«Век расшатался и скверней всего...» то, зачем я рожден, или, вернее, перерожден. Вот такая совсем по-гамлетовски звучащая проблема стоит почти перед каждым основным персонажем «Циклопа». И это тем увлекательней, чем убедительнее каждый из них размышляет об отсутствии в нем даже намека на героизм. Но «хватают за полы, влекут из-за парты» и, хочешь-не хочешь, приходится быть героем, беря себе в спутницы подлых стерв: «милосердие и человечность».
Хотя, человечность в «Циклопе» -- штука двунаправленная. Она приобретает значение и плюса и минуса одновременно, ведь «твари и люди -- на одно лицо». Потому и человек может приобретать образ чудовища, и наоборот...
«Циклоп» для меня – особенная книга. Книги Г.Л.Олди вообще -- особая история в моем читательском опыте. Как правило, первые страниц пятьдесят даются с трудом: читать и перечитывать их можно месяцами (или даже годами, как это было с «Мессией...») но не сдвинуться ни на фразу дальше. И только когда придет время для новой книги, она дочитывается до конца. Исключений за всю историю моего знакомства с произведениями Олди было только два, и «Циклоп» не в их числе. Зато «Циклоп» поразил меня другим, ранее вообще никогда со мной не случавшимся.
Миры Олди в значительной степени дороги мне тем, что можно услышать их запах и звучание: для меня, как человека с плохим зрением, всегда были важны в первую очередь ольфакторная и аудиальная сферы. А тут после преодоления пятидесятистраничного рубежа, ближе к середине книги я осознала, что перед глазами встает очень четкая картина. Причем, действительно картина. Брейгель, «Безумная Грета». Наиболее близкое в плане эмоциональности, на мой взгляд, описание этой картины мне встретилось у К.Черчилл: «в ад попадаешь через большую дыру. Ад черный и красный. <...> Он похож на деревню, где я родилась. Там река и <...> мост, дома. Некоторые дома горят, как бывает, когда приходят солдаты. На крыше сидит здоровенный черт с огромной дыркой в заднице, он что-то из нее достает большой поварешкой, и это на нас валится, и это деньги, и многие женщины останавливаются и берут. <...> А под ногами – много-много странных тварей, на них смотреть противно, вроде как крысы и ящерицы. И пакость разная – задница с лицом, рыбы на ножках и еще всякие, у которых лица не бывает, а у них оно есть. Но плохого они не делают...». Сначала я подумала, что это просто из-за приблизительного соответствия временной отнесенности (позднее средневековье). А потом поняла, что дело скорее в атмосфере. И еще в своеобразной рефлексии над невозможным, безумным, отрицающей стереотипы, низвергающей из уюта привычного в неизвестное. И потому – пугающей. Рефлексии, перед лицом страха вскрывающей истинные установки и ценности. Отсюда и эти постоянные упоминания о страсти, связующей магов. О страстях, творящих чудеса и чудовищ (ведь страсти бывают разные). Страх, стыд, сыновняя привязанность, любовь – вот движущие силы в этом мире, в котором звучит музыка («Орган поющий, море труб, клавир, / Не умирающий ни в радости, ни в буре») ушедших. Чем не ад Брейгеля: люди, безумствующие под действием страстей, и чудовища, которые добры?
А во второй книге к этой атмосферной ассоциации прибавились еще и «Слепые» (тоже Брейгеля), ибо что еще можно сказать о магах под управлением Талела кроме: «если слепой ведёт слепого, то оба они упадут в яму»? И только янтарная ниточка, отголосок древнего знания, способна проложить путь среди безумия («...и даже тоненькую нить не в состоянии разрубить стальной клинок...»). И еще страсть, превосходящая по силе ужас.
А ведь все просто: нужно лишь признать, что мир вокруг подвержен метаморфозам («Как мир меняется! И как я сам меняюсь!»), что нет ничего страшнее неизменности и постоянного возвращения в одну и ту же плоскость. Что «точка невозврата» – не худшее, что может произойти в жизни человека, а всего лишь шанс принять иную форму. И что любая боязнь перемен по сути – тот же страх смерти («Я учу их, как не бояться, / Не бояться и делать что надо»).
Вот такой совершенно невероятной живописной книгой стал для меня «Циклоп» по первом прочтении: «вси бо не успнем, вси же изменимся». Или же более современное: «Все умирает – но ничто не исчезает, только меняется. Изменимся и мы».
[Полынь и сандал. Цветы асфоделей. И музыка ушедших.]
Это великолепно! Спасибо!
P.S. «Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием...»
облако тэгов
