Брайан МакНафтон. Возвращение колосса

Рассказ «Возвращение Колосса» является продолжением «Колосса Илурни» К. Э. Смита, действие которого происходит во время Первой мировой войны.

Брайан МакНафтон

Возвращение колосса

Самые суеверные сочли происходящее предзнаменованием скорого конца света.

Кларк Эштон Смит «Колосс Илурни»

Весной 1916 года, к своему величайшему огорчению, лейтенант Сирил Фэрчайлд из Королевского Уэльского стрелкового полка был прикомандирован к экспериментальному военному подразделению и отправлен с, казалось бы, бессмысленным поручением в тихую провинцию Аверуань.

Сирил был совсем молодым человеком, выглядевшим ещё моложе и без того невеликих своих лет, с лазурными глазами и льняными локонами боттичеллевского ангела. Его подчинённые, которые заработали своё чахоточное тролльство во тьме истощающихся угольных шахт, поначалу посмеивались над тем, для каких невероятных целей можно использовать такого симпатичного парня в забое. Однако кровь, окрасившая едва опушённые щёки Сирила и губы, похожие на лепестки роз, которая текла в его жилах, была неразбавленной кровью Хенгиста и Хорсы, и в первом же своём деле, поистине средневековой по своей злоебучести окопной вылазке, он проявил себя настоящим дьяволом.

Всё, что он заслужил своей отвагой перед лицом своих людей, было немедленно растрачено впустую, когда он вытащил свой «Уэбли», чтобы помешать им заколоть пленных штыками. Его рыцарство было вознаграждено прозвищем Малыш Гензель, соединившим в себе клевету, будто бы он был парнем из сказочной истории, слишком хорошим, чтобы это было правдой, и вместе с тем — возможным агентом кайзера. Сирил чувствовал эти обвинения по перешептываниям в сторонке или серьёзным выражениям лиц других рядовых. «В сущности, они достойные парни и самые отважные из всех, каких только можно пожелать рядом с собой в драке, — писал он в одном из своих частых писем своей невесте Пенелопе Делапоэр, — но им недостаёт должного понимания своего места в естественном порядке вещей».

Он с нетерпением ждал грандиозного представления, которое должно было состояться недалеко от Соммы, чтобы получить шанс искупить свою вину, когда приказ привёл его в тыловой замок, где препод-в-мундире сбил его с толку намёками, вопросами, цитатами из Горация и чтениями на ветхой латыни из заплесневелой книги. На стальной гравюре в этом фолианте, изображающей грифонов и русалок, был изображён великан, который, по легенде, в незапамятные времена опустошал Аверуань. Как человек, убеждённый в том, что все легенды таят в себе больше, чем крупицу правды (возможно, война отвлекла его от поисков реликвий исторической Золушки), этот необычайный офицер на самом деле поверил в эту чушь.

Сирил задумался, не привело ли его к этой миссии данное ему ненавистное прозвище. Он буквально слышал, как майор Брэшли говорит бригадиру: «Поскольку среди наших менее незаменимых подчинённых нет Джека — убийцы великанов, это задание явно для Малыша Гензеля».

— Ваши люди копают, не так ли? — спросил препод-в-мундире.

Сирила сопровождала малоприятная троица: рядовые Пауэлл, Томас и капрал Дженкинс, которые настаивали на том, что отсрочку от карания гуннов следует рассматривать как время для проказ. Он ответил, думая о траншеях и уборных:

— Со всем усердием, сэр.

— Хорошо, хорошо. Тут всё под землёй, ну, по крайней мере, так говорит нам отец Натэр. — Он изучил письмо, но не стал вдаваться в подробности. — Шахтёры, скорее всего, именно то, что нам нужно, так что требуйте их себе столько, сколько понадобится. Но сначала отправляйтесь в Сен-Азедарак, поговорите с этим падре и посмотрите, что вам удастся раскопать. — Он издал серию астматических ржаний, как будто это была остроумная шутка.

Сен-Азедарак был игрушечным городком, чьим конусообразным башням и зубчатым стенам ещё только предстояло пострадать от припадков гнева недозрелого века. Девушки в накрахмаленном белье и деревянных сабо, усатые вдовы в вечном трауре, даже ломовые лошади, от которых шёл пар в колючем тумане, казалось, терпеливо ждали, когда Альбрехт Дюрер подойдёт и нарисует их. Сирил, выдернутый из мира грязи и шума, находил почти пагубно чуждым для современного восприятия всё это зелёное великолепие окружающих холмов, блеяние ягнят и настойчивое звяканье коровьих колокольчиков. Дженкинс, Томас и Пауэлл тоже это почувствовали, ибо архаичная развязность, с которой они расхаживали по мощёным улицам, наводила на мысль о аркебузирах, гуляющих в отпуске после религиозных войн — с такими гражданские призраки уж точно не осмелились бы шутить свои шуточки.

Отец Натэр вполне соответствовал своим прихожанам. Его выпученные глаза и прозрачная кожа выдавали в нём инквизитора, который отказывал себе во всём в упорной борьбе за Истину. Ожидая, что ему придётся круто спускаться в тёмную прихожую дома священника, Сирил чуть не растянулся на полу, потому что большое восковое лицо святого отца белело ниже сутулых плеч детского тела, которое было почти невидимо под чёрной рясой.

Тем не менее четверо молодых людей были вынуждены изо всех сил напрягать ноги, чтобы поспевать за его неумолимым шагом, когда он взбирался на крутой холм, возвышающийся над городом. Когда они с благодарностью остановились, чтобы отведать красного вина, хрустящего хлеба и местного сыра, который Сирил нашёл великолепным, а Томас пробормотал: «Этот сыр пахнет моими ногами», священник сказал:

— Колосс был делом рук сатаны. Использовать его против его самых злобных созданий будет всего лишь справедливым.

— Вы имеете в виду бошей?

— Как великолепное начало.

— Что, э-э, это такое? — спросил Сирил, который всё ещё не до конца верил отданным ему приказам.

— Человек, возможно, гигантский человек, созданный и оживлённый с помощью колдовства...

Из горла капрала Дженкинса вырвался отвратительный валлийский звук, после чего он поспешно попросил священника о снисхождении.

— ...или с помощью науки, которая, к счастью, всё ещё находится за пределами нашего понимания, — продолжил отец Натэр, не прерывая своей речи, даже когда он сделал капралу знак, прощавший тому его грех.

Сирила удивила бесцеремонность священника и столь показательное избавление Дженкинса от чувства вины. Если ужасная сила Божья, в существование которой он научился не верить, будучи студентом Крайст-Чёрч, могла быть вызвана и использована столь небрежно, это оказалось бы бо́льшим чудом, чем любое пугало из Тёмных веков с часовым механизмом внутри.

Их целью были не развалины цистерцианского аббатства, венчавшие холм, как предполагал Сирил, а глубокий овраг поперёк ведущей наверх тропы. Ручей, который его прорезал, давным-давно был отведён в сторону, и в одном месте расщелина была почти до краёв завалена обломками древнего камнепада. Отец Натэр поднял сутану и спустился по валунам, неустойчивым, словно куча бирюлек, с безразличием паука. Не зная, следовать ли ему за ним, но и не желая просить совета, лейтенант бросил непонимающий взгляд на капрала, который с привычной лёгкостью ответил ему таким же. Решив продолжить путь, он был приятно удивлён, услышав, что его люди спускаются вслед за ним.

Когда стало казаться, что дальнейший спуск невозможен, священник нырнул в узкую расщелину и исчез в самом сердце каменного завала. Сирил включил свой электрический фонарик и последовал за ним в нисходящий туннель, проложенный относительно недавно.

Их проводник продвигался вперёд с апломбом дантовского Вергилия, и англичанин не испытывал никакого дискомфорта, если не считать сырости и паутины, но трое сыновей шахтёров были обеспокоены куда сильнее. По туннелю разносилось эхо громкого бормотания, пока Сирил не положил этому конец.

— Я думал, вы, ребята, привыкли к таким вещам, — укорил он.

— Только не к таким вот штукам, нет, сэр, — сказал Дженкинс. — Вон та перемычка, только поглядите на неё. Бараны, воткнувшие её туда, понятия не имели, что делали. И выглядят эти туннели так, словно...

— Крысы, сэр, — сказал Пауэлл, когда капрал заколебался, — дьявольски — прошу прощения, святой отец — большие роющие крысы.

— Пауки, сэр, — сказал Томас, — размером с воскресные обеденные тарелки моей бабушки Эванс, и...

— …они были вырыты изнутри, — пробормотал Дженкинс, будто не желая высказывать это странное мнение.

По крайней мере, они были правы насчёт крыс, которые последовали за ними в пещеру, настолько большую, что свет факелов совершенно терялся в ней. Наклонный пол спускался к огромной яме, на самом краю которой стоял священник, потирая руки, как довольная муха. Возможно, из-за отсутствия его уверенности в славном посмертии, британцы медленно приближались к нему, чуть ли не распластываясь по полу.

— Говорили, что составные части Колосса восстали против своего рабства, заставив его пасть и разложиться. — Ухмыльнувшись в бездну, священник добавил: — Но, как видите, это не так.

Сирил заглянул через край в то, что выглядело как средневековая братская могила: холм из слежавшихся в единую массу трупов, скрюченную путаницу переплетённых конечностей. В центре куча была куполообразной, а по бокам уходила в чёрную пустоту, и из её глубины постоянно дул прохладный ветерок. Он нёс запах гнили, который казался необычайно крепким, если учесть, что тела, должно быть, пролежали здесь полтысячи лет.

— Крыс нет? — спросил Сирил, так как не заметил никаких признаков повреждения тел некрофорами. Глаза их, плоские и тусклые, как обычные камни, отражали свет его факела. От некоторых тел остались только кожа да кости, но некоторые выглядели пугающе мясистыми. Создавая симметричный купол, они были плотно прижаты друг к другу; ягодицы и половые губы торчали перед ним в насмешливом искушении, застывшем образе оргии в Преисподней.

Он отогнал эту нездоровую фантазию и повторил свой вопрос. Отец Натэр пожал плечами и махнул рукой в сторону теней, где больше не было видно красных глаз.

— Это французские крысы. Они знают, что полезно для их печени, если не для души.

— Ад ебучий! — сказал Дженкинс, и Сирил в тот же момент заметил перемену в атмосфере. Ветер из ямы прекратился, но теперь он возобновился в противоположном направлении. Нисходящий поток воздуха сопровождался протяжными звуками, как будто по каменному полу осторожно тащили саркофаг.

— Оно дышит, сэр. Храпит, — сказал Дженкинс

— Оно? Что значит «оно»? Здесь ничего нет, только старые кости...

Сирил высунул факел за край могилы, чтобы определить границы кучи. Его голос дрогнул, когда он попытался осмыслить увиденное. Центральный купол, огромный, как у собора Святого Павла, поднимавшийся почти до самого верха ямы, был лишь частью погребения. Он возвышался над краем груды трупов, которые были утрамбованы так же плотно. Сирил различил узор, чудовищную архитектуру переплетённых тел.

— Боже милостивый! Это голова. А те, внизу…

— Да, это его плечи. Но это ещё не всё, там больше, гораздо больше.

Направление воздушного потока снова изменилось. Его люди выглядели очень плохо, но Сирил сомневался, что причиной тому было одно лишь возвращение отвратительного запаха.

— Это просто трюк с вентиляцией, вот и всё, — быстро объяснил он им. — Держитесь бодрее, мы должны осмотреть эту чёртову штуку.

Сирил смирился с тем фактом, что люди — это расходный материал, а подчинённые — лишь чуть в меньшей степени. Он не питал глупых иллюзий по поводу отдачи приказов, которые сам бы не стал выполнять. Но лейтенант видел, что они поверили, будто он действует из каких-то романтических побуждений, когда приказал им обвязать верёвку вокруг его груди, и был готов поставить это себе в заслугу. Вот вам ваш чёртов Малыш Гензель!

На самом деле он не чувствовал никакой опасности, а его любопытство было неудержимым. Здесь не было никакого оружия, вообще ничего из разряда экспериментальных военных машин, зато присутствовало какое-то нездоровое чудо, макабрическое творение средневековых фанатиков, способное соперничать с любыми чудесами древнего мира. Если бы по какой-то странной случайности пирамиды остались неоткрытыми до настоящего времени, нашедший их обрёл бы бессмертие; и Сирил был на месте этого человека. Война внезапно показалась невозможно далёкой. Куда яснее ему виделось мирное время, то, в котором он будет представлять Королевскому обществу результаты своих исследований и детально рассмотренные гипотезы.

— Вам понадобится противогаз, сэр, — сказал Дженкинс.

— Ему потребуется канарейка, — сказал Пауэлл. — Канарейка, сэр, это ваша единственная надёжная защита от ядовитых испарений.

— Возьмите это, — сказал отец Натэр, протягивая деревянный крест.

Это было не обычное распятие, а изображение мученика, который был пригвождён вверх ногами, причём его ноги были самым недостойным образом распяты на перекладине, а на лице застыло выражение, выглядевшее насмешливым то ли из-за безразличия ремесленника, то ли по галльской прихоти. Запихивая фетиш в карман рубашки, Сирил подавил улыбку от нелепости идеи тащить с собой крошечное изображение мёртвого тела, спускаясь на гору настоящих. Всё равно, что принести неприличную открытку в бордель — хотя он никогда бы не взял в руки одно и не стал посещать другое.

Проинструктировав подчинённых медленно опускать верёвку и, если сделает два резких рывка, сразу же поднимать обратно, он осторожно спустился по лбу и надбровной дуге. Сирил боялся, что старые кости могут рассыпаться в прах под его сапогами, и как тогда такой акт вандализма отразится на нём в глазах потомков? К его облегчению, трупы были крепкими и незыблемыми, точно каменные блоки. Мысль о том, что они могут быть каменными, и это просто обычная скульптура, на мгновение потрясла его, но при более пристальном рассмотрении придала уверенности. Чёрные, коричневые, жёлтые, некоторые поразительно свежие и белые — это были самые настоящие трупы, остановившиеся на разных степенях разложения. Ни одна скульптура не смогла бы воспроизвести во всех своих бесконечных вариациях воздействие плесени и гниения, повреждения от насекомых и грызунов на таком количестве искривлённых конечностей и застывших лиц.

— С вами всё в порядке, сэр?

— Да, да, — сказал Сирил, но тут же негромко выругался, когда его фуражка слетела, а волосы взъерошились от нисходящей тяги, дыхания бездны, когда он стоял, взгромоздившись на бугорок, образовывавший хищный нос, который весьма напоминал нос отца Натэра. Четыре фигуры на краю ямы — три из них склонились вперёд в искренней тревоге, а священник сохранял отстранённое спокойствие маньяка, — казались находящимися очень высоко над ним, а внизу простиралась бесконечная тьма.

Он осветил фонариком сдвоенный щит груди, каждая из половинок которого была размером со стену Британского музея, но луч рассеялся прежде, чем он смог полностью их разглядеть. Неужели гигант, стоящий двумя ногами на полу какого-то неизмеримо удалённого Аверна, нарушал законы физики? Наверняка это был всего лишь гигантский бюст, но он не мог отделаться от убеждения, что спуск по более длинной верёвке позволил бы полностью увидеть всю его анатомию.

— Сколько тут тысяч, десятков тысяч, чёрт возьми, миллионов трупов? — пробормотал он и тут же оборвал смех, показавшийся ему ужасно неприличным.

Этот вопрос можно было бы решить с помощью математической формулы, которую ещё предстояло разработать. Как это произошло, оставалось загадкой, хотя и не выходило за рамки предположений. Чёрная смерть унесла жизни каждого третьего человека в Европе. С тех пор мир не испытывал ничего подобного; её страшный свет всё ещё мерцает, когда мы благословляем того, кто чихает.

У выживших был бы весь необходимый материал для создания этого колосса. Заражённые идеей какого-то безумного художника, некоего Арчимбольдо от некрофилии, они собрали его в ужасе и отчаянии. Предметом, суммой всех конкретных мужчин и женщин, была абстракция: Человек. Это был не бессмертный герой, гордо являющий мраморные мускулы небесам, а просто груда разложившегося мяса, и этого идола его создатели уместно похоронили в забытой яме.

Он подумал, что мастерам пришлось бы использовать более тонкий материал для век, но затем увидел, что они тоже были сделаны из трупов. За исключением нескольких гротескных фигур, издевающихся над человеческими формами в мраморном узоре, они были расплющены или раскатаны так, что потеряли свою форму. От их краёв отходили оттопыренные пальцы, заменявшие ресницы.

Когда он отступил на шаг, чтобы лучше рассмотреть, ресницы дрогнули. Затем веки поднялись, как занавес на инфернальной сцене.

Сирил закричал, чего он не делал даже когда в спорном окопе, вооружённый лишь траншейным ножом, внезапно нарвался на противника с автоматическим «маузером». Он не знал, хвататься ли ему за револьвер или за распятие, и в замешательстве забыл подать сигнал, прежде чем ноги у него заплелись, и он полетел в пропасть.

— Осторожнее, сэр! — крикнул Пауэлл, который думал, или ему показалось, что его падение было дерзким прыжком, а крик выражал воодушевление. Попытка подтвердить эту интерпретацию заставила Сирила промолчать, даже когда ремни больно впились ему в подмышки, и он повис вверх тормашками на конце верёвки. Прежде чем он смог выпрямиться, Сирил зацепился за нижнюю губу чудовища и наполовину влетел в его омерзительно влажную пасть. Отвращение смешалось с ужасом в тонком звуке, который вырвался сквозь его стиснутые зубы.

— Видимая тьма, — бормотал он, поскальзываясь в тщетной попытке избежать мокрой нижней губы, — видимая тьма, — и поначалу не мог сказать, откуда к нему пришли эти слова и почему он их произносит.

Десятки тесно притиснутых лиц составляли радужную оболочку ужасных глаз перед ним. Все лица были обращены в его сторону. Каждый человеческий глаз — даже слепые, молочного цвета, даже пустые глазницы и, что самое ужасное, те, в которых светилось понимание, — были устремлены на него. В центрах этих скоплений лиц располагались зрачки, состоявшие не из человеческого материала, а из неописуемой пустоты. Вот оно! Описание освещения Ада, данное Мильтоном: «огонь тот был без света, он порождал лишь видимую тьму», — как нельзя лучше описывало эти зрачки. Он знал, что никогда больше не сможет наслаждаться Мильтоном, потому что заглянул в Ад.

Однако его будущие удовольствия от чтения были сейчас под вопросом, потому что губы уже сомкнулись на нём и сжали в скользких душных объятиях. Они трудились над ним, перекатывали его; в любой момент он мог почувствовать прикосновение зубов, огромных кусков окаменевшей плоти, на которые не осмелился взглянуть поближе, по пути сюда. Сирил пытался лягаться, пробовал выхватить пистолет, но не мог пошевелиться. Казалось, его глаза вот-вот лопнут, как мучительные нарывы.

А затем, презрительно щёлкнув языком, Колосс выплюнул его.

Никто не был свидетелем его паники; большую часть своих криков он издал лишь в своих мыслях. Физически неспособный говорить после того, как его вытащили из ямы, он не отвечал на вопросы о том, почему промокла его форма, и его молчание было принято за спокойное размышление человека, чьи мысли никогда не могли быть отвлечены каким-то пустячным ужасом. Его спокойный монотонный голос, лишённый всяких чувств, и банальные слова, единственные, которые он смог в конце концов произнести, усиливали этот образ случайного героизма:

— Я подозреваю, что мы нашли это.

Мужчины побледнели ещё больше, чем обычно, и на мгновение показалось, что отец Натэр вот-вот бросится наутёк, но Дженкинс сумел выдавить из себя:

— Боже, помоги Фрицу.

Тут уже засмеялись все, и громче всех Сирил.

В ту ночь, когда он лежал под брезентом, его мучили сны с неуловимым, но устойчивым привкусом. Когда он наконец полностью проснулся после целой жизни испуганных криков и тошнотворных реалистичных галлюцинаций, ему показалось, что он видел во сне Лондон, но при более пристальном рассмотрении воспоминаний эта уверенность пошатнулась. Картины, которые он помнил, нельзя было соотнести ни с Белгравией, ни с Пикадилли, ни с другими знакомыми ему местами. Это были неведомые картины, но в контексте сна настолько знакомые, что он почти не обращал на это внимания.

Подлинное сходство с величайшим из городов заключалось в неисчислимом множестве лепетавших вокруг него безымянных людей. Казалось, что он провёл ночь, проталкиваясь сквозь толпы, в которых каждый незнакомец был полон решимости задержать его и доверить ему жизненно важные дела. Что бы ему ни говорили, он мало что понял, потому что разговаривали они на порождённом грёзами французском.

Не только не понимал, но и не хотел понимать. Сирил проснулся с ощущением, что все эти назойливые незнакомцы искренне желали поговорить о том, о чём говорить не принято: страстно поведать ему несбывшиеся надежды, рассказать об утраченной любви, тайных грехах и наваждениях одиночества. Смущение усугубляло его растерянность до тех пор, пока он не отбросил вежливость и не стал пробиваться вперёд почти в исступлении, желая, чтобы его оставили в покое.

Из всех этих тысяч он запомнил только монотонный голос учёного, напыщенную походку хулигана, сияющие глаза девушки и неуместно медоточивый голос карги. Всё это и многое другое на мгновение ярко вспыхнуло, прежде чем потускнеть и рассыпаться в прах, из которого увиденное уже никогда не извлечь.

Но у солдата на войне нет времени предаваться мечтам, и вскоре он погрузился в подробности использования своего открытия. Он надеялся организовать местных жителей, но отец Натэр строго наказал ему, чтобы ни один из них и близко не подходил к этому месту.

— Это вызывает у них кошмары, — объяснил гном с улыбкой, ничуть не более понятной, чем обычно.

Единственный в городе телефон украшал кабинет приходского священника, и Сирил потратил всё утро, пытаясь уговорами или угрозами достучаться до людей, занимающихся военными экспериментами, через череду операторов, столь же эфемерных и загадочных, как духи из его сна. Потерпев сокрушительную неудачу, он попытался связаться с правительством в Париже, чтобы потребовать людей и оборудование.

Ему удалось пробиться к самому младшему клерку в департаменте общественных работ, но как только он только начал зачитывать свой список необходимых предметов, его послали, сочтя телефонным шутником. Вскоре после того, как чиновник изрыгнул своё осуждение английских шуток и повесил трубку, телефон полностью отключился. Сирил решил, что правительство таким образом отмахнулось от него, как от блохи, но священник сказал, что подобные перебои были обычным делом и часто продолжались неделями.

Сирил вернулся в город ближе к вечеру, обдумывая неосуществимые схемы отправки новостей при помощи почтового голубя или гелиографа. Он говорил с Пауэллом о том, что им понадобится кран, разобранный на какой-нибудь верфи и перевезённый на сотни миль по суше, чтобы поднять камни и то, что под ними. За неимением грузовика или железнодорожного вагона, достаточно вместительного, чтобы вместить монстра, его можно было поднять на воздушных шарах — увы, но в Англии не имелось подходящих дирижаблей, — и с попутным ветром направить на фронт.

— Вы войдёте в историю, точно так же, как строители вашего Стоунхенджа, сэр, — восторженно произнёс валлиец с иронией, которую Сирил заподозрил лишь позже.

— Значит, он живой, не так ли? — спросил Дженкинс и добавил логическое заключение, неизбежное для любого унтер-офицера: — Почему бы тогда не заставить его маршировать, сэр?

Сирилу это показалось нелепым; он подозревал, что и Дженкинсу тоже. Страшное напряжение, в котором они не осмеливались признаться, выплеснулось в виде невоенного веселья, когда Сирил согласился попробовать. Они помчались друг за другом вниз по обрывистой скале и в зловещий туннель, как школьники на каникулах, и ни огромная пещера, ни зловоние и звук дыхания монстра не могли их отрезвить.

— Ну ладно, ты, сраное подобие великана! — крикнул Дженкинс в яму. — Поднимайся, ужасный человечишко! Алле-ап, Альфонс!

Гулкое дыхание не стихало и не учащалось. В тишине, последовавшей за последними отголосками этих команд, оно казалось ещё более зловещим.

— Добавьте к этому дозу вашего французского, сэр, — предложил Томас, и робость, прозвучавшая в его шёпоте, подтвердила внезапное исчезновение весёлого настроения у всех присутствующих.

— Почему нет? Venez ici, Monsieur Colosse! La Patrie vous require*.

* Выходите отсюда, месье Колосс! Родина вас просит (фр.).

Ничего не произошло, по крайней мере, ничего такого, что почувствовали бы остальные. Но в темноте пещеры Сирил увидел и услышал, как народ из его сна возвращается, умоляя — множество Старых Мореходов, которые жаждали облегчить душу.

На сей раз он определил, что их язык старофранцузский, одежда средневековая, и суеверный человек наверняка узнал бы в них призраков, которые всё ещё бродят по своей странной могиле. Но Сирил знал, что это галлюцинации, вызванные переутомлением в плохом воздухе, не более реальные, чем надоедливые игральные карты Алисы, и расправлялся с ними столь же решительно.

— Прекратите! — кричал он. — Уходите! — и его слушались. И повиновались, вопреки своим намерениям, когда какой-то импульс заставил его использовать библейский оборот речи: — Колосс, гряди вон!

Колосс поднял руки из ямы и прижал ладони к потолку пещеры, представляющему собой шаткое нагромождение взаимосвязанных валунов, подняв его, «как мистер Ллойд Джордж снимает свой шёлковый цилиндр», — сказал позже Пауэлл. Но это было больше похоже на циркового силача, поднимающего какой-то разнородный груз. Бугрящиеся мускулы придавали составным частям монстра иллюзорную жизнь, когда сотни ног вытягивались, руки расправлялись, а безглазые головы свободно поворачивались. Мертвецы скользили повсюду, как пловцы — или, точнее, как дрейфующие трупы, попавшие в неодолимый поток, — чтобы занять новые позиции в общей структуре. То тут, то там высовывались конечности или головы, но они портили очертания рельефных мышц не больше, чем волосы на руках у человека.

Впервые за много веков солнце, окровавленное закатом и затуманенное бурей пыли, ворвалось в бездну. Крысы с визгом разбежались, взметнулся вихрь летучих мышей, четверо мужчин без стеснения закричали и попытались заползти в объятия друг друга, а вокруг них, словно градины, посыпались валуны, но только для того, чтобы отскочить и упасть снова. Колосс отбросил в сторону мусор, вызвав лавину, которая осталась незамеченной всеми, кроме тех, кто находился в долине внизу.

Сирил ожидал, что усилия этого создания будет сопровождать рёв мильтоновой силы, но звук, который оно издавало, хотя и был достаточно громким для самого Сатаны, оказался скорее жутковато-мрачным, чем злобным: вздохи и стоны многоголосого хора, доносившиеся из его гулкой глотки.

Когда пыль улеглась и валуны остановились, когда люди робко высвободили свои спутанные конечности и перестали стучать зубами, они обнаружили, что стоят в тени подножия, свод которого казался высоким и широким, как парадные ворота Вестминстерского аббатства. Далеко-далеко над ними лицо Колосса было обращено к багровому шару солнца с выражением покорности и отвращения.

***

— Люди интересовались, не можете ли вы его окрестить, — сказал Сирил отцу Натэру, когда тот присоединился к ним на холме в сумерках.

— Окрестить его? — Казалось, он был потрясён. — Мёртвых не крестят.

— Вроде того, как это делают с кораблями, — сказал Дженкинс. — С бутылкой шампанского, падре. Что в этом плохого?

Священник осмотрел Колосса, для чего ему пришлось откинуться назад так сильно, что он споткнулся и мог бы упасть, не схвати его Сирил за руку. С раздражающей педантичностью он сказал:

— Это не корабль.

— Они хотят назвать Колосса в честь меня, падре, — похвастался Томас, и Дженкинс незаметно пнул его ногой. Сирил не обратил на это внимания. Он прекрасно знал, почему люди прозвали его «Большой Джон Томас». Ему случайно довелось услышать, как Пауэлл предположил, что парад победы на Елисейских полях пойдёт насмарку, если Колосс вдруг неожиданно возбудится от бесстыжей демонстрации единственного подходящего для него объекта страсти (не считая леди по имени Джейн Эллис из Рондды) — Триумфальной арки.

— Однако в исключительных случаях, — сказал священник, — те, кто вот-вот умрёт, могут быть приняты в лоно церкви.

В этот момент небо потемнело, и самые ранние звёзды погасли. Очертания монстра изменились, словно чёрное облако; Сирилу потребовалось мгновение, чтобы понять, что он опускается на одно колено. Он предположил, что предложение священника было адресовано гиганту. Было ли это знаком согласия? Нет, его намерения стали очевидны, когда он положил руку ладонью вверх на землю рядом с ними.

«За Англию и Святого Георгия!» — хотел закричать Сирил, но слова застряли у него в горле, когда он вцепился в ладонь и, взмахнув пистолетом, призвал людей идти вперёд. Медленно, с трудом, морщась от тошноты, они последовали за ним.

Священник поднял руку, словно собираясь наконец благословить их, но Сирила поразила странная мысль, что это был приказной жест. В этот самый момент Колосс поднялся, как ребёнок с пригоршней игрушечных солдатиков. Сирил выглянул из-за края ладони и увидел, как отец Натэр исчезает в тени ноги, хотя в неверном свете казалось, что он пропал, как червяк, зарывшийся в саму ступню.

Сирил не отдавал никаких приказов, но Колосс повернулся лицом к северо-востоку и зашагал вперёд с неуклонно увеличивающейся скоростью, которая вскоре стала тревожить людей, сидевших теперь у него на плечах. Его ноги колотили по земле, как по огромному пустотелому

Ужас сменился радостным возбуждением. Из-за пронизывающего потока встречного воздуха было невозможно поделиться своими впечатлениями с остальными, но ему казалось, что он слышит смех мужчин, а иногда к смеху будто бы присоединялись и другие голоса. Их скорость возросла ещё больше, когда за горизонтом Сирил увидел то, что когда-то назвал бы зарницей. Это слово фраза относилось к почти забытому миру светлячков в зелёном сумраке летних вечеров, когда такие мелкотравчатые явления, как гром и молния, казались устрашающими.

Он услышал ещё более громкие удары, чем топот могучих ног.

Бригадир, сэр Рольф Хант-Баркер, баронет, казалось, не до конца оценил то чудо, которое Сирил преподнёс ему, из-за своего явного состояния крайнего замешательства. Но лейтенант не хотел винить в этом психическое состояние вышестоящего офицера, который в тот день ещё до обеда лишился верных двадцати двух тысяч человек, что в размеренном темпе маршировали с полными походными ранцами прямо под дула немецких орудий или настолько близко к ним, как это позволяла фортуна.

Долго сохранять секретность было невозможно. Колосс прибыл перед рассветом, и в тот же день «Фоккер-Эйндекер» решительно обстрелял тыловую зону, где он лежал под маскировочным брезентом. Сэр Рольф распорядился, чтобы они атаковали вражеские траншеи вскоре после наступления темноты. Он отклонил просьбы Сирила о том, чтобы ему проложили путь артиллерийским обстрелом.

— Застать этих ублюдков врасплох — это половина успеха, — сказал бригадир. — Одностороннее мышление — в этом слабость гуннов. Слышали когда-нибудь их чёртова Вагнера — тыдым, тыдым, тыдым, восемь часов кряду без единого мотивчика для насвистывания? Подкиньте Фрицу сюрприз, и он, как школьница, которой расстегивают пуговицу, впадёт в оцепенение и позволит вам делать всё, что захотите. «Эт-таго не пыло ф плане сражения, герр генерал». Ха! Пиво и музыка — вот всё, на что годятся боши, так что они могут оставить свою музыку при себе. Мы перекуём их мечи на орала и сделаем это их толстыми черепушками. Сюрприз!

Бригадный генерал хотел, чтобы Колосса оснастили гаубицей, но вскоре стала очевидна сложность преобразования полевого орудия в ручное, не говоря уже о том, чтобы обучить новобранца пользоваться им. В конце концов, к его плечу был пристёгнут пистолет-пулемет Льюиса, которым Сирил мог пользоваться, путешествуя сзади, как ребёнок в заплечной суме краснокожего индейца. На спине монстра рядом с ним висели пять ранцев с гранатами, которыми Сирил мог распоряжаться по своему усмотрению.

Единственным сторонним снаряжением, которое сэр Рольф разрешил, а точнее, на котором настоял, были два «Юнион Джека», накинутые спереди и сзади на бёдра гиганта для пущей скромности и «чтобы Фрицы знали, кто втаптывает в грязь их набитые тушёной капустой рыла».

Французы, которые, как бы это сказать, владели Колоссом, слишком поздно выдвинули свои решительные возражения против такого решения.

Сирил подумал, что сэр Рольф смилостивился, и он получил некоторую артиллерийскую поддержку, пусть и сколь угодно мизерную, когда услышал позади себя характерный звук мортиры. Затем над головой разорвался звездой снаряд. Через несколько минут к нему присоединился неторопливый спуск сигнальных ракет на парашютах, подобных нисходящим с небес дарам Пятидесятницы в необъятной ночи. Бригадир хотел, чтобы Фриц увидел, что его ждёт, и он действительно увидел, но вместо того, чтобы впасть в оцепенение, враг проснулся под хаос свистков, сирен и горнов и открыл огонь из дюжины пулемётов и тысячи винтовок.

— Смотри, не попорти нашу проволоку, — сказал бригадир, но в ярком свете сигнальных ракет Сирил увидел, что за Колоссом тянутся сотни ярдов колючки, зацепившейся за его лодыжки вместе с кольями и запутавшимися в ней солдатами, как будто отважный отряд сегодняшних мертвецов присоединился к атакующим средневековым трупам, чтобы выступить в поход против заклятого врага западной цивилизации. Это впечатление было испорчено, когда он отметил, что марш больше походил на кадриль в сумасшедшем доме, с хлопаньем, перекатыванием и постоянным выпадением отдельных частей и целых тел, а также со спорадическим подбором раздутых предметов, которые вытаскивали из грязи колья с колючей проволокой.

— Я всего лишь отвечаю ударом на удар, — произнёс вслух Сирил, сочиняя письмо Пенелопе, чтобы отвлечься от своего нисхождения в Ад, но это было неправдой. Он мог вести лишь трескучую стрельбу мелкокалиберными пулями, получая в ответку всю огневую мощь армии, которая давно изнывала по одной большой цели. Гигант гудел и скрипел, как корабль, разбитый ветром и волнами. Дождь костяных осколков застучал по шлему Сирила, когда огромное ухо над ним оказалось срезано выстрелом.

Целая немецкая дивизия рассматривала его жалкое ружьё как самую удобную точку прицеливания в монстра. Он ослабил хватку и скользнул ниже плеча, где оказался прижатым к женщине, настолько мёртвой, насколько это вообще было возможно, но извивающейся в насмешке над страстью, как часть мускулов, которые раскачивали тяжёлые руки в такт шагам Колосса. Он отогнал от себя мысли, которые делали его недостойным Пенелопы, и оглядел грязь позади себя, впервые заметив, что товарищи подбадривают его.

Противник пустил в ход более крупнокалиберное оружие. Тевтонская страсть запускать в воздух разрывные снаряды с расчётом на то, что взрывная волна нанесет максимальный урон, не давала в итоге такого эффекта, как прямое попадание в солнечное сплетение. Их метод практически не влиял на неумолимые ноги и ступни. Но по мере того, как в грудь бил обжигающий ветер от разрывов снарядов, Сирил всё отчётливее ощущал зловоние жарящейся падали. По мере того, как жар передавался через плечи, тела вокруг него начали заметно размягчаться, покрываться каплями и истекать неописуемыми жидкостями.

— Поворачивай назад! — закричал он, думая не о том, что это будет означать для его собственного положения по отношению к врагу, а только о рыцарях, учёных, влюблённых и тружениках его мечты, которую разбивало на куски стальное остриё общего ружейного залпа. — Они убивают тебя!

В ответ на это рот ближайшего трупа внезапно раскрылся в подобии саркастической улыбки, и разжижение ускорилось.

Не желая больше прятаться в тылу, Сирил снова взобрался на плечо, и теперь его ботинки проваливались, как при подъёме на грязный склон. Он схватил ружьё и открыл огонь по окопам гуннов, потрясая оружием и крича, будто желая придать свинцовым брызгам силу своего гнева. Ружьё заклинило. Он разорвал ближайший мешок с гранатами. Прежде чем он успел схватить хотя бы одну, Сирил обнаружил, что беспомощно кувыркается в мире белого света.

На короткое время он ощутил присутствие рядом с ним бесчисленных спутников.

***

— Ёбаная кровавая хуйня, — сказал рядовой Томас, который был свидетелем прямого попадания в грудь Колосса, пребывая в сомнительной безопасности окопной огневой позиции. Он поставил крупную сумму на то, что Малыш Гензель выиграет войну в одиночку, но увидел, что монстр внезапно превратился в облако кувыркающихся тел и развевающихся флагов, словно символ трёхмесячного жалованья, развеянного по ветру.

— Это был удачный выстрел, — сказал Пауэлл с притворным сочувствием. — Наш Колосс должен был получить снаряд от Большой Берты в живот, даже не изменив график опорожнения кишечника.

— Заткните свои чёртовы пасти и приготовьтесь к атаке! — крикнул Дженкинс.

— Он, вероятно, имеет в виду нашу атаку, — простонал Томас, и был абсолютно прав.

От Колосса не осталось ни единой целой части, ни одной гигантской ноги или ступни, которая могла бы засвидетельствовать, что он ходил по залитому водой грязному запустению, только трупы. Дождь лил всю ночь, время от времени перемежаясь с градом осколочно-фугасных снарядов и шквалами пулемётных очередей. Мёртвые восстали из могил, чтобы их упорядочили и перезахоронили. Пейзаж был размазан и перерисован заново, смесь грязи, людей и металла бесконечно перемешивалась, до тех пор, пока никто уже не мог с уверенностью сказать, какие трупы тут были новыми, а какие старыми.

Об авторе

Брайан МакНафтон (Brian McNaughton 23.9.1935 — 13.5.2004) родился в Ред-Бэнке, штат Нью-Джерси, учился в Гарварде. В течение десяти лет работал репортёром в Newark Evening News и с тех пор сменил множество других должностей, опубликовав около 200 рассказов в различных журналах и книгах. Десять лет он проработал ночным управляющим в ветхом приморском отеле, где однажды ему выпала честь помочь своему кумиру, рок-музыканту Уоррену Зевону взломать упрямый автомат с газировкой.

Произведения МакНафтона включают в себя отсылки к таким писателям, как Г. Ф. Лавкрафт, Роберт Э. Говард, К. Э. Смит и Брэм Стокер.

«Трон из костей», сборник рассказов в жанре ужасов и фэнтези о гулях, действие которых происходит в причудливом декадентском мире, напоминающем фантазии Кларка Эштона Смита, в 1998 г. получил премии World Fantasy Awards и International Horror Guild awards за лучший сборник и был номинирован на премию Брэма Стокера.

"Костяной трон" в 2021 г. начинали переводить, но процесс дальше первых трёх глав не пошёл, сейчас доступна только одна.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова