«В сущности, хорошее произведение искусства даёт материал для обсуждения почти всех взаимных отношений данного типа в обществе. Автор, если он мыслящий поэт, уже сам — сознательно, а чаще бессознательно – принял в соображение всё это. Почему же критик не может раскрыть пред читателем все эти мысли, которые должны были мелькать в голове автора, иногда полусознательно, когда он создавал ту или иную сцену или рисовал такой-то уголок человеческой жизни?»
П. Кропоткин
«Может быть, и наступит пора,
Когда хищник не тронет ягнёнка, -
Но сейчас – твоя мать и сестра
Вся во власти любого подонка…»
Жак Нуар
«Я –то – Гусь, а вот за мной придёт лебедь…»
Ян Гус
«Ich stehe hier und Ich kann nicht anders – Я стою здесь и не могу иначе»
Мартин Лютер
Говорят, что мифы и легенды не только отражают характер, суть народа, но и создают идеал для человека, идеал, далёкий, но всё же достижимый. Так можно сказать о цикле легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, идеалах честности, чести, достоинства и религиозного, даже мистического поиска. То же самое применимо и к легендам об учёном Фаусте, едва ли менее известном, чем древний английский король. Наиболее известен «Фауст» Гёте, но существуют и другие, более ранние (и кровавые) литературные воплощения Фауста, искателя знаний. В нём отразилась суть немецкого характера: аккуратность, желание расставить всё по своим местам, упорядочение Вселенной по ведомому лишь одним германцам образцу.
Гёте вдохнул новую жизнь в легенду о Фаусте, казалось бы, взяв недосягаемую высоту образности и изощрённости повествования, качеству и глубине не только текста, но, что самое главное, подтекста. Однако что сделал один человек, другой захочет – и сможет – превзойти.
За новое воплощение легенды о Фаусте взялся Майкл Суэнвик, известный неоднозначными, во многом спорными романами и рассказами. Взяв за основу текст всё того же Гёте, Суэнвик по-новому огранил этот драгоценный камень немецкой литературы.
Перед нами – всё тот же искатель знаний и истины, желающий принести людям новые, чудесные открытия, сделать мир лучше, доктор Фауст. Он тоже влюблён – и, вольно или невольно, на историю мэтра Фауста лёг отпечаток биографии ещё мэтра Гёте – достойный отдельного художественного романа. Призывая беса-весельчака Мефистофеля, желающего гибели Человечеству, Фауст пока ещё идеалистичен, он пока ещё дитя века германской идеалистической философии. Но постепенно, исподволь, Суэнвик добавляет красок в полотно древней легенды – и она из гимна немцев-идеалистов XVIII века становится знаменем немцев-милитаристов века XIX, а затем...Но о том, что же нас ждёт после милитаризма века XIX, сказано будет несколько позже.
Пока же Фауст стремится подарить миру новые открытия, новые знания, новые чудеса – практически безуспешно. Та Германия только кажется страной, готовой принять передовые знания. Куда там! Ещё не отгремели поединки «кулачного права, только-только в Нюрнберге отменили двоежёнство (да-да, после очередного бедствия практичные нюрнбергцы разрешили двоежёнство, чтоб значится, демографию-то улучшить), отпылали костры Первой, а затем и Второй инквизиции, ещё не скоро последователи Якоба Бёме будут гореть на далёком Кукуе, и никто даже не предполагает, что Бог умер, а Германия вновь когда-нибудь станет единой.
Технологии идут в народ тяжко – все, кроме военных и промышленных. Людям некогда думать о теории относительности или законе сохранения энергии, невдомёк им о супер-струнах и прочем, зато они любят выходить на убийство своих сородичей с хорошей ружбайкой.
Неудачи толкают Фауста в Англию, набирающую мощь и вбирающую в себя технические новинки. И вновь – в основном военные или промышленные, остальное им не так уж и важно…
И вот здесь-то, в Англии, начинается перерождение Фауста: он перестал быть тем самым искателем знаний, он ныне – всё более практик, циник, богач и символ английского могущества. Потоплена Великая Армада, для которой испанцам в реальной истории пришлось закупать гвозди в Голландии. Дымят заводские трубы Ньюкасла и Лидса, рабочие угнетаются и обозляются, возлюбленная подталкивается самим Фаустом, всё более похожим на Мефистофеля, в руки другого. Книга всё более из романа превращается в фантасмагорию – и тем самым повторяет структуру и стиль своего прообраза, поэмы Гёте. В произведении последнего первая, более известная и более простая часть сменяется второю, более философской, образной, хранящей в глубине своей множество символов и аллюзий. Вторую часть понять трудней, чем первую, трудней – но оттого нужней это сделать.
В биографии Фауста – жизнь германской мысли, от Якоба Бёме и Канта – к Ницше и далее. Она всё более практична, бесчеловечна и выхолощена, всё более – универсальна, но в рамках лишь германской нации, для остальных эта универсальность обратится гибелью, презрением, уничтожением, обращением даже хуже, чем в рабов, бессловесные вещи, – в сырьё. Между тем, может показаться, что всё это только из-за технологий, принесённых Фаустом, того дара, который обернулся кровью. Нет, машины – это воплощение духа, в основе каждого механизма лежат и идея, и дух. По сути, Фауст как истинный германец ощущает хаос и тьму в изначальном, чувствует иррациональное в мировой данности, он не потерпит хаоса и этой иррациональности, он не относится к этому миру с братским чувством – но хочет упорядочения мира, а для этого хаос нуждается в прикосновении германской руки. Этот взгляд присущ до определённой степени большинству европейских этносов, в которых течёт кровь древних германцев, но преобразившаяся. Машины и технологии – лишь способ преображения, орудия, но не источник этого преображения и не цель его.
Мир должен быть преображён – потому и Фауст преображается. Это можно увидеть не только на изменяющихся взглядах его на Человечество, но и во взглядах на человека — его возлюбленную, Гретхен. Суэнвик довольно-таки точно указал на преображение женщины в глазах немцев. Изначально она – существо из другого, более прекрасного, мира, пророчица, валькирия, символ. За обаинение её в колдовстве — смерть ждала самого обвинителя. Но затем – и она должна быть преображена, и будет преображена, оставив за собою только три бюргерские функции Kinder, Kirche, Kuchen (Дети, Церковь, Кухня). Вот и Гретхен преображается – и в этом преображении заложена её погибель, погибель, в коей повинен и сам Фауст, может быть, более, чем кто-либо другой из персонажей романа Суэнвика.
Гретхен гибнет – а что же происходит с самим Фаустом? Он возвращается в Германию, откуда начался его путь, в Нюрнберг, и преображается. Он достигает заключительной стадии триады немецкой мысли: идеалистическая мысль – империалистическая мощь – национал-социалистическая мразь.
Фауст видел толпу, скандировавшую его имя, взметавшую руки в фашистском приветствии, размахивающую флагами, где красное поле с белым кругом заключало « в объятия» чёрный кулак, кулак мощи технологии, холода, расчётливости, упорядоченности и бесчеловечности. Фауст видел, как призывает сорвать ту последнюю человечность, что ещё сохранилась в людях, обещая даровать новый мир…
«Он уже вступил на последний путь. Даже все демоны ада теперь не способы заставить Фауста сойти с него. Сами небеса не в силах остановить его…» — кажется, что вот он, конец мира, обращение Хаоса в Упорядоченное…
Только последние строки даруют надежду – «Пусть Бог поможет им! – вскричал он. – Бог да поможет им всем!». Предстоит битва, война, которая виделась современникам самой страшной – и последней в мировой истории.
Христианский Бог, в которого сам Гитлер не верил, здесь упомянут в качестве символа, символа того, что расчётливости, упорядоченности и бесчеловечности может противостоять лишь человечность, самопожертвование, искренность и вера.
Фауст Суэнвика ещё не знает, к чему приведут его призывы к обесчеловечиванию, к снятию «маски» человечности с человека. Но он не одинок в этом: многие интеллектуалы, учёные призывали и призывают к этому. Но почему призывают? Зачем? Они просто не думают, не примеряют на себя то, к чему призывают. Для этого им нужно отправиться в прошлое, в 39-45 годы. Пусть почувствуют на себе весь жар объятий Рейха – жар печей, в которых сгорали поляки и чехи, украинцы и русские, белорусы и русины, евреи и сербы, и многие, многие другие. Но если они минуют жар печей – то мне очень хотелось бы, чтобы они почувствовали всю практичность тех, кого так боготворят: пусть они почувствуют, как с них сдирают кожу, чтобы затем пустить на перчатки и чемоданы. Миновали и это? Пусть отправятся на мыловаренные заводы, в которые узников концлагеря отправляли на мыло. Пусть с них живьём будут сдирать волосы, которые после отправляют на вязку канатов и верёвок. Пусть они отправятся на рудники. Пусть они, подобно генералу Карбышеву, будут заживо заморожены в лагере Маутхаузен.
Пусть они окажутся в числе двадцати пяти миллионов советских граждан (и, особенно, среди трети населения Белоруссии, уничтоженной, расстрелянной, задушенной), пусть окажутся в числе шести миллионов польских граждан, пятой части населения Польши, отправленной на тот свет, или в числе полутора миллионов жителей Югославии. Пусть окажутся на месте жителей блокадного Ленинграда или в сгорающем танке под Прохоровкой. Пусть поймут, что их призыв к снятию покрова человечности — это требование к воврату национал-социалистической сволочи, которая видится Фаусту в финале романа — и которая в реальности приходила на нашу Землю.
И всё же те технологии, что принесёт Мефистофель через Фауста в мир, окажутся никуда не годными: они проиграют. Проиграют человеку и человечности, тому, чего нацисты понять так и не смогли. Люди победят нелюдей. Люди.
«Бог да поможет им всем!»…
Да услышат они, люди, эти слова суэнвиковского Фауста, и пусть никогда он не вернётся в мир…Да не придётся снова пережить этот катарсис…
"Ещё менее понятен для нас реализм как изображение лишь наиболее низменных стороной человеческого существования, потому что писатель, добровольно суживающий таким образом круг своих наблюдений, с нашей точки зрения, вовсе не будет реалистом. В действительной жизни наряду с самыми низменными инстинктами уживаются самые высокие проявления человеческой природы...Рядом с вырождением идёт возрождение...Вследствие этого художник, останавливающийся лишь на низменном и вырождающемся...такой художник вовсе не понимает жизни какой она есть, во всей её целости. Он знаком только с одной её стороной, и притом далеко не самой интересной"
П. Кропоткин
"И на Западе гуманизм исчерпал себя, изжил себя, пришёл к кризису, из которого мучительно ищет выхода западное человечество..."
Н. Бердяев
Появление "Слуг Тёмного Властелина", а после и "Воина кровавых времён" Скотта Бэккера можно считать явлением в фантастике зарубежной, явлением, одновременно неожиданным — и вполне закономерным. За веком богов следует век героев, а за ним настанет и век людей. Эпическая литература пережила сперва появление богов — романский эпос о богах-асах, затем (применительно к эпическому фэнтези) увидела рождение века героев, героев, объединённых в Братство Кольца гением Толкина, а затем — пришествие людей, придуманных Джорджем Мартином в "Песне льда и огня". Куда идти, куда же дальше стопы направить? Но, оказывается, за веком людей настаётт время машин, торжество разума над человечностью, цивилизации над культурой, Логоса над Эросом. Его ждали — и он не мог не придти, так же, как не может не загореться дом, о поджоге которого судачат много дней кряду.
"Чёрный отряд" породил "Малазан", "Малазан" породил "Слуг тёмного властелина", начало цикла, которое можно назвать вершиной эпического тёмного фэнтези — или одной из вершин фэнтези вообще. Во всяком случае, данный цикл почитается за таковой. И этому есть множество причин.
Во-первых, атмосфера мира. Не романтическая атмосфера, не та атмосфера, которая даёт надежду на свет в конце сюжетного тоннеля. Холодная атмосфера, невероятно холодная — и грязная. Грязи здесь хватает, ох как хватает, той грязи, которая сопутствует войнам, катаклизмам и вообще — человеческому обществу. Без грязи никак. Не может быть монеты без обратной стороны, инь без янь и так далее. Но многих (особенно поклонников жанра "тёмного фэнтези") это как раз и привлекает. Эта атмосфера кажется наиболее близкой к реалиям нашей жизни, более близкой, нежели свет, романтика и тепло. Кажется...Запомните это слово.
Вторая причина — проработка мира. О ней, как минимум, говорит объёмный глоссарий, множество народов, населяющих мир, созданный Скоттом Бэккером, история этого мира. Да, она захватывает — в том числе и потому, что перипетиями своими похожа на историю реальную. Поход Святого воинства внешне практически ничем не отличается от Крестового похода в Святую землю. Присутствует и Священный город — Шайме (Ершалаим, Иерусалим), и своя "Византия", и свои сарацины, и свои «кочевники», и свои сволочи, и свои «тайные правительства», «тайные заговоры», «тайные общества».
Третья причина – непредсказуемость сюжета, конечно, в определённых рамках: общую канву похода на Шайме человек, знакомый с историей Первого Крестового похода, знает. А потому внешняя сторона сюжета ему будет относительно скучная. Внутренняя сторона сюжета – жизни персонажей, «героев», перипетии, хитросплетения судеб, тоже подарит уйму сюрпризов. Правда, обе стороны этого сюжета покажутся многим лишёнными динамики, во всяком случае, такое наблюдается в первых двух книгах трилогии.
Четвёртая причина – идея…
Идея? Смысл, несомый книгой…Эта четвёртая причина станет и первой причиной неуспеха среди многих читателей, ищущих в литературе Сверхидеи, того, что именуется Смыслом и сотней прочих имён.
Много чего интересного поведают в монологах и диалогах «герои», особенно – Келлхус, по-моему, один из любимейших персонажей автора. Много из того, что ныне именуется «имеющим смысловую составляющую текстом». Некоторые читатели также упоминают и о том, что в книгу вложен гностические мотивы. К сожалению, я не специалист в гностике. При упоминании этого слова приходят на ум офиты (почитавшие Змея за доброе начало, верившие, что мир сотворил демиург, ремесленник, которого осуждали), египетские гностики (для них Бог – это дух, который выделяет эманации, которые попадают в материю, которой, в общем, но после «получения» эманаций материя начинает существовать и препятствовать духу вернуться к источнику, из чего следовал призыв к борьбе с материей), антиохийские гностики (материя- это плохо, дух –это хорошо), после которых появились манихеи (которые затем стали известны как альбигойцы, катары, патарены и т.д.). Сперва думается: «Ребята, а где это, а? Где это Бэккер расписал такое? Кажите!». А потом, во вторую очередь, приходит на ум другое. Да, гностицизм тут есть…Есть…Основа его есть…
Пустота и холод есть, порождённые Разумом и подчинённые ему. Разум — холоден. Келлхус, самый «разумный» персонаж книги, плоть от плоти и кровь от крови этого холода, этого Гнозиса. Он во многом лишён эмоций, он чужд их, они для него – оружие, даже орудие управления людьми. Автор оттеняет Келлхуса другим персонажем, тем самым сновидцем, видящим сны Сесватхи. Этот, кажется, и вовсе – сплошные нервы и рефлексия, постоянная, узкая рефлексия. Посередине стоят Найюр с Икуреем, для которых слова «разумное, доброе, вечное» — когда-то, где-то слышанные глупости, не более. Внешне – о, они очень интересны, те, кого прежде назвали бы мерзавцами, тщеславными пройдохами, истериками (применительно к нашему сновидцу) и ещё тысячью «ласковых слов». Внешне…Кажутся интересными…Снова- кажутся…
Пусты они внутренне. Те, кто видит в этом реализм — прочтите эпиграф к этой заметке, первый эпиграф, вы поймёте, что я думаю о таком реализме. Может быть, именно поэтому я никогда не буду перечитывать эти книги, может быть, именно поэтому у меня не вызывал интерес этот мир и его история. Книга холодна до необычайности, а её персонажи не кажутся мне достойными сопереживания, столь ценимого мною в литературе. Сравнивая с Толкиным, Бэккера именуют превзошедшем Профессора в мастерстве мироописательства и миротворчества. Мне это кажется неправильным: хорошо следить за миром, когда сопереживаешь его обитателям…Но читая эту книгу, мне как-то оно было всё равно, кого и сколько убьют, как убьют, где убьют…Персонажи-функции, которых хотели лишить «георичности» — но лишили человечности. Отчего так? Прочтите второй эпиграф к этой заметке, вы поймёте, отчего: среда, в которой творит Бэккер, теряет идеалы духа и духовности, человечности. Бытие определяет сознание – и потому рождаются в книге Бэккера не герои, а персонажи…
Оттого совершенно иные очертания принимают и местные народы черты их реальных прототипов…Принимают черты – но не становятся народами. Местные «византийцы»- это не византийцы, а взгляд европейцев на византийцев, местные «варвары» — взгляд европейцев на степняков-кочевников (который европейцы во многом переносили и на русских). Бэккер талантлив в этнографии – но талантлив в рамках западного взгляда, пристрастного, во многом…не чванливого, но зачастую не способного понять суть народа, его культуру, его инаковость, душу его.
Душа – вот самая большая проблема книги. Душа здесь подменяется …Разумом, подменяется, но книга без души не может жить. Герои же здесь бездушны, прообразами их взяты себялюбцы, манипуляторы прочая «честная» компания. Разумом трудно понять, отчего человек идёт на подвиг, отчего человек готов отдать жизнь. Запад становится слишком разумен, и оттого всё отдаляется от души, от духовности. Разумом трудно осознать, невероятно трудно понять смысл жизни, смысл бытия и творчества. Ну не объяснить формулами любовь, точно так же трудно теорему геометрическую описать чувствами без конкретных чисел, терминов и прочего. Вот отчего и здесь Смысл кажется ускользающим — но, по моему мнению, Смысл здесь подменяется мыслями, рассуждениями. Творчество должно давать людям идеалы, должно давать смысл бытия, должно зажигать людей – здесь же оно оставляет лишь холод. И, что самое главное, оно должно помогать людям жить. Жить – а не существовать. Только благодаря разуму, без души, жить нельзя и невозможно, возможно только существовать.
Интеллигенция, та русская интеллигенция, которая сотворила бессмертную русскую литературу, постигающую глубины человеческой души, ищущие пути развития и духовного очищения человека, это понимала. Западные интеллектуалы, ищущие факты вместо понимания и цифры вместо сочувствия, этого сделать не могут. Они оставляют холод. Оболочку. Людей там нету, в этой оболочке, то, без чего не важны ни мир, ни сюжет, ни остальное, пусть трижды, четырежды вычищенное до блеска.
Толкин в фэнтези такое дал: символ, душу он вдохнул в Средиземье. Спросите у поклонников Толкина – что чувствуют они, когда услышат имя Феанора? О мятежном духе. Духе. А не разуме. Дэниэл Киз нащупал сердце в герое «Цветов для Элджернона», был близок к тому, чтобы копнуть глубины сути человеческой, но от Разума он не смог окончательно отделаться. Помните последние строки романа? О чём просил герой этого замечательного произведения? Помните? Щемило сердце при чтении этих строк, ведь так?
А что останется после чтения Бэккера? Сюжет, хитросплетения мира…А души…Вот только души не остаётся....Только холод, пришедший задолго до Бэккера…
Долгим был его путь: через полмира прошёл Маверик, лишь бы увидеть Магистра. Сколько же прошло с той минуты, когда Рой сделал первый шаг на своей дороге длиною в вечность? Сам рыцарь порою забывал, для чего начал это путешествие, куда он идёт, за кем идёт, зачем идёт? Но дул ли промозглый ветер – Маверик шёл. Преграждали ему путь люди, ужас или ложь – Маверик шёл. И даже когда горы выросли перед ним, дырявя пиками далёкие-далёкие и молчаливые небеса – шёл Маверик. Назло всему и вся – он шёл, ведь не мог он не идти вслед за своею мечтой, за своим предназначением.
Труден был его путь – и всё же он подходил к концу. Даже эта горная грядя не остановила пусть и уставшего до смерти, но отважного и храброго рыцаря. Маверик карабкался по кряжам, шёл тропами, которых даже козы сторонились, Рой отдыхал в тени карликовых берёз, ютившихся меж камнями, а спал в пещерах. А если сил не оставалось на поиск убежища, прямо на голых камнях, укрываясь латанным-перелатанным плащом, проваливался в сон наш рыцарь.
Кто другой давно проклял бы всё на свете, сдался, нашёл бы себе уютное местечко в какой-нибудь деревушке – а то и в городе – и зажил размеренной жизнью. Но только не Маверик: у него ничего не было, кроме Жуайез, флейты Ллевелина и мечты, мечты о том, что он найдёт Магистра. Лишь в худшие дни, когда силы покидали путешественника, приходили мысли: что же будет делать Рой, найдя то, что ищет? Чем он будет жить, когда мечта воплотится в жизнь? Маверик думал – и не мог найти ответа…
Но каждый путь подходит к концу, даже самый трудный, самый долгий, самый извилистый: совсем близко показалась горная вершина. Рыцарь, собрав волю в кулак, карабкался, взметая тучи пыли, разгребая ладонями щебень, хватаясь за выступы скалы. Там, вдали, должен быть Храм…
Жители окрестных долин, наперебой, рассказывали Маверику о том, что в этом Храме живёт некто, исполняющий любое, даже самое сокровенное, желание. Но человеку предстояло пройти испытание: ответить на загадки обитателя Храма. А тех, кто ответить не смог, больше никогда не видели. Награда стоила того, но почему-то в последние годы всё меньше и меньше появлялось охотников пройти испытание. Даже местные не понимали, что же такое: всё реже они поднимали головы, чтобы бросить взгляд на сокровенную гору, всё меньше мечтали, всё чаще их желания касались только похлёбки, удачной женитьбы или тихого местечка для могилы. Пройдут годы, и они совсем замкнутся, даже легенды не останется о Храме, в котором исполнялись желания. Маверику, конечно, не дано было знать, но он был последним смельчаком, решившимся на лишения, преграды и трудности ради исполнения заветной мечты.
Рой всё карабкался и карабкался, карабкался и карабкался, щебень осыпался под его руками и ногами…И в какой-то момент это всё закончилось: Маверик тупо уставился на свои руки, опёршиеся на край ровной террасы. Кончилось восхождение…
Рыцарь, щуря глаза, посмотрел дальше – и увидел…
Да, это был тот самый Храм, не мог не быть. Он выглядел точно так, как рассказывали Маверику: приземистое квадратное строение с прохудившейся крышей, стоявшее в окружении давным-давно повалившихся и поросших мхом колонн. Но было в этом Храме что-то…этакое. Быть может, шарм старинной загадки или ореол легенды, что ли.
Маверик замер. Он никак не мог решиться сделать первый шаг навстречу исполнению своего желания. Это было странно, но…похоже, что Рой боялся, что мечта исполнится. Глупо, говорите? Значит, ваши желания просто ни разу не исполнялись, иначе вы помнили бы ту предательскую слабость в теле, холод, плотным кольцом стягивающий сердце и горло, неуверенность, дрожь в руках…Помнили бы, уверяю. Маверик сейчас испытывал то же самое. А ещё — он боялся, и всё-таки смог победить свой страх. Мечта звала, и он не мог не пойти ей навстречу.
Трава, которой поросла терраса, мягко пружинила под ногами. Хрустели камушки, мраморная крошка – остатки рассыпавшейся давным-давно статуи, от которой остался только один целый кусок: рука от локтя до кисти. Пальцы указывали на двери Храма. Маверик, глубоко вздохнув, вошёл во тьму древнего святилища.
Точнее, это со стороны казалось, что в Храме мрак правит бал: лучи света, пробившиеся через трещины и дыры в крыше, падали на нефритовый трон, будто бы вдыхая в него жизнь. Рой долго любовался игрой света – и потому не заметил, что он не один в Храме.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, — раздался скрипучий старческий голос позади Маверика.
Последний рыцарь Красного Пути развернулся, резко, унимая дрожь в коленях и забившееся сердце. Перед Роем, согнувшись, стоял какой-то старичок. Горбатый, большерукий, лицо его лишь наполовину было тронуто светом, так, что видно было лишь левый глаз и левый же краешек морщинистого, узкого рта. Редкие, жиденькие волосёнки какого-то уж совсем грязного, мышастого цвета в жутком беспорядке покрывали лоб старика.
«Кто же он? Служка? Такой же, как и я, искатель способа исполнить заветные желания? Или…нет…не может он быть хранителем Храма! Этот старикан – разве он может быть исполнителем мечты? Нет…Не может быть…Никак не может! Так кто же он тогда?» — вопросами осами роились в голове Маверика, не находя ответа.
— Чего ты ищешь здесь, сынок? Пришёл посмотреть на последний осколок старины седой? А? – хитровато улыбнулся старик. Хотя, что значит – улыбнулся? Уголок рта его жутко скривился, вымучивая улыбку из бескровных губ. – Или ещё чего? Ну ты говори, говори…Громче говори! Глухой я!
— Где мне найти хранителя Храма?! – прогремел голос Маверика, прогоняя поселившуюся здесь тишину. – Где! Мне! Найти! Хранителя! Храма!
— Орёшь–то чего…- хмыкнул старикан. – Хранителя, говоришь? Ну-ну…Ищут его всякие, ищут, а потом ррраз – и пропадает Нефритовый трон. Знаем мы таких, знаем…На что он тебе-то, а? Ты вон молодой, о вечной жизни не думаешь ещё…Любви хочешь? Горячей, страстной, всепоглощающей? А зачем любовь заёмная, наколдованная, не любовь это, так, балаган, прости меня Такир. Денег хочешь? Много? Золота? Каменьев? Так ведь прокутишь…Пропьёшь…Прогуляешь…То, что не заработано годами упорного труда, рассыплется, истратится в мгновение ока…Снова придёшь…А ведь не дадут снова, неправильно это. Клянчить тогда начнёшь…
Старик всё ворчал и ворчал, переходя на сбивчивый, неразборчивый шёпот.
— Мне ничего этого не надо. Мне нужно…мне необходимо…мне надо исполнить мечту…- тихо, со светлой грустью, произнёс Маверик, посмотрев вверх.
Там, на месте обвалившейся черепицы, гуляли облака по такому близкому небу.
— Мечту? — а вот это слово старикан прекрасно расслышал, немедля прекратив брюзжать. – Какую мечту?
— Я скажу об этом только хранителю этого Храма, — покачал головой Маверик, предупреждая расспросы этого странного человека.
— Хранителю…- вновь улыбка трещиной пролегла по лицу. – Что ж…Дай-ка дорогу…
Маверик сделал шаг в сторону – и старичок направился к нефритовому трону.
Лучи света, задрожав, заплясали по лохмотьям, по лицу, по горбу, по рукам – меняясь и меняя. Пропал горб, словно втянувшись в спину старика и налив силой поникшие плечи. Волосы, вбирая в себя лучи, напитались золотом, выросли, выпрямились. Руки взбугрились мышцами под обратившимися в кольчугу лохмотьями. А последний солнечный луч свился золотым ободом-венцом.
Старик – да какой там старик! – хранитель Храма воссел на Нефритовом Престоле. Лицо его стало лицом зрелого мужчины, многое повидавшего на своём веку, но собирающегося повидать ещё больше. Глаза – голубые, лучились внутренним светом.
Маверик припал на одно колено перед исполнителем желаний.
— Так какую же мечту ты просишь исполнить? – заговорщицки подмигнул хранитель. – Говори! Давно мне не было так интересно.
— Я Маверик Рой, последний рыцарь Ордена Красного Пути, ищу Магистра. Последнего Магистра…Нас только двое осталось – я и он – из всей братии. Мы – последние из Ордена, после нас никого не останется. Мне нужно…Мне необходимо найти Магистра. Я живу лишь этим. Я живу ради этого.
Последний рыцарь Ордена склонил голову в молчаливой мольбе.
— Ты недоговариваешь…Но, знаешь, так даже интересней: мне всегда нравились загадки…А твоя загадка – о, как она интересна! Но если на загадку найдётся ответ – она перестанет быть загадкой, знаешь ли. И получившаяся штука мне не понравится. Ну да ладно. Ты готов ответить на мои вопросы? И, не забывай, что если ты не справишься – тебе несдобровать! – голос хранителя, доброжелательный, вобрал в себя ноты звенящего металла.
— Я готов. Ради моей мечты – готов, — Маверик был уверен в ответе как никогда прежде.
— Мне нравится твоя уверенность, — из храма пропал солнечный свет, и на Роя навалился непроглядный мрак. – Я задам тебе…А кто ж его знает, сколько вопросов я задам, так будет интереснее.
Маверик остался один на один с тьмою – и голосом хранителя Храма.
— Итак, первый вопрос. Труден ли был твой путь? Не забывай, что ответ надо обдумать, и хорошенько обдумать! Мечта на кону, а это не фунт изюма…
Сперва Маверик оказался сбит с толку: не вопрос-загадка легендарного исполнителя желаний, а какая-то дань вежливости, такими знакомые обмениваются при короткой встрече. Но потом – потом Рой повторил про себя этот вопрос.
Труден ли был его путь? Дорога, заколдованная лепреконом, битва с проклятыми душами в замке Ллевелина, поединок в Жиронде, подстерегавшая в обители колдуна гибель, Голем, едва не поработивший душу. Для кого-то даже одно из этих испытаний показалось бы неподъёмным, неодолимым.
Труден ли был его путь? Ловкость рук против лепрекона, волшебные мелодии флейты, верная Жуайез, верность мечте, уверенность в себе…
Труден ли был его путь?
— Я прошёл бы им ещё раз, и ещё, и ещё. Да, он был труден, но его можно было пройти. Я смог, не без помощи, но – смог. Он был труден, но преодолим, — эти слова произносили сами себя, так показалось Маверику. – И – его стоило пройти.
— Я знал: этот день будет интересным. Замечательный ответ! Зачем ты его проделал? Что дал тебе путь? Был ли в этом путешествии смысл? На самом деле, это всё один вопрос, поэтому и ответ ты можешь дать один. Хотя, конечно, как хочешь!
И вновь повисло молчание. Хороший вопрос. Простой – но ответ будет сложным. Точнее, не сам ответ, а поиск его.
Зачем было идти? Зачем…Ради…мечты…Ради Магистра. Ради…ещё кое-чего, но хранителю этого знать незачем, он же сам попросил сохранить загадку.
Что дал этот путь? Неизмеримо много! Знание того, что свет, добро, тепло, радость всегда победят тьму, но надо драться за эту победу, а не ждать её, сложа руки. Надо защищать их, свет, добро, теплоту, радость, а не ждать, чтобы это сделали за тебя –Ллевелин помог понять это Маверику.
Верность долгу и своим идеалам, честь и достоинство – оказываются сильнее смерти, сильнее предательства и лжи. Но и за них надо бороться, защищая ото лжи, предательства, измены. Даже неприступная крепость не устоит, если её никто не захочет защищать – этому научили Маверика Неистовый Роланд и Прекрасная Жуайез. Вот она, звенит сейчас одобрительно, готовая крепостью клинка подтвердить слова Роя.
У зла есть единственное верное оружие – страх людей. Не будет страха — не будет и удачи злу. Колдовство, чары, обман – всё это лишь шелуха, но никак не оружие. Лучшее оружие зла – это страх людской…Прочь страх! Спасибо поури, спасибо флейте Ллевелина, что научили Маверика этому. Пой, флейта, пой, душа…
Спасибо, флейта, спасибо за ту чудесную музыку, которой ты озаряешь эту тьму.
Поздно – может быть лишь после твоей смерти, и то не всегда. Пока ты жив – ты должен бороться, за себя, за мечту, и не вешать нос. Впереди – борьба, но поборов врагов и, что важней, себя, ты узнаешь радость победы. Так и только так. Мечта — стоит того, чтобы ради неё жить и бороться. Спасибо Идемнар, Тенталу и потомку их Франсуа, они помогли Маверику понять это. Где-то там, далеко-далеко, над морем радостно шелестели перья чудесных крыльев.
Знание того, что счастье – это тоже борьба, это тоже деяние. Счастье – это любимое дело, это кажущиеся глупыми шалости, это свобода внутренняя, душевная, это возможность творить и мечтать, фантазировать, меняться и менять, это право быть непохожим на других людей. А натянутые улыбки и повторенье, внешний блеск и нищета духа – это не счастье, это кабала. Спасибо Голему и старому Лазарю. Да, даже Голему был благодарен Маверик! Не будь этого глиняного чудовища – понял бы свободу и счастье Маверик?
Значит, был смысл, был!
— Я…
— Не надо, я прочёл твои мысли, Маверик Рой, последний рыцарь. Ты справился с моими загадками. Со всеми, кроме одной – готов ли ты исполнить свою мечту? Не боишься?
Руки Маверика задрожали, а горло сдавила судорога. Неизвестность — что же будет после? – страшила Роя. Казалось, что ещё чуть-чуть, и будет утрачен смысл многих лет пути…Но нет! Маверик понял, что так — только лишь казалось! Впереди была неизвестность – и новые пути, новые дела. Впереди была целая жизнь!
— Долгий мой путь позади, я очень устал им идти…Но, несмотря ни на что, я готов идти дальше, — кивнул темноте последний рыцарь Рой.
— Я знал, что ты так ответишь. Что ж…Мне жаль с тобою прощаться — но ты достоин того, чтоб я исполнил твоё сокровенное желание. Передавай привет…И счастья вам, молодёжь…
Маверику показалось – или слезами наполнились последние слова хранителя? Но лишь мгновение, краткое мгновение задавался Рой этим вопросом: впереди забрезжил свет, манивший Маверика.
Рыцарь шёл вперёд, и та точка света и красок всё ширилась и ширилась. И вот…
Маверик закрылся от солнца ладонью – таким непривычным солнечный свет показался после тьмы Храма. Сперва Рой не понимал, куда же вышел, но потом…Потом…
Потом море ответило на этот вопрос, море, дышавшее бризом в считанных шагах от Маверика. Песок стелился под ногами, чайки приветствовали гостя криками. Рой, щуря глаза, оглянулся – и увидел человека, стоявшего на границе между водой и землёю. Рыцарь, не задумываясь, бросился к нему, к этому человеку, любовавшемуся игривыми волнами.
Тот обернулся…Нет, не тот – та! Русая чёлка водопадом спадала на лоб. Сверкали глаза серо-голубые, полные удивления, неверия и только-только рождающейся радости. Тонкие руки потянулись навстречу бегущему, падавшему на песок, и вновь бегущему Маверику, а губы, рубиновые губы шептали:
— Это сон…Я…наверное…сплю…Маверик…Ты же…погиб…Ты же…
— Тогда я тоже – сплю, и это лучший сон в моей жизни! – рассмеялся Маверик, заключая любимую, Магистра Ордена Красного Пути ле Сенешаль, чьё имя глупые менестрели исковеркали, из Бланки превратив в Балдуина…
Двое, любящих друг друга, смеялись, купаясь в лучах заходящего солнца и обнимаясь, не веря, что нашли друг друга. А когда они наконец-то поцеловались, Флейта и Жуайез, дуэтом, играли для них лучшую в мире мелодию, мелодию любви...
( в т.ч. в Самаре, Новокуйбышевске, Сызрани и Тольятти)
Также томики романа замечены на ММКВЯ.
На фото -некоторые из действующих лиц романа
Из отзывов:
"Любителям ранее указанного жанра — обязательна к прочтению!
Сегодня случайно увидел на форуме Вашу ссылку,начал читать и не смог остановиться пока не дочитал до конца...
Впечатление "обалденное"!!!
Это просто эпопея!!!
Нет слов!!!
Спасибо Вам!!!
P.S. Сколько же Вам пришлось поработать над документами той поры...
Прежде всего: продолжения хочется! Продолжения хочется больше, чем для любой другой книги Автора
Хорошая и интересная вещь вышла у автора.Ну и продолжение было бы здорово прочесть. Росийская империя вышла с победой из войны.Очень интересна бы увидеть ее дальнейшую судьбу в изменившейся мировой ситуации.
Продолжения очень и очень хочеться!!!
Продолжения действительно хочется, книга понравилась, каждый день проверял на предмет появления продолжения)
Очень хочется продолжения ;) Книга заканчивается на "самом интересном месте". Поэтому хочется в будущей книге увидеть, как Кирилл реализовывает Программу Модернизации России. Что создаются социальные лифты, что привлекаются широчайшие слои и отдельные личности. Конечно же хочется увидеть "оружейную линейку", в конце концов Сизов все же где-то военный ;) Т-34 и ППШ, а то и АК ! :):):)
Большое спасибо, за книгу! Хотелось бы продолжения.
книга превосходная! бблагодарим автора. будет ли продолжение? России надо теперь решать внутреннии проблемы, да и потом надо вернуть территории отнятые японцами.с уважением Бурматнов Роман.
Перечитал Ваше произведение заново. +10. По сравнением с тем что было ранее небо и земля. Исчез дерганный стиль повествования. Желаю держать так дальше.
Читаю с первых глав – великолепно
Однозначно жду проды) со всеми вытекающими отсюда...
Будучи сторонником коммунистической идеи, должен поздравить и вас и себя и всех читателей с весьма приличным Романом.
Кроме того данный вполне логичный вариант модернизации истории надо полагать позволит нашей многострадальной выйти из исторических коллизий с победой, чего не произошло в нашей РИ.
Не люблю писать посты не о чем, но теперь не у терпел
Замечательное произведение
Огромное Вам спасибо за него!!!!
Лучшая альтернатива которую читал про это период.
Уважаемый Николай Юрьевич!
Выражаю Вам искреннюю благодарность! "РБМ" выше всяких похвал!
Я очень люблю альтернативку. На мой взгляд — это напоминает работу над ошибками. Ошибками историческими. И это довольно таки забавно.Историческая вариативность есть суть игра разума уровня руководителя большого социума. И читая подобные книги — влезаешь в шкуру наших предыдущих вождей. Получается взгляд как изнутри так и снаружи на те события которые происходили в нашей стране, на нашей планете. А предложенные Вами, и рядом других авторов, варианты развития исторических событий заставляется усердно морщить лоб и прикидывать как бы "Я" поступил на том или ином месте. С прискорбием вынужден констатировать, что Я вряд ли бы был столь крут. Вот у Сергея Буркатовского "Вчера будет война" (тоже альтернативка, но про ВОВ 41-45гг) ГГ думал — "вот стоит мне только назвать дату начала войны и ВСЕ! Гарантирована победа во 2 мировой." :) где ж то там! Вот и мы смотрим несколько свысока на наших предков. А попади, к примеру — я, в ТЕ времена и много ли ТАМ смог бы сделать? :) Вряд ли! Тем интереснее читать о том — как более талантливые и достойные люди могли бы проявить себя в той или иной ситуации. Очень надеюсь, что ситуация с Вашим здоровьем наладится. И терпеливо и с некоторой долей смирения жду от Вас уважаемый Николай Юрьевич продолжения столь полюбившегося нам всем — "РБМ".
С поклоном и пожеланиями крепкого здоровья.
прекрасное произведение!!
большое спасибо, прочитал с большим удовольствием. теперь жду на бумаге.
Тяжкий скрип двери, показавшийся вздохом. Дерево, окованное металлом, сопротивлялась неожиданному нашествию, не желая открываться. Однако всё же поддалось. Бой оказался неравным: старое, ржавое железо — и мощная рука человека, некогда работавшего подмастерьем в кузне.
Маленькая, продуваемая вездесущими сквозняками камера «номер пять». Восемь шагов длиною, четыре — шириною. Железная кровать приютилась у одной из стен, железный же столик и старенький табурет, неподвижные, ввинченные в пол, — у другой. К стене прикрутили полку для посуды, чуть ниже неё, в углу — выносное ведро с тазиком и кувшином для умывания. В двери камеры прорезали окошко для передачи пищи. Над ним – маленькое-маленькое стёклышко. По злой иронии судьбы его когда-то назвали «волчком». Холод – здесь всегда царил жуткий холод, пробирающий до самых костей, замораживающий самую душу. Даже утеплённая шинель не спасла заключённого от простуды.
Именно таким оказалось последнее пристанище на белом свете адмирала Александра Васильевича Колчака, Верховного правителя России, одного из великих исследователей северных морей, патриота и рыцаря, Авеля среди каинов . Или же — старого чудовища, диктатора почище царя, убийцы, агента иностранных разведок, слуги интервентов, предателя и, вообще, «кокаиниста».. Того предателя, который даже под угрозой собственной жизни отказывался отдавать в руки "союзников" золотой запас империи. Того, кто сражался за ту Россию, в которую верил. Того, кто до самой своей смерти служил девизу "Ich diene" . Да, адмирал служил до самой своей смерти. Служил своей стране и своему народу. Наверное, он заслужил имя предателя от тех, кто с лёгкостью мог пожертвовать восемью десятыми русской земли ради сохранения своей власти на оставшемся клочке территории. Для них он точно был изменников и кровопийцей...
Колчак осунулся, поседел, постарел на десятки лет за одну ночь. Но он не сдался…
Узкие брови были сдвинуты к переносице. Легко угадать, что этот человек очень устал. Не из-за ареста — он устал от безнадёжной двухлетней борьбы, окончившейся полнейшим крахом. Адмирал почти не ел, спал короткими урывками, нервно бродил по камере после многочисленных и грубых допросов.
Председатель следственной комиссии Чудновский, особо невзлюбивший адмирала, старался чем угодно поддеть бывшего Верховного правителя. Заметив, что адмирал с удовольствием пьёт чай, приказал давать его только членам комиссии. И тогда один из «следователей», эсер Лукьянчиков, отдал Колчаку свой стакан. Таких людей уважали даже враги. Жаль только, что не всегда ценили друзья…
Но в последний день адмирал стал спокоен. Он почувствовал, нет, он понял, что ночью настанет конец этой глупой пьесе длиною в жизнь. Без суда, даже без формального окончания следствия. Просто следователи боялись опоздать, упустить такую "персону": к городу подходили каппелевцы, намеревавшиеся любой ценой отбить «своего адмирала».
Из первопрестольной телеграммой чётко указали, как следует поступить...
"Шифром.
Склянскому: Пошлите Смирнову (РВС 5) шифровку: Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступали так и так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске.
Ленин.”
В январе эта телеграмма уже лежала на столе у "высокого начальства"…
Дверь камеры отворилась. За Колчаком «пришли».
Однако когда заключенный глянул на конвойных, в глазах его читался не страх, нет – в них читалась решимость. Лучик надежды ещё не погас. Но уже ничего нельзя было изменить...
Колчак тяжело поднялся, расправил плечи. Один из пришедших зачитал постановление, а вместо этого мог просто сказать одно слово. Расстрел.
— Разве суда не будет? — лучик надежды угасал с каждым ударом сердца.
Ответом было молчание. Сам заключенный и так понимал, что нет, но всё-таки…вдруг…
Поздно надеяться: постановление уже есть. Значит, всё-таки расстрел? Пусть!
— Какие есть просьбы и заявления? — нарушил молчание вопросом зачитавший приказ тюремщик.
— Могу ли я встретиться с Анной Васильевной Тимирёвой?
— Нет. Есть ещё какие-нибудь просьбы?
Колчак качнул головой. Просьб больше не было. Встреча с любимой было тем последним и единственным, чего ещё хотел обречённый на смерть адмирал.
Александр Васильевич вышел в коридор, где его окружили конвойные. Лицо обречённого было бледно, но на удивление спокойно. Как же разительно отличалась физиономия коменданта! Тот заметно нервничал, боялся чего-то, ждал, как бы ничего не пошло не по плану….
А из волчка двери одной из камер возлюбленная не успела взглянуть в последний раз в жизни на своего любимого. Только краешек шинели, лоскут ткани…Его образа Анна Васильевна никогда не забудет. Лишь им одним Тимирёва будет жить ещё долгие и долгие годы. И через много лет сердце будет биться, едва мелькнёт в мыслях лицо любимого...
Полвека не могу принять —
Ничем нельзя помочь —
И всё уходишь ты опять
В ту роковую ночь.
Но если я ещё жива
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.
Эти строки Анна Васильевна оставит в тысяча девятьсот семидесятом году. Уже пятьдесят лет не будет земле "милой химеры в адмиральской форме "…
Вышли в дежурную комнату. Снег хрустел под ногами. Было необычайно морозно, хотя заключенный свершено не замечал холода, как и его конвоиры. Обречённый потянулся к платку, делая вид, что вытирает пот со лба. Уголок ткани был уже у самого рта, когда один из конвоиров почуял неладное и рванул ткань из рук адмирала. Ампула с ядом. Последний шанс нарушить планы врага пропал в снегу. Но Колчак продолжал сохранять молчаливое спокойствие…
Вскоре вывели и второго заключённого. Обречённый на смерть адмирал встретил его кивком головы. Пепеляев . Им вдвоём предстояло вместе уйти в вечность…
Разбились на улице на два круга. В центре одного из них шёл Колчак, в центре другого — Пепеляев. Тот беспрестанно бормотал молитвы. Может быть, ещё не потерял надежду на спасение? Или грехи отмаливал? Не только свои, но и своих будущих палачей? Всей страны? Этого никогда не узнать. Колчак вдруг вспомнил, в какой день ему предстояло принять смерть, — "День всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников". За два года до того церковь установила это имя для седьмого февраля. Снова — злая ирония насмешливой судьбы.
"Как странно, Анна Васильевна, — Александр Васильевич надеялся, что любимая почувствует, услышит его последние слова, обращённые к ней. — Именно сегодня мне предстоит исполнить свой последний долг. Я думаю — за что плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за вас — я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не даётся даром, любимая Анна Васильевна".
Колчак высоко поднял голову. Он знал, что идёт на смерть. А воин, настоящий воин, для которого нет большей радости, чем битва, должен с честью, с достоинством, с гордостью принять последний вызов судьбы. Это уже много веков знали люди из Страны Восходящего Солнца, узнал некогда и сам адмирал. Но и другое ему было известно: когда-нибудь снова воссияет над Родиной солнце, и любой шаг может принести свет в Россию хоть на секунду.
Двинулись вдоль набережной замёрзшей реки. Иркутск спал — или, быть может, боялся показаться, даже зажечь огонь в домах, когда за городом слышался треск словно взбесившихся пулемётов, выстрелы, канонада пушек. В город рвались из последних сил обмороженные, голодные, смертельно уставшие каппелевцы. Они надеялись спасти, мечтали сохранить одного-единственного человека, Рыцаря Белой Мечты. Многие помнили, как Колчак обходил ряды солдат, награждая героев георгиевскими крестами. Был тут и один молодой солдат, из сибирских крестьян. Едва Александр Васильевич приколол к шинели бойцы Георгия, как слёзы потекли из глаз героя. Колчак слегка смутился, спросил что-что у ротного. А потом взял ещё один Георгий и приколол его рядом с первым. Тот молодой сибиряк сейчас среди многих и многих шёл на штурм Иркутска…
Конвой завернул в переулок, поднимаясь в гору. Шум недалёкого боя здесь был ещё громче. Конвоиры нервничали. Пусть они потом будут рассказывать, что пламя радости за смерть врага народа согревало их и отгоняло страх. Не было этого. Был просто страх за свою жизнь: "Авось беляки встретят да приголубят пулей или штыком за своего Колчака?" – об этом думали конвойные…
Молитвы Пепеляева стали громче, некоторые слова даже удавалось разобрать. «Спаси и сохрани…Отче…Пресвятая Богородица». Показался пригорок. Смерть близилась, а вместе с нею — вечное небытиё, тьма, что навсегда поглотит души двух человек, которым просто не повезло с союзниками.
Вышли на какую-то поляну, расположенную на пригорке. Был виден вдалеке город, освещённый только-только зажигавшимися огоньками. Может быть, Иркустк, почувствовал, что Рыцарь гибнет, и радовался этому. Или же стенал от горя. Кто знает...
— Займите место на этом холме, — приказал командир конвоя.
Обречённые подчинились.
Главе палачей казалось, что жертвы будто юы стали больше, выше раза в два. Очень высоким чудился ему ту минуту Колчак..
— Прощайте, адмирал, — прошептал читавший до того молитвы Пепеляев.
Ярко светила полная луна, заливая каким-то сказочным, неземным светом. Лица расстрельной команды казались гротескными масками, слепленными из чуть-чуть подтёкшего воска.
Адмирал выкурил папиросу, милостиво предоставленную ему одним из палачей. Затем спокойной затушил её, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке "смирно".
— Желаете ли, чтобы завязали глаза? — спросил наконец Бурсак, непосредственный начальник расстрельной команды.
— Считаю, что стоит смерть встретить с широко раскрытыми глазами: так проще, — ответил адмирал. Внутренне он уже полностью свыкнулся с мыслью о смерти.
Чудновский, наблюдавший за казнью, шепнул Бурсаку: "Пора".
— Взвод, по врагам революции — пли! — винтовки наизготовку. Но выстрелы палачей обогнал грохот пушек. Тех, кто спешил на помощь своему Рыцарю. Этот звук был последним в его жизни…
Потом сделали ещё два залпа по убитым — для верности. Даже тут боялись тех, кого расстреливали.
— Трупы куда девать? — когда страшное, но давно привычное дело было сделано, спросили «бойцы расстрельной бригады» командира конвоя и коменданта тюрьмы.
— А в реку, — конвоиры не хотели копать могилы для тех, кого-то только что убили. К тому же Бурсак и Чудновский боялись, что "эсеры разболтают, а потом народ повалит на могилу". А так — концы в воду...
Трупы уложили на сани-розвальни и покатили к реке. Прорубь присмотрели загодя: монашки из ближайшего монастыря оттуда воду брали. Подкатили на санях к самой речке. Прежде чем сбросить в прорубь, раздели: а чего добру-то погибать?
А потом…Потом Колчака — головой вперёд, а за ним и Пепеляева. И они поплыли под тонким слоем замёрзшей воды на север. Родная стихия бережно приняла тело адмирала и понесла в знакомые края, в свою полноправную вотчину. Навсегда...
Это потом родилась легенда, будто адмирал лично командовал своим расстрелом.
" Расстрелом офицера должен командовать старший или равный по званию. А так как таких здесь нет, то придётся мне отдавать приказы команде. Товсь! Целься! Пли!"
Есть ещё одна история, связанная со смертью Колчака. Штабной вагон адмирала выставили на постаменте в Иркутске как символ победы над Верховным правителем, как память о "славной войне". Однако никто из решивших поставить этот "монумент" не мог даже представить, что каждое утро у вагона будут лежать живые цветы. Как у могилы, которую так и не получил адмирал. Власти поставили караул у "памятника". Но всё равно цветы появлялись. И тогда вагон приказано было уничтожить. Но с памятью такого совершить не смогли…
Кирилл Владимирович Сизов закрыл книгу, массируя виски. Все книги, что касались Гражданской войны, не давались этому человеку без сильнейшего душевного трепета. Знаете, каково это, когда чувствуешь: что надо сделать что-то очень важное, что-то способное перевернуть весь мир. А потом ты понимаешь: не сможешь. Не сможешь повернуть течение времени вспять, не сможешь встать в строй плечом к плечу с рыцарями белой мечты. Белые парадные кители, трёхлинейки и маузеры зажаты в грязных руках. И — ни одного патрона. Вместо них — белизна мундиров и ярость в глазах...
С самого своего детства Сизов грезил Гражданской войной. Странная эпоха…Кровь, братоубийство, предательство, голод, обречённость. И вместе с тем — верность Родине, преданность Долгу и Чести, причём как среди «красных», так и среди «белых». Да, сверстники Сизова вряд ли могли похвастаться знаниями той эпохи, кроме тех «фактов», которые вдалбливались в голову молодым поколениям. Бравые комиссары против пьяного офицерья, храбрые балтийцы против изнеженных юнкеров. Ведь как всё просто было: на нашей стороне хорошие, а на той – плохие. Жаль, что такое бывает только в сказках. Об этом Сизов успел узнать ещё в юности…
Предками Кирилла были дворяне из старинного, но обедневшего рода. Имение прадеда Сизова, Евгения Пятеримовича Синова, Синовка, захирело вскоре после первой русской революции. "Барин" оказался не самым рачительным хозяином, но он помогал крестьянам чем только мог. Если погорел — иди к Синову. Если неурожай — к Синову. Если свадьба, да приданого дочке недостаёт — всё к нему же, к Синову. Евгений Пятеримович не мог отказать в помощи, это ввергло семью в бедность — но и спасло жизнь Синовым. В годину лихолетья, начавшегося после февраля семнадцатого года, когда крестьяне забирали себе земли помещиков, Евгению Пятеримовичу деревня выделила две коровы, трёх коз да десяток кур с петухом. Правда, большую часть земельного надела Синовых поделили мужички между собой, так не до жиру… Не забыли люди добра Синова и когда красная власть пришла на их земли. Комиссаров не то чтобы не привечали, но и особо им не радовались. "Ленин далеко, да соседи близко!" — мудро рассуждали мужики, помалкивая о том, что семья Сизовых (фамилию "барин" решил от греха подальше сменить) совсем не приезжая, не беглянская, как пытались доказать комиссарам, а самая что ни на есть местная, барская. Несколько раз, правда, "гроза" чуть не прогрохотала над головами семьи Евгения Пятеримовича. Но, к счастью, всё обходилось, правда, глава семьи от волнений быстро стал плох, сердце начало сдавать, и вскоре, за неделю до смерти Ленина, отошёл в мир иной.
Старшим в семье стал Михаил Евгеньевич, дед Кирилла Владимировича. Он пошёл работать учителем истории в сельскую школу, которую организовала новая власть. Трудно, конечно, было привыкнуть к взглядам новой власти на историю России, но жить-т надо было! А потом стало легче: при Сталине снова начали Россию не тюрьмой народов считать, а великой страной. И этой стране были нужны герои. Не только новые, но и старые.
Сын Михаила Сизова, Владимир, рано женился на тихой, интеллигентной однокурснице, в восемнадцать лет, перед самой Великой Отечественной. Пошёл на фронт, дошёл до самой Праги — а потом вернулся на родину, в Синовку. Её так и не переименовали: власти то ли забыли наречь деревню как-то вроде Чапаевка или Ленинка, то ли решили не забивать голову подобными глупостями. А в пятьдесят третьем году, ровно за три дня до смерти Сталина, у Светланы и Владимира Сизовых родился сын Кирилл. Ещё в школе он был сметлив и умён не по годам, быстрее остальных решал самые сложные задачи по математике и физике, но более всего увлекался русским языком и историей. Родители решили, что лучше всего для него подойдёт юридический факультет. Именно на нём Кирилла "заметили": однажды вызвали "куда надо" и спросили, не хочет ли он послужить на благо Родины после окончания факультета. Сизов особо не раздумывал. Так началась его карьера в органах...
Ещё до поступления на юридический факультет родители поведали Кириллу историю семьи. О том, что никакой он не Сизов, что совсем он не интеллигент, а дворянин, и что родная его деревня – в прямом смысле Его деревня. Вернее, была бы его, не случись двух революций. Кирилл, как ни странно, невероятно радостно воспринял это. В детства в Сизове жила надежда на то, что когда-нибудь кем-нибудь вроде Айвенго или Д’Артаньяна, благородного дворянина, причастного к сотворению истории родной страны…Да ещё и те книги, который читал Кирилл в детстве – они тоже сыграли немалую роль в становлении личности Сизова.
Булгаковские "Бег" и "Белая гвардия", рукописи Краснова и некоторые книги Мельгунова, чудом уцелевшие в пражских архивах, тайком привезённые в подкладке трофейного чемодана Владимиром с Великой Отечественной войны. Ещё — рукописные копии книжек Леонида Андреева и Ивана Шмелёва. То немногое, что осталось с былых времён, истинное сокровище семьи. Именно благодаря этому «богатству» Кирилл мечтал стать то рыцарем, то дворянином, то офицером. А после рассказов родителей и нескольких рукописных копий запрещённых в стране книг, родились грёзы о временах Гражданской войны, о белом кителе и смерти за Великую, Единую и Неделимую.
Но как было прожить в стране победившего коммунизма с такими-то взглядами? И Кирилл Владимирович научился скрывать свои настоящие убеждения. Думаете, легко уверенным голосом говорить, какими "выродками" были белогвардейцы? Легко ли смешивать с грязью свои идеалы? Легко делать вид, что ненавидишь тех людей, которых в глубине души боготворишь?
А Сизов мог. Может быть, именно поэтому, благодаря своей силе воли, Кирилл смог пробиться на высокие должности «в компетентных органах»? Где же ещё можно найти достаточно сведений о времени своих грёз? Только в архивах, и причём закрытых для случайного читателя. Ради исполнения своей мечты Сизов готов был пойти на многое…
Служба советником в Анголе, участие в создании агентурной сети в Мозамбике, Афган — это лишь немногое, что повидал и пережил Кирилл Владимирович, но при этом в душе остался романтичным мечтателем. Хотя, казалось бы, какая романтика, когда вокруг тебя гибнут люди, а ты всё живёшь, живёшь, живёшь…
Показав незаурядные способности по созданию и организации агентурных сетей, Кирилл Владимирович смог подняться по карьерной лестнице, сумел наладить контакт со многими влиятельными людьми. Но главное, Сизов познакомился и подружился с теми, кто ведал теми самыми архивами, до которых стороннему человеку не под силу было добраться.
Как ни странно, развал Советского Союза лишь сыграл на руку Кириллу Владимировичу: документы стало проще находить. И постепенно перед теперь уже полковником открывалась широкая картина краха империи, двоевластия, которое было похуже анархии, и эксперимента небольшой группки людей, посчитавших себя умнее остального народа. А ещё — помощи этим людям. Деньгами, что шли от извечных врагов страны, солдатами, проливавших кровь не хуже средневековых наёмников, и много чем ещё. Но чаще всего в ход шло предательство.
Очередным доказательством этого стали документы, принесённые другом Сизова, Сергеем Сидоровичем Кирсановым. Историк, работавший в основном по архивам, смог вынести «невыносную», и оттого невероятно интересную папку. Под серым картоном, кроме дела о поимке очередного шпиона капитализма, оказалось вложено множество невероятно старых бумаг. Причём явно из различных источников: отличалось качество бумаги тех или иных документов, печати, и даже шрифты разнились: то старинный попадался, то новый, советский. Но важнее всего были те факты, что оказались изложены под серым картоном.
Кирилл Владимирович дрожавшими руками принял папку, сказав, что постарается вернуть в самое ближайшее время. Однако Кирсанов заявил, что бумаги могут у Сизова остаться хоть на веки вечные: выносить-то их запрещали из архивов, но кто в то бурное время следил за сохранностью бумаг? При особой сноровке можно было и не такое вынести. Да и у Кирилла они сохранились бы лучше, чем в архиве…
Первым в глаза бросилась докладная записка одного из чинов полиции. В правом верхнем углу — подпись адресата, начальника столичного отдела полиции. Чуть ниже — имя агента. Эти строки сильно пострадали, кажется, от воды: буквы оказались размыты, так что нормально прочесть не удалось. Какие-то сведения о слежке, об агентурной сети, имена филёров, провокаторов и шпиков. Сведения о некоей княгини...Кажется, первой шла буква "В", но фамилия тоже была изрядно "подмыта". А ниже...
Кирилл Владимирович даже задержал чуть ли не на минуту дыхание. Разум не готов был поверить в то, что видели глаза. "Всего лишь" список лиц, озаглавленный по-деловому просто: "Участники лож кн. Вырубовой". То, за чем историки гонялись многие годы. Масоны! Те самые масоны, настоящие, без маскарадов и мистики. Те, кто творил историю России — по словам одних. Те, кто загубил Россию — по словам других. Те, кого никогда не существовало — по словам третьих.
Сизов лишь пробежался глазами по списку. Но даже немногие фамилии поражали. Тут были и князья, и думские депутаты, офицеры, члены Временного правительства. И даже двое членов Центрального Комитета большевиков. Ком подкатил к горлу Кирилла Владимировича при прочтении двух имён.
Радомысльский Овсей-Гершен Аронович и Розенфельд Лев Борисович . Глаза просто отказывались читать дальше. После слов "в партии известны под псевдонимами...". Это стало чем-то вроде очередного "переворота" в сознании полковника. Он пока что не готов был поверить, что два лидера партии могли принадлежать к масонам. Хотя...почему бы и нет? Кирилл Владимирович решил перейти к другим документам, здраво рассудив, что другие могут оказаться намного интереснее, а этот списочек можно было бы прочесть и позже. К сожалению, в самом низу списка, в графе "Подозреваемые в участии и сочувствующие", было несколько человек, которым предстояло сыграть не последнюю роль в судьбе Сизова.
Кирилла Владимирович стал листать дальше. За документами о том, что в Московском отделении партии большевиков на верховных постах оказалось сразу трое провокаторов, пошла "бухгалтерия". Например, меню кремлёвских работников в голодную пору начала двадцатых годов. Икра, масло, белый хлеб, мясо — когда крестьяне умирали, не сумев попасть в город. Был отдан приказ не пускать лишние рты в крупные населённые пункты. И люди гибли на дорогах, в полях, у самых предместий...
Среди документов, датированных январём-февралём 1917 года, нашлась одна очень интересная фотография. Смутно знакомый человек в мундире контр-адмирала. Короткие, аккуратно уложенные тёмные волосы. Длинный острый нос. Подбородок со смешной ямочкой. И – невероятно печальные, глубокие как Тихий океан глаза.
Этот человек был, конечно, очень интересен, но не так, как его окружение.
Знакомые всё лица! Толстяк Родзянко, с небритой щетиной, в безразмерном фраке. Председатель Государственной Думы четвёртого и последнего созыва. Любил он очень воззвания к народу, к царю, к патриотизму. Взывал до самой Октябрьской революции. А потом решил, что воззвания — воззваниями, а жизнь – это жизнь, и вовремя спасся из охваченной большевизмом столицы. Судьба была у него затем невероятно интересная...
Князь Львов. Здесь он держал в левой руке свою широкополую шляпу. На плечи накинуто пальтишко, в правой — зажат кожаный портфель. И ведь не скажешь по нему, что руководил (скорее, пытался руководить) Россией более половины «жизни» Временного правительства.
А кто это с ним по соседству? Светловолосый (или седой, на чёрно-белой фотографии было не разглядеть), в пенсне, с торчащими в стороны усами...Ба! Сам господин Милюков. Сизов улыбнулся: он узнал лидера кадетов только благодаря пенсне. Когда-то подававшего надежды историка остановили на улице и избили черносотенцы. По довольно-таки банальной причине: просто приняли за еврея. А всё пенсне… Да, было дело...
А рядом с ним — Гучков. Та ещё птица. Лидер партии октябристов, решивший, что он единственный, кто знает и понимает армию. Что, собственно, стало одной из причин развала и деморализации российских войск: Гучков вот так вот хорошо всё понял…
Фото было сделано на фоне набережной зимнего Петрограда. А нет, кажется, поблизости от порта где-то. Кирилл не мог сказать точно: слабоват был в географии северной столицы. А зря, между прочим.
Ну да ладно, не это было главное. Полковник снова принялся за просматривание документы. Какие-то донесения, несколько фактов из биографии присутствовавших лиц. Но вот, наконец-то — имя контр-адмирала, стоявшего в такой "дружной" компании. А вернее не просто контр-адмирала, но Великого князя Кирилла Владимировича Романова.
Сизов точно помнил о нём очень интересный факт. Великий князь (ну да, очередной "выродок" по мнению официальной советской историографии) в первые дни революции изъявил свою готовность помочь всеми силами ...Кому бы вы думали? Ну да. Вот этим самым господам, что стояли возле него. Вставил гвоздику в петлицу, красны флаг водрузил над родным домом… Но только зачем члену правящей династии помогать её политическим убийцам? Сизов не знал. Вернее, знал, но слишком много: разные люди выражали совершенно разные мнения. Одни говорили, что Кирилл решил отомстить (было за что), прибрать побольше к власти к рукам, навести порядок, остановить кровопролитие. Всё это было, конечно, интересно, но слишком уж просто, и вряд ли можно было бы назвать причиной, побудившей Кирилла присоединиться к революции…
Дальнейшие документы оказались донесениями Охранки о существовании заговора против Николая II. Среди его участников упоминали имя и самого Кирилла Владимировича. Участников — но не лидеров...
Сизов рассмеялся: только сейчас полковник подумал, что они с Великим князем тёзки, да ещё и отчества одинаковые. И внешне не очень чтобы очень отличаются…Да, какие только интересные вещи не подбрасывает история! Хитро улыбнувшись, Кирилл вернулся к чтению документов…
Постепенно донесения Охранки сменились уже показаниями каких-то агентов. Похоже, Временного правительства. Они твердили одно и то же: Великий Князь собирается устроить переворот, вернуть династию к власти, повесить на столбах министров и так далее, и тому подобное…
Сизов резко вернулся к фотографии, едва прочтя это. Теперь он смотрел на этого человека по-иному. Кирилл Романов играл в какую-то свою игру. Сначала — поддержка Временного правительства. Затем — подпольная работа против него. Какова была истинная цель всего этого? Жаль, что Великий князь уже больше ничего не скажет: умер, пережив многих революционеров. Какие планы зрели в этой голове?
Кирилл Владимирович Сизов не знал ответов на свои вопросы и думал, что вряд ли всё узнает точно. Он лишь всмотрелся повнимательнее в Романова. Лицо контр-адмирала приковало взгляд полковника. А ещё точнее, не лицо, а глаза.
— Что, если бы план князя удался? — думал вслух полковник. — Ясно, что он искал поддержки у будущих членов Временного правительства. А если точнее, то у виднейших деятелей России того времени.
— Зачем? Для чего? Ради власти и влияния, — Сизов рассуждал точно так же, как если бы вербовал шпиона или пытался найти уязвимое место в агентурной сети противника. — Скорее всего, да. И опять же, зачем они ему нужны? Чтобы потом остаться в столице, когда грянет буря. Князь знал о ней. Не мог не знать: о приближении революции хорошо, если не кричали с утра на улицах, министры всё твердили о том, что висеть всем на фонарях…
И вдруг полковника осенило. Теперь он не отводил взгляда от глаз Романова на фотографии. Князь на самом деле задумывал восстание. А что? Быть постоянно рядом со слабым правительством. Иметь за своей спиной вооружённую силу, связи в обществе, деньги. Стоит только вовремя применить это всё — и вот уже можно брать на блюдечке с кровавой каёмочкой Временное правительство. Но не сложилось, что-то у Романова пошло не так. Перехитрил сам себя? Или не хватило сил? А может, просто личность оказалась не та, что требуется для переворота, не оказалось у контр-адмирала внутренней силы? Ума недоставало…
Кирилл Владимирович подумал, что будь он на месте Великого князя, всё пошло бы иначе. Полковник сделал бы всё возможное, лишь бы Гражданская война — Сцилла и Харибда, разорвавшие империю и её народ на куски — не началась. Ведь у Великого князя, в отличие от тёзки, не было главного: знания. Знания о том, что произойдёт дальше…
Мысли и планы перемешались в голове полковника, но глаза продолжали неотрывно смотреть на фотографию. Внезапно Сизову почудилось, будто чёрно-белая фотокарточка обретает цвет, а изображение расплывается, ширясь и разрастаясь…
Вот оно уже заполнило всю комнату, затем — всю квартиру. А мгновением позже — весь мир. В глазах Кирилла потемнело, а уши наполнились самыми разными звуками. Кто-то окликал его. Звал по имени. Просил открыть глаза и посмотреть в объектив...
Великий князь Кирилл Владимирович Романов открыл глаза. Мир вокруг него продолжал плыть, но голова уже не так болела, как секундой до того. Похоже, мигрень, матушка иногда жаловалась на неё. Неужели стареет? Да нет, мрак это всё! Просто устал, просто очень и очень устал…
В голове внезапно мелькнула какая-то шальная мысль о перемещении во времени. И откуда только взялась-то?..
облако тэгов
