Не могу сказать, что понял этот сложный роман. Наверное, одним из ключей можно считать диалог вокруг Шлимана:

- Ты хочешь сказать, что для правильного представления о человеке нужно, чтобы он выдумал себе биографию?

- Ну, не так, чтобы уж совсем выдумал... Просто в каких-то местах довел бы линии, которые прерываются. Подредактировал как бы, понимаешь? Чтобы так было, как задумывалось! ... Ведь замысел человека — это самое точное его, человека, отражение. А на результате лежит проклятие реальности.

Весь роман — это такая биография человека с чудовищной памятью. Подредактированная, очевидно, разными персонажами. С доведенными линиями. Ситуация парадоксальная: ведь это на реальных биографиях лежит «проклятие реальности», в литературе-то по умолчанию все так, как задумано автором, это максимально точное отражение героя просто по условиям игры (хоть персонажи и чудят иногда).

Мы можем лишь предполагать, что какие-то развязки — вымышлены в мире романа. Но это неважно, ведь перед нами — вовсе не ребус (из далековатых аналогий вспомнились вымышленные жизнеописания Йозефа Кнехта у Гессе).

А вдруг и Бог, судит нас вовсе не по тому, что мы сделали, а по тому, что могли бы сделать, случись с нами немного иные обстоятельства? Эта утешительная мысль, по моему, стоит времени, потраченного на чтение непростого, но вполне занимательного в сюжетном плане романа.

САМАЯ АДЕКВАТНАЯ РЕЦЕНЗИЯ НА «СНЕГ ЭНЦЕЛАДА»,

в принципе, написана У. Эко:

«В порнографических фильмах всегда полно людей, которые бесконечно долго едут на машине; пар, которые тратят нереально много времени на то, чтобы зарегистрироваться в гостинице; джентльменов, которые несколько минут едут в лифте перед тем, как зайти к себе в номер … Прямо и грубо говоря, в порнографическом фильме, прежде чем увидеть нормальный трах, вам придется просмотреть нечто похожее на рекламный ролик городского транспортного управления».

Ну, только вместо последнего у Веркина трудовые будни, байки и немудрящие досуги нашего современника-гуманитария. И животноводство, тьфу, пищеварение означенного современника.

Я понимаю, что это такой модернистский прием – вроде псевдодокументального игрового фильма, снятого кривыми дрожащими ручками на любительскую камеру. Скажем, приходит герою такая пугающая посылка – и вместо леденящего ужаса, горячей волной накрывшего ГГ, нам несколько страниц описывают, как оный просматривает душеполезное на ютубе. Ну да, вполне себе достоверно психологически – но у Хемингуэя в «Белых слонах» про то же сделано лучше, а главное – короче. И ты читаешь, читаешь, читаешь, читаешь, читаешь все эти многая, без конца и краю, слова – а ведь ролики на ютубе сами себя не посмотрят...

Вот такой отзыв я написал, прочитав страниц 150 «Снегов Энцелада». Но все это, наверное, мимо, потому что роман все же цепляет. Даже вот приснился, а разговоры по мобильнику – нет, действительно, не снятся. Это «цепляет», конечно, во многом объясняется моей принадлежностью к целевой аудитории: XY 47 лет с провинциальным бэкграундом, гуманитарий, мигрировавший в бизнес. Но как портрет моего поколения, нечувствительно прогадившего страну, роман, наверное, интересен не только нашему поколению. И я не столько даже про точно схваченные черты, вроде потребительской фиксации у позавчерашней молодой шпаны, не брезговавшей накатить теплой водки из пластиковых стаканчиков. Нет, я скорее про особое умонастроение, которое многое в нас объясняет (например, про то, что активистами, пытавшимися что-то изменить в стране, стали люди не самые в наших компаниях умные – а самые умные сосредоточились на малых делах для себя любимых).

Ну и вообще, сегодня «настоящий» роман про современность распознать довольно легко: если кажется актуальным без обращения к текущим событиям – значит, перед нами хорошая литература. Для меня роман Веркина оказался именно таким.

«Чагинск» – донельзя нескладный текст, хорошо отражающий нашу нескладную жизнь. Стругацкие на Стругацких (тут и словесное недержание вперемешку с холодком чудес из «Улитки», и мерцающие недосюжеты из «Хромой судьбы», и траченный молью Виктуар, который все никак не перестанет бренчать, и странная смесь Зурзмансора с Демиургом из «ОЗ»…). И все тянутся-тянутся перед героем кривые глухие окольные тропы, и всего этого чересчур, прям Дмитрий Быков какой-то. Читатель изнасилован мокрецом, тьфу, шушуном – старомодным, ветхим, своим. И миноги, тьфу, растебяка, quantum satis.

Ну или возвращаются такие Билл Денбро и Бен Хэнском в Дерри – только Билл пишет всякую фигню на заказ, а Бэн строит дома для нуворишей, с золотой лепниной. Презирая и заказчиков, и себя. И от тех тогдашних в них ничегошеньки не осталось. И то ли в победившем пластмассовом мире вообще нет ничего настоящего, то ли настоящее недоступно давно пластмассовым героям. Это в Дерри было It, а в русском Чагинске – только фрейдовское Id. Один черт, по-русски звучит одинаково. Талантливый режиссер сделал бы из этого сериал в роде «Фарго», только круче. В общем, невозможно это читать, но и не читать невозможно.

А самым любопытным мне показалось схваченное чутьем настоящего писателя ключевое значение нулевых для нас нынешних, сорока-пятидесятилетних. Что-то с нами произошло между советским детством и вот этим настоящим. Где-то на излете девяностых – начале нулевых шальное выживание сменилось циничным, я не знаю, corruption в самом широком смысле. Где «нас» отличает от «них» только ирония, сарказм и прочая ничего не значащая болтовня. И вот эта связка, она многого стоит. И пусть роман мне не понравился, но вторую часть, конечно, прочту, когда появится на Литресе.

После блестящих «Петровых» этот роман показался вымученным каким-то. В первом — этаком екатеринбургском «Улиссе» — дичь нашего полуобморочного существования ненавязчиво складывается в нечто осмысленно-прекрасное, холодный узор на морозном стекле. А здесь — ну, когда не за что похвалить, хвалят за атмосферу. Но даже в атмосфере все это показалось вторичным: Гедеонов, Галина, Гейман, ну и на другие буквы авторы, вплоть до (извините!) Лукьяненко. Хоть и много прекрасного тож. «Муть» как главное зло, которое нужно переосмыслить (добро приходится делать из зла, ведь больше не из чего...). Одним словом, Сальников — отличный писатель, умеющий даже из не очень сильной идеи сделать хороший текст.

Милый стеб, в роли детектива — помесь Карлсона, который живет в Стокгольме, с Иваном Дураком. Феерический д-б, с акцентом на первом. Бонусом неожиданно приличная детективная линия и картина нравов стокгольмских низов с примкнувшей к ним полицией (вполне, кажется, адекватная со скидкой, разумеется, на сексистско-расистский гротеск). Ну и линия с русским «доктором физ.-мат. наук Надей Хегберг» (а ныне мелкой сошкой в стокгольмской полиции) порадовала: «С таким же как он сам, высококвалифицированным специалистом и выдающимся знатоком русской водки. Ценным напарником в мире, где его окружали исключительно идиоты. «Пусть она и баба», — подумал Бекстрем».

Да, ощущение — как от альбома с акварельками, местами трогательными, местами шаблонными. Линия с историком — прям сильно из девяностых, такой шаржированный «гуманитарий в бизнесе» (как в не самых лучших вещах Столярова, Успенского и пр.). И, если я правильно понял, условная криптоистория, взмывая до притчевой глубины (или опускаясь?) должна это все цементировать. Но хорошая ленинградская повесть никак не хочет преобразиться в масштабное эпическое полотно. Лиричные зарисовки остаются рядом зарисовок, а попытка набрать обороты в финале оставляет в недоумении: а вот еще такую провокацию сделали, и такую тоже, и в Афганистане... А потом бабах — очень положительный позитрон встречается с весьма отрицательным электроном, вспышка, сверхновая на десяток страниц...и лиричная зарисовка в конце: на пальцах у Гельки Травушкина была не кровь, просто сок земляники.

По-своему обаятельный роман показался все же несколько монотонным. Все-все ружья выстреливают, у каждого-каждого подозреваемого — нетривиальная история. Как секс по Кама-сутре — на двенадцатой позе немножко приедается, а еще, блин, сколько страниц осталось...

Очень хороши и психологически точны оказались женские образы — от Патрисии Воган до Рейчел. А вот метания ГГ с какого-то момента пролистывал — десятки страниц на тему «если погибнет невинная (с зачетной такой фигурой), то я не смогу остаться самим собой» изрядно надоели. ГГ в принципе показался не очень достоверным психологически: мальчишка, в сущности, из низов, жил на улице, прошел непростой детдом — и вот такой вот нравственный ригоризм...

В общем, смешанные чувства по прочтении, но продолжение цикла, наверное, посмотрю.

Читать это совершенно невозможно, но я – в пароксизме прокрастинации – прочитал. Конфликт, идея и другие слагаемые сюжетной прозы здесь напрочь отсутствуют. Живого ощущения «того» времени, как в замечательном идиатуллинском «Городе Брежневе», тоже не получилось. Получилось беллетризованное наставление внукам, где фантастическое допущение позволяет пофантазировать на тему «если бы молодость знала, если бы старость могла».

И все же: неожиданно обаятельной в своей человеческой нормальности показалась фигура рассказчика. Что бы вы хотели изменить в своей жизни, в детстве? – Ну, спортом бы позанимался с раннего детства – много, разнообразно, без фиксации на достижениях. Учился бы получше, на языках бы сосредоточился… А так вообще писатель Злотников хотел бы остаться писателем Злотниковым. Для культуры, одержимой травмами, такой подход оказывается почти революционным.

Не нужно сравнивать этот роман с «Метро». И с «Вонгозером» тоже не нужно. Постап — на месте, но здесь это просто прием, подчеркнуто условный трюк. Ну как если бы Dude из «Большого Лебовски» занял бы место Безумного Макса в «Дороге ярости». Ап — и где он ваш постап? Отличный текст (читал в переводе) от современного белорусского классика, хотя русскокультурный читатель, не знающий белорусского контекста, многое, наверное, пропускает.

Сравниваешь это, разумеется, с классическими крипторимейками Олди – «Героем», «Черным Баламутом», «Одиссеем». Те романы поймали волну: возникший было переливчатый пузырь криптоистории («Нэ так все это было, совсем нэ так») быстро схлопнулся, ведь публика довольно слабо представляла, а как оно было на самом деле. Иное дело – с детства любимые книжки, зачитанные до сюжетных дыр (от Стругацких до греческих мифов). Немудрящий посыл крипторимейков Олди – величие Человека, восстающего против тоталитарного произвола богов, Человека, программно отвергавшего сверхчеловеческий советский проект, взлом границ старого мира – все это отзывалось в сердцах постсоветских читателей, переживших крах СССР и 1990е. Те книги подводили черту, суммируя наш опыт и размечая новое мироощущение.

Этот же текст по тональности напомнил куновские «Легенды и мифы Древней Греции» с прививкой Ахейского цикла. С целевой аудиторией «для старшего школьного возраста». Дело не в герое-мальчишке, но в совершенно невыразительной концепции мироустройства. В прежних романах радикальное «Нэ так все это было» было лишь первым шагом – потому что дальше авторы показывали как, открывая пронзительное, связное и, разумеется, некрасивое закулисье хорошо знакомого полусказочного повествования.

Дело не в том, что всю первую книжку боги не вглядываются в реальность, давшую трещину (как в начале «Баламута»), а решают логистическую проблему. Дело в том, что и проблема – как доставить молнии слегка одряхлевшему Акеле – и мир, в котором она решается, удивительно тривиальны. Может быть, авторам просто нечего больше сказать своему читателю о нашем мире. Так бывает.

Я понимаю, что второй том должен быть поживее, но вряд ли его куплю.

На первый взгляд, перед нами –

И написано по-настоящему хорошо (я не поклонник Пелевина, но этот роман понравился): многоголосие (стихи, военная проза, документы, основное повествование) нигде не пробуксовывает. Мне, правда, не понравилась проза Тихонова в романе. Если это стилизация под кондовую литературу о войне, то стилизация, во-первых, не очень точная, а во-вторых, зачем здесь имитация плохой прозы? Быть может, это «зачем?» входило в авторскую задачу (там и внутри романа критик недоумевает, зачем это публиковать в эпоху гласности), не знаю.

Главная тема романа, в любом случае, звучит очень сильно: неразрывная связь с нашим «сейчас» страшного, проговоренного, но не переработанного прошлого. Это прошлое, темной жижей впитавшееся в разметанный войной чернозем, все равно возвращается к нам – дурью шальных нефтяных денег, отупением провинциальной нищеты, ядовитыми испарениями бесчеловечного героизма.

И непонятный эпилог, пожалуй, хорош (в мультиверсуме «правильной» реальности не бывает; или бывает?)

Прочел роман Вагнер пару лет назад, в год выхода по-русски в чем-то похожей «Станции Одиннадцать» Эмили Сент-Джон Мандел. Оба романа – апокалиптика из мэйнстрима, без Брюса Уиллиса, который всех спасет.

«Станция Одиннадцать» – пронзительное лироэпическое полотно, в сравнении с которым «Вонгозеро» сильно проигрывает (хотя оба романа – про мир глазами «маленького человека»). Но Вагнер удался совершенно невероятный финт – «камерный апокалипсис» (эта камерность заострится во втором романе дилогии – «Живые люди»): большая жизнь, большая катастрофа и, возможно, большая борьба происходят где-то за кадром. А Яна Вагнер во всем этом антураже делает очень женский роман про отношения, обремененные стрессом. И это, нужно сказать, великое искусство – написать то, что умеешь, а то, что не умеешь – не писать. И очень достоверно получилась собственно «роуд-фикшн», которую интересно читать, так как здесь апокалиптический сценарий сделан в российских реалиях.

Очень славный роман, по ощущениям сильно напомнивший «Журавли и карлики». Что не сказать, чтобы плохо — тому уж 10 лет как.

Если вам нравится полынно-суховатое повествование, сосредоточенное не на жизненных интересах конкретных персонажей, а на переплетении судеб в большой Истории — это ваша книга.

В лучших образцах эпистолярного романа есть что-то от ритмичности секса, но больше все-таки — от пинг-понга. «Филэллин» подкупает восхитительно раскрепощенным обращеним с условно эпистолярной формой: нужно — поиграет в «Бедных людей», захочет — переключится на беседу с воображаемым адресатом. Иное дело, что в некоторых случаях речь и письмо не очень-то мотивированы (зачем, к примеру, пишет полковник Фабье?). И, наверное, окончательным адресатом всех посланий — видимых и невидимых — является Бог, которому герои рассказывают о своих планах.

Правда, голоса некоторых героев оказались не очень выразительными (открываешь отложенную пару дней назад книгу и не сразу сообразишь, чье письмо-мемуар читаешь — грека ли Костандиса, француза ли Фабье; невыразительность голоса, впрочем, компенсируется выразительностью судеб). Зато Марципанов — герой, своей судьбою сшивающий пласты действия — очень выпуклым получился, этакий гибрид Жохова из «Журавлей и карликов», протопопа Авакума light, Бальзаминова наконец. В общем чудо как хороши русский донкихот Марципанов с его Дульсинеей-Натальей!

Роман (или повесть?) – настоящий шедевр. В том изначальном (мы же про историю здесь?) значении слова: «квалификационная» работа подмастерья на право называться мастером. Но зачем такая несомненному мастеру?

Ну, проделана большая работа. Нюансировка здесь – тончайшая, довольно сложная повествовательная структура сидит, как влитая. Скажем, в исторической части какие-то куски – едва ли не буквально переписаны с источников (вроде истории «Тайной истории» Прокопия Кесарийского), какие-то – достигают обобщающего сарказма «Истории одного города», временами перед нами – отголоски гротеска а ля «Всеобщая история, обработанной Сатириконом». Да и не перечислить всего. Местами – про российскую историю, местами – про историю соседей. Но все это – благодаря мастерству стилизации, выверенным акцентам и полутонам – на части не распадается, но сплетается в удивляюще органичную картинку.

Художественные перспективы, заданные разнородными текстами: множатся, трансформируются – но все соединяется «стык в стык» и работает на общую идею оправдания нас. Идею, в сущности, немудрящую – но когда все художественное целое организовано вокруг нее, эта идея обретает неожиданную глубину (вроде простенького та-да-да-дам, вокруг которого вращается галактика Пятой симфонии). Ну красиво ж ведь! Да, советская история — сплошной гротеск, но где-то там, в коммуналках просверкивают лики древних благоверных князей и княгинь. Именно правда, ими воплощаемая, раз за разом останавливает нас у пропастей, в которые мы с идиотским энтузиазмом все норовим сверзиться.

В общем, текст – мастерский, хотя и немного головной, лишенный настоящего романного дыхания.

Взялся за Омера из чистого любопытства — Как это израильский человек, публикуясь на Амазоне, вышел в авторы супербестселлеров? — и нечувствительно прочел три романа. Это не Пола Хокинс, не Джилиан Флинн: язык — бедный (автору, кажется, даже и не родной), персонажи — ходульные, сюжет — совершенно в лоб, а еще и перспектива убийцы вводится сразу. Но в целом перед нами — занимательные (на четверочку), ладно скроенные детективы.

Однако третий роман оказался жуткой тягомотиной.

Вместо финальной битвы Зои с САМЫМ ПЕРВЫМ своим МАНЬЯКОМ (первый маньяк — как первая любовь) —

Т.е. в теории, многоликий убийца — классная идея, суперзагадка для профайлера. А на практике — ходим весь роман кругами, бормоча «Нет, это не вписывается в его профиль».

Еще и деда Тейтума в романе практически нет, а всякие необязательные вещи — есть: скажем, страдания мужа жертвы в середине книги — они зачем именно в середине? или ОДонелл без напарника — просто затем, чтобы показать, как свезло Зои с напарником? Впрочем, одна из необязательных вещей оказывается очень даже обязательной — для продолжения серии.

В общем, лучше сразу переходить к четвертому роману — но, во-первых, он еще не вышел, а во-вторых — непонятно, наверное, будет без третьего. Так что мыши плакали, кололись, но ели кактус.

Пелевин в амплуа Коэльо. Или Лукьяненко.

Одна из лучших, на мой вкус, российских «альтернативных историй» от автора мейнстрима (забавно, но и главный российский постап тоже написан не фантастом).

Эти двоящиеся-троящиеся зеркала в сознании, больном литературно-газетными штампами (мы-советские, Запад, мы-современные, мы-другие, но такие похожие). Нем-русский язык – просто прекрасен (может показаться дурацким гротеском, но язык переехавших в Германию русских немцев – он в конце 90х примерно таким и был). Эти размышления о невозможном слиянии приблатненной местечковой Европы и СССР (возможном, возможном – мы с вами в этом одержанном слиянии, собственно, и живем). Мастерски остраненная социально-расовая сегрегация, характерная для современной России (обладатели черных аусвайсов — те, что ездят с мигалками, желтые — стал быть, гастарбайтеры и прочие лица кавказской национальности, ну и мы остальные — синие).

В общем русский «Человек в высоком замке», процентов на 70. Эх, добавить бы сюда 30% сюжетных умений Лазарчука из ВСДО – и получился бы наш Ф.К. Дик, а не только впечатляющий оммаж оному.

Без сюжета роман сильно «проседает» – и совсем не понравится любителям жанровой литературы.

В конце 90х Лукьяненко выстрелил серией отличных романов о стране на распутье: война всех против всех, прежние идеалы либо беспомощны, либо превратились во что-то страшноватое. Разные по качеству, эти романы были про холодный ветер экзистенциальной свободы в эпоху перемен.

Но начинались уже другие времена – эпоха «Дозоров» с их немудрящей идеей о том, что не нужно раскачивать лодку, а нужно прокачивать своего персонажа.

И c тех пор все тянутся пред страной кривые, глухие окольные тропы…

Писать отзыв на «Последнее время» – все равно, что рецензию на первые 20 минут фильма «Аватар». Мир получился офигительный, а сожженное Дерево Голосов, тьфу, Заповедную Рощу – жалко. А вот про что все это – мне лично не очень понятно.

Показать, что не выживут долго фэнтезийные неедяки в жестоком мире? А что, кто-то сомневался? Если переформулировать: мы-читатели, мы с кем должны себя ассоциировать? С мары конца времен? Но ведь мы – никак не они. И, условно говоря, стать немножко мары роман тоже не приглашает – ведь ничего хорошего мары не ждет.

В результате герои побежали куда-то, а я стою и не догоняю. «Последний день Помпеи», на мой вкус, не очень органичен в сюжетной прозе.

Судя по «замаху», перед нами – первый роман дилогии, как минимум (лучше трилогии, конечно: «Последнее время», «Время и бытие», «Обретенное время», например). Правда, к выходу следующего романа читатели могут подзабыть героев предыдущего. Ладно, эпилог «Черного Баламута» я тоже как-то смутно помню.

Постмодернистским роман мне совершенно не показался. Ну да, масса заимствований, от Пулмана до М. Успенского, куча очевидных и менее очевидных источников, но какой-то деконструкции заимствованного я не увидел. Может, не разглядел просто. Аллюзии здесь работают скорее на эффект припоминания-узнавания, важный в этом добротном тексте о конце золотого века, времени сновидений, эпохи мельницы Сампо и т.п.

Но есть у текста и минусы: так, недостаточно раскрытой показалась тема электросамокатов, все же малофункциональных без соответствующих приложений. Надеюсь, в продолжениях романа мы увидим специальную грядку с колосящимися побегами смартфонов.

Действительно, герой — это такой Мэрри Попинс. Активничает, как Вустер, решает проблемы в духе изящной благопристойности, как Дживс.

Но что такое книга в целом? Ретроутопия (герой романа, вышедшего после Второй мировой и под занавес Вьетнамской войны — блаженный многоликий Нью Порт, не знающий, что он — межвоенный)? Что-то другое?

Может быть, я пытаюсь вчитать в текст то, чего там нет (страшный грех — видеть в тексте лишь себя любимого... но не мог же автор великого романа «Мартовские Иды» деградировать до Вудхауза? Ведь не мог?)

Может быть, это история современного святого, не верующего в Бога (оставшегося, в противоположность Элоизе, в миру) — всеобщего человека, любящего всех, не привязывающегося ни к кому, абсолютного альтруиста даже в интимной сфере? Эдакого короленковского Колобка?

Или все счастливые исходы существуют только в воображении героя, и книга — о том божественном чуть-чуть, что нужно, чтобы счастье всем, даром? (на это, кажется, указывает финал).

Чтобы разобраться (если интересно) стоит, наверное, поковыряться с композицией, разложив главы по проблемам, девяти призваниям героя и девяти Нью Портам.

Очень смешанное впечатление. Сюжет вокруг стареющих родителей Дани – да, отличный, близкий. Близкий, правда, лишь в анамнезе. Поскольку сюжетообразующие действия героя показались не очень мотивированными. Герой и сам, как бы в насмешку над автором, удивляется,

Роман, вроде, про психологию, но психологически убедительным и по-настоящему живым получилось лишь отношение Дани к пожилым родителям. Сюжет вокруг Тульина оказался довольно скучным: 80% романа маленький человек, раздавленный Большой Драмой, влачит никакое существование, выслушивая разные лекции.

В этом, кажется, и главный провал книги:

Роман еще, конечно, и про ближайшее будущее. Автор временами находит удачную интонацию, смещая приметы будущего на периферию зрения, банализуя новое, расцвеченное дешевым линолеумом. Т.е. сам по себе лениво-конспирологический режим, позволяющий порассуждать о всяких там технологиях, – вполне работающий прием, вписанный к тому же и в рамочный сюжет. Но роман сильно выиграл бы, если бы лекций было поменьше (автор — не Нил Стивенсон, к сожалению), а бытовых примет будущего, вроде этих напыляемых бахил и звонков на ключи – побольше.

Рецепт страшного романа, в сущности, давно известен – в реалистично-бытовой план проникает потусторонне-призрачное. Дальше – нюансы в пропорциях, месте психологизма и писательском мастерстве.

Роман К. Шаинян в эту схему не вписывается совершенно. Тебя сразу ныряют в яркий кошмарный сон или сюрреалистичный комикс, слабо поддающийся пересказу. В последовательности эпизодов есть, наверное, своя логика (по прочтении романа история более-менее складывается), но это – скорее логика композиции в музыке.

Сравнивать с кинговским «Оно» имеет смысл лишь для того, чтобы разобраться, что именно Шаинян делает иначе (простой ответ: все; ответ посложнее: автора больше интересует Генри Бауэрс и отчасти – Беверли Марш).

Я, честно говоря, с бОльшим удовольствием прочитал бы русское «Оно» – с бытовой фактурой города на пустынном краю мира, страшными байками про нефтяников-геологов и тщательно дозированным ужасом (в общем, чтобы вместо импортного Дерри – наш, родной до судорог, город Брежнев). Взаимоперетекание сломанных персонажей, длящееся «сейчас», калейдоскоп мерцающего сознания, поэзия на месте физики – это просто не мое.

Но если судить писателя по законам, им самим над собою признанным, то нельзя не увидеть, что текст написан мастерски, и своего читателя он, будем надеяться, найдет.

Очень странное послевкусие. Производственным романом мне эта книга совсем не показалась. Перед нами – просто окрошка из научных дайджестов, маркетинговых зарисовок, турхейрдаловщины, стихотворений в прозе. «А пока что не даёт мне покоя слава Жан-Жака Руссо. Почему он всё знал? И как детей пеленать, и как девиц замуж выдавать! Я бы тоже хотел так всё знать».

Сюжет… ну, а что сюжет?

Этот текст мог бы встать в один ряд с чудовищно-публицистичными опусами авторов, выброшенных на пустынный берег четвертой волной русской фантастики. Но те – они скорее ежи, в классификации Исайи Берлина, а наш автор – разумеется, лис («Лис знает много, еж — одно, но важное»).

Ощущение от книги – будто проболтал всю ночь с разносторонним начитанным собеседником под коньячок со строганиной. И про слабости искусственного интеллекта, и про островные цивилизации, и стихов знает, и пару баек про работу в маркетинговом агентстве, и про только домашнее обучение. И Кортассара с Докинзом читал. Еще вот синестезия с оригами, тьфу, с веревочками (Кодзима, тьфу, Кобо Абэ – гений, чего уж). И чукчи наши – пропили, блин, закусывая мантаком, мудрость таразедских предков на Анадырском лимане.

В общем, весь роман – как эта моя рецензия. Много всякого-разного, интересные слова даже погуглить можно, а что в результате сказать хотел – одному богу известно. Наверное.

Но мелкую моторику, определенно, развивать стоит.

Читать было интересно, хотя в целом скорее не понравилось. Такая киношная проза в роде «а мотивы героям придумай сам». Самые живые персонажи — солдатик Горбач и бывший пустынник Дометиан. Остальные — да, пожалуй, как у Лазарчука: все такие загадочные и быстро движущиеся, но вот что ими движет...

Здесь автор опять-таки загадочно и немножко устало закатывает глазки (мол, кто не понял, тот дебил). Ну а я все же не понял, к примеру, почему Ингвар пошел за Дометианом.

- «Не, ну как, он же ему такой «А ты хочешь, матрицу-шматрицу перезагрузить?» Вот так. Теперь-то понятно, болезный?»

- Не-а, не понятно. Но это, наверное, потому, что мы об Ингваре этом как о человеке не знаем вообще ничего.

- «Не, ну как, он же вот крутой, воевода типа, и как все воеводы...»

- Но я, увы, совсем не знаю, как там с воеводами в мире стазиса. Могу лишь предположить, что люди, делающие локально-успешную карьеру не склонны обыкновенно к онтологическим революциям. Это ж не Александр Македонский, который всех победил, подзаскучал, а тут ему и предлагают... Вот с Дометианом, с тем все сразу понятно — «совершил нечто страшное». «Нечто страшное» — вещь самоочевидная, здесь-то вообще без вопросов... А вот что Крувим, почему именно он Дмитрию понадобился, обычный же лох, вроде?

- «Э, ну сказано же, что потенциал увидел, да? Читать что ли не умеешь?»

- Наверное, не умею, хотя про потенциал хотелось бы поподробнее что ли. Впрочем, для всяких там придиральщиков кругом загадочное повествование оставляет как вариант объяснение «просто под руку подвернулся».

Причем в каком-нибудь хорошо сделанном сериале я бы и не спрашивал про это все, в упоении разглядывая экзотично-постапокалиптичные одежки Синклера, жалея собачку и поражаясь способностям маленькой девочки. Но сегодня даже в компьютерных играх одних движухи и клевого сеттинга не хватает, нужны мотивировки, трудные выборы и прочая психология, как в The last of us, например.

Все, перечисленное выше в отзыве Buhrun, в романе, действительно, есть. Нет там только того маленького, но принципиального «ты» из означенного отзыва. Но именно эта малость заставляет читателя пережить историю.

Нет, Олег Дивов отлично умеет такую вот бойкую беллетристику с юморком. Но зачем приправлять этот ироничный задор первоканальной дичью в роде «Он русский только по крови, но не по духу» (поэтому запросто продаст замечательную машинку клятым америкосам)? А чеченцам во время войны оружие не мы продавали? Можем повторить, да? Стыдно.

Не так, чтобы очень понравилось – написано все же слабовато. Но впечатлил программный отказ привносить в прошлое какой-то смысл из дня сегодняшнего. Как писал товарищ Кузнецова по цеху: «Life… is tale told by an idiot, full of sound and fury, signifying nothing».

Обдолбанный пропагандист веществ – чудесный Посторонний, позволяющий расширить врата восприятия, столкнуть разные пласты ушедшей реальности в калейдоскопическом подобии сада расходящихся тропок. Однако никакого особого смысла ни в прошлом, ни в настоящем нет: мы живем со своими тараканами, ищем чего-то, врастаем в свое время, перерастаем его и вместе с ним попадаем в зубы лангольерам.

И все-таки хорошо, что тетрагидроканнабиол не вызывает привыкания.

«Эйфория» – хорошее название, хотя «Оргазм» тоже, наверное, подошло бы. Перед нами – не просто интеллектуальный прорыв героев-антропологов, совершенный в ситуации любовного треугольника. Это необыкновенный момент полноты человеческого бытия, соединяющего интеллектуальное и сексуальное, прошлое и настоящее, привычное и чуждое. Тот краткий миг, когда совместное чтение революционной монографии оказывается чувственней секса втроем.

А еще роман – отличное введение в философскую проблематику антропологии и, в особенности для русского читателя, – приглашение познакомиться с биографией и взглядами прототипа героини – Маргарет Мид. Кстати, «эйфория» переводится с греческого как «плодовитость». Однако обладание – знанием, славой, другим человеком – всегда мимолетно и в конечном итоге иллюзорно.

Динамичный любовно-фантастический роман для подростков лет тринадцати-четырнадцати. Про вечный огонь. Серьезные внутренние конфликты у героев отсутствуют, зато выше крыши эмоций, недопониманий и прочих ингредиентов немудрящего подросткового варева. Мир — не то, чтобы не продуман, автор, по-видимому, вообще не озадачивалась сколько-нибудь последовательным развитием своих фантастических посылок.

Ощущается все это как приключенческий сериал 7+: когда героиня попадает в очередную фатальную передрягу, читателю просто любопытно, как на этот раз выберемся. Для «выберемся» используется, в принципе, одна схема: в ситуации совершенной неизбежности поражения у героини открывается новый скилл. Все это сопровождается удивлением в роде «О, я еще и солнце могу словом останавливать? Ну вот ну надо же!»

В результате не работает сопереживание: в конце романа читатель нисколько не сомневается, что и самого дьявола американская школьница, ничем, кроме суперсил, не примечательная, с легкостью одолеет. Тем более, что князь мира сего, по-видимому, будет добиваться от ГГ того же, чего хотел добиться Коля Остен-Бакен от польской красавицы Инги Зайонц.

Увлекательная, крепко сделанная книжка: темы героя и его писателя, жизни и литературы разрабатываются в логике фуги (пусть и немножко механически, на мой вкус, но на то она и фуга). Для начинающих писателей — вообще учебник мастерства (и жизни).

Однако временами очень раздражает перевод И. Бассиной. Нет, он, по большей части, без ляпов, но спотыкаешься, скажем, о стилистически старомодные вещи типа «они, конечно, могли донести на учителя» — вместо «они могли пожаловаться на него в полицию»; на остановках городского автобуса в Амстердаме «павильоны» (нет, я понимаю, что официально это называется «остановочный павильон», но люди-то так не говорят); нередки и корявые кальки в роде «кто-то претерпел развитие».

Это все можно, в общем-то, претерпеть, если б не пристрастие переводчика к диминутивчикам. Герой, писатель-интеллектуал, всегда просит «пивка», кофе — «с ликерчиком», отвязные лицеисты готовят пюре «с лучком». Вспоминается подмеченная Аксеновым «склонность советского населения к уменьшительным обозначениям продуктов». Но в тексте про Голландию эта склонность раздражает больше обычного.

YA читаю, чтобы посоветовать что-то детям, так что не принадлежу к целевой аудитории романа. Прочел уже вторую книгу автора, в целом понравилось. Хорошо выстроенные увлекательные сюжеты. Ненадуманные проблемы (хотя сюжетообразующая сердечная коллизия в этом романе кажется высосанной из пальца очень правильного взрослого человека:

Попытки как-то отразить медийные интересы аудитории. Последнее, правда, немножко напоминает рассказ сорокалетней мамы, понаглядевшейся на экран из-за плеча играющего сына («А чего там у тебя мигает?» – «Это здоровье» — «А чего-ты дальше не бежишь?» — «Лут ищу. Опс! Вот сейчас не отвлекай меня, ладно?» — «Хорошо… А что такое лут?») Но в целом – очень добросовестная попытка. Видно, что автор и музыку послушал, и пару игр прошел. Наконец удобоваримая и пользительная для вьюношества философия, вынесенная в заглавие. Все на месте.

Единственная серьезная проблема – это язык и, соответственно, сознание школьников. Да, все мы выросли на произведениях Алексина, Рыбакова и прочих советских авторов, создавших абсолютно условный язык абсолютно условных, но таких привлекательных, подростков. Однако прямой перенос этой модели в сегодня просто не работает (тогда вся литература и кино были такие, а сегодня есть и реалистичные произведения про подростков). Ведь целевая аудитория этих книг И. Мартин – в принципе, та же, что у «13 причин почему», «Конца гребаного мира», «Зыбучего песка», «Класса коррекции», наконец. Ну есть, с чем сравнивать.

Когда в «Детях Шини» герой дает завуалированную цитату из Голдинга, и человек пять влет понимают, о чем речь… Это даже и не смешно, это другая вселенная. Когда десятиклассник в обычном разговоре говорит: «Моя мама прикована к инвалидному креслу». Или одиннадцатиклассник, которого «понесло», орет вот так: «Я же так тебе доверял! Больше, чем самому себе. А теперь ничего нет. Уничтожив себя в моих глазах, ты уничтожила и меня во мне». Ну это же чисто артикуляционно выговорить невозможно, не то что сказать живому человеку!

Нет, я понимаю – нужны диалоги, повествование от лица подростка и пр. Иначе эти «они» читать вообще не будут. И я понимаю, что из реалистичного косноязычия, перемежаемого матерком, живых диалогов не наклепаешь. Т.е., наверное, можно как-то, но это будет уже гениальная книжка. Эти же – просто хорошие :=)

Все, как и обещали многочисленные поклонники романа: сочная интересная фактура, мастерство рассказчика (и не постколониализм ни с какого боку). Но вот что, собственно, хотел сказать автор, осталось для меня не слишком понятным.

Может быть, это такой исламский экзистенциализм, ведь для какого-то осмысления происходящего можно использовать рассказанные в романе притчи о башне в огне и бурдюке с водой в пустыне. Исламский не в плане конфессиональном, а в смысле отношения к предопределению и человеческим попыткам понять происходящее. Множество воль, желаний разных людей, история и традиция – в ключевых событиях все это складывается в рисунок не закономерности, но предначертания. Однако автор, только что (слишком даже) убедительно показавший неизбежность произошедшего, программно отказывается от объяснения.

В результате мы наблюдаем за людьми, оказавшимися на вершине горящей башни – одни прыгают, разбиваясь, другие сгорают. Главными героями романа, помимо прекрасного Памира, оказываются Хаос и Абсурд. На вершине горящей башни тебя не ждет сатори – ты просто что-то делаешь и умираешь. Здесь невозможен поступок – только действия. Можно лишь попытаться сохранить достоинство.

В общем, отличный роман с непонятным тревожащим послевкусием.

Уже третий из не очень понравившихся романов любимой Т. Френч. Переломным для меня стало «Тайное место» – роман, в принципе, неплохой, но довольно бледный на неизбежном фоне «Тайной истории» Д. Тартт. «Тень за спиной» спустя два года вообще с трудом припоминаю.

Идея в последнем романе Т. Френч, вроде бы, хорошая: герой, травмированный и физически, и психически, вынужден вести свое «расследование». Но все о-о-очень медленно: явно детективный поворот происходит только на середине романа, но и после него действие разворачивается отнюдь не стремительным домкратом, постепенно выруливая из привычной проблематики преступления/наказания в приправленный ПТСР экзистенциализм.

Все это психологически убедительно и даже свежо (ведь перед нами — не просто обычный для такого детектива переход от счастливой уверенности во всем к тотальной неуверенности). Но читать «Ведьмин вяз» нужно скорее как антидетектив. Это не «Обещание» дюрренматтовское, но, в принципе, в ту сторону.

При этом фирменные фишки, за которые мы полюбили Т. Френч (болезненная личная заинтересованность следователя, преступление из прошлого, психология с тараканами), вроде, на месте... Однако в лучших романах автора эти фишки расширяли, но не разрушали жанровые рамки (к примеру, процедурала).

Здесь же получается грустно: роман оказывается слабым детективом, однако, разбитые жанровые оковы все же болтаются на ногах и мешают ему допрыгнуть до уровня крепкой мидл-литературы. Мне кажется, что роман или очень понравится, или сильно не понравится — причем, в сущности, из-за одних и тех же моментов.

Сама повесть неплохая (по тем временам, а по нынешним — тем более): ироническая, грустная... и криптоисторическая. Интересно читать на фоне троянских игр Олди («Одиссей, сын Лаэрта»), Валентинова («Диомед, сын Тидея») и пр.

Каждый из нас не раз оказывался ночью в темном зловещем лесу – дрожа от холода, прислушиваясь к шорохам, обращаясь бог знает к кому с просьбой о том, чтобы тот ужас, что по хозяйски вольготно ходит совсем рядом, просто прошел мимо. Мы все это не раз переживали – вместе с хоббитами в Старом лесу, вместе с кинговской «Девочкой, которая любила Тома Гордона» – у каждого читателя, наверняка, наберется свой список.

Стоит ли еще раз окунутся в эту хтонически-психоделическую жуть вместе с Мартой – героиней популярной писательницы Анны Козловой? За это произведение я брался с некоторой опаской, ведь предыдущие ее романы у меня как-то не пошли. И этот я чуть было не бросил: рассказ вначале романа идет от лица забытой в вагоне книги, это она, взяв читателя за руку приведет его в место, откуда начнется действие. Хотя, что считать началом? Ведь путешествие Марты – это и путешествие в свое прошлое. Но и в реальном плане путешествие героини, затягивая в свою орбиту других людей, даст нам если не целую энциклопедию русской жизни, то по крайней мере, галерею мастерски изображенных современных типов (мне, правда, показалось, что изображая мужчин автор как-то слишком сгущает краски… но мы, впрочем, всякие бываем :). Ну, а книги-расказчика, если брать роман в целом, оказалось не так много, чтобы испортить впечатление. И потом, кому-то этот прием может и понравится (просто на мой взгляд он сегодня немного слишком литературный).

Из безусловных удач романа хочется назвать то, как по мере чтения меняется наше отношение к персонажам (не только к ГГ, меня вот в этом плане зацепила и мама Марты). Конечно эти изменения в нашем восприятии героев тщательно просчитаны автором, но здесь ведь одно дело – хотеть, а другое дело – уметь... И Анна Козлова умеет. Меняются и сами герои – и эти изменения не кажутся какими-то придуманными (авторы обычно считают, что перерождение героев само собой разумеется в пограничной ситуации; но здесь герои меняются и без нее – однажды перемены просто приходят).

Бросая прощальный взгляд на весь роман, нельзя не заметить, что история в целом очень хорошо выстроена: в ней нет ничего лишнего, флешбеки уместны, кусочки сюжетной мозаики, подобранные разными персонажами, органично собираются воедино. В общем, «Рюрик» – редкая удача на небосклоне прозы о современности. Однозначно рекомендую к прочтению!

Да, странная книга, временами читал по диагонали. И все же не соглашусь со множеством рецензентов, акцентировавших невнятность сюжета и наивную авторскую оценку всех персонажей по принципу: «Виконт де Бражелон, против всех остальных, которые известно кто».

Мне кажется, что такие рецензенты смешивают точку зрения героя – «лишнего человека» – с авторской. Герой, действительно, никуда не вписывается – ни в пропащий город, ни в некрасиво умирающую деревню.

В фокусе авторского внимания герой оказывается как человек непонимающий – не понимающий ни практических вопросов, ни больших жизненных. Героя, как и его монгольского двойника, характеризуют 2 вещи – это глобальное непонимание и следование безусловным ценностям. Ну, по мере сил следование. И это, наверное, самое близкое из мне встречавшихся описаний «человеческой ситуации», которая la condition humaine.

Роман странен (а временами неприятен) именно тем, что берет судьбу человека как она есть – во всей ее бессвязности, избыточности сюжетных ходов и обилии быта – и переносит все это в художественный текст. Мечемся мы по жизни – то одним путем двинем, набивая шишки, то другим… А конец у всех один. Что-то брезжит, просвечивает и в нужных этих метаниях текучей жизни (Быть!), и в самом конце (Не быть!), однако, никакой разумной идеи из этих отблесков извлечь невозможно. Вся книга – про это. Take or go.

Эмоционально некоторые вещи попадают очень четко. Интеллектуально тоже «заходит»: пассаж про «в сущности, нормальный город, клумбы там, фасады отремонтированы — но вот воняет!» — это вообще самое точное описание российской действительности, из мне встречавшихся.

Однако, на мой вкус, акцентированно современный сюжет здесь мало сочетается с разговором о главных вещах. Вышло, как если бы автор Ильи Ильича Обломова не только затеял бы перерождение героя – пусть его – но еще полромана описывал бы в деталях специфику предпринимательской деятельности в условиях раннего капитализма. А в финале быстренько закруглился бы, пришпорив безответную лошадку эншиент рашен блюза.

Быть может, это проблема художественного языка, как считает Г. Юзефович: о протестных движениях трудно говорить теми же средствами, что о кризисе семьи среднего возраста. А может быть, разбалансированность романа, выражает разбалансированность нашей жизни, где вещи экзистенциальные никак не связаны с политическими проявлениями.

Причем чтобы связать экзистенциальный и политический сюжеты автору пришлось придумать не очень убедительные трансформации героини из Фрэнка Андервуда в домохозяйки и обратно (мы со Станиславским в один голос воскликнули, ну, чего там полагается).

И все же читать роман обязательно – не только как голос, извините, поколения. Русской культуре отчаянно нужен современный роман, а русская литература не очень знает, как его делать. Не роман о современности, вроде пелевинских и сорокинских, а современные «Что делать?», «Мать»... «Что делать, мать?» – никто толком не знает, но «Бывшая Ленина» – это важный и профессионально сделанный опыт ответа.

Я как раз не увидел здесь хорошего замысла. Для замысла нужно все-таки желание что-то сказать, идея. А здесь забавный литературный эксперимент — остранение советско-западного противостояния в терминах живых и мертвецов. Ну, хорошо, остранили (пусть и не в режиме фантастики, которая предполагает все же последовательную разработку фант. допущения)...

Вышло, в принципе, любопытно. И понятно, что начни автор развивать допущение, запутался бы сам и читателей бы запутал. Ну не ложится оно само, там придумывать пришлось бы много (почему истории никто не знает, как можно производство организовать, если время как-то не так вот идет — и т.д.). И последовательно разрабатывая идею, автор сочинял бы мир, никакого отношения к застойному СССР не имеющий (скажем, СССР, где каждый точно знает, что в конце концов эмигрирует — ну это ни с какого боку не может быть СССР).

А так получилось нечто в роде немудрящей забавы советских школьников — когда мы читали официозный текст, вставляя вместо запятых слово «боком», а вместо точек — «раком»: «Подхватив призыв к соцсоревнованию боком, советские пионеры добились значительных успехов раком». А здесь вместо «американские джинсы» получаем «мертвые джинсы» — и прикольно. Ну, первые 30 или 300 страниц прикольно, а потом как-то уже не это...

В общем, от автора «Учителя Дымова» ожидал большего.

Вполне себе увлекательная повесть — только старомодная очень. Дело в авторском видении будущего. Очевидно же, что в технически развитой цивилизации современного типа проблема — не в отсутствии информации, а в ее избытке. Поэтому работа антрополога должна выглядеть принципиально иначе.

Я понимаю, что создание достоверной картины будущего не входило в авторские задачи, но все-таки есть общепризнанное движение в сторону информационного общества. Т.е. можно, конечно, изобразить космическую станцию цивилизации, включающей тысячи миров, провинциальным городком 1980-х (в смысле возможностей контролировать распространение информации), но это нужно как-то мотивировать. Иначе выходит странновато: по всей Вселенной летаем, а Интернет – утратили, судя по всему. Впрочем, в этом что-то есть: ежли мы вылезем из интернетов, то, может, тоже – того, полетим?

Один из немногих читанных мною советских детских «детективов» про современность (а это еще и пародия на детектив). Почему-то запомнился (наверное, потому, что перед нами подросток не просто рассказывающий, но пишуший — всякими риторическими и жанровыми штампами). Повесть запомнилась больше, например, рыбаковской трилогии о Кроше. Да, герои Алексина живут в сугубо искусственном мире советской подростковой литературы, но все же не вызывали в свое время отторжения.

Жаль, что роман вышел таким слабым (даже для YA) – идея-то, в принципе, годная. Вот девочковая любовь у автора получилась, а все остальное – как-то не очень. В мире с интернетом и хакерами, в мире, где все медики посвящены в тайну (и всякий легко может сложить два плюс два), в мире, где допускается относительная личная свобода – в этом мире все должно быть совсем по-другому – с побегами к родителям, со школьными легендами про тех, кто однажды улетел, с мучительным переживанием своей инаковости и самоубийствами из-за «между лопаток давно чешется», с постепенным осознанием неправильности такого привычного мира.

В общем, бог с ней с биологией и социологией, но придуманный мир должен быть достоверен хотя бы на уровне психологии людей, которыми автор этот мир населил. Люди с позднесоветским менталитетом (а именно таковы, в сущности, персонажи романа) плохо вписываются в мир а ля Хаксли/Оруэлл. (Потому что перед нами не мир Полудня ни с какого боку, а СССР, который как-то не развалился в 1991 и реализовал пару-тройку идей из советской фантастики).

И очень удивила положительная критика, сравнения с «Дом, в котором» и «Не отпускай меня». Даже близко не лежало, по-моему.

Очень сложно было в процессе чтения настроить «читательскую оптику». Временами – дамский детектив его узнаваемыми жанровыми схемами, временами – миддл-литература о трудной женской доле, вполне себе на уровне. А в финале – то ли авторская метафизика, то ли городская фэнтези. В результате получился никакой детектив, который не дотягивает и до крепкой миддл-литературы. Может быть, я просто не понял этой книги.

Закончил читать в смешанных чувствах. При всех очевидных достоинствах романа мне показалось, что автор не понимает каких-то базовых вещей про литературу. В результате получилось блюдо с хорошими ингредиентами, использованными не пойми как: с одного краю – вкусно, с другого – пересолено, с третьего – креветки в манной каше.

В финале, скажем, удивляешься вместе с Капитаном:

Это, повторюсь, не какие-то ляпы в придуманном автором мире или сюжете, а именно литературные нескладушки. Да, автору совсем не обязательно идти давно проторенными путями – но и шариться по кювету рядом с дорогой тоже как-то глупо.

При этом всем отдельные куски получились очень вкусными. А еще из романа вышла бы суперская RPG от третьего лица: колоритные локации, флешбэки, два героя, зашитая в сюжет прокачка персонажа…

Мне показалось, что автор попал в жанровую ловушку с этой модификацией 13. Действительно, интересно посмотреть на существо, у которого индивидуализм, война и т.п. — в генах. Но поскольку в сюжете герою написано как раз всю дорогу конфликтовать и не подчиняться, то вся его инаковость как-то теряется, остается на уровне деклараций: «Я вам, блин, губошлепам, не чета, всех порешу и не поморщусь — у меня справка есть (генетическая)!» Мы — не рабы, рабы — не мы.

Вот если бы автор показал Марсалиса, который пытается делать карьеру в Макдональдсе — тогда его иная природа заиграла бы всеми красками. Но это был бы уже немного другой роман.

Роман прекрасен до тошноты. Просто нужно понимать, что это никакая не фантастика, не антиутопия, а роман абсурда. Ни в психологическом, ни в социальном плане роман программно не претендует на достоверность.

Напротив, именно очевидная недостоверность и поддерживает ощущение немыслимости происходящего (из аналогий, навскидку — «Превращение» Кафки: автор дает невероятное происшествие как бытовуху, но в реальном мире такое событие ну никак не могло стать бытовухой). Задача Исигуро — не в том, чтобы, как в фантастике, читатель принял правила придуманного мира и жил в нем вместе с героями. Нет, читателя будет тошнить от этого донорства и на первой, и на двухсотой странице, мы не будем принимать происходящее как данность, но все же останемся с героями, отпустив их лишь на последней странице. С чудовищным мастерством выписанное столкновение человечности с абсурдом мироустройства — это и есть главная фишка романа. Автор расковырял плоть бытия и тыкает читателя в эту гноящуюся рану всякий раз, когда мы готовы съехать на предлагаемые автором же рельсы жанрового автоматизма (антиутопия, роман воспитания, психологический роман и т.п.)

Этот разрыв в ткани бытия — смерть, смертность человека. Эдем Хейлшема, где смерти нет, заканчивается во всех смыслах, начинается взрослая жизнь, которой ты в сущности добровольно будешь отдавать куски себя (здесь важно авторское donations, слово «выемки» совсем не туда уводит). Но может ли настоящая любовь хотя бы отсрочить смерть? А в чем смысл искусства? Или лучше, чтоб побыстрее? Важно ли помнить Эдем? Или, напротив, смерть приносит какое-то понимание (ты — не донор, тебе не понять)?

Роман беспримесного отчаяния — а что еще можно испытывать ежесекундно отчетливо осознавая собственную смертность? — превращается в развернутый дзенский коан: «Падая в пропасть, ты зацепился зубами за пучок травы. И тут тебе задают вопрос о сущности Будды».

Ну, если в плане почитать своим детям о своем детстве в бытовом, так сказать, аксепте — то нормально (понимая, что для детей ты, родившись в 1975, рос где-то между «Неуловимыми мстителями» и «Бригадой», — т.е. примерно при Сталине). Все остальное здесь уже разобрали.

Хотелось бы только отметить, что в прошлом герои сталкиваются с реальным злом, существующим в обществе. А в квази-настоящем проблема — исключительно в самих детях, решается она необременительной работой в группах.

Здесь, мне кажется, и зарыта главная идеологическая некрасивость этой повести. Разве взрослые в СССР только и занимались что всяким аппаратным лавированием, четырехчасовыми заседаниями и прогибами под изменчивый мир? А кто же тогда делал ракеты и запрудил Енисей? И разве в счастливой нашей современности настоящее зло отсутствует?

Отлично написанная зарисовка из сказочной деревенской жизни. С архитектурным послесловием, наверное, небесполезным. Сочные персонажи, в меру сказочный мир (маг. реализм light), но детям показалось скучноватой за отсутствием внятного сюжета.

«…я бы никогда не подумала, что на полсотне страниц можно столько нанести околесицы. Это выше человеческих сил!

- Так ли уж выше! — я, польщенный, разбавил и выпил. — Если хотите, я нанесу еще больше! Еще выше нанесу!..» («Москва – Петушки»)

Этот фрагмент — идеальный, на мой взгляд, эпиграф к роману.

Берем множко китайщины («Если же руководить народом посредством добродетели и поддерживать порядок при помощи ритуала, народ будет знать стыд и он исправится» (Лунь-Юй)) сильно перчим научными словами и образами — и эти каклетки можно подавать.

Завораживающая инаковость мира, приглянувшаяся многим рецензентам, оказывается, по большому счету, бессмысленной. Вроде моделей культовых зданий, построенных энтузиастами в «Майнкрафте», — прикольно, конечно, проделана большая работа и т.п. Только зачем?

В остатке — откровенно скучные своей трафаретностью герои с искусственными мотивациями, тривиальный (если очистить его от инвариантного льда) сюжет о майнкампфе одиночки против вселенского порядка и поражающая глубиной мысль о том, что война — это грязное дело.

Это что же, читателя ждет история симмонсоновского Консула, растянутая на три книги? А где, ну, не знаю, «враги сожгли родную хату, убили всю его семью»?

Читал в рассуждении, чего бы подарить ребенку, и оценка – именно с этих позиций. Основная идея – «дорогие тинейджеры, ведите с себя с родителями по-человечески» – правильная, пусть и не очень оригинальная. Все остальное вышло не сказать, чтобы складно.

Герои – очень типичные. С одной стороны – оно и неплохо, «многие подростки узнают себя в юных героях этой книги», как писали в советских аннотациях. Но в этой архитипичности герои, прямо скажем, совершенно неинтересные. Даже «бегунок» Игорь – самый потенциально любопытный персонаж получился довольно блеклым, поскольку его тяга к странствиям – скорее просто констатируется. Ну вот тянет вот его из дому, и все тут. А чего тянет?

В этой блеклости героев – может быть, основная сюжетная неувязка. На Темную дорогу герои попадают за сущую по нынешним временам мелочевку. При таком раскладе эгоистичные тинейджеры и нечуткие мужики должны по этой дороге табунами ходить.

Сам сюжет выстроен в логике компьютерной игры, которую проходишь на низкой сложности. Перед нами – не этапы какого-то осмысленного Пути героев, а просто набор сменяющих друг друга локаций. У автора – богатая фантазия, и временами эти локации интересны (временами – даже поэтичны). Иногда прорисовываются смысловые связи между локациями, но целостности даже по сквозным мотивам (вроде мотивов иллюзии, борьбы Хаоса и Порядка) не возникает (или просто я их не увидел). Для какой-то осмысленности локации должны быть привязаны к пониманию мира в целом или к переменам в героях, а это сделано лишь отчасти.

В целом – твердая пятерка (по десятибальной, правда, шкале :). Если подростковое чтение не вызывает у дядьки, разменявшего пятый десяток, бешенного неприятия – это как минимум показатель добросовестной писательской работы. Хочется пожелать автору хорошего редактора.

Очень странное ощущение – вот как если б Анатолий Алексин взялся написать, не знаю, «Сумерки». Получился забавный микс из советской подростковой литературы (стиль) и современной young adult fiction (темы, приметы времени). Советский стиль – в самом широком понимании, когда с помощью подчеркнуто нейтрального языка автор создает дидактически-отвлеченную реальность, наделенную узнаваемыми чертами окружающего мира.

В этом мире у-у-у восьмиклассница рассуждает сама с собой в манере интеллигентной учительницы, решившейся так вот без экивоков поговорить с подростками об их (?) наболевшем на их же языке: «Она думала, что Слон ее любит, а оказалось, что ему от Славки нужен только… Да, надо называть вещи своими именами. Ему нужен только секс» (не подумайте дурного, Славка – барышня), «Славка вдруг очень хорошо поняла, что если бы Слон овладел ею тогда в своей квартире»... Ощущение, как в анекдоте про пионера, смело выкрикнувшего ругательское слово «лифчик».

При том, что сама история и поведение героини – вполне органичны, ежли отвлечься от ее рефлексий. Вот только без рефлексий никак не обойтись – иначе получится вполне адекватное описание бессмысленных и беспощадных похождений старшеклассницы, которой просто повезло (да, они – такие, они пойдут провести время на квартиру к семнадцатилетнему парню, за ними ухаживающему, потом рванут оттель со всех ног, когда он начнет приставать… А что у них в голове при этом происходит – ведомо про то одному богу Пубертату).

В общем, налицо все та же главная проблема соцреализма: Как соединить правдивое описание действительности (а ля «Класс коррекции») с тем разумным, добрым и вечным, которое хотелось бы в эту реальность привнести с помощью хороших книжек, предлагающих модели правильного поведения?

Повесть в целом – это остроумное упражнение, выстроенное на оттенках биологического и культурного расизма. Начало – мастерский памфлет о мультикультурализме сразу в европейском и российском его изводах. В борьбе за дружбу и мирное сосуществование с пауками из «Эпоса хищника»... Но в отличие от прежних кагановских вещей «Лимонная планета», к сожалению, как-то не задевает. Наверное, из-за отсутствия симпатичных героев в центре повествования.