Выложенное Ньюкамеров в его блоге натолкнуло и меня выложить своё давнее творение, написанное по просьбе друга. Мой рассказ основан на реальной истории человека, который был главным героям произведения. Как оказалось, когда друг прочитал, то я смог в некоторых моментах полностью отразить реальность происходящего, того, что было. Читайте. Мир всем нам...
---
Слово там и слово здесь –
Словом можно жизнь прочесть.
Тот предатель и герой,
Кто с рождения немой…
***
Клац-клац.
Тишина.
Клац-клац…
Замок щёлкал с нетерпением, с неопредолимым желанием впустить хозяйку на порог своего дома... обычно, но не всегда.
Сегодня он сопротивлялся.
Ключ то и дело заедал, не хотел проворачиваться. Тогда хозяйка со вздохом разочарования прижималась всем телом к дермантиновой обивке и снова, и снова пыталась.
Клац-клац.
Щёлк!
Дверь с ужасающим скрипом несмазанных петель открывается, будто нелепая месть замка передалась им. Слышится стук сбрасываемых туфель и шелест вешаемой куртки.
Она дома. Как бы это не звучало банально, но она на самом деле счастлива оказаться в родных стенах. Эта ежедневная беготня, печальная суматоха, в которую она и семья вовлечена которую неделю, выжимает все силы. Интересное сравнение, но она чувствует себя пустой апельсиновой оболочкой после соковыжималки.
Да, надо отдохнуть, думает она, иначе и не такие мысли в голову начнут приходить.
Тишина квартиры убаюкивала.
Она помнит детский лепет её и Стасика, их первые шаги по выцветшему линолеуму; ночные кошмары, смех счастья в праздник и слёзы в подушку после первой любви; ругань матери из-за её чрезмерно короткой юбки или обесцвеченных перекисью волос брата.
Как много лет прошло, а память вот она, рядом, я этих стенах! В этих прозрачных окнах, через которые пронеслись все эти мгновения! Все эти чудные, мимолётные, но родные и милые сердцу мгновения.
А что теперь? Что теперь?
Она не знает. Она просто устала.
Да, переживётся. Пройдёт, новые пласты ощущений перекроют былые. Как знать, может и полегчает.
Надо будет продолжить собирать вещи. У матери не хватает сил заходить в его комнату, сразу бросается в рыдания, а я… Мои слёзы уже прошли, и их было столько, сколько до этого никогда не было. Неужто так всегда? Как там, в поговорке: имеющее не ценим, по ушедшему скорбим? Не помню точно.
Марина переоделась в домашнее и сходила на кухню, чтобы приготовить себе крепкий чай. Её работа не была сложной – секретарь-референт в незамызганной государственной конторке.
Чай, кофе, звонки… Кофе, звонки, чай.
«Мариночка, подойди пожалуйста».
«Мариш, пошли в кафе, развеешься!»
«Марина Сергеевна, Вас к Александру Леонидовичу. Срочно!»
« Марин, может, сходим куда после работы? У меня есть билеты на оперу…»
Она запрещала себе пить кофе или чай на работе. Почему? У каждого свои принципы и свои тараканы в голове… Чаепитие она считает дело сугубо интимным, которому можно предаваться в одиночестве в хорошем и уютном кафе или сидя дома перед окном, когда последние лучи уходящего солнца сверкают на стеклах автомашин.
А по поводу встреч…
Нет, спасибо. В свои неполные двадцать два она помнит такие «встречи», за которыми ничего хорошего не следует. У неё, крайней мере, ничего хорошего не следовало никогда. Ухажёров с целую помойку, а достойных – ни на грамм. Был бы кто, как Стасик, хоть чем-то похожим…
Чай пился медленно. Именно за чашкой хорошего индийского чая она забывала обо всём, оставалось просто наслаждение. Простое, яркое и радостное наслаждение. И всегда как в первый раз, как первый поцелуй.
За окном проносились машины, пожилая пара сидела на скамеечке и о чём-то ворковала. Она улыбнулась и вспомнила своих бабушку и дедушку, как они точно также сидели на своей лавочке в садике. Просто разговаривали, когда она, малолетняя попрыгунья, носилась за бабочками.
Часами, ни о чём, будто на свете нет ничего важнее. А не это ли счастье?..
… Сигнал какой-то иномарки привёл её в чувство. Хватит сидеть, надо и честь знать. Её ждёт важное дело.
Кто бы знал, как ей не хочется этого делать, как ей больно даже думать об этом! Но что с того? Она сама предложила, нет никакого желания видеть зарёванную маму изо дня в день.
Сполоснув чашку и убрав её на полку, Марина схватила с вазы зеленое яблоко и вышла из кухни.
… В комнате брата было жутко.
Собранные коробки уже стояли рядом с кроватью, готовые к отбытию в неизвестном направлении. И это угнетало. Раньше здесь было куда милее. Каким бы шалопаем не был Стас, но к порядку и чистоте отец-врач приучил: пол всегда чист, вещи прибраны, одежда никогда не валялась на постели. Каждому – отдельное место. Это только после всё изменилось, и в этом виновата прежде всего она.
Марина, грызя яблоко, подтащила к себе поближе одну из коробок и начала складывать вещи из шкафа.
Музыкальные диски, журналы. Исписанные до конца тетради – вероятнее всего, очередной песенник. Мелкие советские монеты, сувениры из заграницы — маленькая Пизанская башня, Эйфелевая, Бастилия, «Биг Бэн»… Любил он архитектурные памятники. Пара плюшевых гусей, неизвестно как очутившихся в этих недрах. Марина улыбнулась. Скорее всего, от друзей или подружек, кто знал его кличку Гусь. Я бы на его месте поставила на самом видном месте, чтобы каждый раз при посещении комнаты гуси дарили улыбку. Быть может, когда-нибудь бы Стас так и сделал, только поздно…
Кипа бумажек с рисунками… Карандашные наброски: дом, что в центре города, озеро, яблоневое дерево, дорога, луна, небо. Странно, никогда бы не подумала, что он этим интересовался. Хотя, много ли ты будешь рассказывать своей непутёвой сестре, которая насмехается над всем, чем только возможно? Что у тебя нос вздёрнут и ходишь ты не так, как надо, и улыбаешься шире, и смеёшься по-идиотски, и вообще – полено поленом? Было время, ей даже стало стыдно от одной этой мысли.
Несколько ежедневников. Ничего особенного – телефоны, записи по университету, мероприятия, даты…
Марина аккуратно сложила всё это в коробку и хотела уж было запечатать – благо, скотч валялся неподалеку — как взгляд скользнул по шкафу и что-то заметил. Девушка протянула руку в черную глубь и нащупала полиэтиленовый мешок, прилепленный к самой деревянной стенке.
Она хмыкнула – интересно, что это может быть такое?
Пришлось влезть чуть ли не с головой, чтобы отлепить неожиданную находку – брат пристроил её так, будто боялся чего-то. Что найдут?
Когда, запыхавшись, она выбралась с желаемым и разорвала пакет, то увидела черный тисненый ежедневник. Явно не пустой, пухлый. Исписано более половины. Марина открыла на первой странице, пробежалась с пару строк – и тут же закрыла.
Вот это да! Личный дневник Стаса!
В сердце кололо. Как бы он отнёсся к тому, что я прочту его самые сокровенные мысли? Ведь не для того дневник начинают, ведут и не для того заканчивают, чтобы кто-то узнал о пишущем всё. Мысли, чувства, эмоции, самое ценное — в таких дневниках.
Марина колебалась.
Я думаю, что Стас не был бы против. В конце концов, уже всё кончено, брата нет с нами... Только, подло всё это.
Марина вздохнула, затем запечатала коробку, оттащила его поближе к стенке и прибралась в комнате.
Выходя, она крепко сжимала в руках маленький черный дневник брата…
***
Она заканчивала готовить ужин, когда пришли родители. Выглядели они устало, потрёпанно и недовольно. В целом, как всегда в течение последнего времени.
Пока они раздевались, Марина успела нарезать хлеб и выключить газ под чайником и кастрюлей.
Покидая кухню, она поздоровалась с ними, слегка улыбаясь, и направилась в свою комнату.
Сами поужинают, без меня.
Сегодня без меня. Она не голодна…
Усевшись на свою постель, она включила лампу и вытащила из-под подушки ежедневник.
Чёрная книжечка, каких много: белые-белые страницы, пара закладок. Открыла – на первой странице никаких надписей, никаких зарисовок. Ничего, пустота. Неужели у Стаса была такая же пустота в сердце, когда он только начинал писать? Она привыкла думать, что дневники начинают с упоением, с восторгом, с желанием, стараясь написать как можно больше, больше и больше!
А оказывается, есть и дневники, которые начинают от тишины, пустоты и какой-то печали. Вот один из примеров.
На следующей странице были строчки, которые сразу приковали её взгляд: «Начинать всегда сложно, а заканчивать – невозможно. Никогда не знаешь, когда наступит конец. Это страшно, потому что мы боимся неизвестного, а неизвестное – это смерть. Никак иначе. Если наступит это «неизвестное», то пусть не печалится тот, кто откроет эти страницы: я не был бы обижен, не был бы зол. Почему? Потому что тогда мои страницы станут для кого-то чем-то. Нет, не станут большим, чем они есть для меня, но… Мои слова станут известны. Хоть для кого-то. Тот, кто прочтёт их Первым, пусть хранит дневник и пользуется им так, как велит ему совесть. Только не забывай, мой читатель, это не просто – писать, а тем более не просто – быть прочитанным…
Начало: 14 мая»
Марина побагровела.
Он знал, он знал те эмоции, что буду испытывать я! И он заранее побеспокоился о совести своей и того, читателя. Она посмотрела на дату – дневник начат за год до его смерти, как раз через некоторое время, как я и он начали употреблять ЛСД. Я смогла слезть с этой психической зависимости, а он – нет. И как я не старалась, как не билась – ничего не получалось. Он был сильным, он бы смог, я знаю! Только объяснял он своё желание «ещё чуть-чуть принять» тишиной.
Девушка подобрала ноги и начала читать.
Томно стучали настенные часы, стрелка медленно шагала по своему заранее отмеченному пути, не мешкая ни на шаг. Хотя, порой казалось, что они либо убыстрялись, либо ускорялись. Так всегда бывает, когда читаешь что-то увлекательное и интересное или же занимаешься не менее интересным делом.
Марина удивлялась, как легко летали строчки, как легко ложилось слово на слово, витиевато строились, сплетались, кувыркались. У Стаса еще со школы выработалась стойкая нелюбовь к русскому языку и литературе, а тут – ни одной почти ошибки, будто проверял каждое своё слово заранее, каждую строчку, каждую мысль! Проверял каждый шаг – не уйдет ли вниз нога в топь глупости или же сорвётся в пропасть словоблудия?
Здесь он рассказывал о своих переживаниях и приключениях со своими друзьями, где он не был последним: мотание из города в город на каникулах, когда он мог отдохнуть от университетских будней, выкрутасы в клубах, приключения, которые порой могли стоить жизни одного или другого, и, конечно, свои эмоции, философские рассуждения.
И галлюцинации, навеянные ЛСД. Она помнит каждый из них, помнит до сих пор. Даже по прошествии такого долго времени последствия дают о себе знать. Иногда накатит так, что не знаешь, где находишься, или дорога, по которой ты идешь, вдруг завихряется и превращается в улыбку да начинает смеяться над тобой; пятна желчной крови облепляют горизонт и танцуют, ты слышишь запах розы на подоконнике спальни, трель благоухания; настроение меняется от истеричного хохота на работе до рыдания в троллейбусе.
Она думала, что всего этого будет лишена, а оказывается, что это останется с ней до конца жизни. Вспомнила же после того, как стала читать про эти ощущения в дневнике. При этом все было расписано так живо и красочно, что впору сойти с ума на месте. Как всё это знакомо…
В паре мест ей хотелось зарыдать, потому что читать про то, как её брат сходит с ума, невыносимо больно, режет чище ножа по сердцу. Но она держалась, слёз более не будет. Выплакалась на похоронах и до этого.
Она прочитала чуть меньше половины, когда поняла, что подходит к развязке. Вот! Она скоро узнает причину, почему её брат умер! Почему он так странно покинул мир, чуть ли не покончил с собой! Хотя… это бред. Быть такого не может, ведь он сам всегда считал, что суицидники – последние уроды и сволочи, которые не ценят жизнь и не любят её в красках счастья!
Она прислушалась.
В квартире было тихо, родители улеглись спать, на часах десять вечера. У меня ещё есть время.
У меня ещё есть время узнать причины.
Не торопясь, она стала медленно читать, стараясь не упустить ни одной строчки, ни одной детали…
Узнать причины, понять и принять…
***
Дневник Стаса:
« 14 мая. Сегодня великий день! Сегодня день отдохновения и счастья! Я, Мишка, Серёга и Кудлатый будем на даче у Серёги. Мне давно пора было развеяться от этого чертового университета, будь он неладен. У меня уже горб скоро вырастит и огромный черепаший панцирь от бесконечного занудства преподавателей и студентов. Что-то мучают, что-то терзают, пытаются внести в наши головы «светлые и правильные» мысли как надо жить, ради чего стоит жить. Никогда бы не подумал, что маленькая молоденькая, но прыщавая преподавательница, от которой все парни должны за полкилометра шарахаться, научит нас жить и ценить жизнь. Да задашь один вопрос про «смысл жизни» — предмет есть философия – так она и пару слов связать не может, не то, чтобы вдохновенно рассказать! Вот староста Жорик мог, правда после бутылки водки, но факт есть факт.
В целом будем два дня отдыхать и куролесить! Я предлагал Марке поехать с нами, но она деликатно отказалась, спихивая всё на работу, шефа, зарплату… Обычное дело, как всегда. А жаль, раньше с ней было куда веселее. Странно, конечно, это говорить про свою сестру, но люблю я её, что поделаешь. Родители не очень интересуются моими интересами, в отличие от Марки. Так она и подсобить, и помочь чем всегда может. Правда, твердит, что мне пора с дури слезать, что изменяюсь немного. Глупости, это же просто дурачества! Ну, принимаю чуть-чуть, так кто этого не делает? Привыкания не имею, да и глюки интересные порой замечаешь, чем не сказка? Правда она твердит, что я начинаю пропадать, уходить, блекнуть понемножечку… А кто сейчас не блекнет в нашей жизни? Покажите? Марка блекнет со своей работой, а я… Нет, я не блекну, я наоборот – живу и цвету! Конечно, не такими красками жизни, как хочется другим, а такими, как хочу я и только я.
Мне радостно, что обо мне заботится хоть кто-то – взять сестру, Мишку и Серёгу, Кудлатого... Я за это им глубоко признателен. Но не надо заставлять меня делать то, что я не хочу. Я не ребёнок, мне достаточно летов, чтобы вести себя, как мне заблагорассудится! И от этого ценить жизнь и мир я не стану меньше, любить его и верить в него. Даже скорее наоборот: от осознания того, что наш мир не так прост, как кажется, что в нём должны быть чудеса, мне и хочется жить.
Вот и буду жить в эти два дня, пока сессия не началась. А там… А там посмотрим…»
***
« 15 мая. Нажарили шашлыков, наелись до отвалу, баньку затопили…
Да, этим мила эта кроткая жестянка-жизнь – навали в неё кучу милых простых вещей и кажется она тебе простой и понятной. После достаточно большого количества выпитого потянуло на философские рассуждения, кто мы такие и с чем приходим в наш мир… Кудлатый с Мишкой начали, как всегда, спорить, а Серёга достал видавшую виды гитару и начал под их аккомпанемент спора играть. Я же слушал. Приятно это все, просто приятно – посиделки с лучшими друзьями, гитара, природа. Это тебе не город, где – я не спорю! – много что веселого учудить можно, но всё равно не так, как здесь. Все мы вышли из природы и сюда вернемся. Когда-нибудь…
Потом под конец осознали наше бытие и приняли «дурилку». Обычно я в такие дни пишу дневник только на следующий день потому, что в то время я просто не в состоянии этого сделать: дневник под «дурилкой» имеет свойство огрызаться мне и стараться укусить. Не хочет, чтобы его трогали. Да и такое перед глазами творится, о чём я достаточно много написал и ранее в этих страницах, но вчера было что-то новенькое. Когда вакханалия красочных звуков отыграла свою генеральную репетицию, когда забор соседей перестал прыгать и извергать гейзеры сворачивающихся прозрачных квадратов, я вдалеке, совсем вдалеке, в превратившемся в колышущийся веер поле увидел смутную фигуру. И – я не мог ошибиться, никаких не мог! – эта женская фигурка плавно помахала мне рукой… Я загорелся, я хотел было побежать за ней, но… Меня схватили чьи-то щупальца, прижали к стулу. Я вырывался, я кричал и отбивался, но позже я понял, что это меня держали Кудлатый и Серёга. Позже они мне рассказали, что я кричал какую-то околесицу, изо рта у меня пошла пена, и я сорвался с места. Остановить они меня смогли только у окна, куда я хотел броситься вперёд. Сказать спасибо им? Не знаю. Я ведь точно знал, что видел Её. Пусть в очень краткий миг, пусть! Но… Она помахала мне рукой и улыбнулась.
Просто улыбнулась… »
Марина поежилась. Такое от брата она не слышала никогда. Да, она помнит свои припадки, но чтобы среди них попадались какие-то фигура, не искаженные гротескно и неправдоподобно, с дергающимися плавниками или хоботами... Нет, она такое не припомнит.
Странно, потом был прыжок почти в неделю, когда не было никаких записей. А до этого он писал чуть ли не каждые два-три дня.
Исписался, подумала Марина и улыбнулась.
***
« 21 мая. Сегодня был первый экзамен. Философия, с этой прыщавенькой, кстати. Странно, сдал на отлично, хотя не готовился совсем. Не до этого было, я с Мишкой гулял по заброшенной высотке, оба рассказывали друг друга разные глюки, которые приключались с нами. Правда, я ни разу не обмолвился о том, что видел Её. Не поверят, в этом уверен. Никогда ранее ничего подобного со мной не случалось, и я не думал, что это повторится. От этого тогда было грустно. Если это случилось, почему именно сейчас? Почему не месяц раньше, не полгода раньше… Почему это вообще случилось? Давно мне говорят, что пора заканчивать. Давно, с упреком, методично вбиваю каленым железом в голову.
Вечером снова встретился с Мишкой и Кудлатым, снова гуляли по стройке… По пути встретилась четверка ребят с соседнего двора во главе с Борзым – великорослый парень с шрамом на щеке, который, говорят, получил в подарок от отца, когда тот за нож схватился. Хуже человека я не видел, потому что его боялись все в окрестности. Шпана шпаной, а дрались каждый божий день. То ли территорию свою защищали, то ли просто… веселились. Только от десерта в виде тройки ребят, то есть нас, они не решали отказываться.
Среди них мы давно стали иметь общую кличку «нарики». Противное слово, потому что мы никогда не были наркоманами, мы ни разу не пробовали и не будем пробовать герыч или коку. Но этим всё равно, для них любой разговор – или не разговор – повод потешить свою удаль.
Когда Борзой окликнул нас, мы не остановились и прошли мимо в намерении покинуть местность – мы хотели пойти к Кудлатому. Видно, что парень принял молчание за оскорбление и решил поспешить к нам.
Когда они нас нагнали, то осознание, что просто так не отделаешься, захлестнуло и затопило.
— Куда идёте, нарики паршивые? – спросил Борзой с презрением.
— Туда, — показал Мишка в направлении школы близ дороги. Он знал, что если показать туда, куда мы на самом деле направлялись, то ублюдки бы пошли сразу. А у школы ОМОН дежурит.
— И что вам там, мрази героиновой, надо? С детишками забавляться? – проскрипел парень, а его шестерки посмеялись.
— С друзьями встретиться, — твердо сказал Мишка. Как известно, различным отщепенцам не нравится трусость и страх. Это как красная тряпка.
— А что торопиться? С нами поболтайте, — сказал Борзой с упором на последнее слово. – Никуда ваши дружки-нарики не денутся.
— Мы торопимся, пока, — сказал я и хотел пойти в сторону школы, как мне преступило путь чавкающее животное одинаковое со мной ростом.
— А мы не закончили…
— Время нас не ждёт, и мы торопимся. Приятно было поболтать и встретиться, — сказал Кудлатый и тоже сделал несколько шагов.
Четверка опешила от такого заявления, в головах не хватало мозгов, видимо, чтобы понять сказанное. Да-а-а, а говорят, что человек – венец эволюции.
— Да ты… Да ты… — прохрипел Борзой и покраснел от злости.
Начинается.
Я уж было хотел обойти чавкающего, как услышал бегущие шаги в свою сторону. Я успел обернуться и увернуться прежде, чем кулак Борзого не засветил мне в лицо… Но Мишка среагировал мгновенно – и Борзой получил подножку и упал на бетонную пыль.
Потом пошла драка… Что тут рассказывать? Обычная драка, каких видел свет с начало его и какие будут происходить в конец. Только пора Борзому узнать, что Кудлатый – трёхкратный чемпион по самбо в районе. Немудрено, что меньше, чем за пять минут он навалял всем с три короба. Правда, пока он разбирался с одним дурнопахнущим, я успел получить удар по ребрам и животу, схватил удар локтем в челюсть. Я упал и на миг, вроде, отключился. Я слышал стуки, удары, всхлипы Борзого и его причитания, но мне было не до этого.
Темнота обволакивала меня, и в ней…
Я был удивлен, я был обескуражен и взволнован: в этой темноте стояла девушка в длинном сером платье. Да, это была та самая девушка! Я узнал её по походке сейчас. Она подошла ко мне и тихо спросила:
— Тебе больно?
Я помотал головой. Тогда она улыбнулась, слегка склонив голову, и сказала:
— Хорошо. Я не хочу, чтобы тебе было больно.
Затем развернулась – и убежала со смехом…
… Очнулся я оттого, что Мишка давал мне пощечины. Оказалось, что ублюдки ретировались вместе с хромающим Борзым, Кудлатый стоял рядом, нервно курил. Многим позже я услышал его вопрос:
— Как ты?
— Восхитительно, — ответил я.
Он открыл глаза от удивления:
— Как?!
— Извини. Со мной всё в порядке, не волнуйся…
Я отряхнулся, а затем, поддерживая меня, ребята пошли в сторону дома Кудлатого.
Позже, спя в своей уютной кровати, я то и дело слышал переливистый смех девушки, который дарил мне спокойствие…»
***
«30 мая. Начал понимать, что появление незнакомки как-то связано с «дурилкой», то есть с теми последствиями, что идут после приёма. Сегодня решил провести эксперимент. Дома родителей нет – они уехали на день рождения к сестре мамы, сестры тоже – будет ночевать у подруги. Вам стоит понять, что все, что будет сейчас написано, не идет ни в какое сравнение с тем, что я пережил на самом деле. Те ощущения, те… воспоминания, желания, чувства были так остры, что блекнут сейчас, когда я беру ручку и чиркаю эти строчки. Не обессудьте, если услышите бред. Потому что так может и есть, но для вас, а не для меня. Теперь все стало реальнее, понятнее и интригующе.
Я поужинал и сел в кресло. Рядом со мной, на столике лежала «дурилка». Одна доза…
Если вы думаете, что этого много, то вы ничего не знаете. Если мало – знаете еще меньше. Хотя, незнание – свет, друзья мои.
Я глотнул «дурилку». Я никогда не запиваю её ни водой, ни чем бы то ни было еще – часть эффектов просто пропадает.
Сперва ничего не происходило, организм начинает усваивать новые элементы. В данном случае это диэтиламид лизергиновой кислоты, как ЛСД называют по-научному.
Но вскоре – не скажу когда именно — я ощутил покалывание в животе. Закрыл глаза... Вдохнул полной грудью – закружилась голова. Просчитал про себя до десяти – и поднял веки.
Я не узнал свою комнату, не было тех прежних стен и тех предметов, меня окружающих. Потолок наверху провалился в бездну без цвета, звуков и формы, он искрился непонятными узорами, бесился. Казалось, что внутри пьяные кривые отплясывали польку, а затем сливались в священном экстазе безумия.
Моя левая рука то становилась отрезанной по локоть, то снова появлялась – мой давний страх потерять руку еще с того времени, когда я сломал её. Каждый вспомнит об этом, когда-нибудь. Правую руку я не чувствовал, но она странно жестикулировала, указывая на дверь.
Дверь закручивалась сама в себя. Бесконечно… беспрестанно… пол влезал в неё обрывками линолеума, полоски его извивались змейками, шипя и стеля белёсыми стрелами. Я пытался закрыть глаза, но не смог – их будто поднимали две птахи, я даже вроде ощущал их крылья на своих щеках, но никак не мог их увидеть. Невидимки, подумал я, и был, скорее всего, прав.
Правая рука показывали пальцы, делая отсчет от пяти до одного. Когда пальцы искривлялись в ноль, то до ушей доносился гул, будто большой грузовик падал с десятиэтажной высоты. Снова… Пять, четыре, три, два, один. Ноль! Удар…
Сердце стало бешено стучаться, потому что этот гул становился ближе, я уже готов был увидеть, как неизвестное падающее Нечто прижимает меня к креслу и уничтожает.
Внезапно все оборвалось… Я слышал только своё дыхание.
Дверь стала искривляться сильнее – пол окончательно всосался в неё, превратившись в клубок едких линолеумных змей. Послышался скрип сотен петель в предсмертном экстазе, и этот красивый звук сорвал меня с места.
Я ступал осторожно, потому что под моими ногами ничего не было, будто идешь по стеклу. Внизу кипела лава, а в ней извивались ухмыляющиеся лица. Я сглотнул и не стал смотреть…
Дверь на меня зашипела, но я, пересилив отвращение, нашел дверную ручку и провернул её. Змеи всхлипнули и опали, а дверь замерцала – и упала в пропасть под моими ногами.
В коридоре танцевали цветы, а часы над зеркалом играли на скрипке танго. Я постарался обойти пляшущие маргаритки, розы и тюльпаны, споткнулся о лилию и мимозу, что сплелись вместе. Шок мой не прошел, и я невзначай посмотрел в зеркало. Там было всё в порядке, только моё лицо… моё лицо… Боже!
— Ну как? Тебе нравится, красавчик? – спросило моё отражение. Оно было одето в выутюженный костюм явно дорогой марки.
— Ты… кто?
— Кто я? Ха, а ты не догадался… — ответило отражение и пригладило волосы. – Я тот, каким ты мог стать, коли не стал бы баловаться этой дрянью.
— Это не твоё дело, что я делаю и зачем, — ответил я, повышая голос. Скрипка стала играть тише, будто бы специально для того, чтобы мы могли говорить. Игра медленно перешла в вальс, кавалеры-цветы приглашали дам…
— Не моё? Не скажи, — ответил он с пренебрежительной улыбкой. – Если бы не твоя глупость, у тебя сейчас была бы и жена, и ребёнок. Глупо в двадцать пять лет быть другим. У меня это всё есть, хоть я и живу здесь, в отражении твоего сознания. Замутненного подсознания наркомана.
Я оскалился. Жена, ребёнок!
— Ты ненастоящий! Настоящий здесь я, а никак не ты. Мало ли что у тебя там, ты даже не существуешь. И не оскорбляй меня, не смей, я сделал свой выбор, я буду жить с этим… до конца!
Отражение рассмеялось. Волосы были аккуратно убраны, узел галстука был безупречен.
— До конца… Недолго тебе осталось до конца, друг мой и враг мой, недолго.
— Ты мне угрожаешь?
— Отнюдь, что ты! Посмотри сам на себя, в кого ты превратился… Убожество, одно слово.
— Не твоё дело. Ты напыщенный франт – и никто более. У тебя нет даже чувств таких, какие есть сейчас у меня. Ты никого не любишь. Я боялся такого, я всем сердцем избегал этого – быть бесчувственным и холодным снобом. Не хотел, чтобы омут обыденности захлестнул меня с головой, превращая в жалкое ничтожество. В такое «убожество», как ты.
Отражение состроило гримасу:
— Ты даже не знаешь, что говоришь. Ты мог бы сейчас иметь репутацию, хорошую работу и достаточный заработок. А вместо этого ты забавляешься со своими друзьями в целях получения сиюминутной радости. А ты думал о будущем?
— Нет, я не думал. Я думаю лишь о том, чтобы прожить достойно день сегодняшний…
— И как? Сегодня ты его прожил достойно?
Я не ответил.
— То-то и оно. Ты даже сам не знаешь, что говоришь. Грустно, но еще можно все исправить. Дай мне помочь тебе – и все исправится. Не будет тебе ни Борзых, ни глупости, ни ЛСД.
… И девушки не будет, подумал я, и ответил:
— Не смей ввязываться в чужую жизнь. Не твоего ума дела, что я хочу. И если мне понадобится помощь, то у двойника-мецената я его просить точно не буду. Все, разговор окончен.
— Почему же? Можно его продолжить.
Я сразу вспомнил разговор с Борзым и невольно начал сравнивать это ухмыляющееся отражение с уличным подонком.
Вместо того, чтобы что-то ответить ему, я схватил со столика улюлюкающий телефон и взмахнул им над отражением.
— Нет! Ты не посмеешь! – крикнуло оно и протянуло ко мне свою руку.
Но поздно – после удара сотни осколков утекли вниз, всасываясь в дерево комода.
Танго заканчивалось.
Да и мне пора… Идти… Я пришёл сюда с надеждой увидеть Её.
Лестничная клетка все время менялась – мне стоило больших усилий выбраться на первый этаж, потому что ступеньки норовили выползти из-под ног, тем самым обрекая меня на падение. Всё же обошлось.
Открыв дверь на улицу и выйдя, я снова поразился.
До чего красочным может быть мир!
Небо переливалось всеми оттенками радуги, солнце то пропадало, то исчезало, но свет от него оставался. Везде стояло тихое хоровое пение. Я понял, откуда оно – здания, громадины-гиганты шатались в унисон и тихонечко пели, открывая рты балконов, сверкая глазами окон, шевеля ушами дымовых труб. Я невольно залюбовался на это зрелище, но не смог понять, о чем же они могут петь. Песнь была заунывная, но очень красивая.
Я пошел по направлению к дороге.
Машин не было, по ним лишь скользили шары в квадратах, прямоугольники в треугольниках, ломаные в кольцах. Зрелище не для слабонервных, когда один или другой «экипаж» сталкивались, срастаясь. Тогда слышался какой-то стон наслаждения, отчего хотелось закрыть уши.
Я перешел дорогу, избегая встретиться с чудовищами – они меня не замечали, их волновало сейчас меньше всего присутствие странного двуногого в мире фантасмагории.
По какому-то странному наитию знал, куда стоит идти… Парк. Милый парк, моё любимое место.
Проходя мимо дерущихся булочных лавок – звуки ударов стояли ужасающие – я наткнулся на лужу воды. Простая лужа коих много, но…
— Хотел убежать от меня, жалкое Я? – пробасило отражение внизу.
Я оступился и хотел было обойти, но вдруг отражение выбросило водяные руки в мою сторону в надежде схватить. Я с криком отпрыгнул и ринулся бежать.
— Беги, беги, ничтожество! Все равно от судьбы не убежишь! – слышал я в спину.
… Добрался до парка только через полчаса… через день… через вчера? Не помню, но когда я вошел внутрь, то на меня сразу упало какое-то умиротворение. Это так было непохоже на то, что было вокруг ранее: тихий ветер ходил по кронам деревьев, проносился благоухающий консонансный аромат розы со звуком поющих соловьев, деревья будто переплетались между собой в порывах подарить друг другу нежность.
Я посмотрел назад – там не было жуткой улицы, не было мерзкой геометрической дороги и не менее ужасающей лужи с отражением, где Я пытался вырваться в Меня.
Мне нравилось здесь. Мне кажется, что я ходил здесь вечность, если бы…
— Что ты здесь делаешь?
Я обернулся.
Это была она! Я еле сдержался, чтобы не броситься и не обнять ее, но вместо этого остолбенело таращился на красивую девушку, мою ровесницу:
— Я… просто гуляю.
— Правда? – она улыбнулась. В её руках была корзинка, где я увидел мягкую сдобу. – И только?
— Нет, — сказал я, сглотнув. – По правде говоря, я искал тебя.
— Вот это более близко к правде, — сказала она мягко и потянула меня за руку. – Пошли в город. Пообедаешь со мной и моей семьей, я рассказывала про тебя.
Он остановился на миг и посмотрел на неё.
Рассказывала про меня? Что? Как? Почему?..
Вопросы пытали его, но одним махом руки он послал их обратно в неизвестное место, где они рождаются.
Какая разница, что она обо мне знает? Какая, к богу, разница…
Он улыбнулся и пошел за ней.
… Город был прекрасен, будто сошедший с картинки о сказочной стране; маленькие кирпичные домики, вдали светлеет ярко-желтый замок, мирно гуляющие люди в красивых одеждах.
Она, её звали Лана, привела их к маленькому, но очень приятному и, как оказалось позже, уютному домику. Мама и папа радостно встретили гостя и усадили за стол. Там они расспрашивали, как он живет, чем занимается, чем увлекается. Он ничего не утаивал, говорил как есть, а они не удивлялись, будто зная все наперед.
Лана же кротко сидела рядом, подперев подбородок своими миниатюрными кулачками, и улыбалась на каждый мой взгляд.
И тогда я понял, что полюбил. Полюбил эту милую странную девушку за её взгляд, за то, как она улыбается, за то, как она вот так поправляет волосы цвета воронова крыла.
И, знаешь, мой читатель, мне показалось, что она отвечает мне взаимностью… »
Марина перевела дух.
Да, такие галлюцинации и не придумаешь. Теперь я начинаю понимать, о какой девушке и о каком городе говорили друзья Стаса. Они твердили, что он говорит об этом часами, как ему там хорошо, как бы он хотел там жить и всё такое. Они не верили ему, считали, что Стас начинает сходить с ума. А она, глупая сестра, думала, что ничего страшного.
Но страшно. На самом деле страшно.
Она стала читать дальше. Следующая заметка была о целой неделе.
***
« 30 мая – 6 июня. Мне без разницы, что обо мне думают. Мне без разницы, что про меня считают. Я люблю её – и это не глупости. Это не галлюцинации! Это – правда, чистая правда. Я забросил учебу, с друзьями почти не вижусь, а стараюсь всё доступное мне… Нет, слово, время здесь не подходит, я не думаю, что там слово время имеет хоть какое-то значение. Я стараюсь всю доступную мне Свободу проводить в том Городе, светлом, не знающем страха, жестокости и зла, вместе с ней, моей любимой, моей милой Ланой.
Она меня любит, я это знаю – она мне сказала про это, когда я целых два месяца по их… времени прожил там и наслаждался тем, что был с ней рядом. Родители её только улыбнулись и пожелали нам счастья. Мы где только не были! Лазали по горам, были на сотни сотен озёр и лесов, были на пирах тамошних аристократов! Никогда бы не подумал, что «дурилка» может подарить мне целый мир моих радостей, целый мир моей… любви, целый мир счастья. Я думал, что это шалость, но теперь мне это жизненно необходимо. Была бы моя воля, я не уходил отсюда никогда.
А моё отражение… Я его почти не встречал с тех пор. Бывало, что он снился мне в снах, проходили минуты, мгновения наших перепалок – и всё заканчивалось. Думаю, это останется со мной навсегда, он – моя совесть, с этим ничего не поделаешь. Думаю, что отражения в зеркалах будут напоминать мне его. Ох, как он терзал меня и терзался сам! Он терзался, что быть такого не может, что ничего у меня не получится, выбор мой – смерть и забвение. Прав он или нет? Я смотрю на себя сейчас и думаю, что уже неважно.
Марка, родители, была бы возможность, мы переехали сюда, жили рядом с ланиным домом, радовались жизнью так, как надо ею радоваться, а не прозябать в потёмках.
Мне сложно возвращаться домой, потому что я начинаю понимать, что дом мой – там…»
Марина не могла остановиться. Она читала, читала и читала…
Бедный Стас, бедный-бедный родной мой Стас. Как ты мог так! Как ты мог! Не мог различить реальность от мечты, от сна, от галлюцинации, навеянной злостным наркотиком!
Стас, Стас. Ты совсем потерял разум, совсем выжил из ума. Надо было раньше заметить все это и отправить тебя лечится. Это бы тебя спасло. Это бы тебя спасло – и, может быть, ты сидел бы рядом, и вместе читали и смеялись над тем, что здесь написано.
Черный переплет. Черный, как судьба твоя.
Она прочитала всё, до последней записи – в них он описывал всё то, что он ощущал в том мире. Ни одного слова о реальности, о мире нашем.
Она помнит те дни. Он никуда не ходил, сидел взаперти у себя дома, только брал есть – и снова уходил. Наверное, спал весь день, а в перерывах употреблял ЛСД и… пропадал в мире своих грёз, своей мечты.
Друзья звонили тебе, но ты не отвечал, никогда. Они приходили, но ты не смел отпирать, а лишь глухо говорил:
— Уходите. Я не с вами…
Я не понимала тех слов, только сейчас, только сейчас, Боже мой, я начинаю понимать все те слова, которые ты говорил в те короткие периоды, когда выходил из добровольного заключения!
Стас, за что же так? Почему я не смогла ничего сделать? Я была слабой, и это будет мне страданием всю мою жизнь…
Марина разрыдалась. Её слезы скользили вниз, срывались на листки дневника, отчего чернила разъедались. Почему-то казалось, что эти строчки уже знали слёзы.
Наверно, Стас тоже плакал, когда писал их.
Ей очень хотелось в это верить.
Очень.
***
« 25 июля. Я решил, всё решено – я ухожу туда, ухожу навсегда. Мы решили пожениться, и её родители дали своё благословение, а мои… Мои не дадут никогда. Никогда они не поймут, что она значит для меня, какой любовью наполняется моё сердце, когда я вижу её искрящуюся жизнью улыбку… В краткие периоды своего одиночества я тоскую по ней так сильно, что готов лезть на стенку в своей каморке, выбрасывать вещи в окно, ломать всё подряд. И только встреча с ней дарит мне спокойствие, улыбку. Счастье. Любовь…
Я понял, что правит миром. Только любовь, а моим миром правит любовь к ней и её любовь ко мне…
Я решил. Всё решено – я ухожу туда, ухожу навсегда…»
***
Это была последняя запись.
И она очень хорошо помнит тот день.
Она вернулась из командировки, когда еще родителей не было. У подъезда стояли Сережа, Миша, Кудлатый. Они рассказали, что уже который час пытаются достучаться. Я сказала, что, может, он вышел. Нет, ответил Миша, такого быть точно не может, разве сама не знаешь?
Верно, так и есть.
Когда мы открыли квартиру, то мне в нос ударил запах парфюма. Жуткое чувство овладело моим сердцем, и я стрелой метнулась в его комнату.
Дверь не была закрыта.
Когда я вошла, то увидела, что на постели бездыханным лежит брат в праздничном так им ценимом белом костюме. Рядом лежал большой букет дивных белых цветов и записка. В ней было написано красивым почерком Стаса:
«Не ищите меня, я буду с ней».
(С) Рудди 26.05.07
облако тэгов
