Начнём, пожалуй, с того, что в предыдущем разборе я уподобился разбираемому переводчику и позволил своей фантазии возобладать над объективной реальностью. Спасибо бдительному коллеге Николаю Караеву, указавшему на этот досадный факт (подробности можно посмотреть в комментариях). Что, впрочем, не избавит его от участи попасть под разбор наравне с другими номинантами. Но не в этот раз. Сегодня мы разберём вот этот текст:

Чайна Мьевиль «Последние дни Нового Парижа». Перевод Наталии Осояну

Безумно интересная, безумно трудная для перевода и просто слегка безумная книга. Изощренные образы, рваный ритм, скачущее повествование, гейзеры эмоций. Не уверен, что справился бы со всем этим. Ну так не мне и доверили, а одной из лучших наших переводчиков.

И временами у неё получалось очень даже лихо:

«Один из немецких летчиков внезапно изворачивается в виртуозном маневре, дула орудий вспыхивают, и в порыве огненного ветра самолет Королевских ВВС развертывается, раскрывается — как сомкнутые ладони, как губы для воздушного поцелуя, — и сошедшее с небес пламя превращает какой-то невидимый дом в пыль».

One of the German aircraft coils suddenly back in a virtuoso maneuver with weapons blazing and in a burning gust an RAF plane unfolds in the air, opening like hands, like a blown kiss, fire descending, turning an unseen house below to dust.

Тут тебе и образность, и экспрессия, и ритм. Хорошая фраза, ничего не скажешь. Вроде и длинная, но читается на одном дыхании. Но потом натыкаешься на другую фразу, всего тремя абзацами ниже, и удивляешься, куда это всё пропало:

«Немецкий пилот залетает прямиком в скопище ярких цветов, словно помешанный, опьяненный этим растением. Ныряет в растительность».

The German pilot flies straight at the vivid flowers, as if smitten, plant-drunk. He plunges for the vegetation.

И ритм сбился, и совершенно не обязательные однокоренные слова появились, и корявость с оттенком канцеляризма, а самое главное – образ исказился. Ну вот не помешанный этот пилот, он очарованный. Это следует даже из приведённого выше фрагмента с воздушным поцелуем. То есть, не следует, а продолжает образный ряд, разумеется. Любовь, поцелуи, цветы. Да, немного странные метафоры для описания воздушного боя, но что в этой книге не странно?

Впрочем, вполне возможно, что переводчик всё правильно поняла, но не смогла правильно подобрать слова, правильно передать понятое. И если бы только здесь!

Вот, скажите, например, как следует понимать эту фразу?

«Винтовка Тибо болталась в его руках».

Thibaut’s rifle dangled in his hands.

«Болталась» – это как? Ходила из стороны в сторону или вверх-вниз? Некоторым читателям, такая вот беда, необходимо представлять картинку, иначе текст для них превращается в бессмысленный набор букв. А картинка не складывается. И в этом есть часть вины переводчика. Да, и автора тоже, но с ним мы ничего поделать не можем, а от переводчика вправе требовать большей ясности.

Приходится самому, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию, углубиться в значения слова dangle, И оказывается, что означает оно не только «болтаться», но и «качаться», «висеть», «свисать». А это, согласитесь, немного меняет дело.

Мне представляется, что дело было так: Тибо собирался выстрелить, но от удивления ослабил хватку, и винтовка в его руках качнулась, свесилась вниз. Это, конечно, всего лишь версия, любое переводческое решение – это версия, в той или иной степени правдоподобная и обоснованная. Возможно, винтовка всё-таки тряслась, потому что Тибо испугался. Был бы здесь коллега Караев, он бы обязательно меня поправил, сказав, что грамматически это простое прошедшее время, так что винтовка, в лучшем, случае, могла только один раз вздрогнуть. Но дело не в этом, а в том, что переводчик не предлагает вообще никакой трактовки. Или, может быть, пыталась предложить, но не получилось.

Как не получилось и вот здесь:

«Пассажирка распростерлась на брусчатке там, где ее скакун взбрыкнул. Маниф, Вело, поднялась над нею, встав на заднее колесо, похожая на боевого коня. Она поколебалась».

The passenger was sprawled on the cobbles where her mount had bucked. The Vélo reared above her on her hind wheel like a fighting horse. She swayed.

Тот же самый вопрос: что означает это «поколебалась»? Качнулась раз-другой, или помедлила с принятием решения? Скорее всего, переводчик тоже здесь колебалась, какое значение выбрать, да так ничего и не решила. И предоставила читателю право понимать фразу так, как ему больше нравится.

Это, между прочим, не единственная претензия к данному фрагменту. В оригинале достаточно определённо сказано, что Вело приподнялась над женщиной на заднем колесе, как вставший на дыбы боевой конь. Тем более что в предыдущей фразе ее уже сравнивали со взбрыкнувшим скакуном. Нужно было просто продолжить метафору, а не начинать сначала, потеряв по дороге половину смысла. Но, увы, что-то опять помешало переводчику выразиться ясней.

И кстати, раз уж пошёл такой образный ряд, то эта женщина никакая не пассажирка, а всадница.

Ну да ладно. Продолжим перечень недосказанностей, которые на самом деле просто корявости. Порой доходит просто до смешного:

«Из-под забрала вырвался скорбный вопль, словно маниф о чем-то хотел сообщить».

It declared itself mournfully, an echoing call of faceplate hinges.

Ну ведь нет же! Это переводчик хочет сообщить о чём-то неопределённом, а маниф здесь вполне конкретно заявляет о себе.

Ну, хорошо. Допустим, я придираюсь к мелочам, и на самом деле всё это не так уж и важно. А вот здесь?

«Офицер в панике замахал оружием, а затем решительно прицелился в толпу гражданских. И выстрелил. Одни солдаты безуспешно пытались не дать ему это повторить, другие присоединились».

A panicking officer waved his weapon, aimed it at last, decisively, at the gathered civilians. He fired. Some soldiers tried and failed to stop him doing it again, others joined in with him.

Здесь тоже не важно, к кому присоединились солдаты: к тому, кто стрелял, или к тем, кто пытался его остановить? Нет, я конечно догадываюсь, а в крайнем случае можно и в оригинале посмотреть. Уж там-то сказано понятно: joined in with him – присоединились к нему, к офицеру. Только что ж теперь, каждый раз в оригинале выяснять, что хотела сообщить нам переводчик?

И это всё были простейшие фразы, не сложные для понимания. Но ведь в тексте то и дело появляются так называемые манифы – воплощённые в реальности произведения сюрреализма. Вот где начинаются настоящие загадки. Отчасти созданные волей автора, отчасти привнесённые переводчиком.

Вот описание первого манифа:

«Тибо разглядел, что лишь одна женщина крутила педали. Другая оказалась торсом, который торчал из самого велосипеда, его подвижной носовой фигурой на месте руля. Она как будто вышла из-под штамповочного пресса. Ее руки были мучительно изогнуты назад, предплечья выглядели отростками коралла. Она тянула шею и таращила глаза».

Only one woman rode, Thibaut made out. The other was a torso, jutted from the bicycle itself, its moving prow, a figurehead where handlebars should be. She was extruded from the metal. She pushed her arms backward and they curled at the ends like coral. She stretched her neck and widened her eyes.

Не знаю, что помешало переводчику сказать: вытянула шею и выкатила глаза, чтобы не возникали лишние вопросы «Куда тянула?» и «На что таращила?» Не понимаю, зачем было прибавлять «как будто», если это и в самом деле была штампованная металлическая фигура. А вот то, что в оригинале ничего не сказано про мучительность – это точно. Это добавлено для красоты и экспрессии. Еще бы добавить, что предплечья не сами по себе напоминали кораллы, а загибались, как ветви коралла, и тогда было бы совсем похоже. Если не на сам рисунок Леоноры Каррингтон «Я любительница велосипедов» (упомянутый, слава богу, в книге, так что при желании можно посмотреть, как всё это выглядит на самом деле), то хотя бы на его описание в оригинале.

Названа в книге и ещё одна картина: «Чёрная добродетель» Роберта Себастьяна Матта, описание которой дано вот в этом фрагменте:

«За окнами ближайшего здания, вздымающегося над ними, открылась неспешная переменчивая вселенная, полная зародышевых пузырей и царапин. Трясина темных цветов, ярко выделяющихся на фоне более черной тьмы. Существа за стеклами трепетали. Они стучали по стеклу».

Behind the windows of the nearest building, overlooking them, a slowly shifting universe of fetal globs and scratches unfolded. A morass of dark colors, vivid on a blacker dark. The shapes rattled. They tapped the glass.

Только любой, кто видел эту картину, подтвердит, что никаких существ на ней нет. Есть только пузыри и царапины, как справедливо сказано и в оригинале, и в переводе. Но в оригинале употребляется слово shapes – формы, очертания. Сомневаюсь, что замена их на «существа» заметно помогло читателю понять, что же там происходит. Не уверен даже, что переводчик видела эту картину. Хотя, может, и видела, но это опять же не помогло внятно передать увиденное. Не в первый раз, и не в последний.

Вот ещё одно описание:

«Пирамидальный шпиль, отломанный наполовину, болтается на прежнем месте — там, где Йенский мост встречается с набережной Бранли, над аккуратными садами, но на полпути к земле металл заканчивается».

The tower’s steepling top half dangles where it has always been, where the Pont d’Iéna meets the Quai Branly, above ordered gardens, but halfway to the earth the metal ends.

Но ведь все же наверняка видели обложку книги, где, как я понимаю, именно эта картина и изображена. Только она почему-то мало похожа на описание, данное в переводе. Что за «отломанный наполовину шпиль»? Где он болтается? И опять же, что на этот раз означает слово «болтается»? И самое главное: долго ли ещё читателю придётся переводить на русский то, что по идее уже должно быть переведено?

Наверное, долго. Потому что дальше следует описание игральной карты:

«На карте стилизованное изображение бледной женщины. Она переходит сама в себя во вращательной симметрии. Желтые волосы превращаются в двух больших котов, которые ее обвивают».

On the card is a stylized pale woman. She stares twice in rotational symmetry. Her yellow hair becomes two big cats that swaddle her.

К счастью, эта карта прямо в книге и нарисована, потому что иначе я бы опять ничего не понял. Что за «вращательная симметрия» такая? Ну хорошо, пусть даже такой термин и существует, но наглядного представления он опять не даёт. Почему бы просто не сказать, что второе изображение женщины перевернуто вниз головой? Потому что в оригинале сказано иначе? Ну, не знаю, в других местах – как раз там, где не было особой нужды что-то менять, такие соображения переводчика не останавливали.

Можно было бы привести и другие примеры, но, по-моему, и так всё ясно. Причем не скажешь даже, что переводчик где-то ошиблась. Уверен, что она прекрасно знает английский язык, уж точно лучше, чем я. И наверняка правильно поняла каждую фразу в тексте. Но нельзя не отметить какое-то трагическое несоответствие между тем, что она хотела передать читателю, и тем, что в результате передала. Не знаю, в чём тут дело. Возможно, текст оказался слишком сложным. Или же, как это порой случается, в печать по ошибке отдали неправленый черновик. Какая-то причина должна быть. Хотя бы потому, что в другом переводе Наталии Осояну, также номинированном на премию, ничего похожего нет. Да, он тоже далёк от идеала, но о нём мы, вероятно, поговорим позже, а вот этот никак нельзя назвать удачным. Даже просто приемлемым нельзя назвать.

И в очередной раз приходится согласиться с решением экспертов, не включивших его в короткий список.

Если кто-то вдруг подзабыл – хотя как можно такое забыть? – в заголовок вынесена цитата из «Бриллиантовой руки», из того эпизода, где ругаются между собой два турецких контрабандиста. Хорошо, что наши переводчики – не контрабандисты, но использовать идиоматические выражения всё равно хочется. Второй год я чего-то жду от «Вавилонской рыбки», и второй раз дожидаюсь чего-то другого.

И ведь на этот раз повод для оптимизма вроде бы был. Думалось, вот сейчас придут настоящие мастера перевода и покажут, как нужно переводить. А там, глядишь, и другие осознают свои недостатки, поработают над собой, и к третьему сезону душа будет радоваться их переводам.

И вот мастера пришли…

Джеймс Блэйлок «Гомункул». Перевод Алана Кубатиева

Пикантность ситуации в том, что я сам же этот перевод и номинировал. А почему бы и нет? Отзывы о книге благоприятные, чарующий аромат стим-панка, приключения, юмор. Маститый, уважаемый переводчик. Да и сам текст я наскоро просмотрел – и перевод, и оригинал, хотя, как выяснилось, недостаточно внимательно. Признаю свою вину, но ведь там действительно было чем повосхищаться. Возьмём для примера первый же абзац:

«Косматые, как овечья шерсть, тучи выстроили арку над проливом Святого Георга, огромным луком выгнулись от залива Кардиган вокруг мыса Страмбл-Хед и портовых огней Милфорд-Хейвена, скрыли звездное небо по краям — над Суонси и Кардиффом. За Бристолем тучи редели и, расступаясь, спешили прочь по небесному тракту, который протянулся к укутанным в тени холмам Котсуолда и истокам Темзы, а оттуда на восток — к Оксфорду, Мейденхеду и Лондону… Но вот звезды замерцали, исчезая, а молодой полумесяц тускло блистал перед ними, словно раздутый ветром парус темного судна, скользящего средь небесных островов на волнах звездного отлива».

Above the St. George’s Channel clouds thick as shorn wool arched like a bent bow from Cardigan Bay round Strumble Head and Milford Haven, and hid the stars from Swansea and Cardiff. Beyond Bristol they grew scanty and scattered and were blown along a heavenly avenue that dropped down the sky toward the shadows of the Cotswold Hills and the rise of the River Thames, then away east toward Oxford and Maidenhead and London. Stars winked and vanished and the new moon slanted thin and silver below them, the billowed crescent sail of a dark ship, swept to windward of stellar islands on deep, sidereal tides.

Если посчитать количество географических названий, то их в этом фрагменте 12. И в переводе могло получиться просто унылое перечисление, но на самом деле читается как песня. Хотя, вроде бы, ничего особенного переводчик не делал – ничего не менял, не добавлял, только сохранил ритм, точно подобрал слова и правильно составил из них фразы. Но дело в том, что именно вот такая незаметность работы переводчика и есть признак его класса. И рискну предположить, что это наработанная лёгкость, а не внезапное озарение.

А вот, посмотрите, как ловко переводчик подхватывает авторскую язвительную иронию в этом фрагменте:

«Этот достойный джентльмен как раз пререкался с продавцом гироскопов и прочих старых диковин, пытаясь выведать у торговца, не известна ли тому судьба выкраденного из лавки древностей близ площади Сэвен-Дайлз хрустального яйца, при особом его положении в лучах солнца якобы служащего окном, сквозь каковое обладающий известной зоркостью наблюдатель получит возможность лицезреть изобилующий бабочками ландшафт на краю марсианского города из розового камня, что поднимается над широкими травяными лужайками и прихотливо изогнутыми безмятежными каналами».

He had been haggling with a seller of gyroscopes and abandoned shoes about the coster’s supposed knowledge of a crystal egg, spirited away from a curiosity shop near Seven Dials and rumored to be a window through which, if the egg were held just so in the sunlight, an observer with the right sort of eyesight could behold a butterfly-haunted landscape on the edges of a Martian city of pink stone, rising above a broad grassy lawn and winding placid canals.

И опять же он ничего здесь не добавляет, даже не сказал бы, что усиливает, а просто подчёркивает авторскую интонацию. Ничего не скажешь, мастер.

Вот если бы и вся книга была переведена так же!

Внимательный читатель наверняка заметил первый тревожный звоночек уже в приведённом выше отрывке. Никаких «старых диковин» в оригинале нет, там только abandoned shoes – брошенная или, может быть, потерянная обувь. С одной стороны, потерянной обуви действительно приписывают некие магические свойства, с другой, эту фразу можно понимать и так, что торговец продаёт всякое старьё. Трактовки возможны разные, но лучше их держать в уме, а не вставлять в чужой текст.

Возьмём другой пример:

«Горбун вспрыгнул на подножку и хлестнул испуганную лошадь; его экипаж рванулся вперед, отбросив тележку прохожего к каменному устою набережной и разметав тряпье по мостовой. Ошеломленный зрелищем старьевщик этого даже не заметил».

The hunchback leaped atop the seat, whipped his startled horse, and burst at a run past the stupefied ragpicker, knocking his barrow to bits against a stone abutment.

Здесь тоже есть расхождения. И если разметанное по мостовой тряпьё ещё можно как-то объяснить – что ещё могло быть в тележке у старьёвщика, то о том, что он этого даже не заметил, мы узнаём только со слов переводчика. Можно, конечно, предположить, что переводчик почувствовал тяжеловесность фразы и решил разбить её на две – вполне допустимый ход – и самым подходящим претендентом на отселение оказался старьёвщик. Вот только сказано о нём в оригинале до обидного мало, фраза получается куцая, и стало быть, её необходимо растянуть. Возможно. Но если убрать пассаж про тряпьё, которого в оригинале, напомню, не было, тогда ритм в переводе не сломается, и никакого разделения вообще не потребуется. Впрочем, не исключено и то, что я ищу логику там, где её нет – просто переводчику так захотелось. Но, на мой взгляд, это слабое оправдание.

Таких случаев переводческого своеволия в тексте достаточно. Допустим, вот здесь:

«В левой руке Кракен нес округлый котелок на складной ручке, плотно обернутый тряпками, словно индийским тюрбаном».

In Kraken’s left hand was an oval pot with a swing handle, the pot swaddled in a length of cloth, as if Kraken carried the head of a Hindu.

Вообще-то в оригинале сказано следующее: как будто Кракен нёс голову индуса. Ну вот захотелось автору пошутить – имеет полное право. Гораздо большее, чем право переводчика что-то менять в оригинале по своему усмотрению. Даже если шутка автора переводчику чем-то не приглянулась.

Даже выбор слов – казалось бы, конёк нашего номинанта, и тот порой его подводит. Настолько, что появляются ничем не обоснованные повторы:

«Долговязый, истрепанный годами проповедник, всем и каждому представлявшийся как Шилох — сын Божий, дрожа на ветру в своей истрепанной рясе, грелся, то и дело выкрикивая назидательные призывы».

A tall and age-ravaged missionary advertising himself as Shiloh, the Son of God, stood shivering in sackcloth and ashes, shouting admonitory phrases every few seconds as if it helped him keep warm.

А ведь достаточно было заменить рясу на рубище, и необходимость в повторении эпитета «истрёпанный» пропала бы. Да и призывы, если судить по контексту, скорее предостерегающие, чем назидательные.

И еще один пример, заставляющий в очередной раз вспомнить мифическое существо по имени редактор:

«Всего на несколько секунд, когда качавшаяся под тушей дирижабля реечная гондола оказалась высвечена бледным светом низкого месяца и его отсветами в облаках, тысячи лиц обратились к небу, и крик ужаса взмыл к небесам».

For a few brief seconds, as the cry went round and thousands of faces peered skyward, the slat-sided gondola that swayed beneath the blimp was illuminated against the dying moon and the glow it cast on the clouds.

Три однокоренных слова там, где в оригинале стояли всего лишь два синонима – это, конечно, перебор. Не буду даже заикаться о том, как решить проблему. Задача элементарная, но почему-то не решенная.

И еще один повтор:

«Для проповедника появление воздушного судна с чудовищным рулевым стало посланным свыше знамением, начертанными на стене загадочными письменами, даже более верной приметой приближения Судного дня, чем приближение какой-то кометы. Дела его незамедлительно пошли на лад, и круглая дюжина новообращенных простаков потеряли свои кровные к тому времени, как солнце удосужилось подняться на востоке».

For the missionary, the issuance of the blimp was an omen, the handwriting on the wall, an even surer sign of coming doom than would have been the appearance of a comet. Business picked up considerably, a round dozen converts having been reaped by the time the sun hoisted itself into the eastern sky.

Если бы повторялось слово «появление», это еще можно было бы признать стилистическим приёмом, отсутствующим в оригинале, но допустимым. А так получилось просто коряво.

Однако это не главная претензия к рассматриваемому фрагменту. Сомневаюсь, чтобы переводчик не понял, что подразумевал автор в обороте the handwriting on the wall. Совершенно конкретный эпизод Ветхого завета. Но в переводе эта конкретность потерялась, осталась только некая загадочная надпись. И если уж здесь требовался какой-то эпитет – допустим, для сохранения ритма, то можно было сказать зловещая надпись, или пророческая. Чтобы авторский образ не получился таким размазанным.

А ещё один образ переводчик здесь просто игнорировал. В оригинале было reaped – пожинать, собирать урожай. Не настолько сложно, чтобы не уловить символику. Но переводчику зачем-то понадобилось разжёвывать: потеряли свои кровные. Причём, далеко не факт, что речь здесь шла именно о деньгах, но даже если и так, почему бы не позволить читателю самому догадаться?

Образы вообще даются переводчикам с большим трудом, о чем я уже раньше говорил. Давайте рассмотрим ещё один пример, на этот раз с действительно сложным для понимания образом. Тем интересней будет с ним разбираться.

«Потертая ненастьями гондола скрипела на ветру, словно корпус корабля на неспешной волне, а ее зловещий рулевой, прикованный к деревянной раковине перевернутого «орлиного гнезда», совсем как морской волк, брошенный былыми товарищами на затерянной в море скале, незряче взирал вниз, на телеги рыбаков, на рыночных перекупщиков и на снующие тачки с корзинами, полными моллюсков и угрей».

The weathered gondola creaked in the wind like the hull of a ship tossing on slow swells, and its weird occupant, secured to the wooden shell of his strange swaying aerie like a barnacle to a wave-washed rock, stared sightlessly down on fishmongers’ carts and bummarees and creeping handbarrows filled with baskets of shellfish and eels.

Сразу скажу, что нас в этой длинной фразе волнует только трагическая история морского волка. Или, правильнее будет сказать, проблема с переводом слова barnacle. А многозначное слово – это и в самом деле проблема. Особенно, если на нём строится целый образ и никаких подсказок, помогающих выбрать нужное значение, в тексте нет. И таки да – среди значений слова barnacle есть и «старый моряк». Так что в принципе можно допустить, что речь идёт о нём. Но для того, чтобы вписать этого моряка в контекст, переводчику приходится рассказать нам целый приключенческий роман, вообще никак не отражённый в оригинале.

А теперь Алан Кайсанбекович, я вам один умный вещь скажу, только вы не обижайтесь. Если существует несколько вариантов трактовки образа, выбирать следует тот, который не требует дополнительных объяснений, а не тот, который больше нравится. Мне вот, например, больше нравится другое значение слова barnacle – «казарка». Самую малость, но все же подкрепленное имеющимся в оригинале словом aerie – «гнездо». Правда, так называется гнездо крупной хищной птицы, орлиное гнездо. Но почему бы и мне немного не пофантазировать? Хотя и здесь не получилось бы обойтись без объяснений: казарка, высиживающая птенцов. Поэтому предпочтительней всё же третье значение слова barnacle – «ракушка». Здесь уже объяснять ничего не нужно: зловещий рулевой, прикрепленный к деревянной раковине перевернутого «орлиного гнезда», совсем как ракушка к омываемой морскими волнами скале. Полагаю, что эта трактовка и есть единственно верная. Кстати, только сейчас заметил, что в оригинале подсказка всё-таки была: shell — раковина. Но и она не помогла.     

И второй ребус, тоже трудный для понимания, хотя здесь мы имеем дело не совсем с образом, а скорее… Впрочем, обо всём по порядку:

«Всякий, кто попытался бы всмотреться в это окошко, стоя в лавке капитана Пауэрса, был бы сражен видом птеродактиля с отталкивающей ухмылкой на скорбно опущенном каучуковом клюве. Позади доисторической птицы виднелось чье-то лицо, с очевидным неодобрением изучавшее сквозь окуляры распластанное на верстаке тельце обезьяны».

a window which, if seen from the interior of Captain Powers’ shop, would have betrayed the existence of what appeared to be a prehistoric bird sporting the ridiculous rubber beak of a leering pterodactyl. Beyond it a spectacled face, half frowning, examined a rubber ape with apparent dissatisfaction.

В этом фрагменте нас особенно интересует распластанное на верстаке тельце обезьянки. С самой обезьянкой все понятно – слово ape обычно так и переводится. То есть, не совсем так. Скорее, всё-таки большая обезъяна, но это уточнение сыграет свою роль чуть позже. А пока пусть будет обезьянка. Вот только о том, что она распластана на верстаке, в оригинале не сказано. Впрочем, верстак упоминается через пару абзацев, но в этом же эпизоде:

«Наконец, затворив оконную створку, мастер вернулся к своему верстаку с крошечным разобранным механизмом в глубочайшем недоумении».

Closing the casement, he turned to his bench and the disassembled shell of a tiny engine.

Но что-то мне подсказывает, что находился этот механизм не «в глубочайшем недоумении», а именно на верстаке. По крайней мере, не в руках у мастера, а других вариантов мне на ум не приходит. Следовательно, верстак был занят. Где же тогда была распластана обезьянка?

А рассмотренный перед этим эпизод позволяет нам задать ещё один смелый вопрос: а была ли обезьянка? Что о ней вообще говорится в оригинале? Только одно слово: rubber — каучуковый. Не богато. Но достаточно, чтобы предположить, что обезьянка не живая. Только где же она? Замечу, между делом, что в оригинале ещё дважды или трижды встречается слово ape, и каждый раз оно используется в переносном смысле.

А теперь ещё один умный мысль: если принять за аксиому то, что автор умеет писать связно, вменяемо, отсюда следует, что в тексте должно быть всё необходимое для его понимания. Нужно только внимательно посмотреть, найти какую-то зацепку. А она здесь есть. Слово rubber в этом абзаце уже встречается: rubber beak — каучуковый клюв той самой доисторической птицы. Скорее всего, тоже каучуковой. Как и обезьянка. Напрашивается вывод, что птица и обезьянка – это один и тот же предмет.

И проверить это можно только в словаре. Тот, правда, прямо ничего не подтверждает, но даёт массу оттенков слова ape. Например, «громила». А есть еще и глагол to ape – подражать, имитировать, кривляться. И похоже сочетание этих значений и будет ответом: громоздкая, неуклюжая пародия. Возможно, просто пугало.

Тоже, конечно, спорный вывод, но принцип неумножения сущностей ещё никто не отменил. Мы тоже не будем.

Только сделаем последний, обобщающий вывод: перевод получился довольно небрежным, авантюрным и не вполне достоверным. В результате эксперты, определяющие шорт-лист премии, при всём уважении к имени и заслугам переводчика, не сочли возможным включить его работу в короткий список. И на мой взгляд, совершенно справедливо.

Перед тем как начать разбор остальных номинантов прошлогодней «Вавилонской рыбки», позволю себе несколько общих слов. Конечно же, я накопал в каждом переводе по несколько недочётов, или даже явных ошибок. Разумеется, я на них укажу. Но, по большому счёту, важен не сам факт, что переводчик допустил ошибку. Ошибаются все: и авторы, и переводчики, и даже критики переводчиков. Важно – и в первую очередь, для самого переводчика – понять причину этих ошибок. Иногда, как мы ещё раз напомнили себе в ходе обсуждения предыдущих разборов, это бывает просто досадная случайность. Но часто, гораздо чаще, ошибки в переводе закономерны и вызваны ошибочным подходом к переводу. И я все больше убеждаюсь, что одной из главных причин является недостаток внимания к первоисточнику, недостаток уважения к нему.

Некоторым переводчикам, вероятно, скучно и обидно просто переводить то, что там написано. Кое-кто даже считает, что он вправе изменять, «улучшать» оригинал. Сомневаюсь, но допустим. Но даже если так, всё равно необходимо рассматривать каждое такое изменение как вынужденную меру, вызванную чрезвычайными обстоятельствами. И прежде чем что-то изменить, нужно тщательно проверить, не исказится ли при этом смысл фразы или целого фрагмента, не нарушатся ли внутренние логические связи, не появится ли там, в конце-то концов, совершенно не нужный комический оттенок.

А если такое вмешательство станет нормой, превратится в привычку, то рано или поздно это аукнется. Пусть даже не в этом тексте. Рано или поздно, исправляя то, КАК сказано у автора, переводчик начнёт изменять то, ЧТО сказано. А на это уже никто не имеет права, даже признанные корифеи перевода.

Ну а теперь переходим к разбору. Рассмотрены будут семь переводов. У Ольги Кидвати в шорт-лист попали сразу две книги, так что разберем написанную более известным автором и, следовательно (согласно не обсуждаемым всуе правилам премии), имеющую больше шансов на победу. А у Елены Фельдман в короткий список вошёл роман того же автора, за перевод которого она уже получила приз читательских симпатий. Тем более не вижу смысла повторяться.

И раз уж так вышло, начнём вот с этого:

Ричард Морган «Черный человек». Перевод Ольги Кидвати

Не самый простой для перевода текст. Хотя бы из-за обилия фантастически-технических и прочих терминов. И то, как ловко переводчик жонглирует непонятными словами – это, наверное, плюс. Хотя, к примеру, профессия бухгалтер-биотехнолог вызывает улыбку не только у перуанских солдат, но и у меня грешного. Не говоря уже о возникающих в связи с этим вопросах: откуда они вообще могут знать, как должен выглядеть бухгалтер-биотехнолог, и чем внешний вид бухгалтера-биотехнолога отличается от вида просто бухгалтера, или просто биотехнолога? Ну да ладно, проехали. Всё равно более внятного перевода для термина biotech accountant я предложить не могу.

Но уж там, где можно обойтись без хитроумных терминов, было бы лучше заменить их на что-нибудь привычное. Например, здесь:  

«Боковым зрением видит складные паучьи лапки автохирурга, а каталка тем временем фиксируется в слотах на смотровой площадке».

The autosurgeon’s folded arachnoid arms wheel past in one quadrant of her vision as the gurney slots into position on the examination rack.

Почему бы вместо «слоты» не сказать «пазы» или «гнезда»? Да и говорится в этой фразе немного о другом: лапы автохирурга вкатываются в поле зрения героини, когда каталка встает в пазы смотрового стола. Сами вкатываются, а не героиня их ловит боковым зрением. И смотрового стола, а не площадки. На смотровой площадке собираются другие люди и с другими целями.   

А если посмотреть на вот эту фразу:

«Органические функции замедлены до предела, так что болезни, в случае чего, особо не развернуться».

Organic functions slow to a chilled crawl, and so does anything hostile that you might be carrying.

то нетрудно убедиться, что во второй её части переводчик вообще не угадала ни одного слова. На самом деле там сказано приблизительно следующее: и так же будет с любой угрозой, какую вы можете в себе нести. То есть, общий смысл не пострадал, но зачем понадобился этот пересказ своими словами?

Но смысл обязательно когда-нибудь пострадает, если и дальше так небрежно обращаться с оригиналом. Возьмем вот эту фразу:

«В любом случае они были жизнестойкими и молодыми, из тех молодых, кто пока не слишком повидал западный мир и невинно радуется своему положению, которое дается тяжелыми физическими тренировками, и дешевому авторитету от формы цвета хаки».

And anyway, they were tough and young, a sort of young you didn’t see so much in the Western world anymore, innocently pleased with their hard-drilled physical competence and cheap khaki prestige.

Увы, опять ошибочка вышла. На самом деле они были из тех молодых, каких уже редко увидишь в западном мире. Да и радуются они не своему положению, а физическим возможностям.

Если отбросить вторую претензию к фразе, то все беды начались с того, что переводчик просто не заметила слова you. Но почему она его не заметила? Может, как раз потому, что привыкла вольно обращаться с оригиналом? А может, просто по невнимательности. Как в следующем примере:

«Крыша находилась на высоте второго этажа, и под пластиковыми стропилами не было ничего, кроме свободного пространства, поглощавшего музыку».

The bloodbeat was louder once he got in, but not unbearable. The roof tented at second-story height, nothing but space between the plastic rafters, and the music got sucked up there.

Здесь уже не обязательно хорошо знать английский, не обязательно знать, что они там у себя странно считают этажи, достаточно просто представить картину: громкую музыку в зале какого-то заведения приглушает свободное пространство под потолком, который находится на уровне… второго этажа. Что-то не сходится, верно? А дальше остается только перечитать и определить, что именно.

Впрочем, этот перевод вряд ли перечитывал и редактор. Иначе откуда в нем могло появиться такое:

«Солнечный свет проникал в помещение сквозь двери и жалюзи. Он ярко освещал несколько плиток пола у входа, но не проникал вглубь».

Sunlight fell in through the doorway and shutters. It made hard bars and blocks on the floor but didn’t reach far.

И дело не в том, что здесь повтор, а в том, что этот повтор создает логическое противоречие: свет проникал, но он не проникал. Вот, скажите мне, пожалуйста, если не такими вещами, то чем вообще должен заниматься литературный редактор? Разговор, конечно, сегодня не о них, но все-таки…

Что же касается самого перевода, то нет, не кандидат на премию. Не хуже большинства остальных, но и не намного лучше.

Следующим у нас будет

Джесс Буллингтон «Печальная история братьев Гроссбарт». Перевод Ефрема Лихтенштейна

В тексте мне, к счастью, не встретились толстовские периоды на полстраницы, с которыми я, помнится, мучился у Буллингтона в ипостаси Маршалла. И чрезмерного смакования крови, кишек и дерьма, как обещали отзывы, я тоже не обнаружил. Наверное, не дочитал. Нормальный текст, с легкой, не режущей глаз (за что, наверное, нужно сказать спасибо и переводчику) стилизацией под условное средневековье и скрытой где-то между строк иронией.

Возможно, именно иронией и объясняется вот такой оксюморон:  

«Дождь прекратился, когда Гроссбарты неторопливо пустились в бега».

the rain had stopped as the Brothers casually made their escape.

«Неторопливо пустились в бега» – изрядно сказано. А может, никакого оксюморона здесь и нет, а есть только пердюмонокль? Может быть, переводчику просто стоило поискать какое-то другое значение слова casually. Например, «незапланированно», «по воле случая» и т.п. Тогда бы никакого противоречия уже точно не было. А ещё может статься, что переводчик просто не обращает внимания на такие плохо сочетающиеся сочетания. Потому что чуть раньше встречается вот такая фраза:

«Генрих расплылся в безумной ухмылке, думая о том, как завтра поутру весь город сплотится вокруг его утраты, выследит этих псов и вздернет на виселице».

Heinrich broke into a maniacal grin, thinking of how on the morrow the town would rally around his loss, track these dogs down, and hang them from the gibbet.

«Расплылся» – это всё-таки некая положительная эмоция. В довольной, радостной, счастливой улыбке. Но в нашем случае радоваться герою особо не из-за чего. Тут больше бы подошли такие глаголы как «ощерился», «оскалился», «осклабился». Но переводчик на такие мелочи внимания не обращает. И даже не на такие. Как, например, здесь:

«Голова у него закружилась, а затем Генрих почувствовал, как его вяжут, будто непослушное чучело»

The farmer’s head swam as he felt himself trussed up like a rebellious sow

Простите, что? Оксюмороны ещё не закончились? Какое чучело? И зачем его вязать? Откуда оно вообще взялось? Не знаю, что имел в виду переводчик, но у автора здесь волне понятный, традиционный образ: как брыкающуюся, упирающуюся свинью. Причём, образ хорош ещё и своей недосказанностью – всем и так ясно, что дальше сделают с этой свиньёй. Примерно то же, что сделал с этим образом переводчик. А редактор, видимо, ему помогал. Вдвоём сподручней.

И напоследок ещё одна фраза, которая могла бы кого-то из них насторожить:

«Манфрид бросил несколько углей из очага в солому на кровати, и крики девочек слились, когда всю постель охватил огонь».

Manfried had shifted some of the coals onto the straw bed, the cries of the little girls amplifying as the whole cot ignited.

Странно, вроде бы раньше было сказано, что крестьянин зажиточный. Что ж он тогда любимых дочерей на соломе спать заставляет? Такой скупердяй? Хотя, что мы с вами знаем об условном средневековье? Может, у них так принято. А может… Вот почему-то я задаю себе этот вопрос, а переводчик – нет. А взял бы да и заглянул в словарь. И увидел бы, что straw bed – это соломенный тюфяк. И опять никаких загадок, никаких противоречий. Скучно. Но я бы лучше поскучал.

А пока приходится признать, что и этот перевод – тоже не кандидат. Еще больше не кандидат.

Джеральд Бром «Крампус, Повелитель Йоля». Перевод Екатерины Ильиной

Очень жалостливый текст. Во всяком случае, в начале. Это, наверное, его главная отличительная черта. Безжалостно жалостливый. Бьёт и бьёт. Герой уж такой нищеброд, что не может купить дочке куклу на день рождения. Потому что осталась у него только машина и гитара. Вот он и страдает. А потом достаёт из бардачка машины короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра (в исправном состоянии) и пытается самоубиться. Но не может. Потому что неудачник и нищеброд. Я специально посмотрел объявления о продажах Colt Detective Special – от 700 до 4500 долларов. Да, на куклу не хватит.

Кстати, о машине. Описывая ее, переводчик упорно повторяет слово кузов. Нет, строго говоря, всё, что не двигатель и не рама – это кузов, однако есть нюансы:

«У него в кузове даже лежала скатка с одеялом»

He kept a bedroll in the camper

Вообще-то camper – это жилой автофугон, дом на колесах, дом-автоприцеп. То есть, жить в нём можно, хотя и не всем нравится. А bedroll… да, формально – это скатка, но в быту так всё чаще называют спальные мешки. Но скатка – это же атрибут неприкаянного бродяги, а спальный мешок – волне благополучного туриста. В портрет сироты скатка вписывается лучше. Впрочем, как раз здесь никаких претензий к переводчику нет, здесь она старательно подыгрывает автору и в чём-то даже молодец.

Но не во всём.

Возьмём вот эту фразу.

«Милли была владелицей Кингз-Касла, и, смотрите-ка, она опять выставила свой пластиковый вертеп между подъездной дорожкой и помойкой».

Millie owned the King’s Kastle and once again she’d set up her plastic nativity scene between her drive and the garbage bin.

Не будем обсуждать разные ли вещи помойка и помойный бак. Меня здесь больше интересует оборот «смотрите-ка». Смотрим, и видим, что никакого «смотрите-ка» в оригинале не было. Это, конечно, вкусовщина, но не люблю я такой ничем не спровоцированный и ничего не дающий оживляж.

Ну, хорошо, смотрим дальше:

«Иосиф упал, внутри у Марии не горела лампочка, но малютка Иисус сиял изнутри во все двести вольт (по догадке Джесса), имея при этом довольно радиоактивный вид».

Joseph had fallen over and Mary’s bulb was out, but the little baby Jesus glowed from within with what Jesse guessed to be a two-hundred-watt bulb, making the infant seem radioactive.

Смотрим не на лампочку, о мощности которой герой почему-то гадает, хотя, если уж его вообще интересует, сколько там ватт, то он должен определять это на глаз. Нет, мы смотрим на однокоренные слова, которых в оригинале опять же не было, и без которых в переводе тоже волне можно было бы обойтись. Как и вот в этом случае:

«А человек, который проводит Рождество в одиночестве, в этом мире один, как перст, это каждому ясно».

and a man who spends Christmas by himself was indeed a man alone in the world.

И так-то не слишком оригинальная мысль, но в переводе доведена, при непосредственной помощи однокоренных слов, до вершин банальности.

А вот еще миленькая фраза:

«Ему не хотелось опять сидеть на жеваном, старом в полосочку, матрасе и пялиться в обшитую дешевыми деревянными панелями стенку».

Didn’t want to sit on his lumpy, blue-tick mattress and stare at the cheap wood paneling.

Матрасы обычно и в самом деле бывают в полосочку, это переводчик верно подметила. Только в оригинале говорится о том, что он был из голубого тика. Кто не знал (как, например, я), это ткань такая.

Но если честно, это всё были мелкие придирки, которые мог бы исправить… чуть не сказал «редактор», но редактор – это мифическое существо, поэтому лучше исправлять самостоятельно. Хотя кто-нибудь всё равно должен был на эти недочёты указать. Или хотя бы на этот:

«Джесс проверил барабан, убедился, что в каждом гнезде сидит по пуле»

He checked the cylinder, making sure there was a bullet seated in the chamber,

Хорошо, я не буду спрашивать, где переводчик увидела each, то есть «каждый», или где она высмотрела буковку s в конце слова bullet. Мне просто интересно, зачем герою все пули, если он собирался застрелиться только один раз и долго рассуждал, как это правильно сделать, чтобы случайно не выжить. Что-то такое предполагал? Или он у нас серийный самоубийца?

Не знаю, может быть, мне настолько не понравилась сама книга, что я стал придираться и к переводу, но и одного последнего примера достаточно, чтобы сказать, что и это, увы, тоже не претендент.

Наверное, сильнее, чем эта, мне не понравилась только следующая книга:

Ева Ибботсон «Агентство “Фантом в каждый дом”». Перевод Надежды Сечкиной

Возможно, это какой-то чрезвычайно тонкий английский юмор, или сатира на английского обывателя, но лично я не нахожу ничего весёлого в истории, начинающейся с того, что во время Второй мировой в дом героев попала бомба, и они превратились в привидения. Причём рассказана эта история простейшим, почти детским языком, хотя вряд ли рассчитана на детей. И поначалу даже трудно представить, что в таком простеньком тексте можно что-то перевести не так. Но можно.

Возьмём вот эту фразу:

«Собираясь в убежище, Бабуля, как всегда, надела свою лучшую шляпку, которую украшала закреплённая двойным узлом гроздь вишен».

Grandma always wore her best hat to the shelter, the one with the bunch of cherries trimmed with lover’s knots.

Вот удивительно мне, как это можно не заметить, или заметить, но не отреагировать. Да, технически lover’s knots – это разновидность двойного узла, но неужели само название ничего переводчику не сказало: узел любви. Это давно уже не узел, а символ – цветные шнурочки, повязываемые где ни попадя. И в данном случае trimmed with следует, скорее, понимать как «украшенный», чем как-либо иначе. То есть, именно этот узел украшает шляпку сварливой Бабули. Красивая деталь, напрочь вычеркнутая из перевода.    

Следующий пример:

«На голове у её мужа была металлическая каска, к которой он прицепил ветки с листьями, маскируясь под зелёный куст. Выше пояса мистер Уилкинсон выглядел как солдат, однако нижняя часть наряда выдавала в нём дантиста».

The top half of her husband was dressed like a soldier in a tin hat which he had draped with leaves so as to make him look like a bush, but the bottom half was dressed like a dentist.

Разумеется, это шутка, но всё равно не могу не спросить (вдруг я чего-то не знаю): как нижняя часть костюма может выдать в человеке дантиста? Да, в оригинале сказано почти то же: в верхней части он был одет как солдат, а в нижней – как дантист. Но разница есть.

Третий фрагмент получился большим, но иначе не понять, в чём проблема:

«Как-то раз во время утренней воздушной прогулки над окрестными полями Уилкинсоны заметили внизу что-то белое. Светлый комочек лежал в траве, скрытый зарослями кустарника.

– Поглядите, кажется, там призрак овечки! – воскликнула миссис Уилкинсон.

Опустившись на землю, они увидели, что белый комочек – призрак не овечки, а маленькой девочки».

They were out for an early morning glide in the fields near their house when they saw a white shape lying in the grass, under the shelter of a hedge.

‘Goodness, do you think it’s a passed-on sheep?’ asked Mrs Wilkinson.

But when they got closer they saw that it was not the ghost of a sheep that lay there. It was the ghost of a little girl.

И снова не удержусь от вопроса: в каком месте сказано, что это была воздушная прогулка? Конечно же, glide можно перевести как «парение», и таки да, судя по мультфильмам, призраки могут летать, но тогда следовало бы добавить above, или up, или, может быть, atop, но в оригинале сказано in the fields – в полях. То есть они не парили, а просто скользили над поверхностью и, соответственно, приблизились, а не опустились. Но в голове у переводчика возникла другая картина, и никакие детали оригинала не помешали ей перекочевать в перевод.

И разумеется, такая самодеятельность тоже вряд ли заслуживает поощрения призами. Не претендент.

Николас Имс «Короли жути». Перевод Александры Питчер.

Старое доброе фэнтези. Незамысловатое, но с фишечкой, позаимствованной, похоже, у Буллингтона-Маршалла, когда герои былых времен, подозрительно напоминающие постаревших рок-звёзд, черед пару десятков лет возвращаются в большую игру. Есть в этом сюжетном ходе один неприятный момент: когда бойцы начинают вспоминать минувшие дни, а переводчик не в курсе, о чём вообще речь, да и подсмотреть негде, но переводить как-то надо. А подробности этих восстановленных по обрывочным фразам событий могут всплыть страниц через сто, или вообще в следующем томе, когда ничего уже невозможно исправить. Но это еще когда будет. А то, что я прочитал, в целом переведено живенько, задорно. Даже чересчур.

Вопросы к переводчику начинаются прямо с первой же фразы:

«Если смотреть только на тень, можно было подумать, что Клэй Купер – настоящий громила. Да он и был покрупнее многих:»

You’d have guessed from the size of his shadow that Clay Cooper was a bigger man than he was. He was certainly bigger than most,

Вроде бы ничего страшного. Просто произвольно смещены акценты фразы. В оригинале по тени можно было решить, что Клэй больше, чем он есть на самом деле. А он и так был покрупней многих. То есть, он и так-то был громилой, а тень как бы намекала на то, что он, в каком-то смысле, покрупней других громил. Опять намёк на некие давно произошедшие события. Но это сейчас не важно. Важно, что переводчик сразу начинает перекраивать текст под себя, строить фразы так, как ей удобней.

Хотя нет, я тороплюсь с выводами. Может, это всё-таки случайность. Подождём, что будет дальше. Дальше наступает во втором абзаце:

«обменивался кивками и скупыми улыбками с такими же трудягами, что торопились попасть домой засветло».

sharing smiles and nods with those hustling home before dark.

Здесь откуда-то появляется слово «трудяги», которого я в упор не вижу в первоисточнике. Мы этого пока не знаем, но вообще-то Клэй служит в городской страже, так что назвать его трудягой можно только в шутку. А это значит, что переводчик уже начинает шутить за автора. Тенденция, однако. Но мы всё ещё ждём. И читаем следующее предложение:

«Под зеленым плащом стражника скрывалась потертая кожанка, а на перевязи висел старый меч в обшарпанных ножнах».

He wore a Watchmen`s green tabard over a shabby leather jerkin, and a weathered sword in a rough old scabbard on his hip

Хорошо, конечно, что не косуха, жаль только что на перевязи висел не маузер. На самом деле jerkin – это колет, или, по-простому, жилет без рукавов, кожаная безрукавка. Но кожанка красивей, и кому какое дело, что это слово не вписывается в окружающий мир. Я переводчик, я так вижу.

И это уже закономерность. Чистейший пример того, о чём я говорил во вступительной речи. Когда оригинал – не догма, а сырьё для собственного творчества переводчика, рано или поздно он (она) договорится до интересных вещей. И чтобы закрепить этот вывод, потерпим до второй страницы. И встретим так вот такой фрагмент:

«Жуткая орда наголову разбила двадцатитысячное войско Кастийской республики, подкрепленное несколькими сотнями наемных банд. Уцелевшие бойцы отступили к городу Кастия, где попали в осаду и теперь страдали от голода и хворей, а враги пировали среди трупов на подступах к крепостным стенам».

A Republic army of twenty thousand, bolstered by several hundred mercenary bands, had been slaughtered by a Heartwyld Horde. Those few who’d survived had retreated to the city of Castia and were now under siege, forced to endure sickness and starvation while the enemy gorged themselves on the dead outside their walls.

Пока ещё непонятно, что здесь не так, просто невольно приходит в голову, что пировать среди трупов во время долгой осады – не самая лучшая идея. Так ведь можно и от хворей пострадать. На всякий случай заглядываем в словарь и видим, что gorge oneself on something – это объедаться чем-то. А этим чем-то могут быть по контексту только трупы. Вот оно, оказывается, как! Трупами они объедаются, потому что это Жуткая орда, пришедшая из Пущедичья, где водится много диких… ну, в общем, каннибалов. То есть, в каком-то смысле, они действительно пируют, но не СРЕДИ трупов. Кому как, а мне разница кажется принципиальной.

Думаю, сказано достаточно. Опять не претендент.

А мы переходим к следующему номинанту:

Мэтт Рафф «Злые обезьяны». Перевод Марии Акимовой

Не то, чтобы очень сложный текст, но, по меньшей мере, необычный, почти целиком построенный на диалоге двух персонажей, или на иллюзии диалога, поскольку в этой книге всё иллюзия. И надо признать, что разговаривают персонажи вполне по-человечески, в чём, несомненно, есть заслуга и переводчика. Но, как вы уже, наверное, догадываетесь, заслугами дело не ограничивается.

И опять неприятности начинаются с первой же фразы:

«Такую комнату мог бы вообразить драматург, утративший вдохновение: белые стены, белый потолок, белый пол».

It’s a room an uninspired playwright might conjure while staring at a blank page: White walls. White ceiling. White floor.

Половина смысла улетела в трубу, ибо в пропущенной переводчиком по непонятной причине части фразы объяснялось, почему лишенный воображения сценарист мог придумать именно такую белую комнату – да потому что он смотрел на чистый лист бумаги. Это важно, чёрт возьми! Даже если переводчик имеет право что-то пропустить, то не такие значимые моменты.

Довольно скоро появляется следующий пропуск:

«— У меня сейчас нет никаких дел.

— Нет, в смысле, история на самом деле длинная. За утро я, наверное, смогла бы дать вам пролог, а чтобы добраться до конца, понадобится несколько дней».

“I don’t have anywhere else I have to be this morning.”

No, I mean it’s a long story. This morning I could maybe give you the prologue; to get through the whole thing would take days.”

И опять пропущенный фрагмент был важен, потому что связывал реплики персонажей. Один говорит: мне не нужно никуда больше идти сегодня утром. А другая отвечает: сегодня утром я смогу вам рассказать только пролог истории. Может быть, здесь смысл и не пострадал, но всё равно возникает вопрос: а зачем было это пропускать?

Кроме таких необъяснимых пропусков, встречаются в переводе и фактические ошибки. Здесь, например:

«Лас-Вегас, тюрьма Кларк Каунти. Крыло для психов».

“Las Vegas, Clark County Detention Center. The nut wing.”

Мне, право, неловко, но вообще-то здесь сказано: Центр предварительного заключения округа Кларк. На развитие сюжета этот факт не влияет, но вижу причин переводить неправильно.

Или вот здесь:

«Что он и делал – пас котов – в тот день, когда нашу марихуановую грядку разорили».

That’s what he was doing, herding cats, the day our marijuana patch got raided.

Да никто её не разорял, просто устроили возле нее засаду. Это, конечно, громко сказано. Просто полицейский дождался, когда героиня придёт на свою делянку. Но разорили грядку, видимо, уже потом, на законных основаниях. Хотя, возможно, и в тот же день.

И ещё два примера, которые по отдельности вряд ли бросились бы в глаза, но в обоих переводчик использовала одно и то же слово «отпустить», и оба раза – не совсем по делу:

Первый:

«В другой раз меня поймали на краже в музыкальном магазине, а когда отпустили, библиотека, в которой я оставила Фила, уже закрывалась».

Then this other time, I got caught shoplifting at a record store, and by the time I talked my way out of it, the library where I’d left Phil was closing.

Второй:

«но он все еще считал, что мне нужно преподать урок, так что если бы мать слегка меня потрепала, он бы ее отпустил».

but he still needed me to learn a lesson, so if my mother had just smacked me around a little he would have let it go.

Вроде бы всё и правильно, но в первом случае героиня говорит, что это она сама как-то выкрутилась, грубо говоря, отболталась. А во втором, полицейский просто оставил бы все как есть, не стал бы вмешиваться. То есть, оба раза переводчик слегка упрощает ситуацию. А это уже опять тенденция.

Мне бы очень хотелось сказать, что этот перевод заслуживает премии, потому что переводчик – мой большой друг. Но нет, тоже не претендент.

И последний номинант:

Ханья Янагихара «Люди среди деревьев» Перевод Виктора Сонькина.

Размеренный, немного отстранённый, лишённый сильных эмоций текст. Справиться с его переводом не так уж и трудно. Однако и здесь без шероховатостей не обошлось.

Первый фрагмент:

«в 1968 году он усыновил первого ребенка из числа 43 уроженцев этой страны».

and in 1968 he adopted the first of what were to be 43 children from the country

Конечно, в нынешних газетных и теленовостях можно услышать и не такое, и даже оригинал звучит слегка коряво, но всё-таки желательно было сказать по-русски. Честно говоря, я и сам не сразу сформулировал более или менее удобоваримый вариант, зациклившись на глаголе «усыновить» и его производных. Но можно было, к примеру, сказать так: он усыновил первого из 43 своих приёмных детей, уроженцев этой страны. По крайней мере, тогда бы никто не подумал, что в этой стране всего 43 уроженца.

Идем дальше:

«и я, разумеется, рассчитываю, что ему будет предоставлена терапия и помощь, в которой он нуждается».

and I fervently hope that he will be able to get the treatment and help he needs.

Вообще-то в оригинале сказано: искренне надеюсь. Другая интонация, другой смысл.

Следующая фраза:

«но его труды уже перевернули медицинское сообщество»

but already his work had revolutionized the medical community

Сожалею, но перевернуть можно представления, взгляды. А сообщество можно всколыхнуть или взбудоражить. В русском языке так, независимо от того, что сказано в первоисточнике.

Следующее высказывание:

«Но когда такой ритм внезапно ломается, это не просто настораживает – это выбивает из колеи».

But when such a rhythm is suddenly interrupted, it is worse than unsettling, it is unmooring.

Мне представляется, что именно unsettling правильнее было бы перевести как «выбивает из колеи», а слово unmooring должно обозначать еще более сильное воздействие. Допустим, лишает якоря, или, если не углубляться в морскую тематику, лишает опоры. Хотя смысл, конечно, сильно не изменится.

А вот здесь изменится:

«В этот момент я осознал всю глубину людского вероломства и лицемерия».

I was reminded then of how disloyal and duplicitous most people are.

Ну ведь нет же, не осознал и не в этот момент! Это всего лишь напомнило ему о том, как ненадежны и двуличны, в большинстве своем, люди. В очередной раз не понимаю, зачем было изменять авторский текст и в вставлять в него, уж извините, пафосную штампованую банальщину.

В целом же можно сказать, что этот перевод выполнен аккуратнее других, но всё же не настолько, чтобы с чистой совестью заявить, что жюри вручило премию не тому, кому следовало. Не вижу среди рассмотренных ни одного перевода, который был бы заметно лучше работы Владимира Беленковича, возможно, излишне сурово мной раскритикованной. Хотя ни от одного своего слова я не откажусь (кроме уже исправленных). Все представленные переводы требуют серьёзной доработки, если вообще не переработки. Вот что действительно грустно.

Ах да, чуть не забыл, у нас же есть ещё один лауреат – в номинации «Выбор читателей». Странный приз, который может получить перевод, даже не вошедший в короткий список. Но мы уже вроде бы договорились обсуждать не решения жюри, а только сами тексты. Так давайте попробуем разобраться, почему этот перевод победил только в читательском голосовании, а не основном конкурсе.

Эми Хармон «Птица и меч». Перевод Елены Фельдман.

Незамысловатое фэнтези, по уровню сложности приближающееся к адаптированным школьным текстам. Казалось бы, что здесь может быть трудного? Но если трудностей в тексте нет, это еще не гарантия от того, что переводчик сам их себе создаст, чтобы потом преодолевать. В нашем случае этот процесс начался уже со второго абзаца:

«Ларк, “жаворонок” на местном наречии. Имя вспыхнуло у меня в сознании, едва я ее увидела, и я приняла его как подарок, со спокойной душой доверившись Отцу Всех Слов».

She was my little lark. The name had entered my mind the moment I laid eyes on her, and I accepted it, acknowledging it from the Father of all Words, trusting the name was meant to be.

Неловкий, во всех, отношениях, ход. Притягивающий излишнее внимание к фразе, которой в оригинале вообще не было, и вызывающий совершенно не нужные для понимания текста вопросы: на каком тогда наречии говорит рассказчик, если не на местном, почему это местное наречие чужого для нас мира так подозрительно напоминает английский, и так далее.

Нет, я, конечно, понимаю, что здесь смутило переводчика. Героиню зовут Жаворонком, но героиня у нас – она, а жаворонок, по странному стечению обстоятельств – он. Ну вот такой уж у нас гендерно-озабоченный язык, что даже нож и вилка имеют свой определенный пол, причём разный. Оттого и Багира из «Маугли» в русском переводе она, и Сова из Винни-Пуха – тоже. С другой стороны посмел же кто-то назвать Эдит Пиаф «маленьким воробьём», и прижилось. А потом ещё была «Королёк – птичка певчая», и тоже ничего, прокатило. А уж то, что Росомаха – это он, юное поколение вообще никак не беспокоит.

Ну да ладно, не нравится Жаворонок – назови как-нибудь иначе. Вряд ли это настолько точная аналогия, что никакая другая птичка не подойдёт. Что мы, собственно, знаем о жаворонках? Что они маленькие, не так чтобы очень взрачные и поют. Видимо, по утрам. Вот и назови героиню какой-нибудь Синичкой, Гаечкой, Пеночкой. Или вот, к примеру, Зарянкой. По-моему, как раз в тему – зарянка, заря, утро. И красиво. И короче, чем Жаворонок.

Самое смешное, что по грамматическим признакам имя Ларк тоже получается мужским. И использовать его по отношению к женщине ничуть не ловчее, чем слово жаворонок, или, к примеру, переводчик.

В общем, элементарная задача, для решения которой не требуется изобретать велосипед, тем более такой неудобный. К тому же, в свою очередь создающий непредвиденные препятствия. Вроде вот такого:

«– О! Эта любит танцевать. – И Ларк указала на комковатую фигурку слева от себя. – Эта любит высоту…

– Совсем как одна моя знакомая девочка, – перебила я с легкой усмешкой».

“This one loves to dance. ” She pointed at the lumpy doll to her left. “And this one loves to climb—”

“Like a certain little lark I know,” I interrupted tenderly.

Я даже не буду спрашивать, почему в переводе сказано «любит высоту», когда в оригинале написано «забраться повыше», и почему «перебила с усмешкой», а не «ласково». Понятно, что все силы переводчика были направлены на борьбу с ею же самой созданной проблемой – как обойти сравнение героини с жаворонком. Хотя снова не совсем понятно, почему бы и не сравнить – все ведь и так знают, что Ларк — это жаворонок. В крайнем случае, можно и просто птичкой назвать, как, собственно, дальше в книге не раз и случается. Как говорится, удивительное рядом.    

Не знаю, возможно, я выбрал на этот раз излишне игривую интонацию, но, честное слово, материал провоцирует. Большая часть неудачных переводческих решений здесь не столько даже ошибочные, сколько странные, беспричинные. Возьмём, к примеру, вот это:

«Рядом с огромным жеребцом она казалась детенышем фэйри. Принц соскользнул со своей живой горы и протянул Ларк раскрытую в приветствии ладонь, представляя ее своему коню.

She looked like a fairy child next to the enormous animal, and the prince slid down from his mount and extended his hand to her in greeting, introducing her to his horse».

Да, действительно, в английском языке слово mount означает одновременно и гору, и оседланную лошадь. Непонятно только, зачем переводчику понадобилось этот факт обыгрывать. В оригинале эта многозначность никакого каламбура не вызывает. Да и русскоязычный читатель может оценить игру смыслов только в том случае, если на руках у него есть оригинал и сам он понимает по-английски. Остаётся только предположить, что переводчику не хватило синонимов к слову конь. Но даже если не подходит лошадь (ага, всё по той же гендерной причине), то ведь есть еще скакун, или, допустим, вороной (в переводе сказано «чёрный» жеребец, ну да ладно, не будем придираться). В общем, внятного объяснения у меня опять нет.

Как и вот здесь:

«– Магия! – прошипели солдаты короля, и хрупкое равновесие момента было нарушено.

“Magic!” the king’s soldiers hissed, and suddenly the spell was broken».

Вообще-то в оригинале говорится просто про заклинание, или чары, без всяких поэтических изысков. Они могли быть относительно уместны только в том случае, если про равновесие уже что-то говорилось ранее. Но нет, я проверил — это какое-то внезапное переводческое озарение.

Зато там, где сам автор предлагает поэтический образ, переводчик его не подхватывает.

«Моя сила иссякала, как и кровь, медленно заливающая булыжники двора».

My power to tell was spilling out onto the cobblestones.   

То есть, не то чтобы совсем не подхватывает, но начинает разжевывать для читателя: дескать, мы с вами, конечно же, понимаем, что сила слова не может пролиться на брусчатку, но, видите ли, в чем дело, героиня ранена, истекает кровью и вместе с кровью теряет магические способности. Спасибо, теперь всё ясно.

Впрочем, такая чрезмерная забота о читателях – это как раз типичная черта переводчиков. И не самое страшное преступление. Есть вещи и пострашнее.

Я уже дочитал пролог и решил, что собрал достаточно материала, как вдруг зацепился за эпиграф к первой главе и понял, что разговор ещё не закончен. Эпиграф был такой:

«В начале было Слово,

и Слово было с Богом,

и Слово было Богом».

Увы, но нет, не так. Слово было У Бога. Не С, не ПРИ, а У. Тут уже ничего не поделаешь, да и не нужно ничего делать. Неточное цитирование – вообще грех, а уж неточное цитирование Святого писания, чуть ли не самого известного евангельского изречения… У меня нет слов. Наверное, я не бог.

Нет, ну в самом деле, мне и в голову не могло прийти, что такие вещи необходимо объяснять. Не нужно заново переводить то, для чего уже существует канонический перевод. Да, есть одно исключение – когда цитата уже искажена в оригинале. Но здесь-то ничего такого нет – тоже перевод и тоже канонический:

In the beginning was the Word, and the Word was with God, and the Word was God.

Да, тут именно так и написано «Слово было с Богом», но что поделать, если англичане когда-то перевели священный текст так, а мы иначе. Это точно не повод, чтобы редактировать Библию. Кстати, о редактировании. Ну, ладно, переводчик немного заработалась, бывает. Но почему никто из тех, через чьи руки перевод потом прошёл, не заметил в этом эпиграфе ничего странного? Куда, в конце-то концов, смотрел Верстальщик? Риторический вопрос, который мне ещё не раз придётся задавать в ходе разбора полётов.

Неудивительно, что после этого я решил прочитать и первую главу, благо она небольшая. И тут оказалось, что все предыдущие недоразумения были невинными цветочками, из которых, впрочем, выросли ягодки. Проявились некоторые закономерности.

К примеру, после искаженной цитаты из Иоанна, уже не таким внезапным выглядит следующее несоответствие с оригиналом:

«Словами он создал свет и тьму, воздух и воду, цветы и деревья, животных и птиц, а затем, замыслив двух сыновей и двух дочерей, вылепил их тела из глины и вдохнул в них жизнь».

With words He created light and dark, water and air, plants and trees, birds and beasts, and from the dust and the dirt of those worlds, He created children, two sons and two daughters, forming them in his image and breathing life into their bodies of clay.

Пропускать без видимой причины какой-либо оборот вообще не очень хорошо, но во фразе, явно подражающей первой главе Книги бытия, просто недопустимо не обратить внимания на слова in his image, то есть «по образу своему», даже если о подобии здесь ничего и не сказано. Да и другой оборот from the dust and the dirt of those worlds – «из пыли и грязи этого мира» тоже никак нельзя назвать малозначащим.

А после отсебятины с хрупким равновесием момента уже не так неожиданно следующая самодеятельность переводчика:

«Первой дочери досталось слово «прясть», а с ним дар превращения любой вещи в золото. Траву, листву, даже прядь собственных волос могла озолотить она с помощью своей волшебной прялки».

One daughter was given the word spin, for she could spin all manner of things into gold. The grass, the leaves, a strand of her hair.

Довольно странный дар, учитывая то, что остальным своим детям Бог даровал вполне разумные способности: оборачиваться в зверей и птиц, предсказывать будущее и лечить людей. Но здесь вины переводчика нет – это у автора в голове такие тараканы. Вина переводчика в другом. Откуда взялась эта «волшебная прялка», которой в оригинале нет? Я, конечно, могу ошибаться, и где-нибудь дальше по тексту эта волшебная прялка всплывёт…

А я таки могу ошибаться, и кое-что уже всплывало. Прошу прощения за это лирическое отступление, но всё-таки расскажу, ибо случай интересный и поучительный. Была ещё в прологе такая фраза:   

«Однако это было до того, как он на моих глазах отрубил руки старухе, пойманной на превращении пшеничных колосьев в золотые ленты».

That was before I saw him cut off the hands of an old woman caught spinning wheat into long ribbons of gold.

И у меня в голове сразу зажглась сигнальная лампочка: старуха сплетает колоски в золотистые венки – так это же так называемый залом, колдовской способ порчи урожая! Об этом в любой книге о ведьмах можно прочитать. И стало быть, никакого превращения, никакого золота там нет. Обычные ведьмовские пакости, за которые и в самом деле можно руки-то поотрубать. Оказалось, нет. Здесь перевод абсолютно правильный.

У меня даже мелькнула мысль, что это такая тонкая авторская уловка – навести читателя на ложный след, а в следующей главе открыть правду. Однако всё же сомневаюсь – слишком изощренно для автора, по воле которого Бог раздаёт своим детям такие странные подарки.

Ну так вот, вернёмся к подаркам. Получается, что другим детям он подарил только слово, а этой дочери ещё волшебный гаджет. Не очень логично, особенно, если не забывать, что в оригинале об этой прялке ничего не сказано. И зачем вообще отрубать кому-то руки, если всё дело в прялке?

А главное то, что это не единственная логическая нестыковка в просмотренном фрагменте перевода. Буквально в следующем абзаце читаем:

«Зачастую трава была нужнее золота. Люди, обуреваемые страстями, превосходили в жестокости животных. Надежда на счастливый случай выглядела соблазнительнее твердого знания, а вечная жизнь не имела смысла без любви».

Often-times, grass was more useful than gold. Man was more desirable than a beast. Chance was more seductive than knowledge, and eternal life was completely meaningless without love.

Тут вот в чём закавыка: слово desirable означает скорее «желанный», «подходящий», «востребованный», чем обуреваемый страстями. А про жестокость в оригинале и вовсе ничего не сказано. Да и по смыслу это не вяжется с соседними фразами, в которых говорится о малой полезности подарков Бога для его детей. Если бы переводчик вдумчиво перечитывала то, что перевела, то наверняка и сама бы заметила сбой в логике.

И не только здесь, а ещё и, например, в этой фразе:

«Рассказчица, осознав, что предвидела все это, поклялась никогда больше не произносить ни слова. А оставшийся в одиночестве Целитель погиб от разбитого сердца, которое не в силах был излечить».

The Teller, realizing she’d predicted it all, swore to never speak again, and The Healer, alone without them, died of a broken heart he refused to heal.

Дело не в том, что Рассказчица предвидела, а в том, что она предсказала. А чуть ранее было сказано, что ее предсказания обладали свойством влиять на будущее. Вот она и осознала свою вину в случившемся. Иначе нет никакого смысла в клятве не произносить слова. Мысленно предвидеть ещё какую-нибудь беду это ей никак не помешает. Да и Целитель погиб не потому, что не мог себя вылечить, а потому что не хотел, отказывался. Казалось бы, мелочь – всего лишь неточный выбор слова, но он полностью переворачивает смысл фразы, мотивы поступков героев. И опять же нарушает логику.

На этом, пожалуй, закончим. В этот раз какие-то выводы сделать трудней, чем в прошлый. Случай тяжёлый, симптомы множественные и разнообразные. Хотелось бы всё списать на неопытность переводчика, но нет, это далеко не дебютная книга Елены Фельдман. И в общем-то этот опыт заметен и по гладкости слога, и по выверенному построению фраз. Понятно, чем этот перевод мог вызвать столь бурные симпатии читателей. Но не менее очевидно и то, почему эксперты не отобрали его в короткий список премии.

А в следующий раз (или, может быть, за два следующих раза) мы быстренько пробежимся по другим прошлогодним номинантам, и пора уже переходить к новому сезону.

Скажу честно, я очень обрадовался, когда узнал о премии «Вавилонская рыбка». Наконец-то кто-то догадался отметить нелегкий труд переводчика. Давно пора, даёшь, ура.

И так я радовался до тех пор, пока не ознакомился с текстами-номинантами и победителем. Оказалось, что радоваться особо нечему. Переводы настолько далеки от идеала, что промолчать об этом невозможно. Но и говорить то же неловко, ибо ругать коллег у нас не принято. И я долго не мог на это решиться. А зря.

Потому что, если все будут молчать, откуда переводчики узнают о своих огрехах? Если бы знали, то давно бы исправили. А раз не узнают, то и на следующий год повторится то же самое. Собственно, уже повторяется, но об этом позже. Для начала поговорим о прошлогодних номинантах.

При разборе ограничимся первыми двадцатью тысячами знаков каждого (или не каждого, как получится) текста. Сличать романы с оригиналом целиком – никакой жизни не хватит. А двадцать тысяч знаков – вполне показательная выборка. На ней можно выловить не только отдельные ошибки, но и тенденции, общие недостатки. Почему именно первые двадцать? Потому что ошибки в середине книги можно ещё как-то объяснить усталостью, приближением дэдлайна и так далее. Да и читатель, втянувшись, обычно уже не обращает внимания на всякие мелочи. Но первые страницы – это визитная карточка переводчика, здесь он просто обязан показать товар лицом. А если не сумел, то какие могут быть основания думать, что дальше пойдёт лучше? И где гарантия, что дальше не пойдут уже не мелочи?

На этом вступительная часть заканчивается. Переходим к разбору. Бить буду сильно, но аргументированно. И начнём, пожалуй, с победителя. Победитель, как известно, получает всё, стало быть, и подзатыльники тоже.

Итак,

Кэтрин Морган Валенте «Бессмертный». Перевод Владимира Беленковича.

Сам оригинал сказочно хорош. Сказочно, потому что это во многих отношениях и есть сказка, с характерными для нее интонацией, ритмом, троекратными повторами событий и диалогов, с атмосферой тайны. А хорош – ну, просто потому что хорош. В первую очередь – яркими, сложными образами. Вот о них-то, в основном, и будем говорить.

Но сначала должен отдать переводчику должное – со сказочностью он правился неплохо. Ритм, интонация, атмосфера – всё передано как нужно. А вот с образами – прямо беда. Не только у этого переводчика, как мы позже убедимся. Но беда.

Да, вникать в каждый образ – это сложная задача, требующая несопоставимо больше душевных затрат, чем необходимо для перевода обычного текста. Но иначе нельзя, тем более в такой книге, где всё построено на образах. К тому же, в рассматриваемом нами случае у переводчика был хороший помощник – то самое троекратное повторение, раз за разом возвращающее его туда, где он, возможно, совершил ошибку. Дальше нужно только признать: да, это была ошибка. И исправить её. Увы, если такое и случалось, то далеко не каждый раз.

Ну а теперь переходим к разбору. В нашем случае будет удобней и наглядней приводить эти повторяющиеся элементы одним блоком. И вот первый блок:

«а ее сестра Ольга к тому времени уже выросла высокой и прекрасной девушкой с золотистыми волосами, перевязанными сзади, как осенний сноп сена».  

«Ее сестра Татьяна была девушкой хитрой и рыжей, как лисица, с серыми глазами, от которых не могла укрыться ни одна сто́ящая вещь».

И вот как это выглядело в оригинале:

and her sister Olga was tall as she was fair, her golden hair clapped back like a hay-roll in autumn

and her sister Tatiana was sly and ruddy as a fox, her sharp grey eyes clapping upon every fascinating thing.

На первый взгляд, всё в полном порядке: золотистые волосы, перевязанные сзади, как сноп сена. И, соответственно, хитрая и рыжая, как лисица. Разве не именно так сказано в оригинале? Да, так, но не совсем. Нетрудно заметить, что во второй фразе автор не просто рисует несколькими штрихами портрет девушки, но и даёт такое же сжатое описание характера. А в первой, построенной в точности так же, ничего похожего нет. Или всё-таки есть? Что мы могли в ней не заметить?

А не заметили мы глагол clapped, который, чаще всего, означает хлопать. Странно, почему автор не выбрал более подходящий глагол? Например, tied или gathered. У хорошего автора ничего не бывает просто так. Каждое слово имеет какой-то дополнительный смысл, оттенок. И дополнение in autum тоже. Для чего оно нужно? Чем осенний стог сена отличается от летнего? Тем, что осенью нужно торопиться, собрать сено, пока не наступила непогода. А когда она наступит, то намочит собранный стог дождем, растреплет ветром. Кажется, картинка начинает вырисовываться. Самое время вернуться к дополнительным значениям глагола clap. А он, помимо всего прочего, означает сделать что-то торопливо, наспех, а ещё упрятать или нахлобучить. Опаньки! Вот у нас уже и нарисовался немного другой портрет девушки – с небрежно или торопливо собранными сзади волосами, красавицы, не слишком внимательно следящей за своей внешностью. Трудно однозначно определить, на какую черту характера намекает эта деталь. То ли она ленивая, то ли мечтательная, погружённая в себя. Скорее, второе, поскольку других намёков на отрицательные черты характера здесь вроде бы нет.

А вот у её сестры есть. Рыжая, хитрая, глазёнки так и рыщут в поисках чего-нибудь стоящего, ценного. Неприятный портрет, правда? Причём, дан он сразу, с первого знакомства. Вообще-то литературные традиции требуют, чтобы отрицательный характер раскрывался постепенно, через слова и поступки, несоответствие между ними и т.д. Почему же здесь автор решила сразу раскрыть карты? Или, может быть, ничего такого она делать и не собиралась. Мы уже видели, что переводчик не до конца разобрался в первом случае. Так, может, и во втором тоже не разобрался?

А может. Здесь бросается в глаза слово fascinating. Основное его значение – очаровательный, увлекательный, вызывающий интерес. Возможно, переводчик это и имел в виду, но выбрал неудачное слово, намекающее на интерес корыстный. А возможно, он просто поддался стереотипу: лиса – рыжая, хитрая. Но дело в том, что есть ещё один стереотип, связанный с лисой, и он тоже нередко встречается в литературе – любопытная. А теперь возвращаемся к дополнительным значениям слова sly. И находим среди них такие: шаловливый, озорной. Опаньки, еще раз! Вместо рыжей, хитрой, жадной стервы у нас появляется рыженькая, проказливая, ищущая развлечений девчушка. А слова-то те же самые!

Ну, хорошо, пока ничего страшного не произошло, разве что появилось некоторое недоверие к переводчику. Которое, между прочим, заставляет еще внимательней приглядываться к тексту в поисках ещё чего-нибудь подозрительного. И, конечно же, оно находится. Целый букет, завёрнутый в три однотипных, повторяющихся фразы:

«– Я пришел за девушкой в окне, – сказал он отрывистым, но приятным голосом. – Я лейтенант Грач из личной гвардии царя. У меня много прекрасных домов с закромами, полными зерна, еще больше тучных полей».

«– Я лейтенант Зуёк из Белой гвардии, – сказал он, поскольку времена уже изменились. – Я пришел за девушкой из окошка. У меня много прекрасных домов с садами, полными плодов, много прекрасных полей, полных червяков».

– Я лейтенант Красной армии Жулан, – сказал он, – ведь мир изменился настолько, что принялся воевать сам с собой, не в силах решить, как он хочет выглядеть…»

А вот соответствующие места из оригинала:

“I have come for the girl in the window,” he said with a clipped, sweet voice. “I am Lieutenant Gratch of the Tsar’s Personal Guard. I have many wonderful houses full of seed, many wonderful fields full of grain.”

“I am Lieutenant Zuyok of the White Guard,” he said, for the face of the world had changed. “I have come for the girl in the window. I have many wonderful houses full of fruits, many wonderful fields full of worms.”   

“I am Lieutenant Zhulan of the Red Army,” he said, for the face of the world had begun to struggle with itself, unable to decide on its features.”  

Начнём с очевидного. Где-то на одном из трёх повторов любой мало-мальски образованный человек неминуемо вспомнит, что лейтенантов не было ни в Красной армии, ни в Белой гвардии, ни в гвардии царской (которая вообще-то императорская, но это уже действительно мелочь). И переводчик, наверное, тоже вспомнил, но по непонятным причинам всё же оставил лейтенантов. Отговорка «так написано в оригинале» здесь не работает. С позиций английского языка все правильно, у них слово lieutenant обозначает и собственно лейтенанта, и поручика, и даже, вероятно, комвзвода. Но для русского читателя, в книге, хоть и фэнтезийной, но основанной на событиях русской истории, это типичная развесистая клюква.

На самом деле задача переводчику досталась нелегкая. С одной стороны, нужно сохранить одинаковое звание для всех троих героев, с другой стороны…. это невозможно. Офицер тоже не подходит – в Красной армии это слово было ругательным и классово чуждым. Честно говоря, не знаю, как здесь лучше поступить. Наверное, следовало отказаться от единообразия, хотя это, конечно, спорное решение. Но переводчик предпочел любому спорному решению заведомо ошибочное.

Вторая моя претензия к этому блоку кому-то может показаться тоже спорной. В оригинале сказано the face of the world had changed, то есть, лицо мира изменилось, а в переводе – мир изменился. Казалось бы, мелочные придирки. Переводчик имеет полное право выбросить какое-то лишнее слово, утяжеляющее фразу, повторяющее только что сказанное и т.д. Только здесь это не лишнее слово, это часть авторского образа, и разбрасываться ими недопустимо. Мало того, текст и на этот раз опять возвращает переводчика к неверно выбранному решению, показывает, что не нужно было ничего менять в оригинале. Появляется слово features, которое естественно вписывается в уже созданный образ – черты лица. И уж конечно лицо мира никак не могло воевать само с собой. Скорее оно начало спорить с собой, не в силах определить свои черты. Но переводчик и здесь отказывается принять авторский образ, а выдумывает свой громоздкий оборот. Было бы зачем.

Ну и, наконец, самый интересный момент – хвастовство женихов. Слова первого жениха звучат довольно странно: дома, полные семян, поля, полные зерна. И переводчик, чувствуя эту странность, начинает подправлять оригинал, объяснять, что там сказано: закрома, полные зерна. Уже не очень хорошо, но ладно, пускай так. Но вот приходит второй жених, и говорит еще более странные вещи: дома у него полны плодов, а поля полны червяков. А переводчик уже привычно меняет дома на сады, полные плодов, а фразу про червяков оставляет без изменений. А теперь, внимание, вопрос: как тут можно не понять, что женихи с птичьими именами, (которые, как уже известно и читателю, и переводчику, на самом деле и есть птицы, обернувшиеся людьми) – как можно не понять, что хвастаются они, исходя из своих, птичьих понятий о том, что такое богатство? А если переводчик всё-таки это понял, то почему ничего не исправил в своём переводе, не убрал эти «человеческие» объяснения?  

И на закуску ещё один пример. На этот раз одиночный:

«писала сестрам домой сложные письма, в которых глаголы ее танцевали квадратом, а падежи расстилались, как столы, накрытые для пира».

and wrote sophisticated letters home to her sisters, in which her verbs danced in square patterns and her datives were laid out like tables set for feasting.   

И опять – на первый взгляд, ничего криминального. Даже авторский образ сохранён. Особенно вторая его часть – про падежи и столы. А вот первая, про танцующие квадратом глаголы, внятной картины не даёт. За женщин отвечать не могу, а подавляющее большинство мужского населения вряд ли представляют, что такое «танцевать квадратом». Но стоит завести в электронный словарь словосочетание square dance, и всё сразу становится понятно, представимо. Кадриль они плясали. И это уже способен представить даже тот, кто кадрилей сроду не плясал. Интуитивно понятный, так сказать, образ.

Вот, собственно, и всё. Не так уж и много претензий, но и взяты они из небольшого фрагмента перевода. Что там творится дальше, вряд ли известно даже самому переводчику. И что самое главное, повторяемость ошибок не даёт возможности назвать их случайными. Очевидно, это уязвимые места переводчика: невнимательное или небрежное отношение к авторским образам и нежелание исправлять неудачные переводческие решения.

Да, ему в каком-то смысле не повезло – оригиналы, с которыми работали другие номинанты, были на порядок проще. Их ошибки не так бросались в глаза – подумаешь, неточно перевёл фразу! А здесь каждый огрех сразу разваливал образ. Работа как у сапёра. Но мне кажется, сложность задачи не оправдывает присуждения премии тому номинанту, который с ней не вполне справился.

Ну да ладно, высокое жюри постановило, не нам с ним спорить. Мы лучше в следующий раз разберём труды конкурентов лауреата.