В 2015-м рассказ дебютировал в сборнике "Все больны, всем лечиться" и отражал 100% названия. А сейчас он солирует на Ридеро за абсолютные безденьги — заходи по ссылке, скачивай, читай. Жанр определи сам
Барнса люблю за тонкую иронию, которую он нет-нет да и использует в конце абзаца. Люблю за то, что он не приукрашивает ни жизнь персонажей, ни их самих. Мне привычно, что в его романах нет супергероев, или дегенератов, или сложных натур, в чьём душевном нижнем бельё читателю приходится копаться. Всё это мне нравится у других писателей, да, но не у Барнса. Мне кажется, он не потянет всю глубину человеческой трагедии, как, например, Исигуро (сравним на примере «английского» романа японца – «Остаток дня» даст фору любому произведению коренного англичанина), да и не того склада, кажется, этот писатель. Барнсу бы поиронизировать, Барнсу бы кокетливо пообнажать, тут же изображая печаль. Вот он и. Поэтому если вы сюда за психологизмом высочайшего уровня, предупреждаю – он тут не глубже чем по колено.
"Предчувствие конца"– роман с вопрошающим героем. Он постоянно спрашивает у читателя: не правда ли, верно ведь, точно? Как будто то, что происходит в романе, таким образом может стать нам ближе, понятнее, как будто мы ему со своей стороны книги кивнём, услышав вопрос. Роман повествует об отношениях, что случились в жизни главного героя, причём как о дружеских, так и любовных, и тут, казалось бы, чему кивать? Чужая жизнь потёмки. Но Барнс – как будто он не Барнс вовсе, а Макьюэн какой-нибудь – тянет сюжет из прошлого в настоящее, из учебной максималистской юности героя в одинокую рефлексирующую старость, и вытягивает так, что рот разеваешь. Да, я разинула рот. Я не ожидала. От кого угодно, но не от Барнса. «Предчувствие конца» – это когда конец вообще не предчувствуешь.
Время, говорит Барнс – штука непростая: в одном возрасте оно прозрачно, а через десять лет уже кажется мутным. Оно играет с нами тогда, когда уже ни на что нельзя положиться, и крутит такие фортели, что при взгляде назад краснеешь от стыда. Странное свойство имеет время, не правда ли – делать человека стыдливым? (Вот и я вопрошаю, как герой романа). Точнее, оно напоминает нам о том, что мы сделали что-то, повлёкшее за собой этот стыд. И герой романа сделал, уж будьте уверены, но выясняется это не сразу, ведь Барнс скачет по разным эпизодам юности своего подопечного, так что иной раз и не поймёшь, уже надо чувствовать конец или ещё нет. На каждой странице автор иронизирует, но это совсем не смешной роман. Местами он даже трагичен. А кому-то он покажется скучным – потому что ни главный герой, ни второстепенные, ни сам сюжет романа не открывают чего-то нового для читателя, не ошарашивают (не все же такие наивные, как я), не читают нотаций. «Предчувствие» апеллирует к простым чувствам – доверию, совести, любви, а время подкладывает герою свинью в виде охлаждения, зависти, злости. Простые люди в простом от корки до корки романе.
И однако же – неожиданный, как порез о край бумаги, финал. И вспоминаешь, ворошишь весь роман – где же я пропустила это предчувствие, почему не услышала его мерный шаг?
Вот ещё заковыка: роман удостоен Букера/2011, а это, как ни крути, налагает на него отпечаток читательских ожиданий. То есть вот скажи кому, что есть такой роман, но без наград, и наверняка почитателей у него было бы больше. А так – обязан соответствовать. Признаться, даже с моей симпатией к простым вещам я не совсем понимаю, за что тут дана столь высокая награда. На одном финале роман не выезжает, уж простите, а психология в нём чуть ли не бытового уровня.
Рекомендую ли я роман? Нет. Но любителям Массаротто, Хоффман, ну и Барнса, конечно, можно заглянуть.
"Мятежные ангелы" Робертсона Дэвиса открывают "Корнишскую трилогию", но, как оказалось, открывают вполне самостоятельно, по окончании откланявшись и не выходя на бис. Иными словами, если вам нужен лёгкий, ни к чему не обязывающий роман с остроумными диалогами и колоритными персонажами, то он перед вами.
Аннотация. Наследство богатого мецената и коллекционера Фрэнсиса Корниша притягивает самых разномастных, если не сказать непримиримых персонажей: Симона Даркура — добросердечного священника и ученого; Клемента Холлиера — профессора, знатока темных аспектов средневековой психологии; Парлабейна — монаха-расстригу и скандалиста; Артура Корниша — молодого бизнесмена, который назначен исполнителем завещания; а также Марию Магдалину Феотоки — красавицу-аспирантку, имеющую над ними странную власть. Уж не приворожила ли она их своими чарами? Недаром говорят, что все цыганки — колдуньи....
С такой аннотацией ждёшь тайн и их раскрытий, а ещё грызни из-за наследства, но ничего этого нет в «Мятежных ангелах». Есть поименованные люди, а также университет, где все они работают, и этого оказалось достаточно, чтобы сварганить роман. Нет, Дэвис, конечно, нашпиговал свою работу цитатами из святых писаний, но мудрёней от этого книга не стала. Он чуть ли не в каждой главе кунал читателя в прорубь времени то одного научного деятеля, то другого, однако умнее я от прочтения «Ангелов» не сделалась. Все эти кивки Парацельсу, Рабле и прочим, а также прикосновение к цыганской тематике призваны подсветить образы персонажей, сделать их объёмными и занимательными. Уж к чему к чему, а к героям у меня претензий нет! Отличная работа проделана Дэвисом ровно с каждым, и ни один не повторяет другого хоть в чём-то. И хотя героиня, которую в аннотации сделали чуть ли не коварной соблазнительницей, называет мятежными ангелами только двоих из героев, я бы присвоила это «почётное» звание каждому из компашки.
Роман выстроен по принципу параллельных линий, но сюжетными я бы их не назвала, скорее – персонажными. Происходят не события, а люди, знаете ли. Разбираются мотивы их поступков, бросается взгляд в их детство и недалёкое прошлое. Немного обсуждается университет как средоточие умов. А с наследством всё что-то никак и никак. Дэвис явно ставил не на него.
А на что же тогда? О чём вообще роман? О том ли, что людям свойственно терять лежащее под носом? О том ли, что происхождение может как калечить, так и лечить душу? Уж не о том ли он, что в каждом из нас живёт тот самый ребёнок, которого любили или не любили родители?
Если Дэвис и хотел сделать акцент на этих философских вопросах, то он сделал это так походя, что я лично не могу присвоить роману ни звание психологического, ни звание хоть сколько-нибудь калорийного произведения. В нём как бы всё есть, но от этого всего не толстеешь. И все его персонажные линии завершены (ну и хворая сюжетная тоже), то есть тянуться в следующие романы трилогии как бы нечему. И Дэвис то острит, то становится серьёзным (но сквозь улыбку), и читаются «Мятежные ангелы» легко и быстро. Идеальный слог, симпатичные герои, разбавленная философия — и вот как после такого не рекомендовать его на выходные, в отпуск, в поезд, а?
"Индиговый ученик" — продолжение романа Веры Петрук «Слепой», но продолжение такого рода, что его, как ни странно, можно читать отдельно от первого произведения. То есть если взять «Ученика» отдельно, то ни за что не подумаешь, что это ретроспектива «Слепого», до того всё в нём самостоятельно. В то же время, тот, кто читал «Слепого» и взялся за «Ученика», узнает, наконец, секрет превращения Арлинга Регарди в мастера боя и причину взятия им на себя ноши халруджи. Особенно интересно это будет с той точки зрения, что Регарди слепой.
После прочтения первого романа я в отзыве восхваляла проработанность мира и персонажей нового для себя цикла (но не нового автора, так как рассказы Веры я до этого уже читала), и вот, когда пришло время писать отзыв на второй роман, я понимаю, что снова буду хвалить. Вера осталась верна манере проникать в самые мелкие детали созданного мира, объяснять и подкреплять поступки своих героев, строить сюжетную линию не из батальных событий, а почти осязаемых метаний души Арлинга Регарди. Крепость её работы заставляет снимать воображаемую шляпу, ей-богу. Эта книга придётся по нраву тем, кто ждал достоверных персонажей без незаслуженных прокачек и богатых миров с уникальной системой ценностей.
Как ни странно после таких фраз это говорить, но «Индиговый ученик» — просто фэнтези. Не боевая, не авантюрная, не дарк, а просто фэнтези. Эпопейного размера, правда. Размер оправдан целью, которую, кажется, поставила себе Вера – показать постепенность преображения, а не сам факт его, и тут она поработала на славу: Арлинг Регарди, в самом начале беспечный сынок власть предержащего, преодолевает не только внешние преграды слепоты, но больше внутренние, работа идёт на психологическом уровне, хотя уроков видения мира без глаз в романе предостаточно. Этот герой не тянет на героя без страха и упрёка в самом начале и почти до конца, и то, как он становится им, и есть этот роман.
Да, кстати об уроках! Работа со слепым, да и вообще физически увечным героем налагает на автора обязательство во всём следовать условию увечности, иначе читатель просто не поверит. Так вот Регарди Петрук – самый всамделишний слепой, о котором мне доводилось читать. И если в конце он «видит» цвет какого-либо предмета, то это не от забывчивости автора, а от хорошо выученного урока, который преподаётся ему не единожды, но всегда, в каждой главе.
Интригующие персонажи учителя Арлинга имана и его сестры добавляют красок и глубины в созданный мир, так как они неотъемлемы от его культуры и религии, и до них далеко друзьям Регарди, найденных в этой же стране. Большинству друзей, я хочу сказать, так как есть такие, которые становятся дороги и Арлингу, и читателю. Вторая половина романа погружена в печаль именно по причине ценности всех этих персонажей.
Романы Элис Хоффман вообще трудно рекомендовать налево и направо, но даже если вы увидите, что я выставила её произведению высокий балл, это ещё не значит, что книга претендует на мировой шедевр. Скорее даже наоборот – второй раз уже я наблюдаю, что произведение какое-то местечковое, вещь в себе, из неё не выцепишь цитат или житейской мудрости (в классическом понимании). Хоффман пишет так, словно не готова делиться историей, она выцеживает её сквозь зубы, роняя короткие, отрывистые фразы, которые, однако, сплетаются в единое полотно без малейших трещин. Прежде (на примере «Речного короля») я считала такую манеру письма странной, для данного же романа – "Красный сад" – я не могу сейчас представить иного стиля, иной подачи, другой структуры тексты.
Этот роман затрагивает и 19, и 20 века, показывая освоение кусочка земли около горы Хайтоп, штат Массачусетс, простыми американцами и американками, не дружащими с головой настолько, что рискнувшими начать всё с нуля в густых дебрях Америки. Освоение это даётся скачками, кадрами: вот самый первый кадр из жизни поселенцев, которые, мучимые голодом, пытаются построить хоть какое-то жильё на голой земле; вот кадр, который ярок благодаря первой женщине-охотнику-переселенцу, не побоявшейся зимнего леса и медвежьей берлоги; вот кадр о продолжателях рода того или иного семейства, из которого потом вырастет целое древо; вот первая утопленница; вот первый, кто посадил в этих краях яблоню; вот дети детей тех, кто пришёл сюда много лет назад. И таких кадров, с интервалами то в 10, то в 30 лет – целый роман. От семейства к семейству, от события к событию, от старых легенд к новым – «Красный сад» заслуживает звание семейно-бытового реалистичного романа десять раз подряд.
Но Хоффман была бы не Хоффман, если бы в эту скучную, казалось бы, кашу (кому интересны чужие проблемы?) не хлопнулся куб масла – настоящая мистика! Ладно, не мистика, магический реализм. Привидение? Вот оно. Женщина-рыба? Пожалуйста. Яблоня, которая цветёт в разгар зимы? Сколько угодно. «Красный сад» пронизан этими незримыми токами, он окутывает само поселение, названное его жителями Блэкуэллом, создавая эффект дымки: как будто это поселение, да и жители его тоже, особенное, как будто здесь так и должно быть, хотя нигде больше такого нет. Чем дальше от начала, тем современнее становятся проблемы людей, но Блэкуэлл не перестаёт быть самим собой: он так же родит немного сумасбродных людей, так же населяет леса вокруг теперь уже городка медведями, так же краснит землю под яблоневым садом, отросток для которого дал, говорят, сам Джонни Яблочное семя.
Кстати, в детстве эта легенда – про Джонни, который сажал по Америке яблони, мне казалась очень красивой и правильной – примерно как прочитанный намного позже рассказ «Зелёное утро» от Брэдбери. Сейчас, встретив основу этой легенды у Хоффман, я полезла в интернет и утвердилась в мнении, что она, в целом-то, и не легенда вовсе, а настоящее прошлое Америки. От этого «Красный сад» и сам приобрёл немного исторический налёт. Тем не менее, история с Джонни – лишь один из кадров в этой протяжённой во времени и людях истории поселения Блэкуэлл, штат Массачусетс.
Что мне особенно нравится в романе – многоэпизодичность. Не успеваешь привыкнуть к истории одного героя, бац – он уже стар или умер, а новая история ведётся от лица его сына, или дочери, или внука, или пятого колена, привитого от соседского семейства. Нет, это не создаёт сумбур, как можно было бы подумать, Хоффман словно бережёт эмоции читателя, каждого героя награждая этакой затенённой экспрессивностью (не забываем про дымку и фразы сквозь зубы). И в то же время – этот роман живёт, его герои живут, они страдают, радуются и умирают (в свободной последовательности), а вместе с ними живут легенды их города. И не сказать, что каждая история заканчивается идиллией, нет; я бы даже сказала, что, наоборот, каждая история – этакий образчик ошибки, которую либо совершил, либо чуть не свершил очередной герой. С этой точки зрения можно рассматривать и сами истоки городка – а не было ли ошибкой первых поселенцев поехать чёрт знает куда, чтобы продолжать ошибаться?
Роман издан в России с удручающей обложкой, и это тот случай, когда книгу следовало бы выбирать по аннотации, а не по оформлению. Мне же остаётся только сказать, что если вы любите маленькие городки с их странными жителями – добро пожаловать. Американская история людей, которые ошибались, но при этом любили, поведает вам о том, как выжить в глухом углу.
облако тэгов
