Владимир Сорокин «Метель»

Интересное чувство, когда читаешь Сорокина и не ждешь, что в следующем абзаце кто-нибудь кого-нибудь беспричинно порежет бензопилой. Спасибо предварительно прочитанному отзыву. Тот редкий случай, когда от спойлера была польза. Тем не менее местом действия является сорокинская Россия будущего, так что про мракобесие и вещества тоже будет в достатке. По сюжету герои вроде бы сражаются со стихией. Но вовсе не так, как герои Джека Лондона. Местная заснеженная глушь страдает не столько от стихии, сколько от неустроенности. Как замечает главный герой, банальные редкие вешки вдоль дороги свели бы на нет все приключение, описываемое в тексте. Да и сама глушь получилась не такая уж и необитаемая, а голодные волки в ней, наверное, самая мелкая неприятность.

Не сразу понял, про что книга. Вещь практически полностью повествовательная. Нет в ней того ключевого абзаца, который содержит главную мысль. Нужно дочитать и обдумывать целиком. Но спустя некоторое время после прочтения получилось сформулировать. Если коротко, то у Сорокина получилась книга про некое фантастическое время, когда «маленьким легче выжить». Причем и в прямом, и в переносном смысле. Маленькому человеку или животному легче прокормиться. А обычному человеку с маленькими духовными запросами можно подсунуть примитивный социум для их удовлетворения. Его и подсунули. И все довольны. Так большинство людей уменьшилось в культурном смысле. Даже интеллигенция в этом сословном обществе не соответствует технически развитому миру, а тоже провалилась куда-то на двести лет в прошлое. Причем провалилось только в позитивной части: культурная сторона этой интеллигенции взята из прошлого, а антикультурная — из будущего.

Книга ИМХО получилась довольно депрессивная. Многие авторы отзывов заявляют, что им удалось прочесть быстро и за один присест. У меня так не получилось. В реальной жизни настроение человека — это вещь, которая довольно сильно зависит от погоды. Ну, по крайней мере у меня. Так что с книгой вообще получилась двойная беда: нескончаемая плохая погода + вся остальная социальность, которую главный герой емко описал словом «блядство». Но в общем и целом это не худшее, что написал Сорокин.

Впечатление. Безысходность. Бессмысленность. Веришь, что нет у нас будущего. Нормального, во всяком случае.

Долгая дорога сквозь метель и бездорожье в никуда.

Едут двое. Один по долгу службы, другой – по доброте души.

Первый – спасать кого-то от чёрной заразы, завезённой каким-то невообразимым способом из Боливии в глухую русскую деревню. Второй согласился везти доктора за много вёрст в метель в эту глухомань. Цель явно не достижимая в тех условиях. Но доктора гонит якобы долг, а второго сочувствие и бездумная доброта, хотя он и понимает всю бесполезность и даже опасность этого предприятия.

Тем более, что средство передвижения какое-то дурацкое. Так называемый самокат, который приводят в движение пятьдесят маленьких лошадок, каждая величиной в куропатку. Они перебирают своими ножками по ребристому перетягу внутри этого самоката, тем самым двигая его вперёд. Как это осуществляется технически, представить невозможно. Лошадки-то должны стоять тогда головой назад, толкая перетяг в другую сторону. Как на тренажёре для бега. Над ними перетяг не двигается, т.к. там капор, на который возница накидывает брезентовую рогожу для защиты лошадок от снега.

Так и бегут эти лошадки в темноте, ничего не видя, да ещё и задом наперёд. Этих бессловесных лошадок больше всех жалко.

Этот путь кажется бесконечным с постоянно повторяющимися ситуациями – то упадут в яму, то в сугробе застрянут, то потеряют дорогу, то наткнутся на странные препятствия – стеклянную пирамидку или замерзшего шестиметрового великана, из-за чего ломают полоз и чинят его с помощью эластичных бинтов и мази Вишневского.

Чувство долга доктора прерывается разными встречающимися на пути соблазнами, что приводит к полной недостижимости поставленной цели. Никого он не спасает, а даже губит доброго малого, который попадает полностью под его власть, выполняя все его приказы и даже разрешая стегать своих горячо любимых лошадок, чего он за всю свою жизнь никогда не делал.

В конце концов, полоз окончательно ломается, и они обречены на гибель от мороза на заснеженных просторах. И лошадки не спасают своего хозяина, стараясь согреть его своим теплом, т.к. впускает он под капор грузного доктора, который своей массой оттесняет его к прорехе в капоре. И не решается отодвинуться от дыры добрый возница, боясь потревожить доктора, и замерзает.

А доктора спасают невесть откуда появившиеся в глухой степи китайцы, гораздо лучше оснащённые технически, чем наши путники. Во всяком случае, мобильные телефоны у них уже были, да и средства передвижения помощнее. И покидали они бедных лошадок в мешок. Жалко всё-таки лошадок.

Весь этот абсурд сочетается с вполне реалистичным описанием окружающего путников пространства в духе лучших образцов русской классической литературы. Автор заставляет нас вернуться от беглого проглатывания современной литературы действий к неторопливому чтению подробного описания (я бы сказала, созерцания, — так действует слово Сорокина) всего, что окружает героев. Прежде всего, метели, дороги, изб, каких-то шатров посреди заснеженных полей, предметов быта, реальных и полуфантастических существ и т.д. И понимаешь, что пропускать эти описания нельзя, т.к. теряется весь смысл повествования и общее впечатление от прочитанного. А впечатление остаётся очень сильным.

«Метель» — ремейк, написанный чистым литературным русским языком в жанре антиутопии. Герой — русский интеллигент, смертельно уставший, но упорно несущий свой врачебный крест по бесконечно зимней дороге сквозь нескончаемую пургу. Неспешное действие затягивает. Автор играет с пространством и временем, он словно закаляет читателя, то заманивая его в тепло архаичной избы, то выталкивая на мороз, в остывающий возок. Гендерный вопрос в повести решается эпически: неохватная русская баба укладывает мужа-лилипута баиньки и, по доброте сердечной, идет утешить героя. Утешение, на мой взгляд, несколько затягивается, но это отступление от нравственности и долга — последняя передышка. Герою и нам уготовлен нелегкий путь, между лилипутами и великанами, через вечный русский «авось» к неизбежному китайскому Апокалипсису и открытому финалу.

Я могу ошибаться, однако мне кажется, что повесть “Метель” – это один из лучших выборов, который можно сделать, собравшись начать знакомиться с творчеством Сорокина.

Не разу не брав в руки не одного произведения автора, я часто слышал о нём как о человеке, тонко чувствующем таковую “русскую душу” и способного притом на глубокий анализ социальных и политических течений. Рецензенты и критики чуть ли не кличут Владимира Георгиевича современным классиком, а я и одного текста не знаю – не дело. Однако теперь знаю, и пожалуй могу лишь согласиться с теми, кто столь благосклонно относится к творчеству Сорокина.

Какой-то особенно чёткой мысли по поводу того, как можно описать впечатления от текста, или как можно описать сам текст, на удивление нет. С чувственного пьедестала воззрения сразу вспоминается глобальная наполненность повести таким знакомым и вместе с тем стыдливым, что ли, духом простой русской беспечности. С ним каждый человек обширных просторов северной Евразии вынужден встречать мракобесие своей природы и своего общества, с ним каждый человек и живёт проще да веселее. Однако с ним же голова куда меньше занимается чем-то кроме первичных надобностей быта. Думаю, не читай я до сего момента Солженицына, подобный опыт восприятия стал бы первым для меня: столь проникновенным, чувственным. В этом, кажется, и кроется тонкое умение понимать и описывать обыкновенную личность с обширных прерий России: кажется – простое дело, а по правде и не каждый справится, чтоб доверительно, чтоб так знакомо и понятно.

Подобным образом идёт построение и фантасмагорического мира Сорокина. Как мне известно, этот мир имеет место быть в нескольких произведениях автора. Однако я видел его лишь в одном, пока что, по крайней мере. И информации, полученной в “Метели” уже вполне достаточно, чтобы сказать, насколько этот мир близок современному русскому, а может и русскоязычному, обществу. Дело тут опять же в тонком умении понимать и преподносить. Владимир Георгиевич на основе личностных воззрений на современное общество формирует свой фактурный мир, который вместе с явственным футуризмом являет социальный атавизм как нечто само собой разумеющееся. Плохо это, или хорошо – считать читателю под эгидой полученных впечатлений. Но что это факт – прослеживается однозначно. Сочетая традиции неведомого будущего, о котором мы может только предполагать, и царской России прошлого, Сорокин создаёт нереальный коктейль. Одновременно такой, как говорится, “свой”, и вместе с тем пропитанный чем-то свежим, даже не так – относительно незнакомым. А “относительно” потому, что каждый сюжетный поворот, каждое важное для сценария событие как-то смутно, сквозь мглу аллюзий, являет нечто знакомое, нечто злободневное и широко обсуждаемое. И в этом есть ещё одна прелесть. Один лишь финал чего стоит – столь тонко и вместе с тем толсто подчеркнуть одну из важнейших, по мнению автора, проблематик сегодняшней России – это надо уметь.

Однако в целом, о чем рассказывает “Метель”? А вот здесь сложнее, ибо через призму перманентного пути через не успокаивающуюся стихию, Сорокин рассказывает обо всём и сразу, что беспокоит русский, или, опять же, русскоязычный народ. Это и темы отстранённости политических верхов от народа, наркомании, подспудного разврата, сокрытого под мишурой из веры и благопристойности. Всё это выглядит особенно уникально благодаря тексту, старательно стилизованному под культуры 19-20-го века. То, о чём рассказывается и то, как рассказывается, формирует дополнительный пласт восприятия. Это что-то новое, оригинальное и до сего момента незнакомое. И это всё несмотря на простой, если не сказать заезженный сюжет, который уже встречался у классиков не только иных народов (Джек Лондон), но и русских – Лев Николаевич Толстой. С последним вообще крайне много текстовых и тематических соприкосновений, в чём видится только подтверждение ранее описанной темы общественной стагнации.

И вот из этого чётко выходит финал. По нему “Метель” представляет из себя каждое второе драматическое произведение, так или иначе затрагивающее русский народ и Российскую державу. Это грустно, это злободневно. Последняя сцена – вообще отдельный момент для панихиды и рукоплескания. Тут даже не столь занимательно то, насколько “в лоб” подаётся аллюзия на реально происходящие события, а то, сколь эти события аутентичны и для сегодняшнего дня, а ведь с моменты написания прошло уже около 10-ти лет… Под таким углом посмотришь, так и задумаешься: а может и не столь фантасмагоричен мир, изображённый Сорокиным в его цикле “История будущего”? Может действительно, это – будущее. И не некое, в параллельной вселенной, а наше? Те же просторы, те же проблемы и недомолвки. Детали разные, а суть одна… Делать с этим что-то надо. А вот что? Это подумать следует. И повесть-то не наставляет. Лишь рассказывает. А думать – это уже читателя задача. Он побывал в метели, почувствовал, каково оно, а дальше уже за ним.. за нами.

Оценил очень высоко за феноменальный, тонкий русский язык, которым написана книга. Такого прекрасного языка, ошарашивающего, право, со «Школы для Дураков» Соколова не помню. Удивительно изящная маленькая повесть, но прочитайте — равнодушным не оставит.

Сугубо личное мнение: не впечатлило. Какое-то чувство вторичности после блистательного «Дня опричника». Те же приемы фантасмагории, те же вездесущие китайцы, те же необычные наркотики. Написано красиво для красивости. Я считаю В.Сорокина лучшим на данный момент российским писателем и заданный им уровень предыдущими произведениями чрезвычайно высок. В «Метели» же я не увидел главного — для чего написано это произведение, в чем его мораль, что нам хотел сказать автор. Но читать, конечно, надо, хотя бы для того, чтобы насладиться удивительным языком произведения.

Удивительно светлая и милая повесть, написанная чудесным русским языком.

Можно рекомендовать детям для внеклассного чтения — многие откроют для себя прелесть родного языка.

Пожалуй, со времен «Школы для дураков» — вторая книга так приятно поразившая именно своим языком.