Франсуаза Саган "Неукротимый смех" — вымышленая переписка Саган с Сарой Бернар. Закрашивает те пробелы, о которых Сара не хотела или не смогла рассказать; как самостоятельная книга не смотрится, потому что слишком часто цитирует мемуары Сары, но есть несколько шикарных эпизодов, особенно с поездом и мостом, который был готов обрушиться.

Элизабет Гаскелл "Жены и дочери" — ну, это обязательная классика второго ряда, для тех, кто прочитал всех Бронте; сонная провинция, милая маленькая дочка доктора,второй брак обожаемого отца, семья сквайра по соседству, местные аристократы в замке, трогательная любовная история... Без свойственного Шарлотте налета готики, скорее ближе к Джейн Остин.

Хескет Пирсон "Чарльз Диккенс" и "Бернард Шоу" — хорошие, качественные биографии на твердую четверку. Даже не знаю, что прибавить, потому что автор слегка обидел меня своим отношением к Конан Дойлю — как будто он ему одолжение оказал, когда взялся за биографию. Тут еще очень видно, что Пирсон застал его последние годы и слепое увлечение спиритизмом, которое отвратило от АКД очень многих, да и ему на пользу не пошло. Но Диккенсом и Шоу автор восхищался, с Шоу даже дружил, поэтому их биографии написаны гладко, бойко и довольно остроумно.

Хескет Пирсон "Вальтер Скотт" — а это его работа мне не понравилась, автор зализал героя, а заодно и Веллингтона, до полной идеализации.

Кружков Г.М. "Очерки по истории английской поэзии" — елизаветинцы, романтики и викторианцы. Жизнь, творчество и главные хиты в переводе автора. Ну, это было чистое удовольствие. А помните Джона Клэра из "Бульварных ужасов"? Боже, какая у этого несчастного бедолаги была биография, неудивительно, что Франкенштейн почувствовал с ним родство!

Родерик Гордон, Брайан Уильямс, цикл "Туннели" — ну, это янг-эдалт про папу-археолога и его сына, их дисфункциональную семейку и любовь к прокопке туннелей, которая постепенно (книге в третьей цикла, что ли?) привела их к центру земли. Начало было многообещающее, потом начался викторианский подземный мир, смерти и страшилища, злобные подземные расы, мировой заговор, смерти друзей и близких — и стало глупенько, но бодренько. Самая температурная моя книжка, "Пластичность мозга" в таком состоянии не почитаешь:)

"Пластичность мозга" Норман Дойдж — отличный научпоп о том, что мысль материальна, а наше тело — лучший воображаемый друг для нашего мозга:)

Сюжетную линию тут так же сложно выделить, как в обычной жизни, а конфликты приводят к скандалам, выяснениям отношений и глупым поступкам, а не к цианиду в бокале шампанского.

Милдред Лэтбери, она же главная героиня и "замечательная женщина", в послевоенном Лондоне сороковых не расследует убийство викария, а заваривает чай, моет посуду, убирает, читает, немножечко работает, ходит в гости к соседям, экзотичной паре (она — антрополог, она — морской офицер), потом выслушивает их гневные монологи друг о друге, потом опять пьет чай в компании викария и его сестры, едет на экскурсию с подругой, энергичной старой девой...

Кстати, Милдред — без радости, но и без разлития желчи, — отлично сознает, что плавно перешла в категорию приятных старых дев, или "замечательных женщин". От неприятных, видимо, их отличает отстутвие назойливого интереса к делам своих знакомых.

Напротив, это знакомые постоянно навязывают ей свои проблемы: то перевозку мебели, то примирение супругов... В самом деле, а чем ей еще заняться? "И правда", — вздыхает Милдред и идет заваривать чай для расстроенной подруги.

И почему же тогда я прочла "Замечательных женщин", не отрываясь? Наверное, дело в том, что Барбара Пим обладает потрясающим талантом превращать повседневную жизнь в факт искусства, но вот КАК она это делает — ума не приложу. У Барбары Пим был острый глаз и чуткое ухо, но она не демонстрировала, а, наборот, камуфлировала свое мастерство, чтобы книжные диалоги ничем не отличались от жизненных; избегала сгущать краски и заострять конфликты.

Раздумья Милдред над помадой "Гавайский огонь", проволочная корзинка для завтраков в кабинете ничем не примечательного чиновника, заснувшая на докладе антрополога старушка, неуютное туристическое кафе... Обыкновенности, которые складываются в повседневную жизнь. А в повседневной жизни всегда есть место имплицитной драме и трагедии, предательству и подвигу, дружбе и романтике... закамуфлированной под приглашение съесть стейк или посетить доклад по антропологии:)

— Красивые пятисекундные перебивки видами Нью-Йорка с высоты птичьего полета;

— Старомодное прямое обращение к зрителю душевным закадровым голосом в дневниковой манере, которое отлично гармонирует со старомодной элегантностью Генри Моргана;

— Короткие щегольские "шерлокхолмитос" от Генри, которые смотрятся куда правдоподобней обычного, потому что, ну, двести лет эрудиции и непрерывной учебы.

— Приемный сын главного героя, ворчливый семидесятилетний Эйбрахам:) Отвечает за львиную долю юмора в сериале;

— Гик-ассистент Генри, отвечает за весь оставшийся юмор.

— Целых три, а не две, как кажется вначале сюжетных линии:

во-первых, стандартное дело-на-серию,

во-вторых, Адам, который хочет с Генри дружить и играть, только вот за двадцать веков бессмертия опсихопател так, что в его пристутствии дышать страшно,

в-третьих, прошлое Генри, который жил бурно и увлекательно, хотел он того или нет.

— Хорошо проработанный и достаточно необычный образ главного героя. Генри Морган, хоть и тезка пирата, был наивным идеалистом на момент своей первой смерти, им же он и остался в НЙ двадцать первого века. Вместо умения разбираться в людях он приобрел умение разбираться в вещах/телах. Идеалы не горят в нем сквозь коросту цинизма, и он не роняет афорзмы в свой бокал с шардонне десятилетней выдержки/кровь девственницы/вискарь. Он просто милый, умный и порядочный "идеальный зять", а вся его отстраненность — не от высокомерия, а от нежелания привязываться и страдать. Потому же он слегка инфантилен, но широкие плечи Груффуда не дают на этом сконцентрироваться:)

— Сама история Генри Моргана за двадцать две серии ПОЛНОСТЬЮ и очень округло завершается.

Все ружья стреляют, все сюжетные линии стягиваются в бантик, ну а Генри Морган переживает духовный рост и необратимо меняется. На фоне агонии до состоянии дважды выжеванной жвачки, как это случилось со "Сверхъестественным", такой прием прямо душевно освежает и радует. (Разумеется, следом за этим сразу начинает хотеться второго сезона, но нет его и не будет, и хвала Небесам, на самом-то деле).