельному критику и теоретику постмодернизма (кстати, он не чужд фантастике и писал, например, о Платонове и братьях Стругацких). Перу Робертса принадлежат «История научной фантастики» и исследования в области готического романа.
Примечательно, что в библиографии Робертса, размещённой на веб-странице колледжа Royal Holloway Лондонского университета, где он преподаёт, наряду с этими академическими изданиями перечислены и романы, пародирующие книги Толкина, «Матрицу» бывших братьев, а теперь сестёр Вачовски и «Код да Винчи» Дэна Брауна. На русском языке эти книги выходили под названиями «Соддит», «Салямиллион», «Матрица-Перематрица» и «Треска ва Динчи».
На первый взгляд пародии с дурашливыми названиями плохо сочетаются со статусом литературоведа и историка фантастики. Однако желание знатока поиграть с жанровыми клише вполне понятно, да и читаются такие романы, куда лучше книг, в которых осуществляется самосборка таких клише с небольшой помощью горе-писателей (участвует ли в этом процессе их сознание — вот вопрос, достойный Питера Уоттса).
И всё же, может быть, под личиной респектабельного профессора, добродушно подтрунивающего над расхожими штампами (да-да, убийца — дворецкий) скрывается кто-то ещё?
Свидетельствует Ким Стенли Робинсон, автор романа «2312»:
«Вся научная фантастика — политическая. Когда ты рассказываешь о будущем человечества, нужно продумать историю, которая привела людей к этому моменту. В ней ты неизбежно продвигаешь какие-то политические идеи».
«Стеклянный Джек» подтверждает максиму писателя, принадлежащего к тому же лагерю (в политическом, а не уголовном смысле слова), что и Робертс. Роман насыщен левыми идеями. Здесь и классовое расслоение общества, основанное на имущественном и информационном неравенстве. И детальное изложение того, как функционирует экономика Солнечной системы, связанная с долгосрочными инвестициями, диверсификацией бизнеса и сокращением издержек. И, конечно, идёт речь о Революции. Как и многие другие фантасты, Робертс видит причину (и возможность) общественных изменений в открытиях науки и достижениях техники.
Освободить человечество из-под власти Улановых способна БСС-технология — способ перемещаться быстрее скорости света. И что примечательно: о существовании БСС-технологии (этого типичного макгафинна по Хичкоку) доподлинно неизвестно. Оно лишь предполагается участниками заговоров и интриг, призванных разрушить власть Lex Ulanova. Так, по классику другого жанра, идея, овладевшая массами, становится материальной силой.
Впрочем, Робертс — не апологет революции. Писатель не ждёт от неё радикальных перемен. Ещё в дебютном романе «Соль» (2000) он описывал, как колонисты на далёкой планете, казалось бы освободившееся от былых социальных иерархий, снова (и снова!) выстраивают прежние структуры власти.
Так и «Стеклянный Джек» открывается отображением того, как объединённая общими бедой и целью горстка заключённых трансформируется в группу с доминирующими альфа-лидерами и омега-особями.
Доминирование, как и подчинение, является частью биологической природы человека. А иерархия власти, берущая начало в малых группах и сообществах, пронизывает собой всё общество, вырастая, сообразно экспансии Homo sapiens, до размеров Солнечной системы.
Лишь хрупкий, отчаянно хрупкий покров цивилизации и культуры, общественного договора скрывает неприглядную истину о животной, звериной даже, основе социальных структур и механизмов.
Неслучайно легендарный Стеклянный Джек на поверку оказывается не таким уж и революционером, намереваясь не столько изменить «систему», сколько ослабить давление «железной пяты» власть имущих на тех, кто находится на дне общества.
Впрочем, большой «революционный» нарратив в романе оказывается на обочине детективного сюжета, полного литературных аллюзий и реминисценций. И пусть все загадки разгаданы (вы же помните, убийца — Стеклянный Джек), читатель, привыкший к большей сюжетной определённости, рискует разочароваться. Ведь за пределами романа оставлены не только перипетии дальнейшей революционной борьбы (всё-таки революция перманентна — «есть у революции начало, нет у революции конца»), но и судьбы главных героев.
Повествование вообще слишком фрагментарно, осколочно.
Однако автора следует оправдать.
Реалии будущего истолковывает специальный глоссарий. Что, если вдуматься, намного лучше неуклюжих реплик персонажей, вздумавших объяснить друг другу что к чему.
А лакуны в истории этого мира заполняют замечательные стихи (в переводе Николая Караева), которые напоминают то ли баллады Киплинга, то ли «Песню космических негодяев» Высоцкого.
Стихотворные строки и стоящие за ними образы кодируют и передают очертания и приметы грядущего мира с силой, подвластной лишь пророкам и прорицателям.
Начни с нуля, одолей матчасть! За воспоминания уцепись!
Скинь с небес старика Эйнштейна, хотя бы теорией поделись!
Также в номере эссе Владимира Березина о Юлиане Семенове и профессоре Плейшнере, исторические заметки Сергея Нефедова (очень этого автора рекомендую), полезная рецензия на немецкую книгу о советской фантастике многоуважаемого Владимира Борисова (aka БВИ) и очередное эссе из цикла HYPERFICTION Марии Галиной.
А ещё рецензия Александра Гаврилова на роман "Калейдоскоп" Сергея Кузнецова.
И статья Григория Кружкова о поэзии Роберта Фроста.
Организаторы премии «Новые горизонты» попросили меня написать что-то вроде тронной речи в связи с присуждением премии. Поскольку я польщена и благодарна организаторам, номинатору и жюри, то с удовольствием согласилась. А поскольку премия тронных речей лауреатов прежде не практиковала, совершенно ясно, какая тема напрашивается. Я хочу поговорить здесь о важности неформатных и неформальных, безгонорарных (или символически-гонорарных премий), которые как ни странно, в плане символического капитала оказываются столь же весомы, как премии «большие». Никто, например, не убедит меня, что премия «Поэт» с, мягко говоря, внушительным денежным содержанием статуснее премии Андрея Белого; имей я возможность выбирать, я предпочла бы вторую. Здесь значение имеет то, насколько весомо в твоем литературном околотке мнение экспертного сообщества; и сплошь и рядом бывает так, что мнение экспертного сообщества оказывается, в буквальном смысле, – дороже денег. Статусность премии зависит не только (и не столько) от денежного содержания, а от репутации – как номинирующих, так и номинируемых; и репутационный ущерб в этом смысле может быть невосполнимой потерей.
В поэзии, где распределяется в основном символический, а не реальный капитал, таких безгонорарных, но высоко-репутационных премий немало: уже упомянутая премия Андрея Белого; новомирская премия «Anthologia», присуждаемая экспертным советом из 6 человек; премия «Различие» (три «младокритика» и примкнувший к ним сменяемый ежегодно 4-й член жюри); премия им. Аркадия Драгомощенко и т.д. В прозе таких премий существенно меньше — та же премия Андрея Белого в одной из номинаций присуждается за прозу, причем прозу «неформатную», и, кажется, все. Причина этого мне не очень понятна, но все российские статусные прозаические премии – денежные (навскидку – «Русский Букер», «НОС», «Большая книга», «Национальный бестселлер», «Ясная Поляна»). Попытки внедрить премии высокостатусные, но малоденежные, увы, закончились закрытием премий (премии за рассказ и повесть, присуждаемые соответственно экспертными советами журналов «Новый мир» и «Знамя», перестали существовать просто в силу прекращения финансирования). Я не знаю, чем объясняется этот факт, возможно тем, что проза так или иначе связана с капитализацией усилий, как издательских, так и авторских.
Как ни парадоксально, но в такой на первый взгляд коммерческой литературе, как фантастика, дела обстоят иначе – почти все премии (за исключением АБС-премии, о которой я скажу позже) не имеют денежного содержания. Часть из них присуждается голосованием широкого фантастического сообщества, и потому мы сейчас на них останавливаться не будем, но часть – узким экспертным сообществом. Причем вполне легитимным и весомым оказывается в данном случае мнение даже одного эксперта (достаточно долго просуществовали премии «Мимоид» и «Мраморный фавн», присуждавшиеся соответственно критиками и исследователями фантастики Владимиром Борисовым и Михаилом Назаренко). Это, конечно, говорит о статусе Борисова и Назаренко в первую очередь – но еще и повышает репутацию любого из награжденных этой премией; учитывая, что и у других награжденных ею репутация достаточно высока. Мне лестно, что я была лауреатом обеих, но это не так важно – хотя, конечно, важно.
Почему фантастика в этой области смыкается с поэзией, для меня загадка, но вообще-то фантастика смыкается с поэзией и в ряде других своих качеств – например, в склонности с одной стороны к узкой групповщине, с другой – к широким, развернутым наружу форматам вроде поэтических фестивалей и фантастических конвентов. Никто не знает ничего о «цехе мейнстримовских прозаиков», но о цехе поэтов и цехе фантастов вполне можно говорить. Даже детективщики, склонные придумывать свои премии и объединяться в клубы, не отличаются такой тягой к себе подобным и не оценивают публично тексты друг друга с такой степенью вовлеченности и горячности, ревности, отторжения или симпатии и восхищения. Степень взаимного влияния в плане смыслов, идей и приемов тут тоже гораздо выше, чем в среднем по палате.
Тут бы самое время ввернуть, что общее у фантастики и поэзии есть и в другом, более возвышенном плане: фантастика, как и поэзия, работает с развернутой метафорой и занимается «большими вещами» – предназначением человека и человечества, метафизикой и эсхатологией. Понятное дело, я говорю о штучных вещах, бездонные объемы поэтической графомании и фантастические опусы типа «Битвы космических пауков-2», как выражается коллега Березин, я вывожу за скобки. Но дело, как мне кажется, не в этом (хотя поэты не стесняются признавать, что любят и читают фантастику, а фантасты любят поэзию, хотя с моей точки зрения немножко не ту). Здесь, как ни печально, дело в маргинальности этих жанров. А может, и не печально, поскольку хороший литературный текст и должен быть маргинален. Маргинальный статус предполагает особую чуткость к символическому капиталу, в частности, к оценке товарищей по цеху – и в этом смысле премии, подобные поэтическому «Различию» или фантастическим «Новым горизонтам», имеют мощнейшую психотерапевтическую функцию, подтверждая статус каждого отдельного литератора (и шире – совокупности литераторов, представленных премиальными списками). Здесь статус тех, кто получает премию, как бы подпитывает статус тех, кто эту премию вручает, – и наоборот. В этом смысле, если мы будем говорить о фантастике, показательна АБС-премия, которая, несмотря на то, что имеет денежное содержание, всегда была премией элитарной, именно в силу статусности ее номинационной комиссии и экспертного совета, и, в данном конкретном случае, премии «Новые горизонты». Иными словами, если вы являетесь элитой данного сообщества, то и премия ваша будет элитной. Или наоборот, если вы раз за разом попадаете в яблочко, награждая элитные тексты, то премия в конце концов станет элитной. Главное – это обеспечить премиальный процесс какой-никакой информационной поддержкой, и именно этим я и занимаюсь, сочиняя этот текст.
Да, так вот, «Новые горизонты»… Они, помимо всего прочего, хороши тем, что сталкивают лбами тексты условно мейнстримовские и тексты условно жанровые, за счет чего видны достоинства и недостатки и тех, и других; мейстримовские далеко не всегда захватывают с первых страниц, да и вообще в массе своей брезгуют авантюрным сюжетом, жанровые – предпочитают опираться на проверенные ходы, как сюжетные, так и стилистические. И тем, и другим хорошо бы позаимствовать друг у друга сильные стороны. Таким опытом почти невозможно пользоваться осознанно и рационально, но будем надеяться, что кто-то не только поставит себе эту задачу, но и выполнит ее, хотя бы в первом приближении. Есть еще и надежда на то, что у кого-то это получится просто так, ни с того ни с сего, в силу самой природы письма, – и именно «Новые горизонты» помогут высветить этот текст и вывести его за рамки сообщества, благодаря стратегии этой премии – в частности, тому, что в работу жюри разумно привлечены представители мейнстримовской критики. Лично я – завершая этот длинный и нудный опус – очень рада, что мне не пришлось конкурировать с коллегой Жарковским. Или коллегой Данихновым.
Тем временем рассказ Алексея Лукьянова "Жёны энтов" набрал уже больше двух с половиной тысяч просмотров (2 535).
Ещё больше просмотров у рассказа "Бес названия" К.А.Териной, — 3 771. Думаю, что скоро рассказ перейдёт и четырехтысячный рубеж.
Так что мой друг и коллега Василий Владимирский напрасно печалиться о том, что для привлечения читательского внимания "фантастический рассказ должен непременно содержать очевидное, легко считываемое идеологическое послание".
Лайки и репосты — вот инструменты привлечения читательского внимания.
В какой степени их способно породить идеологическое послание вопрос в данном случае уже второй.
Кстати, у обзора самого Владимирского — 752 просмотра.
облако тэгов
