С подачи Дмитрия Злотницкого из «Эксмо» стало чуть ли не общим местом сравнивать «Империю тишины» с творением Патрика Ротфусса. На мой же взгляд, этому тексту до «Имени ветра» как от Земли до Луны. Перед нами обыкновенная юношеская графомания, из которой, чувствуется, пара опытных редакторов, в рамках выделенного бюджета и времени, пыталась сотворить что-то более-менее читаемое.

***

Я долго не мог понять, в чем заключается «фишка», что 23-летний герой ведет себя подобно 14-летнему подростку, у которого гормоны решили сыграть в небольшую войнушку. А потом заглянул в биографию Руоккио и все встало на свои места. «Империя» — это первый его роман, начатый в подростковом возрасте, и, фактически, отражающий все этапы взросления. Вначале – гормональный дисбаланс, затем – куча современных левацких идей, подхваченных в университете, и на закуску – тексты второсортной фантастики, которые он редактировал, работая в издательстве.

Местами, чтение книги сильно раздражает, а от некоторых глав даже «подташнивает», настолько приторно-мелодраматично они написаны. Мать главного героя, по тексту, является режиссером 3-D мелодрам. Очень похоже, что кто-то из близких родственников Руоккио тоже являлся сценаристом «мыльных опер», и он с детства впитал весь набор сопутствующих этому жанру клише.

***

Адриан Марло, чьи записки мы и читаем в виде романа — сын правителя одной из планет Империи, но, в силу обстоятельств, три года проводит на улицах города за много световых лет от родного дома (фактически, бомжом). И, при этом, умудряется как-то выжить. Потом, он решил поучаствовать в гладиаторских боях и выдерживает более пятидесяти (без явных повреждений!) схваток, половина, из которых, один на один. Если учесть, что вооружение мирмидонцев (а Марло был именно им) на порядок уступает защите и вооружению гладиаторов, то в такое верится с трудом.

Но главное не в этом. Вот такой, закаленный жизнью юноша, краснеет и теряется от одного прикосновения к женщине или переживает, примерно, в следующем стиле:

цитата

«Взгляд Валки повис на мне, словно кандалы, и я с трудом сдерживал желание обернуться. Мне хотелось кричать, хотелось упасть на паркет и колотить по нему руками, пока мясо не сойдет с костей и я не разобью их на осколки.»

«Я усмехнулся, и это была классическая кривая усмешка, острое, как нож, оправдание для моего вечно утомленного выражения лица.»

***

Все-таки, надо нести ответственность за текст «прикрываемый» своим именем. Похоже, мы имеем наглядный пример, когда мэтр, написав меньшую часть романа, при этом, выступает в качестве «паровоза», обеспечивающего продажи.

***

«Взлет и падение…» легко разбивается на две части. Первая – посвящена «научному обоснованию» магии. Точнее, избеганию возможности схлопывания волновой функции. Кратко поясню. Микромир имеет вероятностную природу, мы, к примеру, не можем сказать, где точно в данный момент находится электрон. Он с какой-то вероятностью находится здесь, а с какой-то тут и тут. Более того, принцип неопределенности Гейзенберга постулирует, что мы не можем одновременно знать взаимосвязанные характеристики частиц, т.е. чем точнее измеряем один параметр, тем неопределеннее становится другой (координата – импульс и т.п.).

То же самое пытается объяснить «живодерский» эксперимент Шредингера, к счастью, мысленный, когда кот, запертый в коробке одновременно и жив, и мертв — пока мы не открыли крышку, убрав неопределенность. Открытие коробки в эксперименте Шредингера и есть схлопывание волновой функции.

Стивенсон выдвинул идею, что макрообъект можно поместить в ситуацию микромира, если окружить его жидким гелием при сверхнизких температурах, который превращается в конденсат Бозе-Эйнштейна. Не буду пояснять, что это за конденсат, главное, что, если в эту среду поместить капсулу с ведьмой, то она в ней может колдовать, т.е. ее латентные магические способности станут реальными.

Но это только часть теории. Другая – связана с объяснением исчезновения магии. С ней, конечно же, покончил технический прогресс. И даже называется конкретная дата – июль 1851 года.

***

Итак, есть специальный аппарат, позволяющий в наше время возродить, хотя бы внутри него, магию. Естественно, его сразу же прибрали к рукам военные, желающие путем «подправления» прошлого, добиться желаемого результата в дне сегодняшнем без применения оружия.

Идея, в общем-то, интересная, и, если бы весь роман писал Стивенсон, вероятно, мы получили бы образчик вполне твердой НФ. Но дама-соавтор увела сюжет чуть ли не в сторону фэнтези – столько необоснованных допущений появляется далее по тексту. (И здесь мы переходим ко «второй части» романа).

Взять, хотя бы эпизод с Псалтирью. ДОДО (как легко догадаться, это та самая организация, которая пытается возродить магию), не хватает на первых порах финансирования. И в головах ее руководства возникает безумная мысль – отправиться в 16 век, украсть там экземпляр Массачусетской Псалтири, закопать в нужном месте, а в наши дни извлечь, продать и получить вожделенные деньги. Но как оказалось, с первого раза ничего не срабатывает, и закапывать пришлось несколько раз. Более того, меняются и реальности, куда перебрасывается путешественник. И в одной из них, на месте нужного камня оказался целый завод. В результате, пришлось перебрасываться в другое время и уговаривать инвестора не вкладывать деньги в это предприятие. Тоже, несколько раз. В общем, чуть ли не сотня страниц посвящена тому, как левой рукой достать правое ухо.

Но самое интересное начинается после. Псалтирь, наконец-то, откопали в наше время. Продав артефакт на аукционе за целых 14 миллионов, новоявленные богачи с удивлением смотрят, как покупатель засовывает его в шредер, превращая в конфетти.

И что же дальше? А, ничего. По мнению авторов, не происходит ничего неординарного, и об эпизоде сразу же забывают.

И таких «ляпов» в романе более чем достаточно.

***

Прежде всего, хочется сказать большое «фи» издательству за неправильное позиционирование книги. Вместо того, чтобы издать роман в серии «Интеллектуальный бестселлер», в которой ему самое место, «Эксмо» сопроводило его сюжетной аннотацией и поместило в обложку, больше подходящую для какого-нибудь детектива.

«Глиф», на самом деле, это – высокоинтеллектуальная фантастика и восхитительная лингвистическая шутка, начинающаяся с самого названия. Нигде в тексте романа не поясняется его смысл, более того, оно даже не упоминается. Если обратиться к определениям, то глиф – это графический символ, имеющий явный или скрытый смысл. К ним относятся, например, знаки зодиака, ноты, руны, иероглифы и т.п. Но какой скрытый смысл заложен в названии книги – для меня так и осталось загадкой.

***

Что же касается полудетективного сюжета, удерживающего внимание читателя, то это, всего лишь, внешний каркас, имеющий мало отношения к сути романа.

Собственно, все происходящее умещается в пару абзацев. В семье Дугласа и Евы Таунсенд, в которой отец был философом-постструктуралистом, а мать – художником, родился мальчик Ральф с коэффициентом интеллекта в 475 единиц. (Для сравнения, к гениям относят людей с IQ выше 170). Ребенка вскоре похищает обследовавший его психолог, захотевшая прославиться за его счет, затем – генерал, стремящийся сделать из него идеального шпиона (действие происходит в 60-е, в самый разгар холодной войны). Сжалившийся над малышом, охранник-мексиканец спасает его из заточения и везет к знакомому священнику, который на полном серьезе хочет изгнать из него бесов.

***

Спрашивается, зачем Эверетту потребовался столь необычный сюжетный ход? Все дело в том, что ему нужно было смоделировать взгляд на язык «со стороны», как и смотрят на него лингво-аналитики и структуралисты, и маленький гений, не имеющий «замутняющего» жизненного опыта и воспринимающий слова как данность, подходил для этой цели наилучшим образом.

Он даже отказал Ральфу в разговорной речи. В годовалом возрасте тот четко сформулировал для родителей свою позицию, написав на простынях кроватки:

цитата

«почему ральф должен говорить   

ральфу не нравится сам звук  

ральф смотрит, как чужие рты формируют слова, и это выглядит неуклюже  

губы неприятны ральфу, если шевелятся  

ральф хочет себе в кроватку книги

ральф не желает искать знания в шевелящихся губах».

Но сдается мне, что дело не только в желании или нежелании малыша, а в интуитивно найденном естественном ограничителе – общаться с миром с помощью записок.

***

цитата

«В любой момент мир может стать иным

Не так для «Я» моих — всегда одно и то же

Они кружатся в собственных пределах

Когда же нечто превосходит их оно

В ничто их обращает

Одним живу сейчас другим возможно

Стану завтра

То что за мной куда меня сильнее…»

Чудесное в поисках

Все-таки, творцы должны вовремя умирать. В отличие от «Птиц Марса», написанных в 90-летнем возрасте и больше похожих на сборник расхожих клише, в 60-е годы прошлого века Брайан Олдисс создавал удивительные романы. Можно даже сказать, что он устроил в фантастике мини-революцию, привнеся в жанр кислотный трип, хипповские «телеги» и многое другое. Энергия в его текстах била через край. Он страстно хотел высказаться в бесконечном монологе (который и есть «телега»), и из темы, тянущей максимум на повесть, путем этого неуемного размышления сотворил «Босиком в голове», перемежая прозаические куски стихами в духе Алена Гинзберга и Грегори Корсо (см. эпиграф).

***

Действие романа разворачивается после краткой Третьей мировой, когда катарские ВВС закидали Европу и Америку психоделическими бомбами. Как бы сказали сейчас, бомбами, создающими дополнительную реальность, которую человек не может отличить от окружающего его мира.

Народ начал созерцать глюки в зависимости от своей предрасположенности. Армии деморализовались и самораспустились. А дороги превратились в магистрали смерти, ибо каждый водитель видел впереди то, что хотел.

Быстрее всего адаптировались к новым реалиям те, кто и так жил в иллюзорном мире – сидевшие на психоделиках и всякого рода пророки. Колин Чартерис принадлежал ко второй группе. Будучи сыном сербского коммуниста, он всю жизнь мечтал посетить Англию, и война предоставила ему эту возможность. Чатерис устроился на работу в ООН – сотрудником лагеря беженцев на юге Италии.

цитата

«В лагере под Катанзаро … разместили десять тысяч человек. По большей части это были русские, привезенные сюда с Кавказа. Чартерис свободно изъяснялся на русском языке, очень похожем на его родной сербский, что в конечном итоге и позволило ему поступить на службу в отделение реабилитации.

Особых хлопот поселенцы не доставляли. Почти все они были поглощены внутренними проблемами своих крохотных республик — собственных душ. ПХА-бомбы были идеальным оружием. Галлюциногены, состряпанные арабами, не имели ни вкуса, ни цвета, ни запаха, что делало их практически необнаружимыми. Они были дешевы и допускали использование любых средств доставки. Они были равно эффективны при попадании в легкие, в желудок или на кожу. Они были фантастически сильны. Эффект, производимый ими, определялся полученной дозой и во многих случаях не изглаживался до самой смерти жертвы.

Десять тысяч жертв психомиметической атаки слонялись по лагерю, улыбаясь, смеясь, поскуливая, пришептывая точно так же, как и в первые минуты после бомбового удара. Некоторым удалось оправиться, у большинства же изменения приняли необратимый характер. Кстати говоря, персонал лагеря в любую минуту мог разделить участь своих поднадзорных — их болезнь была заразной.»

Родовая черта нашей фантастики (или в более мягком варианте – магического реализма) – это неумение выстраивать непротиворечивые, цельные миры.

Достаточно вспомнить, например, «Пересмешника» Пехова, где одна из влиятельных аристократических фракций хочет воскресить дух старого князя, хотя, хорошо известно, что дух этот неуправляем и крушит все без разбора. На резонный вопрос: «А вы не боитесь, что и вам достанется?», следует великолепный ответ: «А он нас не тронет». «Почему?» — «А потому, что мы хорошие».

Финиш.

***

Мария Галина в своих «Автохтонах» не избежала тех же ошибок. Мир романа полон противоречий и рассыпается прямо на глазах. Единственное, что его спасает – прекрасный язык и приличный бэкграунд автора.

Суть повествования умещается, буквально, в одной строке – попытка «переиграть» судьбу.

Жил-был сотрудник литературного архива, прекрасно осознававший свою полную ненужность в лихие 90-е. С женой и сыном-подростком. И тут к нему попадает письмо с рукописью о постановке в 20-х годах прошлого столетия в пограничном с Польшей городке мини-оперы «Смерть Петрония». Он хватается за этот шанс, отправляясь на западную оконечность России, и пропадает. В результате, сын, который так и не обустроился в этой жизни – не поступил в институт, сменил кучу занятий, в том числе и криминальных, постепенно осознает, что виновником всех его бед является тот, кто прислал отцу рукопись, и, по всей видимости, убил его из-за денег, которые тот вез с собой для выкупа архива. И вот, новоявленный «мститель» появляется в провинциальном приграничье с надеждой покарать убийцу и наконец-то открыть лучшую «дверь судьбы».

***

Идея, в общем-то, интересная, и ее вполне можно развернуть в небольшую повесть. Но у нас же из всего стремятся сделать роман. И тут начинается всякая чертовщина – с намеками на оборотней, вампиров, вечно живущих Агасферов, сильфов и прочую «нечисть». Не забыты даже инопланетяне и реальная, а не воображаемая «музыка сфер».

И становится как-то неудобно за автора, который явно старается соответствовать высоким стандартам великих предшественников, но у него ничего не получается.

Но хотелось бы, не просто констатировать факт, а попытаться понять, в чем же, все-таки, дело? Ведь все предпосылки для создания, если не шедевра, то вполне добротного романа, явно имеются. И ответ, на мой взгляд, лежит в разделе «Благодарности», который теперь сопровождает чуть ли не каждую западную книгу.

Не поленился и сосчитал, сколько человек, помимо автора, участвует в создании рукописи. Получается — от двадцати до пятидесяти. Во-первых, это множество профессиональных консультантов по темам, затрагиваемым в тексте. Во-вторых, альфа- и бета-ридеры, читающие роман до публикации и моделирующие взгляд на него «со стороны». В-третьих, это литературные агенты и редакторы, в функционал которых входит обсуждение и сопровождение текста от момента зарождения идеи до сдачи в печать.

Если бы «Автохтоны» Галиной прошли все эти стадии, то представленный публике текст сгодился бы лишь на первый черновой вариант, а свет увидела четвертая или пятая его редакция.