СТАТЬ ГЕРОЕМ

(СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ)

— Гениальному сэру Энсти, а также его советскому отражению, товарищу Лагину.

У Михаила Синеева было много увлечений.

Во-первых, прогулки по берегу после шторма, когда бурное море уже заплатило суше дань, выбросив на берег кучи водорослей и мусора, а вороватые волны еще не унесли приношения Нептуна назад в морские глубины. Среди этих «обломков жизни» порой попадалось что-нибудь забавное. Из особо ценных трофеев Михаил мог похвастаться несколькими бейсболками, десятком монет, которые тут же пошли на мороженное, пестрым воздушным змеем, одна из планок которого была сломана, что не помешало сменять его Васильеву Славке на стаканчик импортного творожного десерта… Но главной добычей Михаил считал раковины всевозможных размеров и форм. Конечно, им далеко было до своих тропических собратьев, но некоторые из них, те, что имели «товарный вид», Михаил продавал Капитану Игнату — старику, торговавшему в сувенирном ларьке возле местного краеведческого музея, куда порой даже иностранцы заглядывали. Капитан Игнат сам на берег не ходил, так как был инвалидом — не так-то просто прыгать на костылях по песку, зато клеил из раковин симпатичные безделушки: кораблики, замки и потешных зверушек, а потом, в свою очередь, продавал их олухам-туристам. Бизнес этот был не сильно прибыльным, но как часто говаривал Капитан Игнат: «Копеечка к копеечке и будут Сеньке стелечки». Правда, кто такой этот самый Сенька и зачем ему стельки, никто не знал. Да и сам Капитан Игнат, если когда и знал, то уже давным-давно забыл, а вот присказка осталась.

Еще Михаил Синеев любил сытно позавтракать, пообедать и поужинать, особенно у бабушки, особенно вишневыми варениками, особенно обильно политыми сгущенкой, за что, вкупе с фамилией, получил, по его мнению, омерзительное прозвище «Синебрюхов», в честь популярного у молодежи напитка. Но порой длинное Синебрюхов превращавшееся в просто «Брюхов»… Михаила это страшно злило, и виной тому было то, что сам себя он видел вовсе не пятиклассником-увальнем, которому занятия спортом являлись только в кошмарных снах… Что до реальной жизни, на уроках физкультуры Михаил висел на турнике словно… как бы это помягче выразиться… «мешок с удобрениями», а один вид спортивного «коня» вызывал у него тремор, которому мог позавидовать любой завзятый алкоголик. В своих грезах и снах Михаил был не толстым, прыщавым переростком, а неким благородным героем, совершившим какие-то абстрактные подвиги «за кадром», но которого местные аборигены, то бишь, освобожденные им народы, будь то чернокожие пигмеи, желтокожие китайцы или краснокожие индейцы, всенепременно встречали огромной чашей, полной вишневых вареников, обильно политых сгущенкой. При этом чашу держала красавица, дочь местного вождя, которая всю жизнь только и мечтала «подружиться», а то и свести более тесное знакомство с прекрасным героем из далекой России.

А всему виной третье увлечение Михаила — фантастика, книги про «попаданцев», про то, как бравый десантник, мастер рукопашного боя, гениальный инженер, физик, химик, психоаналитик и просто парень чуть тупее «московского пустого бамбука» (нужное подчеркнуть) попадает в волшебное королевство, тридевятое царство царя Гороха, на поля Первой, Второй или Третьей мировой и быстренько наводит там порядок. Книг на эту тему было пруд пруди, благо ныне не писал про попаданцев только ленивый. Вот Михаил, лишенный безлимитного скоростного интернета волей папы и мамы, а так же бабушки и дедушки, зато поощряемый в поглощении массы бульварных романов с надеждой родителей, что рано или поздно «воспитанный на книгах, он и до высокого неба Андрея Болконского доберется», считал «небо Болконского» слишком приземленным, зато с легкостью мог рассуждать о том, кто быстрее «прикрутит» короля Артура вместе с его столом, рыцарями и Мерлином — гений дзю-до и прочих восточных единоборств или спецназовец спецподразделения с задатками великого ученого и непревзойдённого сапера…

Так вот в тот день, когда началась эта печальная история, Михаилу удалось совместить все три своих увлечения.

Накануне был сильный шторм, и хоть ветер все еще налетал порывами, словно то и дело вспоминая о вчерашнем буйстве, настало время отправиться на охоту за «сокровищами». К тому же мама рано ушла на работу, поручив Михаилу самому сделать себе бутерброды на обед — непростительный промах, тем более, что мама торопилась и забыла сказать Михаилу из чего следует соорудить сей шедевр кулинарного искусства. Тут мама допустила роковую ошибку, поскольку в дело вместо хлеба пошел батон, категорически Михаилу противопоказанный. Как сказал еще год назад участковый врач Андрей Андреевич Сопельников: «При столь ярко выраженном ожирении в столь юном возрасте, мучное категорически противопоказано». Но мама забыла провести точный инструктаж, папа был в командировке, дедушка с бабушкой у себя в трех кварталах от дома, где проживал внучок с родителями, и у Михаила случился провал в памяти — он напрочь забыл все наказы доктора, а также о назначенной ему диете. Поверх толстых срезов батона, намазанного толстым слоем масла, легли не менее толстые куски копченой колбасы, которая в списке доктора Сопельникова находилась в разделе «яды». Правда, вначале Михаил хотел сделать себе бутерброды с салом, но потом решил, что сало с маслом перебор даже для него.

И последним приятным событием стал трехтомник Пушкова об очередных похождениях очередного попаданца. На страницах этого долгожданного шедевра, согласно обещаниям аннотации, майор спецназа полиции — мастер веерного боя, волею судеб долен попасть «в Древний мир, где человечество, только выбравшееся из колыбели доисторической дикости ведет отчаянную войну с владыками мира — драконами, представителями иной цивилизации, на заре времен колонизировавшими Землю». Естественно, драконы в конце третьего тома должны быть повержены, а майор, завоевав любовь принцессы, дочери местного престарелого, туповатого владыки, после многочисленных подвигов и приключений станет не много ни мало владыкой мира.

Вот теперь Михаил хотел совместить приятное с очень приятным вместо двух спаренных уроков физкультуры, от которой он был освобожден до конца жизни, потому как, по его собственному выражению, «каски для таких мудрых голов, как моя, еще выпускать не научились». Но сначала он хотел пройтись по берегу моря в поисках ракушек и, если повезет, продать их Капитану Игнату, а точнее, выклянчить у него в обмен на ракушки мороженное, которым тот торговал в том же сувенирном ларьке, а потом Михаил собирался там же на берегу устроиться в одном уютом местечке среди скал и «отправиться» в Древний мир вместе с непобедимым майором, заедая битвы с драконами колбасным пайком. Ну, а дальше под настроение. Если новые сочинения Пушкова окажутся столь же захватывающими, как и предыдущая его трилогия о бравом мичмане попавшем на флагман английского капитана Нельсона, незадолго до битвы с испанцами, то прощайте алгебра, география и английский. Не судьба!

Однако все вышло совсем иначе, потому как первое, что заметил Михаил, выйдя на заваленный водорослями и всевозможными обломками берег, было нечто блестящее, запутавшееся в водорослях. Михаил застыл и с подозрением огляделся. Однако по близости не было одноклассников, которые, зная увлечения Брюхова, могли устроить какой-нибудь подлый розыгрыш. Да и конкурентов — других любителей морской наживы — было не видать. Ранее утро, ветреная погода, рабочий день календаря — все необходимое для того, чтобы пляж был пустынным, как сердце Сахары. К тому же, до начала курортного сезона оставалось еще около месяца, а посему можно было не опасаться назойливых «гостей из столицы». Убедившись, что на пляже никого нет, Михаил прямиком направился к странному блестящему предмету. Однако действовал он осторожно, словно партизан, попавший на вражескую территорию. Правда, «осторожность» в его интерпретации сильно отличалась от общепринятого толкования этого слова и больше напоминала неуклюжее топтание у доски второгодника, который не может ответить на самый элементарный вопрос учителя, а потому сильно смущен предвкушением очередной двойки…

«Кажется повезло. Неужели золото? Сколько эта штука стоит?» — мысли, а точнее не озвученные вопросы, крутящиеся в голове Михаила, были простыми, однозначно прямолинейными. Нет, Михаил, конечно, мог мыслить более витиевато, но в этот миг, обуреваемый жадностью, он не утруждал свой разум, так как перед его ментальным взором проскочило несколько вариантов дальнейшего развития событий: он продает странную находку мафиози, и те во время сделки убивают его. Как в фильмах, он, всеми брошенный, будет лежать в пустом цеху огромного завода на бетонном полу, и из-под него будет растекаться лужа крови. Он весь школьный костюм испачкает. Тут Михаилу представился рассерженный отец с ремнем наизготовку, который за испорченный школьный костюм спуску не даст. Впрочем, и сами бандитские пули Игнату здоровья не прибавят. И будет Игнат лежать в больнице… Дедушка будет носить ему «литературные новинки», а бабушка — вареники с вишней. А потом явится полицейский и станет строго расспрашивать. Почему Михаил утаил свою находку от властей и тем самым в корне подорвал экономику страны? Нет, это не вариант… А что если продать находку Капитану Игнату? Задорого продать. Хотя, в любом случае Михаил продешевит… После чего Капитан Игнат продает бутылку мафиози, и те, в свою очередь, во время сделки пристрелят его… И не кому будет продавать ракушки, и мороженное брать негде. А деньги, которые Михаил выручит от продажи бутылки Капитану Игнату, быстро закончатся…

Однако тут размышления Михаила были прерваны, потому как, действуя совершенно механически, он уже выудил странный предмет из объятия водорослей и застыл, с недоумением крутя в руках тяжелый сосуд из желтого сверкающего металла. «Может, и в самом деле золото?» — задумался Михаил, и воображение тут же нарисовало тележку мороженщика, полную «Ленинградского»…

«А ведь он, к тому же, и запечатан», — с удивлением пробормотал себе под нос пятиклассник. Руки сами собой потянулись к пробке, обычной пробке, какими всегда закупоривают бутылки с дорогим вином… Вино! Михаил на мгновение замер, потом встряхнул бутыль. Внутри что-то подозрительно булькнуло. И в самом деле! «Нет, если там вино, да еще старинное, выдержанное, то с Капитана Игната надо содрать больше. Много больше…» И Михаил мысленно нарисовал себе две тележки мороженного… Нет, не так. Одну тележку мороженного, одну с пиццей и одну… ну пусть хотя бы со швабскими колбасками. Их Михаил тоже очень любил. Он всегда выпрашивал их у бабушки, когда они ездили в областной центр. А когда он в последний раз побывал там с классом на экскурсии по местам боевой славы, то сам купил себе колбаски на свои карманные деньги, а Сережка Горбычев сказал, что «свинья свинью жрет». На что Михаил страшно обиделся. Он бросился на обидчика, так как в это время представлял себя бравым гоплитом, фарширующим гидр в одном из отстойников Древней Греции. Только вот Сережка Горбычов об этом не знал и «навалял Брюхову по самое не балуйся». Но все это было в прошлом, а сейчас Михаил Синеев стал обладателем уникальной вещицы, которую подарило ему море…

Когда Михаил понял, что ногтями он бутылку не откроет, то попробовал проделать то же зубами, благо пробка достаточно выступала их горлышка сосуда.

Раз… Два… Три…

Пробка вылетела, а Михаил отшвырнул бутылку, так как в нос ему ударил отвратительный запах: смесь мужского пота и дешевого одеколона типа «Шипр», которым иногда похмелялся местный алкоголик дядя Коля. По крайней мере, так говорили все бабки, сидящие летом на лавочке под окнами дома Михаила. Сам Михаил никогда никакого «Шипра» не видел, а тем более не нюхал, но представлял его себе как-то так — Михаил несколько раз сталкивался во дворе с дядей Колей, от которого всегда разило какой-то дешевой, совершенно невыносимой парфюмерией. Вот и в этот раз запах напоминал дяди Колин, только был позабористее, повыдержаннее. Наверное, так дядя Коля пах, доведись Михаилу ехать с ним в одном лифте ну, скажем, так… этаж на двадцать пятый. А поскольку Михаил в лифтах отродясь не ездил, да и домов выше пятого этажа в их городке не было, то все измышления относительно запахов были всего лишь «легкомысленными домыслами», как порой говорил дед, проверяя домашнее задание Михаила по алгебре или геометрии.

Но дело было не только в запахе. Из бутылки повалил черный дым, как от настоящей дымовухи из пластиковой расчески. Михаил несколько раз обернулся. Нет, пляж по прежнему был пустынен, а значит, никто ничего не видел и не сообщит директору школы, что Михаил Синеев вместо уроков физкультуры на пляже дымовухами балуется.

Однако когда Михаил протер глаза, он увидел перед собой незнакомца, то ли цыгана, то ли кавказца. Потертый малиновый пиджак, который видел и лучшие времена, был наброшен на голое тело и казался великоват низкорослому, сутулому человечку. Из-под пиджака торчали потертые брюки неопределенного цвета и фасона, с вислыми коленками, заправленные в грязные кирзовые сапоги, просившие каши. Тем не менее, из-под иссиня-черных усов незнакомца сверкали золотые зубы, а над ними, словно ледокол, разрезающий льды цвета воронова крыла, нависал мясистый грузинский нос. И еще у незнакомца была толстая золотая цепь, отчасти спрятанная среди обильной поросли на груди. Кроме того, Михаила поразили невероятно длинные ногти незнакомца, окрашенные в разные цвета радуги.

Какое-то время Михаил и незнакомец стояли, внимательно разглядывая друг друга. И чем больше Михаил смотрел на незнакомца, тем меньше тот ему нравился. Непонятно было, откуда он взялся. Не мог же он так быстро и незаметно подойти… Тогда откуда…

— Ну? — наконец-то надменно выдохнул то ли цыган, то ли кавказец. А так как Михаил все еще стоял, широко раскрыв рот, незнакомец вытащил маленькую пилочку и, хитро поглядывая на Михаила, начал наводить маникюр, подтачивая и без того острые ногти, больше всего напоминающие когти огромного хищника. Он-то явно никуда не спешил, что нельзя было сказать о Михаиле.

— Вы, собственно, кто? — наконец выдавил пятиклассник, а потом совершенно невпопад добавил: — Я от физкультуры освобожден, гуляю… тут… — и поскольку храбростью Михаил отличался только в ментальных сражениях с инопланетной нечистью, голос у него окончательно сел.

Незнакомец смерил пятиклассника взглядом, и, если бы взгляд мог сжечь, Михаил давно бы обратился в пригоршню пепла. Хотя от такой массы скорее получилось бы две пригоршни, а то и три…

— Говори, говори, я жду, — тяжело вздохнув, неторопливо протянул незнакомец, а потом добавил неразборчиво себе под нос что-то вроде: «Тяжелый клиент мне достался».

У Михаила по спине побежали мурашки, и он почувствовал, как между лопаток выступает холодный пот. Было во всем этом что-то ненастоящее, неправильное. Вот берег с грудами принесенных волнами водорослей, пирс вдали, море — это все было правильным, а незнакомец и эта бутылка, все еще ослепительно сверкающая на песке, — неправильное, нездешнее, сказочное, что ли… И только мысли Михаила ухватились за слово «сказочное», только он понял: именно это слово — узловое во всем происходящем, незнакомец снова заговорил.

— Я жду, — настойчиво повторил он.

— Вы кто? — только и смог выжать из себя Михаил, ощутив, как ком снова подкатывает к горлу, а потом он почувствовал, что вот-вот или развернется и со всех ног бросится прочь с пляжа, или разрыдается, как последний первоклассник.

— Твое первое желание — узнать, кто я такой? — переспросил незнакомец.

— Ну… — начал было Михаил, но тут в голове его что-то щелкнуло, и он отчаянно замотал головой: — Нет… Нет… Нет… Пусть это знание останется при вас. Мне совершенно безразлично, кто вы: дух, джин или просто волшебник… Хочу только уточнить: вы желания исполняете?.. Ну, это так, вопрос для осознания ситуации. Нет, если ответ пойдет за желание, то отвечать не стоит, я в детстве сказки читал. Соображу… — зачастил он.

— При чем тут сказки? Ты меня выпустил из этой золотой бутылки, будь она трижды проклята. К сожалению, я должен исполнять твои желания… — и незнакомец злобно цыкнул золотым зубом.

Неужели!.. Нет, Михаил в это отказывался поверить, однако по всему выходило, что все именно так. Как его там… Старик Хотаббыч. Три желания… Да такого быть не может! Это же сказка. И тем не менее, воспитанный на откровенных историях про попаданцев, Михаил на мгновение пересилил себя и… поверил. А вдруг ему повезло, вдруг он и есть настоящий герой, про которого все эти книги написаны? Если так, главное — не прогадать. Три желания, положенные ему, это мало, очень мало… Да и что там этот заморыш про бутылку сказал? Золотая! Отлично! Настроение у Михаила стало улучшаться со скоростью «Сапсана», пролетающего через Балагое.

— Желаний три? — спросил он у незнакомца.

— Чуть больше, — скривился тот. — Следующий вопрос будет расценен как желание. Или ты думаешь, я просидел в бутылке столько лет, чтобы целую вечность торчать на каком-то занюханном пляже?.. Впрочем, тебя, это не касается. Загадывай поскорее свои желания. Ну, там: «Хочу мороженого, пироженого…» или чего ты там хочешь? Колбасок швабских?

Если честно, Михаилу слова джина совершенно не понравились. Эта интонация, этот равнодушный взгляд… Да и откуда он знает про «швабские колбаски»? А может, это все-таки чей-то розыгрыш, а потом вся школа будет обхохатываться над ним из-за того, что он в хотаббычей верит.

— Да и желания типа: хочу то, не знаю, что — не работают. Желание должно быть конкретным, — добавил «джин».

Однако вместо того, чтобы с ходу осчастливить себя, Михаил задумался. Впрочем, если желаний и в самом деле было больше трех, надо в первую очередь определить «правила игры».

— А сколько всего желаний я могу загадать?

— Получить ответ на этот вопрос — желание?

Михаил решил рискнуть.

— Да.

— Ну, несколько, в разумных пределах.

— Точнее? — надавил Михаил.

— Ты освободил меня, поэтому я вынужден выполнять твои желания в течении года…

И тут Михаил понял, что, как говорится, «ему поперло». Он еще раз с ног до головы оглядел злобного незнакомца и решил попробовать для начала что-то простенькое. Михаил задумался. А потом вспомнил, как пацаны постарше, заловив его с одноклассниками, заставили их «мышцу качать». А этому «джину» зарядка похоже ну никак не повредит. Заодно можно посмотреть, насколько можно загнобить этого «исполнителя желаний». И куда делась робость и желание поплакать? Михаила словно перемкнуло. Теперь он чувствовал себя «королем горы» и в свойственной своему характеру подленькой манере собирался оттянуться по полной. У него всегда так получалось. Если кто был сильнее, то Михаил всегда заискивал и мог даже «Брюхова» простить, но если кто-то оказывался слабее или в чем-то зависел от Михаила…

— Мне мороженого, — неожиданно раскатисто, развязным голосом объявил Михаил. — А ты, пока я наслаждаюсь жизнью… сто раз отжаться и не халявить! — он произнес все это надменным тоном, подражая интонациям Кости Белого из восьмого «а». На самом деле фамилия Кости была Беляев, но после триумфального шествия по стране киносериала «Бригада», все стали называть его Белым и вовсе не из-за сходства с главным героем, а из-за того, что он предводительствовал во всех хулиганских выходках старшеклассников. Что до таинственного цыгана-азиата, то, услышав распоряжение пятиклассника, он скривился, вновь сверкнул золотым зубом, а потом поинтересовался:

— Ты уверен насчет «отжаться»?

— Ага.

Может быть, в другой ситуации Михаил был бы не столь категоричен, но тут ему словно шлея под хвост попала. Сказка так сказка, король так король.

— Быстренько!

Незнакомец только зубами скрипнул. Осязаемо скрипнул, так что у Михаила вновь мурашки по спине побежали. И только он хотел еще раз прикрикнуть на новоявленного джина, как в руке у него оказалось мороженое. Импортное. Внимание Михаила отвлеклось, и он вступил в борьбу с вакуумной оберткой, перестав обращать внимание на джина, а тот, скривившись, и в самом деле опустился на песок и начал отжиматься.

Покончив с шедевром импортного дизайна Михаил, зажмурившись в предвкушении неземного блаженства, со всего маха кусанул покрытую изморозью очаровательную шоколадную корочку. И вкус… Ничего более омерзительного Михаил в жизни не ел. Скривившись, он выплюнул откушенное, несколько раз сплюнул в песок и злобно посмотрел на джина, который неспешно выполнял заданные ему гимнастические упражнения.

— Да как ты… — и замолчал, потому как джин остановился, встал, отряхнулся. Тут же, словно по мановению волшебной палочки, в руке у него оказалась золотая зубочистка, которой он, как ни в чем ни бывало, принялся ковыряться в зубах. Теперь он больше всего напоминал азербута с рынка, из тех, что торгуют первыми арбузами. Для завершения этого образа ему не хватало только кепки-аэродрома.

— Ты что отравить меня хочешь? — взъелся на него взбешенный Михаил.

— Нет, пожалуй, — пожал плечами джин, но взгляд его оставался таким же злобным и хитрым. Упражнения по «качанию мышцы» явно не пошли ему на пользу. Казалось, если бы у него были развязаны руки, он бы на месте разорвал Михаила. — А что, мороженое не по вкусу пришлось? — с ехидцей в голосе поинтересовался он.

— Ах ты… — начал было Михаил, но джин, вытянув руку, остановил его на полуслове.

— Я — не «ты». Зовут меня Алик, и если ты собираешься подвергнуть критике уровень моих услуг, то ты в первую очередь должен точно помнить, что ты попросил. А попросил ты мороженого. Ты же не уточнял — с оболочкой из лакрицы или нет.

— Я просил съедобное мороженое!

— Лакрица очень популярна у детей Скандинавии.

— Я не из Скандинавии. Дай другое.

В руках Михаила появился брикет ярко-синего, страшно ядовитого цвета.

— Это?..

— Мороженое с соком алоэ…

После этого было мороженное с морскими водорослями и еще с чем-то, столь же несъедобным даже на вид. Когда же разъяренный Михаил потребовал обычного простого мороженого, то в руках у него появился батончик «Ленинградского», от которого так воняло тухлятиной, что Михаил отшвырнул его, как нечто непотребное.

— Ты что, издеваешься?! — переполненный яростью повернулся он к джину.

— Ну что ты, как можно? — улыбнулся тот. — Кстати… Должен сообщить: еще чуть-чуть, и на сегодня лимит «чудес» будет исчерпан.

— Что еще за лимит?

— В день не более десяти желаний.

— А сколько я уже загадал?

— Получить ответ на этот вопрос: желание?

В этот раз заскрипел зубами Михаил. Теперь он больше всего на свете хотел взять золотую бутылку и хорошенько отдубасить ею джина. Вот только, несмотря на то, что мысленно Михаил рисовал себя бравым попаданцем, который может победить не только всех древнегреческих гидр разом, но и полчища марсианских ракоскорпионов из предыдущего романа Пушкова, ему почему-то казалось, что, кинься он на этого коротышку-кавказца, пусть даже вооружившись пустой золотой бутылкой, низкорослый джин накостыляет ему «мало не покажется». Потому Михаил затаил Зло. Мысленно пообещав свести счеты.

— Желание, говоришь! — прошипел себе под нос Михаил.

«Старика Хотаббыча» он читал в детстве, и не было там слова ни о каких лимитах. К тому же, в отличие от типичного сказочного героя, его джин и на джина-то вовсе не походил, а может, совсем джином и не был. Сказки, как известно, по большей части врут, к тому же, кто его знает, кого там в прошлом по бутылкам рассаживали. Да и одежда у джина была слишком современная. И Михаил в самом деле подумал, что его «занесло» с этими спортивными упражнениями. Ладно, джин сделал все, что ему говорили. Но ведь при этом он не обиделся… Или обиделся? Михаил посмотрел на несколько пачек несъедобного мороженного, валяющегося тут и там, и решил, что, видимо, перегнул. Хотя какое ему дело?

— Так… Продолжаем отжимание, — больше ничего в этот миг Михаилу в голову не пришло.

Джин, Алик или как его там вновь принял положение лежа, пару раз отжался и исчез…

«На сегодня лимит чудес исчерпан», — пронеслось в голове Михаила, и он так и не понял: то ли сам о этом догадался, то ли это джин Алик отправил ему телепатическое послание. Как бы то ни было, Алик исчез, а пятиклассник Брюхов остался в одиночестве на берегу. Широко открыв рот, он непонимающе уставился на песок, где только что стоял Алик. Песок был, следы были, остатки несъедобного мороженого были, даже золотая бутылка без пробки валялась среди водорослей, только вот Алика нигде не было. Михаил даже шагнул вперед и сдвинул в сторону ближайшую кучу водорослей, словно ожидая найти под ней пресловутого джина, зарывшегося в песок. Только никого под водорослями не оказалось.

Михаил с тоской посмотрел на остатки несъедобного мороженого. Хоть бы одна пачка осталась целой! Тогда бы он ее кому-нибудь на что-нибудь непременно поменял. Так ведь нет. «Ну, этот Алик у меня получит», — мысленно пообещал сам себе Михаил. Правда, у него еще оставались золотая бутылка и надежда, что завтра Алик всенепременно явится, потому как он, по его же словам, должен был выполнять желания Михаила целый год… И даже если на сегодня лимит чудес исчерпан, завтра у Михаила снова будет тот лимит, и, продумав все за вечер, Михаил и «пожелает» правильно, и как Алика достать «в воспитательных» целях решит. «Это надо ж было такое удумать: кормить меня несъедобным мороженым». И еще он очень хотел мороженого, так как настроился на него… Однако в этот день Михаилу не суждено было получить желаемое. У него не было денег на обед, а вместо денег мама велела ему приготовить бутерброды…

Тогда Михаил занялся бутылкой, подобрал ее, осмотрел. И, хоть джин сказал, что та золотая, Михаил на ней никакой пробы не нашел, а ему было хорошо известно: золотых вещей без штампа пробы не бывает. Так всегда говорила мама, а бабушка, многозначительно кивая головой, с ней соглашалась — это была одна из тех редких тем, где мама с бабушкой имели единое мнение. «Может, проба где-то внутри бутылки», — подумал Михаил, но тут же отмел эту мысль, потому что если проба внутри бутылки, то как ее увидит ювелир или приемщик ломбарда? Он уже хотел было и в самом деле отправиться к Капитану Игнату и начать нелегкий процесс обмена явной ценной находки на еще более ценный продукт в виде мороженого, но в последний момент вспомнил кое-что очень важное, хотя, быть может, и не имеющее никакого отношения ни к золотой бутылке, ни к джину. Лампа Алладина! Тот, кто владел лампой, повелевал джином. А что если, отдав лампу, он лишит себя возможности загадывать Алику желания?

Михаил тяжело вздохнул. Видно, и в самом деле не судьба ему сегодня отведать мороженого. Однако и в остальном денек не задался. Книга Пушкова оказалась неинтересной. Главный герой, вместо того, чтобы крушить всех направо и налево, как нарисовано на обложке, занимался самокопанием и самоанализом. А может, тому виной стала пересоленная колбаса. Жаль, что Михаил не попробовал кусочек, прежде чем мастрячить бутерброд. К тому же, в голове Михаила все время вертелись мысли о джине. Несмотря на то, что золотая бутылка была реальной — Михаил надежно спрятал ее на дне своей сумки под учебниками, — сам он до сих пор сомневался в реальности случившегося. Точнее одна часть его разума уверенно твердила, что случившееся — реальность, а другая — о том, что никакого джина вовсе не существовало, и что если вместо уроков шариться по пляжу, то и не так голову напечет. Тут, с одной стороны, выступали, так сказать, материальные доказательства реальности джина, как-то: золотая бутылка и остатки мороженного, разбросанные по песку; с другой — рациональное начало, последствие воспитания, которое авторитетно заявляло, что никаких джинов не существует и существовать не может. И все же это было только начало, потому как дома Михаила ждали еще большие неприятности.

Классная руководительница решила ни с того ни с сего проверить посещаемость, хотя сегодня она уроков в их классе не вела. Результат — звонок матери на работу. И итоге дома Михаила ждала трехчасовая беседа о поведении и прогулах. Вначале с ним беседовала мама — легкая артиллерия, потом папа — тяжелая, но самое неприятное началось, когда вечером на чашечку чая заглянули бабушка с дедушкой. «Я не затем свою кровь в Чечне проливал, чтобы мой внук рос шалопаем и прогульщиком… Так и до второгодников легко докатиться».

От этой проницательной речи с правильно расставленными акцентами и выразительными ударениями мама плакала навзрыд, бабушка вторила ей всхлипываниями, а отец то и дело нетерпеливо хватался за ремень, видимо, собираясь пустить в ход это кардинальное средство воспитания. Может, он так бы и сделал, если бы не бабушка, которая то и дело брала его за руку и печально качала головой. Для Михаила было бы лучше, если бы отец не сдержался, пусть бы было больно, но тогда, получив пару раз ремнем, Михаил из главного преступника превратился бы в невинную жертву насилия. И непременно под это, для «заживления ран», получил спасительный доппаек. А так, слушая пламенную дедушкину речь, ему самому хотелось пойти удавиться и раскаяться во всех смертных грехах. В какой-то миг он даже решил было окончательно сдаться и рассказать о золотой бутылке и джине, но в последний момент сдержался, так как представил себе реакцию родителей. Он и сам не слишком верил в эту сказочную историю, а посему ждать, что родители сразу поверят ему, не мог.

В итоге, оставшись без ужина, Михаил в изгаженном настроении в восемь часов вечера отправился спать, так как ни о каком чтении, а тем более о компьютерных играх, речи не шло. Лишенный всех благ цивилизации, в том числе и вечернего пирожного с малиновым вареньем, Михаил понял, что наказан основательно, надолго, и жизнь теперь окрасилась в черные тона бесконечной меланхолии.

Оказавшись в постели, он долго не мог уснуть. Потом, чтобы хоть немного успокоиться, он начал вспоминать любимые приключения попаданцев, всякий раз ставя себя на место главного героя. Сначала он мысленно отправился на фронта Гражданской войны, где спас Чапаева, открыв огонь по белогвардейцам с другого берега Урала из огромного восьмиствольного пулемета, сметая белогвардейские цепи и безумных кавалеристов, которые мчались к реке с такой скоростью, словно собирались «взять» ее, как «ров» на скачках с препятствиями. После Михаил мысленно перенесся в Древний Египет и занялся освобождением несчастных хилых рабов и рабынь, формам которых могли позавидовать звезды Голливуда. Естественно, все рабы после освобождения обожали Михаила и тут же становились бравыми воинами его непобедимой армии, а красавицы после обмена поцелуями прямиком отправлялись в гарем героя. Сам Михаил смутно представлял, что такое гарем, но всякий раз обещал туда заглянуть «на рюмочку чая». Но ряды фараонов и жрецов постоянно пополнялись новыми врагами, и Михаил никак не мог заняться «личной жизнью», откладывая всякий раз, как и герои любимых романов, встречу с любимыми на потом… Третий поток грез перенес Михаила во времена Петра Первого…

И тут Михаила озарила совершенно безумная мысль. А что если… Ведь кто такой этот Алик? Джин, то есть волшебник. И мороженое, пусть гадостное, он из воздуха доставал. А что если потребовать, чтобы он превратил его, Михаила, в героя и попаданца?

Вот оно! Утром Михаил отправится в Древние времена, прославится, потом вернется к родителям, и они узнают, что он не «мерзкий прогульщик», «обжора и лодырь», «горе и позор семьи», а настоящий герой, спаситель человечества, тот, кто навсегда изменил историю мира, избавив миллионы людей от страдания и мук. И тут же Михаил представил себе, как входит в гостиную, где собрались мама и папа с бабушкой и дедушкой, и говорит, что они наказаны и остались без сладкого компота, вечернего футбола, очередной серии «Богатые свое отплакали» и прочих прелестей современной жизни. А потом он пойдет в школу, на стене которой уже будет висеть мемориальная доска с его профилем, повествующая о том, какой он герой. А в вестибюле бойскауты из первого класса будут нести почетный караул у его бюста, украшенного флагами и вымпелами военных частей, которые он спас, вступив в ужасную битву с врагом. Нет, почему бюст? Пусть будет скульптура в полный рост, изображающая Михаила с огромным восьмиствольным пулеметом и надпись в духе знаменитого жидониггера: «Я кам бег». А он, весь такой из себя, Михаил Синеев в Дойче Габбано подойдет к памятнику, встанет в ту же позу, что его бронзовый двойник… Тут фантазия Михаила вышла из-под контроля и дала осечку, потому как на бюсте постамента юный герой увидел позорную надпись, сделанную краской из баллончика:

БРЮХОВ

Михаил чуть было не проснулся. Спасла ситуацию классная руководительница, она выскочила вперед и, опустившись на колени, стала с извинениями стирать носовым платком обидную надпись. А бравые полицейские под конвоем провели мимо Михаила всех его обидчиков — пятые, шестые, седьмые, восьмые и девятые классы почти в полном составе. На улице перед школой были поставлены эшафоты. Однако перед тем как казнить тех, кто осмеливался в прошлом побить, отобрать деньги или каким-то иным образом унизить будущего героя, сам Президент поднялся на трибуну, чтобы сказать речь… Вот только что хотел сказать Президент, Михаил так и не узнал, потому что к тому времени, как тот произнес первые слова, Михаил, полностью расслабившись, нырнул в черные объятия Морфея, где не было ни грез, ни снов…

Проснулся Михаил от того, что кто-то сильно тряс его за руку. Глаза, полные песка, не хотели открываться, да и будильника слышно не было, поэтому Михаил решил, что проспал и попросту не услышал звонка. Однако, еще не открыв глаз, хитроумный пятиклассник тут же придумал отмазку, решил сослаться на стресс — это слово он почерпнул из одного американского триллера. «Вчера у меня был стресс из-за скандала, который вы закатили по такой пустяковой причине, как пара прогулянных уроков!» Да, сейчас он откроет глаза и именно так скажет маме или… папе… «Нет, вот этого, пожалуй, делать не стоит», — папа неадекватно может воспринять подобные слова и использовать средневековые методы физического воспитания, против которых активно выступал Михаил, правда, только в своих грезах и фантазиях.

Но, открыв глаза, Михаил был поражен. За окном еще темно, а значит, утро в его понимании еще не наступило. Да и разбудил его не отец, а… Алик. Джин сменил свой бичовский костюм на совершенно не соответствующую его облику розовую пижаму с белыми кроликами, от чего вид у него стал совершенно идиотским.

Ошарашенный Михаил сел в кровати и устало потянулся.

— Что происходит?

— Давай очередную порцию своих дурацких желаний, — недовольным голосом проворчал джин Алик. — У меня сегодня дел выше крыши.

— Дел?.. — переспросил Михаил, а потом, покосившись на дверь, добавил. — А ты как тут?

— Тебе какая разница? Да на дверь можешь не коситься, твои спят, как мертвые, не помешают…

— А раз так… — тут Михаил взглянул на будильник в виде космического корабля «Энтерпрайз», стоящий на тумбочке, и с ужасом обнаружил, что сейчас всего половина шестого. То-то на улице так темно. Раньше Михаил в такую рань никогда не вставал. «Ну, Алик за это поплатится, пока же, для начала…»

— Лечь-встать сто раз и сто раз отжаться.

— Это желания? — скривившись сквозь крепко стиснутые зубы, пробормотал Алик.

— Желание. Одно. Называется «Утренняя зарядка». — объявил Михаил, потом громко зевнул и потянулся.

Алик же не спеша начал выполнять желание… Однако прежде он пробормотал что-то нечленораздельно и явно нелицеприятное о Михаиле себе под нос. Да и упражнения делал неспешно, неохотно.

Михаил же, какое-то время понаблюдав за ним, решил, что в «оздоровительной процедуре» не хватает… как это там пелось?.. «бодрости, грации и пластики», а посему прикрикнул запыхавшемуся Алику:

— Темпо! Темпо!

Так обычно говорил их учитель пения, когда кто-нибудь начинал отставать от хора, сбиваясь с мелодии. Алик же, услышав замечательное «Темпо», что-то рассказал про третье желание, но темп и в самом деле нарастил.

— Ну а теперь скажи. Ты знаешь, кто такие герои и попаданцы? — властным голосом поинтересовался Михаил, пытаясь воспроизвести интонацию бабушки, те самые неповторимо вибрирующие нотки, которые звучали в ее голосе, когда она спрашивала у Михаила, знает ли он, что такое прилежный ученик, хорошее поведение и благовоспитанный внук. Естественно, бабушка подразумевала, что Михаил знал об этом, только использовать свои знания не желал. Вот точно так же пятиклассник поинтересовался у запыхавшегося Алика относительно его познаний о героя и попаданцах.

Джин на мгновение задумался, а потом с трудом сквозь прерывистое дыхание ответил:

— Знаю.

В тот момент Михаилу и в голову не пришло, что Алик не мог ничего знать о попаданцах, потому как термин этот появился не так давно, а судя по костюму в котором вчера появился Алик, он просидел в бутылке уж никак не меньше десяти лет. Хотя, кто его знает… Может, сидел он в свой бутылке и романы Пушкова читал. Как там у них на Востоке любят говорить: «Аллах акбар!» или что-то в таком духе.

— Ты ведь обладаешь волшебной силой?

— Предположим, — остановившись, покосился на мальчика джин.

— Так вот я хотел бы, чтобы ты сделал из меня героя и попаданца, — объявил Михаил.

— Это твое желание? — Алик явно был удивлен так сильно, что даже остановился, перестав выполнять «утреннюю зарядку». За что был тут же награжден высокомерным взглядом Михаила.

— Что тут такого! Герои и попаданцы у нас в почете.

— Да? — с сомнением протянул Алик. — Ты хоть смысл этих слов понимаешь?

— А как же? — выпятил грудь Михаил. Уж кто-то, а он отлично разбирался и в первых, и во вторых.

— Значит, это твое желание? — переспросил Алик.

— Мое желание — стать попаданцем и героем, — в самой развязной манере объявил Михаил. Он-то уже видел себя в древнегреческой тоге, расшитой золотом, в лавровом венке, а красавицы кидают ему под ноги букеты роз. Нет, роз не надо, они с шипами… в общем, цветов, а эстрадные певцы посвящают ему гимны, которые восхваляют его и тут же становятся всенародными хитами…

— Ну ладно, — сквозь радужные грезы донесся до Михаила голос Алика.

А потом Михаилу показалось, что кто-то со всего маха саданул его по голове чугунной сковородкой. Такое же ощущение у него было, когда Белый отрабатывал «заколачивание гвоздей» — подходил и со всего маха лупасил малышей кулаком по темечку. Если малыш падал, то «гвоздь» был забит. Так как Михаил был стойким, то для того, чтобы он упал, Белому приходилось давать Брюхану по темечку два, а то и три раза. Так вот сейчас Михаилу показалось, что он вновь проходит процедуры в «клинике костоправа Белого» — в мужском туалете на третьем этаже — месте, которое обходили стороной все ученики младших классов.

Охнув, Михаил опустился на пол, только сел он не на мягкий коврик, постеленный у кровати, не на теплый паркет, а на ледяной каменный пол. Он тряхнул головой, разгоняя разноцветные круги, мельтешащие перед глазами, но потребовалось не меньше пары минут, чтобы прийти в себя, и то, что он увидел, изначально показалось ему сном. Он оказался в странном месте — гигантском зале белого мрамора с отделкой, чем-то напоминающей древнегреческую. По крайней мере, именно так представлял себе Михаил искусство Эллады. Высокие античного вида колонны, резные портики и узоры золотом — точно такие, как на обложке книги греческих мифов. Значит, все-таки Древняя Греция? Однако Михаил не был до конца уверен — в отличие от книг про попаданцев, где история толковалась весьма поверхностно, учебников по данному предмету он не открывал, и все его сведения об истории цивилизации были почерпнуты из опусов-боевиков, поэтому он не мог точно определить, куда именно попал.

А потом он понял, что одет совершенно непотребно. На нем вместо привычных семейных трусов в кубик была странная белая тога, а вот трусы напрочь отсутствовали, что насторожило Михаила еще больше. Не то, чтобы он чего-то смущался, но отсутствие привычной детали гардероба заставило его неприятно поежиться. Тут же в голове закрутились всякие нездоровые мысли о маньяках и извращенцах. Однако углубиться в размышления на эту тему он не успел — его взгляд наконец сфокусировался, и он увидел вдали своего странного джина, который теперь вовсе не отжимался, а беседовал с каким-то странным лысым коротышкой-заморышем. Тот тоже был в тоге странного вида и сандалиях на ремешках — типичный римлянин из «Астерикса». И эти двое о чем-то разговаривали, то и дело бросая подозрительные взгляды в сторону Михаила.

Не слишком-то все это походило на начало истории попаданца. Хотя тога присутствовала, вот только золотого лаврового венка нигде видно не было. Ну да лиха беда начало!.. Но и эту мысль Михаилу не удалось довести до логического завершения. Потому как плюгавый незнакомец и джин Алик повернулись и направились в его сторону.

— … Вот этот невоспитанный ребеночек, хам и обжора, лелеющий нездоровые фантазии, порожденные непомерно раздутым эго, — услышал Михаил конец фразы Алика. — Вместо того, чтобы желания загадывать, все время заставляет меня отжиматься.

— Он сам захотел стать хер-ойэм и попа-данцем?

— Конечно, — и вновь в голосе джина прозвучали те самые неприятные и, можно сказать, зловещие интонации.

Михаил еще больше насторожился: может, тога — обманный ход? В том, как плюгавенький человек произнес слова «хер-ой» и «попа-данец», было что-то неправильное, можно даже сказать, зловеще маниакальное.

— Эй. Я хочу… — начал было он, но джин перебил его:

— Ты хотел стать хер-оем? Ты хотел стать попаданцем?

— Да… — заробев от охватившего его неприятного ощущения надвигающейся беды, пробормотал Михаил.

Лысый плюгавый старикашка достал из кармана тоги толстый блокнот и карандаш, послюнявил грифель, словно бухгалтер из какого-то фильма пятидесятых, и что-то записал в блокноте.

— Твое имя?

— Михаил Сергеевич Синеев.

— Возраст?

— Двенадцать, — неуверенно пробормотал Михаил, так как до дня рожденья был еще целый месяц.

— Отлично, — широко улыбнулся лысый человечек и, закончив записывать, вновь уставился на Михаила. — Добро пожаловать в наш дружный коллектив — в гарем святейшего падишаха межзвездной империи Ориона. Я, старший евнух Ори-сто-крат.

— Но…

— Можешь не беспокоиться, — еще шире улыбнувшись, добавил новый знакомец. — До совершеннолетия ты попа-данцем стать не сможешь, у нас с этим очень строго… Законы, знаешь ли! Но кандидатом ты уже стал. Пока же мы займемся твоим характером и внешним видом. Попа-данцы должны быть атлетически сложенными. Так что диета, часов десять тяжелых физических упражнений каждый день. Чтобы стать попа-данцем, нужно хорошенько попа-теть… А у тебя в таком юном возрасте лишний вес. Опять таки, судя по всему, у тебя вредные увлечения, иначе откуда в таком возрасте ты хочешь стать попа-данцем? Тем более, что для кандидатов в попа-данцы у нас великолепный преподавательский состав: тренер Рем-ень, преподавательница изящных манер Роз-га и толкователь различных дисциплин Пин-ок… Ну, а что касается, хер-ойя… Этого мы откладывать не станем. Специалист у нас опытный, чик и в…

— Не хочу! — завопил Михаил и тут же сдулся, потому как на плечо ему легла чья-то тяжелая рука. Он повернулся и увидел огромного, пузатого, волосатого мужика с голым торсом в красных рейтузах и красном колпаке с прорезями для глаз. На груди великана красовалась татуировка «Ох, не спится палачам по ночам». Но самое большое впечатление произвел на Михаила огромный, острый, как бритва, мясницкий нож, самого зловещего вида, который сжимал в другой руке дядька «в красном». Маленькие свинячьи глазки, поблескивали из-под маски.

— Ты не бойся, — вкрадчивым басом обратился к Михаилу великан в красном. — Мы не больно отрежем. Ножик у меня острый.

Глаза Михаила от ужаса вылезли из орбит. Только теперь он начал понимать, на какую ужасную участь себя обрек, а потом, словно хватаясь за последнюю соломинку, повернулся к джину Алику, который спокойно наблюдал за происходящим, кутаясь в свой дурацкий халат.

— Хочу домой! Это мое желание!

— А на сегодня все желания исчерпаны… — ехидно улыбаясь, сообщил ему джин. — Кстати, хочу добавить, что время на Земле и в империи Ориона идет с разной скоростью, так что встретимся лет через пятнадцать…

В продолжении темы статьи «Плач Ярославны» глава моего неопубликованного романа (по ряду причин я не слишком стремлюсь его опубликовать), которая во многом иллюстрирует некоторые из граней издательской деятельности…

РОМАН О КОШКАХ

или

ПЕТЕРБУРГ ЛИТЕРАТУРНЫЙ

(ДОБРАЯ КНИГА)

Извинения от автора

В этой книге нет ни слова лжи, однако некоторые события слегка дополнены, углублены, утрированы, а кроме того, изменены имена действующих лиц, дабы автор смог избежать уголовного, криминального и сексуального преследования со стороны героев данного повествования. Все книги о которых поминается в этом произведении были реально выпущены, причем многие очень большими тиражами, в свое время став хитами продаж; все «герои» реальные люди. И если кто-то посчитает, что события, описанные на этих страницах, могли случиться только в конкретном маргинальном издательстве, смею заверить, они не правы, и что в данном произведении я не стал погружаться в глубины издательского бизнеса, лишь потому, что, нырнув в эту бездонную пропасть, могу и вовсе отвратить итак редких в наше время читателей от печатного слова. Кроме того, прошу особо впечатлительных не принимать близко к сердцу множественные спорные теории, изложенные в данной рукописи весьма фривольным образом. Не хотел никого оскорбить, а лишь заставить повнимательнее приглядеться к вещам на первый взгляд очевидным и общеизвестным, взглянуть на них под другим углом, дабы лучше разглядеть сокрытое Зло и Добро, которое порой вовсе и не доброе.

С извинениями к И.Е.П. участие которого в ряде «подвигов» я умышленно замолчал в виду ограниченного объема данного повествования, а также из-за скромности конкретного персонажа, приобретенной путем долгого проковыривая чакр и концентрации мысли на русском дантяне, во имя спасения печени, получившей неизгладимые раны в смутное студенческое время…

Кроме того, хочу извиниться перед всеми действующими лицами Доброй книги (если бы книга был Злой, я бы раскрыл имена героев, дабы они смогли претендовать на ордена и медали за развитие культуры как в нашей стране, так и в мировом масштабе) и надеюсь, что, узнав себя, у них хватит ума и такта промолчать, дабы их не узнали родные, соседи и друзья, потому как Безымянный герой всегда герой и есть надежда, что хотя бы часть его геройств всего лишь непомерная фантазия автора, а не печальная, отрезвляющая реальность.

Чванливым интеллигентам, преклоняющимся печатному слову посвящается

История третья. «Камасутра» по-петербургски или История одной мифологемы в четырех актах

В бою у пулеметчика Ли закончились патроны, но Партия сказала: «Надо стрелять», и пулемет снова застрочил.

Анекдот

Акт 1. Рождение шедевра

История эта началась в конце прошлого столетия, в знойный июньский день, когда душа звала на дачные просторы, а долг, то бишь пустой кошелек, гнал на работу, в душный, пропитанный грибковой сыростью офис, который от затхлой атмосферы не спасали ни евроремонт, ни кондиционеры, ни освежители воздуха. Ну, а наличие массы авторских, издательских, редакторских экземпляров самых различных печатных творений, а также рукописей, многие из которых настолько пропитались сигаретным дымом, что казалось, тряхни папку хорошенько, и дохлые тараканы вперемешку с табачным пеплом потоком польются на пол. Все это придавало атмосфере в офисе непередаваемый тошнотворный аромат, сбивающий с ног новичков издательского дела…

И вот в тот миг, когда я, отринув все и вся, уставившись в окно, мысленно уже покачивался в гамаке в тени кособокого пригородного домика, зазвонил телефон, башней возвышавшийся на столе, смутный контур которого с трудом угадывался под грудой книг, книжечек, книжулечек, книжоночек и всевозможных брошюр. Протяжно, надрывно так зазвонил… Не телефон, а младший брат бормашины. Покосившись на него, я оценил расстояние, отделяющее меня от захлебывающегося звоном аппарата, а потом решил: «Не время брат… война», и вновь погрузился в созерцание обложки нового сборника кроссвордов, прикидывая, чего еще не хватает на обложке. А был там уже полный набор штампов: фрагмент лазурного пляжа, красавица в бикини, тигр, и дурацкая надпись — «Пляжные кроссворды», постепенно проступающая из кроссвордной сетки. Но главный редактор сказал, что в обложки нет «острого мувинга»… Короче, «поменяйте белочек на зайчков, зайчиков на белочек, поиграйтесь шрифтами, поиграйтесь цветами». Так как никаких плодотворных мыслей мне в голову не приходило, я тупо продолжал созерцать макет обложки на экране компьютера, не обращая внимания на надрывающийся телефон.

Звонок оборвался. Я этого даже не заметил. Но цоканье каблуков в коридоре привело меня в себя, словно обдав ледяным душем. Звуки из коридора становились все громче, и я замер, прислушиваясь. Что-то надвигалось со стороны «начальственного тупичка», так мы называли комнатку секретаря, примостившуюся к кабинетам директора и главного редактора. Главный вопрос был: свернет посланница Сил Тьмы, то бишь недремлющего начальства, направо «ко мне в гости» или налево к редакциям Художественной, Детской и Научно-Популярной литературы.

Но мне не повезло.

Дверь со скрипом отворилась, и на пороге в облаке дешевых духов — броне, защищавшей их владелицу от издательских ароматов, материализовалась Надежда. Прилизанное каре в стиле тридцатых, обильно размалеванное личико с приклеенной американской улыбкой… И хоть она не в коей мере не была блондинкой, при виде её я сразу начинал чувствовал себя Эйнштейном, случайно столкнувшимся с неандертальцем, только очень миленьким.

— Шю-ю-юрик, — этот раз это вышло у неё особенно противно, но и дальше я не ждал ничего хорошего. — Шю-ю-юрик, вас ждет шеф. И почему вы не отвечаете на звонки?

— Какие звонки, трамвайные?

Мой вопрос поставил Надежду в тупик. Словно трамвай и в самом деле сошел с рельс и теперь вагоновожатый в лице секретарши-симпомпулечки, хлопал глазами, пытаясь вернуться на накатанные рельсы повседневности.

— Почему трамвайные? — в недоумении протянула она в растерянности, но тут же поправилась. — Перестаньте меня дурить вашими шуточками, Шю-ю-юрик. Вас шеф вызывает, — и видя, что я как-то не спешу бежать сломя голову в заветный кабинет, добавила: — Срочно…

Я тяжело вздохнул, пытаясь прикинуть, где я накосячил, а точнее, что скудоумному начальству удалось обнаружить: то ли приписки в платежной ведомости, то ли какой-то глюк в сданных мною текстах и обложках, а может кто-то накапал о других моих художествах. Например, о том, что это именно я подложил ложку горчицы в банку меда, которую шеф держал у себя в кабинете в столе, угощая сладким говидлом самых важных гостей издательства, или кто-то узнал, что это я послал шефу телеграмму: «Мой дорогой… Скоро ты станешь папой!» Эту телеграмму доставили в издательство как раз в тот момент, когда шеф выяснял отношения с женой, после очередного похода по борделям. Дальнейшую сцену в аудиоисполнении прослушивало все издательство, так как разборка происходила при открытых дверях кабинета, а коридор соединяющий начальственный тупичок с остальным издательством был идеальным звукоусилителем. Однако с тех пор приходя за зарплатой никто не слышал охов и вздохов нашей бухгалтерши — Нины Ивановны, которая закатив глаза к потолку, сообщала каждому входящему в её кабинет.

— Сегодня только половина… Геннадий Андреевич велел отложить денег для субботних переговоров.

Только вот даже курьер издательства знал, что после переговоров в понедельник утром шеф появлялся весьма помятый, После этого в издательство прибегала его супруга, которая все выходные искала суженного по «лечебницам и моргам города, глаз не сомкнув». Дальше они примирялись. А сотрудники старались получить остатки зарплаты в четверг вечером, даже если для того приходилось на пару часов задерживаться на работе, потому как в пятницу утром начальство в лице директора и главного редактора приходили к единодушному решению о необходимости важных переговоров в субботу, на которые потребуются «представительские». И только телеграмма, своевременно посланная добрым самаритянином смогла разорвать порочный круг.

Так что причин для утренних разговоров со мной — заведующим редакции развлекательной литературы — у шефа была масса.

В сопровождении Надежды я направился на Голгофу, прихватив вместо креста пачку с какими-то бумагами — редактор без редакторской папки, существо ранимое, особенно со стороны злобного начальства. Однако шагнув в кабинет, первое что я увидел была пресловутая трехлитровая банка меда, в которой утонула огромная ложка. Раз жрет мед, значит настроен благодушно. Я тут же расслабился и прошествовал к начальственному столу, глядя на нашего «Винни-Пуха».

Только вот добродушного медведя из детской сказки наш шеф ничуть не напоминал. Скорее это был типичный представитель офисного планктона, возомнивший себя Безумным Шляпником с полотен Джона Тенниела. А лицо его было таким, словно в заветной банке был и не мед вовсе, а самая что ни на есть горчица.

— Присаживайтесь Александр Николаевич.

Тон шефа настораживал. Потянувшись он взял со стола какую-то книгу. Обложка была мне не знакома. Значит сегодня «на раздачу попал» не я.

— Вот, Наталья Юрьевна выпустила «Камасутру»…

Тут надо сказать, что среди книгоиздателей есть два магических слова, которые могут сделать бестселлер из любой хряпы. Это «энциклопедия» и «камасутра». Ставите одно из этих слов на обложку и получается хит, который продается много лучше многочисленных справочников на ту же тему, как в отношении прикладных дисциплин самого различного толка. В какой-то момент мы даже подумывали выпустить «Камасутру слесаря: энциклопедию по ремонту ВАЗ», но решили, что это — перебор. Но это так, мысли вслух...

— …но серьезное, академическое издание, — продолжал шеф (называть его даже мысленно Геннадием Андреевичем в присутствии банки меда у меня язык не поворачивался). — Там перевод самого Булкина и триста сносок, а так же предисловие профессора… В общем мне нужно продолжение, — и тут он многозначительно посмотрел на меня, словно ожидал от меня каких-то мудрых слов, но единственное, что пришло мне в голову, так это перевести стрелки.

— Тема Юрьевны. Я-то тут при чем?..

Шеф укоризненно посмотрел на меня через стекла круглых Ливерпульских очочков и многозначительно объявил:

— Ну, Юрьевна с этой темой не справится.

— ?..

— Как меня заверили, что продолжений «Камасутры» не существует, — тут мой шеф использовал запрещенный книгоиздании прием, он достал пачку «зелени». Новые стодолларовые бумажки, запелёнатые банковской ленточкой выглядели невинным младенцем. Надорвав фирменную упаковку, шеф стал играться купюрами внимательно следя за моей реакцией.

— Ну, да… Подобных трактатов не существует… Нет. Конечно, что-то найти можно… — завороженно, словно кролик на кобру, уставился я на пачку хрустящих банкнот. — Как сейчас помню…

— Торговля очень хочет продолжение… — задумчиво продолжал шеф, а пальцы его скользили, перебирая бумажку за бумажкой и говорил он медленно, гипнотически. Правда на меня этот тон не действовал, скорее меня волновали купюры. — Нужна «Европейская камасутра». Но не попса какая-нибудь, а серьезное, академическое издание с солидным справочным аппаратом и статьей какого-нибудь профессора, в крайнем случае кандидата наук.

Тут я совсем поник. И понятно стало почему: Юрьевна отказалась. В древнекитайской или там какой-то восточной литературе еще можно было найти аналог индийского «Трактата о возлежании». Но что касается Европы, во-первых, ничего кроме новел Боккаччо мне в голову не приходило, а во-вторых, как человек «обремененный портвейном» я не мог отказаться. Тем более, что платить, видимо, готовы были сразу вне оклада.

— Знаете, ли… — неуверенно начал я, осторожно перебирая слова, — …я, конечно, не специалист, но мне кажется что-то такое было, — тут я замялся, потому как шеф мог потребовать, чтобы я обозначил данный литературный шедевр, а ничего подходящего мне в голову не приходило, к тому же как не специалист в данной области, я мог спороть какую-нибудь чепуху. — Надо посмотреть в справочниках, посоветоваться с энциклопедиями.

Последнее слово произвело на шефа впечатление, словно я произнес колдовскую мантру. Тяжело вздохнув от отщипнул от пачки зелени маленькую толику, и уже хотел было протянуть мне свеженькие, словно только что отпечатанные купюры, когда во мне все взорвалось. Ведь мысленно я уже рисовал себя как минимум владельцем всей заветной пачки, поэтому недолго думая, я начал набивать цену.

— Но Геннадий Андреевич, поймите. На русском ничего подобного никогда не выходило. Мне нужно будет обратиться к специалисту, — еще пара купюр прибавилась к моей доле. — … И тексты. Ведь это XVII век… Старофранцузский. — Я не знал существует ли подобный язык, но оставшаяся пачка зелени, которая в любой момент могла ускользнуть вглубь стола, она вдохновляла меня, ведя вперед, как огонек спасительно маяка в темной ночи нищеты. — Любертены (1) … — последнее слово я где-то слышал, но значение его точно не знал, однако звучало оно достаточно значимо. Это как оптические 3-D фильтры для обработки цветных изображений — мое личное изобретение. Пару месяцев назад я развел шефа на премию, рассказывая про передовые методики для создания обложек изданий сканвордов. А все потому что «Фотошоп» и «Фрихенд» в отличии от директора и главного редактора я знал не понаслышке.

После завораживающего слова «Любертены» — (и до того не раз убеждался, директор знал историю литературы еще хуже, чем я) стопка купюр, предназначавшихся для поисков «Европейской камасутры» увеличилась еще на три хрустящие бумажки.

Так как сходу придумать еще один повод опустошить карманы шефа у меня не вышло, деньги перекочевали ко мне, остатки пачки зелени исчезли в верхнем ящике начальственного стола, а сам шеф чтобы легче пережить потерю кругленькой суммы перешел к медовым процедурам, то есть взялся за банку с медом, зачерпнул полную ложку. Я лишь пожелал ему побольше горчицы, и не в силах выдержать столь откровенное зрелище пулей вылетел из кабинета, пряча в кошелек свои трофеи. И уже за дверью я услышал трехэтажные пожелания негодяям, изгадившим «божественный нектар». Последняя фраза была единственно печатной из более чем двухсот слов, которые я прослушал через стену кабинета и которые, издавай я «Современную камасутру», сильно пополнили бы раздел «Половые извращения».

На обратном пути к своему рабочему месту, во мне боролось два противоречивых чувства: с одной стороны, я искренне радовался значительному пополнению собственного бюджета, с другой с печалью думал о том, где взять столь желанную для начальства книгу. Сомнения относительно того не зря ли я ввязался в эту авантюру обуревали меня...

А в редакции Развлекательной литературы меня уже поджидали очередные «клиенты средней вонючести». Кроме того, появилась Лидия Борисовна, которая делила со мной эту обитель скорби.

Пусть простят меня многочисленные редакторы, авторы и литераторы, которых в прежнее время называли бомжами, а ныне фрилансерами. Эта братия пестрой толпой кочующие из издательства в издательство имеет несколько отличительных особенностей, кои повышенная вонючесть (в прямом смысле этого слова), огромное самомнение и полное неумение делать что-либо, хотя порой среди этого стада и встречаются отдельные талантливые особи. Эта околитературная публика не умеет толком ничего делать, но берется за любую интеллектуальную работу, от создания бессмертных полотен авторского текста на любую тему, до корректуры самого сложного текста. Они могут делать дизайны, писать статьи, аннотации, обзоры… Как говориться: от эссе до глиссе. Однако все их творения выходят на удивление ущербно-гениальными и после небольшой доработки идут в печать…

Один клиент сидел у моего стола, а другой навис над столом Лидии Борисовна — дамы в стиле мультипликационной фрекен Бок, в высшей степени интеллигентной воспитанницы старой школы, искусствоведа, всю жизнь занимавшуюся изучением творчества Тургенева, но под давлением бытовых проблем, вынужденной заниматься редактурой, а правильнее сказать переписыванием, криминальных детективов. По её собственному признанию ночами во сне её мучали ужасы разборок братвы, но всякий раз, получая квитанцию на квартплату, она из двух зол выбирала меньшее. Её «клиент» был амбалом не дюжих пропорций, который буквально выпирал из новорусской маечки буграми волосатых мышц, увитых пестрыми гирляндами всевозможных татуировок. Облокотившись огромными кулаками на край стола, он больше всего напоминал огромного орангутанга или морячка Папайя, обожравшегося спаржи. И голос, вырывавшийся из иерихонской трубы его уст, под расплющенным носом, соответствовал общему внешнему виду, точно так же как бритый череп, покатый лоб и малюсенькие глазки-бусинки, глубоко утопленные под надбровными дугами — мечтой любого альфа-самца гориллы.

— Ну, так что, Лидия Борисовна, — гремел он на всю комнату, едва заметно покачиваясь, с пятки на носок и обратно. — У меня уже вышло три книги.

— Да… Да… Да… — застенчиво лепетала в ответ редакторша, осторожно пододвигая в сторону автора стопку авторских экземпляров покета, на обложке которого братва радостно и бесхитростно мочила друг друга.

— Авторские мне не нужны, мне пацаны на слово верят.

Я понял, что еще чуть-чуть, и я ему тоже поверю, а посему мышкой проскочил на свое рабочее место, не отводя взгляда от разворачивающейся передо мной сцены.

— Я только спросить хочу, вот три книги у меня вышло… Так я могу братве сказать, что я в натуре писатель?

— Да… Да… Да…

Невероятным усилием воли, придавив улыбку я склонился над столом, делая вид, что перебираю бумаги. Однако не в силах сдержаться, фыркнул и тут же был награжден подозрительным взглядом новоявленного «писателя».

— Не понял?..

— Нет, так просто вспомнилась одна скороговорка, — в свою очередь заискивающим голосом пробормотал я, и, видя, что напряжение во взгляде «писателя» не ослабевает, выпалил.

— На дворе трава,

На траве дрова,

На дровах братва,

У братвы трава,

Вся братва в дрова.

Питекантроп замер. Я видел, как медленно пульсируют лимфоузлы под костной броней его черепа, пытаясь осознать услышанное. Наконец, поняв, о чем речь, он покачал указательным пальцем, нацеленным в мою сторону то ли грозя, то ли повторяя про себя незатейливую поговорку, потом повернулся и направился на выход не попрощавшись, пробормотав себе под нос, что-то вроде:

— Дельная мысль… — И уже на пороге, повернувшись добавил. — Так я пацанам и скажу…

И только когда с грохотом захлопнулась входная дверь мы все разом вздохнули с облегчением.

Лидия Борисовна полезла в стол и положила себе под язык таблетку валидола.

— Как вы…

— Все нормально, Александр… Я уже привыкла…

— И часто такое у вас? — поинтересовался мой гость Андрей, который по-своему был тоже интересной личностью, так сказать литератором средней вонючести. То есть он иногда принимал ванну и с ним можно было находиться в одной комнате, не испытывая при этом рвотные позывы. Белесый, тощий, усатый он напоминал одного из друзей Астерикса, знал несколько европейских языков и при полном отсутствии какого-либо образования мог часами рассуждать о влиянии фламандских легенд на раннего Шекспира.

— Иногда и такие кадры заходят. Приносят всякую графомань, мы её переписываем, а потом поглядите-ка: «писатель», — обогнав меня ответила моему гостю Лидия Борисовна. — Как говорил один мой знакомый врач, тут два диагноза: алкоголизм или шизофрения.

— А чаще то и другое, — с хитрой улыбкой добавил Андрей, так словно к нему это никак не относилось. — Кстати, Шурик, не найдется ли у тебя взаимообразно рублей пятьсот…

И это вместо «здрасти» или хотя бы «привет». Сразу быка за рога. Видно его и в самом деле сильно приперло.

Я с сомнением посмотрел на Андрея, потому как давать ему денег в долг у меня никакого желания не было, так как вероятность возращения их равнялась нулю. И тут меня осенило, словно гром с ясного неба. Андрей же всегда корчил из себя человека энциклопедического образования.

— Послушай, тут есть одна халтурка… — осторожно начал я, прощупывая почву.

Андрей тут же насторожился, словно опытный охотничий пес, разве что уши торчком не встали, потому как слово «халтурка», означало «аванс», а «аванс» — пьянку, так как по трезвому настоящего литератора муза не посещает… Это вам не спирт от канифоли по утрам на работе фильтровать… Мгновение и мой клиент переменился в лице, еще секунду это был самовлюбленный литератор, а теперь передо мной сидел голодный хищник-творец, готовый изваять Мыслителя за более чем скромное вознаграждение.

— Ну, работа у меня есть… — произнес он напряжённым голосом, как рыбак, который пытается изо всех сил сделать равнодушный вид, и в то же время успеть подсечь рыбу. — Только если халтурка…

В перевод с литераторского это означало: «Я на мели, пить не на что».

Внимательно вглядываясь в мутноватые глазки Андрея я нащупал одну из зеленых бумажек, в нагрудном кармане безрукавки и медленно, растягивая слова поинтересовался:

— Ты мог бы подобрать что-то из классики XVII-XVIII веков?

Заглотив крючок по самую блесну, он качнулся мне навстречу.

— Точнее…

— Ну, ты же у нас специалист по французской литературе… Мне нужна «Европейская камасутра», серьезное издание. Как лит памятники.

Андрея как ветром смело. Он усмехаясь откинулся на спинку стула, и, предвидя его фразу о том, что подобной книги в природе не существует, а потом какое-нибудь язвительно колкое замечание, непременно завершающееся вопросом о пятистах рублях, я словно опытный заклинатель змей, продемонстрировал краешек зеленой купюры, чуть вытянув её из верхнего нагрудного кармана. Тогда лицо Андрея скривилось в немой борьбе здравого смысла с жадностью, точнее с горящими трубами, которые можно было весьма успешно залить, не стесняясь в финансах.

— Хотелось бы понять, что именно требуется…

В этот миг, я больше всего хотел сказать Андрею, что лично я ничего не хочу, кроме как отправиться за бутылочкой ледяного «Амстердама», послав ко всем чертям и фирму, и директора Винни-Пуха, и «Европейскую камасутру», но взяв себя в руки, я честно исполнил свой долг, объяснив потенциальному автору смысл издания, необходимость мощного справочного аппарата, а также наличие предисловия от какого-нибудь светила филологической науки.

Андрей долго жевал белесые, но побуревшие от никотина на кончиках усы, а потом словно придя к какому-то решению выдал:

— Ну… Вопрос очень сложный… Помнишь Пехтюхова, — я с содроганием вспомнил и кивнул. — Он ведь кандидатом был… Правда инженером… Но в книге ведь это необязательно указывать? — Я снова кивнул.

— А само творение?

— Скажем так… — тут Андрей снова задумался, пожевывая свой ус, а потом заговорил, посматривая на меня, словно ожидая моего одобрения. — Напишем, стилизовав текст под середину ХVIII века. Предположим это будет де Шарьяр… «Вечерние монологи»…

— Этот де Шарьяр?

— Историческая личность, Остальное доделаем. Статью Пехтюхов напишет. Ну там, поучительные беседы… дядюшка беседует с племянником наставляя его…

— Справочный аппарат?

Андрей снова закусил ус, тщательно его пережевывая.

— А сколько сносок надо?

— На книгу… Сносок триста, всяческие исторические реалии, комментарии…

— Понятно, — задумчиво произнес он, видимо прикидывая. Чтобы подстегнуть мыслительный процесс, я выдвинул из кармана уголок второй зеленой купюры. Андрей втянул воздух так, что меня чуть ветром не утянуло. — Ну, конечно. Сделаем сноски по историческим персонам, значимым географическим реалиям, а также комментарии…

— Комментарии одного из римских пап о падении морали и нравов…

— Точно, посмотрим кто из них был пописучее… А объем?

— Ну текст листов(2) десять, лист предисловие о де Шарьяре, листа три комментарии. Как-то так.

Андрей облизнулся на сводя взгляда с кармана мой безрукавки.

— Ты же знаешь… Стилизация под старофранцузский… Любертены…

Я знал! Прищурившись я внимательно посмотрел на Андрея.

— Ты мне еще расскажи, что будешь консультироваться со специалистами в толковании идиоматических оборотов.

Андрей все понял и печально кивнул. Как обычно договор мы подписывать не стали. Договор для чужих, пришлых литераторов, а своим обычно веришь на слово. Тем более, что стоит какому-то литератору хоть одного издателя кинуть, и больше он к дверям ни одного издательства не подойдет. Литераторы они одинокие и беззащитные, а издатели хоть порою и годами не видятся, представляют из себя истинное братство. И даже если кто-то другой злосчастному кидале что-то закажет, то оформит все договоры по полной, так что со скудного гонорара труженика пера государство снимет ни одну и не две стружки.

В тот день я честно отдал Андрею трех президентов — три зеленые бумажки, и мой старинный знакомец растаял, как утренний туман, метнувшись к ближайшему валютному обменнику. Лишь Лидия Борисовна томно вздохнула, и уткнувшись в свои детективы печально покачала головой, словно вырожденный интеллигент окончательно разочаровавшийся в жизни…

Продолжилась эта история осенью, когда начальство уже взялось не на шутку трясти меня. Деньги были заплачены, а значит и дело должно быть сделано. Российские читатели непременно должны были оказаться посвященными в таинства «Европейской камасутры». Однако по моим расчётам, основанным на собственном горьком опыте, я знал, что Андрею еще нужна была неделя-другая для окончательного освоения моего аванса в ближайшем винном магазине. Потом мне пришлось пару недель искать его, и не потому что Андрей скрывался от меня, а потому что всякий раз, когда я звонил ему и просил позвать к телефону, жена Андрея с безысходной печалью в голосе отвечала мне, что её супруг очень болен, сейчас спит и подойти не может. Так как диагноз я мог поставить даже не лицезрея пациента, я всякий раз лишь плечами пожимал. Потом Андрей ещё неделю отказывался от визита в редакцию, уверяя, что не может, и появился после того, как я заверил его, что именно для него у меня всегда найдется заветная бутылочка живительной сорокоградуской микстуры…

Не смотря на прохладу, царящую в издательстве — заморозки уже наступили, а батареи еще не включили, да и толку от них обычно было очень мало, Андрей появился теплый до горячего, источая запах перепрелого табака и вчерашнего перегара. С довольным видом он вручил мне пачку бумаги — распечатку на матричном принтере и огромную дискету, какими перестали пользоваться еще в начале девяностых.

— Вот, — объявил он. — Де Шарьяр «Утренние диалоги».

Я хотел было возразить, что изначально это были «Вечерние монологи», но плюнул, так как лично мне было все равно. А после этого автор с невозмутимостью барона Мюнхаузена поведал мне, что в рукописи всего восемь с половиной листов, что до печати её непременно должен посмотреть редактор; комментариев всего листа на полтора, зато кандидат наук постарался, выдав аж полтора листа посвященных де Шарьяру и его шедевру эротической литературы пресловутым «Утренним диалогам», а также объяснил влияние этого шедевра на всю эротическую литературу конца девятнадцатого века. Мне почему-то сразу вспомнились рецензии Лема к ненаписанным произведениям, но я скромно молчал, дабы не развеять своими замечаниями атмосферу высокультурного диалога о влиянии «Утренних диалогов» на мировоззрение молодого Уальда и Мирабо, а так же о параллелях творения де Шарьяра с творчеством пресловутого маркиза де Сада.

Лишь Лидия Борисовна, краем уха следившая за нашей беседой, печально качала головой, вычитывая очередной шедевр, повествующий о кровавых похождениях бравой братвы. Только когда Андрей, удовлетворенный еще парой зеленых бумажек и рассказом о мифических «роялти», покинул нашу обитель скорби, она подняла голову, и, посмотрев на меня поверх очков, голосом полностью разочаровавшейся в жизни учительницы печально поинтересовалась.

— Неужели вы собираетесь это издавать?

— Конечно. Только издавать это буду не я, а мы.

— Но ведь это не просто мистификация, это верх цинизма!

— Лидия Борисовна, — я постарался в точности воспроизвести её тон, но не смог добиться нужной ноты страдающего интеллигента. — Поверьте мне, вы присутствуете при рождении настоящего шедевра.

— Шура вы закончите свои дни на костре…

Она потупившись отвернулась к стене. Я в тот момент смолчал. А ведь мне больше всего хотелось сказать, что создание читаемой масскультуры из откровенно графоманских полуграмотных сочинений бывших бандитов и оперов, тоже не самая прямая тропинка в рай. И многие из авторов подобных произведений считаются писателями только потому что начальный вариант рукописи до редактуры, никто кроме несчастного редактора не видел.

P.S. к Акту 1. Кстати о редакторах

Редактировать Де Шарьяра взялась одна дама. Я бы даже назвал её доверенным лицом. У каждого завредактора есть такие «бойцы». Из общего болота всеядных литераторов их выделяет одно качество: им можно получить любую грязную работу вплоть до выноса мозгов, а также уничтожения литературных трупов. Когда какой-то известный писатель принес откровенную «хряпу», или нужно подготовить какой-нибудь жаренный текст, под которой подпишется не каждый литератор, переписать чужой перевод или поучаствовать еще в какой-нибудь литературной авантюре, такие люди просто незаменимы. И дело вовсе не в том, что кто-то из завредакций боится замараться. Люди, не распоряжающиеся денежными фондами и постоянно рассказывающие авторам, литераторам и переводчикам о том, что денег нет, но при этом прижимающие к сердцу туго набитые кошельки, а все потому что, вычеркнув всех авторов, поставили себя на первую и единственную строчку платежной ведомости, по определению не могут быть порядочными людьми. (Себя я из этого списка вычеркиваю, так как должен признаться, что с первого своего места работы в издательстве вылетел как пробка, потому как пытался соблюдать интересы авторов, а не фирмы. А потом, продолжая заниматься подобной деятельностью, разработал треходовую систему, используя которую и овцы были целы и волки сыты. Но, в виду того, что данное произведение является книгой сугубо художественной, повествующей о тяжкой доле российского [петербургского] литератора, я упущу описания тысяча одного способа получения честно заработанных денег, вне зависимости от прижимистости владельцев издательства и упорного сопротивления жадного завредакции.)

Так вот Анита была дамой в меру грамотной, в меру въедливой, той которой без задней мысли можно было доверить редактуру «Игрушек для взрослых». Рассказ об Аните можно было бы начать фразой: «И в кабинет вплыла фиолетовая копна волос…» Впрочем, кроме внешнего вида, скорее подходящего девочке-панку лет четырнадцати, Анита была дамой весьма серьезной и с легкостью могла взяться за любую работу, порой взваливая на себя непомерный груз и, с той же легкостью в миг, сбросив непомерную ношу, соврав о срочных делах, а между делом забить косячок, когда сигареты уже не помогают…

Рукопись она выправила быстро, правда долго ругалась из-за «путаницы рук и ног, в которой порой совершенно невозможно разобраться». Я же, выслушав весьма злобные и лаконичные замечания Аниты, перемежающимися пробоями на «хи-хи» и легким покашливанием заядлого курильщика, решил в текст не заглядывать, дабы не расстраиваться, а аккуратно отложил в сторону распечатку с правкой, стараясь, чтобы ко мне не пристал въедливый табачный запах, обильно приправленный ароматом конопли.

Кстати, прежде чем отдавать распечатку с редактурой в техотдел, чтобы правку внесли в файл, пришлось с неделю выдержать рукопись на окне. Техотдел — не редакция. Там работали дамы строгие, и, если после работы с рукописью они надышатся и их тоже начет пробивать на «хи-хи», мало не покажется... Так что не смотря на требования начальственного Вини-Пуха ускорить процесс, я задержал рукопись на неделю, дабы избежать неприятностей…

Акт 2. Рождение мифологемы

В восьмидесятые годы существовал определенный тип людей — комсомольские работники. При виде такого человека сразу хотелось сдать взносы и отчитаться в общественной работе или провести внеплановую политинформацию. Высокий лоб, зачесанные назад волосы, честный взгляд. Правда, что характерно, эти бескомпромиссные борцы с мировым империализмом обычно были людьми совершенно беспринципными, готовыми спустить комсомольские взносы какой-нибудь средней школы в первой же разливочной. При этом, если спросить у них: «Где собственно?», они ничего не ответят, а станут смотреть на вас взглядом несчастного щенка, которого вышвырнул на улицу в самый дождь бессердечный хозяин-садист.

Такие деятели не раз встречались мне на тернистом жизненном пути. Один из них, еще в конце восьмидесятых, когда стало можно, издал бешенных тиражом в аж в полмиллиона экземпляров первый составленный мной сборник американской фантастики, но в очень странном формате. Когда же я поинтересовался почему книга такого странного размера, чуть поменьше знаменитой в те годы серии «Зарубежная фантастика», он, не смущаясь, по-ленински с хитроватым прищуром глядя мне в глаза, ответил:

— Бумага ворованная. Должны были печать комсомольские уставы…

— А почему обложка из ледерина? Рисовали же красивую цветную суперобложку?

— Картон ушел на буклеты для Дворца Молодежи. Там один целитель выступает, цветотерапией лечит. Сам понимаешь ему полноцвет нужен. А ледерин… Тут хотели новые кресла для школьных актовых залов по всему району перетянуть. При закупке сэкономили купили ледерин переплетный, а он синим и серым оказался, потом провели ревизию… Да и старые кресла еще нечего… Правда, пришлось картинку, чтобы штамп отлить, по контуру обводить. Кривовато получилось, но выглядит как оригинальная задумка. Всем понравилось…

После этого остальные вопросы о книге отпали сами собой… Только вот, кто эти самые «все, которым понравилось» он так и не уточнил.

Поучаствовал один из таких деятелей и в судьбе шедевра мировой литературы за авторством Де Шарьяра. Этот деятель в середине девяностых променяв комсомольское кресло на кресло работника культуры при городском правительстве носил гордую фамилию Трубачов, которая как ни странно удивительно подходила ему. Он любил поговорить об истории, особенно европейской, особенно о веке шестнадцатом-семнадцатом, когда рыцарство еще не изжило себя, но Эпоха Возрождения уже пыталась прорости сквозь густую поросль инквизиции, которая по мнению данного историка стала краеугольным камнем в культуре БДСМ. А посему разговоры о конструкции средневековых замков, после третьей бутылки «Балтики» у него мягко перетекали в сравнительный анализ нравов Женских монастырей Европы, где царили нравы в духе Маркиза де Сада, и гаремов ближнего Востока, где европейские бастарды от крестовых походов удачно смешивали достижения европейских монахов с изощренным искусством евнухов Саладина…

К тому моменту как начался второй акт мифологемы Де Шарьяра, Трубачов вполне себе так укоренился кресле советника по культуре, правда какому депутату городской думы и о чем именно он советовал и по сей день осталось для меня военной тайной. Тем не менее обосновавшись на тепленьком месте он тут же зарегистрировал издательство со странным названием «НРК» — организацию, породившую несколько еще более странных деятелей от литературы. Что означала аббревиатура никто не знал, но после пятой «Балтики» по нарастающей (то есть начали пить с третьего номера, постепенно доходя до девятки), директор и учредитель в одном лице мог признаться, что таинственное «НРК», расшифровывается ни как иначе чем «Не Расстанусь с Комсомолом», хотя быть может, существовала и другая более сакральная расшифровка.

Еще нужно сказать, что посещение редакции «НРК» было само по себе сопряженное со смертельной опасностью. Видимо, чтобы сэкономить, Трубачов снял офис в здании, предназначенном под снос — в те времена СПб не мог, как ныне, похвастать обилием бизнес центров, да и само подобное понятие не существовало. А кроме всего прочего офис «НРК» располагался на втором этаже, куда можно было подняться лишь по наружной железной лестнице. Стена, к которой она крепилась, выглядела не слишком обнадеживающе, и когда ты поднимался на четыре огромных пролета, вся эта ржавая конструкция покачивалась и поскрипывала, так, что казалось еще мгновение, и огромные металлические штыри повылезут из раскрошенной стены красного кирпича и вся конструкция бесформенной грудой рухнет во двор. Сам Трубачев утверждал, что выбрал это помещение лишь для того, чтобы оградить себя от визитов обиженных авторов, налоговой, пожарной, а также любых других фискальных служб, которые так любят собирать деньги, в виде премиальных с непериодическими номерами купюр…

И вот как-то когда я навещал «НРК», Трубачов встретил меня триумфальной улыбкой Ричарда Львиное Сердце, наконец вырвавшего Гроб Господин из лап неверных.

У меня же в тот день настроение было так себе, ввиду того, что, поднявшись в офис «НРК» я отлично понимал, что мне придется и спускаться, причем после злоупотребления водкой, бутылки которой мерно позвякивали у меня в сумке. В тот день, тоже летний и тоже жаркий, как и тот, когда началась история бессмертного творения Де Шарьяра, мне не слишком-то хотелось ради двух издательских договоров нажираться до розовых слонов, но отлично понимая, что иначе подписи и печати не лягут на заветные листы договора, я был готов принести себя в жертву культуре.

Продемонстрировав хозяину, что явился не с пустыми руками и передав договора, обещавшие недетское пополнение истощившегося кошелька, я уселся, готовясь к разговору «о главном», пока местный юрист, проверяет точки и запятые в заветном документе.

Открывал водку и разливал Трубачов так, что сразу бы виден стиль и опыт бывшего комсомольского работника. Откупорив бутылку, он аккуратно клал горлышко на указательный палец левой руки, потом подносил палец к стакану, так чтобы между краем стакана и горлышком бутылки находилась прокладка проспиртованной плоти, а потом начинал медленно наклонять бутылку, которая дрожала и вибрировала в его правой руке. Тем не менее при таком способе разлива, несмотря на сильный тремор, не было ни одного «звяка», «бульки» ложились ровно, а заветная жидкость выплескивалась из узкого горла бутылки строго отмерянными порциями.

После первой бутылки начался взаимный беззлобный обмен новостями культурной жизни Северной столицы — историями кто, где, что издал и кто, сколько при этом выпил, обмывая данные мероприятия. Но вначале второй бутылки Трубачов решил поделиться со мной сокровенным. Неожиданно подавшись вперед, он сообщил мне заговорческим голосом:

— Знаешь ли, должен тебе поведать… — Начало было многообещающим, и я насторожился: — Помнишь вы издавали «Европейскую камасутру»? — Я напрягся. — Так вот мы сейчас переиздаем наследие Де Шарьяра. Ты знаешь одна девочка сделала новый перевод со старофранцузского…

В этот миг голова у меня закружилась и весь мир приобрел приятный зеленоватый оттенок. Я увидел бескрайние песчаные пляжи Сиде, искрящиеся бассейны, манящие прохладой ярко-синих вод, немок топлес, и почувствовал во рту привкус цветочного виски.

— Вот с этого места пожалуйста поподробнее… — только и сумел выдавить я.

— Ну, знаешь, эти выпускницы универа. Ноги из плеч… — и дальше господин Трубачов пустился в эротические фантазии, так как ввиду того, что «Утренние диалоги» невозможно было перевести как с современного, так и со старофранцузского, существование переводчицы с формами Мерлин Монро и характером Золушки Жеймо, а тем более в одной постели с господином Трубачовым было более чем сомнительно. Однако фантазия у хозяина «НРК» была просто удивительная, и слушая фантазии на тему «ай да я, ай да сукин сын», тем более, что рассказывал Трубачев, я сразу прикидывал, что из его фразеологических оборотов можно использовать в собственных завиральных историях на тему «Ох, где был я вчера…»

Когда же память моя оказалась перегружена новыми образами, а источник общения, то бишь водки, начал иссякать, я решил, что пора расставить точки над «i».

Чего я ожидал, сообщая ему о том, что господина де Шарьяра, а точнее его гениального творения в реальности во Франции XVIII века никогда не существовало? Однако все получилось довольно мило. Узнав, что «реально попал на бабки», господин Трубачов задал только один сакральный вопрос:

— Сколько?

И поняв, что вопрос открыт и нуждается всего лишь в подробном обсуждении, что не придется сворачивать проект, суливший недетские барыши, Трубачов послал кого-то из своих бойцов за «жидкой добавкой», и мы не торопясь продолжили разговор, плавно перейдя к обсуждению цены передачи прав и величине причиненного мне морального ущерба…

А через три месяца в одном из московских издательств, вышло новое прочтение бессмертного творения де Шарьяра, причем в предисловиях и послесловиях три профессора всячески обсуждали как историю сотворения шедевра, которая случилась в конце восемнадцатого века. А что до биографии её создателя, то его судьба оказалась тесно переплетена с царствующими дворами Европы. Кроме того, не без удивления я узнал, что де Шарьяр играл важную роль при папском дворе и служил эмиссаром папы в Новый свет, которому было поручено не много ни мало, как сексуально просвещать дикарей индейцев, обучая их основам европейской любви.

Акт 3. Официальное признание

Китайский Университет — одно из многочисленных коммерчески-образовательных учреждений по типу пиявки присосавшегося к тогда еще Ленинградскому университету Санкт-Петерурга имени Жданова. Если вдуматься это само по себе смешно, потому как университет Ленинградский, находится в Санкт-Петербурге, да еще носит имя человека, который в прошлом подписал расстрельные приказы на всю профессорскую верхушку? В общем как в том анекдоте про баню: «Вы, Иван Соломонович, или трусы оденьте или крест снимите».

Но господина Иванова Ивана Ивановича — сибирского здоровяка, волею случая, возглавившего Китайский Университет, проблемы наименования особенно не интересовали. Его также ничуть не смущало, что его Университет располагался в подвале жилого дома, пусть даже и перенесшим ремонт, немного не дотянувший до евро. Иван Иванович, как и большинство подобных ему деятелей, был настоящим ученым до мозга костей и, волею случая оказавшись на административной должности, большую часть времени старался посвящать науке, а посему само заведение, хоть и могло стать коммерческим центром, торгующим тайнами жизни Поднебесной, скорее напоминало вечернюю школу начала семидесятых, а не коммерческое учреждение при Университете Северной столицы. Чуть улучшенные, осовремененные декорации «Большой перемены». Сам же Иван Иванович предпочитал поработать над какой-нибудь заковыристой статьей или за «рюмочкой чая» поучаствовать в беседе о различиях в переводах «Идзина», чем корпеть, готовя акты по списанию старой и закупке новой мебели. Кстати в связи с «Идзином» я и оказался в его кабинете, на пышно выставленной «поляне» с водочкой и весьма достойной закуской в виде нескольких сортов колбасы и сыра, а так же неизменных огурчиков и оливок с анчоусами. Третьим в тот знаменательный день был профессор с многозначительной фамилией Ломоносов, носивший в народе кличку Шлагбаум, за высокую, чуть сгорбленную фигуру, больше напоминающую вытянутый вдоль дороги шлагбаум, особенно когда, стоя у доски, профессор выводил очередной иероглиф, бормоча мнемонические правила, способствующие лучшему запоминанию.

— Вот иероглиф означающий любовь. Запомнить просто: когти в сердце так вцепились, что аж ноги подкосились…

Правда злые языки утверждали, что все дело в переводе, потому как если перевести фамилию Ломоносов на современно-городской получалось Ораненбаум — более устойчивой филологической формой которого в устной речи был Шлагбаум.

Картинка же в целом соответствовала.

Однако в тот вечер, когда мне открылось очередное откровение относительно творения де Шарьяра, профессор Шлагмаум очень спешил.

— Лекция по древнекитайскому… — объяснял он свою суетливость в сакральный момент разлития по второй творения господина Менделеева…

Еще нужно сказать, что оба светила китаистики отлично знали историю создания творения де Шарьяра, но Иван Иванович видимо стеснялся коллеги и лишь дождавшись его ухода, сообщил мне интригующую новость, которая буквально сразила меня на повал.

— И еще, Шурик, должен вам сказать, ваш де Шарьяр… Помните вы мне о нем рассказывали? Так вот они его поставили в программу…

— В программу? — не понял я.

— Да, — печально вздохнул Иван Иванович. — Они теперь его в университете изучают, как выдающееся творение французской литературы.

— Но… — у меня отвисла челюсть. Нет… Конечно господин Поляков великий писатель и «Козленок в молоке» творение всячески достойное, но одно дело юмористический роман и совсем другое, без всякой задней мысли провернуть в реальности нечто столь же грандиозное. — Вы же всё знали?

— А что я? — вздохнул Иван Иванович, покачав седой бородкой. — Гуняев вон кандидатскую на де Шарьяре защитил, сейчас докторскую пишет.

— Но… — вновь зомбированным голосом повторил я. И в тот же миг перед моим мысленным взором явился Андрей, а следом за ним фиолетовая Анита — мастер распутывая переплетенных рук и ног. После где-то над головой моей зазвучали небесные колокола, и я осознал, что наконец-то вошел в Историю с большой буквы, которую публикуют в толстых учебниках, а не ту, которая обычно случается в подъезде после пяти-шести банок восьмиградусного «Амстердама… Ведь это я подарил народу бесценное творение французской литературы — Европейскую Камасутру…

С неба на землю меня вернул профессор Шлагбаум, который неожиданно вернулся в нашу теплую компанию, хотя с тех пор как он нас покинул прошло всего минут десять, и лекцию по дренвнекитайскому он явно прочитать не успел бы.

— Как лекция? — поинтересовался Иван Иванович, но в ответ профессор Шлагбаум только пожал плечами, а потом обвел рукой накрытую «поляну» и ответил:

— Как говорят в наши годы: лекция — не эрекция, отложим. Тем более… Я тут слышал ваш разговор. Так что теперь нужно обмыть рождение нового шедевра мировой литературы и, как там у нашего Гуняева, «нетленный шедевр французского языка, в образной форме рисующего нам…» — тут он замялся, подбирая необходимые слова, но Иван Иванович, махнул, приглашая его присаживаться, и раскапав прозрачного напитка по профессорским стаканчикам, громким басом булдаковского генерала провозгласил:

— Ну, за шедевр!

Акт 4. Явление оригинала

Когда мне позвонили из Ebey и сообщили, что очередной заказ прибыл, сердце мое затрепетало в груди. Однако, чтобы мой неискушенный читатель понял всю глубину охватившего меня трепетного чувства, придется легкими мазками набросать предысторию этого заказа, иначе меня могут счесть эротоманом, а то и того хуже.

Итак, должен признаться: за все деньги я заказал из Германии альбом-каталог Берлинского Музея Эротики. Очень дорогое издание — восемьсот страниц мелованной бумаги переполненной европейской порнографией семнадцатого-восемнадцатого веков. Альбом для продвинутого издателя просто необходимый…

О необходимости использования подобных изданий в свое время мне поведал… фильм Гая Ричи «Деньги карты два ствола», а также скандал в том самом уникальном петербургском издательстве, откуда начало свой путь ныне бесценное творение де Шарьяра. Сам я в скандале том не участвовал, но кто говорил, что нужно учиться на собственных ошибках? Скандал же вышел наиглупейший. Один из художников издательства, делая обложку-коллаж, использовать клипарт интернета, находящийся в свободном доступе. В результате могучий качок появился на одной из обложек боевиков про братву… Но как же удивился художник, директор Винни-Пух и все, все, все остальные работники издательства, когда увидели этого качка «в натуре» да «со товарищи», которые явились в издательство качать права за бесплатное использование бесценного образа на обложке. Хотя, если сказать честно, то увидь в трезвом виде и здравой памяти во сне такой лик, можно и вовсе не проснуться.

Тем не менее, скандал вышел еще тот, вплоть до ареста тиражей, а посему руководство в лице Вини-Пуха и всех, всех, всех завинтило гайки, только вот засада была в том, что многие серии уже давно выходили в обложках из фотоколлажей и менять оформление серии не было никакой возможности, да и книжные торговцы, занимающиеся сбытом, не позволили бы подобной вольности.

Так где же взять «героев», которые бесплатно согласятся красоваться на обложке? Да и организация фотосессий превратить копеечную обложку в золотую. Однако выход из тупиковой ситуации подсказал только что появившийся фильм Гая Ричи.

В фильме был фрагмент, где герои обсуждают одну аферу, связанную с «анальными шебуршавчиками». Если сделать подписку на подобный товар, а потом кинуть покупателей, не прислать оплаченные шебуршавчики, то кто же станет возмущаться? Ведь для того, чтобы возмущаться, надо публично признаться, что ты заказал этот «анальный шебуршавчик»! Вот тут-то меня и осенило. А что, если придать героем с обложек книжных боевиков голубоватый оттенок. Ведь не всякий снявшийся в голубой порнухе пойдет качать права в суд на использование своего фото, выставленного на «голубом» сайте. А мундир и прочее можно взять из клипартов. Монтировать фотоколлажи все умеют, а авторское право на фигуры без головы не распространяется, потому как это не портрет, а цитирование.

Тогда за идею начальство тут же выписало мне премию, а потом долго искало героев, кто же отправиться в секшоп за покупками изоматериала… В результате вскоре на прилавках страны появился технотриллер, с обложки которого на неискушенного читателя чуть напряженно улыбаясь взирали слащавые качки в форме пилотов боевой авиации. И только автор технотриллера долго бродил по коридорам издательства, протирал очки и тяжко вздыхал: «Ну, как же так, я же про героев, а они пидорастов на обложку…»

Идея прижилась. Во многих издательствах до сих пор используют эротические фото разной степени похабности для оформления самых невинных книг. Я, например, помню обложку книжечки по основам вязания, с обложки которой читателям улыбалась одна из звезд садо-мазо, только одета она не в кожу и латекс, а в кружевное платьице, больше подходящее для издания сказок Шарля Пьеро с указанием категории «5+», то есть для детей дошкольного возраста.

А посему я не мог пропустить альбом Берлинского Музея эротики, как альбома совершенно необходимого для оформления обложек книг исторического содержания. Однако одно дело покупать продукцию в отечественных сексшопах, куда она поступает по официальным каналам и совсем другое заказывать через Еbay.

Здесь мне сразу приходит на память история одного моего знакомого, который еще при Советской власти занимался продвижением иностранных детективов и фантастики в нашей стране. Однако занятие литературой было для него хобби, а главной музой его жизни была сухая математика. Он преподавал и писал статьи в математические журналы, и, как любой известный ученый, имел много друзей за рубежом. На его пятидесятилетие его друг, тоже ученый-математик, только из Франции, не придумал ничего лучше, как подарить ему альбом-каталог «Лувр» — огромный том великолепной полиграфии. Цена альбома была просто запредельной, соперничала с ценой некоторых полотен, выставленных в музее, о котором собственно и шла речь. Однако альбом не дошел по почте до адресата в указанный срок, и когда профессор поинтересовался: «где собственно?», ему объяснили, что данное издание является порнографическим, а посему конфисковано, так как не может быть собственностью советского гражданина. Профессор возмутился. Дойдя аж до Смольного, он доказал, что альбом с демонстрирующимися в Лувре шедеврами, пусть даже на картинах великих мастеров изображена обнаженная женская грудь или мужски гениталии, не может считаться порнографией. После чего выяснилось, что альбом просто понравился одному из офицеров таможни. Альбом распорядились вернуть законному владельцу. И вернули. Но в каком виде! Все причинные места на всех фотографиях скульптур и репродукциях картин были аккуратно вырезаны ножницами. Вот так! Профессор с месяц плакал над бесценным изданием, уничтоженным неподкупными блюстителями советской нравственности. А начальство, когда ему пожаловались, посмотрело на «творение» мстительного таможенника, которому не дали зажать чужой подарок, и в свою очередь поинтересовалось у профессора:

— Что вы хотели тут рассмотреть? В принципе все картины итак видны…

А посему даже в свободные постсоветские времена, заказывая альбом-каталог Берлинского Музея эротики, я в глубине души трепетал в ожидании «отредактированного» издания. Но страхи мои оказались напрасными. Ничего подобного не случилось.

И сердце у меня едва не выскочило из груди совершенно по другому поводу. А именно: на одном из разворотов были фотографии древних фолиантов и где, среди прочего, был выставлен оригинал де Шарьяра «Утренних диалогов».

В первый момент я решил было, что меня подводит зрение, а может двадцать лет назад меня обманули и бесценный шедевр французской литературы был не написал впопыхах между распитиями русского национального напитка (имею в виду отнюдь на квас, как пытаются уверить борцы за чистоту русской культуры), а все же переведен… Но потом подумав и вспомнив Иван Ивановича Иванова, я понял всю силу отечественной мифологемы и тяжело вздохнул.

Вечером в тот же день мне приснился первый литературный сон, открывший глаза на многое, о чем я всегда подспудно подозревал, но не смел…

Сноски:

1.Либертины (либертены) — так называли в XVII — XVIII вв. сторонников свободной, гедонистической морали. Однако в литературных кругах СПб этот термин пережил некую фонетическую трансформацию превратившись в «любертенов» (видимо, от более привычных уху Люберец) (Прим.автора).

2. Имеются ввиду авторские листы — 40.000 знаков с пробелами. Не стоит путать их с учетно-издательскими, где листом называют непосредственно лист бумаги, который загружают в печатную машину в типографии. В издательском деле объем книг измеряется или в авторских листах или в полосах — страницах (Прим. автора).

Лекции по истории фантастики для писателей-фантастов, на примере героической фэнтези.

(Фрагмент

2 лекция)

К сожалению в данной публикации пропали курсивы и выделения, а сноски стоят в конце текста.

Лекция 2. Гранд Мастер Героики.

Не смотря на то, что Говард фактически создал героику, одним из наиболее значимых авторов этого направления, тем, кто собственно и сформировал «условия игры» стал Лин Картер — один из тех авторов, кому очень не повезло на российском рынке. Две трети его книг вышедших на русском очень далеки от оригинала, но об этом чуть позже.

Итак, Лин Картер родился в 1930 в… Санкт-Петербурге — маленьком городке во Флориде. С 1951 по 1953 от служил в Корее, после закончил Колумбийский университет, Два раза женился в 1959 (брак продлился всего год) и 1963 (развелся в 1975).

Наиболее известной и классической является его «сага о Тонгоре из Валькаров» («Saga Thongor of Valkarth») — удивительно поэтическое серия романов написанных с 1965-1970 года («Wizard of Lemuria» 1965 («Колдун Лемурии», другое название «Тонгор и колдун Лемурии»); «Thongor of Lemuria» 1966 («Тонгор из Лемурии», другое название «Тонгор и драконий город»); «Thongor Against the Gods» 1967 («Тонгор против богов»); «Thongor in the City of Magicians» 1968 («Тонгор и город магов»); «Thongor at the End of Time» 1968 («Тонгор на краю времени»), «Thongor Fights the Pirates of Tarakus» 1970 («Тонгор и летающие пираты Таракуса»). К сожалению большая часть читателей не оценила данные произведения, хотя сага выходила на русском дважды: в издательствах «Азбука» и «АСТ». Как и в любой книге «глазного нерва» Лин Картер делал упор в первую очередь на поэтичность повествования, а не на сюжет. Это и погубило книгу на российском рынке. Однако, если вдумчивый читатель (будущий писатель) заглянет в книгу, он обнаружит, что любой роман серии имеет идеальную конструкцию классической саги. Каждая глава — отдельное приключение. Это подчеркивается тем, что в оригинале (в отличии от перевода) нет номеров глав, только названия. Сюжет прямолинеен: герой совершает подвиг за подвигом и в конце конов спасает землю от пришествия Повелителей Хаоса, вызванных на Землю разумными рептилиями (королями-драконами), которые в еще более древние времена, до появления Человека, повелевали Землей. Победа Тонгора изначально предопределена, хотя ему приходится делать невероятнгые усилия, чтобы победить. Читатель любящий хитросплетения интриг может счесть такую прямолинейность за примитивизм, но на самом деле это не так. Вместо того, чтобы заставлять читателя вникать в хитросплетения взаимоотношений выдуманных героев, он создает волшебно-поэтический мир. Проза Картера (я имею в виду оригинал, а не перевод) местами напоминает белый стих. Это всего рода ода первобытной силе, поэма в прозе, о стремлении человечества к свободе и самоопределению.

А что касается перевода… Произведения вроде романов Лина Картера, имеющих аллюзии с многими шедеврами классической литературы нужно переводить очень осторожно. Уберите поэтичность из брэдберевских «Марсианских хроник» (Ray Bradbury «The Martian Chronicles» 1950)… Или возьмем к примеру Хайнлановские «Холмы Земли» (Robert Heinlein «The Green Hills of Earth» 1947) в переводе Вениамина Липмоновича Кана. Уберите поэтику. О чем рассказ? Да в принципе не о чем. Однако он пленяет прежде всего своей поэтичностью. Поэтому перевод «в лоб» подобных произведений невозможен, а при существующем отношении к переводной литературе и нынешнем уровне финансирования, получить сагу о Тонгоре в адекватном виде на русском весьма сомнительная перспектива.

Второе достижение Лина Картера в саге о Тонгоре заключается в том, что при написании одновременно использовал и методы Говарда (то что касается героичности героя и пр.) и методы Берроуза — в тексте то и дело встречаются самопридуманные автором слова для обозначения того или иного понятия. Сарки вместо джеддаков и так далее добавляя экзотики в повествование. Подобный метод очень эффективен, но нужно помнить, что ни в коем случае нельзя переборщить. Читатель не должен запутаться в самопридуманных названиях (максимум 5 самопридуманных слов на авторский лист (40 000 знаков)), кроме того, чтобы читатель легко воспринимал подобное сочинение Лин Картер предложил три правила, на мой взгляд весьма разумных.

1. Выписывайте все придуманные слова и термины на отдельный листок в алфавитном порядке, и постарайтесь сделать так, чтобы на каждую букву было примерно равное число придуманных слов.

2. Прежде чем использовать придуманное вами слово, фонетически обкатайте его — произнесите вслух сто раз и вы почувствуете, как оно должно звучать на самом деле.

3. Периодически используйте в тексте общепринятый синоним придуманного слова, тогда читателю будет легче ориентироваться в тексте, если он невнимательно прочел тот фрагмент, где вы впервые использовали данный термин.

Кстати это касается и имен героев. Нехорошо если имена большей части ваших героев будут начинаться на одну и ту же букву. Кстати этим страдают очень многие переводы. То, что в иностранном языке пишется и звучит по-разному в русском может оказаться близким по звучанию или несет двойной смысл. Если брать кальку, то, к примеру возлюбленную Тонгора зовут Сумия переводчик переделал в Соомию, придав имени финский оттенок, чего, конечно, Лин Картер в виду не имел. Обратившись к другим авторам мы можем найти у Муркока (Michael Moorcock) Зайразинию (Зайру в русском варианте) и красавицу Морду у Танит Ли (Tanith Lee), которая в переводе Мордой и осталась.

А вот как определил положении серии о Тонгоре в литературе писатель Анатолий Юркин. «В романном цикле о Тонгоре доисторическая Лемурия выстроена по художественным законам, открытым Флобером. Присмотритесь. Картеровская столица Патанга — это зеркало флоберовского Карфагена. Внимательнее вглядитесь в значки на карте придуманных миров. Как известно, Лемурия – это "Атлантида до Атлантиды". Флоберовский кваисторическая Северная Африка соседствует с затонувшей Лемурией. В этом смысле творчество двух разноязычных демиургов имеет ряд любопытных параллелей. Картеровский стереотип, и вообще художественная плоть фэнтази, могут и должны рассматриваться показательным примером эксплуатации великого открытия. Флобер открывал, придумывал и советовал. Картер итожил, развивал и обобщал. Если не сказать больше: Картер встроил флоберовскую кисть в конвейерную цепь Форда. Американский племянник французского отшельника сумел вбить художественный мир "Саламбо" под мягкую "баллантайновскую" обложку. Любите вы Картера или нет, знаете вы об его романах или нет, но Картер — это флоберовская тень, дотянувшаяся до 1970-х годов».

Еще отдельно хотелось бы сказать о стихах — эпиграфах к каждой главе. В английском они звучат поэтично, в русском варианте по меньшей мере глупо. Нужно иметь как минимум талант Владимире Высоцкого, создавшего «Марш космических негодяев», который гармонично вписывается в нашу культуру, а не звучит пафосно, как перевод стихов в Тонгоре. А по методу некоторых переводчиков передавать техасский диалект в русском варианте, как нижегородское оканье, по меньшей мере, глупо. Кстати, именно по этой причине при подготовке тома Лина Картера «Исполин последних дней» (АСТ, 2003) в романе «Поиски Каджи» («The Quest of Kadji» 1971) я убрал стихи.

Возвращаясь же к саге Лина Картера о Тонгоре, который на Западе считается классическим романом романтической поэтики (он входит в обязательную программу изучения ряда университетов) хочется сказать, что даже в отвратительном переводе начинающий автор героики может многое почерпнуть для себя из этой книги.

Заканчивая же разговор об этой серии хочется отдельно остановиться на одном рассказе. Все дело в том, что кроме основных романов существует еще шесть рассказов о Тонгоре, действие которых происходит до событий описанных в первом романе саги. В целом, согласно саге, Тонгор, как и Конан — единственный выживший из своего клана. В юности он подряжается и разбойником, и пиратом, и искателем приключений… Быть может со временем Лин Картер и собрал бы все рассказы о Тонгоре вместе в единый том, как, например, истории про Келлори («Kellory the Warlock» 1984), но увы, они существуют в разрозненном виде (1).

Так вот на мой взгляд наиболее интересен рассказ «Черный лунный свет» («Black Moonlight» 1973). Сюжет прост. Пираты во главе с Тонгором на галере «Черный Ястреб» прибывают к острову Зоск, где спрятаны сокровища. Первым на остров отправляется молодой воин разведчик… и пропадает. Не дождавшись его возвращения пираты высаживаются на остров… Весь рассказ разделен на крошечные главы и если в романах каждая глава законченное приключение, то здесь каждая глава — картинка, прописанная почти белым стихом. В рассказе чуть больше авторского листа — 10 глав! Строки Лина Картера буквально завораживают: «Капитан “Черного Ястреба” ничего не ответил. Влажный ветер поймал и, словно крылья, развернул его черный плащ,. Под плащом пират был полуголым. Его бронзовое тело вздувалось мускулами, словно у молодого гладиатора. Черные, как грива вандара, и густые, не знавшие гребня волосы разметались по широким плечам, обрамляя суровое, бесстрастное лицо, широкоскулое, чисто выбритое. Сейчас капитан казался угрюмым. Под сдвинутыми черными бровями сверкали, похожие на львиные, странные золотистые глаза. Лишь немногие из рожденных в городах могли выдержать этот угрюмый взгляд, и только единицы могли выстоять в битве против капитана пиратов. Вопреки холодному ночному ветру его прекрасное тело покрывали лишь ремни — одеяние лемурийского воина, тяжелый изукрашенный кушак на бедрах и алая набедренная повязка. Он был варваром из холодных северных земель, лежавших по другую сторону гор Моммара, и для него вечер казался знойным… Для пиратов Таракуса, для своих приятелей, капитанов Красного Братства, он был Конгримом с “Черного Ястреба”. Но на самом деле звали его Тонгор».

Если же вернуться к российским читателям, то им наиболее известны произведения Лина Картера в серии «Конан», которые он, по большей части со Спрэгом де Кампом заполняли лакуны в саге о Великом Воителе. Так как Лин Картер по прежнему использовал поэтику, то в русском варианте эти произведения отличаются некой искусственностью.

Говоря о творчестве Лина Картара необходимо помянуть три, на мой взгляд, проходные серии: «Каллисто» («Kallisto» 1972-1978), «Зеленая звезда» («Green Star» 1972-1976) и «Зантодон» («Eric Carstairs of Zanthodon» 1979-1982). Первая чистая «берроузятина» в духе Оттиса Кляйна и Экерса (Балмера) (Alan Burt Akers (Kenneth Bulmer)) с элементами навеянными Картеру службой в Корее. Зеленая звезда — «берроузятина» с данью Блаватской, а Заyтодон — аналог Пеллюсидара Берроуза. Все три серии — приключенческая фантастика с элементами героики. Кстати очень показательно было бы сравнение этих книг Лина Картера с аналогичными произведениями Майкла Резника. Я имею в виду дилогию о Ганимеде, написанную в 1968 году («The Goddess of Ganimede» 1968 — Богиня Ганимеда» и «Pursuit on Ganimedе» 1968 — «Поиски на Ганимеде»). Творчество Резника во много совершенно противоположно творениям Лина Картера. Резник автор «экшен». Он описывает действие, почти отвергая поэтику, и… во многом проигрывает. Его «Богиня Ганимеда» откровенно скучна и примитивна, хотя в ней определенно видна рука начинающего мастера. Тем не менее, против многократно изданного и переизданного Лина Картера, единственный тираж серии из всего двух книг у Резника смотрится весьма убого.

Пиком же творчества Лина Картера стала серия «Терра Магика» («Terra Magica» 1982-1988). Четыре рыцарских романа о параллельной нашей Земле, где нашли отражения большая часть мифов и легенд средневековой Европы и Тысяча одной ночи. Сам Картер так определяет придуманный им мир: «Терра Магика — мир, параллельный нашему, чья история стала источником и материалом для наших мифов, эпосов, легенд и сказок».

Здесь тоже хорошо заметно влияние Флобера. Поэтический текст в данном случае стилизован под рыцарский роман. Как пишет сам автор в прологе: «Возьмите молодого, красивого рыцаря и отправьте его в путешествие… а потом добавьте: Дракона, который сидит на Краю Мира в ожидании вкусной закуски — рыцаря… Обнаженную принцессу, которую привязали к столбу, чтобы принести в жертву морскому змею… Рыцаря из Тартарии (2) в Летающем саду… Могущественного колдуна, который тоже любит путешествовать… Разозленного ифрита, жаждущего отомстить… Фею-крестную с острым язычком и неустойчивой психикой… Отправьте их в мир Терра Магики, по ту сторону мира Терра Когнита(3)… И взболтайте этот огненный коктейль. В результате получится удивительная, фантастическая история, наполненная тысячью чудес, достойная пера лишь гранд мастера героического фэнтези, а посему позвольте подробнее представить действующие лица…»

Приключения героев приковывают внимание скорее не изощренной интригой, а ловкостью с которой Лин Картер использует различных мифических персонажей, начиная с классического дракона и Бабы Яги и заканчивая такими экзотическими существами как мелюзина (4), катоблепас (5) и сэнмурв (6). По языку во многом перекликаясь с творениями Л. Дансени и Дж.Кэбелла (James Cabell) эти произведения с одной стороны являют собой героическое фэнтези, с другой — поэтика, восхваляющая волшебное, необычное, то, что с развитием цивилизации утратило человечество. Но здесь обилие удивительных названий не столь сильно режет слух лишь потому что они не придуманные, а реально существующие и уровень восприятия текста зависит от образованности читателя. Однако и в этом случае автору приходится делать сноски, комментируя некоторые названия. Я бы назвал эту фэнтези интеллектуально-героической. Кроме того, в лиричность повествования добавлены отдельные юмористические ноты, которые не превращая роман в юмористический, лишь оживляют повествование, делая текст много легче для восприятия, чем произведения того же Кларка Эштона Смита или Кэбелла.

«Столетия прошли с тех пор как звук иной, чем шум стонущего ветра нарушал тишину, царившую здесь, на Краю Мира. Но вот отдаленный стук копыт разбудил дремлющего дракона, и теперь тот лежал, прислушиваясь.

Стук копыт означал коня, а конь в свою очередь подразумевало присутствие человека. А человек для созданий из драконьего племени, особенно такого, как Дзорауг, означал Пищу. Дракон открыл левый глаз, наполнив пещеру алым светом. Поместив его сюда в Начало, так чтобы он Вечность охранял мост перекинутый через звездную бездну; мост соединявший этот мир и следующий, Боги позаботились, чтобы дракон никогда не испытывал чувства голода. Как раз над входом в пещеру дракона они вырастили дерево дедаима, чьи ветви, больше напоминали кости скелета. Это дерево родило ужасные плоды — головы людей. Не то чтобы дракону нравились только головы, но Дзорауг никогда не был голоден. Однако однообразная диета надоела дракону. Иногда он грезил, и в его снах появлялись аппетитные человеческие руки, ноги и даже ступни.

Поэтому стук копыт раздавшийся у самого Края Мира, прямо над пещерой очень заинтересовал Дзорауга. Его интерес вызывало все, что могло разнообразить обеденное меню. Так что дракон открыл второй глаз, высунулся из логова и потянулся вверх по ступеням узкой тропинки, которая вела от порога его пещеры к Краю Мира, расположенному чуть выше.

Второй необычный глаз дракона наполнил пещеру красноватым мерцанием. Искорки заиграли на тяжелых золотых кольцах и старинных монетах с картушами фараонов, забытых еще в эру Ниневии (7) — правителей, названия династий которых сохранились лишь в истории. Монеты сверкали на грудах и горстях драгоценных камней — их были многие тысячи: алмазы и рубины, топазы, жемчужины и аметисты, изумруды и опалы, сапфиры и гранаты, и еще много разных драгоценных камней, не известным ученым, изучающим минералогию. Весь пол пещеры дракона был усеян сокровищами. Гемм, корон и слитков тут было без счета. Великий дракон обычно лежал и дремал свернувшись на кольцами на своем богатстве, словно несушка на яйцах. На холодном каменном полу настоящий дракон спать не мог.

А то, что дракон услышал дальше, ничуть не напоминало стук копыт. На самом деле Дзорауг не удивился бы, если бы всадник проехал мимо, отправился бы на север в Империю Святого Джона или на юг, может статься в далекий Катай — царство великого Хана. Но больше всего дракон хотел, чтобы всадник спешился, повесил поводья коня на уродливые, мохнатые корни дедаима, нависшего над Краем Мира, а потом по опасной дорожке, спустился бы прямо в пещеру дракона…

Дзорауг терпеливо ждал. Очень много времени прошло с той поры, как кто-то навещал логово одинокого дракона на самой границе Терра Магики — мира, который лежал так близко к нашему, словно две страницы одной книги, чью история и географию смутно видят наши поэты, мечтатели и рассказчики в своих самых крепких снах.

“Этот последний гость был героем… как там бишь его звали? Точно не Зигфрид (8). Что-то с буквой «т» в середине”, — думал дракон. Но как звали того героя он не помнил, слишком давно это было. Но его череп и одна из погрызенных берцовых костей лежали в углу пещеры под грудой монет»…

Третим знаменитым сериалом Лина Карта стала сага «Гондвана» («Gondwane» 1969-1978). Причем что удивительно, сначала Лин Картер написал последний роман саги («Giant of World’s End», 1969, «Исполин последних дней»), а потом, через пять лет, начал писать сагу с первого романа («The Warrior of World’s» End», 1974, «Воин на Краю времени»). И хотя первый роман — «Исполин последних дней» был напечатан на русском, но нему сложно судить о серии в целом. В сериале «Гондвана» Лин Картер нарисовал удивительный мир далекого будущего, где воедино смешалась научная фантастика, героическое фэнтези и черный юмор. В итоге получилась гремучая смесь научной фэнтези (9) по своему разнообразию и изощренной фантазии много превосходящая произведения Джека Вэнса («Умирающая Земля» — Jack Vance «The Dying Earth») и Майкла Муркока («Рунный Посох» — «The History of the Runestaff» 1967-1975). Лин Картер не заботиться о том, чтобы выстраивать объяснение смешению колдовства и науки, то есть по сути эта серия определенно фэнтезийного толка. Каждая часть любого романа (кроме последнего в серии) описывает приключения героя в определенном месте — в государстве с удивительным социальным устройством — пародией на определенный уклад жизни. Генелон Сереброкудрый, совершает путешествие, чтобы выполнить Высшую Миссию по повелению Богов. Не смотря на мрачный мир во всех книгах, точно так же как в серии «Терра Магика» достаточно велика юмористическая составляющая. Взять хотя бы посещение героями музея, где хранятся мечи всех реальных и вымышленных великих героев древности и всех героев придуманных. Там есть даже Морозный огонь (10) и Коготь Фафхрда, Буреносец и Горюн (11) — Эльрика и так далее. Кстати, если рассматривать героическое фэнтези, как таковое, то наиболее знаменитые его авторы пишут, вплетая в повествование элементы или юмора, или хоррора.

Тут, возвращаясь к жанровому разграничению, необходимо сделать маленькое отступление.

Многие любители фантастики, особенно в то время когда в нашей стране только зарождались первые КЛФ, спорили о разграничении таких жанров, как фэнтези (кстати, это словечко перекочевало к нам из-за океана и означает что-то вроде «фантазии, сказки для взрослых») и научная фантастика, но так и не пришли к единому мнению. Боюсь, что какой-нибудь фэн, прочитав эти строки, скажет:

— Да чего тут спорить! Итак, все ясно! Если красивая девушка идет по мегаполису на далекой планете, на поясе у нее висит бластер, а на поводке она ведет ручного тираннозавра — это научная фантастика. Если же девушка идет по средневековому городу, на поясе у нее волшебный меч, а на поводке она ведет ручного дракона — это фэнтези.

Но…

Не все так просто. Какая разница, существует в придуманном автором мире колдовство или нет? Все дело в том, как автор его преподносит. В произведениях жанра фэнтези многие вещи происходят исключительно потому, что автору хочется, чтобы было так, а не иначе. И объяснение существует — колдовство, да и только. Попал герой в безвыходную ситуацию, не сам, конечно, попал, а при помощи крайне нерадивого автора, и тут же приходит волшебник. Крибле-крабле-бумс! Читателю «бумс» стопудовой гирей по голове, а герой спасся. В научной фантастике все должно подчиняться физическим законам, и автор согласен их придерживаться. Но порой встречается та же самая ситуация: у героя внутренних резервов не осталось, и вдруг появляется научно-фантастический аналог чародея: всеми забытый, но очень добрый робот, инопланетяне, разумная компьютерная программа (нужное подчеркнуть). Бумс! И герой спасен, точно, так же, как в произведениях фэнтези. Многие из мэтров советской (язык не поворачивается назвать ее русской) научной фантастики станут утверждать, что рассмотренные примеры относятся исключительно к дешевой литературе, которую и литературой-то назвать нельзя. И опять-таки хочется поставить «но» и многоточие.

Чтобы разобраться в этом хитросплетении жанров, введем некое понятие, аналога которого в русском языке пока не найдено. В китайском языке есть такое словечко — «ци», означает оно внутреннюю энергию чего-либо. Так вот, каждая книга — конечно, речь идет о хороших книгах, а не о многочисленной макулатуре, ныне наводнившей прилавки книготорговцев, — каждая Книга (Книга с большой буквы) обладает собственным «ци». Во время чтения у вас создается особое настроение; следя за сюжетом, вы попадаете в некий мир, где все подчиняется специфическим законам, и «ци» книги, то «ци», что вложил в нее автор, воздействует на вас определенным образом.

Но вернемся к фэнтези и научной фантастике. Если «ци» фантастического романа, хоть он и называется научно-фантастическим, создает у читателя ощущение нереальности, сказочности, то зачем считать его «научным»? Заменим говорящую голову мертвеца на сверхразумный компьютер, а ракетоплан на колдовские ворота между мирами. Если, читая произведения, вы попадете в сказку, то книга обладает «ци» сказки, то есть — фэнтези, пусть даже герои говорят на хакерском жаргоне, а действие происходит в киберпространстве (вот еще один термин, который можно перевести примерно как «тридевятое царство, тридесятое государство»). Теперь попробуем совершить подобное преобразование на конкретном примере. Возьмем знаменитых «Звездных королей» Гамильтона. Взмах волшебной палочки — далекое будущее изменилось на иной, естественно, колдовской, мир. Вместо ракетопланов летающие корабли в лучших традициях русских народных сказок. Сверхоружие Империи превратилось в гром-камень, испускающий луч Хаоса. Звездные пейзажи сменили панорамы морских просторов и экзотических островов. Вот вам и роман фэнтези. А теперь попробуйте ту же трансформацию провести в «Космической одиссеей» Артура Кларка (Arthur C. Clarke «2001: A Space Odissey»). Не получиться! Или, если вы все же станните упорствовать и введете для магии множество ограничений, необходимых для того, чтобы сохранить сюжет, ваша книга станет научной фантастикой. Слишком много условий игры придется учесть, слишком детально придется прорисовать мир. Вы создадите Вселенную с иными физическими законами, и колдовство — один из них. А все потому, что роман изначально обладал «ци» научной фантастики.

Приведу еще один пример. Все фэны читали знаменитые «Девять принцев Амбера» Роджера Желязны (Roger Zelazny «Nine Princes in Amber» 1970). К какому жанру отнести эту книгу? Нет, увы, не к фэнтези, как подумали многие из вас. Желязны создает слишком рациональный мир, где все подчиняется заранее оговоренным правилами. Тут нет места «чуду» как таковому. Сугубо рациональное «ци» книги превращает вроде бы в фэнтезийную серию в произведение научной фантастики.

Что же до серии «Гондвана» Лина Картера, то, говоря о ней, я хотел бы выделить некое направление фантастики, которое, насколько мне известно, до сих пор отдельно не рассматривалось. Условно можно назвать его «творение стран». Очень многие авторы создают вселенные, но мало кто на протяжении одного произведения демонстрирует множество стран с самым удивительным жизненным укладом. Один из таких «творцов» — Лин Картер, другой — Дж.Вэнс, произведения которого в частности «Мир плавучих театров» («Showboat World» 1975) во многом созвучен «Гондване». У Вэнса герои — актеры плавучего театра — путешествуют по бесконечной реке в мире «Большой планеты» («Big Planet» 1952, один из много раз изданных в России романов Вэнса) ставя «Макбет» Шекспира. Но так как вдоль реки живут люди совершенно разных религиозных концессий и уклад из жизни совершенно разный, владелец плавучего театра всякий раз переделывает несчастного Шекспира сообразно новым условиям, порой превращая знаменитую трагедию в пьесу абсурда. Подобный забавный прием использовал и Фармер в серии «Мир Реки» (Ph.J.Farmer серия «Riverworld»), и Дэйв Волвертон в серии «Змеиная хватка» (David Wolverton серия «Serpent Catch»).

И еще, говоря о серии «Гондвана» хотелось бы поговорить о «триединстве героя» (термин впервые прозвучал в одном из интервью К.Саймака (C.Simak)). Почему в сериях «Гондванна» и «Терра Магия» («Terra Magica») Картер ушел от единого героя (естественно со спутниками) к нескольким героям? Обычно один герой используется автором либо при линейном повествовании, где суть характера героя — уплощенная картонная марионетка (как, например, во многих произведениях фантастики 30-40х прошлого века), либо при усложнении романа, фактически превращении его в псевдореалистическое повествование, что практически невозможно сделать при написании фэнтези, а тем более героического фэнтези. Одна из задач автора: провести героя через определенные испытания, чтобы выявить те или иные стороны его характера. Но если автор героики (да в принципе и любой развлекательной литературы) попробует создать объемный персонаж, ему придется использовать затяжки текста, лирические отступления и прочее. Динамичный текст перестанет быть таковым, станет резанным, рванным. Как же быть? Делать плоских героев? Однако если взять разноплановых героев, которые по очереди, при тех или иных обстоятельствах будут выступать на передний план, возможно сохранить динамику. Кстати, этот прием использует Толкин (J.R.R.Tolkien) в своем знаменитом «Властелине Колец» («The Lord of the Ring» 1954-1955). Он идет даже дальше: вторая книга трилогии разделена на две примерно равные части, в одной из которых описаны приключения одних, а в другой — других героев. В фильме эти линии смешали, но в книге, абсолютно четко видно, как меняется ритмика и тональность повествования, при переходе от одной части к другой.

Того же принципа придерживается и сам Клиффорд Саймак. Многие из его романов («Зачарованное паломничество» («Enchanted Pilgrimage» 1975), «Игрушка судьбы» («Destiny Doll» 1971) построены по принципу квеста, где к нескольким героям по мере их продвижения к некой цели присоединяются другие. В итоге мы имеем не просто героя и его спутника, а целый набор картонных персонажей, чья примитивность незаметна читателю из-за их обилия и разнообразия. И не стоит путать это с книгами, где действует набор штампованных героев, которых едва можно отличить друг от друга, как например в «Сокровищах Громовой Луны» («Treasure on Thunder Moon» 1942) Гамильтона.

Так вот используя прием «триединства» Лин Картер в «Гондване» не просто описывает приключения своих героев в различных фантастических условиях и государствах. Он то и дело вытягивает на первых план одного из них. Только посмотрите насколько они разные:

Генелон Сереброкурый — бесполый воин гигант, сотворенный богами.

Иллюзионист из Нерелона — маг и технарь

Девушка-рыцарь (не путать с амазонками) Ксарда — скорее лирический персонаж, чем воин.

Разумная медная птица типа Феникс, на которой собственно и путешествуют герои.

Если бы Лин Картер использовал одного героя, то в угоду одному из качеств (героичности, лиричности, саркастичности и т.д.) пострадали бы остальными, тем более, что и в реальной жизни угрюмый воин вряд ли станет остроумно шутить, а тем более не сможет превратиться в романического любовника. Именно в этом беда героев Говарда, потому как, если воин нарубил пару дюжин противников, не негодяев, а тех, которые просто «под руку подвернулись», а потом пускается в «телячьи нежности», как самый изысканный джентльмен… Верится с трудом! Точно так же как в принцесс, которые предпочитают изысканность дворцов шатру без удобств. Конечно, с любимым рай в шалаше, но…

Чуть особняком стоит удивительная книга Лина Картера — «Мир затерянный во времени» («Lost World of Time» 1969). Сюжет прост — на древнюю Империю, наследницей которой является юная красавица надвигается орда варваров и главный герой — варвар («дер барбариан» (12)) лихо в одиночку уничтожает большую часть вражеской орды, устроив обвал. Все предельно просто, но Лин Картер превращает каждый эпизод романа в удивительную картинку достойную кисти Фразетты (Frank Frazetta), точно прорисовывая происходящее. Каждый фрагмент текста — отдельная сцена, а вместе они как стеклышки калейдоскопа складываются в самую что ни на есть простую историю. Кстати сказать подобный способ написания использовал в героической фэнтези и Джеймс Силк (James Silk). Собрав все картины и наброски «Рогатого черепа» (героя картин Франка Фразетты), выстроив определенный видеоряд он создал удивительную серию романов о великом воине, дух которого с помощью рогатого черепа поработила злая красавица-колдунья. Ныне существуют и комиксы о Рогатом Шлеме, но когда Силк начинал писать свою пенталогию, ничего подобного не было, существовало лишь несколько картин Франка Фразетты и с десяток картин его подражателей с образом непобедимого воина в рогатом шлеме с горящими глазами. Силк же на основе этого образа создал довольно сложные по сюжету романы, используя методы Лина Картера. Эти книги, несмотря на не слишком обильную событийную часть получились довольно пухлыми, но используя методы Картера Силк буквально перенес в текст вселенную Франка Фразеты, связав многие его картины, даже не касавшиеся «Рогатого шлема» в единое фентезийное полотно. Лин Картер, выделяя некую центральную деталь (несколько деталей), закручивает вокруг них повествование. В первой главе романа «Мир затерянный во времени» первый блок — ключевая фигура Принцесса Алара, второй блок — история королевства (царства), третий — история столицы царства великого Халсадона. И если добавить поэтичность то, фактически мы получаем роман-калейдоскоп, сложенный из отдельных картинок.

Те же, но менее ярко выраженные приемы Лин Картер использует при написании романов «Башня на краю времени» («Tower at the Edge of Time» 1968), «Пламя Ираса» («The Flame of Iridar» 1967), «Башня Медузы» («Tower of Medusa» 1963) (хотя последний по форме н-ф).

Заканчивая разговор о фэнтези Лина Картера непременно хочется помянуть и одну его незаконченную серию «Куликс» («The Chronicles Kylix» 1971-1984) — это серия романов, действие которых происходит на планетах скользящих вокруг звезды Куликс. Что характерно, структура каждой из книг этой серии, построена иным способом.

«Поиски Каджи» («The Quest of Kadji» 1971) — роман из картинок.

«Колдун Зао» («The Wizard of Zao» 1978) во многом напоминает книги серии «Гондвана», где компания разномастных героев путешествует по фэнтезийному миру сталкиваясь со всевозможными социальными образованиями.

«Чародей Кэллори» («Kellory the Warlock» 1984) — роман из эпизодов-картинок, очень близкий по стилистике к произведениям Роберта Говарда. Он даже печатался вначале отдельными частями, и лишь потом целиком. Крошечные части каждая отдельное приключение (всего 7), крошечные главы, каждая из которых картинка. Это история мести мальчика, который не смог стать воином из-за изувеченной руки и стал чародеем, а потом отправился в путешествие по миру в поисках заклятия, с помощью которого он сможет уничтожить своих врагов.

Рассмотрим подробнее структуру последней книги. Первая часть (или первая повесть). Сюжет: мальчик с изуродованной рукой пробирается в замок колдуна, чтобы стать его учеником. Объем текста — чуть более авторского листа (около 50 000 знаков). Часть делиться на 7 глав, каждая из которых отдельная картинка. Названия глав скорее подпись под нарисованной автором картиной:

1 глава. На огненной горе.

2 глава. Огненный мост (дословно «Горящий мост»)

3 глава. Проспект автоматов (дословно «Дорога, по обе стороны которой стоят автоматы»)

4 глава. Коридор крови

5 глава. Трон спящего.

6 глава. В ловушке.

7 глава. История Келлори.

Или вторая часть, которая издавалась отдельно в сборнике «Мечи против завтрашнего дня» (cб. Swords Against Tomorrow» составитель Robert Hoskins (1970)). Тут названия глав менее очевидны, и тем не менее…

1 глава. Зеленые глаза (Принцесса в плену варваров)

2 глава. Черный волк (Появление главного героя Келлори).

3 глава. «Меня зовет месть!»

4 глава. Путешествие к Черной реке.

5 глава. Ползущая слизь

6 глава. Долина тишины.

7 глава. Темная цитадель.

8 глава. Шепчущая тень.

9 глава. Битва в полумире.

10 глава. Поиски продолжаются.

Любители остро закрученных сюжетов могут объявить: примитив, можно не читать. Но с тем же успехом можно и альбомы живописи не открывать. А фильмы фэнтези можно вообще не смотреть, потому как ясно: наши победят. Но подобные фильмы собирают кассы благодаря видеоряду, а не сюжету. В этом они во многом созвучны прозе Картера.

Кстати сказать, образ колдуна Кэллори в чем-то очень похож на образ муркоковского Эльрика, но не столь пародиен и противоречив. Кэллори —суровый колдун, который вечно чувствует бессилие, но в итоге выигрывает все поединки и выкручивается из всевозможных опасных ситуаций, будь это древний дух, чудовище пустыни или варвары, пленившие красавицу. Забавно и то, что один из городов романа носит называется Киев, хотя кроме названия никаких аналогий со столицей Украины больше нет.

Еще в серию «Куликс» входят «Наивеличайшие еретики Оолимара» («The Higher Heresies of Oolimar» 1973) и «Страннные обычаи Турджана Сераада» («The Crious Custom of the Turjan» 1976) — две первые повести, которые должны были совместить «творение стран» с рванным повествованием из картин, в котором участвует группа героев. В этих повестях (а точнее отрывков из будущего романа) Картер словно пытается собрать воедино все свои приемы. К сожалению эта книга так и не была дописана мастером, хотя с точки зрения развития она могла стать вершиной литературного творчества Лина Картера.

Всенепременно хотелось бы остановиться и на Марсианском цикле: «Человек, который любил Марс» («The Man Who Loved Mars» 1973), «Долина, где время остановилось» («The Valley Where Time Stood Still» 1974), «Город вне мира» («The City Outside the World» 1977) и «Вниз к морю лишенному солнечного света» («Down to a Sunless Sea» 1984) (кстати в отличии от русского перевода на английском эти названия звучат как строки стихов. Вслушайтесь: «Сити оутсай зе волд», «Даун то э санлесс сиа». Почти стихи!

Сама же серия по сути посвящена Марсу Ли Брекетт (13) — писательнице, которая оказала на всю современную фантастику влияние сопоставимое с влиянием Брэдбери и Хайнлайна. И одного из ее величайших достижений — Марсу Джона Старка (Eric John Stark), которому посвящена большая часть ее творчества. Марс Лина Картера очень похож на Марс Ли Брекетт, но автор этого и не скрывает, делая посвящение на одном из романов «Ли Брекетт, потому что это история в ее духе»

Ли Брекетт же превратила Марс в Дикий Запад, куда по мановению волшебной палочки автора перенеслись загадки и артефакты Древнего Египта. Но если у Брекетт произведения все же ближе к литературе «экшен» — небольшие повести, как и у любого мастера «палп» (14), то Лин Картер превратил эти повести в романы. Здесь есть некая древняя загадка, враги (как природные так и естественные), красавица, любовь которой в результате правильных поступков добивается герой. И как у Брекетт марсиане Картера больше всего напоминают индейцев, живущих согласно кодексу благородных героев. В этом Картер нисколько не отступает от канонов стандартной героики, и хотя романы по сути своей н-ф, они пропитаны сказочным «ци» — бескрайние пустыни надежно скрывают свои секреты от земных исследователей и искателей приключений. Сногсшибательные красавицы, благородные герои и мерзкие бандиты… Кроме того в каждом романе есть некая идея (сверхзадача). Обычно, это достижения древней марсианской цивилизации, вокруг которых завязан весь сюжет…

Несколько отдельно от всего остального творчества Лина Картера стоит роман «Тара из сумерек» («Darya of the Bronze Age» 1981), здесь автор попытался совместить свой иллюстративный стиль повествования с элементами «берроузятины», приправленной обильной порцией эротики. Так же «в стороне» роман «Найденное желание» («Found Wanting» 1985), где странный герой путешествует по странному городу.

В серии о принце Зарконе (серия «Zarkon» 1975-1987) и команде Омега Лин Картер откровенно отдает дань доктору Сэвиджу — человеку из Бронзы, и его «Великолепной пятерку». Прототип принца Заркона — доктор Сэвидж сверхчеловек и гений, но если творения Кеннета Робертса (Kenneth Robeson) (псевдоним под которым в разное время скрывались разные авторы, всего о Доке Севидже написано более 300 романов), ближе к детективу с элементами фантастики, то у Лина Картера серия «Заркон» — чистая фантастика. В свое время Филип Фармер даже написал отдельную книгу «Док Сэвидж и его апокалипсическая жизнь» («Doc Savage: His Apocalyptic Life»), где попытался свести воедино все тексты). Принц Зарков как и Сэвидж борется с вековечным Злом там, где совершенно бессильна полиция. В итоге получились романы, которые Рой Торжесон (Roy Torjeson) (редактор издательства «Зебра» («Zebra») США), назвал «Литературным комиксом». «Экшен» воплощенный в литературные картинки (зарисовки) — очень интересный прием, который редко используют писатели, поскольку здесь автор пользуется приемом полностью обратный литературе «экшен». «Возьмите фрагмент комикса, изображающего поединок суперменов (в среднем более 20 картинок) и попробуйте описать картинку одну за другой, используя минимальное количество глаголов в итоге получится “Литературный комикс”»…

Ранние, проходные, романы Картера «Звездные маги» («The Star Magicians» 1966), «Направление Сатурн» («Destination Saturn» 1967) (написан совместно с Дональдом Уолхемом (Donald Wollheim), «Черная звезда» («The Black Star» 1973), серию «Великий Империум» («Great Imperium» 1966-1971) и дилогию о космическом воре Тоте (серия «Thief of Thoth» 1968-1969) на мой взгляд мало интересны.

В подражании Ван Вогта (A.E.Van Vogt) написан роман «Война времени» («Time War» 1974). Но здесь Картер претерпел неудачу. Дело в том, что романы Вогта в большинстве своем похожи на сложный часовой механизм, где внутри одного колесика, крутиться другое, а внутри него третье… и так далее. Читая книги Ван Вогта, вы как бы то и дело перескакиваете с одного крутящего колесика на другое, все глубже погружаясь в повествование. И каждое из колесиков показывает происходящее, на ином уровне. Нет, смысл повествования не меняется на противоположный, как бывает порой в остросюжетных произведениях, но всякий раз читателю открывается новый слой реальности, созданной автором.

Быть может использование подобного приема связано с тем, что большую часть своих романов Ван Вогт составил из рассказов, как например знаменитое «Путешествие космического ‘Бигля’» («The Voyage of the Space Beagle» 1950), где совершенно четко прослеживается несколько частей, искусственно связанных в единое повествование. У Лина Картера ничего подобного не вышло. Не смотря на его откровенную попытку подражать Вогту, вышел роман скорее напоминающий «Башню медузы», чем творение Вогта. Кстати сказать, много удачнее тот же прием «колесиков» использовал Роберт Хайнлайн в своем «Гражданине галактики» («Citizen of the Galaxy» 1957).

В данном обзоре я не касался многочисленных рассказов Лина Картера посвященных мифам Ктулху («Cthulhu Mythos») — это отдельная тема для разговора.

Итак, подводя итог, можно сказать, что Лин Картер — классик героической фэнтези — поистине пионер, который первым сознательно использовал приемы «глазного нерва» рисуя фантастические картины героики, став классиком не только героической фантастики, но и фэнтези, своего рода литературным Фразеттой.

Литературные курсы в Нью-Йорке обучающие основам литературы «глазного нерва», для начинающих предлагают следующую методику: «Для темы сочинения используйте какой-то простой, повседневный предмет: стол, стул, карандаш. Напишите об этом предмете текст в объеме пары страниц, четко соблюдая структуру сочинения: тезис, развитие темы, вывод. А потом попробуйте выкинуть из текста максимальное число глаголов, оставив лишь описательную часть, стараясь не повторять одни и те же прилагательные»…

1. Ныне данный том, где собраны все рассказы о юности Тонгора, уже вышел. В эту книгу («Юный Тонгор», «Young Tongor», 2012), куда кроме нижеперечисленных рассказов вошли ранее не публиковавшийся рассказ Лина Картера «Существо в могиле» («The Creature in the Crypt»), а так же два рассказа Роберта М. Прайса (Robert M. Price) «Серебряная тень» (Silver Shadow, 1998), а так же впервые опубликованный рассказ того же Прайса «Повелители разума из Лемурии» («Mind Lords of Lemuria»).

2. Тартария — термин, использовавшийся в западноевропейской литературе в период Средневековья и вплоть до XIX века, предположительно для обозначения Великой степи — некогда входивших в состав Золотой Орды обширных территорий между Европой, Сибирью, Каспийским морем, Аральским морем, Уральскими горами и Китаем.

3. Terra Cognita — (лат.) Земля Познанная.

4. Мелюзина — фея из кельтских и средневековых легенд, дух свежей воды в святых источниках и реках. Часто изображалась как женщина-змея или женщина-рыба от талии и ниже, иногда с крыльями, двумя хвостами. Выходит замуж за смертного, поставив ему условием, чтобы он никогда не видел её в зверином обличье. Когда он застает ее в таком виде, бросает его.

5. Катоблепас — легендарное существо из Эфиопии, описанное сначала Плинием Старшийм. Катоблепас имеет тело буйвола и глава свиней. Его взгляд или дыхание может либо превращать людей в камень, или убить их.

6. Сэнмурв — в иранской мифологии крылатый морской пес, тело которого покрыто рыбьей чешуей (облик символизирует господство сэнмурва над тремя стихиями — землей, водой и воздухом).

7. Нине́вия — с VIII—VII века до н. э. столица Ассирийского государства. Находилась на территории современного Ирака (город Мосул), на левом берегу реки Тигр на холмах Куюнджик. Древние греки считали основателем Ниневии некого Нина.

8. Зигфрид, Сигурд (др.-исл. Sigurðr, от sigr — «победа») — один из важнейших героев германо-скандинавской мифологии и эпоса, герой «Песни о Нибелунгах».

9. Научное фэетези — поджанр, который требует особого разговора и не имеет никакого отношения к тем бездарным толкованиям, которые использовал ряд отечественных критиков, даже не знающих английского языка.

10. Клинок варвара Кутара, главного героя саги Г.Фокса (Gardner F.Fox «Kothar» 1969-1970).

11. Что до перевода названий клинков Эльрика, то существуют разные варианты. Мне ближе этот, хотя это тема для отдельного разговора.

12. Забавный термин, обозначающий воина-варвара появился в среде кинолюбитлей Ленинграда и Москвы, когда в подпольном прокате появился фильм Конан-варвар. Кассета ходившая по рукам была дублирована с немецкой копии и в титрах было написано «Конан — дер барбариан».

13. Кстати мало кто знает, что 2ая серия Звездных воин снималась по сценарию Ли Брекетт, которую дорабатывал Лоуренс Кэйздан.

14. Произведения изначально напечатанные в журналах фантастики или в мягкой обложке.

Лекции по истории фантастики для писателей-фантастов, на примере героической фэнтези.

(Фрагмент

Вступление, 1 лекция)

К сожалению в данной публикации пропали курсивы и выделения, а сноски стоят в конце текста.

«Зачем Автору фантастики знать историю жанра? Что нам это может дать?» — спросят многие прославленные писатели. Что ж ответ на этот вопрос очень прост. Наша страна находилась за железным занавесом, в то время, как во всем мире фантастика, как жанр, развивалась и совершенствовалась. Потом прошел безумный книжный бум. На прилавки выплеснуло поток плохо переведенной, не системно изданной англо-американской фантастики, где преимущество отдавалось не достойным авторам, а тем, кто, так или иначе «засветился» во времена СССР. Картина, которая получилась в результате такой издательской политики, оказалась поистине чудовищной. Часть авторов стала популярна не из-за качества их произведений, а из-за удачных переводов. Творчество других оказалось освещено невероятно однобоко. Я не говорю о массе литературных приемов, которые на Западе год от года развивались и совершенствовались.

После всплеска американской начался всплеск отечественной фантастики, которая по большей части столь беспомощна, что об этом не хочется говорить. И самая большая беда наших авторов, в том, что каждый начинает с нуля изобретать велосипед, вместо того, чтобы внести свою посильную лепту в развитие жанра…

Данные лекции не просто излагают историю фантастической литературы, а скорее, анализируя творчество наиболее характерных для жанра авторов, выявляют в их произведениях именно те грани, которые составляют краеугольные камни того или иного жанра. К сожалению за полтора часа(1) невозможно рассказать о всех нюансах того или иного направления или поджанра, однако можно дать общее представление и заострить внимание на отдельных авторах, творчество которых каждый может изучить самостоятельно.

Первый блок лекций будет состоять из обзора поджанра наименее известного российскому читателю… героическому фэнтези…

Все приемы, которые я описываю позаимствованы из методик различных американских литературных курсов(2) .

Лекция 1. Героическое фэнтези.

Прежде чем начать разговор о героическом фэнтези, мне хотелось бы остановиться на двух антагонистических понятиях, без которых говорить о фэнтези, а тем более о героическом фэнтези невозможно. Назовем их условно «экшен» и «литературой глазного нерва».

«Экшен» — это текст почти лишенный описательных прилагательных, текст в основе которой лежит существительное и глагол. Такой текст, при наличии достойного сюжета, активно работает с фантазией читателя, заставляя его додумать за автора, набрасывающего картину лишь грубыми мазками. Здесь очень важна игра глаголом, который одновременно придает существительному тот или иной оттенок.

Типичным представителем литературы «экшен» является повесть Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ» (3) . Произведение написано с минимальным колличеством прилагательных. Прочитав его, непонятно ни как выглядел капитан Сильвер, ни Билли Бонс, ни сколько же лет главному герою Джиму. Однако это нисколько не смущает читателя, так как Стивенсон правильно подобранным глаголом подталкивает читателя в нужную сторону, и каждый видит ту картину, которую хочет увидеть.

Вот как описывает Стивенсон Сильвера: «Из боковой комнаты вышел человек. Я сразу понял, что это и есть Долговязый Джон. Левая нога его была отнята по самое бедро. Под левым плечом он держал костыль и необыкновенно проворно управлял им, подпрыгивая, как птица, на каждом шагу. Это был очень высокий и сильный мужчина, с умным и веселым лицом. Ему, казалось, было очень весело. Посвистывая, шнырял он между столиками, пошучивал, похлопывая по плечу некоторых излюбленных своих посетителей». Как видно, Стивенсон использует прилагательные только в одном предложении. Больше в романе описаний Сильвера нет. А вот, к примеру, портрет Билли Бонса: «Это был высокий, грузный мужчина с обветренным лицом. Просмоленная косичка торчала над воротом его засаленного кафтана. Руки у него были в каких-то рубцах, ногти поломанные, а сабельный шрам на щеке — грязновато-белого цвета, со свинцовым оттенком. Помню, как незнакомец, посвистывая, оглядел нашу бухту и вдруг загорланил старую матросскую песню, которую потом пел так часто… И действительно, хотя одежда у него была плоховата, а речь отличалась грубостью, он не был похож на простого матроса. Скорее его можно было принять за штурмана или шкипера, который привык, чтобы ему подчинялись. Чувствовалось, что он любит давать волю своему кулаку. Человек с тачкой рассказал нам, что незнакомец прибыл вчера утром на почтовых в «Гостиницу короля Георга» и расспрашивал там обо всех постоялых дворах, расположенных поблизости моря. Услышав о нашем трактире, должно быть, хорошие отзывы и узнав, что он стоит на отлете, капитан решил поселиться у нас. Вот и все, что удалось нам узнать о своем постояльце… Человек он был молчаливый. Целыми днями бродил по берегу бухты или взбирался на скалы с медной подзорной трубой. По вечерам он сидел в общей комнате в самом углу, у огня, и пил ром, слегка разбавляя его водой. Он не отвечал, если с ним заговаривали».

Прямым антагонизмом «экшен» является «литература глазного нерва», книги в основу которой ложится видео или звуковой ряд. Это книги наиболее сложны в переводе, так как требуют особого подхода. Сюжет в таких книгах уходит на второй план, выдвигая вперед видеоряд.

Таковы, например, некоторые ранние романы С.Кинга (Stephen King), где сюжет прост, но читателя завораживает сама обстановка, диалоги героев, описания, а не перипетии сюжета. В том же «Хладбище домашних любимцев» («Pet Semetery» 1983) (именно «Хладбище»; девочка пишет на заборе вместо «Кладбища» [«Cemetery»] — «Хладбище» [«Semetery»]: а ведь и сам роман называется [«Pet Semetery»]). Но оставим в стороне бездарных переводчиков, которые не только не придумали аналог техасского акцента, но и название не смогли нормально перевести (существует еще более уродливый перевод названия: «Кладбище домашних животных», но ведь на том «Хладбище» хоронят не только животных, а любимцев семьи), а вернемся к самой книге. Ее сюжет для более чем четырехсот страниц убористого английского шрифта предельно прост, но автор — поэт глубинки Америки, создает непревзойденной силы картину, используя исключительно описания и языковые изыски речи колоритных персонажей. А игра слов, где «Оз — Великий и Ужасный», превращается в кусучую «Ос Веикую (звук икания) и Ушастую»… К сожалению, примеры из Кинга привести сложно, так как даже хорошие переводы весьма далеки от оригинала.

Другой типичный пример литературы «глазного нерва», это творчество Лина Картера (Lin Carter), но о нем мы поговорим чуть позже.

Теперь, определив два основным подхода, вернемся к Героической фэнтези. Термин этот придумал и впервые использовал Фриц Лейбер (Fritz Leiber). Но зародился поджанр много раньше. Многие (например, Де Камп (L. Sprague de Camp) относят к одному из предтеч героики… Жан-Жака Руссо, который еще в 1755 году опубликовал «Рассуждения о начале и основании неравенства между людьми». Вот, что он пишет о Руссо в предисловии: «Европейские мореплаватели открывали тогда острова южных морей и присылали домой идеалистические, но приукрашенные фантазией и нереалистичные описания жизни полинезийцев. Эти описания были восприняты, как аналоги рыцарского романа. Они изображали туземцев, как настоящих ”благородных дикарей”. Литераторы тех лет, постоянно делали сверхлюдей из индейцев и других варваров». А далее в своей литературный обработке приводит несколько рассказов своих современников.

На рубеже XIX-ХХ веков, когда пик технической революции миновал, авторы приключенческих романов стали искать новых героев. Многие обратился назад к природе, отвернувшись от Молоха, порожденного их же цивилизацией. Среди героев Майн Рида, Купера и Хаггарда появились благородные варвары, которые порой давали сто очков вперед любим благородным дворянам. Варварам был присущ некий «кодекс чести», что в реальной жизни практически невозможно. Прямой противоположностью этому можно считать произведения Джека Лондона, где человек, уходя от цивилизации в леса, облагораживался. Как писал С. де Камп: «В 1890-х годах стремление назад — к природе, эта романтическая иллюзия о первобытном золотом веке проявилась в популярных произведениях Джека Лондона и Редьярда Киплинга. Герой Киплинга Маугли — идеальный благородный дикарь». Подчеркивая благородство варвара, дикие звери, наделенные у Киплинга речью, часто и нелицеприятно комментируют поведения цивилизованных людей, в лучшем случае сравнивая их с «неразумными бандерлогами».

Кстати сказать, эти тенденции наблюдались не только в англо-американской литературе. Во Франции идеализировал доисторические времена Жозеф Рони-старший в своих знаменитых романах о первобытных людях. В Германии господствовал Карл Май с благородным Виннету.

Но, естественно, самых известным из героев-варваров стал Тарзан...

Одновременно с популярностью произведений о варварах, набирали популярность и всевозможные мистические истории. Варвары, постепенно превращаясь в сверхгероев, искали новые площадки для своих подвигов, искали новых врагов. Ну что такое стадо слонов, лев-людоед или негодяй в духе Николая Рокова (агент ЧК, бывший царский шпион — главный противник Тарзана в первых романах цикла). И оба эти течения схлестнувшись на страницах журнала «Сверхъестественные истории» породили героическую фэнтези. Кроме того формат журнала диктовал определенную форму данных произведений.

Так что же собственно называется «героической фэнтези» или «литературой меча и колдовства»? В основе большинства произведений подобного жанра лежит очень простая схема.

Некий герой, обладающий сверхсилой или какой-то сверхспособностью, но в рамках разумного, встречает вековечное Зло (обычно имеющее мистическую составляющую) — именно это отделяет «героическое фэнтези» от классической Берроузятины — и как говориться «пришел, увидел, нарубил». Однако, чем чудовищнее чудовище, чем героичнее герой, тем более велик подвиг. Кроме того формат журнальных публикаций определил вид произведений. Обычно это повесть из коротких главок, каждая из которых являет собой отдельную картинку, которые в целом складываются в единое повествовательное полотно.

Поэтапное движение к этой схеме отлично можно проследить по эволюции произведений Роберта Говарда (Robert E. Howard) — зачинателя жанра. В первом мини сериале Говарда о волке-оборотне «В лесу Вильфер» («In the Forest of Villefere», журнал «Weird Tales», август 1925) и «Волкоголовый» («Wolfshead», журнал «Weird Tales», апрель 1926) намечены лишь общие черты героя. Это скорее мистические истории в духе ранних публикаций «Сверхъестественные истории» («Weird Tales»), то уже в 1928 году появляется повесть, которую можно назвать первым произведением в жанре героической фэнтези, правда тут нет ни варвара, ни мистического Зла, хотя атмосфера до предела напряженная. «Красные тени» («Red Shadows» журнал «Weird Tales», август 1928). Пираты, Африка, чудовищная обезьяна, месть… Да и сам герой, хоть и назван автором пуританином, на самом деле рыцарь без страха и упрека — по замашкам, настоящий варвар. Обнаружив незнакомую умирающую девушку, он отправляется на край мира — в экваториальную Африку — на поиски ее убийцы. Явно видно влияние Берроуза, к тому времени уже невероятно популярного, но сам подход совершенно иной. Каждая из пяти глав отдельное действо. В первой главе главный герой — Соломон Кейн находит умирающую девушку, во второй — логово пиратов, причем во второй главе внимание акцентировано на главаре бандитов. Третья — Африка и так далее… И в финале совершен подвиг — убит бандит, убита гигантская полуразумная обезьяна, перед которой не мог выстоять ни один воин. Фактически, это могла стать очередная повесть о Тарзане, если добавить туда описательную часть, дописать лакуны в тексте, расцветить Африку, добавить второстепенных героев и хотя бы схематично прописать их биографии… получиться текст достаточно близкий к классическому приключенческому Берроузу.

Однако первым произведениям построенным по классическим канонам «героического фэнтези» стала повесть о короле Кулле — «Королевство теней» («The Shadow Kingdom» журнал «Weird Tales», август 1929). Здесь впервые в творчестве Говарда появляется король-варвар. И тот же самый стиль изложения, рванные главы, каждая из которых отдельная сцена, героическая картина.

Если же говорить в целом о творчестве Роберта Говарда, то нужно сказать, что именно такой подход он использовал и в других своих произведениях: рваный стиль, отчасти картонные герои и негодяи. Быть может, поэтому в части сборников Роберта Говарда под общей вывеской «героическая фэнтези», есть и исторические, и приключенческие, и даже боксерские рассказы…

И все же гораздо интереснее проанализировать почему такой автор, как Роберт Говард, человек практически без образования — чего стоят его исторические ляпы! — получил всемирную популярность, о которой нынешние авторы могут только мечтать? Что вознесло его на вершину литературного Олимпа? А все очень просто. Один из исследователей творчества Говарда — Пауль М. Саммон (Paul M. Sammon) (достаточно точно охарактеризовал завораживающий стиль техасского гения: «Предсказуем в определениях и непредсказуем в глаголах». Говард не выдерживал четко стиля «экшен», но судя по всему, сам увлекаясь собственным повествованием по мере написания, оставлял лишь самый необходимый минимум прилагательных, с легкостью используя выразительные глаголы. Причем подбор прилагательных был удивительным. Кстати, работая над первыми книгами Говарда, при переводе на русский язык, часть переводчиков использовала тот же принцип…

Наверняка, многие из тех, кто смотрит телевизор, знает удивительную игру «100 к 1». Суть игры в том, что ста людям на улице задают один и тот же дурацкий вопрос. Например: «Кто муж снежной бабы?» Записывают ответы. А участники телеигры должны отгадать самый популярный ответ. Теперь представьте себе текст, где автор играет выразительными глаголами, а прилагательные использует по принципу чемпиона «100 к 1». Способ составления подобного текста приводит в одной из своих статей в фензине «Амра » («Amra») Лин Картер. Для создания подобного текста нужно лишь выписать наиболее типичные для подкорки читателей прилагательные. К примеру, если у героя древний меч, то он может быть:

Тяжелым,

Длинным,

Старым,

Острым, (или зазубренным)

и так далее.

Каждое из прилагательных выписывается на отдельной бумажке. Прилагательные каждому из значимых предметов (географических названий) складываются в отдельные стопки, и так далее, причем прилагательные из отдельных стопок не должны повторяться. Дальше пишется обычный текст, после чего прочитывая, автор вставляет нужные прилагательные, которые подчеркивают ту или иную сцену. Когда такой текст будут читать, то, при удачном подборе прилагательных, у читателя заработает… подсознание. Читатель, автоматически натыкаясь на те же определения, что и он, скорее всего, сам придал бы данному предмету, будет читать быстрее, а кроме того текст окажется более легким для восприятия, более захватывающим.

Кроме того есть и вторая причина популярности Роберта Говарда — социальная среда. В те времена — начало Великой Депрессии — под натиском прогресса растворилась личность как таковая, и общество потребовало от литературы создания идеальных героев, сопереживая которым можно вырваться из тисков повседневности.

Если окинуть взглядом приключенческую и фантастическую литературу той поры, легко назвать имена, оказавшие наибольшее влияние на творчество Говарда. В конце 1920-х американцы уже полюбили произведения Э.Р.Берроуза и Г.Р.Хаггарда; однако не вышел из моды и Джек Лондон. И вот на стыке этих двух направлений и находится творчество Роберта Говарда, который используя приемы короткого лондоновского рассказа и сильно упрощая образы (персонажи у него в основном картонные), перенес действие на фантастический фон, чтобы подвиги героя казались поистине героическими.

Героическое фэнтези было необходимо обществу, разуверившемуся в Великой Американской Мечте, воспетой Джеком Лондоном; обществу уставшему от чудесных сказок Берроуза и Кляйна (Otis Adelbert Kline). А приключенческие романы Эмара, Буссенара и Жюля Верна уже начали выходить из моды — нельзя очаровать человека страной, куда за неделю можно доплыть на пароходе. Тем более, что темпы развития «диких» стран были просто невероятны.

И вот на страницах журнала «Сверхъестественные истории», где печатались такие известные авторы фэнтези и научной фантастики, как Г.Ф.Лавкрафт (H.F.Lovecraft), Л.Дансени (L.Dunseny), К.Э.Смит (K.A.Smith), О.Кляйн и Э.Гамильтон, появилась плеяда могучих героев Говарда. В бурном водовороте смешались реальность и вымысел. Даже в произведениях о Конане сквозь тонкую вуаль сказки проглядывают реальные страны, история которых хорошо известна. Однако за счет фэнтезийного искажения они приобретают своеобразный загадочный колорит, не уводя в сказку как Барсум Берроуза, но и не забрасывая своих героев в Индию, куда можно съездить без особых хлопот. Впрочем, в творчестве Говарда есть и исторические, и приключенческие рассказы.

Любопытно, что в нашей стране Говард стал популярен по той же самой причине, что и некогда в Америке.

Поначалу отечественный фэндом принял произведения Говарда в штыки. Дело в том, что в середине 1980-х существовал самиздат не только политической литературы, не вписывающийся в рамки «социалистического реализма», но и самиздат детективов и фантастики. В один из последних таких каталогов (составитель Виктор Климов, 1989 год) было включено несколько произведений и о Конане. Однако все эти переводы были далеки от совершенства, и любители фантастики сторонились «этой низкопробной макулатуры, которую может читать только умственно отсталые». Большая часть фэнов обходила Говарда стороной, ища в литературных произведениях не полет фантазии, не динамику действия, а социальную сатиру. Например «военный лагерь имени Льва Троцкого» из романа Гарри Гаррисона «Билл герой галактики» (Harry Harrison «Bill, the Galactic Hero») приводил фэнов в восторг, и хотя сюжет книги был отнюдь не «антисоветский», она все равно становилась популярной.

Когда грянула Перестройка, читатели быстро насытились политизированной сатирой. Кроме того, на полках появились неизданные ранее романы М.Рида, Л.Буссенара и других. Но взлет приключенческой литературы, впрочем, как и политизированной фантастики, оказался недолгим.

Произошло то же, что и на Западе в 20-30х годах прошлого века. Если раньше для российского (тогда еще «советского» читателя озеро Чад, например, могло с равным успехом находиться как в Африке, так и в другой галактике, то с открытием границ наша страна за несколько лет прошла весь период познания мира, на что свободным странам в начале ХХ века потребовалось несколько десятилетий. А то, что принято теперь называть книжным кризисом фантастики, на самом деле был всего лишь периодом переориентации.

Темы, годившиеся для общества, сдавленного тисками социализма, не устроили свободный социум. Изменились люди, изменились вкусы. В книжных магазинах появилась зарубежная фантастика, изданная хоть и бессистемно, но во всем своем пестром многообразии, И тогда Говард выкристаллизовался из ряда авторов и стал популярен у нас, особенно его серия о Конане. Она увела читателей в тревожный мир, где в отличие от реального, с помощью чести и стального клинка герой с характером джентльмена Вирджинии середины XIX века (и не важно кем был главный герой в рассказе: индейцем, варваром-киммерийцем, атлантом, пиктом, кельтом, викингом) побеждает типичных злодеев самого разного толка.

За свою короткую творческую жизнь с 1925 до 1936 года Роберт Ирвин Говард создал несколько минисериалов классического героического фэнтези:

Соломон Кейн

Король Кулл

Бран мак Морн

Конан

В первом случае как я уже говорил, это герой пуританин, переходный вариант, который ближе к героям Берроуза, Король Кулл — бывший варвар ставший королем, и осуществляющий правление с помощью силы и варварского кодекса чести. Одна из повестей о нем, правда изданная лишь через много лет после смерти автора, так и называется «Сим топором я буду править» («By This Axe, I Rule», 1967). При жизни же Говарда о короле Куле было издано всего две повести: «Зеркала Тузан Туна» («The Mirrors of Tuzun Thune» журнал «Weird Tales», сентябрь 1929) и «Королевство теней» («The shadow Kingdom» журнал «Weird Tales», август 1929). Кроме того Кулл является второстепенным героем рассказа «Короли Ночи» («Kings of the Night» журнал «Weird Tales», ноябрь 1930). Тут, не смотря на то, что рассказ является одной из историй о пиктах — Мак Морн (Bran Mak Morn)— король пиктов, борется против завоевателей — легионеров римской империи.

Надо сказать, что рассказ «Короли ночи» во многом характерен для творчества Говарда. Как человек не слишком образованный, Говард в своем творчестве чаще использовал мифологемы, а не научные факты. Кстати, это еще один штрих к его творчеству и одна из тайн феномена его популярности. Многие, особенно российские писатели скажут, что нужно досконально изучить разные исторические аспекты той эпохи, о которой вы собираетесь писать, и только потом, опираясь на исторические факты… Я, естественно, не призываю никого писать «развесистую клюкву», но… Посмотрим на проблему с другой стороны. Говард писал «развесистую клюкву». Даже знаменитая говардовская Гиборианская эра (Hyborian Age), которая у нас почему-то превратилась в Хайборейскую клюква еще та. Географические названия Говарда: смесь реальных и нереальных, а статья Говарда о Гиборианской эре — верх исторической безграмотности.

С другой стороны, все, что придумал Говард отражение тех взглядов, которым придерживалась большая часть публики, покупавшей «Сверхъестественные истории» («Weird Tales») — журнал, который читали между делом… в транспорте… для развлечения. А теперь представим, что Говард стал бы писать историческую правду, выписывая реальные исторические детали. Да, от этого повести его стали бы только лучше, получили бы вектор исторической достоверности. Вот только как это сказалось бы на популярности автора? Ведь проще читать то, о чем хорошо знаешь, то в чем уверен, чем читая книгу пытаться по другому переосмыслить свое мировоззрение, отвлекаться на какие-то детали, которые, быть может, покажутся вам на первый взгляд нелепыми. Возьмем популярную мифологему о том, что «бананы растут на пальмах». Естественно это чепуха, но так до сих пор считает довольно большая часть населения. Теперь, пишем «экшен», где по той или иной причине автор походя должен помянуть растущие бананы.

В одном случае он пишет, что они растут на пальме, в другом на траве. В первом случае неграмотный читатель спокойно съедает «развесистую клюкву», «продвинутый читатель» посмеивается над нерадивым, «безграмотным» автором и ленивым редактором.

Во втором случае (бананы растут на траве) «продвинутый читатель» отметит грамотность автора, а вот «непродвинутый» споткнется, собьется с ритма повествования, и чтобы этого не случилось автору нужно дать некое, хотя бы минимальное пояснение, которая автоматически ляжет отступлением и снизит внимание читателя к основному сюжету.

Конечно, есть определенный риск, что, прочитав про бананы на пальмах. «продвинутый читатель» отбросит книгу, но… Если книга интересная и сюжет лихой, он продолжит чтение и те положительные эмоции, которые подсознательно возникнут у него при осознании своего превосходства над автором, в целом сыграют скорее положительную, чем отрицательную роль.

Кстати подобной «развесистой клюквы» полным-полно у того же Жюль Верна и Майн Рида, но… вернемся к героике. Это книги не о пальмах и не о выращивании бананов, а посему… пусть каждый автор решает сам нужно ли это ему, однако такой прием существует, и как показала практика, часто используется в любой остросюжетной литературе, начиная с романов про Джеймса Бонда и заканчивая фэнтезийными сагами.

В итоге: герой — благородный варвар, воспеваемый обществом, сознательная и бессознательная работа с прилагательными и «развесистая клюква» замешанные на захватывающем сюжете — вот рецепт популярности Говарда. Естественно ныне, почти через сто лет, данный рецепт, взятый один в один, не сработает, но… об этом чуть позже.

За свою недолгую жизнь Говард издал 21 произведение (рассказы и повести) о Конане. Самым крупным является роман «Люди черного круга» («The People of the Black Circle», журнал «Weird Tales», сентябрь-октябрь-ноябрь 1934). Для знающих английский я бы предложил сравнить три издания этого романа. Возьмите издание в «Гном пресс» («The Gnome Press») или «Лансер» («Lancer») издание в редакции Спрэга де Кампа и Лина Картера, и редакцию Карла Эдварда Вагнера (Karl Edward Wagner) в «Дональд М. Гранд Републишед Инк».(«Donald M. Grand Riblisher. Inc.»). Если у Говарда (в том варианте, что был напечатан в журнале «Weird Tales») используются популярными прилагательные, Спрэг де Камп и Лин Картер расцветили текст Говарда, сделав текст «более художественным», заменив популярные прилагательные более изысканными синонимами, то Вагнер, наоборот, убрав прилагательные приблизила текст к стилю «экшен».

Тем не менее, все три варианта оказались проверены временем, однако читатели (и издатели) судя по изданиям 1990-2010 годов предпочитают Говардовский вариант, а не «Лансеровский» (Спрэг де Камп и Лин Картер) и не вариант Вагнера, а варианты «Баллантин (Дель Рей) букс» (издательство «Ballantin (Del Rey) books») и классическую «Зебру» («Zebra»), хотя «Лансеровский» вариант наиболее полный. В нем Спрэг де Камп и Лин Картер дописали историю Конана, отчасти заполнив лакуны в биографии героя, так как рассказы самого Говарда относились к разным периодам жизни Конана и лишь отчасти соотносились друг с другом.

«Конан жил, любил и воевал в вымышленной Говардом Гиборианской эре, 1200 лет назад, между погружением в океан Атлантиды и началом известной нам истории. Гигантский варвар-авантюрист из отсталой Киммерии, Конан пересекает реки крови и побеждает любых врагов, чтобы стать наконец правителем цивилизованной Аквилонии».

А всему творчеству Роберта Ирвина Говарда наиболее полную оценку дал Г.Ф.Лавкрафт:

«Трудно точно сказать, что так выразительно отличало рассказы Говарда от рассказов иных авторов. Но главный секрет таков: в каждом из них независимо от того, писалось ли это произведение на продажу, или нет, автор оставил частичку себя. Он был выше меркантильных соображений. Даже там, где он явно поддавался на уговоры своих искушенных в денежных делах издателей им критиков, он оставался собой, а сила и щедрость его таланта придавали неповторимое своеобразие всему, что выходило из-под его пера… Под его пером люди и события всегда обретали черты жизненности, реальности… Ни один писатель, пусть даже самого скромного масштаба, не может быть хорошим писателем, если он не относится к своей работе серьезно. Роберт Говард именно так относился к ней… То, что такой мастер ушел в небытие тогда, когда легионы борзописцев и графоманов творят бессмысленных вампиров, вурдалаков, космические корабли и описывают оккультные преступления, воистину печальное доказательство существовании иронии Вселенной»

1.Время отведенное для одной лекции.

2. В отличии от России большая часть начинающих писателей за рубежом изначально заканчивает литературные курсы, чтобы получить диплом о том, что его научили писать. Впервые столкнувшись с этим в Германии, я был поражен. Встретившись с одним своим старым знакомым немцем, который знал, что изначально у меня техническое образование, я упомянул, что у меня недавно вышел новый роман, на что у меня тут же поинтересовались, а когда я успел «выучиться» на писателя, какие курсы заканчивал и т.д.

3.Здесь и далее я приводя примеры по мере возможности пытаюсь использовать произведения известные российскому читателю.

Думаю, ни для кого не секрет то, что зарубежные фантастика и детективы с каждым годом продаются все хуже и хуже, впрочем, как и отечественные. Тиражи падают, и многие издательства вообще отказываются от темы фантастики как таковой. Тем не менее, старые переводы, сделанные еще при советской власти, продаются... И вновь переиздают Саймака и Шекли, Гаррисона и Кларка, Чейза и Агату Кристи. Причем какими тиражами!.. В чем же причина такого странного положения вещей? Привычка к определенным именам, ставшим для российского читателя классикой жанра? Отчасти «да», но проблема много глубже и сложена она из нескольких составляющих.

— How do you do?

— All right!

— Как ты это делаешь?

— Всегда правой!

Точный перевод

В первую очередь, в падении спроса на иностранные детективы и фантастику виноваты, как ни странно, сами издатели. Пройдитесь по московским и питерским издательствам, поговорите с заведующими редакциями, которые по большей части решают, что и как издавать. К сожалению, эти люди отдаленно не представляют себе многообразие жанров в которых работают, а если говорить точнее, они в лучшем случае знают только тех авторов, которые уже переведены на русский, да еще пару десятков, права на которых продавались на последней книжной ярмарке. То есть, ныне издатели — люди совершенно не компетентные в своей области, хотя порой неплохо знают иностранный язык. Почему так? Советская цензура создала своеобразное видение англо-американской литературы, «уничтожив» многих классиков и возведя в ранг «отцов-основателей» писателей, которые никоим образом не могли претендовать на такую роль. Возьмите хотя бы Шекли и Чейза. И тот, и другой — классики для российских любителей фантастики и детективов, но… ныне они малоизвестны за рубежом, однако хорошо знакомы горе-редакторам. И поэтому, чтобы не морочить себе голову, зав. редакции говорит: «Зачем что-то переводить, искать “новых” авторов, издадим-ка мы очередного Саймака, его народ любит». И еще более безграмотный торговец ему потакает. Однако издатель забывает, что читатели любят лучшие романы Саймака, проскочившие в печать в семидесятые годы прошлого века. Так ли интересны все остальные произведения этого автора? Да и перевод… Но об этом чуть позже. В финале мы имеем полные собрания сочинений ряда писателей, большая часть произведений которых неинтересна и, я бы сказал, чужда российскому менталитету. Читатель берет одну книгу «любимого» автора, вторую, третью и… ему не интересно. Потом он подсознательно начинает считать, что или он сам перерос автора или… Он теряет интерес к данной теме, но издатель не успокаивается. Поезд едет дальше! Ведь та часть читателей, которая покупает книги про запас, на полку, помня о том, что один из первых романов этого автора, прочитанный в юности — превосходен, продолжает покупать его книги на автомате. Потом, в один прекрасный момент, читатель открывает книгу… и вот после этого он еще долго ничего покупать не станет.

Однако это лишь одна грань вреда, который причиняет детективно-фантастической литературе безграмотный редактор. Назовем это условно «синдромом обезьяны».

Вторая роковая ошибка подобных издателей — синдром «бестселлера», то есть любовь к книгам, которые хорошо продаются на Западе. На любой международной ярмарке, множество книг объявляются бестселлерами… Но будет ли американский бестселлер интересен российским читателям? В четырех из пяти случаев можно с уверенностью сказать: нет. Почему? Разный менталитет, разное восприятие реальности, разный культурный уровень... Учитывают ли это издатели? Нет, конечно. Они не специалисты, и даже если бегло читают по-английски, в принципе не могут прочитать то, что приобрели на опционах, хотя бы из-за объема приобретенного. Подобное безумство происходит повсюду. Издатель возвращается с очередной книжной ярмарки с огромной пачкой некой «литературы», объявленной за бугром бестселлерами, и тут же начинает издавать, чтобы отбить деньги, потраченные на права, и заработать. Но когда книги появляются на прилавках, оказывается, что они не востребованы и более того — порой, их и вовсе читать невозможно.

Примеров подобного головотяпного издания книг можно привести множество. Одно московское издательство передало на перевод фантастическую книгу для детей. Главный герой — мальчик, у которого умирает мама. У героя кругом неприятности, и вот у него появляется друг — старый вяз, который, как Карлсон, все время втягивает мальчика в какие-то авантюры, мораль которых показывает мальчику, какой он ничтожный. Но станет ли читать подобный «бестселлер» российский ребенок? Нет. История явно для девочек, слишком сентиментальная, грустная — мальчишки такого не любят. Но и девчонки читать не станут, потому что главный герой — мальчишка. А то, что главный герой вместо того, чтобы выходить победителем из любой ситуации, всякий раз терпит фиаско… Любой наш юный читатель во многом ассоциирует себя с главным героем… Много ли российских мальчишек сядут поплакать просто так, ради того, чтобы поплакать? Тем более, что большая часть проблем, встающая перед ребенком, скорее, надумана, а не реальна. В Англии и Америке это — бестселлер, у нас — книга провалилась. Нет у нас стольких ущербных юных садомазохистов. В другом издательстве каждому, вновь устраивавшемуся на работу редактору, главный редактор вручал стопку откровенной макулатуры — романы (не комиксы!) о приключениях Супермена, Человека-паука и прочих заморских героев (по большей части новелизации мультфильмов и комиксов!) и, со значением глядя в глаза, просил внимательно прочитать и отрецензировать эти литературные «шедевры». Однако всякий раз, получая отрицательные отзывы, главный редактор хмурился, прятал стопку в стол и отправлялся на поиски нового рецензента. Вскоре кто-то из рецензентов не выдержал и часть «шедевров» украсила полки любителей фантастики…

Расскажу еще одну историю. Готовили в нашем издательстве макет «под заказ» одного американского автора. Проверяю конечный результат. Читать нельзя — бред. «Ну, — думаю, — переводчики накосячили, редактор текст не смотрел». Вызываю «творцов». Редактор показывает оригинал. Все точно, переведено один в один, но совершенно непонятно ни о чем книга, ни кто, ни где, ни зачем. На обложке американского издания стоит пресловутое «бесстселлер», книга основана на произведениях Биндера и Таннера (о таких авторах российский читатель и слыхом не слыхивал), и что делать? Нынешний зав. редакции, без сомнения, отдал бы книгу в печать и вышел бы еще один нечитаемый уродец.

(Кстати, в России никто не подозревает, что знаменитые три закона робототехники сформулировал не Азимов, а Эндо Бидер в своей серии об роботе Адаме Линке.)

Я звоню заказчику, говорю: так и так, книгу читать нельзя. «Ну, сделайте что-нибудь, доллары за права-то уплачены», — отвечает тот. Я звоню профессиональному литератору — месяц работы, книга переписана заново и… Она действительно становится бестселлером на российском рынке. Вторую книгу этой серии переводят и издают один в один — тираж идет под нож, потому как это читать не возможно.

А ведь есть издатели, которые печатают книги и вовсе их не читая. Поверьте: есть (к сожалению, в данной статье меня очень просили не называть имена). Такие издатели не знают английский, презирают рецензентов и ориентируются на журнал «Локус» и картинку на обложке со словом «бестселлер». Их любимые фразы: «Такие они эти американцы» и «Ну, я-то свои деньги отбил». Вот он — типичный издатель… И появляются на книжных прилавках книги зарубежной классики фантастики и детектива (которые вовсе и не классика), и которые можно и вовсе не издавать. Однако это еще далеко не все. Наши чудо-издатели, даже не ведая о том, что творят, уничтожают и те неплохие тексты, которые попали в список издаваемых ими «классиков-бестселлеров».

Дело в том, что основное безумство нынешних любителей фантастики и горе-критиков, которые не понимают смысла существования литературы как таковой, но носят в сети на разных сайтах высокопарные и красивые титулы типа «миротворец» или «грандмастер» — синдром точного перевода. Это недавно возникнувшее помешательство, которое губит не только отдельные книги, но превращает в бессмысленное занятие художественный перевод как таковой. Однако не будем голословны. Все «любители» жанров нахваливают переводы, сделанные в советские времена. Почему? Начнем с того, что фантастическая и детективная литература, кто бы что ни говорил, по большей части относится к развлекательному жанру. То есть книга в первую очередь должна читаться с интересом, чего и добивались переводчики в прежние времена, редактируя автора, пользуясь фразеологическими словарями, придавая книге при переводе тот или иной оттенок, делая её более читаемой и правильной в идеологическом отношении. Но порой переводы были довольно далеки от оригиналов. А некоторые переводчики-асы, вроде А. Стругацкого и А. Щербакова позволяли себе и вовсе чудовищные (по мнению современных любителей фантастики) вещи. Они выкидывали фразы из текста! Исправляли ошибки автора, помня основную идею хорошего перевода, сформулированную еще А. Толстым: «Книга должна читаться так, словно ее писал носитель того языка, на который ее переводят». Но что мы видим: принцессы Заразинии (Zarozinia) и красавицы Морды (Morda) заполонили полки. А что стоят приключения эльфа Дриста (Drizzt), в последующих изданиях превратившегося в эльфа Дзирта! Интересно, если мы правильно назовем лапшу «Доширак» (буквы «ш» в корейском языке нет, есть буква «с»), многие ее купят? В одном крупном московском издательстве мне заявили:

— Исправьте текст, штат Юта не склоняется.

— Но…

— Возьмите «Странноведческий словарь»

— Но там он склоняется. Университет Юты и т. д.

Задумчивое молчание, после чего следует убийственный по своей глубине и многозначности ответ:

— А у нас в издательстве принято его не склонять. Если вам не нравится, мы закажем переводы другому исполнителю.

Однако это только вершина айсберга. Совсем недавно, сдавая перевод детективного романа в другое крупное издательство, я столкнулся с другим безумным редактором.

Начало романа. Юная героиня заявляет папе-миллионеру, что ей совершенно неинтересно знать то, о чем думает ее отец. Калька: «Я бы дала только полпенни, чтобы узнать твои мысли, папочка». Скажет так кто-то из наших соотечественников? Видимо, только безграмотный редактор. На русском эта фраза должна была бы звучать: «Я бы и гроша ломанного не дала за то, чтобы узнать твои мысли, папочка». Но редактор настаивает на первом варианте. Ну, как же — переводчик исказил слова автора! Но ведь у нас совершенно иное восприятие реальности, иной зрительный ряд. Подобного точного перевода заслуживают книги из серии Лит. памятники, где точный перевод откомментирован переводчиком, который не просто точно переводит, но своими комментариями объясняет, что автор имел ввиду в том или другом случае. Однако нынешние издатели требуют точности. Возьмите московское собрание сочинение Диккенса, и станет понятно, как «точным» переводом можно убить изящную, юмористическую прозу. А ведь фраза про «монетку за мысли» даже во фразеологическом словаре есть. Но что такое фразеологический словарь Академии наук, когда очередная «девочка» без опыта работы на свой вкус и риск решает, что хорошо и что плохо?!

О чем можно говорить, когда роман Д. Симмонса, названный «Terror» (не о террористах, а о полярных мореплавателях) выходит под названием «Террор», а не «Ужас». Посмотрим словарь: «Террóр (лат. terror) — устрашение мирного населения, выражающееся в физическом насилии, угроза физической расправы по политическим или каким-либо иным мотивам». Видимо, мирное население — команда корабля, застрявшего во льдах, или переводчик с редактором в словарь не посмотрели. А что слово «террор» — современное, цепляет читателя, только значение у него несколько другое, но это вообще никого не волнует.

На вопрос редактору: как можно назвать затерянный материк Земли «Зотик» (мужской род), он сослался на то, что в одном своем письме автор упоминал, что придумал это название, созвучное слову «антик». Единственное, о чем забыл горе-редактор, отметая прочь русскую традицию давать всем континентам женские имена — в словаре есть еще «антика». У каждого русскоязычного человека упоминание континента (от латинского continens — обширная твердая земля) подсознательно вызывает изначальный образ земли. Недаром все континенты на русском — женского рода (Азия, Африка, Европа, Америка, Антарктида). Более того, и на английском он «Zothique» с мягким женским окончанием, но редактору нравится «Зотик». Кроме того, он напрочь забыл замечательное правило В. Хлебникова: прежде чем использовать самопридуманное название, несколько раз быстро произнесите его вслух, и тогда неустойчивая звуковая форма, превратится в устойчивую. А из «Зотик» ничего, кроме «Зонтик», не выйдет.

Однако пиком творчества подобных переводчиков, редакторов и издателей стали романы Дж. Вэнса, где не потрудились даже убрать кавычки при оформлении прямой речи!

(В английской литературе прямая речь оформляется кавычками, а не тире. Слова автора, например, «сказал Петя» рубят фразу в середине. В современной русской традиции принято выносить слова автора, если они не имеют указательного смысла, за пределы слов героя, так как при смысловом порядке слов в конструкции фраз русского языка (в отличии от четко определенного порядка слов в английском) теряется ритмика повествования. Пример: Английский вариант: «Мальчики, — сказал папа, — пошли на озеро». Русский вариант: — Мальчики, пошли на озеро, — сказал папа»).

А фразы типа «кивнуть головой», «подняться вверх по лестнице» и прочие, при наличии которых в 70-е годы прошлого века вам просто без комментариев возвращали перевод, теперь печатают, и есть те, кто восхищается этой графоманией. А на вопрос, как такое возможно, редактор только плечами пожимает. «У автора так написано!» — отвечает он. Да и что тут сказать, если даже у российских авторов, имеющих солидные тиражи, мы с легкостью находим фразы: «Солнце присело над горизонтом» или «шаги топтали траву»…

Но это тема отдельной статьи. К сожалению институт редакторов породил огромное количество писателей, даже официальных членов разных творческих союзов, чьи книги (после редактуры) очень приличные. А вы до редактуры их читали? Никогда не забуду удивительную картинку: редактор — дама весьма пожилого возраста (из «бывших»), сидящая за столом, и нависший над ней автор в летней пацанской маечке. Мускулистые волосатые руки, синие от зековских татуировок уперлись в стол. До сих пор в ушах моих звучит его раскатистый бас:

— Лидия Борисовна, у меня уже три книги вышли, я могу корешам сказать, что я, в натуре, писатель?..

Вот и получается замкнутый круг: безграмотный читатель — безграмотный редактор — безграмотный переводчик. Каков результат? Грамотный человек не возьмет в руки большую часть подобных переводов, безграмотному интереснее будет уничтожать орды эсэсовцев или гоблинов за клавиатурой компьютера. Отсюда падение интереса и уменьшение тиражей. И не надо винить электронные книги и пиратов. Если книга возьмет читателя за сердце, он все равно купит ее «в бумаге» и на полку поставит, чтобы в любой миг вернуться к приключениям любимых героев.

Вот и остается только бессильно плакать, словно Ярославна, видя, как вместо нормальных книг издаются груды мусора. А гениальные тексты достойных авторов вроде Браннера, Олдисса, Чалкера и многих других (истинных классиков) превращаются в нечитаемые тексты, которые даже безграмотные читатели обходят стороной …

(В этой статье я не коснулся финансовой составляющей работы переводчиков, нищенская оплата которых приводит к тому, что переводом по большей части занимаются непрофессионалы).