Польская фантастика

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

В очередном томе серии "Horyzonty zdarzeń" множество необычайных персонажей, которые любой ценой стараются справиться с обстоятельствами – а то и кое-что получить – в мире, напоминающем поле боя...

Во вселенной угасает величайшая из войн, какую только помнит человечество. Целые системы разрушены. Мертвые корпуса десятков орбитальных городов падают на руины опустошенных планет. Союз Общих Пространств готовится к восстановлению своих сил после подавления гражданской войны. Недобитки побежденных пытаются выжить, а победители уже начинают сражаться между собой за трофеи.

На фоне этой разрухи военный корреспондент пытается найти новые, сильные темы. Частный детектив принимает загадочное поручение. Генерал проигравшей стороны поддается отчаянной надежде для себя и своих солдат. Горстка ветеранов, теоретически – победителей, выясняет, что новые лидеры обрекли их на гибель – Пень, Пес и Расчет оказываются вовлечены в большую политику и отправляются на поиски исчезнувшего космического флота. Война еще выпустит когти, а все герои – встретятся в огне сражений. А некоторые выяснят, что смерть – лишь начало проблем...

Превосходный текст соединяет в себе богатые возможности: размах космооперы Питера Гамильтона, метафизику Фрэнка Герберта и твердый реализм Глена Кука.

ОТЗЫВ

(Автор: Роман Охоцкий; http://katedra.nast.pl/artykul/7121/Majka...)

После чтения этого романа я пришел к выводу, что нынче всякую космооперу, написанную по-польски, придется оценивать с точки зрения впечатлений от "Пастбищ небесных". Потому что это, пожалуй, лучший роман такого типа, написанный польским автором. При этом у меня нет ни малейших сомнений: классифицировать "Пастбища небесные" как космооперу – это оказывать этому жанру честь.

Роман Майки – один из немногих романов, которые не притормаживают уже на старте, когда в аннотации выдаются все важнейшие повороты сюжета. На самом деле, эту установку можно смело распространять и на рецензию: здесь не будет никаких спойлеров. Сюжет разыгрывается во время космической войны, которая как раз клонится к завершению. Герои романа: военный корреспондент, частный детектив, генерал и горстка ветеранов – а еще представитель аристократического рода (хотя в его случае сюжет будет развиваться словно бы с другой "стороны"). И если говорить о героях, то книга ими более чем "богата": их много, и все они находятся на своем месте. Дополнительный плюс романа – то, что в самой истории разбираешься далеко не сразу. Созданный мир богат и разнообразен, а автор не слишком-то стремится сразу объяснять все читателю – в чем там дело с этими "жизнями", богами, войнами, заговорами и пр. Одно можно сказать наперед: это не просто космическое приключение. В него необходимо вгрызться, почти как в романы Яцека Дукая.

Действие динамично. Что может и удивлять. Столько героев, столько сюжетных линий, богатый мир – и все в одном романе (правда – толстом). Но все это умело, с нужной скоростью, развивается. При столкновении с количеством информации о вселенной, об управляющих ей законах (политика, общество, иерархии, зависимости и право) можно почувствовать, как я уже отмечал, растерянность. Но благодаря героям, различные точки зрения позволяют методически выстраивать целостный универсум. И все эти элементы (создаваемый мир, правящие им закономерности, герои и их судьбы) подходят друг к другу и создают неразрывную целостность.

Другие авторы (имея в виду прежде всего американских) раздули бы все это как минимум в трилогию. Наверняка. Тем временем Майка, концентрируя столько элементов в одной книге, дает читателям по-настоящему богатую и втягивающую вселенную. Которую он, к тому же, нашпиговал интересными идеями. Понятное дело, я не стану их раскрывать. Тут нет принципиально революционных концепций (с этой точки зрения это стандарт: политика, заговоры, приключения, война, Жуткие Тайны), но это нельзя воспринимать как упрек. Как для столь сложного и сюжетно концентрированного романа это, по моему, и так новое качество. Тем более, если иметь в виду талант автора и умелое исполнение.

Я не знаком с более ранним творчеством Павла Майки (а это, кажется, третий его роман), но после "Пастбищ небесных" я присоединился к числу его фанов. Я оценил немалое умение, богатство мира и прекрасно выполненное целое. Не знаю, можно ли говорить о Майке как о "молодом" (не по паспорту, ясное дело, а исключительно в смысле писательского опыта) авторе. "Пастбища небесные" представляют его как писателя зрелого и опытного. На обложке его сравнивают с Питером Гамильтоном (видимо, имея в виду размах и богатство представленного мира) и Гленом Куком. До начала чтения это казалось мне несколько претенциозным и наглым. Но, сказать честно, после прочтения "Пастбищ небесных" маркетингового преувеличения в этих сравнениях я увидел совсем немного.

ФРАГМЕНТ

Тесный, темный и задымленный кабак, дешевый джимлайт, приготовленный барменом, и в глаза не видывавшим ни настоящего джина, ни лайма, предельно охрипший голос пианиста, доносящийся из совершенно допотопного проигрывателя – с внешними носителями информации – вот радости, которые Скорон Фиппл за несколько последних лет научился ценить.

Его очаровывала обычность бара "Серебряный Призрак". Нравилось ему, что не попадают сюда случайные люди. Кабак наполняли почти исключительно постоянные клиенты да вероятные кандидаты на таковых. Порой дверь фальшивого дерева каким-то удивительным, очень непривычным образом открывалась, и там вставал некто жутко удивленный. Обычно чтобы исчезнуть, ему хватало одного вздоха раздражающей смеси дымов, запаха подгоревшего чейбаба и хмурого залпа неприязненных взглядов по-над барной стойкой. Самые крутые, вроде Скорона, выдерживали и оставались. Но Скорон и искал именно такое место.

Наблюдал, как Старая Ню гадает на картах Ублюдку Таю, тридцатилетнему сопляку, что учился у Леннокса, пока что на мойщика. Ублюдок Тай, вроде бы, был каким-то там родственником владельца кабака, может его сыном, рожденным от давно позабытого момента случайной страсти.

Коток, сморщенный, напоминающий безумного пророка крупный чувак с длинными седыми волосами, связанными на затылке, настаивал, что, мол, Ублюдок Тай подставляет Ленноксу жопу. Но Коток говорил самые отвратительные вещи о каждом, кто не хотел поставить ему пива. Получив пиво, он начинал говорить о человеке чуть менее злобно. При этом умел часами сидеть, уставившись в одну точку на стене, и ведя бесконечный монолог, в котором сурово описывал всех своих настоящих и вымышленных знакомых. И слов ему на это хватало всегда.

До того самого дня, когда в дверях встала большеглазая кроха в плаще, наверняка купленном на распродаже за углом, чтобы слиться с местной публикой.

Зря потратила время и деньги. На фоне измученных повседневностью обитателей Толчеи, района города, что был границей между достатком кварталов работающей публики и нищетой трущоб, она почти сияла. Иначе смотрела, иначе двигалась, да что там – существовала иначе. С тем же успехом император Людовик ІІ мог бы переодеться в лохмотья и сойти меж подданными, чтобы послушать, что о нем говорят. Фокус, который удавался исключительно в легендах, но в который верили люди понаивней.

– Вот сука, – произнес не своим голосом Коток и замолчал.

Предупрежденный тем чудесным молчанием, Скорон отвел взгляд от цветных бусин, вплетенных в косы Старой Ню, глянул на Котока, а потом проследил за его полным ужаса и удивления взглядом. Холод пронзил и его тело и мысли. Он не думал, что блондинка с едва скрытыми движениями истинной дамы пришла сюда ради предсказаний Старой Ню или рассказов Котока. Разве что нужен был ей Ублюдок Тай, которому карты только что предсказали встречу с небесно-прекрасной блондинкой. Похоже, именно потому-то он и выскочил из-за стола с выражением неописуемого счастья и восхищения на лице.

Девушка подошла к притаившемуся за баром Ленноксу, что напоминал стерегущего клад дракона. Похоже, он был настроен сплавить девицу, прежде чем та успеет устроить проблемы. Но она глянула на него, защебетала – и Леннокс на глазах удивленных завсегдатаев замолчал.

Когда бармен указал экономным, неохотным кивком на Скорона, тот задумался, не сбежать ли ему черным ходом.

И дело было не в том, что у него было достаточно денег, чтобы дожить до конца месяца, а лень, обретенная за последние годы, результативно отвращала его от поисков какой бы то ни был работы. Дело было в том, что девушка почти излучала придворность. Видно это было в ее движениях, жестах, в том, как она смотрела на Леннокса, сокрушая его волю, в том, как складывала губы для соответствующих слов. Это представляло собой плод сотен лет практики придворных дам, и Скорон находил только одно объяснение прибытия ее в "Серебряный Призрак".

Потому он ни словом не отозвался, когда она уселась за его столик с грацией, на которую мебель эта не заслуживала.

– Господин Скорон Фиппл, – отозвалась она тем невыносимо модулированным голосом, способным одним изменением тона привести мужчину на грань экстаза или вышвырнуть его на самое дно ада. – Верно?

– Кажется, старый добрый Леннокс меня заложил?

Ей не могло быть больше двадцати пяти. Теоретически — ребенок. И все же он знал, что обучение придворной дамы превратило ее в машину для ломки человеческого характера. Пожелай она, и превращение кабака в руины руками его клиентов не заняло бы у нее и пяти минут.

– Ох, – улыбнулась она, – боюсь, что все так и обстоит. Прошу не винить его.

– Я нисколько его не виню. Вы бы могли выжать информацию и из камня. Вас же обучают тому, как ломать людей, верно?

***

– Так быстро вернулся? – хохотнул Коток, не отводя взгляд от своей любимой точки на стене. – Ох, мужик, что-то ты слабеешь!

Это прозвучало по-настоящему ласково. Старик, похоже, действительно о нем переживал.

Куда более серьезной проблемой оказался Ублюдок Тай. Едва лишь увидев Скорона, он заткнул за пояс тряпку, что официально служила для вытирания столов – а на самом деле оставляла жирные пятна на любой поверхности, с какой соприкасалась, и приклеился к стулу у столика Скорона.

– Та куколка! – обронил и ждал, чтобы Скорон подхватил тему.

– Не для тебя, – искренне ответил агент, любивший паренька. – Сказать честно – и ни для кого из мужчин, разве что тот мечтает о роли трофея на ее стене. Хотя, с другой стороны, это была бы очень симпатичная, элегантная стена.

– Ты меня не знаешь! Тебе может казаться, но на самом деле ты меня не знаешь! Я бы с ней управился!

– Весь флот Империи, парень, с ней бы не управился. Воспитанницы двора – это не девицы с улицы, не громкие злые давалки, которых ты накачиваешь на задах кабака, когда тебе кажется, что старик не видит. Это даже не госпожи из хороших домов, что летят на таких, как ты, пареньков, чтобы жопой почувствовать лишние эмоции. Черт побери, да они даже не те печальные влюбленные старухи и не убийственные красотки, что крутят задницами за стойкой. Это убийцы. В них чувств не больше, чем в танке. А то и меньше, потому что танк, по крайней мере, может взорваться. А на такой, как она, торпеда твоя и царапины не оставит.

– Болтаешь и болтаешь. Ты меня не знаешь! – повторил разозленный Ублюдок Тай, борясь с желанием окончательно оскорбиться на этого старого гриба, который, похоже, подшучивает над ним – и с желанием послушать его еще, в надежде извлечь информацию о девушке. – Меня никто не знает! Вам всем кажется, что я парень с метлой, обычный босяк с улицы. Но я не такой. Я много видел, здесь и в других местах! Я...

Никто не узнал, кто такой Ублюдок Тай, поскольку в этот момент Старая Ню заявила, что предвидит проблемы.

Гадалке можно было верить. Она не только знала всех обитателей окрестностей купно с самыми стыдными их проблемами и секретами, но и самые глупые, самые безумные сплетни, из которых большую часть она сама же выдумывала и распускала. Еще она понарасставляла камер на каждом углу улицы и на немалом числе перекрестков ее, а стол ее на самом деле был не самым худшим шпионским центром управления.

Старая Ню порой казалась притормаживающей старушкой, и случалось ей вести себя довольно странно. Никого из старых постояльцев это не удивляло, они знали, что гадалка одновременно наблюдает за половиной района, а это может повлияет и на работу ее мозга. Не помогало и то, что она постоянно оставалась подключена к сети и непрерывно брала оттуда данные на старых и потенциальных клиентов.

Говоря коротко, Старая Ню была крепко трёхнутая от переизбытка информации. Но когда она говорила, что близятся проблемы, следовало ей верить.

Когда они вошли, Леннокс посвятил им лишь один-единственный взгляд. Коток продолжал свой рассказ о неизлечимой импотенции Скорона, а Ублюдок Тай истово втирал жир с тряпки в стол одного из свободных столиков.

Было их четверо. Один сразу встал подле бара, чтобы объяснить Ленноксу, что ему – что бы он ни делал – стоит продолжать делать это и дальше и не обращать внимание на то, что происходит в глубине кабака. Трое других направились к столику Скорона.

Были они высокими, крепко скроенными и уверенными в себе. Выглядели профессионалами, полагали, что ими и являются, и предпочитали дать это почувствовать всякому. Одевались одинаково, в пиджаки неизысканной элегантности, модные полсезона назад, и в стильные плащи, которые, вероятно, должны были придавать блеск их классу профессиональных агентов, ломателей конечностей и судеб. В белках их глаз, ради эффекта матово затемненных, скрывались сотни наномеханизмов, позволяющих заметить спрятанное оружие и оценить боевые модификации противника.

Наверняка они влезли в занебесные кредиты, инвестируя в плюсочувства, увеличивающие природные способности.

Окружили Скорона. Ни один не сел.

– Ты – Скорон Фиппл, – прорычал один из них, шефом совершенно не выглядящий. Впрочем, шефом не выглядел ни один из них, а оставались они неотличимы друг от друга.

За спиной их открылась дверь, и в кабак вошли, с трудом удерживая равновесие, Виго и Пик, прятавшиеся в "Серебряном Призраке" от своих крупных жен, стайки детей и обязательств. Войдя, почувствовали, что что-то не в порядке, заколебались.

– Ага, – согласился Скорон. – Присядете?

– С тобой сегодня говорила девушка, молодая, красивая, не отсюда.

– Нет.

– Не балуй, Фиппл. Мы все знаем.

– Она не была красивой. Была прекрасной.

Они неприятно – поскольку одновременно – засмеялись. В один миг начали и в один – закончили. Так, словно тренировались неделями.

– Шутник, – отозвался коллега того, кто не казался шефом. – Ладно, Фиппл. Шутка – признак разумного человека. Ты разумен – и прекрасно, поскольку понимаешь, что для тебя лучше всего больше никогда с нею не видеться. А еще лучше – если ты и пальцем не пошевелишь в ее пользу. А совсем распрекрасно, если позабудешь, что она существует.

– Но раньше чем это случится, – вмешался третий, с таким же голосом и манерами, – ты скажешь нам, о чем вы говорили.

– Ясно, парнишки. Я не посмел бы хоть что-то от вас скрывать. Что хотите знать?

– Все.

– Лады. Она пришла сюда, потому что запала на того вон балбеса, что пытается провертеть тряпкой дыру в столике. Она довольна робкая, чтобы заговорить с ним, но слышала, что мы – приятели. Полагала, что я сумею ей помочь.

– Разумный, но не мудрый, – со следом печали в голосе произнес тот, что не казался шефом. – Глупый. Но не знаешь, с кем ты имеешь дело, а потому мы тебе простим. Спрошу еще раз: что ты о ней знаешь?

– Она симпатичная. Но у вас с ней и шанса нет, потому что тот балбес с тряпкой и правда пришелся ей по...

Они не стали терять времени на предупреждения. Все у них было заучено и распланировано. Тот сзади должен был его обездвижить, выкрутить руки. Приятель справа страховал на тот случай, если бы Скорон оказался ловчее, чем их предыдущие жертвы. Заданием же того, кто не казался шефом, было быстро снабдить глупого собеседника несколькими переломами и синяками.

По крайней мере, так они себе это запланировали".

ДЕМБСКИЙ Рафал. "Жар тайны" ("Żar tajemnicy ")

Я уже представлял Рафала Дембского с первым томом его космооперы, разворачивающейся в стаффаже императорской Испании: со шпагами, грантами и прочими характерными деталями на фоне космогации и космических штурмовых кораблей.

Потому – позволю себе сразу перейти к тому второму, что вышел осенью 2015 года.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Капитан Айдан Самюэльс никогда не был и, вероятно, не будет любимчиком сильных мира сего. О наградах, почестях, спокойной жизни, милости императора и его чиновников можно позабыть. Вместо того, чтобы отдыхать, будет он отослан на очередную миссию, что должна бы помочь выяснить, чем являются некие таинственные явления, открытые в космосе.

Исследовательская экспедиция из четырех эсминцев превратится в безжалостную схватку с флотом пиратов, а Айдану Самюэльсу и другим капитанам придется раз за разом выказывать немалую силу духа и хладнокровие. Ко всему этому добавятся заговоры и интриги, подковерные войны имперских бульдогов и борьба влиятельных фракций. Даже дон Себастьян Лерма, великий инквизитор и доверенный человек императора, не может чувствовать себя в безопасности в этом котле. Словно этого было бы мало, у Самюэльса на борту теперь испорченный аристократишка, потомок великого рода, который пылает искренней и не лишенной оснований ненавистью к капитану.

Сумеют ли "Сирена" и ее непокорный и все более безумный предводитель справиться с новыми вызовами?

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Роман Охоцкий; опубликовано: http://katedra.nast.pl/art.php5?id=7136)

"Вторую часть космооперного цикла "Рубежи Империи" отличает снижение сюжетной формы. Снижение наступает даже в названии романа, которое ассоциируется с каким-то лавбургером. Во время чтения я все раздумывал, есть у него – такого-то – какое-нибудь сюжетное оправдание. Даже если таковое и подразумевалось, я с ним разминулся. Потому не знаю, в чем там дело, с той тайной – особенно учитывая, что сюжет никаких тайн не раскрывает. Самое большее, что можно было бы сказать – это то, что во второй части новые тайны появляются. Но они отнюдь не больше той, что появилась уже в первом томе.

В романе, как можно убедиться по надписям на обложке, будут преобладать приключения, пусть бы и умеренные. Интереснейшим элементом рассказанной истории, однако, остаются политические интриги. Империя так сконструирована (если делать вывод из сюжета), что аж напрашивается на какой-нибудь многоэтажный и сложный заговор. И как знать, не окажется ли он интересней главной Тайны?

Но и что касается заговоров и придворных/политических интриг, "Жар тайны" обладает одной-двумя базовыми слабыми чертами. Во-первых, действие романа происходит по большей мере на космическом корабле, далеко от столицы Империи и "сердца" политики. Оттого то, что происходит с героем – это в лучшем случае отголоски далеких махинаций. Словно круги на воде в пруду после того, как туда бросят камень – героев "колышет" самое большее малая волна. Но благодаря одному из персонажей, интриги эти волны – в финале – коснутся героев непосредственно и, возможно, неотвратимо. Но об этом, видимо, придется читать уже в третьем томе.

Вторая из упомянутых слабостей – это то, как герои созданы, а прежде всего – как создан главный из них, капитан Айдан Самюэльс. Это, увы, тип, который презирает политические интриги и участия в них не принимает. В описании персонажа Рафал Дембский не выходит за рамки первого тома. Это, конечно, никакой не недостаток. Только вот, презирая заговоры, не принимая в них участия, герой, в силу обстоятельств, должен оставаться настолько сильным, заметным и умным, чтобы не превратиться в марионетку. А когда он нею становится, то должен, например, оборвать ниточки и побороться за собственную независимость. И в романах этих, как мне кажется, это единственный выход для капитана и его экипажа – особенно учитывая, что Айдан Самюэльс описывается как умный крутой парень. Спасением же как для героев, так и для сюжета может быть то, что сопровождает их один из имперских махинаторов. И что есть уже упомянутая главная Тайна, которая дает широкое поле для действий умелым воинам, чтобы вернуться в славе. Но если я ошибаюсь, и Рафал Дембский сумел придумать что-то другое – я вовсе не стану скрежетать зубами. Конечно, если это окажется увлекательным.

Резюмируя: роман я оцениваю несколько ниже, чем первый том. Хотя действие в нем много, но кроме политических водоворотов, которые отражаются и на судьбах главных героев, оно не предлагает много эмоций. Причем, это все еще космическое приключение высокого уровня, которые позволяют расслабиться от чтения более серьезных представителей жанра (в моем случае – от "Пастбищ небесных" Павла Майки"). Хорошо было бы знать, сколько еще частей автор планирует написать. Хоть и известно, что все это довольно условно, но я, как скромный читатель, хотел бы знать, сколько еще частей с приключениями главных героев мне можно ожидать".

ФРАГМЕНТ

1. НА ОСТРИЕ ШПАГИ

Айдан с печалью и раздражением смотрел на ученых, техников и рабочих, что кружили по всему кораблю. Они буквально разбирали "Сирену" кусок за куском, пытаясь обнаружить хоть какие-то следы воздействия таинственного барьера, а части, которые размонтировать не удавалось, тщательно просвечивались каждым из доступных излучений – конечно, так, чтобы не случилось деструктивного воздействия. Та же судьба, кстати, постигла и эсминцы "Грис" и "Фицкарральдо".

Капитан ежедневно всходил на борт и смотрел на руки техников. Не мог радоваться принудительному отпуску, когда копались во внутренностях его любимого корабля. И нужно признать, что присутствие его порой серьезно пригождалось. Как в этот момент.

– И что ты собираешься с этим делать?! – крикнул он на молодого парня в характерной шапке с символом шестеренки.

– Как что? – удивился техник. – Просвечивать...

– Пространственную печатку желаешь просвечивать, баран? И чем же? Может, жестким излучением?

– А чем? Ничего другое тут не подойдет...

– И что ты надеешься там найти? Королеву космоса, рисующую золотые звездочки? Это хрупкое оборудование, если ударишь субстанцию активным излучением, превратишь ее в кисель и тогда все его можно будет спокойно выбрасывать за борт! Ты заплатишь за потери или твой начальник смены?

Парень заколебался. Айдану сделалось его немного жаль. Получил поручение от кого-то из руководства, который не подумал, что направляет в дело дилетанта, а теперь этот тупой дилетант попал в переплет.

– Ладно, – вздохнул капитан. – Ты понятия не имеешь, как с этим поступать, верно? Если хочешь просвечивать такое оборудование, то сперва необходимо вынуть емкость с активной субстанцией.

– Но когда старший техник сказал, что я могу этим оборудованием...

– Оборудование это я могу тебе засунуть прямо в задницу. А потом и твоему старшему технику, – оборвал его Айдан. Печатки на борту недаром помещают в наилучшим образом экранированные помещения. Это не обычная машина в супермаркете, это настоящий повелитель пространства. В нем работает не просто система пружинок в стиле тех, что удерживают хрен торчком. Что смеешься? Некоторым нужно такое устройство. Спроси у своего руководителя, уж у него-то опыт есть. То, что ты пытался испортить, действует на несколько иных условиях, чем обычная печатка. Использование ее стоит массы энергии, но зато можешь получить части из легированной стали или даже пластметалла разных типов. Но активная субстанция – стабильна не до конца, особенно если на нее непосредственно воздействуют какими-то там лучами.

– Так что мне делать? – молодой техник был во все большей растерянности.

Айдан без слова освободил магнитные застежки, передвинул рычажки и вытащил кассету с активной субстанцией.

– А теперь нужно очистить душу и провода, – пробормотал, включая программу автосервиса. Через пару десятков секунд предлагающим жестом указал на машину. – Теперь просвечивай ее хоть магическим глазом инквизитора. Более того, можешь подвергнуть ее допросу первой, второй и третьей степени при помощи великого следователя иезуитов. Выдержит.

Парень окинул его быстрым, внимательным взглядом. Не привык, чтобы кто-то так легко выражался о высших императорских чиновниках, а этот капитан, казалось, не ощущал почтения к людям, о которых говорили, что те обладают невероятными способностями.

Видя замешательство техника, Айдан рассмеялся.

– Не бойся, ни один инквизитор нас не слышит. А когда б даже и услышал, это ведь я говорю, а ты – лишь слушаешь.

– Такие вещи даже слушать опасно, – проворчал парень, поспешно включая сканер.

– Ну так, в случае чего, скажешь, что ты заткнул уши, а я – подтвержу.

Айдан смотрел на чуть сгорбленные плечи техника и невольно покачивал головою в невольном удивлении.

"Получается, я тоже могу сгибать людям выи, – подумал. – Щенок-то при одном воспоминании о тех функционерах чуть не нагадил в штаны. Не знаю, труднейшее ли из искусств управления, но то, что оно самое грязное – наверняка".

Все указывало на то, что исследование печатки быстро не закончится, поскольку работник едва справлялся не с таким уж сложным интерфейсом сканера. Капитан подошел к лесенке и поднялся выше, где работала остальная часть группы, исследуя таблицы контроля секции высокого напряжения. Айдан понятия не имел, что они ищут, но порадовался, что это неизвестно и тем ученым, что исследования вели. Просто случилось нечто, выходящее за рамки человеческого знания, а в таких случаях человечество всегда впадает в панику и принимается метаться, делая вид, что понимает, в чем тут дело. Разве что неизвестность эта и вправду могла оказаться опасной.

– Кто из вас прислал ко мне того барана? – спросил Айдан, подойдя к трем инженерам, собравшимся вокруг трехмерного проектора. Тот напоминал тактический экран, вот только вместо собственных и вражеских кораблей заполняли его иконки капитану совершенно незнакомые.

– Какого барана? – нахмурился седой мужчина, отрываясь от голопроектора.

– Который исследует пространственный пробойник.

– Что? – вытаращил глаза инженер. – Я туда послал старшего техника.

– А старший техник решил получить задаром свободный часок и делегировал того несчастного.

– Минутку...

Седой приложил руку к уху, запуская коммуникатор.

– Кого ты послал к пробойнику? – спросил. – А сам ты при нем? Сюда пришел капитан Самюэльс...

Он глянул на Айдана и кисло улыбнулся.

– И вот с такими кретинами мне приходится работать, – сказал. – Вы себе представляете?

– Представляю, – ответил Айдан. – В конце концов, я офицер Космического Флота Его Императорского Величества. Вы полагаете, что вокруг меня одни высоколобые мыслители?

Инженер рассмеялся.

– Точное замечание. Прошу не беспокоиться. Старший техник Санторио, быть может, и последний ленивец и алкоголик, но эту работу он наверняка сделает, как положено. И будет стараться не попасться на проблемах еще добрых полчаса, как ее закончит.

Айдан вернулся вниз. Паренька уже не было, а подле сканера крутился мужик лет пятидесяти. Увидав капитана, он покраснел и принялся что-то ворчать, но Самюэльс его не слушал.

– Сделай, что нужно, и вали, – рявкнул. – А если еще раз решишь послать сюда самого глупого из учеников, получишь в морду.

Техник покраснел еще сильнее и прошипел:

– Я работник станции и подчиняюсь непосредственно губернатору! У вас нет права...

– А может предпочитаешь получить в морду сразу? – вежливо поинтересовался Айдан, подходя ближе. – Полагаешь, губернатор станет тебя защищать?

Мужик заворчал что-то неясное и отвел взгляд, принявшись за оборудование.

Капитан тяжело вздохнул и направился в сторону мостика. Жалел, что мужик сдал назад и не предоставил ему возможность немного развеяться.

Другое дело, что на мостике ждала его новость, позволившая позабыть о ленивом работнике.

В кресле капитана сидел, развалившись, Мартинез. При виде Айдана неспешно поднялся.

– Что там, Диего? – спросил капитан. – Разве ты сейчас не должен развлекаться в каком-нибудь борделе?

– Должен, господин капитан, – серьезно ответил подпоручик. – И даже развлекался, грея местечко и для вас. Но я получил известие. И не слишком приятное.

– Давай.

– Вы помните капитана Руиза Гвиллермо Весана?

– Ясное дело, – фыркнул Айдан. – Я ведь присутствовал, когда его арестовывали.

Мартинез криво улыбнулся.

– Если я верно запомнил, господин капитан, вы надевали ему наручники, а прежде – поймали на горячем.

Айдан кивнул. Предпочитал бы не помнить об этом. Один офицер флота, надевающий наручники на другого... Это не было воспоминанием, которое приносило радость.

– Он сам виноват, – пожал он плечами.

– Наверняка виноват, – кивнул подпоручик. – Нелегально торговать водою на пустынной планете? Это хуже, чем преступление. Я знаю, поскольку сам воспитывался в сухом мире. Поймай его офицер из такого места – застрелил бы на месте безо всякого суда.

– Да и я жалею, что не оторвал ему башку, – проворчал Айдан.

На миг установилось молчание. Мартинез видел, что капитан погрузился во воспоминания, а оттого не мешал. Наконец Самюэльс пришел в себя.

– Ну ладно, но что случилось? Почему ты вспомнил об этом балбесе?

– Он как раз вышел из тюряги, – заявил Диего.

Айдан нахмурился.

– Как это – вышел? Получил десять лет, а еще и два не прошло. Даже за хорошее поведение не могли бы его выпустить.

– Но выпустили, господин капитан. Говорят, составлял апелляции, писал, кому только мог, и наконец добился своего. По крайней мере, так сказал Шадеру один штымп из местного анкла.

– И что с того... – начал Айдан, но потом до него дошло. – Ты хочешь сказать, что Весано сидел именно здесь?

– Так оно получается, – кивнул Мартинез. – И как раз вчера его выпустили.

Эйдн минуту смотрел на подпоручика.

– Ну ладно, пусть, но что мне до этого?

– Он знает, что ты здесь, – донесся со стороны люка глубокий голос Роберта Шадера. – И не удивляйся, что так быстро: сейчас ты популярней звезд головидения, а кроме того, и доброжелателей хватает. Он хочет вызвать тебя на дуэль, как и обещал при аресте.

– При аресте он обещал, что он меня захерачит, если цитировать точно.

– Видать, на параше его окультурили, – улыбнулся Шадер, – поскольку теперь говорит о дуэли.

Айдан на миг задумался. До настоящего времени он и понятия не имел, где содержат Весано, да его это и не касалось. Но и правда, космическая станция "Саратога" имела большую тюрьму. По другому было никак, поскольку она находилась недалеко от скопления колоний, граничащих с доминионом Республики, а это означало, что как гражданское, так и военное движение было здесь немалым. Именно потому каждая тюрьма разделялась на армейскую часть и ту, что оставалась в распоряжении магистрата. Весано повезло, поскольку он встал перед судом гражданским. Как это сумел провернуть его адвокат, Айдан понятия не имел. А может и имел – Руиз был богачом-аристократом. За нелегальную торговлю водой в пустынных колониях согласно статьям военного Кодекса грозила пуля в лоб, а то и выход живьем сквозь шлюз, если случался капитанский процесс в боевых условиях. Сумма, какую папочке-графу пришлось отдать на взятки, наверняка была огромной: небось, больше годового дохода небедной колонии. Но – как говорила старая пословица – для человека влиятельного и состоятельного у закона – нос в воске, а человек такой за нос этот держится железной хваткой.

Потому ничего странного, что к Руизу Гвиллермо Родриго Сантьяго Очоя-и-Грессио Роззарио Виссано, потомку графа и почетного камергера двора, отношение было иное, чем к обычному офицеру. Но преступление его оказалось настолько серьезным, что даже подмазанный суд приговорил его к десяти годам – вот только не каторжных работ или одиночной камеры, а обычной тюряги. К тому же, на приговоры гражданского суда можно было подавать апелляции совершенно бесконечно, а присовокупленные к тому суммы смягчили бы даже совесть святого, не то что императорских чиновников.

Айдан об арестованном капитане забыл быстро, поскольку вскоре на него рухнули немалые проблемы. Те, из-за которых и сам он попал вскоре в тюрьму и вышел оттуда в статусе раба.

– Ну ладно, – Самюэльс уже принял к сведению новость. – Но как он желает устраивать со мной дуэль? Он же лишен звания.

– В том-то и дело, что ему вернули и звание, – сказал Шадер. На загорелом лице его в этот момент не видно было той ироничной улыбки, что приводила в бешенство почти всех, кто не знал его ближе – отпечатывалось теперь на нем отчетливое неудовольствие. – Был он, так сказать, реабилитирован.

– Деньги всесильны, – проворчал Айдан.

– Вот только ума не добавляют, – проворчал Роберт. – Но людям с таким богатством как у Весано ум особо и не нужен.

– Ну ладно, – сказал Айдан. – Графеныш вышел и жаждет дуэли. А графеныш в курсе, что во время военного положения дуэли запрещены?

– Графеныш знает, – кивнул Шадер. – Но у графеныша есть деньги и влияние. Я допускаю, что вскоре тебя навестят его секунданты.

– Прямо-таки жажду увидеть их, – проворчал Айдан. – Секунданты... Может, он еще и священника ко мне пришлет?

– Я бы не удивился. Штымп говорил мне, что он – чрезвычайно уверен в себе. Должно быть, порядком тренировался на зоне.

* * *

Айдан с недоверием смотрел на двух офицеров, одетых в парадные мундиры. Обоих он знал шапочно, и, кажется, ни разу не перекинулся с ними и словом. Ничего странного, ведь оба они принадлежали к иному миру – миру палладиевых или иридиевых родовых перстней, мира, в котором никто не спрашивает, хватит ли у человека денег на одно-другое, а любой просто покупает то, что ему понравилось. Мира красивых женщин, которые даже если не родились красавицами, то получили красоту в подарок, имея в своем распоряжении новейшие достижения медицины и науки.

Капитан стоял перед теми элегантными мужчинами и ощущал себя простым оборванцем – в униформе, что могла кому-то показаться элегантной, но этот кто-то тогда страдал бы серьезными проблемами со зрением. Да и место проживания Самюэльса было далеко от стандартов, привычных для аристократической части офицерского корпуса Космического Флота Его Императорского Величества.

– Capitán de Navío Педро Родригез де ла Гойа, – представился старший по званию. – И мой товарищ Capitán de Fragata Пабло Сонноро де Гернанте.

"Сука, породистые, словно спаниели, грызущиеся за кость под императорским столом, – подумал Айдан. – Петр и Павел. Их отцы что, их вместе сострогали? Потому что выглядят, словно из-под одной матрицы".

Он терпеть не мог испанской титулатуры. Воспитывался в колонии, где пользовались фамилиями, взятыми чуть ли не из всех языков, на которых говорили как на территориях Империи, так и в Республике. Впрочем, где-то с половину подданных императора не говорили по-испански – и тем более по-португальски.

– Капитан Айдан Самюэльс, – ответил он. – Чем могу вам помочь?

– Нам, конечно же, ничем, – сказал тот, что был ему ровня по званию. Говорил в нос и лицо имел такое, словно бы что-то ему воняло. – Но наш друг, которого вы прекрасно знаете, капитан, а именно Capitán de Navío Руиз Гвиллермо Родриго Сантьяго Очоя-и-Грессио Роззарио Виссано имеет честь вызвать вас на дуэль в связи с делом, которое вам прекрасно известно.

"Тебе что, приплачивают, чтобы нести эдакую хрень?" – хотелось спросить Айдану, но он вместо этого ответил.

– Это чрезвычайно интересно, поскольку Руиз Гвиллермо и так далее Весано был осужден и лишен звания в связи с преступлением. Насколько я понимаю, на преступников и мошенников правила чести не распространяются.

Де ла Гойа покраснел от злости, но Айдан заметил, что по лицу его товарища, того, в низшем звании, промелькнуло невольное выражение, напоминающее усмешку. "Все же, оттиснули их не под одним прессом", – решил Самюэльс.

– Не знаю, известно ли это вам, – сказал высокомерно Педро Родригез, – но наш друг был освобожден из тюрьмы и очищен от обвинений.

– Да, о том, что его выпустили, я слышал, но как можно очистить от обвинений человека, которого поймали на горячем, что было задокументировано в аудио и видеозаписях?

– Видимо, суд усмотрел какую-то неправомочность или доказательная база оказалась слишком слабой, – де ла Гойа задрал нос еще выше.

Айдан криво ухмыльнулся.

– Это, дорогой капитан, так, словно вас, уж простите, сняли с насилуемой вами женщины, к тому же при свидетелях и с торчащих членом. А потом вам хватило бы всего лишь подтянуть штаны и сказать, что, мол, ничего не случилось.

– Параллель не слишком удачная, – скривился де ла Гойа, но выражение лица его коллеги свидетельствовало о совершенно обратном.

Capitán de Navío мрачно взглянул на компаньона, а тот лишь слегка пожал плечами, а потом впервые за встречу заговорил:

– Боюсь, капитан Самюэльс, что вы не отшутитесь от поединка. Хотя я вовсе не удивляюсь, что вам бы того хотелось.

Айдан тяжело вздохнул.

– Мы ведь, кроме прочего, еще и в состоянии войны. Находимся на космической станции, на которой действует тревога третьей степени. Закон не позволяет вести здесь поединки. Кроме того, а графенышу разница в происхождении не мешает?

– Губернатор Саратоги и вице-инквизитор выразили согласие на дуэль, – сказал с явным удовлетворением де ла Гойа. – У нас есть все необходимые документы, и если вы захотите их увидеть, я вышлю весь пакет на ваш личный компьютер.

– Нет нужды, – проворчал Самюэльс. Как видно, господа аристократы подумали обо всем. Остался у него всего один аргумент. – А господин Весано осознает, каков мой статус в настоящий момент?

– Не понимаю, – де ла Гойа покачал головой.

– Со времени, как его запаковали в тюрягу, немало случилось. Я тоже побывал за решеткой. Был отпущен, но я все еще пребываю в статусе невольника.

Они были готовы и к тому.

– Руиз Гвиллермо это понимает. Но кодекс чести не ограничивает невольников в военных правах относительно дуэлей. Другое дело, если бы у вас был статус невольника какой-то из шахт или если бы арестовали вас за преступление криминальное. Но вы всего-то допустили оскорбление действующего имперского чиновника, а относительно кодекса чести это вовсе не преступление, если при этом не было грабительского намерения.

Айдан тяжело вздохнул.

– Из всего этого следует, что я никоим образом не избегну этого кретинского поединка? Эх, знал бы – хотя бы отжал бумажник у того губернатора на Минерве...

– Боюсь, что вы этого не избегните, – улыбнулся де Гернант. – Граф Весано очень решителен.

– Нужно все это мне как вторая дыра в жопе, – проворчал Самюэльс. – Но если уж господин граф так этого жаждет... так тому и быть.

Офицеры кивнули.

– В таком случае нам предстоит договориться о подробностях поединка. Напоминаю, что вам, как вызванному, принадлежит право выбора оружия, хотя противоположная сторона может вести об этом переговоры. Господин Весано предлагает шпаги коррино. Конечно же, наш друг отдает себе отчет, что вы можете не располагать настолько ценным оружием, а потому гарантирует предоставить вам совершенный, проверенный экземпляр в день проведения поединка.

– Мне нужно подумать, – ответил Айдан. – Насколько я ориентируюсь в кодексе, такие дела должны бы оговариваться на встрече секундантов.

– Конечно. Но вы можете выдвинуть предложение и сейчас. – Де ла Гойа насмешливо улыбнулся. – Допускаю, что шпаги коррино не слишком-то вам соответствуют, поскольку это оружие исключительно редко используют в офицерском корпусе, и она, собственно, зарезервирована за...

– Зарезервирована за благородными и богатыми, – перебил его Айдан. – Знаю, знаю. Первый встречный хам не прикасается к драгоценной рукояти, обернутой шкурой ящерицы Lacertae corrinae. Вы можете опустить шуточки и сарказм, которые должны были бы спровоцировать меня к выбору этого оружия. Я же сказал, что подумаю – и именно так я и собираюсь поступить.

Де ла Гойа скривился так, словно до него долетел некий дурной запах. Зато де Гернант, казалось, смотрел на Самюэльса со все большей симпатией.

– Можем ли мы узнать, кого вы выберите, чтобы они вас представляли? – спросил.

– Поручик Шадер и подпоручик Мартинез.

Де Гернант нахмурился.

– Они оба – из вашего экипажа, если я не ошибаюсь?

– Верно.

– Я напоминаю вам, что в случае поединка командира корабля хотя бы один из секундантов должен быть тоже офицером, командующим кораблем, или офицером равным ему по званию или более высокого статуса. Лучше будет, если оба секунданта выполняют те условия. Вы об этом не знали?

– Совсем забыл, – проворчал Айдан. – Слишком долго я не ходил на дуэли. Кроме того, никогда не обращал внимания на такие мелочи. Что ж, если так, то вторым своим представителем я назначаю капитана Аманду Эстеру Бергер, командира эсминца "Грис".

Де ла Гойа только теперь показал, что такое презрение аристократа.

– Женщину? – процедил. Айдан даже не допускал, что можно так высоко задирать нос и одновременно видеть что-то кроме потолка.

– Женщину, – подтвердил он спокойно. – Вы имеете что-то против? Какая-то детская психотравма?

Видел, что де Гернант снова с трудом сдерживает смех, де ла Гойа же побледнел от злости, но так и не опустил задранный нос.

– Женщины должны сидеть дома, – аристократ презрительно цедил слова. – А эта к тому же, даже не женщина, которую можно назвать таковой в полной мере...

Замолчал при виде ярости на лице Айдана. Капитан подошел к офицеру на полшага и посмотрел ему прямо в лицо, что было вовсе нетрудно: даже задирая голову, тот был несколько ниже Айдана.

– Ты хочешь получить в морду тут и сейчас, без лишних церемоний и секундантов? – прошипел. – Скажи еще слово о капитане Бергере – и окажешься в лазарете. Возможно, тебя хватит на совершенные имплантаты зубов, но это будут лишь импланты!

Он вздрогнул, когда на его плечо опустилась рука второго секунданта.

– Успокойтесь, господин Самюэльс, – сказал успокаивающе де Гернант. – Мой знатный товарищ наверняка не хотел сказать ничего дурного.

Айдан взял себя в руки, отступил, но продолжал смотреть на де ла Гойю сурово.

– Знаешь, господин капитан де навио, – он специально произнес – даже почти выплюнул звание, и совершенно без акцента, – за что меня арестовали в свое время? Отчего я побил самого губернатора космической станции Минерва? Он в моем присутствии позволил себе дурно отозваться о капитане Бергер. Очень прошу помнить об этом на будущее.

– Вы мне угрожаете? – де ла Гойа уже пришел в себя.

– А по вашему это прозвучало как непринужденная шутка? – ответил вопросом на вопрос Айдан.

– Боюсь, что в таком случае... – начал аристократ, но его товарищ прервал его.

– Педро! – произнес предупреждающе. – Господин Самюэльс имеет право на собственное мнение относительно капитана Аманды Бергер, более того, поскольку она его подруга, то он имеет право и защищать ее честь любым доступным ему способом.

Он взглянул на Айдана, прищурившись правым глазом, что Самюэльс счел просьбой о молчании. Оттого не произнес и слова.

– Вы оба погорячились, – продолжил де Гернант. – Ты, де ла Гойа, не должен подобным образом отзываться об этой женщине, а господин капитан не должен бы реагировать с такой остротой. Конечно же, если вы хотите, можете провести дуэль, хотя я не уверен, что губернатор и вице-инквизитор дадут согласие на вторую схватку на протяжении столь короткого времени.

Де ла Гойа глубоко вздохнул, потом выпустил воздух.

– Хорошо, – сказал он приглушенным голосом. – Отложим это дело. Но, Бог мне свидетель, капитан Самуюльс, для вас будет лучше, если вы не захотите переходить мне дорогу. Заявляю я это торжественно и при свидетелях.

– Благодарю за это ценное заявление, – Айдан насмешливо поклонился. – Я не сумею ответить настолько же цветисто, оттого пусть вам окажется достаточным мое искреннее "взаимно". А теперь – извините, господа, я должен провести встречу с моими секундантами.

Офицеры без слов кивнули, после чего направились к двери.

– Минутку, – остановил их капитан. Когда же они развернулись, заявил. – Хорошо, я соглашаюсь на условия Весана. Шпаги коррино. Мое условие лишь одно: схватка произойдет в состоянии невесомости.

– Мы передадим предложение графу, – сказал де Гернант.

ИНГЛОТ Яцек. "Содомион" ("Sodomion ")

Яцек Инглот – автор, известный своим сарказмом и ироничным отношением к коллегам и действительности. Родился в 1962 году, закончил филологический факультет Вроцлавского Университета, после обучения некоторое время работал преподавателем Классического Лицея № 1 во Вроцлаве. Дебютировал он рассказом "Dira necessitas", опубликованном в фэнзине "Feniks" в 1986 году. Первую книгу – роман "Инквизитор" – в 1996 году. Дважды – с первыми двумя романами – был номинирован на премию им. Я.Зайделя. В последние годы – опубликовал еще и несколько саркастических и сатирических рассказов, посвященных польскому фэндому.

Общая ироничность совершенно естественным образом переносится им и в пространство фантастических рассказов.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

В научно и технологически развитом будущем мир будет иным, но человеческие желания, эмоции и желания – останутся неизменными.

Мир будущего прекрасен. Здесь никто не стареет (по крайней мере, никто об этом не говорит), всякий обладает полнотой сил (для чего и существуют разнообразные таблетки) и имеет почти неземную красоту (а скупость Матери-Природы исправит хирургический скальпель). Все в полном порядке, а человечество счастливо. Почти. Поскольку оказывается, что в реальности, которая позволяет человеку дотягиваться до звезд – буквально! – и не только открывать, но и создавать новые миры, а технологический, научный и цивилизационный прогресс возводить на уровни, о которых нынче даже не снится, люди утратили знание о том, что наиболее близко: о самих себе, собственных чувствах... и о сексуальности).

Можно ли полюбить машину? Каждый ли способен на любовь? А может в совершенном мире будущего это докучливое чувство уже не будет нам необходимо? Может достаточно будет одного физического контакта? Ведь нет ничего более приятного, чем секс, а человечество, освобожденное от религиозных и социальных ограничений сумеет, наконец-то, делать то, чего оно пожелает.

Яцек Инглот в необычных рассказах представляет интереснейшее видение эволюции человеческого отношения к жизни, любви и сексу. Ничего не очевидно. И ни в чем нельзя быть уверенным.

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Адриан Тужанский; отзыв находится по адресу: http://literatura.bestiariusz.pl/ksiazki/...).

В беллетристике читатель может отыскать самые разные картины будущего – от постапокалиптических пустынь, через межгалактические путешествия, до утопических и дистопических цивилизаций включительно. Причем эти примеры – первые попавшиеся. И все это можно найти в новой книге Яцека Инглота. "Содомион" соединяет в себе как картины упадка и гибели человечества, так и пики технологических и медицинских достижений: всесторонний достаток и длительность жизни.

"Содомион" – сборник из одиннадцати рассказов, затрагивающих тему сексуальности и любви в довольно необычных аспектах. Автора рассказов можно охарактеризовать как писателя всестороннего, которому неинтересно работать в едином выбранном для себя направлении. Это хорошо видно и в данном сборнике, где смешиваются жанры, где читателя ждут рассказы короткие и длинные, но – все разные.

Сюжет переносит читателя в самые различные места. Это и футуристическая псевдоутопия, где есть лишь две цели – выгода и трата той выгоды на всякого рода приятности и усовершенствования собственного тела. Один из рассказов сосредотачивается на замещении женщин синтетическими "андроидами", которых владелец может запрограммировать согласно собственным капризам. В другом случае Инглот представляет картинку колонизированных галактик, ученых, ищущих новое знание и одиночек, отправляющихся на безлюдные или дикие планеты. В следующем рассказе старый космический офицер желает отыскать чудесную женщину, которую он видел лишь раз, причем на стеклянном экране. Но все произведения соединяет несколько существенных элементов, рассказы же эти представляют собой ответы писателя на вопросы насчет того, куда может идти культура и развитие цивилизации и какие из ценностей останутся в футуристическом мире.

Герои Инглота — не картонки. Читатель чувствует, что все они – существа из крови и плоти, словно бы и по-настоящему существуют, а автор всего лишь перенес их в новую среду. И как ни посмотри, каждый из героев оказывается судьбою обижен, хотя слишком часто даже не дает себе в этом отчета – особенно те из них, что рождены после изменений, какие в будущем будут касаться приватной и общественной жизни. Герои проявляют характерные для себя черты поведения, придерживаются определенных правил, из-за чего кажутся читателю еще более правдивыми. При том – и это, думается, позитивная новость для Инглота – очень часто чтение рассказов оставляет чувство некоторого голода.

Авторский язык активно помогает читателю, рассказы читаются легко и приятно. Автор использует немало неологизмов, созданных на потребу книги, но поскольку они создают целостное пространство из рассказа в рассказ, это нисколько не мешает.

Важнейшая во всем сборнике остается тематика. Хотя каждое отдельное произведение относится к НФ, чуть ли не каждый отдельный рассказ представляет собой совершенно отдельную картинку – некоторые миры здесь испорчены, другие лишены ценностей, третьи сосредоточены на неосуществимых мечтах. Во всех рассказах главным остается любовный, чувственный сюжет – рождающегося чувства, видимости страсти, предательства или утраты второй половинки. Инглот в создаваемых мирах часто трактует любовь как болезнь, чем-то, что мешает функционировать обществам и развиваться им.

"Содомион" является своеобразной метафорой перехода из одной эпохи в другую. Герои, словно во времена падения социализма, бросаются из одной реальности в другую и вынуждены приспосабливаться к этим новым условиям, и в сборнике этот процесс адаптации предельно акцентирован. Нынче кажется порой, что люди живут в потребительском мире, но автор умело показывает, как может выглядеть цивилизация после полной победы консюмеризма.

ФРАГМЕНТЫ

"ГРОЗДЬ. КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ ЛЮБВИ"

Сама она попала в гроздь два года тому, приглашенная Павлом, который выцепил ее на кастинге сразу после того, как она покинула бидулий. Тогда она судорожно искала работу и жилье – как родяйка, то есть дитя из Рода, в течении месяца после выхода из-под опеки должна была начать платить такслайф. Люди, рожденные государством, обязаны были возвращать средства – от момента рождения стартовал кредит, который оплачивался ими после достижения совершеннолетия. Анна скривилась, вспомнив, что через три дня наступает срок выплаты очередной ренты. Пренебрегать этим не следовало, поскольку государство с должниками не панькалось. Она читала вчера ньюс о парне, который манкировал тем пять лет, поскольку удалось ему манипулировать системой, которая отвечала за фиксацию оплаты ренты, но теперь-то он явно об этом жалел. Суд признал мошенника персоной, угрожающей обществу и направил его в Эвтан. Как говаривал Павел, можно натягивать нос чему угодно, но только не выплатам.

"ЛЮБИ СВОЮ ЦЕЛИЮ"

– Худо, парень, – сказал он и отодвинул клавиатуру. – Это автоматическая блокада, что-то ты ей смастрячил.

Макс выкатил на него глазенки в невыносимом удивлении.

– Надеюсь, не ребенка, – выдавил из себя.

– Спокуха, модели с яичником – модель будущего, пусть бы и недалекого, полагаю, – техник открыл чемоданчик с инструментом и принялся что-то в нем искать. Вынул ультрасонографический сканер и приблизил к неподвижно лежащему женотону. Приставил считыватель к животу Целии и какое-то время ездил им вверх-вниз и в стороны. Потом прекратил и понимающе улыбнулся.

– Как я и думал, замыкание в модуле, управляющем сервомеханикой, всадили эту хрень под лобковую кость, в паре миллиметров от оболочки. Вы тыркаете эту кибербабу так сильно, что тот перегревается от трения, мать его так. Третий случай уже на этой неделе. Немного ласковей, они ведь не из броневой плиты.

"УМИРАЙ С НАМИ"

– А там что? – указал я на белые лакированные двери, наподобие тех, что встречаются в госпиталях и клиниках; вели они в часть здания, представлявшей собой короткое плечо "L".

– Там те, у кого лимит как раз подходит к концу.

Больше я ни о чем не спрашивал. Мы вернулись ко входу, минуя очередные залы и комнаты. Находился я в каком-то странном состоянии – не то в шоке, не то в блаженстве. Едва слышал, что Гжегож мне говорил.

– Нам удалось освободиться от страха. В нашей ситуации, страх или отвага – значения не имеют. Я бы сказал, что лишь согласившись с происходящим и с неминуемым концом, мы только и начинаем жить по-настоящему... Помнишь ли, что говорил один из персонажей твоей последней книги?

Я покачал головой – с тех времен я не помнил уже ничего. А вернее, помнить не хотел.

– Герой ее утверждал, что он усиленно ищет вкус жизни, так, как другие – любимейшие блюда, но не находит его. Может, как и мы, он должен встать перед лицом смерти. Поскольку только сейчас мы живем по-настоящему.

КАНЬТОХ Анна. "Миры Данте" ("Światy Dantego")

Об Анне Каньтох мне уже доводилось говорить в связи с ее трилогией "Предлунные" (той самой, за которую она получила одну из своих премий им. Я.Зайделя) и романом "Черное" (выдвинутым в свое время на премию им. Е.Жулавского).

Но известна Каньтох стала прежде всего благодаря своим рассказам (и именно за рассказы она получила еще несколько премий им. Я.Зайделя, включая и 2014 года) А еще в прошлом году в издательстве "Uroboros" вышел сборник ее рассказов – названный, кстати сказать, по еще одному рассказу-лауреату, с которым у русскоязычного читателя была возможность познакомиться (и который пока что остается единственным переведенным рассказом Каньтох).

В рассказах, как на мой вкус, Анна Каньтох остается по сегодняшний день исключительно сильна – а в сборник "Миры Данте" включены наиболее интересные ее работы последних лет.

В сборник вошли рассказы:

"Миры Данте" (премия им. Я.Зайделя 2008)

"Духи в машинах" (премия им. Я.Зайделя-2010)

"Кладбище чудовищ"

"Счастья и всего доброго"

"За семью ступенями"

"Окно Мышеграда" (номинация на премию им. Я.Зайделя-2013)

"Человек прерывистый" (премия им. Я.Зайделя-2013)

"Городок"

"Портрет семьи в зеркале"

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"Нереальные миры, персонажи с грани яви и сна, душные тайны...

Сборник рассказов Анны Каньтох – это странные, онирические тексты, полные недосказанностей. Для любителей всяческих дистопий, жутких историй ужасов и паранормальных явлений. Каждый рассказ с хирургической точностью открывает темные уголки сознания героев и ведет к неожиданному финалу. В этом мире правят мертвые, а живые становятся их целью. Ничто не является тем, чем кажется. Ты можешь проиграть в карты собственную жизнь или выкупить чужую. Раскрыть тайну, которая оказалась выписана на страницах торжественных семейных повествований. Или сделаться игрушкой в руках тех, кому ты веришь. Берегись, поскольку никогда не можешь знать, что таится за ближайшим углом".

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Анна Засадка; расположен: http://katedra.nast.pl/artykul/7143/Kanto...)

Смелый, интригующий, увлекательный, разнородный – вот черты новейшего сборника рассказов одной из лучших авторов польской фантастики. Я не выписываю ни одного журнала, не покупаю антологий (ну, разве что о котах), у меня нет читалки, а потому я рада, что издательство "Uroboros" решило издать том рассказов Анны Каньтох. Благодаря этому я смогла узнать новые грани творчества этой необычайно талантливой писательницы. Анна Каньтох уже показала, что не боится экспериментов – хоть сюжетных, хоть связанных с героями, хоть в том, что касается стиля. Этот сборник лишь подчеркивает мнение о ней, как о необычайной писательнице.

"Миры Данте" содержат в себе не только заглавный рассказ, но и восемь других текстов, каждый – отличающийся героями, темой, сюжетом и его развитием. Экспериментальность их более всего видна в "Человеке прерывистом" и в "Окне Мышеграда". Первый – интригующий, пробуждающий беспокойство рассказ, основывающийся на приеме временного несовпадения и с двузначным окончанием. В "Окне Мышеграда" тоже появляется тема времени и его течения. Несомненным плюсом его является чудесное видение старого Кракова, условно-ХІХ-вечного города, чья атмосфера набрасывает туманный флер на происходящее. У автора истинный дар передавать настроение ретро – что прекрасно удалось ей и в "Кладбище чудовищ". Для меня это один из лучших рассказов в этом сборнике, идеальное соединение беспокоящей истории некоего иллюзиониста, впутавшегося в семейную тайну, с умело дозированным напряжением – и сюжетом, который требует от читателя полной сосредоточенности. Но на первое место я все равно поставила "Миры Данте". Образ ада, который тут создает Каньтох, приводит к тому, что я чрезвычайно радуюсь, что в ад не верю (кроме того, что на земле). Почетное третье место занимает рассказ "Духи в машинах". Стилем своим и сюжетными поворотами оно несколько напоминает мне трилогию "Предлунные". Представленный тут мир, полный шаманов, чужих, воскресителей, духов, кормящихся кровью мертвых людей, спокойно можно было бы развертывать в отдельный роман.

Несмотря на разнородную тематику рассказов, хорошо видно, что то, в чем Анна Каньтох чувствует себя лучше всего – это специфическая смесь ужаса и тайны. Именно эти рассказы обладают куда более брутальным настроем чем многие другие рассказы автора, что мне приходилось читать. Каньтох показывает, что прекрасно справляется с любым стилем и что умеет приспосабливать его к повествованию. Также она мастерски держит напряжение, заставляет не расслаблять внимание. Этим она частенько и злит меня как читателя, поскольку оттягивает развязку, кормит меня мелкими подробностями, и когда уже кажется, что я раскусила загадку, то получаю элемент, который переворачивает мою концепцию с ног на голову. Хотя настроем таким обладают почти все рассказы, лучше всего подобная атмосфера реализуется в рассказах "Городок", "Семья в зеркале", "За семью ступенями" и "Счастья и всего хорошего". В "Городке" и "Счастья..." напряжение это и страх складываются в чудесную жуткую историю. Особенно в "Счастья и всего хорошего", где она соединяется с прекрасно поданной семейной историей. "За семью ступенями" показалось мне совершенным примером игры автора с читателем, что не позволяло мне отрываться от чтения. Но решение всей тайны тут разочаровывает, оно слишком простое для настолько сложной интриги. Слабейшее впечатление на меня произвел – страшно сказать! – рассказ из цикла о Доменике Жордане. Я люблю истории из "Игрушек дьявола" и "Дьявола на башне", часто к ним возвращаюсь. "Семью в зеркале" я с трудом дочитала до конца. Хотя текст и выдержан в настроениях первых сборников, это кажется мне слишком нарочитым, словно автор не слишком хотела возвращаться к этому герою. Причиной того может быть факт, что вся тайна в рассказе решается сама по себе, и Доменик – только "подталкивает" действие, сам не принимая в нем особенного участия. Но я была бы несправедлива, когда б не поблагодарила автора не только за сохранение стиля, но и за представление героя еще совершенно слабо разбирающимся в делах следственных и демонических (это его первое дело).

Настолько же широк спектр не только сюжетов, но и героев, которых использует автор. Дети, молодежь, зрелые люди, старики, женщины, мужчины – никакого значения: каждого Анна Каньтох сумеет верно представить, о многих из них можно было бы рассказывать и больше. Автор показывает, насколько хороша она как наблюдатель, и насколько хорошо умеет переливать эти наблюдения на бумагу, показывая людей в реальных ситуациях, даже если не описывает она окончательно реального мира. Тут прекрасно видно, что она старается проникнуть в человеческие мысли, добраться до источников их поведения, особенно до сложных и спорных, не боится проникать глубже, под кожу, в самые далекие и отвратительнейшие уголки человеческого мозга. Я люблю ее детских и подростковых героев. Мне кажется, что Каньтох одна из немногих писательниц, которые умеют хорошо изображать детскую психику. Дети тут не показываются как невинные, несознательные существа, которыми их продолжают считать в нашем обществе. Представляя портреты своих подростковых героев, Каньтох склоняется к тому, чтобы задумываться, как на самом деле думают дети и предпочитает воспринимать их как равных взрослым, поскольку они часто мудрее той незамутненной, первичной мудростью.

ФРАГМЕНТ

ПОРТРЕТ СЕМЬИ В ЗЕРКАЛЕ

Перемена погоды висела в воздухе с полудня, но только в сумерках они услышали первый гром, звучавший так, будто где-то в недрах гор пробудился и потягивался теперь каменный великан. Гроза, что все временила, теперь сразу, одним прыжком оказалась над замком и минутой позже яркие, ветвящиеся молнии уже раз за разом раздирали небо, подсвечивая голые вершины и оставляя под веками отпечаток синего пламени.

Дождя все не было, хотя уже поднялся ветер – первые, несмелые пока что дуновения, рушащие застоявшийся холод весеннего дня. Был июнь, в низинах давно уже стояло лето, но в горах теплых деньков еще придется ждать неделю-другую. И все же Лозанетта смело высунулась в окно. С первого этажа доносились обрывки спешно прошептанных молитв – наверняка слуги собрались у иконы Черной Беренгарии и просили святую о защите. На лице девушки расцвела улыбка.

– Не боишься грозы? – спросил светловолосый парень, подходя к окну. Чуть насмешливое, но вместе с тем чувственное выражение его лица явно говорило, что спрашивает он ради шутки, поскольку прекрасно знает ответ.

Девушка обернулась.

– Это прекрасно! – сказала с восторгом. – Как можно бояться чего-то настолько прекрасного?

Жоан поглядывал на сестру с интересом. Лозанетта похоже улыбалась прошлым летом, когда в театре стала свидетельницей искусственной грозы, творимой с помощью ударов в лист жести и сложной машинерии. Его несчастная сестра имела проблемы с тем, чтобы отличать реальность от фантазии, но именно за это он ее и любил.

Но, конечно, это вовсе не значило, что он намеревался отказаться от поддразнивания девушки.

– Из-за этого притягательного спектакля в горах каждый год гибнет пару десятков путников, ты об этом знала?

– Правда? – она широко распахнула голубые глаза.

– Правда, – передразнил он ее. Такое удалось ему проще простого, поскольку был он очень похож на сестру – такой же золотоволосый и прекрасный. Люди часто считали их близнецами, хотя ей исполнилось семнадцать, ему же было лишь пятнадцать.

Лозанетта опечалилась, прекрасные глаза ее затянуло слезами, и сердце Жоана тотчас размякло. Он обнял сестру, прижал ее сильно-сильно. Впрочем, в их-то ситуации говорить о смерти – наверняка неуместно.

Когда он успокаивающе поглаживал девушку, первые тяжелые капли ударили в скалы у подножья замка. Небо разодрала электрическая синева, и почти сразу же над головами прокатился гром: глубокий, рокочущий звук, похожий на звук расседающихся стен. Лозанетта стиснула руку на плече брата – как на худенькую мадемуазель, была она удивительно сильна – и он тоже посильнее прижал ее к себе. В комнату ворвался ветер, неся с собой холодные капли: снаружи дождь сделался падающей стеной воды. Жоан бережно отодвинул сестру и потянулся к окну, желая его прикрыть; у них и так хватало проблем и без воспаления легких. Но прежде чем сделал это, он взглянул вниз, на идущую перевалом дорогу, которая в одном месте раздваивалась – один отросток ее бежал к городку, находящемуся у подножия, второй же сворачивал к замку. С высоты, где они находились, парень прекрасно видел экипаж, едущий дорогой. Молния осветила укутанного в плащ возницу на козлах, подгоняющего пару гнедых коней.

– Кто это? – спросила Лозанетта, прижимаясь к спине брата. Жоан чувствовал на затылке ее теплое, нервное дыхание. – Думаешь...

Экипаж уже добрался до развилки, и юноша непроизвольно сжал кулаки. Перевал на миг погрузился во тьму, а когда небо разорвала очередная молния, оба увидели гнедых, сворачивающих к замку.

– Это он, – сказал юноша, поворачиваясь к сестре. – Наверняка. Кто другой ехал бы к нам в такую погоду?

От все еще отворенного окна веяло мокрым холодом, влага оседала на щеках девушки и скручивала кольцами светлые волосы.

– Он должен был приехать в среду...

– Сегодня среда, глупышка, – в голосе Жоана звучала ласковая снисходительность. Вечно парящая в облаках Лозанетта часто теряла чувство времени.

Девушка вздрогнула.

– Значит ли это...

– Что теперь все уже будет хорошо. Несомненно.

Она кивнула, но в глазах ее оставалось сомнение, которого она не сумела скрыть. Жоан хотел что-то ей сказать, но Лозанетта вдруг вскрикнула тонко и пронзительно.

Экипаж, как для такой погоды, гнал дорогой слишком быстро. Молнии выхватывали из тьмы испуганных коней и высокие скальные стены с одной стороны дороги. С другой зияла пропасть – не слишком, быть может, глубокая, но довольно опасная. Сквозь шум дождя и слабые теперь порыкивания грома прорывались удары копыт в камень, щелканье бича и вскрики паникующего возницы.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – девушка перекрестилась.

Гроза явственно теряла силу, дождь сходил на нет. Молнии били все реже, на долгие секунды погружая во мрак крутую горную дорогу. Кони продолжали нестись, слишком быстро приближаясь к повороту. Жоан сдержал дыхание, Лозанетта повторяла слова молитвы, хотя – парень мог бы поспорить – драматизм сцены доставлял ей определенную радость. Над перевалом снова установилась тьма. Брат и сестра ждали молнии, словно приговора. Секунда, две, три... Блеснуло, но слишком коротко и далеко, чтобы удалось увидеть что-то большее, чем просто темный абрис экипажа, балансирующего на краю пропасти. Девушка прикрыла глаза, юноша сжал ее ладонь. Смотрел, хотя видел лишь полосы дождя, что блестели серебром в слабом свете луны, которая как раз вынырнула на миг из-за туч. А потом вместо грома они услышали ржанье смертельно испуганных коней и глухой треск ломающегося дерева, сперва один, громкий, затем еще и еще, все тише, пока экипаж катился в пропасть, ударяясь о скалы.

Когда через десяток секунд небо осветила еще одна слабая молния, на дороге уже не было никого.

* * *

Гроза уже неопасно порыкивала по ту сторону гор, и только дождь продолжал сеять, да порывы ветра то и дело бросали в лица мужчинам капли воды. Первым шел слуга с фонарем, скорчившийся под обширным плащом, за ним виконт и два его сына. Все родились в здешних горах, знали их как свои пять пальцев – каждый кусок земли и каждую скалу. И хорошо помнили, насколько предательскими могут оказаться скользкие камни – оттого ходили осторожно, старательно выбирая места, куда ставить ногу. Поспешность была чужда их натуре. Человеку, который нынче покоился на дне пропасти, нисколько не помогли бы спасатели со сломанными ногами.

Им не пришлось искать места, где экипаж слетел с дороги. Один из коней все еще отчаянно ржал, а в ржанье том было столько боли, что Симон де Лимерак, суровый горец, непроизвольно вздрогнул. Потом вынул из-за пояса пистолет и подал его Григору.

– Добей животное и посмотри, можно ли кого-то вытащить.

Юноша кивнул. Андрэ прикрепил один кусок веревки к стволу растущей неподалеку горной сосны. Было это невысокое, скрученное от горных ветров дерево. Казалось рахитичным, но Григор знал, что ему можно доверять: чтобы выжить в таком месте, сосна должна была хорошенько вцепиться корнями в скальный склон.

Когда Андрэ глядел, как младший на несколько минут брат исчезает за краем пропасти, на лице его не отразилось ничего из тех чувств, что буйствовали в его душе. Это он должен сойти вниз, не Григор, но одновременно он знал, что решение отца правильное, поскольку более легкий и гибкий близнец обладал большими шансами безопасно добраться вниз. Выбор оставался очевидным и Андрэ не собирался в нем сомневаться – даже сейчас, когда шло о жизни и смерти в буквальном смысле. Не собирался – даже мысленно. Только глядел, надеясь, что Григор сумеет сделать все необходимое.

Тем временем младший брат с фонарем, зацепленным за запястье, и с пистолетом за поясом, спускался все ниже без особых проблем, поскольку на веревке на равных интервалах были размещены узлы со всаженными в них короткими палочками, так чтобы все вместе оно оказывалось примитивной веревочной лестницей. Лошадиное ржанье с каждым мигом ослабевало, а когда юноша встал обеими ногами на твердую землю, воцарилась тишина. Григор поднял фонарь, рассчитывая на то, что животинка наконец-то умерла, но нет – свет выхватил из темноты огромный моргающий глаз и покрытую пеной морду коня, который все пытался приподняться в последней отчаянной попытке. Юноша вынул пистолет, отвел курок и выстрелил. Грохот эхом отразился от скал, и конь сделался неподвижен. Недалеко лежал возница, дождь падал на широко открытые глаза, а кровь из треснувшего черепа смешивалась с водою и впитывалась в землю. Григор даже не стал проверять, жив ли человек – сразу было понятно, что в этом случае никакая помощь уже не пригодится.

Двадцать фунтов, – подумал он, поскольку именно такова была глубина пропасти в этом месте. Достаточно много, чтобы кто-то, от кого отвернулась удача, расшиб себе до смерти голову. И достаточно мало, чтобы кто-то из счастливчиков упал на дно живым, пусть и побитым.

Может, пассажир был фартовей возницы.

Григори поставил фонарь сбоку перевернутого экипажа, открыл дверки, которые сейчас открывались вверх, словно люк в подпол, и заглянул внутрь. Свет фонаря отразился от осколков разбитого стекла, свет же этот вырвал из темноты лицо подорожного. Мужчина был без сознания, темные волосы его слиплись от крови, левая рука – вывернута под неестественным углом, но он несомненно был жив. Юноша нахмурился. Не при виде поднимающейся в неровном дыхании груди раненого, но при виде второй фигуры, лежащей в тени. Он опустил лампу ниже, склонившись внутрь экипажа. Второй мужчина был идентично одет, с идентичными черными волосами, идентичным образом связанными на затылке. Григори почувствовал укол беспокойства. Что, черт побери, происходит?

– Кто-то выжил? – крикнул сверху Симон де Лимерак, но парень решил его проигнорировать. Попозже он объяснит, что не услышал вопроса из-за шума дождя.

Он заколебался, а потом вскочил в экипаж. Стекло захрустело под его ногами, фонарь качнулся в руках, бросая отблески света на стенки, оббитые мягким плюшем. Эти стены, похоже, спасли от смерти первого путника, а может и второго.

Григори склонился, схватил за плечо лежащего в тени человека и не слишком деликатно перевернул его на спину. Стук ливня в стенки экипажа заглушил проклятия, вырвавшееся изо рта юноши.

Оба странника были не только одинаково одеты. Их лица также походили друг на друга, словно две капли дождя.

ДУШИНЬСКИЙ Томаш. "Дорога к Нави" ("Droga do Nawi")

Томаш Душинский – молодой (в смысле вышедших книг) автор. По роду занятий он – журналист на радио; кроме того, он выступал сценаристом компьютерных игр, дебютировал в 2007 году сборником рассказов "Побочный продукт" – он автор и почти четырех десятков рассказов, выходивших до того в журналах и сборниках. В последние годы он выступает собирателем местного фольклора – и "Дорога к Нави" в определенной степени определенный ответ на эти поиски.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Поляк – Алек Бельский, ветеран Афганистана. Росияне – Михаил Асеневич, московский милиционер, и Ксения Морозова, (не)обычная девушка. Судьбы этой троицы, совершенно, казалось бы, друг с другом не связанной, соединяются в деле, связанном с таинственным миром, о существовании которого люди даже не догадываются. Ксения, Михаил и Алек стают игрушками в руках богов, которые веками планируют свои интриги, что должны привести к изменению баланса сил в существующем мире. Удастся ли Перуну завладеть миром богов и людей? На чьей стороне окажется Свентовид? А может, все они встретятся в Нави, подземном царстве Велеса?

Немного юмора, много сильного и быстрого действия, яркие герои, современные реалии, образ России и первая такая картина славянской фэнтези, размещенная в ХХІ веке.

Если боги составили план, то нет выхода и ты должен танцевать, как сыграют... а может сумеешь сделать все по-своему?

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(автор: Адриан Тужанский; текст расположен по адресу: http://literatura.bestiariusz.pl/ksiazki/...)

О богах есть некоторое количество книг, но самая известная, пожалуй, это "Американские Боги" Нила Геймана. Увы, на рынке долгое время отсутствовал польский литератор, который бы взялся за славянскую мифологию и превратил ее в по настоящему удачный роман. Вышел цикл "Обманщик" Якуба Чвека и гексалогия о Доре Волк Анеты Ядовской, но славянщины в том – если говорить о пантеоне – почти не было. И только недавно в книжных магазинах появилась книга, которую можно представлять как "польский ответ на "Американских богов".

"Дорога к Нави" – не первая книга Томаша Душиньского, но первая, что сосредотачивает внимание на верованиях и магии наших предков. Сам писатель – радиожурналист, сценарист компьютерных игр, пописывает молодежную прозу, а дебютировал он в "Фабрике Слов" "Побочным продуктом". Занимался также сбором легенд и сказаний, связанных с его родным регионом, что не могло не наложить отпечаток на сегодняшнее его творчество. В романе "Дорога к Нави" персонажи и сверхъестественные явления не представлены исключительно в мистической форме. Они реальны, в плоти и крови, они явны и близки.

Сюжет романа сосредотачивается вокруг нескольких персонажей, но читатель вовсе не утратит из-за этого целостность истории. Читатель узнает по отдельности судьбы главных героев – Алека, Михаила и Ксении. Первый – бывший солдат, ветеран миссии в Афганистане, сражающийся с демонами прошлого – в результате независящих от него обстоятельств попадает в Россию, где судьба – а скорее вмешательство высших сущностей – приводит к тому, что вся троица оказывается перед необходимостью действовать вместе, судьбы их переплетаются. Боги контролируют многие из поступков героев. А если уж речь о богах, то они не раз и не два сопутствуют главным героям, а если и вступают с ними в спор, то не затем, чтобы объяснить проблемы, с которыми герои сталкиваются, но и чтобы подружиться с ними, поддержать их и одарить силой. Может сюжет, описанный таким образом, кажется простым, но на самом деле он украшен сплетением заговоров, авантюрных приключений и ведет в один из таинственнейших районов мифологии.

Автор не прибегает к сложным описаниям. Он умеет в паре коротких фраз, использовав порой красочную метафору, ярко и убедительно изображать как реальность, так и паранормальную выдумку. Заботится о том, чтобы в рассказе от первого лица плавно переходить из одного мира в другой, чтобы создать ощущение динамического, гармоничного сочувствия читателя. Душинский не пытается через силу блистать сложностью языка или потрясать нас профессиональными знаниями, язык его романа конкретен и содержателен, а стиль точен. Выписывая героев, он сосредоточился на элементах, создающих их характеры – они должны казаться неповторимыми и давать читателю возможность выбора отождествления с кем-то из них. И это удалось. Яркими оказались не только герои главные, остальные персонажи тоже описаны очень четко. А поскольку в литературе редко сталкиваешься со славянским пантеоном, о нем нечасто читают и пишут, потому введение богов оказывается чрезвычайно представительным. Читатель после нескольких встреч с ними знает, кто из них хорош, кто что-то крутит, а с кем можно и в разведку идти.

Мир романа – это наша реальность с добавлением мистического. Душинский четко и с заботой о подробностях показывает общество таким, каким оно есть – разделенным, не черным и не белым, а наполненным оттенками серого. С помощью пера он придает всем пространствам соответствующее настроение – тяжесть и суровость большого города, чары тайны мистической страны. Автор, и это можно воспринять как поклон в сторону читателя, делить действие на главки не слишком длинные, и хотя от книги непросто оторваться, подразделы позволяют читателям передохнуть, без того, чтобы прерывать на середине важные происшествия.

Что можно сказать? Наконец-то сильная, суровая городская фэнтези родного литератора с использованием мотивов славянской мифологии и щепотью других верований (хотя бы и нордически-германских). Редко можно встретиться в литературе с Лелем и Полелем, а ведь это совершенно характерные фигуры пантеону славян. Впрочем, не окажись здесь такие боги, как Перун или Велес, читатель тоже немало бы потерял. А так читатель получает хорошо сконструированный роман, могущий прозвучать как "польский ответ на "Американских богов". Наконец-то мы дождались собственных.

ФРАГМЕНТ

1. Перекрестки

Не пожелаю такого никому. Переживать собственную смерть наново, каждую ночь, всякий раз, когда закрываешь глаза. Нет ничего приятного видеть, как тебя рвут на куски, а ты лежишь в крови, пытаясь уговорить себя, что ничего не случилось. Что ты просто случайно упал. Твое абсурдное желание, кажется, обладает силой, тем более, что боли ты не ощущаешь. Но она придет, как давний знакомый. Как тот, за кем ты никогда не скучал. И тогда каска ударит в камни, а голова бессильно откинется назад, и ты вдруг поймешь, что тело твое состоит из миллиардов нейронов, трансляторов боли, и те станут молить о миге передышки. И ничего ты уже с этим не поделаешь. Втянешь горячий воздух и станешь ждать вертушку.

Да, парни вызовут поддержку, но придется прикидывать вероятность засады. Теперь каждый миг станет тянуться в бесконечность. Хуже: каждая из тех секунд станет дробиться на сотые части, на тысячные, разбиваться на частицы и атомы. А ты потонешь в подсчете их, станешь проскальзывать между одной и другой, отскакивать от них, словно резиновый мячик. Пока не поймешь, что время управляется своими законами.

В такие мгновения все обретает неестественные тона, оттенки до боли резкие, чтобы потом затянуться внезапно туманом. Ты видишь коллег вблизи, и это единственное утешение. Молишься, чтобы это закончилось, чтобы никто уже не получил пулю. Одного – достаточно. Парни занимают оборону, а тебя оттаскивают в безопасное место. Перестрелка продолжается в полную силу.

– Алек, летят. Алек, держись.

Укол, доза морфина. Зараза, ты подсознательно чувствовал, что этот момент наступит. Ведь это только обезболивающее, но для тебя оно как смертельный приговор. Когда давали его другим, ты тоже не смотрел равнодушно. Казалось тебе, что им уже конец. Морфин ты принимал за окончательность. Зачем они его тебе дали?

Морфин дают умирающим. Но я ведь еще не умираю, верно? Мне кажется, что могу встать и идти, вот только отдохну минутку и сразу возьму себя в руки. Ведь я не жалуюсь на боль, я просто в шоке.

Кто-то тянет меня за ноги, за окровавленные обрубки. Кажется, я на миг заснул. Уже темно?

Не слышу выстрелов, осматриваюсь, сажусь. Я в одиночестве на узкой дороге. Нет. Не в одиночестве. Две тени рвут разодранные клочья штанин. Кровь темными пятнами впитывается в проклятую землю.

Я ищу оружие. Нету. Забрали его, но оставили меня?

Это волки. Фосфоресцирующие глаза, блестят в лунном свете клыки. Я пытаюсь кричать. Не могу, голос вязнет в горле. Пинаюсь, луплю рычащих тварей кулаками. Они загоняют клыки все глубже, все сильнее стискивают челюсти. Крушат кости, словно в тисках. Я понимаю, что это не волки, это отвратительные, уродливые твари, покрытые матовой шерстью.

Снова просыпаюсь. Надеюсь, что на этот раз – это реальность, а не очередной сон. Но такой ли реальности я хотел?

Trauma room. Врач светит в глаза фонариком. Что-то говорит, чего я не слышу или не понимаю. Качает головой, смотрит на меня и внезапно идет прочь.

Он тоже меня оставляет?

Сижу, боюсь посмотреть вниз, на обрубки, на остатки конечностей.

В конце мне удается себя превозмочь. Штаны окровавлены и разорваны, но бледные ноги, что торчат их клочьев штанин, кажутся целыми. Целые, без наименьшего следа ранения, даже не поцарапанные.

Хочу что-то сказать, спросить о чем-то, но не у кого. Я один.

*

Эта картинка возвращается. Отчетливая, с запахом, цветом, болью. Уже в Польше я рассказал о ней доктору. Нормальному мужику за сорок, который занимался такими как я. Парнями с посттравматическим синдромом. Он предложил тур отдыха, уговаривал на беседы в кругу родных и близких. Я сказал ему, что тур пусть засунет себе в жопу. Не признался, что у меня нет ни родных, ни близких. Хотя это-то он наверняка знал.

Однако терапия подействовала. Я перестал рассказывать о своих снах.

Хуже всего, что из всего гребаного срока там я помню едва несколько дней. Может, несколько проблесков, в которых появляются лица, какая-то вылазка, патруль. Но все остальное...

Остались лишь сны. Но касались ли они меня? Были воспоминанием того, что случилось на самом деле? Разхреначеное сознание работает на грани безумия. У меня ведь ноги целы. Часто, когда я просыпаюсь ночью, в пропотевшей постели, откидываю одеяло и смотрю. Смотрю на худые, жилистые ноги. В свете луны кажутся они конечностями трупа, но они – мои. А я ведь живу. Тогда чей это сон?

Я звонил парням, хватался за тех, о ком знал, что они были со мной там. Ни один не захотел говорить. Один обругал меня ифритом. Прижатый к стенке, признался, что так меня называли местные. Сам он не хотел иметь со мной никаких дел. Боялся. Тогда я понял, что звук отключенного телефона может быть хуже выстрела из автомата.

Дни похожи друг на друга. Когда ты в яме, то ищешь возможности вылезть, взобраться на один уровень выше, только бы не смотреть в зеркало и не видеть собственного бессилия. Это ужасно сложно. Встань, солдат, соберись, выполни задание и вернись на заслуженный отдых. На вечный отдых.

Конец казался близок. Сам ты находишься едва-едва в шаге от вечности. В шаге от забытья. И тогда случается, что кто-то протягивает тебе руку помощи. Учитель.

* * *

Заправочная станция при съезде с А4, сразу за Вроцлавом в направлении к Катовице. Неработающая касса, две пробитые шины в авто марки "Рено-Клио". Испорченный семейный пикник, очередь к прилавку и туча, которую не анонсировали никакие прогнозы погоды. Небо над Польшей в тот день должно было оставаться ясным и прозрачным, без малейшего следа туч. Здесь дождь возник из вихря, который в несколько минут прокатился над лесом, ударил гекталитрами воды и исчез так же быстро, как появился над окрестностями.

Марек Батлер знал, что попал в нужное место в нужное время. Вышел из машины, внезапно переставшей слушаться. Несколько других машин стояло возле колонок с топливом или на паркинге. Мужчина внимательно осмотрел владельцев четырех авто. Семья с двумя детьми, водитель TIR’а в бейсболке, глядящий в небо, словно намереваясь отыскать там ответ на все беспокоившие его вопросы. Торговец в фирменном авто, оклеенном цветной рекламой мороженного, и работник заправки, что не мог совладать с сопротивляющимся шлангом. Еще минуту назад все искали укрытия в доме, а теперь неуверенно выходили, словно ожидая очередного доказательства непредсказуемости погоды. На первый взгляд ни один из людей не пробуждал подозрений, Батлер искал вовсе не их.

Марек успокоил дыхание. Вошел в магазинчик, словно с самого начала намеревался всего лишь сделать покупки и уехать. У кассы – очередь. Шестеро, в том числе один ребенок, сжимающий, словно бесценное сокровище, пачку чипсов. Мужчина окинул клиентов быстрым взглядом. Супружеская пара в конце очереди. Жене явно не терпится, муж, которого можно было описать двумя словами: полный тюфяк. Очки, яркая футболка с идиотской надписью. Батлер готов был поспорить на пачку тех проклятых чипсов, что он – бухгалтер. Вырвался со своей женушкой на уикэндовую поездку за город. Их он вычеркнул сразу. Как и чиксу, что обжималась с татуированным чуваком, одетым в белые "адидасы" и растянутые спортивки.

Батлер медленно приблизился к холодильнику с напитками. Коротким рывком открыл дверку и вытянул чай со льдом. У него пересохло в горле. Охотно открыл бы бутылку и высосал бы напиток, могущий погасить огонь, горевший в его внутренностях. Но сдержался. Пошел к кассе

Мужик стоял в очереди почти первым. Неподвижный, как скала. Ждал, когда механики управятся с аварией. Не казался раздраженным или нетерпеливым. Словно знал, что вот-вот все вернется к норме.

– Нет электричества, – девушка, ведущая бой с неисправным оборудованием, немилосердно потела. – Должно быть, все из-за дождя...

Касса буркнула, выплюнула счет с радостным поскрипыванием. Среди клиентов раздался вздох облегчения.

– Прошу прощения, пан Сташек, что вам пришлось ждать. Что-то еще?

Батлер едва сдержал проклятие, рвавшееся наружу. Поставил напиток на полку и выглянул в окно. Интуиция его подвела. Это не мог быть мужик. Он кого-то пропустил. Неужели кто-то успел отъехать?

Он быстро вышел наружу и осмотрел паркинг. Не было грузовичка с рекламой мороженного. Не может быть, чтобы...

Писк покрышек был оглушителен. Батлер, как и все на заправке, глянул вправо. Раньше он этого не заметил, но паркинг тянулся и за здание. Должно быть, там находились туалеты. Красный "мустанг". Авто прыгнуло вперед. Водитель вел рискованно, молниеносно погнал в сторону выезда. Марек голову бы отдал на заклание, что продолжает слышать смех и быстрый риф гитары из динамиков.

На этот раз он выругался особенно грязно. Но внимание на него никто не обратил. Он же помчался в сторону своей машины. Вскочил внутрь, завел мотор. Машина завелась без проблем. Он сдал назад, потом ударил по газам. Не мог их потерять. Водитель, коротко стриженный блондин в черных очках, похожий в них на панду. И она, женщина на пассажирском сидении. Иссиня-черные волосы, длинные, спутанные, словно она все время была на безумной скорости. Батлер выжег это лицо в памяти и знал, что никогда уже его не позабудет.

*

Съезд влево, дом с паркингом. Как в его сне. Батлер автоматически свернул в сторону мотеля и остановился. Был он где-то за Катовице.

Нанял комнату на втором этаже, поскольку пришлось прервать погоню. Красный "мустанг" он потерял из виду очень быстро. Но чувствовал, что блондин с девушкой не уехали далеко. Батлер вооружился терпением, как привык поступать всегда: словно натягивая защитный доспех. Знал, что сон принесет новые указания, а сам он раньше или позже выйдет на след.

Он открыл дверь и вошел в комнату. Маленькая, бедно обставленная, с единственным окном, душевой и телевизором. Багажа у Батлера не было. Он рухнул на постель и прикрыл глаза. Закружилось в голове. Прижал кончиками пальцев висок, но кружение сделалось еще невыносимей, а к нему добавился звон в ушах.

Он резко поднялся, сбросил плащ. Кинул его на стул, особо не заботясь о том, помнется ли материя. Еще раз осмотрелся по комнате и потер слезящиеся глаза. Он устал, охотно бы провалился в сон. Но нужно было сходить в душ. Он был в дороге уже пару дней. Что происходило до того? Неважно. Важно всегда лишь здесь и сейчас.

Он тихо засмеялся и с недоверием покачал головой. Еще ни разу видение не было настолько четким, настолько длительным. Более того, теперь оно еще и воплотилось. Те двое, мужчина и женщина.

Батлер поправил плащ, успевший соскользнуть со стула. Поколебался, минуту-другую прислушиваясь. Кроме ударов капель дождя по крыше мотеля и звуков проезжающих мимо машин не слышалось ничего. Он снял рубаху и штаны и направился в душ.

* * *

– Миша, ты сегодня снова на службу? Все не дают покоя... Надо бы тебе отдохнуть, выглядишь как...

– Нормально, бабуль. Вы лучше поосторожней. Тут крутится неподалеку несколько таких...

– А когда не крутились? – старушка махнула рукой. – Мне они ничего не сделают, хорошо меня знают, а я знаю их...

Михаил Асеневич глянул на столик, заваленный книгами. Порой он останавливался и покупал какую-нибудь у старушки, когда возвращался домой после службы. Но сейчас останавливаться не хотел. Чувствовал странное нетерпение и беспокойство. Словно позабыл о чем-то, что-то упустил. Направился к эскалатору метро. Уже больше двадцати двух, людей меньше. Непросто привыкнуть, зная московское метро днем, что тут может быть настолько пустынно. Миллионы людей ежедневно проходили мраморными внутренностями: спешащие на работу, туристы, провинциалы с огромными чемоданами или тачками, на которых – головой бы поспорил – лежит весь их скарб.

Эскалатор двигался медленно, что еще сильнее раздражало Мишу. Беспокойство росло совершенно непонятным образом. Начала чесаться кожа, чувство было очень неприятным. Он подумал, не вызвано ли раздражение тем новым жидким мылом, которое он недавно купил.

Навстречу по эскалатору ехало несколько подростков. Смеялись. Один со скейтом. Он только понадеялся, что мальчишкам не придет в голову ездить перроном. Молодым нынче в голову то и дело приходят странные вещи. Миша смерил их взглядом, когда проезжал мимо. Мальчишка тоже глядел на него. Взгляд неподвижный, холодный, да еще эта издевательская ухмылочка. Асеневич лишь покачал головой. К счастью, уже возвращался со службы. Мог не реагировать.

Острая боль внутри глазницы, совершенно неожиданная. Миша согнулся. Дотронулся до века, нажал. Сердце заколотилось, закололо. Он чувствовал себя дурно, очень дурно. Удар? Инсульт? Так внезапно? Ему же только тридцать. Боже...

Он с трудом удержал равновесие, когда ступени закончились. Покачиваясь, приблизился к стене, уперся в нее. Мимо прошли мужчина и женщина, молча, хоть он и почувствовал, что они на него смотрят. Наверняка подумали, что – пьяный. А кто в этой проклятой стране не пьяный?

Он провел ладонью по прохладному мрамору, уперся лбом. Холод его успокоил, сердце потихоньку возвращалось к нормальному ритму. Но все же что-то было не так. С ним или...

Асеневич и сам не понимал импульса, который заставил его вернуться на эскалатор. Это оказалось сильнее его, какой-то внутренний приказ подтолкнул его вперед, следом за мальчишкой.

Выйдя на поверхность, Миша осмотрелся на улице. Молодежь свернула за угол, около будки с шаурмой. Асеневич пошел туда же. С каждым шагом шагал все медленнее. Первый порыв теперь казался ему чистым безумием. Зачем следить за мальчиком? Потому что заболела голова? Потому что закололо под ребрами? Это только усталость... Напряжение на работе. Но сейчас он вел себя, словно рецидивист, которых он часто сажал в "обезьянник". Шел за сопляком, словно готовясь причинить ему вред.

Те направлялись в сторону метро Сокольники. Миша в любом случае шел в ту сторону. Собирался уже вернуться домой, лечь спать, сделать чай покрепче. Может, даже что-нибудь съесть? В последнее время питался он очень так себе. И это вполне могло оказаться причиной дурного самочувствия.

Станция располагалась неглубоко. Миша прошел через турникет, а потом направился на перрон. Мальчишки успели скрыться с глаз. Он совершенно потерял к ним интерес.

Поезд со скрежетом выехал из туннеля и остановился. Асеневич вошел в вагон, садиться не стал, хотя большая часть мест была свободной. Стоял, задумавшись, в дверях.

После службы в голове крутятся самые разные мысли. А иногда так хочется, чтобы оставалась там лишь пустота. Мозг слишком перегружен, чтобы еще и решать какие-то дела. Знакомые часто говорили Асеневичу, что он принимает все слишком близко к сердцу – надо бы и расслабляться... А порой и прикрывать глаза.

На такой работе трудно не скурвиться, хотя... Можно пытаться. Но тогда мало шансов получить звание, не говоря о премиях или повышении. Но Миша один из немногих придерживался своих правил. И все еще надеялся, что они у него есть.

– Вы выходите?

Он очнулся, даже вызвал на губы извиняющуюся улыбку. Отрицательно качнул головой и шагнул в сторону, уступая место.

Женщина тоже улыбнулась, хотя еще секунду назад теряла терпение. Были у нее красивые глаза, отражавшие, казалось, израненную чем-то душу.

Такие улыбки в Москве были нечастыми. Миша знал, что будь на нем мундир, не получил бы он этого теплого человеческого чувства. Милиции никто не верил, никто не доверял людям в форме. Чему тут удивляться: раньше деньги сшибали бандиты, а теперь...

Он глянул в сторону, почувствовав на себе взгляд. Снова этот укол в сердце и в глаз. Но теперь – куда слабее, на границе ощущений.

Парень. Стоял и улыбался.

Потом усмешка паренька погасла, словно его что-то обеспокоило. В его сторону шли пара коллег, словно желая отрезать его от Асеневича.

Миша оглянулся. Двое других подростков стояло сзади. Напряженные, внимательно смотрели на него, чего-то, казалось, ожидая.

Атмосфера сгустилась. Миша знал, что сейчас что-то случится. Был он в гражданском, оружия не носил. Впрочем, в стычке с детьми и не подумал бы его применять.

Подождал, пока остановится вагон, и вышел.

Быстрым шагом направился в сторону перехода. Не оглядывался. Хотел просто-напросто побыстрее закончить этот день. Добраться домой, лечь спать, пусть бы даже без ужина, без чая, обычных его вечерних ритуалов.

Услышал их позади. Были в теннисках, один неосторожно, с писком, скользнул подошвой по кафелю. Но Миша почувствовал их присутствие раньше. Словно были у него глаза на затылке или радар, показывающий расположение всех вокруг.

Они держали дистанцию. Наблюдали.

Асеневич внезапно остановился. Развернулся.

– Что... – слова замерли у него на губах. Ни души. Никого в коридоре. Но он бы мог поклясться...

Заколебался. Вздрогнул, прошитый ледяным дыханием ветра. Все еще не покидало его чувство, успевшее прийти раньше. Словно они стояли здесь же, рядом, всматриваясь в его мертвенно-бледное лицо.

Должно быть он сошел с ума – а как иначе такое объяснить?

Уже собирался развернуться и направиться к выходу, когда показалось, будто он почувствовал чье-то дыхание. С чесночным запахом, несвежее, какое могло быть у подростка, который несколько дней не чистил зубов. Эта тошнотворная вонь прошлась мимо, обойдя его широким полукругом, с одной, похоже, целью: отрезать ему путь к бегству.

– Отойдите... – тихо прошептал Асеневич. – Оставлю вас в покое, если оставите меня. Я уже не на службе.

Это последнее он произнес лишь затем, чтобы дать им понять, с кем связались. Если он обезумел, то значения это не имело.

Хотел развернуться и пойти своей дорогой, но вдруг некто – или нечто – ухватило его за плечо, а потом в живот его ударил твердый предмет.

– Мама... – простонал Миша, падая на колени. С трудом вдохнул. Сблевал бы, но ел он нынче немного. Выплюнул горькую слюну, пытаясь сконцентрироваться.

Не видел никого. В коридоре он был совершенно один. Только лампочки на потолке подрагивали, пригасая, словно при пониженном напряжении.

Может он ударился о столбик... когда разворачивался. Сознание его пыталось отыскать рациональное объяснения происходящему. Страх хватал за горло.

Что-то мелькнуло на краю поля зрения. Асеневич пригнулся. Воздух огладил ему волосы. Снова писк подошв по кафелю, а потом глухой стон упавшего человека.

Миша сосредоточился, встал и бросился наутек. Несся большими прыжками. До выхода было метров пятьдесят.

Слишком поздно заметил еще одну тень, под самыми ногами. Подбила его, подсекла под колени. Асеневич взлетел в воздух, а потом с размаху грянулся о кафель. Вытянув руку, прикрыл голову, но запястье и плечо прошила острая боль.

Лежа на боку, сражаясь с охватившим его ужасом. Перевернулся на спину. Тени сделались отчетливы. Были очень близко, две – присев у его ног, одна склонившаяся над головою, остальные сбоку.

– Он нас видит, – запищал тот, который над ним склонился. – Он видит нас.

– Невозможно, – сидящий на корточках встал, приблизился к Мише и взмахнул у того перед глазами.

Миша отреагировал молниеносно. Схватил паренька за руку и вывернул ему пальцы так сильно, что тот заорал. Потом Асеневич пнул его в живот и оттолкнула на второго. Все произошло очень быстро, он даже не подозревал, что способен на такую реакцию. Вскочил на ноги и вновь кинулся наутек.

Крики удивления эхом отражались от стен в узком коридоре. Топот ног взлетал высоким крещендо.

– Он не должен сбежать!

Асеневич несся изо всех сил. Поднял голову. В коридоре вдруг появился дым, клубился, словно грозовые облака. Неужели что-то горит? Должна включиться тревога!

– Года, помоги!

Голос за спиной Миши прозвучал, словно удар молнии. Асеневич почувствовал, как помимо воли взлетает над полом. Тучи заклубились, формируясь в смерч. Лампы разгорелись, словно фотовспышки, а отдаленный гром рвал барабанные перепонки.

Головокружение, слабость во всем теле. Асеневич кричал, но порыв ветра забил его крик в глотку. Все происходило слишком быстро. Миша терял контакт с реальностью. Если это был сон, то нужно было проснуться, чтобы не сойти с ума.

И тогда, почти уже уступив вихрю, он почувствовал на плече чью-то руку. Та удержала его на месте, когда ураган рвал его одежду. Асеневич понял вдруг, что рука тянет его вниз, а потом – и в сторону. Уперся плечом в стену, а через миг, к своему удивлению, сквозь эту стену провалился".

СЫПЕНЬ Дариуш. "Джунгли" ("Dżungla")

Молодой автор, двадцати с небольшим лет, первый рассказ опубликовал в 2008 году. Родился в Нижней Силезии, неподалеку от Глогова, изучал социологию и международные отношения во Вроцлавском университете. Сейчас живет под Варшавой и активно работает над новыми произведениями.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"ХХІІІ век. Люди колонизировали Марс, однако мало кто зовет его своим домом. Терраморфирование удалось лишь до определенной степени, обитателей преследуют болезни и психические проблемы, социальные связи начинают напоминать времена средневековья, а старые административные единицы превратились во враждебно настроенные друг к другу зоны, готовящиеся к войне.

Ситуация на Красной Планете осложняется еще сильнее, когда на ней появляется странное растениеподобное создание, называемый "Джунглями". Что оно такое? Что его развитие означает для будущего планеты и людей? Двое главных героев – каждый по-своему и по разным причинам – понимают, что такое Джунгли, и что на самом деле скрывается за позабытым научным экспериментом, который вдруг возобновляется.

Если ты фан Филиппа Дика, эта книга для тебя".

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(автор: Роман Охоцкий; находится по адресу: http://katedra.nast.pl/artykul/7130/Sypen... )

Сюжет романа разыгрывается на терраморфированном Марсе. Человечество колонизирует Красную Планету и вместе с колонизацией переносит на нее багаж всех совершенных ошибок. Общество не демократично, нет свободы и независимости, политические и социальные разделения продолжаются, а вместе с ними и неравенства. Все обстоит даже хуже, чем при посткапитализме – причем на планете, чье население все еще меньше земного – и система социальных отношений напоминает здесь новый феодализм. То, что я написал, могло бы оказаться фрагментом современного политически ангажированного текста. Но "Джунгли" не создает никакой футуристической параллели с современностью. В ней не отыскать отсылок к современности, она не манифест и не мировоззренческий символ веры. Это пессимистическое видение будущего, в котором бегство из застывшей, сцементированной разделениями реальности, остается единственным выходом. Но человечество в романе еще не умеет путешествовать к звездам. А заглавные джунгли остаются загадкой: что оно, новая форма жизни или старая? Разумное ли оно создание, осознает ли себя? Или это Чужие, которые несут людям погибель или спасение?

Роман предлагает читателю объяснения. Вопрос, удовлетворяющие ли они, оставим без ответа. Но наверняка можем сказать, что это не роман, которому можно предполагать популярность на польском рынке. Потому что "Джунгли" характеризуется экономностью – даже определенной скромностью. Дариуш Сыпень не предлагает читателям феерии смыслов и картинок будущего. Он сосредотачивается на сюжете, по мере необходимости украшая его футуристическими артефактами. Возможно, это необходимость метода лепки образа того будущего: погруженного в стагнацию и переваривание прежних достижений.

Оттого, если вы ищите роман с ошеломительной картинкой будущего – можете не браться за "Джунгли". Но его стаффажная скромность – его достоинство. Автор сосредотачивается на рассказе о судьбах марсианских поселенцев с точки зрения двух независимых героев, которым придется найти ответ на то, что такое эти заглавные джунгли, и какие последствия связаны с ней для общества. Фабула не затемняется гаджетоцентричным будущим.

Но в это есть и определенный риск: если сюжет представляет собою рассказ о героях и их дилеммах, то не остается ничего иного – кроме этих героев – что могло бы его оправдать. Любителей быстрого, динамического действия тоже нужно предупредить. На самом деле в романе нет чрезмерной сюжетной "тяжести"; но скорость подачи материала не заставляет листы переворачиваться самими по себе. Герои романа – не слишком героичны, а автор не одарил их чертами, способными ускорить действие. По крайней мере, один из них вовсе не движитель действия – как и в жизни, события, скорее, управляют им, а не наоборот. И снова: я не ставлю это в упрек. Мне это, в принципе, понравилось, поскольку позволяло следить за судьбами небольшого сообщества глазами "простого человека".

ФРАГМЕНТ

3

Почти час они стоят в пробке на одной из нескольких въездных дорог в Нью-Рио. Некоторые люди выходят из "лазиков" и неуверенно смотрят: сперва друг на друга, в направлении, откуда они прибыли, потом – со смесью страха и надежды на лицах – на первые строения города и некомплектную чашу гермы. Даниель недавно читал, что за последние четыре недели в полуторамиллионный Нью-Рио, со времени, когда по планете пронесся снимок "близнеца", съехалось более ста тысяч человек. Волна мигрантов лишь недавно сошла на нет, хотя столица все еще пребывала в состоянии осады. В этой ситуации ни власти города, ни власти зоны не могут позволить себе отдать запрет на поселение, что вызвало бы общественные беспорядки.

Даниель украдкой глядит на Айко. Та, с головой у стекла, смотрит на вереницу "лазиков". Она явно обеспокоена, но Даниель не думает, что сразу примется попрекать его, что, мол, они слишком поздно приняли решение о переезде в Нью-Рио. Он без малого уверен, что у Айко роман с Дженни, потому неловко было бы сейчас ее отсылать.

– И где они все помещаются? – роняет Айко.

– Понятия не имею.

Он смотрит искоса на ее руки, ногти обгрызены. Это из-за ожидания снятия блокады, – думает Даниель. – Неужели боится, что их арестуют? Или просто поняла, что ей нет нужды этого делать, потому что сама, освобожденная от власти наностражников она не справится?

С того утра, как проведал их Марк, принеся информацию, как установить контакт со взломщиком блокады из Нью-Рио, они не говорили о ее решении. Вообще мало разговаривали в последнее время. Айко дни напролет проводила в Бенаресе, немалую часть времени посвящая тому, что устанавливала с Дженни связи потеснее – в постели, в то время как он встречался с Христианой, с которой снова завязался роман, или работал над новыми заказами. Он догадывается, что Айко скоро съедет от него, чтобы поселиться с новой подружкой. Сказать честно, он не слишком из-за этого переживает. Связь их закончится очень скоро, и оба только выиграют от такого.

Пробка медленно тянется между покинутыми старыми бараками окраин. Некоторые успели покрыться рыжеватой пылью и мхотравой. Когда эта часть города росла, бараки, наверное, размещались в правильном порядке, как и во всех других поселениях первых лет колонизации, но сегодня глаза Даниеля не видят в застройке никакого порядка. В конце концов, хаос проникает всюду.

Когда они наконец добираются до дугового ребра скелета гермы, служащей воротами, он замечает посты гвардии, размещенные через равные промежутки вдоль фундамента, ощетинившиеся стволами орудий и пулеметов. Такое количество оружия пробуждает в нем беспокойство. Задумывается, во что гвардия собирается стрелять. В армию "близнецов"?

Прежде чем они минуют врата, перед стеклом "лазика" высвечивается голограмма объявления о необходимости оставлять гекс в активном состоянии на всей территории Нью-Рио. Ниже – информация о наказаниях, которым подвергнут тех, кто не подчинится приказу. Потом их атакуют публичные идентификационные боты, требуя разнообразнейшие данные, включая историю доходов и болезней. У Даниеля и Айко нет выбора, соглашаются на доступ к информации. Боты короткий момент ее анализируют и дают согласие на въезд в город. Позже им приходится давать постоянный доступ к гексам (Даниель догадывается, что это для того, чтобы все время можно было следить: где они находятся), их подключают к публичному каналу, что должен служить помощью новым жителям и (в меньшей степени) приезжим. Рядом с необходимой информацией о местах в отелях или о предложениях работы каналом движутся рекламные боты. Даниель ругается себе под нос, поняв, что не может их блокировать, не отключившись от канала – а этого он не может сделать из-за правовых обстоятельств. Они минуют врата, и боты перехватывают контроль над "лазиком", ведя их к огромному подземному паркингу. Потом спрашивают, куда они желают отправиться. Айко дает название кафе ("Пиявка").

Ведомые ботами, они выходят наружу, на какую-то узкую улочку, в затхлый воздух и толпы людей. Даниель никогда не любил город, тот напоминает муравейник, но сейчас – все еще хуже. Ему кажется, что все эти люди оказались здесь специально, чтобы среди них толкаться, а те атаковали его несвежим дыханием. А еще рекламы: взрываются в его голове миллионами красок, накладываясь на образ человеческого потока, через который он бредет, таща за собой Айко. Он потеет, начинает болеть его голова. Он ненавидит большие города.

Через несколько минут путешествия лабиринтом улочек (собственно, город еще хаотичней, чем предместья), они добираются до площади, на которой стоит мрачный куб, серые, каменно-металлические стены, возносящий на семь этажей – старая штаб-квартира ООН. Она окончательно покинута пять лет тому, перед самым введением карантина, но число ее работников начала уменьшаться тремя десятилетиями раньше, когда на Земле вспыхнула третья война за Тихий океан. Теперь здание не используется и нищает: стена трескается, металлические несущие конструкции ржавеют, а двери и окна давным-давно разворовала беднота. Зона управляется нынче из другого здания, почти такого же мрачного, но в два раза меньшего, стоящего в полукилометре на запад: зданием управляющего совета. Даниель помнит, что когда эвакуировали штаб-квартиру ООН, он чувствовал что-то вроде мрачного удовлетворения, возникающего не из того, что был он пособником сепаратизма, но из-за уже оформившегося недоверия к успеху предприятия, каким было освоение Марса.

Когда они минуют площадь, боты приказывают свернуть на восток, и еще через несколько минут они наконец-то доводят их до "Пиявки": это покинутый, обширный, темный барак, в котором смердит хуже, чем на улице. Бар стилизован под английский паб. Даниель и Айко проходят к стойке и заказывают по стакану воды. Садятся в углу помещения. Даниель проверяет часы.

– Должен быть через двадцать минут, – говорит.

Сейчас середина дня, но множество соседних столиков уже занято. Даниель скользит взглядом по лицам клиентов: те кажутся наркошами.

– Если что-то пойдет не так, мы можем попасть в тюрьму, – говорит.

– Знаю, – отвечает Айко. – Все будет хорошо, не беспокойся, – уверяет его и чувственно гладит по руке.

"Словно это от тебя зависит", – думает Даниель.

Снова прикидывает, отчего он не пытался отговорить ее снять блокаду, и отчего он помогает ей, тут, рядом. Ею управляет желание саморазрушения, а ему бы следовало такому противиться. Алкоголь и наркотики могут ухудшить ее психическое состояние. Тогда отчего он не делает того, что нужно? "Может потому, – думает он, – что я и сам бы не хотел, чтобы меня спасали через силу".

Айко, чтобы убить время, начинает говорить о своих новых идеях насчет голокартин, и Даниель старается слушать внимательно, но через несколько секунд мысли его переключаются на Христиану. Благодаря роману Айко с Дженни, у него немало возможностей встречаться с женой Марка.

Он визуализирует ее тело, чувствуя легкие мурашки в паху, и тогда его гекс внезапно включает тревогу – в третий или четвертый раз в его жизни.

– Сука, ну в чем дело? – говорит он, а Айко таращится на него.

В голову его вливается огромное число нулей и единиц, гекс ставит дополнительные блокады, которые моментально оказываются сбитыми, потом он пытается отключиться от сети, но – впустую: взломщик/и уже перехватил/и контроль над подключением и увеличивают трансфер до максимума. Цифрочервь врывается в его мозг с силой тарана. Даниель еще не встречал настолько сильный софт. Гекс внезапно кричит: ТРАНСФЕР ДАННЫХ ВНЕ СИСТЕМЫ и показывает некие невообразимые цифры: кто-то высасывает из него данные как какая-то гребаная черная дыра. Удильщик/и? Даниель нервно осматривается залом. Идиот! Эти чуваки с тем же успехом могут оказаться и двумя километрами дальше.

Гекс внезапно информирует: ПРОБИВ НЕВРАЛЬНОГО БАРЬЕРА.

Иисусе, сука!

– Даниель, что происходит? – Айко стискивает пальцы у него на плече.

Он не отвечает. Не может, поскольку как раз теряет сознание. Гекс высылает нейтрализующий импульс, перегружая соединение с мозгом и одновременно вводя гипоктическое средство – покупка микроиньекционной дозы некогда стоило Даниелю кучу денег. Никогда не думал, что устройство ему пригодится.

*

В сознание он приходит несколькими минутами позже. Лежит на полу, над ним склоняется Айко, бармен и еще какой-то парень, удивительно худой, со спутанными волосами, татуировкой на шее и в желтых очках. Через плечо его переброшен измазанный рюкзак.

– Боже, Даниель! – Айко хватает его за руку ледяной ладонью. – Что случилось?

– Кто это? – кивает он на парня.

– Мой знакомый, Билл, – говорит Айко, подмигивая.

При помощи Айко он поднимается с полу и тяжело садится на стульчик. Отправляет прочь бармена, говоря, что все в порядке.

– Что случилось? – повторяет Айко.

– Кто-то вбросил мне цифрочервя, – говорит он, поглядывая при этом на парня. Раздумывает, не может ли тот иметь с этим что-то общее. – Пытались меня обработать.

Не хочет выдавать больше подробностей, не хочет говорить о том, насколько сильной и глубокой была эта атака.

Парень улыбается и кивает.

– Приветствуем в Нью-Рио, – роняет. Что-то в глазах его приказывает Даниелю думать, что парень – юн даже по метрике. – В последнее время такое здесь случается частенько. Воры помельче и покрупнее, множество приезжих, а канал-то – публичный, – хихикает он. – Некоторые утверждают, что он и установлен главным образом, чтобы роды могли сделаться чуть богаче. Крепко тебя накрыло? – спрашивает с наглой улыбкой.

Даниель предчувствует, что ему подчистило все счета. Цифрочервь был сильным. Врубает гекс и требует рапорт. Агрессивный софт неизвестного происхождения, ноль информации по базам. Но вот же неожиданность: из счетов ничего не ушло. Зато цифрочервь высосал все данные из его органайзеров, управляющие и образовательные софты, данные о животных, о тепличных управах, об обеспечении дома, мультимедийные профили, суфлерские софты и всякое такое. Ну и покопался пальцами в коре мозга.

Гекс информирует, что античервь уже готов. Даниель только задумывается, не атакуют ли его чем-то другим, едва он снова подключится к сети. Ладно, посмотрим. Приказывает гексу соединиться с миром, и миллисекундой позже его навещают боты гвардии. Приходится объяснять, отчего он выпал из сети. Боты спрашивают, хочет ли он заявить о преступлении. Он качает головой (по привычке), говоря, что – нет. Впрочем, он уверен, что никогда бы не установили, кто вломился ему в голову.

– Не твое дело, – отвечает резко Биллу через некоторое время.

Тот поднимает руки в извиняющемся жесте.

– Спокойно, я хотел только удостовериться, что у тебя все еще столько кредитов, о скольких мы договорились.

– У нас – все еще, – уверяет Айко.

– Ну и славно, – говорит Билл. – Заберу вас к себе.

Но выдвигаются они только через несколько минут, когда Даниель окончательно приходит в себя. Идут мимо прилавка и входят за худым в туалет. В одной из кабин парень вынимает из рюкзака небольшое металлическое приспособление размером с зажигалку – видимо, приемник – а к нему программатор с упрощенной клавиатурой и невральной повязкой (Даниель уже давно не видел таких приспособлений). Билл эмулирует их гексы (приходится поотключать несколько защит, это не слишком-то ему нравится) и оставляет приемник в тайнике за плиткой в стенке кабины.

– На сканах города вы все еще будете в кафе, – объясняет.

Через пару минут и несколькими кварталами дальше они входят в потрепанный барак, в одну из нескольких квартир, состоящих из кухни и двух комнат. Все помещения завалены электронным оборудованием. На одной из полок стоят диски голо. В кухне, на столе, заставленном грязными тарелками и всякой ерундой, сидит полуголая, татуированная девушка. Читает что-то на небольшом экранчике голо, раскачиваясь вперед-назад.

– Познакомьтесь с Верой.

Девушка поднимает на них мутные глаза и моргает. На вид ей лет двадцать. Даниелю кажется, что это ее настоящий возраст.

– Вера помогает мне в бизнесе.

Даниель видит, что Айко осматривается кухней. Он и сам под впечатлением от царящего тут бардака. Понимает, видя валяющееся повсюду оборудование что, скорее всего, худой занимается не только снятием блокады нано.

– Вера проводит еще и собственные исследования, – добавляет Билл с гордостью.

– Студентка? – спрашивает Айко, обращаясь к девушке.

– Свободная студентка, – информирует она громким, гордым голосом, протягивает руку и показывает на одну из татуировок: циркуль на фоне красного шара.

Даниель старается не выказывать злорадного удовлетворения. Объединение Свободных Студентов – название слишком громкое для того довольно слабого союза, что объединял тех молодых людей изо всех зон, кто не может позволить себе учиться, но обладает интеллектуальными амбициями. Они проявляют бунтарские склонности, они не приемлют официальные научные институции, что все сильнее втягиваются в обслуживание властей зон, руководимых великими семьями. Их лозунг – это свободная наука и свободный доступ к знанию, но еще – анархизм и пацифизм. Они создают виртуальные университеты, где ведут разнообразнейшие курсы, от весьма практичных, посвященных способам выживания на Марсе, до наиболее абсурдных, которые касаются явлений паранормальных, например – джиннов, встречающихся в пустынях. Кроме того, они агитируют за возвращение первоначальной идеи марсианского политического устройства, в котором разделение на зоны должно было иметь смысл исключительно географический, а вся планета должна была оставаться единым демократическим целым, постепенно становящимся независимым от Земли. Постулат этот, как и свой отличительный знак, который у Веры вытатуирован на руке, они переняли от легендарного уже Общества Вольных Исследователей. Но в отличие от ученых-боевиков, которые устраивали даже террористические нападения, Свободные Студенты не предпринимают никаких конкретных действий, скорее они – совершенно безвредный фольклор, молодежная субкультура, мода на которую, как полагает Даниель, однажды пройдет. Будь все иначе, службы безопасности зон давно бы уже что-то с этим сделали.

– Кроме прочего, Вера занимается джунглями, – поясняет парень.

Даниель делает вид, что это произвело на него впечатление, но вообще-то его не застали врасплох. Тайны джунглей пытаются разрешить множество псевдоученых.

– Садитесь, – парень указывает на стулья.

Даниэль и Айко занимают места.

– Вера, – говорит Билл и хлопает себя по бедру, – ну-ка, уноси отсюда свою божественную задницу.

Девушка строит оскорбленное лицо, но не протестует. Слазит со стола и тяжело садится под стеною, чуть не упав при этом. Снова устремляет взгляд в экран.

Парень начинает прибираться на столе.

– Зачем тот постоянный мониторинг? – спрашивает Даниель. – Чего власть боится? Что преступность вырастет?

– Именно, – говорит Билл. – Кроме того, помните о том, что я говорил в баре: благодаря публичному каналу, семьи, связанные с властью, могут легко грабить приезжих. Ну и еще одно: они хотят присматривать за людьми из Пятой Зоны. Боятся шпионов, – последнюю фразу он проговаривает довольно веселым тоном.

– Полагаешь, снова начнется война?

– Маловероятно, но не исключено. Напряжение растет.

– Откуда ты знаешь Марка?

– Кого?

– Это парень, который дал на тебя наводку.

– Без понятия. Наверняка знакомый знакомого моего знакомого. Так оно обычно и бывает.

– Бизнес идет?

– На хлебушек с маслицем хватает.

Он отставляет последнюю грязную тарелку в мойку, потом открывает один из шкафчиков и вынимает пластиковую бутылку.

– Как оно будет выглядеть? – спрашивает Айко.

– Сперва платишь, – поясняет Билл. – Потом я подключаюсь к твоему гексу, – он вынимает из рюкзака нейронную повязку и программатор, – и подменяю пломбы в медицинских логах. Потом ты пьешь стакан этой вот жидкости, – указывает на пластиковую бутылку. – Это суспензия с наноботами. Когда они в тебе, то начинают искать своих коллег, которых впустили знахари. Продлится оно с час, максимум – два. Блокада у тебя на кишечном тракте, а значит – почувствуешь тошноту. Тогда лучше перележать. Рядом у нас спальня. Могу дать тебе – на всякий случай – миску. Начинаем?

Айко смотрит Даниелю в глаза, а потом кивает.

– Хорошо, – говорит Билл, – я вышлю тебе гексом данные для заплатки. Официально ты покупаешь у меня новый софт для голо-комбайна.

– Шли, – просит Айко.

Минутой позже Билл подтверждает, что получил деньги, и приступает к работе. Надевает ей на голову повязку и принимается выстукивать команды на клавиатуре программатора. Даниель с удовлетворением поглядывает на руки худого, что действуют почти с нечеловеческой скоростью.

– С нейрософтом всегда есть риск, – говорит Билл, заметив его интерес.

– Какой?

– Что кто-то отследит источник.

Даниелю кое-что приходит в голову.

– Ты в цифрочервях разбираешься?

– Чуток. Не так хорошо, как Вера, – он поглядывает на девушку, которая не отрывает взгляд от своего экрана. – Хочешь выйти на тех мудаков, что вбросили тебе в голову свое говно?

– А это вообще возможно?

– Не всегда. Но иногда "рыболовы" настолько неловки, что оставляют следы. Вопрос только в том, зачем ты желаешь до них добраться? Ты ведь все равно ничего не докажешь. Сколько они у тебя взяли?

– Со счетов почти ничего. Но украли много прочих данных. Кроме того... Червь, похоже, вошел мне в кору.

– Интересно.

Айко смотрит на него по-настоящему обеспокоено. Даниель прикидывает, переживает ли она о нем, или о том, не будет ли у нее из-за него проблем.

– Любовь моя...

– Все норм, Айко, со мной ничего, – уверяет он ее, но выражение озабоченности не исчезает у нее с лица.

– Вижу, но не повторится ли приступ? Я правда испугалась, когда ты потерял сознание.

– Гекс уже вывел античервя.

– А если они используют какого-то другого? Похожего, но другого?

– Потеря сознания это не страшно, – он улыбается ей и поясняет, обращаясь к Биллу. – В прошлом у меня было несколько приступов. Оттого у меня сейчас по-настоящему дорогое оборудование. И все же червь справился с ним без особых проблем. Это был сильный софт. А значит я не слишком надеюсь, что удастся выйти на источник. Но может кто-то сумеет мне сказать, что оно вообще такое, для чего кому-то копаться у меня в мозгу. И не атаковало ли такое кого-то еще.

– Окей, закончу с твоей подругой и погляжу.

Билл заканчивает лупить по клавиатуре, наливает в стакан рубиновую жидкость из бутылки и подает Айко.

– Он безвкусный, – говорит женщина с легкой претензией в голосе.

– Как и должно. А теперь – давай в спальню, – проводит ее в комнату рядом.

– Боже, ну и бардак тут у вас, – говорит Айко.

Билл пожимает плечами и сваливает кучу одежды с постели на пол.

– Так лучше?

Айко вздыхает и ложится в постель. Билл возвращается в кухню. Просит Даниеля, чтобы тот отослал ему рапорт гекса и логи. Потом прикрывает глаза. Анализирует данные. Присвистывает.

– Вера, – говорит через какое-то время. – Глянь на это.

Ему приходится позвать ее дважды, пока она обращает на него внимание. Даниелю кажется, что девушка встает с пола со скоростью тектонической плиты: никогда ранее не видел он более неспешных движений. Но когда Вера смотрит на данные, которые Билл перенес на свой экран голо, на лице ее появляется тень интереса.

– Впервые вижу что-то такое, – ворчит девушка через некоторое время. Теперь она кажется чуть более живой.

– И что там необычного? – спрашивает Даниель.

– Да все: скорость, способ действия, – цедит она слова. – Обычно внедрение состоит в том, что опасный софт снаружи подсоединяется к гексу как его дополнительная, скрытая функция, эмуляция какого-то неважного процесса, – она замолкает, дергает горлом. – И выкрадывает потихоньку данные. – Вера шевелит пальцами в воздухе. – Пользуется при этом узким трансферным лучом, маскируясь под какой-то обмен данными между гексом и сетью. В твоем же случае цифрочервь перехватил почти все средства управления гексом, отсюда такой мощный трансфер. – она прерывается, закрывает глаза и нажимает на них пальцами. – Во-вторых, обычно цифрочерви ограничиваются перелопачиванием памяти гекса, там же вообще больше всего данных, которые можно стибрить. Но этот сразу набросился и на органическую память, на все ее емкости. Что-то он искал. А поскольку не обладал картой твоего мозга высосал все, – Вера поднимает взгляд на Даниеля.

Даниель пытается понять, что он, собственно, услышал.

– Типа, это цифрочервь, предназначенный для меня персонально?

– Необязательно, – говорит Вера. – Может атаковать случайных людей. Тот огромный трансфер из памяти наверняка означает, что ищет скрытые кластеры, помещенные гексом в коре. Может это цифрочервь, специализированный на воровстве значимого софта. Любого.

– Но ведь не каждый носит такой софт в голове, – добавляет ей вслед Билл. – А значит, если такой у тебя есть, ты можешь и не оказаться случайной жертвой.

Даниель думает о своем мнемоническом софте. Не за тем ли приходил червь?

– У меня кое-что подобное есть, – признается. – Но стоящее ли это? Для меня – несомненно. Для других – не знаю.

– А чем ты, собственно, занимаешься? – спрашивает парень.

Даниель не уверен, что ему стоит рассказывать такие подробности о себе. Он некоторое время молчит, пока Билл не пожимает плечами.

– Лады, твое дело. Я бы тоже не оголялся в таком месте, – фыркает смехом.

– Если используя этот софт ты делаешь нечто... важное, – добавляет Вера, – или что-то нелегальное, например, для какой-то из семей, или то, что приносит большие деньги, то наверняка ты не был случайной жертвой...

Даниель энергично качает головой.

– Ничего такого.

– Если так, то можешь спать спокойно, – заявляет девушка. – Атака не должна повториться.

Даниель не видит причин, отчего должно быть иначе. И все же хотел бы знать побольше о цифрочерве, а потому спрашивает Веру и Билла, не могли бы они разыскать об этом побольше информации.

– Можем попытаться, – заявляет девушка. – Но это стоит. Независимо от того, узнаем ли вообще хоть что-то.

– Окей. Сколько?

– Тысяча кредитов, оплата вперед.

Даниель прикидывает минутку, потом кивает и просит данные для перевода. Потом переводит средства.

– Мы свяжемся, едва только что-то найдем. Но не можем искать слишком долго. Если не раскопаем ничего за месяц, то оставим тебе соответствующее сообщение и закончим работу, окей?

– Окей.

– Ладно. И еще одно, – сказала Вера и поставила пароль для шифрованной связи.

Даниель мысленно повторяет его несколько раз, потом извиняется и переходит в другую комнату. Садится на постели рядом с Айко. У женщины полуприкрыты глаза, она бледна.

– Все нормально? – спрашивает он, поглаживая ее по щеке.

– Живот болит, но терпеть можно. Думаю, выживу, – Айко позволяет себе чуть усмехнуться. – Спасибо, что ты со мной.

– Да что там.

– Через полчаса Айко засыпает. Даниель возвращается в комнату, после чего Билл быстро отключает голоэкран, где осматривает снимки какого-то дома. Может он-то и есть главный злодей, – думает Даниель. Вера снова сидит на полу, втупившись в читалку.

– Уснула.

– Хорошо, – говорит Билл. – Должна была уснуть.

Даниель садится на свободном стуле.

– Откуда вы приехали? – роняет Билл, чтобы прервать тягостное молчание.

– С юга.

– С юга, да? Агра?

– Еще южнее. Вернее, на юго-восток.

Вера поднимает взгляд, сперва со значением смотрит на Билла, потом на Даниеля.

– В смысле, вы жили неподалеку от джунглей? – спрашивает парень.

– Да.

– Насколько близко? Ее оттуда видно?

– Да.

– Давно?

– С того времени, как я там появился. Уже несколько лет.

– Иисусе, – пробормотал худой. – И вы не думаете уезжать?

– Пока такой необходимости нет. За те несколько лет они приблизились, может, километра на два-три. Сейчас до них одиннадцать километров.

– Ты был ближе? – спрашивает Вера. В голосе ее слышен интерес.

– Был, – отвечает Даниель. Он не имеет ничего против разговора о джунглях. – Два или три раза находился за пару километров. На несколько минут, – уточняет. В памяти его мелькают картинки высоких псевдодеревьев, покрытых густой листвою, сомкнутых непроходимой стеной. – А вы видели джунгли своими глазами?

Минута молчания. Потом Билл говорит тихо, глядя в сторону.

– Видели. Несколько месяцев тому. Стояли в трех километрах от нее.

– Послали мы собственный зонд, – добавляет Вера. Лицо ее делается серьезным. И только чуть неразборчивая речь дает знать: она под воздействием наркотика. – Я выдержала с полминуты.

– Стандарт, –замечает Даниель.

– Ага, – отвечает Билл. – Но мы зарегистрировали кое-что интересное.

– И что же?

Худой смотрит на Веру.

– Покажем ему, – говорит девушка".

ПИЛИПЮК Анджей. "Репутация" ("Reputacja ")

Анджей Пилипюк, наверное, самый известный коммерческий автор в современной польской фантастике. Сам себя он называет: "Великий Графоман" – и в этом, кроме бравады, есть немалая доля истины. Он персонаж, уже чье имя стало для польского фэндома нарицательным.

Но, вместе с тем, у него есть и несомненна сильная сторона. И эта сторона – рассказы. (Не все, но несомненно одно: именно в короткой форме он выступает куда сильнее и удачнее, чем в форме длинной).

Сам Пилипюк это знает – и использует по максимуму. Ну и в результате в год выходит сборник-другой рассказов, среди которых всегда есть довольно любопытные.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Контур странного, вкус древних тайн.

Мастер рассказов в лучшей своей форме.

Прекрасная репутация текстов Анджея Пилипюка всегда опережает новые его сборники. Она живет собственной жизнью, творит легенду и добавляет число верных читателей.

Каждый рассказ – кусочек жизни, вынутый из безжалостных челюстей времени.

Доктор Скужевский в сентиментальном путешествии в Берген оказывается в ситуации сложнейшей битвы в своей жизни.

Роберт Шторм выслеживает цирк, потерявшийся в метели сентябрьской кампании – и цыганского котелка, который всегда накормит голодных.

А еще старые иконы, жуткие обитатели стеклянного шара и шахматная доска из прошедших веков, чья тайна приводит к неожиданной встрече.

Такой сборник – воистину лакомый кусочек для исследователей безумия.

Кто еще не опробовал – может начать уже сейчас.

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Адам "Тигана" Шимонович; источник: http://katedra.nast.pl/art.php5?id=7077)

Анджей Пилипюк относится к числу тех авторов, чья творчество любят или ненавидят. Список обвинений его длинен и неизменен вот уже годы: вторичность, примитивизм, профессиональные недостатки, однако Великому Графоману нельзя отказать в одном – в фантазии и в искусстве плетения историй.

Исходная точка обычно проста; достаточно старой шахматной доски или случайно купленной иконы. Старые предметы, реликты, которых полно в уголках чердака или в подвалах, здесь становятся воротами в иной, магический мир. Мир тот не лежит за семью горами, за семью реками, но существует рядом с нами, почти на расстоянии вытянутой руки. Его просто нужно заметить. Такими вдумчивыми, пусть и невольными искателями являются доктор Павел Скужевский и Роберт Шторм, герои "Репутации", новейшего сборника Анджея Пилипюка.

Заглавный рассказ снова ведет читателя в норвежский Берген. Несмотря на то, что после истории, рассказанной в "2586 шагов" прошло без малого 30 лет, некоторые вещи не изменились. Ледяные пустоши все так же скрывают множество тайн, чья разгадка находится в старой истории. В определенном смысле, это рассказ-спайка, который сводит воедино все прежние приключения доктора Скужевского. Можно упрекать автора в использовании известных уже схем, но чтение текста доставляет изрядное удовольствие. Отдельного замечания заслуживает хорошо сыгравшая линия определенного изобретения, которое выполняет роль классического "чеховского ружья". Хорошо, что открытый финал дает шанс на продолжение.

"Шахматная доска" – в определенном смысле рассказ-парадокс: в нем немногое происходит, но, пожалуй, ни у какого другого писателя описание реставрации старого предмета не было бы настолько интересным. В историях о Роберте Шторме Великий Графоман достигает мастерства, которое не дано было ему в цикле "Глаз Оленя" – обычные, казалось бы, события становятся чем-то квази-магическим.

Подозреваю, что чтение легендарной записной книжки Анджея Пилипюка, в которую он записывает идеи будущих книг было бы незабываемым переживанием. А пока что читателям приходится довольствоваться тем, что он уже использовал в рассказах. Концепция "Гитлера в стеклянном шаре" – оригинальна: старый предмет скрывает внутри себя микрокосм, обитаемый живым человеком. Пояснение этой тайны ведет сквозь цыганскую магию и через китайских жителей старой Варшавы. Жаль только, что Пилипюк несколько сильно, чем нужно, нажимает на нашу реальность и представляет часть собственных социально-политических взглядов. Магия тогда куда-то исчезает, а окончание рассказа разочаровывает.

Тех ошибок не повторяет "Ожерелье" – как по мне, наиболее яркий текст в сборнике. Очередная случайная находка, икона, становится пропуском к приключению, достойному и самого Индианы Джонса. В рассказе есть все элементы, за которые любят Шторма: интересная загадка, юмористический мотив вечной невесты Марты, а прежде всего – атмосфера. Большим плюсом является и конец. И хотя не раз и не два Пилипюку доводилось испортить образцовый рассказ слабым финалом, в случае "Ожерелья" сказать такого нельзя.

"Верблюжье молоко" – произведение нетипичное. Двухуровневый рассказ – поиски цыганского котелка в наше время переплетаются с историей провинциального цирка периода гитлеровской оккупации. Пилипюк приоткрывает еще один фрагмент забытой истории Второй мировой, привнеся туда и толику магии. Если бы только рассказу хватило того неуловимого "нечто", благодаря чему рассказ остался бы в памяти надолго!

"Репутация" – очередной удачный сборник рассказов Анджея Пилипюка. Автор поставил в нем на верные карты: двух проверенных героев, Скужевского и Шторма – и была это верная мысль. В плюс надлежало бы записать и тот факт, что автор, в случае рецензированного сборника, поставил на качество, а не на количество. Может, пять произведений – это и немного, но в том чувствуется немало вложенного труда. Конечно, присутствуют и все старые грехи, но если следить за карьерой Пилипюка, то четко видно, сколь длинную писательскую дорогу он прошел. "Репутация" читается просто прекрасно, и хотелось бы, чтобы новый его сборник вышел как можно скорее.

ФРАГМЕНТ

"РЕПУТАЦИЯ" (фрагмент)

Берген, Норвегия, июль 1909

Черный дым из двух труб поднимался высоко в небо и лишь там развеивался в стороны. Пароход шел фьордом, не в силах ничего поделать с короткой, сильной волной. Доктор Павел Скужевский оперся спиной в стенку надстройки и поднял воротник. Тут, на западе, фьорды были не слишком глубоки, зато разливались широко. То справа, то слева то и дело появлялись луга, спускающиеся к воде. С борта корабля доктор отчетливо видел небольшие фермы, стада белых овец и лодки, привязанные к причалам либо вытянутые на берег. Миновали они небольшую церквушку с длинным помостом, что выходил к морю.

Жить можно, подумалось доктору. Но осенью или зимой, когда надо лодкой поплыть на мессу или доставить детей в школу на другой берег, жизнь в здешней рустикальной околице становится куда как непростой...

Он взглянул на темную воду фьорда и невольно вздрогнул. Он читал, что глубина залива здесь достигала нескольких сотен аршин. Он отвел взгляд и для разнообразия поглядел на горы, громоздящиеся впереди. Скалы тут и там испещрены были купами кустов и рахитичных деревец. От вершин веяло холодом – а может ему лишь показалось.

В чемоданчике на палубе, лежало письмо от доктора Хансена. Скужевскому не было нужды его извлекать, за последние недели он прочел его столько раз, что содержание врезалось ему в память до последней буковки. Переписывались они несколько лет, с той самой зимы, когда познакомились. Слали себе поклоны через общих знакомых. Несколько раз встречались на съездах и научных симпозиумах. Но несмотря на продолжающиеся приглашения, поляк был не в силах снова проведать Берген. Пока не пришло письмо, по-настоящему тревожное. Настолько тревожное, что пришлось как можно быстрее ехать в Мурманск и там ловить корабль, плывущий в Англию вдоль побережья Норвегии.

"Я не проведывал тот город, пока царило спокойствие, – подумал доктор, глядя на белые склады и портовые здания, что все гуще вырастали на берегах. – Теперь же, когда ситуация драматически ухудшилась, лечу я, словно ночная бабочка на пламя..."

В августе в Бергене должен был состояться Второй Лепрологический Конгресс. Известные доктора со всего мира готовились прибыть лично либо делегировали самых доверенных сотрудников. Армауэр Хансен, открыватель бактерии проказы и человек, который серьезно сузил размеры эпидемии этой болезни в Норвегии, должен был выполнять роль хозяина собрания. Готовился большой медицинский праздник, который должен был стать и рабочей встречей. С оглашением докладов планировалось оговорить дальнейшую координацию усилий по ограничению распространения страшной болезни. Тем временем из письма следовало, что доктор боится...

Скужевский стиснул зубы. Он знал этот род страха слишком хорошо. Берген... Тут он впервые увидел проявление сил, которые, казалось, с того времени сопровождали его всю жизнь. Тут все началось, тут он впервые познал прикосновение неназываемого... Тогда они выиграли, но воспоминание было настолько печальным, что возвращаться он сюда не хотел. И тридцать два года ему удавалось избегать Норвегии. Но все же...

– Кобылка у плетня, – вздохнул он, сильнее сжимая руки на трости.

Они миновали небольшой залив, открывавшийся слева. Доктор, удивленный, некоторое время лицезрел совершенно сюрреалистический образ – трамвай, едущий у края пропасти, почти по берегу моря. Из-за гряды уже показались стены замка. Перед его глазами проплывали склады в несколько этажей, обитые крашенной набело доской.

– Изрядно же здесь изменилось, пока что меня не было... – пробормотал он в задумчивости. – Но некоторые вещи, полагаю, остались неизменными... Да и лето нынче.

Корабль слегка скорректировал курс, вплывая в глубь залива Ваген. Замок когда-то был местом обитания владык Норвегии, потом – наместников Дании. Доктор смотрел на толстые стены серого камня, многоярусные земляные шанцы, ощетинившиеся серыми стволами орудий. Над твердыней гордо реял норвежский флаг. Независимость...

Он внутренне скривился. Помнил, что происходило несколько лет назад. Прокламация в Норвегии, сборы добровольческой армии... Стояли напротив друг друга: с одной стороны восемь тысяч поспешно созванных селян, вооруженных "флинтами", а по другую сторону прекрасно вооруженная шведская армия, насчитывавшая шестьдесят тысяч человек. Давление царской дипломатии на правительство Швеции наверняка было решающим фактором, чтобы не допустить пролития крови и признать независимость Норвегии...

– Свобода для Болгарии, свобода для Норвегии, а вот поляки всегда под сапогом, – раздраженно проворчал доктор. – Царь дает подарки самым разным народам, при том условии, что дает их – не из своего кармана...

Он почувствовал раздражение и зависть, словно флаг Норвегии был вывешен именно затем, чтобы обидеть его.

Они миновали старые купеческие дома Гамле Бригген. Часть района была уже разрушена, освобождая место под тяжелую каменную кладку, но две трети деревянных построек все еще заглядывали в воды залива Ваген. Он помнил лабиринты древних улочек и пассажи. И слишком хорошо помнил встречу с Дедушкой Проказой...

Тогда была зима. Все выглядело по-другому. Темнота, мороз, короткий полярный день. Длинные мрачные вечера. Дедушка Проказа... Демон? Дух заразы? Кем или чем было то существо? По крайней мере, они сумели его убить и сжечь.

Мы это сделали, – твердо сказал он себе. – Вот уже тридцать два годы мы контролируем эпидемию, а страшная зараза постоянно отступает. Тут, в Норвегии, она – все еще проблема, но число новых заболеваний из года в год снижается.

Мимо них проплывали другие корабли, большие и малые. Движение в порту было серьезным. У побережья, привязанные к просмоленным кольям, стояли десятки рыбачьих лодок. Кричали чайки. Пахло сырой рыбой, вяленой рыбой, испорченной рыбой... но все забивал запах смолы, дегтя, разогретого масла и дыма из труб пароходов. Улицей, идущей вдоль складов, проехал автомобиль, а сразу за ним двуколка.

Все плывет, все эволюционирует, – подумал доктор. Города, дома, люди. И только горы эти пребывают в неизменности. Двадцатый век, кто бы мог подумать? Век неминуемого прогресса... Он закусил губу.

Перед глазами его все вставали картинки с маньчжурской войны... Рваные раны от шрапнели и осколков японских гранат. Исходящие паром пулеметы, безжалостно секущие российскую пехоту. Отчаянная оборона Явина, полтора десятка казаков, целую ночь отбивающих атаки почти двух сотен ниндзя. Отец Конон, монах-санитар, мощный, сильный словно медведь, без тени страха выносящий раненых из поля боя.

Чтобы отогнать эти мысли, он снова направил взгляд на горы, окружающие залив.

Он почувствовал неприятную дрожь. Внезапно ему расхотелось сходить на берег. Но корабль добрался до пристани. Матросы бросали швартовы. Скужевский нагнулся, подхватил чемоданчик и с некоторым сомнением сошел по трапу.

Его окружила толпа носильщиков, предлагающих свои услуги. Но чемоданчик был легким, а ящик с книгами остался на борту и должен был еще пройти таможенный контроль. Миг-другой он раздумывал, не взять ли дрожки, но потом решил идти пешком. Машинально принялся считать шаги, но тотчас же прекратил.

По городу он прошел знакомым маршрутом. Берген обрел более новый, просторный и современный госпиталь-лепрозорий, но доктор Хансен продолжал обитать в старом, на улице Короля Оскара. Старый госпиталь некоторое время назад переименовали в исследовательский институт. Правление размещало там как пациентов, которые выздоравливали, так и тех, на ком уже поставили крест. Хансен непрестанно исследовал проказу и все время безрезультатно искал новых методов терапии. Желающих тестировать новые лекарства хватало.

Скужевский шагал неспешно, натянутый, словно струна. Но ничего не происходило. По небу плыли белые облачка. Вокруг он видел улыбающихся людей, красные розы, вьющиеся по стенам, сочную зелень на склонах гор, а над всем тем серые скалы, купающиеся в свету. Но даже этот отдающий оптимизмом вид казался ему фальшивым...

Улочка было мощеной. Некоторые дома снесли, на месте их появились новые, но он без труда узнавал знакомые закоулки. Снова начал считать шаги – и снова прекратил. Наконец перед ним вырос хорошо знакомый шпиль госпитальной церкви.

* * *

У ворот некогда стоял пост жандармерии. Теперь ему открыл простой охранник. На вопрос о докторе Хансене, указал на дома по правую сторону двора.

– Доктор у себя дома, но наверняка лежит в постели, в последнее время он был немного нездоров.

По-немецки охранник едва говорил. Скужевский поблагодарил и направился в указанном направлении. Несколько пациентов разного возраста сидели на лавках посредине двора. При виде гостя они поднялись и поклонились, он тоже вежливо приподнял шляпу. Болезнь коснулась каждого из них по-разному. Он видел совершенно неповрежденные лица и лица пожранные наростами... ладони нетронутые рядом с деформированными конечностями. Трости и костыли, прислоненные к лавкам. Он стиснул зубы.

Это можно вылечить, подумал он. Нужно просто найти метод. Лекарство. Ремедиум... Что-то, что уничтожит бациллу. Правда, для этих избавления все равно не будет, останутся они искалеченными до конца жизни, но миллионы других избегнут инвалидности и преждевременной смерти.

Под деревом, что росло посредине площади, лежало несколько мертвых птиц. Больные, казалось, не обращали на них внимания. Никто не убирал трупики...

Хансен обитал в здании напротив госпиталя. Доктор нажал на ручку и вошел в прихожую, а потом свернул налево. Казалось, что со времен последнего его визита тут ничего не изменилось. Он постучал в дверь. Никто не ответил, и он вошел без приглашения.

В нос ударил запах пота и химических препаратов, старая, знакомая вонь болезни... Из соседней комнаты выскочил молодой человек в белом халате, похоже – санитар.

– Доктор Павел Скужевский из Петербурга, – представился врач. – К доктору Армауэру Герхарду Хансену.

– Доктор Хансен... эээ... недееспособен, – сказал санитар по-немецки. – Мы приготовим вам гостевую комнату и, полагаю, завтра...

– Просите, – донеслось из комнаты.

Санитар без слова отступил. Гость отставил чемоданчик и вошел в помещение, которое, похоже, было спальней. Шторы были задернуты, а потому в комнате царил полумрак. Окна плотно затворены, хотя снаружи было довольно тепло. Доктор Хансен лежал в постели. Накрытый двумя пикованными одеялами, он трясся, словно в лихорадке. По лицу его катились крупные капли пота. В уголках покрасневших глаз собрался желтоватый гной. Длинная седая борода была слипшаяся и неухоженная.

Скужевский запомнил его как благопристойного мужчину в самом расцвете сил, а теперь перед ним был лысеющий, измученный жизнью старик.

Прошло тридцать два года, пронеслось у него в голове. Но выглядит он, словно прошло все шестьдесят...

Больной смотрел полубессознательно. Моргнул несколько раз, чтобы очистить зрения, но, похоже, сразу узнал гостя. И видно было, что при виде приятеля – обрадовался.

– Ты приехал, – улыбнулся. – Я не ожидал тебя столь рано... Думал, что – только через неделю-две. А это... неожиданность. Да, неожиданность...

Немецкие фразы складывал с явным трудом. Из-за дрожи то и дело щелкал зубами.

– Повезло, русский корабль плыл из Петербурга Белым морем в Мурманск, а там я поймал еще одну попутку. Подумал, что помогу тебе с подготовкой к конференции.

Понимая, что санитар все еще стоит в дверях, Скужевский предпочитал не упоминать о содержании письма, полученного от Хансена.

– Это хорошо... – пробормотал больной и прикрыл глаза. – Завтра оговорим... Да, завтра... Завтра будет время на все... А я, надеюсь, завтра буду чувствовать себя лучше.

Дыхание его успокоилось, больной провалился в неглубокий сон. Скужевский наклонился, машинально дотронулся ко лбу Хансена и чуть было не отдернул руку. Тот горел, словно печка. Не было нужды даже считать пульс – тот был слишком быстрым.

– Состояние его очень тяжелое, – оценил сухо. – Что с ним случилось?

– Ну, малярия, – пробормотал санитар.

– И каким же таким образом?! – поляк от удивления вытаращил глаза. – Малярия в Норвегии?! Над самым морем?! Каким же чудом? Ведь тут нет болот, а комары встречаются спорадически...

– Комаров разводят, – пояснил санитар. – Размножение их очень простое, нужно всего-то сладкая вода, немного питания и тепло. У нас в лаборатории два больших баллона личинок.

– Но зачем вы их разводите?

– Доктор Хансен, чтобы быть на конгрессе в хорошей форме, решил предварительно подвергнуться лечению Вагнер-Яурегга.

Павел сжал виски. Что-то это ему напоминало. Читал об этом год или два назад. Статья? Нет, просто дайджест заграничной публикации на эту тему. Практикующий безумец в Бадене...

– Прошу пояснить! – потребовал он.

– Это новая идея насчет лечения хронических бактериальных заражений, – быстро ответил юноша, похоже, напуганный решительным тоном доктора. – Мы применяем ее согласно методике доктора Юлиуса Вагнер-Яурегга из Вены. Больного целенаправленно заражают малярией. Когда плазмодии, ее вызывающие, размножаются в крови, наступает реакция организма, приступы горячки. Температура обычно повышается до сорока градусов Цельсия и удерживается так два-три дня. Ее необходимо лишь контролировать и в случае чрезмерного повышения просто охлаждать больного льдом или ваннами с холодной водой. Через три дня, когда жар начинает снижаться, дается хинин, чтобы ликвидировать зародыши малярии. Через несколько недель, когда хинин совершенно выводится из организма, лечение необходимо повторить... Обычно заражают трехкратно.

Скужевский молчал, потрясенный. Теперь он вспомнил. Слышал об этом методе уже пару лет, и уже тогда испытывал страх.

– Вы дали ему какие-то лекарства?

– Только воду и немного соли, слишком уж сильно он потеет...

Гость увидел на столике термометр и стетоскоп. Прослушал лежащего без сознания Хансена. Измерил давление. Жар был чуть выше сорока одного градуса. Теоретически, оставалась еще некоторая зона безопасности, но то, что слышалось в трубке стетоскопа, звучало худо.

– Риск слишком велик, – сказал он наконец. – Сердце слабое. Прошу начать обкладывать его льдом и немедленно дать хинин, под мою ответственность. Он не выдержит! Нужно немедленно сбить жар!

– Лечение ведет доктор Линденброк! – запротестовал санитар.

– И что это за доктор Линденброк? – раздраженно проворчал Скушевский.

– Лаура фон Линденброк из Бадена. Две недели назад она прибыла из Берлина, тоже должна выступать на конгрессе. Сейчас пошла она в город. Должна бы уже вернуться, но...

Скужевский прикрыл глаза, поискав в памяти. Да, он помнил эту фамилию. Кажется, они встречались на одном из прошлых конгрессов? Такая блондинка в очках, с губами, сжатыми в гневную полоску.

– К черту доктора фон Линденброк! – рявкнул доктор Павел. – Моя ответственность. Прошу дать ему хинин. Если есть лед, приготовить четыре термофоры и холодные компрессы. Быстро, быстро...

– Да вы шутите.

Скужевский вынул из кармана револьвер.

– Хинин, сукин ты сын! – прошипел, оттягивая курок. – Если доктор Хансен умрет, я тебя как собаку пристрелю!

Санитар заглянул в черное отверстие ствола, а потом в глаза пришельца и, похоже, прочел в них приговор. Нервно сглотнул.

– Слушаюсь, – пробормотал.

Управился быстро. Через четверть часа Хансен был обернут в мокрые простыни и обложен льдом. Хинин подействовал, жар потихоньку спадал. Скужевский отложил термометр, что показывал всего-то тридцать девять с половиной, и только теперь вздохнул с облегчением. Санитар, с выражением побитого пса, предложил заварить чай. Гость согласился. Парень вышел. Доктор удобней уселся в кресле. Проглядел газеты, лежавшие на столике у окна – увы, все они были на норвежском. Злой и нервничающий, он поглядел на часы.

– Где эта баба лазит! – прошипел по-польски. – Такое рискованное лечение, а она бросает пациента.

Он прошелся туда-назад по комнате. Снова взглянул в окно. Померил больному температуру: та снижалась к умеренно безопасному уровню тридцати девяти градусов. Санитар принес чай, а потом напоил пациента водою.

– Что за безумие, – фыркнул Скужевский. – А собственно, куда подевался доктор Нильсен? Отчего он не контролирует процесс?

– Доктор Нильсен работает в главном комплексе госпиталя. Да и нынче он пребывает в США, – пояснил санитар. – Тут остались я, доктор Хансен и еще три человека персонала. Но недавно все трое ушли. Потому теперь нас двое, и доктор фон Лин...

– Я уже слышал о госпоже докторе, – отрезал Скужевский. – А теперь хотел бы с ней поговорить. А собственно, что вы, черт подери, собирались тем методом вылечить?!

– Ну... – затыркнулся санитар, стреляя глазами по сторонам.

– Это врачебная тайна, – раздалось от двери.

– Доктор Лаура фон Линденброк, – пробормотал Скужевский, окинув недобрым взглядом невысокую блондинку – и коротко ей кланяясь.

– Не скажу, что я рада вас видеть, господин доктор, – отвечала она гневно. – Вы прервали мою терапию!

Одного взгляда ей хватило, чтобы оценить ситуацию.

– Primum non nocere, уважаемая коллега. Угроза жизни пациента была слишком серьезной.

– Это лечение, пусть и выглядит опасно, в большинстве случае угрозы для жизни не представляет. Пациент бы перенес лечение, – отрезала она. – А теперь, чтобы повторить процедуру, мне придется ждать несколько недель.

Обвиняющим жестом она ткнула в бутылочку с хинином.

На носу ее были темные очки, заслоняющие часть лисьей, треугольной мордашки. Черное платье делала ее похожей на прусскую учительницу. Как прикидывал Скужевский, было ей около сорока, но выглядела она моложе, пусть ее сплетенные в гульку волосы тут и там пронзало уже серебро седины. Несмотря на небольшой росточек, голос она имела сильный, а тон его, казалось, переламывает любое сопротивление собеседников. Она старательно произносила немецкие выражения. Наверняка у работников своих она пробуждала уважение, но доктор лишь пожал плечами.

– Двери позади, и я просил бы вас ими воспользоваться, – сказал спокойно и решительно. – Поговорим завтра утром. Если мой друг умрет, я постараюсь, чтобы возмездие настигло вас быстро и со всей суровостью местного закона.

– Он сам этого для себя потребовал, – ответила она.

– Да у него же сердце больное! Вы должны подходить к своим экспериментам куда более ответственно! Например, обследовать пациента перед тем как использовать рискованную терапию. А теперь – до свиданья! – отправил ее прочь властным жестом.

Женщина вышла, осторожно прикрывая дверь. Установилась хрупкая тишина.

– Не хотите поужинать? – спросил санитар".

ПАЛИНЬСКИЙ Павел. "Четыре времени тьмы" ("Cztery pory mroku ")

О Павле Палиньском мне уже приходилось говорить: его роман "Поляроиды с погибели" собрал очень хорошие отзывы – и получил премию им. Е.Жулавского (золото) за 2015 год. В 2015 же году, в рамках возобновления значимых, но слабодоступных уже книг, издательство "Powergraph", хорошо уже знакомое читателям колонки, переиздало авторский сборник Палиньского – он же дебютная его книга, вышедшая в 2009 году – "Четыре времени тьмы" (где польские "mrok" и "rok" рифмуются и соотносятся, но что, увы, "непереводимая на русский язык игра слов").

Я обычно редко говорю об переизданиях, но случай с Палиньским – как раз из числа тех редких, оттого устоять я не сумел.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"Одиннадцать неистовых историй. Одиннадцать фрагментов ужаса, тьмы и тайны. Обычные люди, запутавшиеся в необычных ситуациях, и необычные герои, противящиеся прозе жизни. Повествования вовлекают и подчиняют читателя непривычной атмосферой, прекрасным языком, многослойностью сюжета, не позволяют оторваться от чтения. Поскольку самое странное и мрачное таится внутри нас самих.

В сборник входят рассказы:

1. "Fair play"

2. "Заплачь – и поклонюсь тебе, – сказала Смерть" ("Zapłacz, a ja cię ukoję, rzekła Śmierć").

3. "Гнездо ос" ("Gniazdo os")

4. "Много лет, много прошлых тому назад" ("Wiele lat, wiele przyszłości temu").

5. "Трик-трак, или не шутите со счастьем" ("Trikkety -traketty -trak albo ze szczęściem nie ma żartów").

6. "Короткая баллада о превращении" ("Krótka ballada o przemienieniu").

7. "Иуда из плоти и крови" ("Judasz z krwi i kości").

8. "За пять минут до конца лета" ("Pięć minut przed końcem lata").

9. "Для Люси Ли, хоть Люси Ли не с нами" ("To dla Lucy Lee, choć Lucy Lee już tu z nami nie ma").

10. "Четыре времени тьмы" ("Cztery pory mroku").

11. "Однорукий бандит" ("Jednoręki bandyta")

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Томаш Фиалковский; http://baza.fantasta.pl/ksiazka.php?id=14...)

Павел Палиньский оказался в орбите интереса читателей фантастики благодаря мрачному, пробирающему до костей роману "Поляроиды с погибели", который мало того, что освежает определенные затертые схемы постапокалиптической прозы, так еще и создает достоверный психологический портрет человека, подвергнутого растущему давлению нечеловеческих обстоятельств. Может показаться, что сборник "Четыре времени тьмы", который впервые увидал свет в 2009 году, был некоторым образом рапортом с полигона, на котором Палиньский оттачивал перо, чтобы уникальным образом описать человека и его экстремальный жизненный опыт.

Но я сразу же поспешу разочаровать ортодоксальных любителей фантастической литературы: "Четыре времени тьмы" предлагают им развлечение иного типа, нежели головокружительный галоп сюжетных идей, феерия сказочных концептов, искрящихся от футуристических реквизитов. Нет, прозу Палиньского необходимо форсировать понемногу, преодолевать, как темную, притворно ленивую вьющуюся реку, что скрывает в себе омуты и водовороты...

Автор изредка позволяет себе нарочито резкие повороты действия. Конечно, интриги удивляют, а их финалы часто переворачивают с ног на голову то, что читатель уже узнал о мире данного текста, но вся история обычно растворяется в неспешном повествовании, в мелких описаниях реальности. Это вовсе не значит, что рассказы Палинського нудны – напротив, они кипят от эмоций, дрожат от событий, рвущих психику героев. Это густая и мрачная психологическая проза, которая обогащена "фантастическим фактором" – порой ярким, порой едва заметным, слабым.

Возьмем, к примеру, "Fair play", первый из рассказов, историю дорожной аварии, в котором судьба сводит двух ожесточенных людей – уволенного с работы мужчину и жесткую банковскую служащую. Заключенные в разбитых машинах, они ведут с собой коварную, жестокую игру, ставкой которой со временем становится чья-то жизнь. И даже финал текста, который дает читателю возможность передохнуть, не позволяет окончательно забыть о кошмаре, свидетелем которого он был еще минуту назад.

В "Гнезде ос" мы оказываемся на вечеринке, организованной по случаю конца неудачной связи. Тонущая в алкоголе и сигаретном дыму вечеринка быстро превращается на поле битвы, где сходятся одуревшие от угощений гости. В людях кипит едва сдерживаемая ярость, обиды, комплексы, а Палиньский словно бы нехотя показывает болезненную для нас аналогию – как вид, мы ничем не отличаемся от заглавных ос, которые не являются слишком уж симпатичными насекомыми. И внезапно вся это привычная и узнаваемая картинка превращается в метафору человеческого существования.

А вот в "Иуде из плоти и крови" автор расправляется с мифом о современном художнике. Оторванном от реальности, поглощенном искусством и поиском все более сильных средств выражения. Это исключительно брутальный, порой натуралистический рассказ мог бы выйти из-под пера кого-то из столь любимых в Польше мастеров ужасов, хотя бы и Г. Мастертона.

Погодите, – можете спросить вы, – а что же с фантастикой? Неужели Палиньский специализируется лишь на изображении людей в экстремальных ситуациях, а "фантастический фактор" тут исключительно экстремальные реакции героев? К счастью – нет. "Четыре времени тьмы" хорошо интерпретируют канонических для фантастической прозы персонажей, таких как вампиры (и охотники на них), оборотни, духи...

И потому-то история кровопийцы становится повествованием об отсутствии смысла, чья давящая тяжесть не позволяет наслаждаться бессмертием, и лишь предчувствие смерти позволяет узреть в бытии искорки цели. А вот "За пять минут до конца лета", один из лучших рассказов, представляет собой демонстрацию стилистических навыков Палиньского. Легкое перо писателя раскрывает перед нами почти идиллический, омытый солнцем и обласканный ветром пейзаж польской провинции. Юноша узнает девушку, их неторопливо растущие чувства переживают взлеты и падения. Палиньский деликатен и лиричен. Он ведет нас, гипнотизируя метафорами и образами упоительного "dolce far niente" прямо к финалу, который может потрясти читателя – но прежде всего задает ему вопрос, как он представляет себе то место, куда на самом деле попал герой текста.

Во вступлении к сборнику Палиньский делает решительную декларацию: пишет, что "Четыре времени тьмы" объединяет тексты "эгоистические", созданные автором для себя самого, а значит и лишенные того, чего может ожидать читатель. К счастью, декларация эта расходится с книгой. Рассказы несут на себя четкий авторский отпечаток, порой висит над ними тень мрачного воображения, но наверняка при некоторой толике доброй воли и терпения всякий стучащий в двери тех текстов будет в них впущен.

ФРАГМЕНТ

Fair play

Из того утра он помнил только шелест бумаги; бумаги, которая вдруг сделалась в его руке тяжелой, словно камень, никаких слов, только бумага, двери, лестница, двери, снова двери, еще больше ступеней.

Паркинг – длинный, бесконечный.

Наконец: мчится...

* * *

Самолет! Мог бы за десять тысяч купить себе самолет?!

Сел бы, не оглядываясь, и просто-напросто улетел.

Откуда? Отсюда. В НИКУДА!

Филипп чувствовал, что нога, с яростью вжимающая педаль газа, деревенеет от усилия. Почтенный "рено" гнал, сколько было сил. Нутро машины, обтянутое серой обивкой, дрожало, словно капля ртути. Дрожание это передавалось всему. Влажный, туманный пейзаж за окном, спрыснутый на рассвете дождиком, тоже трясся.

Международная "семерка" бежала сквозь развидняющуюся равнину. Лес по ее краю то и дело приближался к обочине и смыкался поверху, и тогда ветки прятали свет в коротких интервалах тьмы. Потом – однорядка среди полей. То и дело она проскакивала сквозь небольшие селения, застроенные низкими домиками с красной крышей. Городки, скученные вокруг центральных площадей, напоминали низку кораллов. Восемьдесят...

Он проскочил между одноэтажными домиками, воображая, что руки его лежат на руле не машины, но самолета.

Солнце светило вовсю. Он прищурился.

Потом на разогнавшуюся машину коричнево-зеленой волной снова упала стена леса. Лиственный туннель неторопливо поворачивал, скользил налево, направо. Машины с местными номерами едва-едва ползли по нему. Филипп со злостью дергал рычаг передач. Мотор машины выл, словно был не куском металла, а фантастической тварью, яростно гонимой ударами арапника. Только-только миновал родной "комби", а вот уже вырвался вперед, хищным прыжком обогнал медленный грузовичок. Покрышки застучали, когда пересекли сплошную двойную. Взлаял заспанный, плаксивый клаксон. Девяносто.

Крылья и руль! Вознесся бы! Сбежал!

Но, думал он, сильнее сжимая руль, обычного самолетика тут могло бы и не хватить. Взлетная полоса – на которой он, Филипп Рущик, как раз набирал разгон, вся его тридцатилетняя жизнь – оборвалась у него под ногами.

Ему казалось, что он падает в пропасть. И сто.

Премия. Они вообще понимали, что та для него значила? Знала ли его фирма, когда холодно поблагодарила его за сотрудничество, а потом мило выплюнула пятизначный чек, что единственное, что он сможет с ним сделать – так это перерезать себе вены острой кромкой?!

Он крутанул ручку радио до упора; затрещал пластиковый корпус; он послушал пару тактов топ-листа, подхватил мелодию и хрипло запел вслед за орущим вокалистом. Сразу почувствовал царапанье в горле, не привыкшему к таким усилиям. И сто десять!

Будем искренни, пан Рущик, – услышал он в голове холодный голос, с которым познакомился лишь сегодня, но сразу же почувствовал к нему ненависть, достойную извечного врага, – царапанье в горле ты чувствуешь уже некоторое время.

Ты выпал из оборота. От тебя избавились. Прожевали. Убрали.

Лучше крик, чем плач...

Правда, правда, трижды правда!

Он падает. Машет руками. Сто двадцать!

В его ситуации не справился бы даже супер-истребитель вертикального взлета! В его ситуации уже не было от чего отталкиваться для взлета.

Стрелка спидометра гипнотически подрагивала на ста тридцати. Филипп глядел на нее, восторженный.

– Сокращение! – заорал неожиданно. – Сокращен! Уволен!

Из кармана на груди он выхватил измятое уведомление о прекращении договора о работе и с яростью порвал его зубами в клочья; остатки выплюнул себе под ноги и растоптал.

– Вот, падлы, что я вам скажу! – хрипел он. – Я уволен? Никто меня не станет УВОЛЬНЯТЬ!

Кричал и гнал вперед; быстрее, быстрее и быстрее.

– Я сократил вас. Вы никто! Найду, раздавлю как вошь! Разобью! Расхреначу!

Звук двигателя на высоких оборотах звучал словно протяжный стон. Люди в придорожных домах поворачивали головы; некоторые делали это от неудовольствия скоростью, с какой он летел, другие, возможно, вслушивались в эту общую человеко-машинную жалобу, инстинктивно даря ей свое сочувствие – Рущику было все равно.

Он пел и ругался попеременно.

А когда голос у него вдруг сломался на каком-то внезапном прыжке музыкальной шкалы, он раскашлялся, к глазам подступили слезы горечи. Понял, что плачет, и вытер их ребром ладони.

Именно из-за слез он и не заметил резкого поворота.

Вираж неожиданно уволок его влево. Скользкий асфальт порскнул из-под колес машины.

"Рено" выстрелил через поворот, перескочил насыпь и ринулся прямиком спрятанной между деревьями полевой дорогой. Внезапная конвульсия в тот миг, когда машина покидала трассу, сперла Филиппу дыхание. Но прежде чем он успел полностью насладиться моментом невесомости, машина с тяжелым ударом упала на оси, покрышки вспороли бурую землю, во все стороны полетел киснущий в колеях подлесок. Машина затряслась, словно и вправду ожила и теперь, в акте окончательного непослушания, готовилась выкашлять из себя своего владельца. Филипп обеими ногами уперся в пол. Мягкая зелень, которую он до этого момента равнодушно проезжал на трассе, вдруг кинулась к нему, сделавшись твердой и безжалостной, подбрасывая машину, раздирая корпус. Рущик всем телом, пристегнутым ремнем безопасности, изо всех сил старался, чтобы случайное дерево не сдуло его в сторону, не перевернуло на крышу, чтобы случайная ветка не выбила переднего стекла.

На выбоине машина снова выстрелила вверх, бампер сухо стукнул.

Сейчас я взлечу, подумал он, отменю закон тяготения.

Уголком глаза заметил в зеркальце заднего вида, как заслуженный его несессер, положенный на заднем сидении, взлетает под крышу.

Колеса оторвались от земли, застонал двигатель, и Филипп Рущик понял, что вот сейчас исполнится его сон, и он улетит в синюю даль, за юрисдикцию серых будней. Проигнорировал серебристую тучу, летящую навстречу, как игнорируют собственное отражение во время прыжка в воду. А когда понял, что сейчас случится – было поздно.

В кабине движущегося навстречу огромного "форда" заметил бледное женское лицо. Лицо такое он видел впервые в жизни; не было в нем ни малейшего восторга, не находило оно в пируэте двух разогнавшихся машин даже капельки красоты. Выглядело так, словно смотрело на открывающиеся врата адских залов.

Но было в том лице еще и ожидание.

Ждала она, чтобы Филипп, как мажордом предназначения, отдал все надлежащие почести новому гостю во время близящейся последней вечери.

* * *

Лес. Пах. Лесссссссс...

Филипп расселся на сидении. Лес. Солнце грело в лицо и медленно стекало по шее густым солнечным сиропом. Лес. Солнце.

И как оно продралось сюда сквозь листья?

Решил проверить. Услышал шум. Дышал глубоко и спокойно. Что-то не позволяло ему поднять веки. Он притронулся ко лбу и лицу. Покрывала их липкая скорлупа.

Лес. Листья. Запах. Прекрасное, ничем не нарушаемое бытие...

Он провел руками по сидению. Нашел больше липких мест. На ощупь потянулся к бардачку и вытащил оттуда ролик туалетной бумаги. Тер им лицо, пока не почувствовал кожей жесткую фактуру. Тогда открыл глаза. Бумага уже не была серой...

Он вдруг раскашлялся. Схватился за грудную клетку. Ремень безопасности перечеркивал туловище с силой стальных щипцов. Когда он притронулся к запястью, в шее взорвалась неожиданная боль, солнце угасло, лес зарычал внезапным крещендо, а все вокруг взорвалось ослепительным сиянием...

* * *

– Не двигайся. Ты наверняка что-то себе сломал.

В останках машины напротив Филипп увидел невысокую симпатичную женщину с несколько судорожным взглядом. Зажатая в кабине авто, она немного напоминала фигуры со скульптур Кенхольца. В движениях не то нервических, не то защитных, теребила дорогую дамскую сумочку, что ее держала на коленях. Рыжие волосы – зачесаны на левую сторону. На виске, украшенном рваной раной, бледная кожа открывала розовую плоть и сине-белую кость.

Незнакомая, выпрямленная, напряженная. Видная от пояса вверх, словно кукла в кукольном театре.

– Мы знакомы?

Разделяла их пара метров скрученной стали, но Филипп свой вопрос буквально выкричал – словно организм его запомнил последнюю вещь, которую делал перед самым несчастным случаем, тот ужасный роковый вой, и все никак не мог от него отряхнуться.

По лицу женщины пробежал нервный тик.

Филипп терпеливо ждал ответа. Не дождался.

Исследовал пальцами рану на лбу – оказалась неглубокой. Зато шея... не было и речи о том, чтобы свободно смотреть по сторонам. Он решил, что рискнет и шевельнется снова. На этот раз наперед распланировал каждый жест. Даже за малейшее движение пришлось платить раскаленной до белизны валютой боли. Шею, голову и ноги простреливало немилосердно. Это заставляло быть осторожным. Он аккуратно приподнялся на руках.

Легкий ветер принес с собой запах горячего масла, и Филипп не сумел ему противиться – опал на сидение, потом обернулся настолько, чтобы боковое окно оказалось в поле его зрения. Убрал остатки стекол над шкалой спидометра, наклонился и выглянул. Воздух медленно веял над застывшими внутренностями машин, и Рущик неожиданно втемяшил себе, что любой ценой должен зафиксировать в сознании каждую из деталей, видимых им с его места – оттуда, где недавно было переднее сидение машины; что это важно. Все впустую – капоты сцепились с такой силой, что казалось, будто даже краска их смешалась. Инерция удара выпотрошила оба моторных отсека, вывалила наружу охладитель и электрическую систему, залила все маслом. Жидкости стекали по раскаленным восьмицилиндровым моторам, наполняя воздух вонью паленого. Весь тот разбитый мусор выглядел нечеловечески. Как некая третья, независимая от тех двух стальных амеб, сущность. Мертвая и разрушенная, поскольку сделалась она явной слишком рано, чтобы полностью сформироваться.

– У тебя сломаны ноги? Так случается во время несчастных случаев.

Филипп вздрогнул при звуке ее голоса; ощупал правое колено.

– Ногу, – проинформировал он сухо, сам не слишком-то понимая, отчего он вообще дает эту информацию. На карте регистрации, смятой, словно бумажка от конфеты, он прочел, что ее машина – служебное авто большой сети банков. Имея в виду сегодняшнее утро, он не питал теплых чувств к корпоративным девкам. Смотрел на незнакомку с растущей враждебностью.

– У меня, полагаю, сломана нога, а не НОГИ...

Женщина беспричинно улыбнулась. Это лишь укрепило Филиппа в мысли, что в ближайшее время он не испытает к ней симпатии. Овладела им некое рефлекторное отвращение, подкожный сигнал, который отчетливо говорил: держись подальше!

Сам же, тем временем, касался ноги, двигал раскрытой ладонью вниз по штанине, пока не наткнулся на странный горбик на середине голени, твердый и выпуклый. Он нажал. Боль была нестерпимой.

– Эй! Что с тобой? Все в порядке?

Филипп заморгал.

Сжав зубами большой палец, ждал, пока сквозь него не пройдут волны горячей боли, одна за другой.

Что за коварство... "Ты наверняка что-то себе сломал". Неужели хотела таких мрачных новостей – открытый перелом – наверняка это принесло тебе облегчение, глупая курица.

Хорошо, что он раскусил ее с самого начала, а то мог бы купиться на это выражение заботы на ее лице. А в том, что она делала, была по-настоящему хороша.

Сидит там, в машине новейшей осенней коллекции, дает добрые советы, пока он остается пленником угловатых и мерзких внутренностей своей допотопной тачки. По какому праву? Кто ее о том просит?

Сотни человек ежедневно вылетают по невнимательности с дороги и единственное, что они теряют – это время, которое, чтобы найти кого-то, кто помог бы им вылезти с обочины. Но не Филипп, не он, не он! Похоже, злая судьба слишком его полюбила и решила сопровождать своего фаворита так долго, пока он не сдастся, втоптанный в землю. На минуту, на миг буквально Филипп утратил контроль: над рулем, над собой, над жизнью.

И что?

Сперва его лишили работы, выкинули прочь, пнули под жопу. А сразу после этого напустили на него эту гребаную Немезиду из банка... Эту кабинетную потаскуху...

А он? Что с ним? Отчетливо чувствовал на груди раскаленную черту в том месте, где руль чуть не проломил ему ребра. Выплюнул твердые остатки стекла. Боль в ноге монотонно пульсировала.

– Свали, – ответил он.

– Не могу двинуться с места, – прошептала тем временем женщина и оборвала себя.

Филипп осторожно потянулся к карману штанов и кончиками пальцев выловил мобильный.

– Зато у меня – сладкая неожиданность.

Выставил руку, пытаясь уловить связь. Две риски заморгали, потом погасли. В приливе бессильной злости ему хотелось выбросить аппарат в окно, но он отложил его в пепельницу.

– Я не могу двинуться. Это правда... У меня, должно быть, что-то не так со спиной... И как мы отсюда выберемся?

– Спокойно, не все сразу, – проворчал он. Верно ли он услышал? Неужели в голос незнакомки вкрался страх? Осознание этого подействовало на него успокаивающе.

Значит, это ЕЙ необходима его помощь... А значит, несмотря ни на что, именно у НЕГО есть время... Много времени.

Он с отвращением сплюнул в выбитое окно. Потом, готовый на любые сигналы израненного тела, приподнялся на руках и огляделся.

Сухая листва и комки жирной земли облепляли "торпеду", покрывали приборную доску. Филипп обнаружил их даже в волосах. Когда отряхивал одежду, сам того не желая, раздавил ребром ладони один из таких кусочков. На рубахе остался длинный бурый след. Нормально как для его обстоятельств, – подумал он, – столько земли, столько грязи. И только когда на штаны посыпались вдруг гнилые картофельные очистки, он замер, удивленный.

Посмотрел внимательно налево, потом направо, прямо на лунный пейзаж за окном.

Сила удара выбросила их прямо на дно старого оврага; видел он теперь стволы сосен, склоненных над краем обрыва. Деревья стояли вряд, словно коричневые свечи над надкушенным тортом: желтый песок сошел бы за кремовую массу, а слой мха и хвои, шириной в несколько сантиметров, походил на шоколад поверху. Но всякий, кто пожелал бы себе кусок этого гигантского лесного десерта, столкнулся бы с печальной неожиданностью. Тестовую основу составлял мусор, и Филипп сразу понял, где они находятся: на дикой свалке.

Для того, кто совсем недавно утратил работу, эта ирония была слишком толстой. Филипп почувствовал поднимающуюся в нем горечь. Подумать только, как обошлась с ним жизнь... Дала под зад, а потом еще и вышвырнула в дерьмо.

Руки его задрожали. Во время удара "дипломат" выплюнул из себя все, что было у него внутри. Теперь везде в машине валялись конверты и распечатки, игрища офисных бумаг разнообразнейшего размера и масти. Он поднял "дипломат", закрыл его и отложил в сторону. Сгреб разноцветную и многоформатную банду бумаг. Каждое из писем начиналось мерзкой ономатопеей, звуком, напоминающим удар капли в жестяную крышу: банк, банк, банк, банк, банк. Банк Сякой-то и Такой-то, Банк-Услуг-Что-То-Там, Твой Банк, Наш Банк, Их Банк...

Филипп смел эту макулатуру и кинул на пол.

Теперь уже и сам он ощущал страх.

Потеря работы и авария – это еще не все. Пока у него была работа, всякий банк рассматривал его жизнь под углом взносов, которые отжирались ежемесячно от его доходов. О, да, всякое из этих писем было доказательством, насколько ценным является Филипп для банкиров, менеджеров и их советников. Тюремные надзиратели клетки успеха оставляли ему на тарелке ровно столько, сколько было необходимо, чтобы дотерпеть до нового месяца. Его не откармливали – скорее, держали в черном теле, но НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО оставляли в живых. А теперь? Миска будет пустой. А банки не любят ждать и дня. Придут к нему, каждый заберет принадлежащий ему кусок. Те что побольше, на раз-два пожрут квартиру. Те что поменьше пожрут машину. Совсем небольшие довольствуются телевизором. Он знал их мрачную тактику: сперва его окружат, потом, согласно с этикетом стервятников, по очереди доберутся до костей; самые слабые будут жрать последними.

Плюс поверенные той рыжей гиены, которые проведают его сразу после аварии.

Плюс счета за лечение.

Конец дням выплаты взносов, предназначенных как раз для того, чтобы высасывать из него дозы крови. Начнется бандитский шабаш, при котором никто уже не надеется, что жертва выживет.

Сознание этого заставило Филиппа задрожать. Сразу же показалось, что жизнь потихоньку вытекает из него.

Он проверил пульс. Несколько раз сглотнул. Вроде бы если человек теряет много крови, с ним происходят именно такие вещи: сердце ускоряется, а во рту становится сухо, словно после долгого бега.

– Боже! У меня что-то со спиной! Не могу поднять ни рук, ни ног!

– Баба, заткнись на секундочка, а? – рявкнул он бесцеремонно. – Не нужно было садиться за руль, если теперь стонешь.

Женщина воткнула в него трезвый, пронзительный взгляд.

– Что? Ты кто вообще такой? Кто тебе позволил говорить со мной в таком тоне? Выскочил из леса на той... той развалюхе прямо мне навстречу, а теперь еще и относишься совершенно по-хамски, снисходительно! Что ты себе думаешь?

Филипп почувствовал прилив мрачной ярости.

– Думаю, – процедил холодно, – что ты в прямом и переносном смысле не в том положении, чтобы со мной спорить. Я не желаю обмениваться с тобой расшаркиваниями. А если не можешь двигаться – советую оставаться вежливой. Если мне удастся вылезти, то вполне вероятно, я помогу и тебе. И только от тебя зависит, стану ли нести тебя на руках – или потяну, словно мешок, по земле.

– Скотина...

Он без слова потянулся к смятому бумажному шарику и тискал его, пока не вжал в него большую часть своего гнева.

ПАВЛЯК Ромуальд. "Кровь – не вода" ("KREW NIE WODA ")

Ромуальд Павляк принадлежит к тому поколению, что, опоздав к фантастике "социологической", долго – и мучительно – искало себя в фантастике "пост-сапковской". Родившийся в 1968 году, дебютировавший в 1987, первую книгу – роман "Другие корабли", альтернативку, где сплетаются истории испанских конкистадоров Писсаро, государства Великого Инки и отряда польских авантюристов, пытающихся создать Речь Посполитую за океаном – он издал только в 2003. После этого он, не оставляя жанр альтернативной истории и издав несколько "серьезных" романов, стал известен сперва как автор юмористической фантастики, а потом – и как автор книг для молодежи.

Но последний его роман – своеобразный микс из как минимум двух тенденций: умения сплетать авантюрную альтернативную историю – и мастерство даже не юмориста, но сатирика.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"Ромуальд Павляк представляет остроумный и блестящий анализ польской политической сцены, доказывая, что политика – это занятие не для нормальных людей. Или вообще не для людей.

Маршалку Сейма Радецкому жить непросто. Мало того, что на нем ответственность за судьбы страны и за будущее руководимой им партии, мало того, что приближаются парламентские выборы и идет горячая компания, мало того, что к союзникам из "Нашей Земли" не может быть и на грош доверия, а оппозиция только и ждет любого проявления слабости руководства страны, так еще его могут каждую секунду начать преследовать представители Европейской Федерации Нелюдей и их родственники. А эти последние – наверняка с вилами и святой водою. Или с чем там ходят на вампиров?

Потому что маршалок Радецкий, как и большинство политической элиты Польши, – не человек. А его партийный коллега, граф Понимирский, как раз решил объявить об этом всему миру. Потому сейчас Радецкому приходится одновременно искать непокорного деятеля – до того, как он всадит вампиров и гулей в серьезные проблемы, и одновременно – вести политическую кампанию, в котором его соперник – старый политический волк Дриллер. Приходится делать все это и стараться одновременно не сойти с ума.

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Хуберт Сосновский; http://www.dzikabanda.pl/literatura/ksiaz...)

Кровь – не вода, а политика – не воскресная школа. Это занятие для по-настоящему крутых парней. Безжалостное, неблагодарное и полное неприятных неожиданностей. Неважно, человек ли ты, вампир ли – во имя дела должен ты быть готовым на все.

В точности, как маршалок Сейма Радецкий. Он стал политическим вождем в мире, где существа ночи – гули, зомби и, конечно же, вампиры – доминируют в политике. Как заслуженный кровопийца, занимает он место президента Демократической партии, объединяющей, собственно, любителей человеческой крови. А нынче Радецкий оказывается перед двойным вызовом – должен привести свою группу к новой победе в приближающихся выборах. Компания длинная, яростная и полная извлекаемой отовсюду грязи. Конкуренты в виде гулей и зомби не спят. Более того, вторая проблема требует зарыть топор войны. Один из вампиров, граф Понимирский, решил сделать каминг аут от имени всех нелюдей. Желает вернуть статус-кво родом из книг Брэма Стокера или Мерри Шелли, когда чудовища пили человеческую кровь и пробуждали при том истинный страх.

Это будет непростая кампания...

Так выглядит зачин истории из "Кровь не вода", романа, пропитанного остроумным политическим анализом.

Что интересно, сатира не оказывается здесь важнейшей точкой размышления. Потому что мы здесь получаем полноценный сюжет с нормальной интригой и – как же иначе – полнокровными героями. Автор воспринимает их совершенно серьезно, и некоторых мы даже полюбим – настолько, насколько это вообще возможно в случае с правящим классом. Главенствует в том маршалок Радецкий, глава Демократической партии, где главенствуют, собственно, кровопийцы. Это жесткий, бескомпромиссный профессионал, но одновременно – умелый предводитель, который справляется с проблемами, как умеет. Читатель волей-неволей проникается симпатией к этому персонажу. В своей вампиричности он весьма человечен, полон слабостей, но прет вперед. Он в состоянии сделать много добра для своих и не теряет хладнокровия. Впрочем, как и остальная компания. Ромуальд Павляк мог бы спокойно пойти простейшим путем и представить карикатуры на известных политиков, переодетых в мертвецкие костюмы. Вместо этого, он дал нам глубоких героев, отягощенных сомнениями, обладающих некими целями для их реализации. Даже манерный граф Понимирский тут – кто-то больший, чем просто добыча, выставленная на милость рассказываемой истории.

В книге в достатке юмора, но кельнер сервирует его с каменным лицом. Конечно, рассказ порой сворачивает в сторону остроумных комментариев, но делает это с определенной деликатностью. При всякой их порции автор раскрывает очередные циничные механизмы, управляющие польской и европейской политикой. Точные замечания, понятные и для непосвященных, перемешаны с подмигиваниями в сторону понимающих.

При случае, свое получает и смягченный образ вампира, используемый Стефани Майер и прочих авторов вампирбургеров, превращающих хищника на прирученного сказочного принца. Мне нравится использование вампиров как метафоры пастырей, стригущих своих овечек и играющих прежде всего за себя. Ради собственной партии и сторонников. При случае Павляк находит золотую середину между привычным и новым изображением немертвых. Это просто еще одни существа, которые пытаются обнаружить себя в современности – а она же может вызвать головокружение у любых мудрецов.

Бывало в романе несколько мест, о которые я спотыкался и несколько утрат напряженности, но это лишь мелкие царапинки на куда как успешном произведении.

"Кровь не вода" – это солидный роман. Умело написанный, украшенный симпатичным, не резким юмором. Мы получаем интересную историю, приправленную горстью метких наблюдений. Стоит прочесть ее перед близящимися выборами – но и как развлекательный роман он вполне оправдывает себя.

ФРАГМЕНТ

Глава 1

Варшава стояла в пробках. Собственно, в этом не было ничего странного: она стояла всегда, и один открытый или закрытый мост ничего не меняли. Выходили из строя светофоры, вагоны метро заезжали не на те пути, манифестанты – ненавистный фольклор жителей и любимая форма развлечения остальной Польши – вносили поправки в жизненные планы. Избирательная компания в парламент, которая как раз продолжалась, приводила лишь к некоторым дополнительным затруднениям.

Итак, Варшава стояла в пробках. Но пробки пробкам рознь. И определенные города не обрадовались бы, что одна из пробок – нет, не эта буквальная, физическая – как раз оказывалась выдернута. Вместо облегчения должно было это принести беспорядки, рядом с которыми скандал с "Амбер Гольд", убийство генерала Папалы или часовой скандал оказались бы играми в песочнице...

Если кто-то быстро не воткнет пробку назад.

***

Место и время, самый полдень, выбрали гули, поскольку предложение о встрече пришло от них. Бойня со складом в заброшенном закутке Праги гарантировала немало впечатлений, от которых оба вампира подрагивали в сдержанном, экстатическом крике голодных тел. Их оппоненты, зомби и сопровождающий их гуль, за спиной имели небольшое позаброшенное коммунальное кладбище. То и дело оглядывались, чтобы проверить связь с землей – а то и поглядывали на здание бойни, словно ожидая, что одна из туш восстанет из мертвых и можно будет ее пожрать. Вроде бы и приняли необходимые дозы витаминов и препаратов, но бессознательное продолжало требовать успокоения природных потребностей.

Шумиляс, высокий и худой словно щепка секретарь Демократической партии, нервно облизнулся и глянул на немилосердно жарящее солнце. "Вот ведь выбрали времечко", – подумал, втыкая мрачный взгляд в Краевского, гуля толстого, словно тучный телок. Знал его, несколько раз сражался с ним на одном избирательном округе. На прошлых выборах победил, но теперь по опросам шли они клык в клык. Охотней всего лицезрел бы оппонента в яме с известью, но раз уж нет – то и суда нет... Или есть. Но жить-то все равно придется.

– Ну? – подогнал, проверив, не утратил ли его товарищ, второй вампир, концентрации.

Как знать, что эти гуляши придумали?

Краевский холодным взглядом оценил обоих вампиров. Не было никаких гарантий, что они не собираются его нагреть, но в любом случае предпочел бы разговаривать здесь, а не в каком-то из кабинетов. Да и требование президента Даниловича звучало ясно: прежде всего – осторожность.

– У вас проблема, – глубокий голос Краевского звучал словно из чугунного котла. Может он и выглядел, как поросенок, тушенный на праздники, но тело его состояло из мышц, а не из жира. – Собственно, проблема у нас всех. Граф Понимирский хочет сделать каминг аут. Мне ведь нет нужды говорить, что это означает?

– Что именно? В каком таком смысле "каминг аут"? – В голосе Шумиляса зазвучали нервические нотки.

Оглянулся на бойню. В животе его забурчало, он выругался и снова перевел взгляд на гуля.

– Он желает всех нас предать, сдать людям, что мы живем с ними стена к стене, дом в дом, ездим с ними одними и теми же автобусами, сидим в кабаках и кино рядом, – с отвращением фыркнул Краевский. – Не спрашивай, зачем. Он просто желает это сделать – и все. Это, скорее, должны знать вы... – заметил.

Шумиляс некоторое время раздумывал над новостью и ее результатами, потом медленно кивнул. Соврал бы, скажи, что он удивлен тем, кто именно собирается предать. Скорее удивлялся... как бы это сказать... методу, которым тот собирался воспользоваться. Граф любил эффектные поступки, когда был премьером – прославился такими, но никогда ранее он не выказывал склонность к самоубийству: напротив, желание обрести все большую известность и достичь нового положения приводили к тому, что был он терпелив, как терпелив муравьиный лев, ожидающий жертву.

– Откуда это стало известно?

– Оттуда, что он пришел к нам. С вопросом о месте в списке. И только когда услышал, что ни один вампир, пусть бы и настолько уважаемый, не окажется в списках Нашей Земли, пригрозил каминг аутом. Мы придерживали это как крючок, – тут Краевский ухмыльнулся, – но что толку с крючка, если из достоверного источника мы узнали, что граф не смирился с поражением и хочет всех нас выбить из седла, устроить всем нелюдям гранд-финал в самом конце предвыборной гонки.

Шумиляс выругался. Ну конечно, граф всегда таким был. Нелояльным – и даже вредным. Традиционалист: говорили, что он нелегально устраивает охоты. Черт его знает, на что он способен, сколько законов он нарушил. Голубая, мать его, кровь! Если он не будет на коне – так никто не будет...

– А какие-то доказательства кроме ваших слов? – спросил жестко, не дав понять по себе, что он весь напряжен, и не паникует только потому, что кровь с желчью соединяется хуже, чем вода с маслом.

Мог только представить себе, как отреагирует маршалок Радецкий, когда услышит новость. Хорошо хоть никто уже не откусывает голов посланцам с дурными вестями...

Гуль потянулся к карману пиджака и подал ему толстую стопку снимков в конверте, а потом и карту памяти.

– Просмотрите, а потом мы поговорим, что делать дальше. И... – Краевский словно заколебался. – Вы нам кое-что должны. И это мы тоже решим здесь и сейчас.

Шумиляс быстро перелистал снимки. На всех их Понимирский флиртовал с представителями Нашей Земли. На некоторых фотографиях можно было различить их главный офис, проекты избирательных списков – недавно еще тайные, до того, как они направились в Государственную Избирательную Комиссию и были зарегистрированы... "Ничего странного, что не желали приходить с этим, пока кампания не началась официально", – подумал он с горечью.

– Ладно, а что взамен?

Сопровождавший гуля зомби мрачно улыбнулся и процедил:

– Нужно его поймать, пока он не наделал делов. Но... если это удастся, мы хотим на одного министра больше, чем это будет следовать из процентов. Если понадобится, вы создадите для нас какое-нибудь новое министерство, ну, я знаю... национального наследия? Это уже ваша головная боль. Передай Радецкому, что о варенье мы поговорим, если удастся уберечь банку.

* * *

Радецкий, занимающий официальный пост маршалка сейма и президента партии, а неофициально – шеф всех польских вампиров и истинный шеф правительства и обер-президент, сосредоточенно выслушал доклад секретаря партии. С беспокойством ожидал, с чем Шумиляс вернется со встречи. Потому что было понятно: он привезет какую-то тухлятину – такие встречи с представителями конкурирующей партии должны иметь серьезную причину, по крайней мере, с точки зрения "гуляшей" (как вампиры иронично называли тех; а еще – "земляками", когда объединяли гулей и зомби, издеваясь над названием их партии). Слушая Шумиляса, Радецкий пришел к обеспокоившему его выводу, что впервые за очень долгий срок он недооценил угрозу. Понимирский мог вышибить их из седла. Йоханый граф – а к тому же еще и узурпатор! А кампания – раскручивается, кандидаты объявлены, девизы давно оглашены, нужно действовать... Проклятие, Понимирский не мог выбрать момент лучше!

– Мы должны его найти раньше, чем пойдут слухи, – тон голоса даже не предполагал дискуссии. – А значит – быстро!

Махнул нетерпеливо рукой, не дав собеседнику заговорить – словно Шумиляс хотел это сделать – в то время, как секретарь просто считал портреты знаменитых вампиров, украшающих стены комнаты. Вампиры с галстуками на шеях, бабочками, жабо, в париках – всевозможные эпохи, две тысячи лет. Двадцать веков служения племени... Однажды и портрет Радецкого может повиснуть здесь, разве что тот дурак исполнит свою угрозу.

Радецкий наконец встал с кресла за столом, его массивная фигура нависла над секретарем. Когда бы не был он политиком, мог бы смело идти в спортсмены.

– Шумиляс, возьми у Бергамутека пару стражников, садись в авто и гони в Анин, во дворец графа. Арестуйте его. А потом – ко мне с тем пройдохой. Уж я с ним поговорю...

* * *

Не найдут его. Нет такой опции, чтобы кто-то догадался, где скрывается граф Понимирский. У него свои укрытия... и сейчас он отправляется в одно из них.

Граф допил последний глоток синтетики, заменяющей настоящую человеческую кровь и отставил бокал на стол, рядом со старосветским конвертом, узким, словно сложенный японский веер. Конверт он бросил во все еще горящий камин и смотрел, как перегорает в пепел бумага, и как рассыпаются пепельные клочья. Предки, глядевшие на него со стен, глядели сурово и безжалостно, он чувствовал их помощь в его крестовом походе. Надеялся, что во время его отсутствия никто те портреты не уничтожит. К счастью, защитные механизмы не так-то легко преодолеть.

Он мелодраматически вздохнул и двинулся к выходу. Авто уже ожидало на подъезде к резиденции, его верный ассистент, Варгас – тоже вампир – сидел за рулем...

Пригодилось доброе дело для гуля, которого он однажды случайно повстречал неподалеку от Повонжек, где граф размышлял о величии предков, а гуль – что ж, были там у него какие-то дела. Он доверился графу, что ему достаточно искусственности, и что время от времени он ходит на кладбище, чтобы успокоить свои пристрасти – пусть бы и исключительно в мыслях... Понимирский обещал ему, что если что измениться, он позаботится о его судьбе и о более-менее сносном положении, потому что всякий союзник в борьбе за традиции важен, даже если происходит он из иного нечеловеческого племени. Сегодня утром гуль окружным путем переслал ему предостережение, что на высших ступенях партийной иерархии скоро должна произойти встреча, посвященная графу. Клык ко клыку – получится челюсть. Аристократ не стал ждать, пока в его двери застучат прикладами среди ночи. Или – когда защелкают клыками.

– Мы не должны этого делать.

Варгас все еще не верил, что его принципал поступает рассудительно. Пока что всегда удавалось все выторговать, даже ценой отхода от норм и условий.

– Скрываться? – спросил граф. – Если останемся здесь, нас быстро найдут.

– Предавать, граф. А теперь – сбегать, поскольку это естественное продолжение предательства. Если нас поймают, мы оба окажемся в яме с известью. И найдут нас лет через тысячу с черепами под мышкой, с осиновым колом в том месте, где остался прах от сердца... А то и не найдут.

Понимирский пожал плечами. У него не было времени на споры о какой-то там литературной ерунде.

– Не моя вина, что этим халтурщикам так по вкусу политика, что желание оставаться настоящим вампиром – или приличным зомби, не говоря уже о гулях, – они превратили в функцию хорошо оплачиваемого государственного чиновника? Теплое местечко, порой и министерское. Удобная машина, словно бы вампиру это хоть как-то пригождалось... – он скривился в отвращении. – Раньше вампиры были мясом, кровью и страхом. А сейчас? Эта мяконькие хренышки играются в политику, вампиры стали метросексуальными, а человеческие подростки вздыхают за ними, желая заиметь таких вот славных пареньков... Шок! Тысячи лет трудов пошли прахом, глыбища ужаса рухнула...

Варгас покосился на вещи, громоздящиеся на заднем сидении. Граф расставался с домом, но не с удобствами. Везли они достаточно одежд, чтобы нарядить на бал целый отряд людишек!

Неожиданно граф отодвинул ассистента и уселся на сидении водителя, заявив:

– Я за рулем.

– А когда вы в последний раз водили, граф? – на лбу у Варгаса выступили крупные капли пота. Он помнил, что когда Понимирский хотел поехать в последний раз, оказался разрушен газон перед резиденцией, а ремонтная автомастерская оказалась обеспечена работой на неделю.

– Слишком давно. Пора снова взять все в собственные руки, – решительно ответил аристократ и повернул ключ в замке зажигания.

* * *

В комнате было четверо, и стало ясно, что они – кризисный штаб. Радецкий смотрел на них задумчиво. Ну понятно: сам-то он будет координировать события из центра, президент партии не может бросить избирательную кампанию, разве что ситуация сделается совсем уж исключительной. Кроме того, на нем сосредотачивались все прожектора, а потому он не может исчезать слишком часто, хотя участия в деле не удастся избежать полностью, порой просто необходимо перемолвиться с кем-нибудь персонально.

Политический секретарь партии, а одновременно и ассистент Радецкого, Шумиляс – другое дело. Тоже будет поддерживать кампанию, но половину времени может посвятить графу. Бела, спин-доктор партии, правая рука Радецкого и левая – дела, тоже должна бы совмещать кампанию с поисками. Нужно бы приказать ему подумать над планом "Б", или над противодействиями, если графа не удастся найти вовремя и он примется плести свои словеса.

С четвертым персонажем, невысоким вампиром со шрамом от пожара, скрытым бородкой, была определенная проблема. Радецкий не был уверен, стоит ли привлекать Бергамутека к делу, но решил, в конце концов, что это будет иметь практическое значение. Насколько Шумиляс занимался делами политическими, Бергамутек был секретарем для дел криминальных, гражданских, заботящимся, чтобы повседневная жизнь польских вампиров проходила в меру плавно и беспроблемно. Когда необходимо было ликвидировать нелегальные бои нелюдей – именно он это и делал. Когда нужно было пнуть французские фирмы, чтобы те не прерывали поставки противосолнечных таблеток, именно он брал на себя вмешательство. Они с Шумилясом друг друга недолюбливали, соревнуясь за то, кто из них лучший секретарь. Они с трудом переносили ту внутреннюю двойственность партии, к которой она принуждаема оказалась жизнью, а не политическим маскарадом, в котором они укрывались. Радецкий некогда усадил их за один стол, споил и заставил помириться друг с другом. По крайней мере, снял конфликт. Теперь Бергамутек пригодится, хотя не станет вести следствие. Не исключено, что его шпионы выловят из сплетен и проговорок нелюдей что-то существенное – и тогда должен был информировать незамедлительно.

Радецкий на автомате добавил и еще одну персону: Влодзимежа. Тот не участвовал в выборах, не занимал никакого официального положения на публике, и все же был одним из наиболее доверенных лиц в настоящем вампирском штабе, уже лет сто предоставляя ему помощь во всех тихих начинаниях. Это он станет искать Понимирского, чтоб того паралич разбил, а все зубы – сгнили от парадонтоза!

– Может с президента начать? – задал вопрос Бела, ошибочно истолковав задумчивый взгляд Радецкого.

Маршалок устало посмотрел на него. Если спин-доктора не научат тебя наконец, что есть и другие умники, то придется стрелять или в вену вгрызаться...

– Яцек, ты что же думаешь, это не приходило мне в голову? – увидев выражение лица собеседника, сухо продолжил. – Ясно, что мы ему сообщим. В нужный момент. Пока же он не успел даже лампочки в люстрах сосчитать, не станем морочить ему голову.

Набрал побольше воздуха.

– Кроме того, это же скользкое дело. Его выбрали совместными силами всех нелюдей, а значит в его канцелярии полно гулей и зомби, и непросто было бы удержать в тайне его помощь. И все секреты... Нет, лучше, чтобы он не нервничал, хорошо выглядеть – уже немалая для него морока.

– А может Понимирский спрятался в каком-то из монастырей? – Бела все еще фонтанировал идеями согласно с выделенной ему ролью, хотя и видно было, что бьет его стресс. – Церковь всегда помогала диссидентам.

– Нет, если бы он там появился, наши шпики дали бы знать, – отрезал маршалок. – Церковь мы не станем в это вмешивать.

Закусил губу, повел взглядом по скромно – в конце концов, была это штаб-квартира партии, Вейская 12, а не приватный дом – обставленной комнате. Папки, полные бумаг, стояли здесь рядом со шкафами, забитыми листовками и прочими материалами для выборов. Посмотрел он на них, как Черчилль, говорящий англичанам, что будет непросто, но в конце концов – они выиграют.

– Мы, господа, должны справиться. И быстро. Жаль, что он сбежал, но этого стоило ожидать.

После того, как он отбрил спин-дока, остальные боялись и слово сказать, поскольку, хотя вампира невесть что и не напугает, но лучше с Радецким не ссориться. Мировая Федерация Нелюдей, которая привела к тому, что они могут наслаждаться жизнью не только простой, но и публичной, что стало для вампирового племени неплохим развлечением, была далеко, а шеф – рядом. И мог он не оказаться настолько понимающим, как представитель МФН: тут была Польша, страна, где царили клык и кулак, а не параграфы.

Радецкий и... Понимирский. Граф тоже все это организовал. И в этом была немалая проблема. Он знал их методы, способ мышления и действия в проблемных ситуациях.

– Вы ищите след. Не знаю, с чего начинать, но вы справитесь. Ты, – маршалок сурово поглядел на Белу, – распланируешь все варианты событий, включая и такие, где Понимирский нас сдаст. Бергамутек, твоя роль – это разослать виси на поиски графа, может кто-то что-то слышал. – Он поглядел на часы. Пора проведать последнего, кто принадлежит к кризисной группе. – Я должен пройтись. Голоден. И есть у меня дело.

* * *

Вилла на Белянах выглядела обычно, никто бы не обратил на нее внимания, когда бы не жил там лидер Нашей Земли Габор Данилович. Ее не опутывали невидимые нити охраны от BOR-а и других служб, работающих на бывшего премьера и усложняющих жизнь прочих обитателей. Габор охраны не желал... по крайней мере, не человеческой. А она, обеспеченная ему гулями и зомби, была достаточной, чтобы никто непрошенный не проник внутрь виллы.

Но вилла была лишь крышкой. В буквальном смысле: истинной сердце партии билось в подземельях. Там в нескольких подвальных камерах, что раскидывались на много метров в каждую сторону, скрывались самые тайные помещения польских зомби, гулей и их сотрудников.

Обитатели окрестных домов наверняка бы серьезно удивились, когда бы их дома вдруг провалились, и оттуда принялись бы выходить члены партии. Но Данилович крепко заботился техническим состоянием инфраструктуры, над этим работали наиболее доверенные инженеры, приглашали даже гулей из Силезии, порой тамошними горняками принимаемых за Скарбка. Что ж, сильно обугленные окаменелости тоже можно было есть... Некоторые, идя за вегетарианской модой, якобы даже наслаждались превратившимися в уголь листьями больших папоротников. В любом случае, помещения они вырезали образцово, без каких-либо приключений, вроде тех, что сопутствовали строительству метро.

Самый длинный туннель носил название "эвакуационный", было в нем более трех километров и вел он... на кладбище. Там у него было несколько выходов: одно в колумбарий, два – в семейные склепы, одно – на мусорку.

Под самой виллой шел вертикальный шурф, в который посадили лифт (хотя в другом месте находился еще и аварийный выход: узкая лестница с маленькими ступеньками, от которой возникали одновременно головокружение и клаустрофобия: по крайней мере, у Даниловича, который ее протестировал и пообещал, что никогда больше не станет ей пользоваться). Ста метрами ниже начинался ряд комнаток, в которых зомби, гули и остальная компания разместили свои архивы, лаборатории, а также – куча прочих помещений, в том числе и тюрьма.

Может, место и было достаточно рискованным, лучше бы ему располагаться в безлюдных местах, но ведь никому не придет в голову искать потайных помещений в районе вилл, у георадара бы ум за разум зашел... Тайник могли использовать лишь существа ночи и земли, а свой ведь не встанет против своего...

"Разве что имя твое Ежи Мария Понимирский, герба Сломанный Клык", – с горькой иронией подумал Габор, глядя на Краевского, вернувшегося после беседы с вампирами. Теперь, вместе с другим секретарем, Туном, желали оговорить ситуацию.

Он открыл дверь лифта и жестом пригласил их внутрь. Вниз ехали молча. Тун, прямой, как швабра, казалось, не придавал ситуации значения, но Габор слишком хорошо его знал: старый гуль прикидывал все варианты событий. И наверняка готовил для себя пути к отступлению, как минимум пару – на случай, если вампир таки сбрендит и действительно откроет людям правду. Тун был честным гулем, но как-то сказал, что не рискнет собственной шкурой ради какой-то там идеологии. И именно потому Габор и выбрал его себе в секретари и советники. Верил, что Тун будет работать на успех всего племени, а когда решит, что дальше не стоит – это будет для Даниловича сигналом, на который стоит обратить внимание.

Габор принюхался. Вентиляция работала безукоризненно, но легкий запах камня и земли проникал в систему и придавал воздуху привычных ноток.

– Если достану его раньше их – порву мерзавца в клочья, – обронил негромко.

Тут, внизу, могли они, наконец-то, поговорить спокойно. В вилле, несмотря на охрану и контроль, Данилович не говорил о вещах по-настоящему важных – если, конечно, не был должен. Шпионская техника достигла невероятных высот, дроны размером с муху, направленные микрофоны, выхватывающие звук на расстоянии в километр, кельнеры в кабаках, лепящие жучка под тарелку... Тут же он мог бояться лишь предательства – кого-нибудь вроде Понимирского.

Сотоварищи Габора словно решили, что раздался приказ о конце тишины, фыркнули. Вернее: фыркнул Краевский. Тун всосал воздух, хотя стоило воспринимать это, скорее, как метафору всасывания Понимирского, когда они его достанут.

Быстро миновали камеру рецепции с группкой охранников и вошли в первый конференц-зал. Габор уселся на стул, остальные – рядом.

– Они согласились?

Краевский неуверенно кивнул.

– Полномочий у них не было, но они и не вели переговоров. Если спросишь, сказал бы я так: поскольку протестов от Радецкого не было, можем считать, что они согласились на наши условия.

– Протестов не было, – подтвердил Данилович, потирая подбородок. – Потому – мы поможем им поймать графа. Надо бы использовать наших журналистов с информаторами. Хорошо бы, чтоб граф, несмотря ни на что, не добрался до медиа... – И не сумел реализовать свой план. Пусть даже частично. – Но мы не станем облегчать вампирам дел. Если мы его поймаем, то сможем требовать чего-то большего...

Они смотрели, и во взглядах их читался вопрос: и чего же, если официально мы уже попросили министра сверх списка? Габор легонько улыбнулся:

– Премьера в новом правительстве, братья по земле. Если захватим Понимирского, возьмем кресло премьера, говорю вам это.

Старался, чтобы голос его звучал холодно и чтобы не звенели в нем нотки, словно с агитки в зале, полном одуревших избирателей. Однако внутри он весь дрожал. Вампиры – глупы, они вроде бы старые и мудрые, но на самом деле гордыня их всегда губит. И теперь Понимирский погубит их тоже.

"Я стану премьером", – думал он. Нужно только схватить графа.

Наконец отослал их. Хотел остаться сам. А собственно – хотел остаться один, чтобы с кое-кем поговорить.

Медленным, раздумчивым шагом он проходил мимо комнат, направляясь на юг. Это там, в одном из самых дальних помещений, дежурил Песчаный, как мысленно называл его Данилович.

Добрался до входа, отрезанного железными дверьми с цифровым замком. Ввел код, приложил шершавый палец к считывателю папиллярных узоров, успокоил дыхание и произнес пароль.

Двери с легким чмоканьем отворились, и в коридор вырвалась волна тепла и легкой духоты, обволакивая гуля. В темноте перед ним раздался шелест. Песчинки легко с чего-то осыпались.

– Свет, – приказал Данилович.

Комната осветилась перед ним, как земля под ускоренным восходом солнца. Была небольшой, может пять на пять метров, со слегка скругленным потолком, совершенно пустая, если не считать большого сундука, что стоял под боковой стеной. Наполнял его мелкий желтый песок, из которого в одном месте вдруг сформировался небольшой горбик, словно ток воздуха в комнате создал дюну.

Это была большая тайна гулей. Почти никто не знал, что внутри сундука скрыт песчаный джинн. Теперь он воздвигался из кварца словно скульптура, лишь на тон темнее от фона.

– Как прошло? – обронил глухо.

Проблемы были специальностью Аль-Газани, как он приказывал себя называть. Его почти убили египетские селяне, загнав у скальный угол, откуда некуда было бежать. Убить, однако, не рискнули, просто завалили ловушку. Археологи, которые раскопали ее много веков после, предполагали, что в этом кубе песка должна скрываться тайна – и не ошибались, хотя никому из них не пришло в голову, что в этом месте вовсе не грабители могил вытащили все сокровища и кувшины, а что тут просто окаменел джинн.

Теперь он набирался в песке сил. Если ничего не изменится, продлится это еще век-другой. Данилович старался сократить этот процесс до минимума.

Пока же Аль-Газани был полезен в решении проблем, а если даже помочь не мог, то показывал проблему с другой перспективы. Габор быстро пересказал ему результат разговора.

– Он наверняка покинул свое укрытие, – голос песчаного джинна отдавал уверенностью. – Я бы искал его у союзников. Ах, да... Тогда – это отпадает. Выбери какое-то маловероятное для укрытия место – и начни оттуда.

– Так я и намеревался поступить, – согласился Данилович.

– Еще одно, – продолжал Песчаный шуршащим голосом. – Плохой песок. Больно. Поменяй.

– Точно такой же кварц и в Египте, – Данилович легкомысленно отмахнулся, – но я приму твою просьбу во внимание...

– Прими лучше угрозу к сердцу, – прошипел Песочный.

Возвращаясь на поверхность, Габор крутил в голове простую мысль. Аль-Газани был лучшим оружием в его руке. Нужно просто приспособить его к локальным условиям. Демон не знал, что египетский песок можно раздобыть – никаких проблем организовать курьеров или перевозку яхтой в форме балласта. Но Данилович специально кормил его польской землей, рассчитывая, что когда он регенерирует, то удастся использовать его здесь, а египетские барханы перестанут его притягивать. Ему нужны были сильные, но зависящие от него личности.

А пока что следует устроить охоту на господина графа.

Он улыбнулся узкими губами: жестоко, но почти похотливо.

ХЕРЕЗИНСКАЯ Эльжбета. "Турнир теней" ("Turniej cieni")

Эльжбета Херезинская уже знакома читателям колонки: по сути, она одна из наиболее видных авторов исторической прозы в современной Польше. Чаще всего она обращается к истории средневековой, но иной раз совершает вылазки и в поле недавней истории (например, у нее был прекрасный роман "Легион", посвященный событиям Второй мировой). Такой вылазкой (правда, в 19-й, а не в 20-й век) стал и "Турнир тени".

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

30-е года ХІХ века. Ключ владычества над Азией – Афганистан, в котором Великобритания соревнуется с Россией. В Большую Игру, называемую русскими Турниром Теней, вплетены и судьбы поляков: Яна Виткевича – юноши, которому смертный приговор заменили на ссылку в Сибирь, Адама Гуровского – ученика Гегеля и друга Гейне, предателя дела польской свободы, и Руфина Пиотровского – простого солдата и знаменитейшего беглеца из сибирской каторги. В снегах Сибири, в горячих песках афганских пустынь и на побережье Черного моря идет Большая Игра. Герои отбрасывают тени, но кто-то же тянет за шнурки марионеток.

Увлекательный роман о Польше. О людских судьбах, предназначении, предательствах и стойкости.

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(автор: Михал Буяк, находится по адресу: http://zapomnianypokoj.blogspot.com/2015/...)

Действие романа обращается вокруг судеб трех героев: Яна Виткевича, Руфина Пиотровского и Адама Гуровского. Кем были и чем занимались эти поляки? Простите, но этого я вам не скажу.

Но они – герои из плоти и крови, которые жили на самом деле. Они – не выдуманы. Я предлагаю любому из вас, кто намеревается взяться за книгу Херезинской потратить немного времени и самим проверить, каковы были их судьбы – не столько в романе, сколько в настоящей жизни. Благодаря этому, вы сумеете не только верифицировать, насколько точно их жизнь нашла отражение на страницах романа, но и углубите свое знание об этом трагическом периоде истории нашей родины. Впрочем, с этим можно и подождать, пока не доберетесь до последних страниц романа – просто чтобы не портить себе удовольствие от чтения.

Сюжет и палитра ярких героев приводит к тому, что от романа непросто оторваться. Несмотря на то, что автор сперва описывает словно бы разные сюжетные мотивы и часто оставляет один, чтобы окунуться в водоворот истории другого героя, это нисколько не мешает чтению. Каждый из персонажей может рассказать нам историю настолько интересную, что яркость ее заставляет прощать такого рода переходы.

Писательница описывает трагические судьбы наших земляков, вынужденных эмигрировать после Ноябрьского восстания. Часто они с трудом сводили концы с концами – например, князь Чарторыйский, один из богатейших поляков, утратив все свое имущество в результате царских декретов, живет в тесной комнатушке в доходном доме. Впрочем, в тогдашней Европе нас воспринимали и как прекрасных солдат. Веря, что служба под знаменами чужих держав может принести желанную независимость, мы сражались чуть ли не в каждом уголке мира. Однако, как становится ясным и из романа в том числе, мало кому из владык была интересна независимость Польши.

"Турнир Теней" – роман, который раскрывает и то, как действуют шпионы тех лет. Главная арена их стычек – Афганистан. За господство над этой страной сражаются две крупнейшие империи: Великобритания и царская Россия. Каждая из сторон поддерживает своего кандидата на афганский престол. Интриги, разного рода дипломатические интриги, влияние на отдельные силы через размещение в них нужных людей – на порядке дня.

Когда мы думаем о царской России, в нашей голове появляется образ не только жесткости Разделов Польши, но и тотальной цензуры. Но разве так уж сильно отличается от нее Королевство Британское?

Херезинская показывает масштаб манипуляции информацией в британской прессе. Это там через самые популярные газеты группа людей дела влияет на общественное мнение. Можно даже сказать, что в зависимости от конкретной ситуации, температура общества искусственно подогревается или охлаждается. Разумеется, делается это, прежде всего, чтобы получить наибольшую для себя пользу. Это образ настолько жуткий, что даже волосы дыбом становятся при мысли, насколько сегодняшние медиа на нас влияют.

Книжек, к которым хочется возвращаться – немного. "Турнир Тени" Херезинской – это роман, который я наверняка стану перечитывать. После быстрого чтения, неуверенности относительно судеб героев, должно наступить спокойное прочтение "Турнира", с поиском всего, что ты пропустил по первому разу. С сожалением закрываю книгу, зная, впрочем, что через несколько недель снова наслажусь приключениями Руфина, Яна – и других героев".

ФРАГМЕНТ

Графство Гемпшир, остров Уайт, лето 1845

Клод Вейд, некогда главный шпион в Лудхияне, и Мохан Лал Кашмири, старый мунши Александра Бёрнса, прогуливались между невысокими яблоньками в саду в имении Вейда.

– Сорт Пармен Адамса, выведен недавно, – Вейд кончиком трости указал на зеленые, небольшие яблочки на ветвях деревьев. – Моя Джейн говорит, что желе из них никакое, но селекционеры утверждают, что сидр получается прекрасный.

– Красиво здесь, – похвалил сад и имение Мохан Лал.

– Слишком красиво, – скривился Вейд. – Представьте себе, сама королева Виктория, вон там, – ткнул тростью в воздух над холмами, – строит резиденцию. Рабочих съехалось...

– Будет у вас соседство из высшего общества.

– Да какое там, – каркнул Вейд.

"Постарел он на своей пенсии, – подумал о майоре Мохан Лал, – а ведь ему едва за пятьдесят, у него молоденькая невеста, свадьбу планирует".

Мохан мог понять Клода Вейда. Любой из них, людей, которые сперва формировали политику азиатской "большой игры", а потом пережили в Афганистане ад поражения, были – каждый по-своему – зависимы от высокой температуры тех времен, и любой из них с трудом возвращался к нормальной реальности.

Мохан Лал был в Англии уже год, приплыл из Индии в поисках справедливости – то есть денег, которые он одолжил у банкиров из Шикарпура для выкупа за британских пленных. Дело шло ни шатко, ни валко, директорам компаний удавалось оставаться чрезвычайно равнодушными относительно его дела, просьб – а потом и мольб; хотя что такое были его восемьдесят тысяч рупий по сравнению с миллионами, которыми они вертели!

– Как книга? – спросил его Вейд. – Обо мне вспоминал?

– Естественно.

– Описал хорошо или плохо, а? И не ври мне, парень, потому что я ведь раньше или позже, но прочту!

– Собственно, сэр, это будут две книги. Одна о моих путешествиях с Бёрнсом, а вторая, куда более сильная – биография Доста Мохаммада Хана. Мы оба знаем, что в прошлом ваши и господина Бёрнса взгляды не всегда совпадали, но я открыл для себя, что время лечит раны.

– Так хорошо или плохо? Говори, а то я нервничаю.

– Хорошо, сэр Вейд. Я написал о вас хорошо.

Полковник остановился вдруг, бесцеремонно вручил свою трость Мохану, а сам вынул из кармана клетчатый платок и громко высморкал нос. Потом сказал:

– Это плохо. Мог бы написать, как было. Что мне за дело.

– Неправда, сэр Вейд. Я знаю, насколько для вас это важно: бросить к чертям пенсию, сад, огород, чай в пять и все остальное. Я ошибаюсь? Скажите, если я ошибаюсь.

Смотрели друг другу в глаза. Мохан Лал отдал Вейду трость и закончил:

– Что бы вы, господин полковник, отдали, чтобы снова вернуться в Большую Игру?

Клод Вейд вдруг выпрямился, немочь, что делала его лицо старым, мгновенно исчезла. Он прошипел:

– Я отдал бы немало, но не испытывай меня, мунши, потому что та игра закончилась, ты же знаешь.

– Та – несомненно. Но не наша, полковник. Вы сказали мне в Лахоре, что Виткевич работал на себя.

– Так и было, – Вейд прищурился и с вызовом выдвинул вперед подбородок.

– Вы помните, о чем я тогда спросил?

– Да. Ты, Мохан Лал Кашмири, имеешь в себе нечто, чего не имеет никто из известных мне людей. Ты верен своему старому господину даже через столько лет после его смерти.

– "Через сколько"? – иронически переспросил Мохан. – Прошло едва лишь пять. Для меня это – ничто, все было словно вчера. Но мы отвлекаемся от темы. Я спросил вас: Виткевич, работая на вас, работал ли против миссии Бёрнса, а вы ответили, что нет. Больше мы о том не говорили, потому что вино...

– В тот вечер пролилось немало вина.

– Я хочу вернуться к разговору. Скажите, что такого делал для вас Виткевич? И как возможно, чтобы оно не было против миссии Бёрнса. Мы ведь все знаем, что он победил Александра в Кабуле.

– Успокойся, мунши, – голос Вейда снова, как некогда, был властным и под контролем. – Чтобы понять ту игру, к ней нужно подходить холодно. Пройдем-ка в сторону клифа.

Остров Уайт на небольшой поверхности сплел в себе пейзажи всей Англии. Побережье с высоким скалистым клифом, о который разбивались пенистые, вечно неспокойные волны, переходило в вересковые поля, а те, чем глубже в сушу, тем больше превращались в покрытые травой луга, что заканчивались внезапно вырастающей стеной леса. Резиденции, наподобие Клода Вейда, находились в защищенных холмами небольших котловинках, куда не добирались морские ветра, позволяя разбивать самые изобретательные сады. Они вышли из сада полковника, миновали каменную стенку, означающую границы имения и двинулись через вереск к побережью. Холодный влажный ветер хлестал их по лицам.

– Как ты знаешь, мунши, я работал в Азии задолго до того, как там появился Бёрнс вместе с тобой. Вы получили задание исследовать течение Инда, и справились отлично. Потом перебросили вас на контакт с неоценимым нашим магараджей Ранджитом Сингхом, знаю-знаю. Бёрнс любил алкоголь, как и тот старый чванливый сластолюбец. Я никого не обвиняю. Потом вам поручили исследовать Афганистан. Я знаю, что с вашей точки зрения было это наиважнейшим заданием, но ты должен понять, что в то же самое время шла игра за территории, что не была, скажем так, в центре официальных интересов. Говоря коротко, моими обязанностями было охватить сетью влияния Персию и Турцию.

– Турция после войны была полностью в зоне российского влияния.

– Верно. И официально никто бы не признал, что все – иначе. Но, как ты знаешь, наши правительственные круги, кроме официальной политики, всегда вели политику собственную, скрытую, такую, что может пригодиться в будущем. Нашим агентам в Турции было непросто передвигаться незаметно, мы понимали, что за каждым их шагом следят русские. Потому миссию эту поручили мне, в обход нашего резидента в Константинополе.

Мохан Лал почувствовал, как ему становится горячо. Знал и раньше, что игра – сложна, более того, казалось ему, что он неплохо в ней ориентируется, но теперь начал понимать, что Клод Вейд, главный шпион из Лудхияны, над которым они с Бёрнсом постоянно подсмеивались, на самом деле был куда важнее всех их, вместе взятых.

"Как я мог так ошибаться? – думал Мохан. – Я считал Вейда напыщенным глупцом, а был таким сам".

– Я с самого начала, – продолжал полковник, – знал: чтобы достичь успеха, не могу использовать британца. Там полно "крашеных" азиатов. Я решил завербовать русского или перса. Но русские – странные люди, я не понимаю, как они мыслят. Было у меня несколько персов, но результаты их работы меня не устраивали. Перс много пообещает, но немного сделает, такая уж нация. И тогда мне попался генерал Изидор Боровский.

– Тот, что погиб под Гератом?

– Тот самый. Мореплаватель, пират и невероятный командир. На службе у шаха Персии он неплохо узнал Турцию. Но Боровский, из-за своих обязанностей в персидском войске, не всегда был доступен. И когда я узнал о Яне Виткевиче из оренбургской Пограничной комиссии, показалось мне, что я вышел на человека, которого и искал. А после того, как я с ним встретился – уверился в том. Его контакты в регионе были почти невероятными!

– Понимаю, это все правда, но вы все еще изворачиваетесь, господин полковник, не говоря о цели работы Виткевича.

– Карта, – сказал Вейд и развел руками, словно желая взлететь в набирающем силу морском ветру. Плащ его забился, словно крылья.

– Карта?

– Верно. Подробная карта побережья Черного и Азовского морей, с турецкой стороны по Крым – и российская их сторона. Гарнизоны, порты, позиции войск, дороги и возможности прохода артиллерии и колонн войска. Флота. Виткевич, благодаря своим информаторам среди купцов и кочевых племен, перегоняющих стада верблюдов, должен был изготовить точные карты, благодаря им мы могли бы решить будущий конфликт. Повлиять на саму его вероятность и возможное течение.

– Будущий конфликт? – Мохан чуть не задохнулся. – Было ли здесь что-то общее с визитом царя в Лондон?

– Ох, ничего не расходится так быстро, как доверенная информация, – кисло рассмеялся Вейд. – Конечно, это касается определенных кругов. Да, это могло иметь нечто общее с тем визитом. Но увы! Я знаю, что карты были составлены, Виткевич показывал мне одну из них, при том мы договорились, как должны быть выполнены очередные. Он забрал карту, чтобы нанести на нее правки, но, как все мы знаем, из поездки в Петербург не вернулся. Вместе с его смертью пропали и карты. Или граф Нессельрод держит их в своем кабинете, или же после Бенкендорфа получил их новый начальник тайной полиции. Кто знает? Бумаги Виткевича искали и не нашли... Я полагаю, российские службы наложили на них лапу, а может, именно карты те и стали причиной убийства Виткевича?

Вересковое поле закончилось внезапно, под их ногами захрустели камни. Они вышли на клиф, под ними клубилось море. Мохан Лал Кашмири долго молчал. Думывал над словами Клода Вейда. Он приехал сюда с обещанием вернуть полковника в игру, а теперь колебался, стоит ли сдержать слово. Рассказ полковника был убедительным. Жаль, что столько лет это оставалось тайной. Может, и дела в Кабуле пошли бы иначе, когда бы Бёрнс знал, что Виткевич не враг? Может не погиб бы, разорванный толпой? Мохан вздохнул. Все это просто случилось, все еще живое и обжигающее воспоминание стало уже прошлым. Не забывая, стоило уже сделать шаг вперед.

– Я узнал Виткевича в Кабуле, во время длительных переговоров с Достом, – отозвался он наконец. – Я был в его комнатах в хавеле Сами Хана. Не раз разговаривал с его доверенным адъютантом, киргизом по имени Аман. Александр же великодушно прислал Виткевичу одну из своих танцовщиц, девушку по имени Нудхар.

– О, да. Афганские танцовщицы, были же времена!

– Времена неожиданно вернулись, полковник. В Шотландии, куда я отправился проведать семью Александра Бёрнса, а точнее в отеле в Эдинбурге я встретил Амана и Нудхар, – спокойно произнес Мохан Лал.

Клод Вейд словно окаменел. Потом хватил его за рукав.

– Ты уверен, мунши? Тебе не привиделось?

– У меня хорошая память на лица и хороший слух. Я услышал голос Нудхар в ателье в отеле. Была она с ног до головы завернута в ткани, но я не сомневался, что это она – и никто другой. А Амана, в английском костюме и тюрбане, было непросто не заметить. Я узнал от обслуги, что в отеле он находится как султан Аман Касар Абу Сайид Сенгул, а Нудхар, под именем Галима, выступает в качестве его жены.

– Ты с ними разговаривал?!

– Нет. Они выехали в тот самый день. Кто-то мог дать им знать, что я расспрашивал о них. Мой внешний вид тоже не слишком-то британский. Аман и Нудхар могли догадаться, особенно учитывая, что я давал несколько интервью. В "Таймс" были мои снимки.

– Это не совпадение. Старый адъютант и любовница – в Великобритании? Может, Аман спас бумаги Виткевича и теперь ездит по стране, в поисках того, кто поручил их создать? Хочет отдать или продать, но не знает – кому? Иисусе! А если они попадут не в те руки?

– Вы заплатили за них Виткевичу?

– Нет. Рассчитаться мы должны были, когда он доставит все.

– И во сколько вы оценили то взаимодействие?

Клод Вейд развел руками.

– Виткевич не хотел денег. Сколько я его не спрашивал, отвечал, что это не имеет значения, что мы расплатимся позже. Странно, да? Те карты, попади они к нам, были бы бесценными.

– Действительно ни гроша?

– Да. При последней встрече он вспоминал, что в расчет хочет пару коней. Назвал их как-то странно. Ахелтыкинскими жеребчиками.

– Ахелтыкинскими? Что это за кони?

– Я не сумел расспросить торговцев, – пожал плечами Вейд. – А потом пришло известие, что он мертв, а потому уже не пришлось искать тех странных коней. Может их и вообще нет, может, он их придумал, чтобы иметь предлог не брать денег? Не знаю. Сегодня это не имеет значения.

– Как знать? А если Аман потребует ту же цену, что и его хозяин?

– Мунши! Карты стоят целого состояния! Мы заплатим, сколько бы он ни пожелал! С картами на руках, мы оба можем вернуться в Игру. Не будет дверей, которые не откроются перед нами с картами на руках! – щеки Клода Вейда горели.

– Полковник, – твердым голосом сказал Мохан Лал, – у меня нет ни гроша. У меня восемьдесят тысяч рупий долга перед индийскими банками. Банкиры из Шикарпура висят надо мной, словно топор палача над осужденным. И моя цена за то, что я вхожу в дело – выплата тех обязательств.

– Сынок, – хлопнул его по плечу Вейд, – ты даже не думай, что я стану платить за карты из собственного кармана. Когда узнаем цену, я обращусь к некоему источнику. К человеку, который годы назад и поручил мне миссию раздобыть карты. – Вейд пригладил растрепанные морским ветром волосы. Смотрел словно бы в никуда. – Твое участие в том, чтобы их получить, будет стоить того, чтобы человек этот потянул за веревочки, что ведут к дверям директоров компании. Кви про кво. Они оплатят твои долги, а я вернусь с отдыха в первый ряд.

Мохан вдохнул живительный морской воздух. Ему это было нужно. Когда он узнал Амана и Нудхар в Эдинбурге, знал, что это важно, но только сейчас он понял, что это – точка перелома его жизни. Оставалось их найти, что при экзотической красоте обоих не должно оказаться сложным. И надеяться, что они и правда привезли в Англию карты.

– А ваш друг достоин доверия? Я правда могу надеяться, что он выплатит индийским банкирам?

– Ожидать от него можно всего, что угодно, – нервно засмеялся полковник Вейд, – и, сказать честно, он вовсе не мой друг.

– Кто он? Он член правительства?

– Это старый генерал наполеоновских войн. О том, как он потерял на поле битвы руку ходят легенды.

– Фицрой Сомерсет? – невольно удивился Мохан Лал. – Но ведь у него нынче нет влияния. Говорят, что Сомерсет стоял за тем, чтобы выдвинуть несчастного Вильяма Эльфинстона на главнокомандующего нашими силами в Кабуле, а вы ведь, господин полковник, и сами признаете, что это было кошмарное решение, мы заплатили за него...

– Перестань, мунши. Сомерсет отдал мне приказ добраться до карт по поручению своего политического покровителя, герцога Веллингтона. Это Железный Герцог был тогда министром иностранных дел, и это к нему – при посредничестве, естественно, Сомерсета, мы обратимся за деньгами для выкупа карт.

Клод Вейд вдохнул холодный, чуть солоноватый воздух. Понимал испуг Мохан Лала, но сам его не разделял. Карты нынче оставались таким сокровищем, что окажись, что Сомерсет не заплатит за них достаточно много, Вейд без угрызений совести сделает предложение кому-то другому. Особенно сейчас, когда Великая Ложа приняла его в свои члены, когда шаг за шагом начали узнавать его люди, в руках которых находится судьба всего мира.

ГОЛКОВСКИЙ Михал. "Стальные крысы: Слава" ("Stalowe szczury: Chwała")

Мне уже приходилось говорить о первом томе цикла (пока – трилогии, но это дело будущих обзоров) Михала Голковского "Стальные крысы": альтернативке, где история Первой мировой не заканчивается в 1918, военные изобретения обкатываются на поле боя, а в Европе воцаряется эдакий дизельпанк. Второй том, судя по отзывам, оказался не менее увлекательным, чем первый.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"Поднятый из грязи штрафной роты и вернувший себе звание капитана, Рейнхардт готовит своих людей к выполнению миссии, у которой есть все шансы закончить Великую Войну, длящуюся уже восьмой год. Но он и его команда – лишь дополнение к тому, что действительно имеет цену в этом уравнении сил – да и в самой жизни: к "Марлен".

Тем временем, в дыму сигар и среди просверков хрустальных графинов плетется международная интрига, тянущаяся от причальных мачт аэростатов до далекого холодного Кенигсберга. Чего в действительности хочет фон Людендорфф? В том, что в игре этой поручик фон Хаугвитц – лишь пешка, не сомневается и он сам, но возможно ли, чтобы и генерал играл на арене историю свою роль под чужую дудку?

В реве моторов, в грохоте бортовых орудий и в свисте ветра в оснастке грядет "Фламмендер Рум". Яростное сиянье славы".

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ (автор: Луиза Добжинская; отзыв находится по адресу: http://paradoks.net.pl/read/27619 )

"Когда пишешь о какой-то из мировых войн, обычно описываешь события – настоящие или вымышленные – с точки зрения "хороших", то есть "союзников", борющихся с немецкими войсками. Да и как по-другому, если это книги о героях, что сражаются с большим злом. Даже в книгах, которые представляют партизан или союзную армию как обычных людей (порой даже слишком обычных, поскольку опустившихся из-за войны), обычно замалчивается вторая сторона военной медали. Несмотря на то, что прошло уже несколько десятилетий, мы не в силах взглянуть на германского солдата как на человека. Это привычно, однако отнюдь не логично. Михал Голковский в своем цикле "Стальные Крысы" решил сыграть непривычными картами. Герои его – это члены германского отряда во время Первой мировой.

Отряд капитана Рейнхардта – уже не штрафная рота, а командир ее снова получил звание, хоть и не вернул любимый дирижабль. Нынче он командует группой, выполняющей задание типа "mission impossible" – то есть, по сути мало что изменилось. Они до сих пор – отряд, предназначенный на размен, вот только теперь задание их не лазить в грязи, задание их – операция, проводимая в тылу. Подчиненные Рейнхардта прекрасно знают, что у них куда больше шансов погибнуть, чем выполнить задание. Они понимают, что для их командования жизнь солдат под главенством непокорного капитана не значит ничего. Особенно в далеко идущих планах, о которых знают лишь несколько человек – а может и вообще один? Является ли этим человеком генерал фон Людендорфф? А может за его спиной скрывается некто, куда более сильный? Большая Война идет за дела куда более важные, чем то, что занимают мысли капитана Рейнхардта. Какое значение для восьми лет войны имеет "Марлен" – кем бы или чем бы она ни была? А может, таки имеет? Это знает лишь сам капитан, что сражается во имя собственных планов, давно лишившись любых иллюзий и не верящий уже ни во что...

Мы привыкли по ту сторону баррикад видеть только дурных людей. Правда, в той стене бывают и проломы: как это сделал Юлиан Семенов, вводя в сюжет знаменитого романа "Семнадцать мгновений весны" фигуру Гельмута Кальдера, германского рядового, спасающего советскую радистку и ее ребенка от рук СС. Но мы очень редко думаем о рядовых германской армии, что сражаются во имя своих вождей, как о людях. Во время войны думать так и вообще невозможно – но нынче у нас мир, причем вот уже много лет. И все же непросто нам поверить, что "по другую сторону" тоже были люди, не хуже и не лучше, чем "наши". А именно на этом делает ударение автор "Стальных Крыс", создавая свой отряд германских сорвиголов. Это в их шкуру читатель должен вжиться, их должен полюбить, им сочувствовать. Это непростая штука, особенно когда ты – поляк. Тем временем, отряд, созданный Голковским, действительно удается полюбить – и в этом-то состоит серьезная проблема, поскольку как можно любить врага?

Я не знаю автора настолько, чтобы понимать его побуждения. Почему именно немцы? Может, это иронический сарказм относительно распространенной в нашей стране мартирологии, проводящей четкие границы: мы белые, они – черные? Или же желание эксплуатировать почти целинную литературную территорию? Оба ответа могли бы оказаться верны. Ум и литературный инстинкт Голковского позволяют ему совершать эксперименты. И хотя я все еще думаю, что лучшие его книги – те, что посвящены вселенной S.T.A.L.K.E.R., не могу возразить на то, что "Стальные Крысы" – прекрасный цикл. "Слава" даже лучше "Грязи", а может это я успела привыкнуть к героям, от которых первоначально меня отворачивало чувство, что "это же враги". Непросто оторваться от романа – а для меня это серьезная похвала, поскольку я не слишком люблю книги о войне. Но даже мне сложно было противостоять очарованию литературного стиля и полету фантазии Михала Голковского. Можно бы сказать, что хотя я и приступала к чтению, ощетинившись, он разоружил меня уже на первых страницах. С чистой совестью я могу рекомендовать роман всякому, кто ищет сильных впечатлений."

ФРАГМЕНТ

24 августа 1922, между 3 и 4 часами утра

– Это очень глупая идея.

– Чего это? – Отто еще сильнее распластался в невысокой траве, оглянулся на лежащего позади коллегу по отряду. – Потому что – что?

– Говорю – очень глупая идея. Впрочем, не я первый это сказал... – Эгон сплюнул в сторону, подполз чуть ближе. – А что, Сигги не так говорил?

– Ну, может не слово в слово... – проворчал штурмовик, вынул из подсумка небольшой бинокль и принялся осматривать пространство впереди. – Немного иначе это сформулировал. Впрочем, уж он-то – не самый удобный лектор на такую тему, не думаешь?

– А что, он неправ? Абсолютно же прав. Как и я прав сейчас: это идея почти дебильная.

Отто с неудовольствием покачал головой, потом поглядел на приятеля с явным неодобрением.

– Эгон, господи, тогда-то речь шла об атаке на танк, а сейчас...

– А сейчас мы, сука, станем штурмовать дирижабль, – закончил пластун.

– Тишина в отряде! – прошипел сзади Курт. –Швайнкарт, Пфилх! В чем дело? Как дети на прогулке, а не серьезные солдаты... Рапорт господину капитану!

– Останься и следи, а я доложусь старику, – Эгон соскользнул на спине по чуть влажной траве, оставляя Отто на НП.

По широкой дуге обошел нехорошо поглядывающего на него Курта, по дороге протянул руку и сорвал с ветки зеленое, незрелое еще яблочко. Вгрызся в твердую мякоть, чувствуя, как сок ручейком потек по подбородку.

– Последнее, небось, так что стоило... – пробормотал сам себе, отбрасывая огрызок в ночь. Поглубже вдохнул холодный острый воздух, выдохнул резко и поглядел с улыбкой, как пар поднимается к небу. Потянулся, аж хрустнули кости, перескочил через неширокий ров и свернул налево, между пустыми строениями выселенного хозяйства.

Рейнхардт сидел около входа, на сколоченной из нескольких толстых бревен лавочке, опираясь спиной о каменную стену. Привычная картинка: хозяин сидит и добродушно смотрит на домашнюю птицу, что крутится подворьем... Если бы не то, что черные внутренности домов дышали холодом и пустотой, заросший хвощами двор вместо теплого солнца заливал холодный свет луны, а командира, даже переодетого в гражданку, можно описать многими эпитетами, но навряд ли меж них нашелся бы "добродушный".

Эгон скривился, когда Рейнхардт открыл глаза, а луна блеснула на серебряной маске, закрывающей то, что осталось у капитана от левой части лица. Пластун гордился тем, что двигается он почти беззвучно, и был уверен, что капитан не мог его слышать... И все же, никогда не удавалось ему подобраться к капитану незаметно.

– Докладывайте, капрал Швайкарт, – Рейнхардт повернулся в сторону темного входа в сарай, откуда вот-вот должен был показаться Эгон. Штурмовик сжал зубы; однажды его день придет – и удастся.

– Выглядит не слишком хорошо, герр капитан, – отозвался он, входя в пятно света. – Много их там, все время кто-то рядом крутится... Огни везде. Слева есть кусок потемнее, там деревья подходят чуть ближе, а потому...

– Вы видели ангар?

Пластуну хотелось закатить глаза, но он понимал, что Рейнхардт наверняка это заметит. Огромный купол ремонтной базы для дирижаблей среди ночи выглядел как холм, вырастающий внезапно посреди бетонной и асфальтовой площади – к тому же, холм, освещенный по краю зелеными и красными навигационными лампами. Если добавить к тому путаницу вьющихся везде вокруг труб и вентилей, кабелей, переходников, электрических столбов, телефонных и телеграфных линий – да, нечто такое было бы непросто не увидеть. Он вдохнул поглубже.

– Так точно, герр капитан!

– Вы уверены, что это – тот, что нам нужен, капрал? – Рейнхардт встал, словно распрямилась сжатая внутри него пружина. – Он совпадает со снимками?

–Так точно, герр капитан, – Швайкарт стиснул зубы так, что у него аж челюсть заболела.

Командир подошел к Эгону еще ближе, заглянул ему в глаза. Пластун невольно задрожал, увидев свое отражение, растянутое по серебряной маске. Обычно он не боялся никого и ничего, а менее всего в мире пугали его люди. Но все чаще у него бывали сомнения, является ли человеком его командир.

– Наверняка? Мы должны быть уверены, капрал Швайкарт. Об ошибке и речи быть не может.

– Так точно, герр капитан... – повторил Эгон в третий раз.

– Хорошо. Возвращайтесь к наблюдению, новый доклад через пятнадцать минут. Я хочу иметь точное описание ситуации.

Эгон не ответил, а Рейнхардт отвернулся и ушел куда-то между строениями. Штурмовик покачал головой, глядя вслед командиру; с ним никогда не было просто, а уж в последнее время... В последнее время он вел себя так, что даже окопная служба под его руководством казалась теперь чередой заданий простых и очевидных.

– И как? – спросил Кубис, сидя под дверью, когда пластун шел к точке выдвинувшейся наперед разведке.

– И никак

– Как это – никак? Что тебе сказал господин капитан?

– Ничего не сказал... – Эгон присел, толкнул коллегу в плечо. – Дай закурить.

– Да не рассказывай, ты ведь только что у него был. Каков план?

– Черт его знает, – он щелкнул зажигалкой, затянулся с наслаждением. – Как по мне, мы все равно погибнем.

– Ну ладно, а чего-то нового не скажешь?

– Чего-то нового... – Эгон выдохнул дым, глядя, как сигарета ярится оранжевым огоньком. – Мы погибнем даже более ярко, чем я ожидал.

* * *

– Sturmtruppen, stehen Sie auf! – Рейнхардт, окруженный влажными, холодными испарениями вынырнул из утреннего тумана, словно дух. – Встать! Боцман, сообщить фланговым группам, наблюдателей – сюда. Выходим через две минуты.

Солдаты начали вставать, зевали и терли глаза, но было видно, как миг за мигом движения их приобретают уверенность и сосредоточенность. Подтянуть пояс, проверить пистолет, автоматически проверить обоймы, застегнуть пряжку портупеи, что неохотно ложится на гражданскую одежду... Некоторые украдкой крестились, кто-то сплевывал через левое плечо, чтобы отогнать неудачу.

– Вперед! – вполголоса проронил капитан, углубляясь в лабиринт деревьев и кустов.

Шли гуськом, видя лишь чуть заметные в темноте спины товарища. Под ногами шелестела высокая, дикая трава. Время от времени в густой листве одичавших плодовых деревьев, скрывавших их сверху, словно потолок коридора, шумел ветер. Луна выглядывала меж туч, отбрасывая длинные, резкие тени.

– Гляди, лис, – прошептал Деег, протягивая руку в сторону. – Господи ты боже мой, настоящий живой лис...

– Ты не перебираешь с верой в современную медицину, Фриц? – умиротворяюще спросил Спехль, хоть и повернул голову, вытянув шею и пытаясь что-то увидеть в низком тумане. – Ну, я понимаю, что ты выздоровел, но глаз-то у тебя не отрос?

– Да говорю тебе, лис был! Сидел рядом с деревом, а потом – прыг! И нет его уже! Настоящий живой лис...

– Ну, сейчас уже птицы начнут петь... – размечтался Спехль. – Вот-вот, может часок-другой – и солнышко встанет. Эх, такое красивое, нормальное, обычное утро: люди просыпаются, в сараюшке коровки мычат, петухи поют... И запах свежего хлеба.

– Заткнись, а то я слюной подавлюсь.

Отряд остановился, штурмовики присели в траве, машинально потянувшись за оружием.

– Слушай... – продолжал Спехль, – а ты не думал, чтобы так же вот... прыг?

– Что "прыг"?

– Ну, как тот лис. Прыг в туман – и нету тебя.

– Что, дезертировать? – прошептал Деег и зажал рот, испуганный собственными словами. –Ты не сдурел, Эрих?

– Ну... перейти на раннюю пенсию. Знаешь, тут, подальше от фронта... Спокойная, теплая старость. Что, мало ли людей так сбежало? И продолжают убегать.

– Но мы же не по нашу сторону фронта, забыл? – Деег постучал себя по лбу. – Как бы ты с людьми договорился?

– Н-ну... притворился бы немым.

– Ага. Или глазки повыколоть и притворяться слепым. Иди уже, и ты, и мысли твои дурацкие... Мне хватит и того, что я лиса живого видел.

– Тихо! – прошипел Курт. – Что со всеми вами такое, сто ящиков вам патронов?! Еще одни потрепаться решили, чтоб вас... Вернемся в часть, я вас...

– Герр боцман, – отозвался сбоку невидимый Рейнхардт, – прошу ко мне.

– Прошу прощения, герр капитан, – пробормотал Курт, когда они немного отошли от отряда. – Такое послабление дисциплины...

– Естественно, Курт. Люди чуют вокруг себя то, к чему они когда-то, в мирной жизни, привыкли: траву, деревья, птиц... До этого момента мы были исключительно штрафной ротой. Теперь некоторое время им хочется побыть просто собой, а мы им позволим это – несколько последних минут.

– Герр капитан? – в голосе боцмана раздались слишком заметные нотки беспокойства. Должно быть, Рейнхардт это услышал, потому что покачал головой, успокаивающим жестом положил ему руку на плечо.

– Все нормально, Курт. Возвращайся к нашим, идем дальше.

Солдаты были как и раньше: каждый на своем месте, с оружием под рукой, сосредоточенные и готовые. Боцман на миг остановился над Спехлем и Деегом, но ни один, ни второй не глянули ему в глаза. Командир только фыркнул гневно и размашистым шагом пошел дальше, занял надлежащее ему место в конце отряда. Потом раздалась команда, и они снова двинулись за капитаном.

Вокруг наверняка было красиво. Конец августа на пике своего очарования, все вокруг в расцвете, буйная, изо всех сил тянущаяся вверх зелень. Широко разросшийся, свисающий тяжелыми гроздями виноград, деревья, гнущиеся от плодов, еще теплые, солнечные дни – но при этом ночи уже тянущие от земли холодом. Последние мгновения теплого, беспечного еще лета, которому медленно, но неумолимо наступает на пятки и дышит в затылок близящаяся осень.

Последние несколько недель пролетели для них стрелой. Они не задавали вопросов, не задумывались, отчего после того, как пробились на свою сторону, их отряд вдруг перебросили в тыл, а потом еще дальше, на железнодорожную станцию. Оттуда их забрали грузовики, которыми они проехали немалый кусок дороги до самого закрытого тренировочного лагеря.

И даже там, в новом подразделении, их держали в стороне, в отдельном гарнизонном бараке. Согласно совершенно четкому приказу капитана, они не контактировали с другими группами, хотя нужно признать, что остальные роты поглядывали на них странно – на старых, покрытых шрамами ветеранов, без фрагментов ушей, с недостающими пальцами, носящих пышные усы и бородки по старой моде... Большая часть персонала и солдат на этой базе были удивительно молодыми, штурмовики были куда старше.

Им не было никакого дела, что они, похоже, потеряли связь со своим руководством. Впрочем, этим всегда занимался Рейнхардт; а если уж он был с ними, то отчего бы им переживать? Знали столько, сколько командир им говорил, а если не говорил, то они обычно и не расспрашивали. Кроме того, с чего бы им в такое вникать? Никто ведь не отправлял их больше в самоубийственные, не имеющие четкой целью атаки во главе волны, которая разбивалась о первые ряды укреплений врага. Правда, бывали у них и сомнения – в конце концов, часть роты, потерянная еще во время первой атаки, давным-давно тому назад, еще весной, осталась на линии фронта – но если капитан не переживал, что бы им брать такое в голову?

Тем более, что в лагере у них было все, о чем они уже успели позабыть: нормальные кровати, нормальная еда. Теплый кофе и хрустящие булочки. Проточная вода и чистые сортиры. Ежедневная смена белья, сухие, новые ботинки. Опека улыбающихся докторов и пролетающие коридорами санитарочки, пахнущие ветром.

Естественно, были и подъемы в половине шестого, утренний бег на бог весть сколько километров, тренировки, лазанье по каким-то идиотским обезьяньим рощам, подъем по стальным конструкциям, которые не походили ни на что из виденного раньше, но все же что-то напоминали. Продолжалось оно, пока Рейнхардт, одетый в совершенно новый мундир, не собрал их всех в зале и в нескольких коротких предложениях не объяснил, зачем они все это делают – и какой у них есть выбор.

Объяснил. Они выслушали. Переглянулись... и приняли единственное возможное решение. Решение, в результате которого снова оказались в тылу, а потом отправились на фронт. Расположились в незнакомой им дивизии, сидели в подземном схроне, словно боясь, что их кто-то увидит.

Пока, наконец, не пришел день, когда сигнал прозвучал снова, и они отправились за первой линией крупного наступления, которое потом разошлось широко двумя крыльями и настолько же нарочито сломалось – а они выскочили между теми двумя крыльями, словно камешек из рогатки. Слишком маленькие, чтобы привлечь чье-либо внимание, но настолько сильные и снаряженные, чтобы при ценой небольших потерь суметь пробиться через первую линию укреплений врага. Потом – прокрасться через линию вторую, притаиться на несколько дней в укрытии, переждать и выйти к линии третьей – пока не встали старательно спланированную дорогу по тылам, сбросили преследователей и выскользнули от погони, а потом растворились в совершенно нормальном, зеленеющим поздним летом, в меру спокойном мире... Мире, о существовании которого они уже давно успели позабыть.

Когда впервые попытались спать на сене в стоящем на отшибе сарае, ни один не сумел сомкнуть глаз. Дело было даже не в том, что сквозь щели между досками просачивался свет дня, не в том, что где-то вдали лаяла собака, а по крыше прыгали воробьи. Они НЕ МОГЛИ заснуть, не слыша где-то – пусть бы и вдали – грохота артиллерии, тарахтенья пулеметов и других, так сильно связанных с войной звуков.

То и дело кто-то из них тянулся к голове: поправить шлем, которого там не было. Чувствовали они себя почти голыми, когда лежали так вот, без мундиров и плит брони, без путаницы главных и вспомогательных ремней, не чувствуя на плечах тяжести обвешанных амуницией и гранатами портупей. У каждого из них под одеждой был припрятан окопный нож и пистолет, а потому, чтобы хоть как-то уснуть, ложились с оружием в руке.

Не могли заставить себя выйти на открытое пространство. Когда им пришлось переходить дорогу, то сперва они с час лежали в канаве, глядя по-над пустым, голым асфальтом – пока Рейнхардт, наконец, не пошел первым, неловко шаркая по ровной поверхности. И только потом, когда он отмахнул рукой, они поползли следом, до боли жмурясь и сжимаясь от страха перед невидимым врагом, который мог сидеть в засаде. Когда они собрались в сточной канаве по ту сторону дороги, все были мокрые от пота. Наученные тем опытом, они принялись перемещаться вдоль водных стоков – рвов, ручьев, небольших речек. По крайней мере, там хлюпала под ногами вода и чавкала грязь, заросли давали укрытие, а тропинки нормальных людей можно было пересечь, ползя дренажными трубами и прокрадываясь под небольшими каменными мостиками.

– Мы ненормальные, – отозвался наконец Гейдрих, когда они сидели двумя рядами, спиной к стене бетонной трубы под шоссе. – Умственные инвалиды.

Тогда они переглянулись; не сказали ничего.

Однажды ночью Эгон предложил, что тихонько проберется под один из домов и накрадет для всех овощей с огорода. Рейнхардт сперва был против такого, но когда глянул в глаза своим людям и увидел немую мольбу... Они должны были ждать у стены леса, а пластун взял с собой лишь пустой рюкзак и пополз межою.

Они ждали. Десять минут, пятнадцать. Полчаса. Сорок минут... Не было выстрелов или звуков схватки, над домами висела тишина, потому капитан взял с собой нескольких штурмовиков и пошел проверить, что случилось.

Рассказывали, что нашли Эгона сидящим посредине грядки. Виден был издалека, как раз вышла луна, а он так и сидел... Думали сперва, что он мертв, потом услышали стон – значит, наверняка ранен, а он так и сидел с рюкзаком на коленях и плакал. Вокруг него – сорванные морковка и петрушка, свекла, пучки укропа, раскиданы, рюкзак открыт, а Эгон плачет, словно ребенок, захлебывается всхлипами, показывая им овощи, что их он держит в руках. Они забрали пластуна, за рюкзаком пришлось возвращаться, потому что забыли... А овощи оставили. По крайней мере, так говорили, поскольку кроме того случая Эгона плачущим не видел никто и никогда. Может, все было по другому, как знать... Его бы расспросить.

Не могли они найти себя в этом мирном мире.

Рейнхардт же не мог не заметить, что когда они встают лагерем – а шли они исключительно ночами, под защитой темноты – то время от времени кто-то из солдат уходит украдкой к ближайшему полю или селу. Сперва он полагал, что ходят туда подворовывать или на легкую добычу – разоспанную дочку фермера за сараем, неосторожно приотворенное окно в спальне, где можно найти что-то ценное... Но они ходили между домами без конкретной цели. Вот просто – ходили туда посмотреть. Увидеть, как люди с утра заходят к скотине, как едут повозками на рынок, или чтобы почувствовать несомый ветром запах свежего хлеба из деревенской пекарни. Украдкой подсмотреть на нормальность, подобно бродяге, заглядывающему через окно в дом.

Он не запрещал такого и старался удержать Курта от того, чтобы он строил штурмовиков. Пока что они успевали, был у них почти день опережения относительно запланированных дат, а любые терки и стычки в отряде были бы совершенно ненужными. Да и в голове его было нечто совершенно иное.

Как и его солдаты, сперва он не мог спать. Но если те довольно быстро привыкли к шику спокойных, почти ленивых дней, и нужно было им подталкивать, чтобы не храпели слишком громко, то он – просто не спал. Нервозность и раздражение усиливались по мере того, как они приближались к намеченной цели путешествия. Чем меньшее расстояние отделяло их на карте, тем более чувствовались сомнения: а что, если разведка ошибалась? А если Воллмаркт только жестоко над ним подшутил? А может все это – лишь сон? Может, лежит он где-то в госпитале в спячке, а сознание подбрасывает ему все те видения?

Он не хотел беспокоить людей, принялся сторониться их компании, все чаще сиживал одиноко в стороне когда никто не мог видеть клубящихся в нем эмоций, но отряд все равно это чувствовал. Знали, что что-то не так.

Было и еще одно: со времени когда они с Воллмарктом там, в офицерской гостинице, подали друг другу руки, Она перестала его навещать. Просто не появлялась больше, не ждала на одной из тропинок на перекрестках, не смотрела на него вопросительно, когда ему приходилось принимать решения. Не мучила вопросами, не втягивала в пустые споры, не пугала бессмысленной смертью. Не стояла у его кровати, когда он открывал среди ночи глаза.

Ее отсутствие сперва его раздражало, потом начало пугать; теперь же это выросло до настоящей одержимости. Он специально вел людей мимо болот и кладбищ, надеясь, что в конце концов он Ее там увидит. Что призрак, преследовавший его так долго, покажется ему снова, что он узнает, получит уверенность, что верно прочитал знаки... Что не сошел с тропы, которую выбрал почти два года тому, отдав приказ отступать. Что смерть всех тех людей, что потеря близнецового дирижабля вместе с экипажем не были актом трусости – а оставались тернистой дорогой к чему-то большему... Но Она не приходила.

Когда они наконец прорезали, а потом снова заплели за собой тройную линию "колючки" и пробрались на территорию экспериментального отряда "Aéronautique Militaire", оказалось, что у них есть еще тридцать шесть часов опережения относительно отданной "Abteilung IIIb" даты. Если, конечно, ничего не изменилось и если не случилась фатальная ошибка в расчетах. А был единственный шанс на удачу.

Они встали временным лагерем в выселенном несколькими годами ранее хозяйстве, где, по крайней мере, у них была крыша над головой и дички из заросшего сада. Проследив тропы охранников и понаблюдав за ближайшими окрестностями, Рейнхардт отправился с группой разведки к главному комплексу... а когда вернулся, мрачный и молчаливый, только кивнул боцману, который собрал людей, и короткими солдатскими словами изложил им набросок дальнейших планов. Вернее, их отсутствие.

Они переглянулись: пойманные врасплох, смешанные, испуганные. Эгон фыркнул смешком, но тот быстро замер у него на губах. Кубис кивнул серьезно, Гейдрих пожал плечами. Отто толкнул Хайне в бок.

– Что скажешь, малой? А?

– Справимся, – матовым голосом отозвался старший рядовой Хайнрих Майер.

– Это уже не самоубийство? – Гренадер попытался заглянуть тому в глаза, ухмыляясь, но увидел там лишь собственное отражение. – Да расслабься, пацан! Мир вокруг нас – прекрасен.

–Так точно, господин капитан, – Хайне бросил руку к измятой фуражке.

– Раны божьи... – вздохнул Отто. – Ладно, если не желаешь – так и не говори. А такой милый мальчик был.

Хайни печально посмотрел на него из-под седеющих целыми прядями волос, коснулся усиливавших разбитое предплечье шин, вкрученных прямо в кость.

Был.

Теперь они лежали на склоне невысокого холма, полого уходящего к широкой, неглубокой миске естественного углубления, где расположились ангары и ремонтные мастерские военной части. Звезды на востоке уже начинали потихоньку бледнеть, холод августовского рассвета пробирался под влажную одежду и вгрызался в кости тысячью игл. Причальные вышки светились мерным бледным светом, лениво двигались слева направо прожекторы на сторожевых постах, молодые деревца, которыми заросли подступы к базе, отбрасывали длинные тени.

– Туда, – Рейнхардт показал рукой на фрагмент ограды.

– Герр капитан, если позволите... – прошептал Курт, но командира уже не было. Он осторожно и потихоньку скользил по мокрой траве склона, скрываясь время от времени за кустами, посматривая, прикидывая и рассчитывая, после чего быстрым броском преодолевал еще кусок пути и снова припадал к земле.

– Господин боцман, мы должны... – начал Кубис, но Курт ухватил его за плечо.

– Лежать! Лежать, герр капитан знает, что делает...

Рейнхардт проскользнул в самый низ, залег в высокой траве. Лучи прожекторов прошлись по земле, один почти задел краешком его руку, но он даже не дрогнул; знал, что в этот момент рука его – лишь маленькое бурое пятно в ночной темноте, которое не может привлечь ничьего внимания. Взглянул на массивный абрис ангара, улыбнулся воспоминаниям; вдруг почувствовал себя на несколько лет и пару тысяч миль моложе. Снова была лишь охваченная полумраком структура вражеского объекта. Нынче он не рисковал ничем, кроме как собственной жизнью.

Словно змея пополз он в между кустами в сторону едва видимой с такого расстояния ограды. В одну и другую сторону в ночь уходил ряд столбов, на равных расстояниях снизу доверху покрытых изоляторами; даже не задумывался, насколько высоким может оказаться напряжение. Это не имело значения, потому что это нужно было сделать.

Потянулся к поясу, отцепил покрытые толстым слоем каучука ножницы, осторожно приблизил их к первому снизу проводу. Показалось ему, что почти слышит гудение тока... Но это могла быть и иллюзия. Быстрым движением он сжал рукояти, челюсти инструмента стукнули, провод отлетел в сторону, высекая несколько искр от соседнего.

Он подождал немного, но не произошло ничего особенного. Прожектора не обратились в его сторону, не включилась тревога. Комплекс оставался накрыт спокойной тишиной предрассветного часа. Капитан перерезал еще один провод, подождал немного – тишина, спокойствие. Он переполз на полосу распаханной земли, лег на живот с руками под телом. Прикрыл глаза, чтобы выровнять дыхание и успокоить сердце... есть.

Перевернулся на спину, все еще не открывая глаз, потянулся к кобуре, вынул, скрутил из двух частей толстый, неудобный пистолет. Глубоко вздохнул, лег неподвижно, чувствуя затылком влажную землю.

Ждал.

Шаги медленно приближались, мерно хрустели под подошвами камешки, стала слышна напеваемая вполголоса мелодийка. Рейнхардт улыбнулся снова; было совсем как в тот день, много лет назад, на борту "Победоносца"... Его первый настоящий воздушный абордаж у Люфткригсмарине, еще рядом с командором. Все, что случилось потом, началось в тот единственный миг, когда он первый раз прыгнул в пустоту. Все штурмы, стычки, представление на сержанта, потом школа кадетов, курс летчиков, желанное офицерское звание, собственный корабль, в потом наибольшая награда, которую мог себе вообразить летун из Люфткригсмарине – всегда все это ассоциировалось у него с тем моментом, когда он, как и теперь, лежал, сжимая в руке оружие, а солдат противника, еще не знающий ни о чем, приближался к нему, ближе и ближе, не зная, что...

Шаги замедлились, вдруг остановились; скрипнул ремень снятого с плеча автомата. Рейнхардт открыл глаза, прицелился в темнеющую на фоне неба фигуру и потянул за спуск указательным пальцем.