Ганувер, да не тот. И хотя этот Ганувер совсем не похож на героя «Золотой цепи», но всё же в нём есть многое от героев Грина, и в частности действенный дух порыва и романтической чести, мало заботящейся о последствиях, так как в правоте их есть более высокая правда, чем во взгляде общества или закона.

Рассказ первую половину очень напряжен, хоть и с фирменной для автора сочностью деталей – но в ней спешка жгущая легкие и мышцы, так сильно передающая положение героя, что, читая, кажется не хватает времени для ровного дыхания; и это по-своему очень здорово. Объяснение происходящего на этом фоне, заключённое в диалог, по-моему, воспринимается чуть менее, кажется чуть поверхностным, для того чтобы прочувствовать его суть, эмоциональную сложность ситуации. Есть тут и третий поворот, отдельный финал со своей бесчувственной горечью. Но как бы он ни был хорош, но всё же он кажется мне слегка избыточным – или, вернее, рассказ кажется слишком коротким, летучим (особенно после бешеной скачки), чтобы вместить всё это одинаково ясно и эмоционально. Но рассказ всё равно запомнился.

Есть тут что-то чудесное – в этой живой сочности ощущений и описаний, придающий всему рассказу ту неподдельность ребяческой молодости, полный очарований мечты, как призмы, через которую видится мир. Это чудесно, и живо, и сочно – что я ловил себя на мысли: а я бы просто читал это, даже не будь здесь какой-то сути, даже если бы это восторженное и отчаянное, и светло-наивное повествование длилось и длилось. Но в ней есть и суть –

Огненная вода, это, надо думать, бурлящая в романтике кровь, а не горькое пойло, так как о горьком пойле тут и слова нет. А вот о романтике есть. И романтика эта здесь сумасбродна, разбойна – с разбитными матросами и отстреливанием павлинов.

Многовато провокаторов на единицу эсэров. Рассказ не понравился, какой-то он заказной.

Вроде бы всё хорошо. Прекрасные описания природы, особенно ночного леса, Живые люди: Дуня, Валериан... но нет самого главного, ведь не просто так Сергей вызвался быть бомбистом, не зря он сидел в тюрьме. В кого он должен был кинуть бомбу? Всё это также должно быть результатом долгих и непростых размышлений. И желание жить, которое Грин показал прекрасно, просто обязано победить в единоборстве с революционным накалом. Хотя, наверное, я требую слишком много от небольшого в сущности рассказа.

Именно так выглядит человек, впавший в панику: белые глаза, полная неспособность владеть мышцами лица: и, как следствие, струйка слюны, стекающая по подбородку. И ведь, что замечательно, через полчаса Жак не будет помнить о своём поведении. А вот будет ли помнить его невеста? Александр Грин гениалььно остановился, не рассказывая об этом, читатель должен додумать сам.

Получается такой триптих – «Повесть, оконченная благодаря пуле», «Забытое», «Баталист Шуан» – именно в таком порядке я их прочитал, именно в таком порядке они находятся в моей голове; вещи о столкновении представителей творческих профессий с войной, и даже война тут вполне конкретная – Первая мировая, и главные герои – французы.

Читал после «Повести, оконченной благодаря пуле», и обе эти вещи идут в моём сознании в некой связке. В обоих – Первая Мировая война (и год написания обоих 1914); в обоих есть некое подспудное чувство неуместности, даже легкого кощунства: там – писатель, «заглядывающий» на войну для вдохновения, поиска материала; тут – оператор, намеривающийся снять реальные моменты боя (это вызывает дополнительный интерес – по сути, перед нами прообраз военного хроникера), его восторженность, мысль о ценности пленки на фоне смертей штыкового боя.

Ощущение от этого рассказа расходилось у меня на несколько пластов. Во-первых, я думаю, что писатель Коломб не так уж и плох, наверное, – даже до очевидного по своей форме, ожидаемого катарсиса, он вряд ли был плох. Плохой писатель не стал бы так долго, так мучительно прорабатывать свою героиню, сопоставляя её выдуманный психологически мир, подоплёку события, которое она должна свершить, с реальностью, продуманной до мелочей достоверностью. Плохой писатель не поедет в опасное дело, чтобы проработать жалкую повесть. Хотя, это сейчас – возможно, между плохим писателем тогда и плохим писателем сейчас существует определенная качественная разница.

Вторая мысль, что назначение рассказа вполне понятно, и четко чувствуется.

А в-третьих, я почему-то представил одного современного писателя (не назову какого, но вы, наверное, поймете), который для разгона крови любил попариться в баньке на линии соприкосновения, и так же восхищался в свое время, как и Коломб – «Я не прочь встретить немца!». И сравнение было не на стороне этого современного писателя. Так-то!

Рассказ большей частью неплох, но, по-моему, есть в нём что-то сухое и академическое, не очень идущее прозе Грина. Истины тут выводятся как на меловой доске, столбцами и параграфами, а не как обычно у Грина, проникая вместе с чувствами, вызванными его прекрасным стилем. Так мне ощущалось.

Странное ощущение. Мысль, которую обсуждают в начале рассказа герои, кажется мне такой обширной, далеко выходящей за представленные в рассказе выводы, что, с одной стороны, эту часть можно перечитывать несколько раз не только соглашаясь или отвергая эти выводы, но и уходя в совершенно другие её ответвления; но с другой стороны, в этом есть и некоторый туман, какая-то абстракция, которая, по-моему, плохо умещается в пространство этого короткого произведения. А ещё довольно странная и такая же абстрактная иллюстрация этих мыслей представлена одним из героев – так мне кажется. И уж точно иллюстрация слишком короткая, будто её оттеснили надутым шаром рассуждений. Соотношение такое, что я не могу сказать, что рассказ как нечто цельное и сбалансированное получился. Но вот мысли – они, да, имеют такую философскую многослойность, что, по-моему, ценны, любопытны и немножко вычурны сами по себе.

То ли сказка, то ли быль, написано очень поэтично, так наверное и рассказывали свои истории сказители в старину.

Рассказ от лица домового, который остался один в заброшенном доме, хозяев которого уже нет в живых. А домовой тем временем остался, потому что все пытается разгадать загадку человеческих взаимоотношений. Жила-была влюблённая пара, дом полная чаша. И все у них было замечательно. У мужа был друг-моряк, которым тот безмерно гордился, а жизнь друга была сплошная романтика и приключения. Муж так любил друга, что постоянно делился с женой всеми его письмами и достижениями, сам того не понимая создав романтического героя. А другу скорее всего постоянно писал о своей любимой жене, но об этом история умалчивает, это мои догадки. И вот однажды друг приехал навестить эту чудесную семью. И домовой увидел как два самых близких человека для мужа встретились и между ними загорелось пламя. Домовой подсмотрел поцелуй! Когда же муж прибежал встретить своего друга, тот сказался о срочных делах и с обещание скоро вернуться уехал насовсем. Вскоре от болезни умерла жена, затем умер муж. А бедняжка домовой так и не понял, что же случилось с этой семьёй, как человеческая любовь могла вот так внезапно перемениться. Счастье любит тишину! Не создавайте для своих любимых героев из своих друзей)

А знаете, что самое интересное? Что с моей интерпретация рассказа не согласна моя подруга. Она считает, что жена и друг были знакомы давным давно, а он взял и просто вернулся в родные края. Сколько читателей столько и мнений.

Бетси и Клиссон влачат безрадостное существование. Она — прачка, он — безработный, сидящий на её шее, оба — заядлые любители выпить. Заработанные Бетси гроши тратятся в основном на выпивку, их дом ужасно запущен и впереди никаких перспектив. Мы застаем эту пару в момент ссоры из-за украденных у Бетси денег. В попытке сбежать от гнева своей сожительницы Клиссон забегает на выставку акварелей, где они с Бетси внезапно обнаруживают картину своего дома. На ней не видно грязи, ведра с помоями и нищей обстановки, а только свет и плющ. Вокруг стоят зрители и восхищаются их домом. И что-то дрогнуло в груди у двух пропащих людей, им вдруг захотелось соответствовать тому, что разглядел художник. На краткий миг они решили, что непременно постараются наладить свою жизнь.... Но только после того как выпьют....

Даже великая сила искусства не всесильна. Вот так.

Отличный рассказ, но что-то в нём есть от сказки и театральности. Революционер сидит в тюрьме и свободно переписывается с незнакомой женщиной, которая романтизирует его деятельность. Наконец они встречаются лично и результат оказывается неожиданным для обеих сторон.

Что понравилось: детали, с которыми Грин подмечает настроение своих героев, символизм цветастых, пахучих апельсинов в противовес серости тюрьмы и окружающей царской действительности, наконец, сама история — она не просто бытовая, а несёт оттенок настоящей жизненной романтики, она словно касается каких-то основ, пульса самой жизни. В простой сцене отражается сложная действительность тогдашней царской России, настроения предреволюционного общества. Очевидно, автор хорошо знал, о чём пишет, это чувствуется в каждой строчке. Не будь рассказ от третьего лица и...ну, рассказом, то бишь отстранённым повествованием, он вполне сошёл бы за дневник.

Что не понравилось: «всё очень плохо». По автору, плохо всё, ну вообще всё — в смысле, совсем вообще всё. Плох революционер, который достаточно непригляден, нездоров и не слишком успешен — ведь его поймали и заключили в тюрьму, так? Плоха девушка, которая приходит с романтичными и глупыми ожиданиями. Плохи друзья-революционеры, которые совершенно не интересуются своим товарищем — возможно, они так хотят сохранить своё инкогнито. Но ведь если мне не изменяет память, в качестве партии они действовали вполне легально, нет? Впрочем, я не настаиваю тут на своей правоте, я не знаток. Раз так, они плохие друзья. Плох царизм, который разрешает лишь пятиминутное свидание.

А по-моему довольно простая вещь. Даже чудный язык Грина тут, образно, на средних высотах – когда он на высотах больших, то и такие простые вещи способен вытаскивать. А тут просто – да, чуть трогательно

У меня есть ощущение, что рассказ слишком короток, чтобы набухнуть смыслом и ощущениями. Смысл, конечно, есть – это состязание в благородстве, в котором каждый оказывается верным другом,

История проста и незатейлива. Но вот суть названия, кажется, не в том, что в этом состязании скульпторов побеждает противник героя – сам герой тоже что-то выигрывает;

Кстати, имейте ввиду, аннотация к этому рассказу тут, на сайте, это сплошной спойлер, раскрывающий весь сюжет.

Есть что-то душещемящее в этом рассказе – так умеет Грин передать тоску, тоску по родине, и отчаяние уходящей жизни…

Герои Грина редко скучают по дому. Герои Грина странствуют, не чувствуя тоски по дому – они сильны этим, в этом чувствуется их полнота жизни. И впервые я вижу у него героя, что тоскует – в южном раю по своим северным местам с лугами и снегом; и мне это, кстати, близко. Но рассказ как раз и сходится в этой точке –

По-моему, есть тут и что-то забавное, и что-то трогательное. «Чудеса – в нас» тут, по-моему, из разряда «красота в глазах смотрящего»:

У Грина есть более ранний рассказ «Апельсины», в котором нечто похожее – там двое переписываются доверительно и легко, но во время встречи их представления друг о друге рушатся, и наступает тяжкая неловкость. Но этот рассказ легче, трогательней. Да и в голосе характер передаётся лучше, чем в письме; вполне можно влюбиться в голос.

А тут мне видится влияние Верна и его «Путешествия вокруг света за 80 дней» – есть ведь в пари героя этого рассказа что-то созвучное с пари товарища Фогга. Хотя, конечно, отталкиваясь от истории Верна, Грин разворачивает её по-своему, и совсем на другие детали делает акценты. В конце концов, после испытания путешествием Грин ставит перед героем иные испытания –

Жиль (французское имя!) Седир не похож на Фогга. Он не холодный наблюдатель, а «сокрушитель судеб», человек, берущий судьбу в свои руки и уже тем самым преодолевающий всё. Типичный герой Грина. В этом я вижу смысл концовки. Но самым эмоциональным моментом в рассказе я вижу не её, а тот первый шаг, который он делает в новом путешествии. Да, цель его благородна – изобретение, которое нужно создать на выигранные деньги – но почему-то кажется, что важна не столько она, сколько привычка к путешествию. А главной конфликт в этой точке –

Я тут поймал себя на ощущении, что этот рассказ особенно актуально смотрится сейчас, когда мир новостей и тревожных событий собрались над головой плотным давящим облаком. Нет, не поглупеть хотел герой (не верьте аннотации тут) – как это было бы пошло: герой хочет поглупеть! – он хотел избавиться от этого давления, хотел ясности и простоты жизни, для которой все эти финансы, политика и прочее чужды. И совершено не зря события происходят зимой, и зарисовка героя, которую он пишет, называется «Снег» – в новом мире его чистота, и следы жизни отчетливы, и еще не спутаны следами галош в одну тореную тропу. Но речь в рассказе, конечно же, не об этом. Рассказ может быть и не похожий на иные гриновское сквозящей тоской, но он в своей сути по-гриновски романтичен:

Начало рассказа показалось мне слегка тяжелым, задавленным этой попыткой передать состояние героя – хоть это и получается, хоть это потом и играет некоторым контрастом с иным его состоянием. Состояние героя очень хорошо передано в принципе, оно иногда завораживает; картинки, видимые им, будто выжигаются на сетчатке, а ощущения неизъяснимой тоски заражают – ощущение не из легких, но ощущение действенное.

До жути очаровательная вещь. И очарование «номер один» рассказа – его язык. Язык у Грина всегда хорош, но бывает, что многословен в описании какого-то чувства, явления, физического или душевного действа. Это не минус его, это его особенность, это оправдано той глубиной и противоречивостью что ей создается. А здесь нет этого многословия. Здесь, по-моему, золотая сочная середина. Здесь каждое слово и каждая фраза будто точеные – яркие, рельефные, светящиеся фосфором отчетливости, создающие живую картинку, наполненную особым гриновским светом и гриновского юмора. И блистательные диалоги. И харизматичные персонажи. И, в конце концов, сама история – возможно не величайшая из его историй – но трогательная и забавная по-своему: о капитане, решившим забыть свое ремесло в секте не чистого на руку «праведника», матросах, чья жизнь идет с этого наперекосяк, море и корабле, что как судьба и любовь спокойны лишь в соединении с человеком, созданным для них. Великолепно!

Война как сила, сводящая с ума одним своим отзвуком, одним своим фактом действующая на счастливый отрезанный от большой земли остров, одной лишь воображаемой картиной разрушающая их мировоззрение. Способ, которым жители острова пытаются избавиться от войны и ужасен, и логичен с точки зрения образных счастливых дикарей, и художественно преувеличен –

Начало у рассказа прекрасное. Сухая констатация фактов, кружащихся около неразрешимой на первой взгляд загадки – по уровню не слабее тайн Бермудского треугольника – население целого острова совершило самоубийство. Или это подстроенное убийство? Детективная интрига тут тоже очень сильна. Переход на антивоенный пафос закономерен, и пафос этот до жути действенный. Но – вкусовое, да – переход от такой интригующей таинственности, был для меня всё же легким шагом чуть-чуть назад в смысле увлекательности.

Жутковатая вещь, по-моему, в духе Леонида Андреева. Попытка заглянуть за черту между жизнью и смертью, за которой всё становится ясно, все тайны бытия – главное вовремя остановиться. Жуткое ощущение от непостижимости того, что лишь чуть приоткрылось – и в той невысказанной едва уловимой форме, что страшнее иных сводящих с ума тайн историй Лавкрафта, например. Но всё это ещё можно перевернуть и в плоскость навязчивых идей и банальных сумасшествий. Особую силу рассказу придает и сбивчивый нервный чуть истеричный тон героя рассказа – он подчеркивает волнующую странность всего происходящего, странность его открытия, мыслей и чувств, и от этого рассказ ещё более достоверно жуткий.

Маленький шедевр в том виде, в котором я не ожидал увидеть у Грина.

Короткий рассказ с как всегда отличным стилем Александра Грина. Но очень простой и даже чуть раздражающий своим смысловым пафосом. Начало двадцатого века, зажравшиеся богачи играют в древний Рим и устраивают смертельный бой гладиаторов.

Этот рассказ невольно вызвал в памяти «Дело корнета Елагина» Ивана Бунина. Не то чтобы эти истории перекликались чем-то сюжетно, но общее ощущение – само преступление тут является верхушкой событий банальных, нелепых даже, пошлых, оно соткано из токов души обыденных, понятных, но в то же время совершенно непостижимых для полного понимания. От этого долгий тяжелый привкус – как от созерцания чего-то на миг открывшегося, но не постигнутого до конца. А этот рассказ так и вовсе силен на своем контрасте –

Простой (на фоне иных у Грина) короткий рассказ. На самом деле, уже описание метода карточной игры Гнейса вызывало во мне чувство протеста – в моём представлении оно было не лучше иного мошенничества в самом своём духе, в нём умирал сам принципа азартной игры,

Ранний рассказ Грина – и будто это ещё не совсем Грин. Язык приятный, но ещё не язык Грина с его кислородистой глубиной образов. Да и сама история. Она, конечно, значимая. Она с размахом на почти классическое – продление классической линии маленького человека; такой же маленький человек Моська как, например, герой гоголевской «Шинели». Только в условиях армии. Не жертва общества, а жертва военщины – бессмысленной, тупой, подавляющей; ведь сам герой не дурак и не трус, но эта армейщина – выпукло – заставляет его бояться промаха, превращает в посмешище и козла отпущения перед военным начальством. Второе вот такое классическое, но от этого и, увы, скучное своей очевидностью – явная революционная направленность рассказа. Она тут без выдумки, почти набором штампов. Как, например, каша с червяками. Герои стереотипны даже внешне. Стереотипны и статичны. И это само по себе сказывается на сюжете – он прозрачен;

Короткая эпизодическая история. И незатейливая. Иронический тон её задан уже иронией имен – скучающий начальник тюрьмы носит фамилию всемирно известного сыщика; и видимо носит без особой радости. Очень и очень простой рассказ, особенно на фоне иных рассказов Грина. Но теплая улыбка в нём всё-таки возникает.

Иногда, читая рассказы Грина, мне видятся в них отзвуки иных авторов – Гофмана, Твена, О Генри – отзвуки ничуть не обидные, так как Грин и отзвуки эти заставляет играть на себя и звучать в конце концов по-гриновски. И вот тут мне чудился Джек Лондон с его историями о золотой лихорадке, и слово «скальп» возбуждало картины его сурового севера. Но у Грина лихорадка немного иная. И суровость природных испытаний лишь в их отражениях, а не физическом, поданном напрямую факте, как у Лондона. И всё же здесь тоже есть трусость и есть смелость, есть честность и есть подлость, и золото – как топор, рассекающий одно от другого, или вода, смывающая налет с истиной человеческой личности. Однако Грин, конечно же, мягче. Его конфликт не обостряется кровью – ему достаточно лишь проявить человека, показать кто каков (любопытно, что для этого есть и женщина – как существо, тонко чувствующее истинную стоимость того или иного мужчины).

Хотя, в какой уже раз, концовка кажется мне какой-то преждевременной – на шаг раньше, чем надо. С неё для меня остался непонятен третий герой, Хин, не до конца осталось понятно мне отношение к нему автора.

Занятная история. Что-то чувствовалось в ней марктвеновское. Двое бродяг (бродяг ли?) встречаются на большой дороге, двое случайных босых прохожих. История абсолютно неожиданная, так как даже возможных итогов у неё масса – действительно ли это фантастическая игра случая, столкнувшая вместе двух замаскированных богачей, или кто-то из них, а может и оба, беззлобно, от скуки потешается над другим? Но в этом марктвеновском сюжете есть и крупное гриновское зерно – всего два слова: «внутреннее движение». Одинаковое внутреннее движение, как вечное напоминание об отношении человека к человеку – с человечностью, как к равному. Вот то доброе гриновское, закономерно освещающее теплотой финал истории.

Странно, что нет ни одного отзыва на этот рассказ. «Ива» вещь на мой взгляд одна из центральных в мире Грина; его Большой Шум, Бам-Гран, тот самый что связал холодный зимний Петербург с жаркой и солнечной Гринландией южным танцем фанданго. Он же – южное авторское волшебство, озорное, солнечное виденье, и сотрясение мира в виде волшебной шутки. И «Ива» на мой взгляд одна из лучших вещей у Грина. И чувствуется в ней волшебство сказок Гофмана – его волшебники (Бам-Гран), его трогательные любовные страдальцы, его любопытные втянутые в чудесное действо, что шире и выше их; его искры сказки с волшебным миром сквозь волшебное стекло, сказочными водопадами кладов, разбойников и гномов, лечащих цветы, и с его реализмом, кокаином для юных танцовщиц, отвергнутой чистотой и грустью разбитого сердца. Когда говорят «феерия Александра Грина», то чаще имеют ввиду «Алые паруса», но я теперь только об этом рассказе думаю, как о феерии. Летучая, взвинченная и возвышенная, с прекрасным стилем, напоминающим стремительные мазки изумрудной краски. «Алые паруса» просты и прямолинейны, «Ива» тонка, переменчива, и похожа на песню, в которой к веселью примешана грусть и капля душевной жестокости, как кровь из сердечной мышцы. И сказал бы я, что «Ива» лучшая из вещей в принципе, но только скорая, будто подножка, концовка, на фоне всего этого праздника кажется слишком уж оборванной, и оборванной не к лучшему, а с чувством «не хватает ей чего-то – чего-то важного», пусть даже важного лишь в эмоциональном смысле. Так и я оборву этот отзыв.

Залихватская песня – ром и южное море. Прощание с берегом, но прощание без грусти, так как в море тут есть своя опасная радость. Ощущается как действительная песня веселых моряков и авантюристов солёной волны.

Очень важное произведение для всего цикла о Гринландии (цикла тут, кстати, не выделенного), узел связывающий несколько героев и событий – капитан Дюк, Эстамп, да и об этом деле, кажется, говорили герои в «Золотой цепи», но так и не рассказали, что же случилось с капитанами, как избавились они от капера.

У рассказа есть и ещё одна интересная особенность. До последней страницы, казалось, что он будет не закончен, что сам по себе он большое начало какой-то большой истории – так многое в нем завязывается с сюжетной точки зрения, что кажется, невозможно закончить его на той половине странице, что осталась в момент, когда эта мысль начала меня мучить. Но он закончен. Он закончен не поворотом сюжета или его точкой. Он закончен деталью, последним и неожиданным кусочком пазла, который делает историю цельной в своём смысле. А заодно и дает фигуре счастливчика Битт-Боя трагичную ноту, высвечивающею по иному его рельеф – и трагичный оттенок всей авторской романтики, если воспринимать героя как образ, её квинтэссенцию.

Уже в начале, во время разговора в Кородон-Брюне, я понял, что этот рассказ не о Стиле. Стиль – человек несущий в себе мечту, человек волевой, создающий эту романтическую мечту – персонаж обычный для Грина, но даже для него слишком простой. А вот Консейль… Во время его рассказа поневоле казалось, что это Сердце пустыни есть и в его сердце, просто затуманенное скептицизмом жизни; что человеку с таким художественным воображением не место среди этих циников с их злыми мистификациями… Так и есть. Это рассказ о том, как мечта возрождает мечту – вот с какими мыслями я его прочитал.

Но ещё мне казалось, что рассказ из довольно ранних у Грина. Почему? Из-за стиля повествования. Здесь этот стиль не мягкий, как обычно, не стремящийся внутрь ощущений – он громкий, внешний, стремящийся к преувеличению, как гоголевский Днепр, через который и птице не перелететь – «Гремел мир; и в громе этом выделился звук ровных шагов»! Не скажу, что это хуже, но всё кажется, что в иных рассказах его подушечная мягкость и глубина мне всё-таки ближе.

У страха глаза велики!

Забавная (но я в неё вполне верю) ситуация, и забавный теплый рассказ, полный детских проказ и страхов.

Истории Грина они всегда были для любого возраста, но впервые мне чувствуется тут история в первую очередь для детей и уже во вторую – для нашего внутреннего ребенка. По ходу чтения вспоминался и «Вождь краснокожих» Генри и юные герои историй Марка Твена – очарование и отзвуки этих историй, по-моему, отчетливо чувствуются тут.

Любопытен и выбор героя, даже скорее фамилии его отца – Беринг. Тот ли это Беринг? Скорее некий условный Беринг, как это и бывает в детских рассказах, носитель его профессии и черт – какие уж могут быть автомобили во времена «того самого» Беринга?

Хоть рассказ и простенький, в нем в широком смысле показана возвышающая сила искусства.

Рассказ бодрый, с некоторой долей иронии – по крайней мере автор описывает житье и конфликт героев-супругов с некоторой иронией. А такие сравнения как «Бетси следовала за ним, как проникающее в дерево сверло» и «…к картине, на которую Клиссен уставился исподлобья, как на улыбающегося врага» настолько яркие, что почти в одиночку придают истории художественного света.

Приятный рассказ.

Ранний рассказ Грина, но насколько он уже тонко психологичен, и насколько хороши его описания. И ведь автор уловил вещь, которая не поменялась по прошествии лет – переписываясь с кем-то, пусть теперь и не на бумаге, мы переписываемся с образом человека; и сейчас бывает такая мучительная, оставляющая шрам неловкость от живой встречи, от взаимных разрушений этого образа. А ещё – тонко подмеченный момент апатии перед долгожданной встречей. И тонко – что автор умело поставил точку,

Но апельсины! Апельсины!..

Я, кажется, слишком многого ждал от этого рассказа Грина. Впрочем, Грин сам приучил меня ждать от него невероятной глубины, красоты и сложности чувств под его простыми иногда сюжетами.

Я видел, что в сборниках историй Грина этот рассказ часто бывает финальным. В этом есть своя логика. По-моему, этот рассказ – вот такое усредненное из его творчества, как, например, «Алые паруса» это усредненная, не разбавленная и потому слегка скучная его романтичность.

Этот рассказ такой вот правильный, созвучный советским идеалом. Это чувствовалось уже по представлению героев читателю, то, насколько они противоположные – богач и бедняк: один, познавший жизнь и множество работ из-за нужды, другой – познавший всё, что могут дать деньги, видящий в людях куклы для своей забавы. Их пути и расходятся в разные стороны:

А по мне так этот рассказ, имея все положительные черты прозы Грина – его отличный стиль, его хорошая психологическая дотошность, его игра на сложности обстоятельств – мне рассказ понравился гораздо меньше иных. Во-первых, описание обстоятельств и внутренних ощущений ослепшего героя, по-моему, заняли здесь большее место, оттянули на себя мое внимание от, собственно, самого действия. Во-вторых, этот рассказ легко можно понять превратно. Его пафос, и даже пафос названия будто бы поддерживает то решение и то действие, которое в финале совершает герой,

Очередной прекрасный психологический этюд – рассказом это, конечно, не является: рассказ жанр, требующий сюжета – от Александра Грина. Прекрасные описания, в первую очередь сонного поезда и мира за его окном – сдержаннее, чем в поздней прозе автора, но от этого описания даже четче и ярче.

И, собственно, сам психологизм ситуации – во-первых, то положение, когда мужчина может смотреть на молодую спящую незнакомую девушку, и это странное, но возможное в данных условия. А во-вторых, самое главное, – «это было бы странно» как фактор, противоречащий естественному невинному порыву помочь… В маленьком камерном виде – столкновение человечности с социальной нормой, лежачей всегда на поверхности видимой, не знающей слова «порыв», даже если порыв этот вполне естественный и добрый.

Этот рассказа – рассказ! – оставил после себя легкую растерянность и опустошение, как хороший роман.

При этом не могу сказать, что это лучшая вещь у Грина. Всё-таки выдает его эпиграф из Дюма, заставляя видеть в истории отзвуки «Графа Монте-Кристо», и не обманываться в этих отзвуках по ходу сюжета.

И сюжет его в голом остатке будет довольно прост. Хотя в них ли дело в историях Грина? Да вовсе нет. Дело в его выражении эмоций, в стойком очаровании характерных описаний – в том числе описаний душевных процессов и потрясений, объёмных и таинственных… та самая таинственность человеческих душ, что и придает всему его творчеству налет мистичности.

И опять кажется, что во-многом автор тут ходит по тонкой грани, заступи за которой – и всё рассыплется. Но в итоге, пусть чуть затянутое, дотошное описание оттенков выражений, пластики тела и мыслей – всегда идет с напряжением и для напряжения.

И опять меня страшили грани, к которым рассказ приближался, те пошлые пропасти, к которым он был близок, но не прикоснулся. Сначала казалось – вот-вот и рухнет рассказ в детскую сказочку с этими домовыми, и история будет сказочной, с нотками поучения, и персонажи будут сказочно-лубочными. Потом, казалось, вот-вот и ухнет рассказ в пошлый любовный треугольник. Но нет – всё это автор миновал, и, как всегда, создал нечто свое, чудесное. Потрясающе умение очень просто затронуть что-то важное, казалось бы, этого важного не касаясь, показать сложный психологический нюанс, возвышающий историю над простой банальной романтикой и слезливой драмой. Всё чарующе просто и чарующе сложно. Человек может различать знаки сердца, но я тут как этот домовой, ибо в этой простой и во многом понятной истории – но с трагедией, в которой никто не виноват,

Мне кажется, очень часто в рассказах Грина есть какая-то грань – чаще всего грань пошлой прямолинейной романтики – к которой эти рассказы стоят близко, но не сваливаются. Но это близкое пребывание всё же вызывает чувство восхищение, как восхищает канатоходец над пропастью, так как свалиться в эту пропасть гораздо легче, а чтоб удержаться нужно неслыханное мастерство. Вот и тут есть грань. И, по-моему, эта грань – грань юмора. Вот действительно, всю ситуацию можно было бы и назвать смешной –

Нравится мне этот рассказ, но всё же предыдущие (а я до этого прочитал «Позорный столб», «Комендант порта» и «Сто верст по реке») так задрали для меня общую планку, что финал

Магия рассказов Грина в том, что они с одной стороны вот какие-то очень простые; короткие эпизодические сюжеты, мелодраматическая основа – всегда либо «он и она», либо иная какая трогательность. Но тут же возникает глубина – психологическая, философская; глубина притч с ноткой жизненной противоречивости. Вот и здесь, всё вроде бы коротко и просто – но история вдруг распахивается как веер, если её рассмотреть. И да, что-то от пресловутого «Стокгольмского синдрома», но чуть глубже –

Ну и чудесный стиль Грина, который притягателен сам по себе и уже один может осветить любую историю (мне кажется в этом художественном мастерстве он близок, например, к Брэдбери… Или наоборот – Брэдбери к нему). В нем скуластая грубость историй Джека Лондона и лиричность больших русских поэтов. А в самих историях – и в этой тоже – напряжение приключений, и раскрепощенное, но четкое владение словом.

Гоголевский маленький человек в реалиях художественного мира Александра Грина. Трогательный рассказ – вызывающий одновременно и улыбку, и чувство грусти. «Комендант порта» – это ироническая кличка старого «маленького человека». Но у Грина ценен и он – и без него мир не полон, без него «чего-то не хватает»; и его маленький труд, над которым впору беззлобно посмеяться, – он тоже важен. И без него – какая-то пустота, которую невозможно заделать подобиями, так как даже прозвище «Комендант порта», это насмешка с любовью, которую нужно еще заслужить. Приятный рассказ.

Согласен, что последний скорострельный сбивчивый абзац слегка портит ощущение от рассказа. Но это замечательный рассказ! По-моему, в таких историях и проявляется мастерство писателя, его умение работать тонко, психологически. Чуть оступись в такой прозе, сфальшивь в передачи мыслей и настроений, чуть ослабь напряжение истории, чуть заслащявь, чуть зажирни его в плане выражения чувств – и всё полетит к черту, превратиться в банальщину, оттолкнет от себя. Но тут – именно тонкость и мастерство. Идет рассказу и стиль. Узнаваемый стиль Грина – одновременно чудесный и красочный, но умеющий быть вовремя шероховатым, с неожиданными чуть грубоватыми даже сравнениями, которые как стук колес в поезде, создают ощущение прерывистости и, в то же время, будто гвоздями приклепывают внимание к тексту, и происходящему в нём. Без этого тоже рушилась бы история…

Тот случай, когда автор прошелся по тонкой проволоке над самой пропастью и не сорвался, благодаря своему мастерству там, где многие другие – я в этом уверен – свернули бы себе шею. А он прошел, сделал – и кажется, обманчиво, что всё это так просто, что и каждый бы смог.

Иногда действительность скучна и неприглядна, и много ли беды в том, чтобы сделать ее чуть интересней и величественней? И пусть

В большинстве случаев для меня оценивание мастерства автора ПО РАССКАЗУ — бессмысленно. Рассказ такая малая форма, что в ней не развернуться, не показать себя. Это как определять, красивый человек или некрасивый, по фрагменту щеки этого человека. И ещё: в молодости, когда времени и терпения у меня было достаточно, я для чтения предпочитала романы и повести рассказам, потому что в рассказе не создашь достаточно полно и интересно мир, в рассказ не уместишь достаточно полно и интересно мысль. Я считала в молодости и считаю сейчас, что в основном у Стивена Кинга романы и повести интереснее рассказов и что в основном у братьев Стругацких тоже романы и повести в интереснее рассказов. Но, конечно, некоторые рассказы Александра Грина — исключение, в них и мастерство видно однозначно, ярко и отчётливо, и мысль выражена полно и интересно. Рассказ «Подаренная жизнь» — это тот самый случай.

Рассказ о слабом, тщедушном ребёнке, сыне нищенки, сумевшем победить гнусного безумно богатого человека. Я практически не спойлерю, потому что о ПОБЕДЕ говорится уже в третьем абзаце рассказа и потому что суть рассказа не в одной только этой победе, хотя и она чрезвычайно важна. Философский рассказ, говорящий с вами о важных вещах посредством ряда эмоционально ярких картин. Один из самых моих любимых рассказов.