Блог


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «Kniga» облако тэгов
Поиск статьи:
   расширенный поиск »


Статья написана 1 марта 2011 г. 14:02

Николай Дмитриевич Набоков

Предполагается, что это мемуары композитора, «культурного деятеля» (и кто знает, что это значит?) и двоюродного брата «того самого» Набокова. Я вот не уверен, что солидное слово «мемуары» подходит к этому сборнику забавных историй, откровенных анекдотов и поверхностных наблюдений, что, впрочем, и сам автор предполагал. Но, в любом случае, это «воспоминания» – и они очаровывают своей легкостью, поверхностностью и очевидностью.

Люблю я мемуары: уютно устраиваешься и заведомо знаешь, что сейчас тебе будут лгать – конечно, так говорить «нехорошо», надо бы говорить «излагать субъективную точку зрения». На мой взгляд, воспоминания — это форма мифологизации (или телеологизации, что в данном случае почти одно и тоже) прошлого, и сажусь я за них как за ложь (или как за беллетристику), которая при проверке может вдруг и оказаться правдой. В общем: «Есть, точно, на свете много таких вещей, которые имеют уже такое свойство: если на них взглянет одна дама, они выйдут совершенно белые, а взглянет другая, выйдут красные, красные, как брусника». В этом все эти «рабы Мнемозины», в общем-то, одинаковы, что Шатобриан, что Тучкова-Огарева, что вот Набоков – за это я и люблю воспоминания.

Николай Набоков рассказывает истории достаточно бессюжетно, отрывочно. Но весьма забавным и понравившимся мне способом. Не знаю уж, какой он был в реальности, но в этих воспоминаниях он предстает этаким бонвиваном, легконогим светским хлыщем, неглупым и не без вкуса. Стилем он мне напомнил легкие романы или переписки французов 18 века – касается до всего слегка, то даст сочную подробность или деталь, то выкопает древний анекдот и выдаст его за реальное происшествие, но все это, хвала богу, без впадений в «благочестивые размышления» и без салонной философии.

Конечно же, дворянское детство и романтика дворянских усадеб – все это очень мило описано много раз и НН вносит свою лепту, разбавляя изредка рассуждениями о музыке. С потрясающей непосредственностью он разбалтывает интимные тайны своей семьи, вплоть до сомнений в собственном происхождении. Описывает праздники, старосветские забавы и традиции. Все это очень sweet and fancy, и всем знакомо по русской литературе, воспоминаниям или, в худшем случае, фильмам. Интересно, что в исполнении НН вся эта жизнь почти напрочь лишена психологизма, или этот аспект ему просто не интересен. Он даже пытается коснуться социального аспекта, но у меня сложилось впечатление, что с теми людьми, которые обеспечивали дворянское благополучие НН знаком даже не по Бунину или Горькому, а по раннему Толстому. На фоне детских радостей и общего благополучия, его замечательный отчим и достойный человек бьет по лицу какого-то проштрафившегося «мужика», а контраста все равно не выходит, даже этот мордобой какой-то «sweet and fancy». В общем, «Утро после бала» у НН не вышло.

А лучшие, даже какие-то поэтические, строки «Багажа» посвящены, конечно же, багажу. Мемуарист с теплотой вспоминает всякие баулы-портпледы, шляпные коробочки и кофры. Особое внимание уделено несессеру и его содержимому. Вот это уже легендарная тема русских эмигрантов «хорошего достатка» – драгоценности из несессера (или еще откуда) «истаивают» во время жизни в изгнании, обеспечивая достойную жизнь, и роскошь прошлого становится насущным хлебом настоящего.

Но мемуары людей вроде НН, которые «всех видели», «всюду побывали», конечно, в первую голову интересуют всех портретами всяких celebrities, легендарных личностей и прочих этаких. И, на мой взгляд, эта часть скучновата. Какие-то они все у Набокова одинаковые, в том смысле, что стандартные, полностью соответствующие своему образу и стереотипу, словно модный американский фильм смотришь. Даже вот о жизни Стравинского я ничего не знал, но у НН он не получился – ну «гений» типа и «гений».

Семья «того самого» Набокова описана достаточно подробно, но у меня сложилось впечатление, что НН их всех даже побаивается и они ему не понятны. Ладно там В.Д. Набоков (отец) – этот и музыку любит, с ним можно поговорить о Чайковском, а сам В.В. какой-то совсем – все читает и подшучивает, все знает, но о музыке с ним не поговоришь, да и вообще сноб.

Особенно характерен анекдот про Есенина и Асейдору Дункан. Все очень узнаваемо, предельно обще и стереотипно. Ну кто не знал, что у «дивы», мягко говоря, дрянные манеры, да и вкус не лучше? Ну и Есенин с картинки из школьного учебника: «веснушчатый крестьянский парень» в твиде, «с налитыми кровью глазами», которые «вперяет» в людей. Приглашает растерянного Набокова: «Мы идем в ночной клуб педерастов. Мне сказали, что он здесь где-то поблизости. Они там прямо на сцене в чем мать родила занимаются этим делом, интересно взглянуть. Составьте компанию нам с Дунканшей», «Старая сука сейчас малость припудрится и двинем». В клубе Есенин громко заявляет: «Набоков, нам с Вами лучше не отрывать зад от стула», «Мейерхольд уверял, будто они у всех на виду поимеют друг друга». Все по образу, практически без деталей, все предельно знакомо. Да и граф Кеслер, Дягилев, Уистен Оден – они именно «анекдотические», привычные и стереотипичные. Как собственно и любимая многими «атмосфера декаданса» между двумя войнами описана предельно очевидно, и появляется даже неизбежная молоденькая «любительница искусств и гениев» весьма легкого поведения.

В целом, мне понравилось – легко, непосредственно, и даже наивно, весьма старомодно. Все эта очевидность и «знакомость» очень расслабляет. А может я просто соскучился по «бонвиванистому» чтению, погрузившись в литературу века двадцатого.


Статья написана 17 февраля 2011 г. 23:19

Будучи давеча спрошенным, какую музыку я предпочитаю, я понял, что на самом деле уже недели полторы слушаю, как музыку, «Горе от ума» в исполнении господина Александра Клюквина. Не имею чести знать ничего об этом господине – артист ли он народный, иль простой скучающий джентльмен, решивший в часы скуки порадовать себя и других и записавший эту аудиокнигу – мне все равно. Легко уступчивую девушку поблагодарить за «дарованное высшее блаженство», а как поблагодарить человека за удовольствие не менее острое, но куда более сложное? Когда-то я досаждал окружающим, беспрестанно напевая (жуткие звуки) куски из La donna è mobile, теперь вот «напеваю» «Горе от ума» Клюквина – эффект тот же.

Грибоед был крут (это намек для чрезмерно грамотных, какую, собственно, трактовку личности Грибоеда я предпочитаю – намек двойной). И немного обижен на уровне мифологии русской литературы, поскольку, говоря Александр Сергеевич, все вспоминают другого, ну того самого. А о «Горе от ума» сказать мне вообще нечего – захлебываюсь от восторга. Правда, меня расстраивает его раздерганность на цитаты – в таком случае произведение как бы утрачивает само себя как целокупность, но, с другой стороны, французские корни «комедии в стихах» афористичность подразумевают. Ну ладно, пусть отдельные афоризмы так и будут «dull ease of the mind», я слишком люблю всю эту целокупность.

Клюквин читает блестяще. И все банальности тут подойдут: он и «оживляет» стершиеся от постоянного употребления дураками фразы, и наполняет их «новыми смыслами», и бла-бла-бла. Но, самое приятное, что он просто читает текст, а не перебегает от одного афоризма к другому, не выделяет «сильные места». Его исполнение женских ролей не натужно, не сюсюкающе, со вкусом, на мой взгляд. Хорошо, что есть и небольшие прыщики – на кой нам идеал? Вот, например, слуга объявляет Чацкого: «К вам Александр Андреич Чацкий» – Клюквин зачем-то эмфазирует это приподнятым голосом, как будто слуга офигеть как рад Чацкому (напомню, что Чацкий вообще никому незачем не сдался во всей комедии).

Ну, вот и все, в общем-то. Я бы хотел порекомендовать «Горе от ума» в исполнении Клюквина, но, конечно, не всем. Все-таки текст чрезвычайно сложный, с массой отсылок и намеков, с многослойным цитированием, с деконструкцией определенных стереотипов того времени – это шутка, господа, прикалываюсь вот над «традицией» пугаться: «ой, как сложно», «ой, сколько аллюзий», «опупеть, сколько постмодернизму напихал автор» (и да, я хорошо понимаю неуместность моего прикола). Слушайте господа, это не «классика», это живая комедия в стихах, и Клюквину удалось это показать.

(Уезжает.)

сам


Статья написана 26 января 2011 г. 23:57

Набоков
Набоков

Введение в проблему:

Итак, статья Л.И. Сараскиной «Набоков, который бранится». Но на самом деле никакой не «итак». Поскольку мне скучно стало разбирать одну эту статью, я решил похихикать над всей традицией спаривать Набокова и Достоевского в акте страстной «любви-ненависти». Для ценителей Достоевского такие отношения – просто любовная идиллия: они мучают друг друга, терзают, страдают и любят, и ненавидят, и вообще всячески радуются жизни Dostoevsky-style. И все это в беседочке «русская литература», которая якобы их отделяет от «литературы мировой». Но из бездны невежества меня спас один добрый человек – если прибегнуть к штампу, вполне им заслуженному. У этого доброго человека есть журнал, в котором, в свою очередь, есть премерзкая статья о том, как Набоков тайно и противоестественно «любил» Достоевского. Я испросил этот журнальчик, добрый же человек потребовал в обмен объяснений – на кой мне эта древность? Я промямлил, что вот, дескать, хочу порезвиться, и никто не может мне запретить, и вообще, разве господь не для этого интернет придумал. Его энтузиазм меня поразил, добрая душа оказался любителем всяческих окололитературных форумов и собирателем разных интересностей оттудова. Он осыпал меня тщательно сохраненными «документами» – поскольку многие форумы и блоги уже канули в лету – где пользователи (жуткое слово, кстати) обсуждают отношение Набокова к Достоевскому. Будучи человеком наивным, я-то считал, что эта проблема интересует только ученых, а вот этим самым «пользователям» никакого дела до этих проблем нет (как, впрочем, и до всего остального). О, как я был слеп! О-о-о-о! – тут Отелло ломает себе руки.

и Достоевский
и Достоевский

Я читал все эти беседы и размышления, забывая дышать. И я бы дочитался до асфиксии, если бы постоянно не хохотал, хоть как-то вентилируя легкие – вот так я и выжил благодаря смеху. После фразы «Да, но ведь это — Набоков! Тоже ведь классик. Уж он-то должен был как профессионал чувствовать разницу между Достоевским и авторами наподобие Донцовой. :) По крайней мере, понимать смысл его произведений. Что именно Набокова отталкивало, что он не принимал в философии Достоевского и почему? Добро бы тот был бы коммунистом-нигилистом, тогда было бы понятно. Набоков ведь сам до конца дней, кажется, не изменил своим антисоветским убеждениям. Неужели даже "Бесы" не находили у него отклика в душе?» – я обмер и утек под стол, плача и утирая сопли, что, кстати, не делает мне чести, ведь в определенном смысле сама фраза весьма разумна, есть в ней неизбывная «сермяжная правда». Но тут стало ясно, что если я остановлюсь только на собственно научных статьях, просто поговорю о статье Сараскиной, выпущу этот «пользовательский» пласт обсуждения вопроса, то я совершу преступление против человечества и человечности. А судьи кто? Кому я нужен со своим преступлением – известно кому, так что я убоялся самосуда над сами собой и решил лихо поболтать вообще, не чинясь и не деля на научное и ненаучное (ну в постмодернизме мы живем или где? fuck hierarchy!), а работу «Набоков, который бранится» использую как триггер.

Источник:

И научная-то дискуссия о Набокове/Достоевском – никакая не дискуссия. Обсуждения собственно и нет. Диссертант/автор статьи берет двух модных авторов, на которых масса всякой критики и комментариев разного уровня «разумности», и начинает их случать – может выйти и интересно, но это редкость. Л.И. Сараскина запустила процесс «усвоения» Набокова. Анализируя его произведения, лекции и ряд высказываний, Сараскина приходит к выводу, что «ругань» Набокова в адрес Достоевского вызвана тем, что Набоков «заметает следы». То есть Достоевский оказал на него большое «творческое влияние». Автор уже изначально предположила, что перед ним Набоков, очарованный Достоевским, очарованный в смысле Блума – он «боится» ФМД. Достоевский выглядит как призрак, некий гхул, который существует за спиной Набокова и сосет/питает его, от этих-то назойливых приставаний Набоков и отмахивается своими выпадами, этой руганью. Это жест, вполне укладывающийся в «страх влияния». Блум в исполнении Сараскиной со своей мифо-фрейдистской теорией «примиряет» двух противоречивых классиков – все гладко и приятно. Но Сараскина явно действует не как ученый, холодно препарирующий и сличающий сходства и различия, она оценивает, исходя из мира Достоевского, стиль её выдает: ненависть сближает, она соединяет «почти так же, как любовь», «Но как преступника неудержимо тянет к месту преступления, так и Набоков не мог удержаться от все новых и новых, совершаемых по собственному почину разоблачений». Одна проблема: Набоков не герой романа Достоевского.

И понеслось. Смеха ради, я возьму только работы из подкласса «бред голимый» (по латыни это звучало бы лучше). По новой моде Достоевский был назван (Злочевской А.В.) «фантастическим реалистом», а с ним и Набоков – и значит они офигеть какая родня. Меерсон О. пошла на Набокова с Бахтиным, православием и чем-то таким, что она назвала «постмодернизмом»; проигнорировав формалистские корни Набокова, она упаковала его в теорию Бахтина, объявила «устаревшим модернистом», в отличие от «постмодерниста» Достоевского, ну а «Защита Лужина», само собой, «апологетически про-достоевское произведение».

Дело в том, что серьезно критиковать подобные работы трудно, и даже не по научным критериям – повсюду «свобода интерпретаций», теорий «примирения» полно, да и вообще, неблагодарное это дело – лезть в чужую интерпретацию. В том числе и поэтому работ, опровергающих разные формы «зависимости»/«любви» Набокова по отношению к Достоевскому, вышло немного. Хотя после разъяснений А. Долинина, на мой взгляд, это и не требуется. Деловито и обстоятельно (не называя имен, кроме зачинщицы Сараскиной) Долинин терпеливо (поразительной выдержки человек) разъяснил, затронув практически все теории, так или иначе. Но Долинина тут не будет – тут я хихикаю.

Но кому нужен Долинин со своей эрудицией, обстоятельностью и доказательностью – скучно-то как, можно так весело посношать двух таких авторов. Банальное противопоставление привлекло очень многих: «белая кость», «олимпиец», «сноб», «джентльмен», «эстетствующий пошляк», «эстет во всем» (это Набоков, все эти штампы из блогов и форумов) и «простой мужик», «пророк века двадцатого», «духовидец», «гений» и прочая. И этот «эстет» ненавидит «духовидца» – какой прикольный скандал!

Набоков И.A. гнобил Достоевского в крепости
Набоков И.A. гнобил Достоевского в крепости

Есть штучки интересные, не без юмора поданные. А. Говорков забавно предполагает, что предки Набокова всегда третировали предков Достоевского, возможно, купец Рукавишников (материнская линия Набокова) как-то там обобрал Нечаева (материнская линия Достоевского): «Если моя дикая догадка верна, то часть набоковского благополучия обеспечена и нечаевскими денежками». Потом все очевидней и уже без предположений, все так и было: И.А. Набоков (двоюродный прадед) – комендант Петропавловской крепости, куда посажен петрашевец Достоевский. Правда, Говорков не упомянул, что даже заключенные отзывались о коменданте с добротой — и петрашевцы и Бакунин. Вот так вот – генетическая ненависть какая-то.

Есть штучки уморительно-злобные: «Маленькая скрюченная фигурка у ног руссколитературных монументов. Фигурка в этой композиции не самая примечательная. В туманный питерский день прохожие часто принимают её, то за какого-то гнома, то за отбившуюся от чеховской дамы собачку, а то и просто за кучку дерьма» (это всё о Набокове). Все просто – зависть: «Только и остаётся человечку, что мстительно нассать на величественную спину автора «Братьев Карамазовых», «Он тоже хочет забронзоветь, но не может понять, что ему мешает?».

А вот источник полного непонимания ситуации, в общем-то, очевиден. Из еще одного блога: «Набокова как писателя я пока не одолела, но вот Набоков — литературовед мне нравится. Несколько раз читала его лекции по зарубе, и вот недавно в библиотеке наткнулась на его лекции по русской литературе». Лекции, эти чертовы его лекции.

Чертов «Набоков»:

«Лекции по русской литературе» Набокова – очень плохой текст.

Я боюсь, что одной грамотности явно не хватает, ну не умеют люди читать, многие видят лишь "смыслы", а не текст – то есть не позиционируют его в определенный контекст, не вникают в «ситуацию письма», просто не понимают его (текста) происхождение. Хотя, опять же, все это очевидно и всем известно: лекции были причудливо отредактированы (непонятно почему одни вставки и зачеркивания оставлены или упомянуты, а другие нет и т.п.), и вообще – это всего лишь заметки. От Б. Бойда знаем, что Набоков зачастую вел занятия куда более творчески, чем сам об этом говорил: импровизировал, заставлял слушателей смеяться, делал неожиданные сравнения. Сам Набоков: «Мои университетские лекции… хаотичны и неряшливы и ни в коем случае не подлежат публикации. Ни единая!». Потом он хотел их публиковать, но так и не сел за исправления. Человек, сделавший ТАКОЙ комментарий к «Онегину», допускает в лекциях огромное количество неточностей, ошибок, натяжек, бездоказательных и сомнительных заявлений (в части про Достоевского этого уже чересчур). И вот эти все заготовки выдаются под бодрым названием, и в продажу. С глубоким уважением отношусь к «наследникам» Набокова, но в этот раз они его подставили (кстати, первый из двух). Это объясняет, почему сторонники «зависимости» и «зависти» Набокова в основном ссылаются на «Лекции». Перед изданием на это чудо вообще следовало бы напустить порядочных текстологов и публиковать с ехидным предисловием Саймона Карлинского (но Вера Набокова его отставила, прочитав это предисловие).

Уфф! (в смысле, заканчиваю):

Довольно давно уже высказано предположение, что уникальное склонно утаиваться от дискурса, и оно всегда будет утаиваться. Но дискурс культуры не вмещает в себя уникальное и, собственно, не может предположить его, разве только на уровне романтической идеологии «гениальности», каковая ни к чему не обязывает. Культура вписывает в себя и примиряет в себе, что угодно – и как бы ни был «анти-культурен», «контркультурен» автор, он будет усвоен и определен для акта поклонения внутри культа. Отсюда и жесты примирения, дабы не возникало сложных противоречий (приемлется лишь очевидность «бинарной оппозиции») – как в нашем случае – и не всегда это происходит подобными дикими методами. Так, Пастернак весьма интересно примирял Толстого и Шекспира – славный был чудак.

P.S.

Мда… (это я сам себя перечитал). Из желания поговорить обо всем сразу и не сосредотачиваться, как-то я весь растекся по проблеме. Ну и ладно. Если решусь на следующую часть «Уморительных работ», то попытаюсь поговорить все-таки поосновательней. Например, давно мечтаю похихикать над книгой Стефани Мейер Присциллы Мейер («говорящие» фамилии в произведениях Салтыкова-Щедрина) о Набокове «Найдите, что спрятал матрос».

Набоков хочет сказать какую-то гадость Достоевскому и своим комментаторам
Набоков хочет сказать какую-то гадость Достоевскому и своим комментаторам


Статья написана 20 января 2011 г. 23:44

заваленная цветами могила Набокова
заваленная цветами могила Набокова
Как о всяком знаменитом и модном писателе, о Набокове понаписали много разного: большая часть — это более или менее откровенные компиляции, здоровенный кусок – теоретический бред, когда исследователь прикладывает свою любимую, выстраданную теорию (за которую он получил научную степень или солидный грант и уже поэтому не в силах со своей теорией расстаться) к Набокову, как облатку к больному месту. Но есть еще один раздел работ – просто смешные. Причем, не всегда эти работы плохи или неинтересны, но те или иные факторы делают их «уморительными». Примеры, на мой взгляд, лучше представить по ходу.

На мой взгляд, самые уморительные работы выдают ученые, критики и другие солидные мужи, поскольку чаще именно они (перефразируя Ницше) «читают с закрытыми глазами».

Из всего множества «уморительных работ» для начала я выбрал две из них, обе довольно известные:

рецензия Ж.-П. Сартра «Владимир Набоков. Отчаяние» (1939)

статья Л.И. Сараскиной «Набоков, который бранится» (1993)

Отступление:

Еще Лабрюйер заметил, что ученый должен быть немного «lèche-bottes» (подхалимом), то есть, даже критикуя кого-то, он должен сделать ему несколько уважительных па, льстиво помянуть классиков и т.п. Ну, со времен Лабрюйера ситуация не сильно изменилась. Поэтому отмечу, что Л.И. Сараскина – выдающийся ученый и исследователь творчества Достоевского, и если одна ее статья показалось мне немного смешной (еще раз: «уморительно» не всегда значит «плохо»), ну что ж поделать. К сожалению, аналогичных па не могу проделать в адрес Сартра. Средний писатель, вторичный философ, а уж в том аспекте, который мне сейчас особенно интересен – литературный критик – он уж точно «уморителен». Вся эта его ангажированность, невнимательность, все эти постоянные повторы о том, что литература и, особенно, роман умирают и вот-вот умрут (но Сартр умер первым) – моментально надоедают и особенно тем, что Сартр часто забывает о предмете разговора

Ж.-П. Сартр «Владимир Набоков. Отчаяние»:

Сартр с книжками
Сартр с книжками
В своей работе «Что такое литература?» Сартр возмущается поверхностностью своих критиков: «Чушь собачья! Все потому, что читают второпях и берутся судить прежде, чем осознают смысл прочитанного». Ну сам-то он, конечно, не из таковских. Читая «Отчаяние», Сартр, большой любитель русской литературы, так и не понял, что Карлович – это не фамилия, а отчество персонажа. Ну и правильно – такой «большой человек», а тут такие мелочи, Сартр сразу постиг главное: «Он [Набоков] очень талантливый писатель – но писатель-поскребыш. Высказав это обвинение, я имею в виду духовных родителей Набокова, и, прежде всего, Достоевского». Ну конечно, кто еще может быть ближе «по духу» Набокову, нежели Достоевский? Сартр пользовался только модными идеями, а по тем временам приколы над авторами не были в такой моде, как ныне, поэтому Сартр не понял совершенно Набоковского юмора, очевидного сейчас даже школьнику (и было очевидно ряду современных Набокову критиков, людей куда менее известных и куда более вдумчивых). «Разница в том, что Достоевский верил в своих героев, а Набоков в своих уже не верит – как, впрочем, и в искусство романа вообще. Он открыто пользуется приемами Достоевского, но при этом осмеивает их прямо по ходу повествования, превращая в набор обветшалых и неминуемых штампов»: вот это наш Сартр – приписать модные идеи совершенно невинному человеку и тихо радоваться своей прозорливости. Набоков, создавший ряд потрясающих романов (в том числе и новаторских), как раз один из немногих верил, что литература еще только развивается, что роману еще жить и жить. Набоков выделяет под определенным углом приемы и стиль Достоевского и показывает их безвкусицу, показывает, что они и были «обветшалыми штампами», это тоже прием такой – классический прием, очень ловко использованный Набоковым, как бы в доказательство, что не осмеивает он приемы классического романа вообще, как то считал Сартр, а метит собственно в Достоевского, ну и в кое-каких продолжателей его традиций.

«В результате получился курьезный труд – роман самокритика и самокритика романа… Что ж, прекрасно – но что мы получаем в итоге? Во-первых, чувство неудовлетворенности» – ну, конечно, «идеи» Сартр не нашел, и «позитива» не нашел, сильно огорчился. «Где же роман? Собственный яд разъел его».

Ну и выводом Сартр просто уморил: «корней» у Набокова нет, он «жертва войны и эмиграции», «оторванность от почвы у Набокова, как и у Германа Карловича, абсолютна», и ни к какому «обществу» они не принадлежат – ну, в общем, в конце Сартр сопоставил героя и автора и обоих бедняжек пожалел.

Один из самых «укорененных» в современности романов Набокова, один из самых «практических» романов, но Сартр ничего из этого не увидел. Набоков, пародируя Достоевского, одновременно вступает в эстетическую полемику с его «наследием», с современной ему «Парижской школой» (Адамович, Иванов, Оцуп и др.), с популярностью Достоевского в "совдепии" и т.п. А сам Сартр, фактически, перефразирует обвинителей Набокова (из той же «парижской ноты») – о его оторванности, о его несчастной «не принадлежности» к обществу и т.п. «Великий экзистенциалист» так и не пошел дальше первого уровня – пародии, не увидел, как Набоков анализирует «плохого» художника, художника-пошляка, как раз все недостатки художника, чье творчество «укоренено» в обществе.

Ну и Сартр порадовал меня истинным перлом: «Боюсь, что Набоков, как и его персонаж, прочел слишком много». Философ, писатель, литературный критик обвиняет человека в том, что тот слишком много читал. Еще бы добавил: «Жизни он [Набоков] не нюхал», и вообще было бы славно.

P.S.

Коли жив буду, в следующий раз продолжение (в том числе и тематическое) – статья Л.И. Сараскиной «Набоков, который бранится» (1993).

To be continued... ?


Статья написана 17 января 2011 г. 20:57

 типа тут Лесков писал
типа тут Лесков писал

Экзерг:

Предназначение этого тройного экзерга

не только в том, чтобы привлечь внимание

к этноцентризму, который везде и всегда

управлял понятием письма. Или же к тому,

что мы назовем логоцентризмом.

Жак Деррида


"Русская культура" – с опаской используем это тотальное понятие – все-таки удивительно неблагодарна, по крайней мере, в данном частном случае, о котором мне хочется поболтать. Совсем немного времени опосля Лескова, Англия искренне признается в том влиянии, которое на нее оказал Чехов, Моэм будет петь ему дифирамбы, и глобальную биографию Чехова напишут уже в конце 20 века именно в Англии (см. Donald Rayfield "Anton Chekhov — A Life": хоть и глобальная, да довольно слабая, в целом, "популярная" биография, для тех, кто не знаком с письмами Чехова – давно изданными, в том числе и в США). Почему, в случае с Лесковым, английское влияние по большей части игнорируется? Этот риторический вопрос, конечно, — излишнее кокетство, ответ-то очевиден – еще бы, «самый русский из русских писателей», знаток говоров и народной жизни и какие-то «холодные», «застегнутые» англичане. Это ж деловой народ, как у Чехова: «Живет этот деловой народ в английских клубах, на английской набережной и в английском магазине. Питается английской солью и умирает от английской болезни». В стереотипах нет сочетания – «широта русской души» и эти англичане, хотя, с другой стороны, то, что Лесков был увлечен английской культурой, общеизвестно.

В случае с другим «высшей степени народным» (Белинский как поставщик дурацких «мемов») произведением – «Евгением Онегиным», исследователи разделались быстро: «Онегин», насквозь пронизанный галлицизмами и англицизмами, основанный на пародировании стереотипов европейской литературы, конечно же, не может не быть «народным», ага.

Лескову повезло меньше, его эта «русскость» затмила блестящего стилиста, мастера играть с разными пластами речи, мастера тонкой, «английской» иронии. Его упрекали в «манерности», «стилистических излишествах» и прочая и прочая. Обидно, что из блестящего писателя, тонкого знатока языка и приема, в массовом, не читающем восприятии он стал каким-то чучелом, «самым русским» писателем.

Однодум:

Коли было бы у меня побольше наглости, и если бы я был знаком с литературой по учебникам, я бы назвал Лескова «постмодернистом», или еще каким веселым словом – их, слава богу, много. Но не сподобил меня господь ни на то, ни на другое, так что я занудно назову Лескова отличным писателем, а «Однодума» – поразительным шедевром. Попытаюсь выделить, что особенно меня поразило в «Однодуме», причем буду рассматривать этого «Однодума» как высшее проявление его историй об «антиках».

Сочетание несочетаемого – в основе «Однодума» прослеживается невероятно сложная структура, фундированная в тех жанрах, что использовал Лесков. Первое, что, очевидно бросается в глаза – это жития святых, элементы сказовой манеры в сочетании с некоторыми документальными свидетельствами (Лесков опирается на словарь Гагарина, вводит в действие реальное историческое лицо – будущего министра С.С. Ланского и др.), но основой для характера «праведника», «антика» Однодума служит английская традиция изображения доброго эксцентрика. То есть получается такая условная линия: дядя Тоби (из Стерна) – мистер Брамбл (из Смоллета) – мистер Пиквик (ежу понятного из кого) – Однодум, он же Алексашка Рыжев – и т.д. (разумеется, масса славных имен в данной линии отсутствует). У Однодума есть свой «hobby-horse», свой «конек» – Библия, когда Алексашка садится на своего «hobby-horse», его ничто не может остановить, как и дядю Тоби, мистера Брамбла и Пиквика. Они все являются в той или иной степени жертвами глупости и злонамеренности людей. Мне это показалось очень интересным: как на основе житий, сказа и документов Лесков вписывает такого «укорененного», «почвенного», «русопятского» персонажа («необъятной силы и несокрушимого здоровья») в традицию английской литературы. Черт меня подери совсем, Однодум ведь очень интересное сочетание юродивого и «джентри» – он по-английски деловит, солиден, домовит. Когда Рыжов встречал нового губернатора, у него случился конфуз со «штанцами», но наш Однодум невозмутим, степенен, словно джентльмен в щекотливой ситуации: "Сюда начальству глядеть нечего".

Лескову не нужно было прибегать к Далю – его знание говоров, словечек весьма глубоко, и он не «бравирует» ими, чем иногда злоупотреблял Тургенев. Лесков играет, играет в сложную игру интересных сочетаний. Мне очень нравится, как он рисует «уютную эротику» (которую потом вовсю использует Чехов), вот о матери Алексашки Рыжова: «Когда она овдовела, в ней еще были приятности, пригодные для неприхотливого обихода» – эти «приятности» отсылают одновременно и к ее телу, и к умению печь пироги. И, конечно, самое забавное – это вплетение в один текст целого веера разнородных стилей: простонародный, канцелярский, мещанский, и не будем забывать о сказовой основе. Мне вот эта конструкция очень нравится: «Городничий возмутился духом, вник в дело, увидал, что этак невозможно, и воздвиг на Рыжова едкое гонение». И как бы главное слово: «касательное», «касающееся» – это забавный эвфемизм для «даров» и взяток – его Лесков обыграл во всех возможных вариантах. А сам Рыжов, человек «бескасательный», ну не берет, дурак, взяток и «даров» не приемлет. Видя такое диво, местный протопоп обдумывает весьма характерно: «Это новость масонская, и если я ее услежу и открою, то могу быть в большом отличии и даже могу в Петербург переехать» (простак протопоп не знал, что будущий заступник Однодума С.С. Ланской действительно был членом ложи – интересная деталь).

У Лескова был явный вкус к иронии, к английской тонкой иронии. Вот сравним, например, на конкретном примере: весьма актуальное по тем временам слово «сечь». Салтыков-Щедрин прибегает к очевидному сарказму:

«Как истинный администратор, он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения и сечение с рассмотрением, и гордился тем, что первый в ряду градоначальников ввел сечение с рассмотрением, тогда как все предшественники секли как попало, и часто даже совсем не тех, кого следовало».

И Лесков:

«Исправник был человек разъездной, и он сек только сельских людей, которые тогда еще не имели самостоятельного понятия об иерархии и, кто их ни сек,— одинаково ногами перебирали».

Вот это вот «ногами перебирали» забавно смягчает ситуацию ритуального административного сечения.

Вывод:

Чем хорош свободный жанр – выводов можно не делать, для этого есть многомудрый эпиграф.





  Подписка

Количество подписчиков: 53

⇑ Наверх