Дорогие друзья, коллеги и соучастники!

Инициативная группа, представляющая секцию фантастики Союза писателей СПб, объявляет отбор фантастических рассказов в готовящийся сборник под рабочим названием «Будущее, которое хочется предсказывать».

Как нетрудно догадаться из названия, нас интересует относительно светлый, позитивный вариант будущего. То есть, ядерный постап однозначно не подходит. А дальше возможны самые разные сюжеты, охватывающие самые разные стороны жизни общества в целом и каждого человека в отдельности: наука; техника; искусство; разумеется, космос; вплоть до романтических отношений. Но со значимыми для сюжета фантастическими элементами и без нарушений законодательства Российской Федерации. Потому что нам потом этот сборник ещё нужно будет как-то издать.

Сборник безгонорарный, с ограниченным тиражом, но издаваться, разумеется, будет не на средства авторов. И с гарантированным авторским экземпляром.

К отбору принимаются только новые, не засвеченные тексты объёмом от 8 до 40 тысяч знаков, с пробелами, по счётчику Word. Не больше двух рассказов от одного человека, включая соавторские.

Окончание приёма: 31 января 2023 года, 23.59 по Московскому времени, по дате, стоящей в теле письма. Строго, без всяких исключений. Даже для вас, уважаемых и любимых.

Тексты принимаются в формате doc или docx, без изощрений в шрифтах и форматировании, иллюстраций и прочего наглядного материала. Но с указанными в верхнем углу первого листа именем и фамилией. И на русском языке.

Присылать тексты следует на электронный адрес: udalinsergej@gmail.com А потом долго и мучительно ждать результатов отбора.

А мы с нетерпением и надеждой ждём ваших рассказов.

Если кого-то ещё интересуют такие глупости, вынужден объявить, что в этом году конкурс "Фанткритик" не состоится. Я просто не представляю, как его проводить в нынешних условиях.

Буду признателен, если кто-нибудь сообщит эту новость в Фейсбуке.

Началась эта история вполне невинно — с милой песенки Вячеслава Мясникова из «Уральских пельменей» о бабушке, которая говорила непонятные слова. Была в ней, среди прочего, и вот такая фраза:

«Все остынет, будут одни ополоски, пока вы полоротые стоите в сенях».

Откровенно говоря, слово «полоротый» и мне оказалось не то чтобы непонятным — догадаться-то несложно, но незнакомым. («Ополоски» тоже, но заинтересовало почему-то именно «полоротый».) Когда ты не знаешь какое-то заимствованное слово — это не так уж и страшно, они появляются чуть ли не каждый день, попробуй за всем уследи. Но здесь явно своё, исконное, прежде почему-то не попадавшееся. И стало мне немножко за себя стыдно, а стыд — весьма действенный стимул к поиску.

Слово, конечно же, довольно быстро нашлось — и у Даля, и даже в Малом академическом словаре. И значение у него именно такое, как я и предполагал: «рассеянный», «невнимательный», «с открытым ртом». А вот примеры употребления меня удивили, причём дважды.

Во-первых, слово это мне всё-таки попадалось. Если не у М. Горького, который использовал его аж в пяти произведениях, и не у М. Шолохова в «Тихом Доне» (я мог до этого места и не дочитать), то уж точно у А. Лазарчука и М. Успенского в «Посмотри в глаза чудовищ». Причём у Успенского оно встречается ещё раз, уже соло, во «Времени оном», так что понятно, кто привнёс это слово в авторский тандем.

Но это всё выяснилось уже потом, когда я наткнулся в сети на сервис, специально заточенный под поиск цитат на заданное слово (очень удобная вещь, следует признать). А до этого я действовал методом свободного поиска, и буквально третий полученный результат сразил меня наповал:

«— Дура полоротая, — презрительно сказала Мэри Поппинс, когда одна голубка, клюнув крошку, тут же выпустила её из клюва».

Памела Трэверс «Мэри Поппинс с Вишнёвой улицы»

Нет, серьёзно? Так и сказала? Та самая Мэри Поппинс? Это самое слово, которое и в русской-то литературе не сразу найдёшь? Не верю!

Да, конечно же, книжная Мэри Поппинс чуть отличается от того образа, что создала для нас Наталья Андрейченко. Да, она немного строже, чопорней, что бы на самом деле ни означало это слово. Но не может она при детях орать на весь Лондон на несчастную птичку, как базарная хабалка. Не может, и всё.

Или всё-таки может? В конце концов, у нас есть первоисточник, и мы можем проверить, кто прав — мы или переводчик, имя которого я, вопреки собственным убеждениям, всё-таки называть не буду. И вот что мы находим в оригинале:

«Dainty David,» said Mary Poppins with a sniff, as one bird picked up a crumb and dropped it again from its beak.

Pamela Lyndon Travers, «Mary Poppins in Cherry Tree Lane»

Ну что тут можно сказать? Как мы и предполагали, никаких «дур полоротых» здесь, конечно же, не было. Dainty David можно перевести как «привередливый Дэвид». Есть и другие значения слова dainty — «элегантный», «нежный», «лакомый», но здесь всё-таки «привередливый», или «разборчивый». Не говоря уже о том, что дурой Дэвид быть ну никак не может.

Трудно сказать, как получилось, что эта фраза была переведена настолько поперёк всего образа Мэри Поппинс. Это даже не назовёшь ошибкой, непониманием — просто недоразумение какое-то, да и только. Единственная версия, хоть как-то объясняющая этот казус, — это Кот Матроскин, временно заменивший отлучившегося по хозяйственным надобностям переводчика или редактора.

Ну да ладно, не будем о грустном. Поговорим лучше о самом выражении «привередливый Дэвид». Довольно распространенный в англоязычном пространстве вариант имени нарицательного, не чуждый, кстати сказать, и русскому языку. Вспомните, к примеру, Любопытную Варвару или Умную Машу. А из английских выражений первыми в голову, конечно же, приходят Весёлый Роджер и Кровавая Мэри. Есть ещё Неуловимый Джо, но он как раз русского происхождения.

И, как правило, эти устойчивые выражения имеют исторические, фольклорные или литературные корни. В нашем случае — и то, и другое, и третье.

Текст шотландской народной песни Dainty Daviе впервые записан еще в середине XVII века. А через сто с лишним лет свою версию сочинил тот самый Роберт Бернс, который «Любовь и бедность». Но ещё до этого во время религиозных войн между двумя ветвями протестантской церкви — англиканской и пресвитерианской (это такая запутанная и мало знакомая нам тема, что даже на самые поверхностные объяснения потребовалась бы статья, во много раз превышающая объёмом нашу) — песню превратили в политический памфлет против видного деятеля пресвитерианства, настоятеля церкви святого Катберта в Эдинбурге Дэвида Уильямсона. Правда, он больше прославился не проповедями, а своими любовными похождениями. Одно из них, описанное, между прочим, самим Джонатаном Свифтом, и легло в основу песенки-памфлета.

Преподобный Уильямсон скрывался от королевских драгун в имении одного из своих сторонников. Драгуны нагрянули и туда, но жена хозяина отвела Уильямсона наверх, в спальню, нарядила в свой чепчик и уложила в постель рядом с собственной дочерью (только не спрашивайте, что творилось в голове у этой доброй женщины). Драгуны ушли ни с чем, но, пока хозяйка угощала их вином и объясняла про больных родственников, в спальне произошло событие, в результате которого преподобный вынужден был жениться. В третий раз, а всего за свою долгую жизнь он женился семь раз. Сохранилось даже свидетельство о том, что преподобного в глаза дразнили перед проповедью этой песенкой. А вот почему Дэвид именно привередливый — сказать затрудняюсь. Вероятно, тонкий английский юмор.

И последний штришок: забавно, что имение гостеприимной хозяйки называлось Cherrytrees — почти так же, как и улица, на которой проживала Мэри Поппинс (Cherry Tree). Нет, я не ищу специально такие совпадения, но очень люблю их, и поэтому они сами меня находят.

Знала ли обо всем этом Памела Трэверс, когда писала книгу? Возможно, и знала, но точно не собиралась проводить никаких параллелей. Обязан ли был знать эту историю переводчик? Нет, конечно, достаточно было просто перевести хотя бы одно слово из этой злополучной фразы нейтрально: «Привередливый какой!» И всё было бы просто замечательно. Вот только мы с вами тогда ничего бы этого не узнали.

Наверное, такой список есть у каждого читателя. То есть даже не список, а просто несколько когда-то поразивших и потому застрявших в памяти фраз из переводных книг. И вы давно уже собирались посмотреть, как же это звучало в оригинале, но все никак руки не доходят. Или же останавливает недостаточное знание языка исходника.

С недавних пор незнание английского перестало меня останавливать, и руки начали понемногу доходить. Иногда результат разочаровывает, иногда очаровывает ещё сильней, но всегда (почти всегда) восхищает мастерство переводчика. И это закономерно, ведь, не случись чуда перевода, эти фразы в памяти и не застряли бы.

К примеру, многие наверняка помнят замечательный рассказ Альфреда Бестера «Феномен исчезновения» в переводе Юрия Абызова (переводчиков вообще обязательно нужно указывать, но в подобных случаях — ещё обязательнее). Там рассказывалось о таинственной палате «Т» американского военного госпиталя, откуда исчезали пациенты, а ещё из нее порой доносилось странное пение:

«Гады в ямы с их гитар…»

Если кто-то уже знал ответ или прямо сейчас догадался, в чём дело, просьба не подсказывать, а я тем временем продолжу. Разумеется, сам я ни о чём не догадался. Ни в далёкой молодости, когда впервые прочитал этот рассказ, ни сейчас, тридцать лет спустя. И даже оригинал оставил меня в прежнем недоумении:

Cow dee on us eager tour…

Что можно перевести как… Да какая разница, как это можно перевести! Секрет в том, что слова переводить не нужно, нужно вслушаться в их звучание. Вслушались? Ну, конечно же, это «Гаудеамус игитур», знаменитый студенческий гимн. Это во многом объясняет тайну палаты «Т». Только автор не хотел сразу раскрывать карты и поэтому замаскировал известную песню под тарабарщину.

С одной стороны, не такая уж и сложная это загадка. И кто-то может спросить: а в чём же здесь заслуга переводчика? Но, во-первых, нам-то легко рассуждать, когда все уже сделано и объяснено, а каково было ему, первопроходцу? Нужно ведь еще настроиться на верную волну, услышать. Догадаться, что это нужно слушать.

А во-вторых, хороший переводчик должен не только докопаться до смысла, но и закопать его обратно, вернуть в первоначальное положение. И, судя по моей реакции, ему этот трюк удался. По крайней мере, с некоторой частью читателей. То есть я, конечно, немного разочарован своей недогадливостью, но зато восхищён работой переводчика.

А вот другой пример, ещё интересней. И тоже из замечательного, знаменитого рассказа — «Хоровод» Айзека Азимова в переводе Алексея Иорданского. Помните? Про робота Спиди, который сошёл с ума? То есть на самом деле это просто позитронные цепи его мозга вышли из строя из-за равновесия между потенциалами Второго и Третьего закона, но для постороннего наблюдателя, вроде нас с вами, разница незаметна.

Так вот, самыми яркими проявлениями его безумия, безусловно, были те песенки, которые он распевал. Особенно вот эта:

«Вышел месяц из тумана и не ударил лицом в грязь!..»

Неудивительно, что мне всегда хотелось узнать, как это звучало в оригинале. Тридцать лет я терпел и всё-таки не выдержал, заглянул и… Честно говоря, я опять оказался разочарован. На этот раз не в себе, а своих ожиданиях. Вот что я там увидел:

I’ve made a little list, the piano organist; all people who eat peppermint and puff it in your face.

Ничего интересного, никакого сравнения с искромётным переводом, просто очередная абракадабра.

Ну, хорошо, не такая уж и абракадабра, как выяснилось. Это цитата из куплетов Ко-Ко, героя комической оперы Артура Салливана и Уильяма Гилберта «Микадо, или Город Титипу», написанной ещё в конце XIX века, но по непонятной мне причине до сих пор весьма популярной в англоязычном мире. Настолько популярной, что как раз эти куплеты регулярно переиначивают на злобу дня.

В одной из сцен оперы этот Ко-Ко (главный палач города, насколько я понял) зачитывал список лиц, которых он при случае охотно казнил бы и о которых никто бы не пожалел. Оттуда Азимов и взял эту цитату, в переводе означающую примерно следующее:

«Я составил маленький список: шарманщик [да, как ни странно, piano organ — это шарманка, или, точнее, примитивное уличное механическое пианино, работающее по принципу шарманки] и все те люди, что едят мяту и выдыхают вам в лицо».

На самом деле список там довольно длинный, и не сказал бы, что это очень смешно. Единственное, что можно здесь посчитать признаком безумия робота, — это переставленные местами (по сравнению с первоисточником) строчки. Исправный робот, конечно же, такого сделать не мог.

Знал ли обо всём этом переводчик? Думаю, нет. Интернета тогда не было, и наткнуться на ответ он мог бы только по маловероятной случайности. Скорее всего, он действовал интуитивно, полагаясь на своё чувство юмора. Решил немного похулиганить. Строго говоря, так поступать нельзя, но победителей не судят. А он, несомненно, победил. Градус безумия в переводе этой реплики на порядок выше, чем в оригинале. Во многом эта фраза и создаёт атмосферу рассказа. А современный переводчик, работая по всем правилам, выдал бы что-нибудь тусклое, незапоминающееся.

Вот это и есть волшебство перевода.

По законам жанра требуется третий пример, третий стишок. И такой стишок у меня есть, только, увы, поставить его перевод в пример не получится. Хотя сам по себе перевод неплох, но применительно к обстоятельствам… Впрочем, не будем забегать вперёд.

Вспомним лучше ещё один известный рассказ Mimsy Were the Borogoves Генри Каттнера и Кэтрин Мур, известный у нас под названием «Все тенали бороговы» в переводе Л. Черняховской. Если кому не вспомнилось, там говорится о детях, которые нашли игрушки из другого измерения, обучающие иной логике (Х-логике), и отправились в другое измерение с помощью этой самой логики и отрывка из стихотворения Льюиса Кэрролла Jabberwocky — также хорошо нам всем известного «Бармаглота» в прекрасном переводе Дины Орловской:

Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.

Прекрасный-то он прекрасный, но переводчик Л. Черняховская (прошу прощения, имени найти не удалось, а подозрения к делу не пришьёшь) чутко уловила, что к её рассказу он не подходит. Ведь ей нужно было не просто адекватно передать кэрролловский абсурд, но и связать его с Х-логикой Каттнера — Мур. По всей вероятности (опять же, подтверждений этому у меня нет), она решила сама перевести вот этот фрагмент:

’Twas brillig, and the slithy toves

Did gyre and gimble in the wabe;

All mimsy were the borogoves,

And the mome raths outgrabe.

И таки перевела, проявив незаурядную изобретательность:

Часово — жиркие товы.

И джикали, и джакали в исходе.

Все тенали бороговы.

И гуко свитали оводи.

Однако инструкцией по переходу в иное измерение (как предполагается в рассказе) и этот перевод, увы, тоже не стал. Возможно, и не мог, не должен был стать. Но, по крайней мере, два момента подсказывают мне, что Х-логическая связь этого стихотворения с сюжетом рассказа всё-таки есть.

Во-первых, кульминационная сцена происходит on Sunday afternoon — в воскресенье после полудня (а не утром, как у Л. Черняховской). И даже через час после этого «после полудня». А у Кэрролла Humpty Dumpty (Шалтай-Болтай) объясняет Алисе значение первого слова из стишка:

Brillig’ means four o’clock in the afternoon (четыре часа после полудня).

Во-вторых, в этой же кульминационной сцене звонит телефон. А тот же самый Шалтай-Болтай, объяснив Алисе значение последнего слова:

Outgrabing’ is something between bellowing and whistling, with a kind of sneeze in the middle (что-то среднее между рёвом и свистом с чиханием посередине),

потом добавляет:

and when you’ve once heard it you’ll be quite content (и, когда ты услышишь его однажды, ты будешь вполне довольна).

Как раз в тот момент, когда зазвонил телефон (предположим на мгновение, что этот звук напоминает понемногу и рёв, и свист, и чихание), дети исчезают. Конечно, это не X-логика, но мне всё же кажется, что совпадения не случайны и не надуманны. И если найти такие же совпадения для других слов из стишка — паззл сложится.

К полному моему разочарованию, у меня тоже не поучилось. Ни найти соответствия, ни перевести стишок заново. Хотя я очень старался. Что ж, значит, не все загадки ещё решены, работы на всех хватит. Главное — составить себе такой маленький список.

Эпиграф:

Что мы знаем о Басё?

Ничего, и то не всё.

(Установить личность автора теперь уже, вероятно, не получится)

Перевод можно было бы посчитать скучноватым, рутинным занятием, но иногда одна незнакомая идиома или единственное слово уносит тебя в такое путешествие по странам и эпохам, что забываешь обо всём. Даже о самом переводе.

Вот, например, такой случай. Очередная холмсиана (Дональд Томас, «Забытые дела Шерлока Холмса»). Холмс и Уотсон отправляются в цирк. Почему бы собственно и нет, не всё же по операм ходить. И Уотсон с присущей ему скрупулёзностью перечисляет цирковые номера, довольно обычные, легко представимые: Геркулес несет на плечах пирамиду из семи взрослых мужчин, отделённая от тела голова Сократа отвечает на вопросы фокусника. И вдруг… Нет, это лучше сказать по-английски, для большего эффекта:

Mazeppa in tights and spangles locked in the Indian Basket to be run through with pitiless swords.

Единственная мысль, возникшая у меня по прочтении этой фразы, была такой: «Простите, что?» Ну, или какой-то её обиходный эквивалент. Некоего (или некое) mazeppa в трико и блёстках (нет, всё-таки некоего… или некую) запирают в индийскую корзину, чтобы проткнуть безжалостными шпагами. Ещё раз: «Простите, что?»

Ну, допустим, в «индийской корзине» ничего таинственного на самом деле нет. Популярный некогда номер, в котором артиста действительно запирают в своего рода ящик и пронзают шпагами, а потом ящик оказывается пустым. Ничего особенного, и не такое видели. Я даже нашёл в сети объявление о продаже реквизита для этого трюка.

Вопрос в другом, что ещё за mazeppa? Слово явно не английское и, судя по соседствующим Геркулесу и Сократу, это, скорее всего, некое нарицательное имя, позаимствованное у мифологического либо исторического героя.

Ну, хорошо, все уже наверняка поняли, какой это mazeppa. Но откуда его имя известно англичанам? Мы и сами-то о нём мало что знаем. Разве что из Пушкина:

Он стар. Он удручен годами,

Войной, заботами, трудами;

Но чувства в нем кипят, и вновь

Мазепа ведает любовь.   

Вот о чём я точно не знал, так это о том, что изначально Пушкин хотел назвать свою поэму не «Полтава», а «Мазепа», но передумал, поскольку поэму с таким названием уже написал Байрон. Пушкин, разумеется, её читал и высоко отзывался о ней. Что само по себе многое говорит о популярности байроновского «Мазепы». Даже в России, не говоря уже об Англии, а также Франции, где сразу несколько известных художников вдохновились сюжетом этой поэмы.

А центральным её эпизодом служит рассказ Мазепы о том, как в юности его, за любовную связь с замужней польской аристократкой (да, пушкинское «вновь» было-таки сказано неспроста), привязали обнаженным к спине лошади и отпустили на верную смерть. Событие не вполне достоверное, хотя Байрон и не сам всё это выдумал, а почерпнул в книге Вольтера «История Карла XII». Но легенда, несомненно, красивая и романтичная. И по всей вероятности, любой пришедший на цирковое представление английский обыватель, так или иначе, что-то о ней слышал.

Но дело даже не в популярности поэмы. Здесь необходимо вспомнить, что первый и самый известный английский цирк – Амфитеатр Эстли (или, в традиционном написании, Астлея) первоначально был школой верховой езды, где со временем, ради развлечения публики, начали демонстрировать разнообразные конные трюки. В дальнейшем отдельные номера решили объединить неким сквозным сюжетом, но с непременным использованием лошадей. Так возник первый чисто цирковой жанр – пантомима, также называемая гипподрамой. Да что там говорить, цирковая арена до сих пор называется манежем, и существует версия, что размеры ее обусловлены как раз тем, что лошадь должна свободно проскакать по ней галопом.

И вот для таких представлений история Мазепы подходила идеально. Подробных описаний этой пантомимы мне отыскать не удалось. Сообщается лишь о том, что лошадь с привязанным к её спине артистом в гимнастическом трико, имитирующем голое тело, несколько раз пробегала по кругу. Была ли там еще и индийская корзина – точно сказать не могу. Возможно, она появилась позже, когда Мазепа превратился в некое цирковое амплуа человека, подвергаемого смертельным пыткам.

Так или иначе, премьера гипподрамы «Мазепа» состоялась в 1831 году всё в том же Амфитеатре Эстли и, судя по всему, имела огромный успех, поскольку ещё много лет не сходила с манежа. В последний раз она упоминается в 1887 году. И популярна она была не только в Англии, но и по всей Европе, а также в Соединённых Штатах.

Особенно прославилась в роли Мазепы американка Ада Менкен. Разумеется, выступала она тоже в трико, что вызывало большой скандал и, соответственно, приносило бешеный успех. В 1864 году Менкен даже приезжала на гастроли в Европу и выступала… Угадайте, где? Правильно, в Амфитеатре Эстли. Потом Ада Менкен переехала в Париж, где на какое-то время стала любовницей Александра Дюма-отца. Что опять таки вызвало скандал, поскольку Ада была вдвое моложе знаменитого писателя. В общем, незаурядная была женщина.

А Дюма… Пожалуй, не удержусь и закруглю сюжет вошедшей недавно в моду конспирологической теорией о том, что Александр Дюма-отец и Александр Сергеевич Пушкин – это одно и то же лицо. Бред, конечно, а я в своём рассказе придерживался только достоверных фактов. Но зато красиво, а на какие жертвы не пойдёшь ради красоты.

Вот такая история. А перевод и в самом деле скучноватое занятие.